Наследственные права русской женщины (Продолжение)
(Оршанский И. Г.) ("Наследственное право", 2009, N 3) Текст документаНАСЛЕДСТВЕННЫЕ ПРАВА РУССКОЙ ЖЕНЩИНЫ
И. Г. ОРШАНСКИЙ
(Продолжение. Начало см. "Наследственное право", 2009, N 2)
В продолжении очерка известного российского ученого И. Г. Оршанского в историческом и сравнительно-правовом аспектах рассматривается наследственно-правовой статус русской женщины в различные периоды развития Российского государства. Автор на основе анализа содержания памятников наследственного права делает вывод о прогрессивности русского наследственного порядка в отношении женщин.
In continuation of the essay of a famous Russian scientist Orshanskij I. G. in historical and comparative-law aspects the author considers inheritance-law status of russian woman in different periods of development of Russian state. The author on the basis of analysis of the contents of monuments of inheritance law makes a conclusion on progressiveness of Russian inheritance order with regard to a woman <*>. -------------------------------- <*> Orshanskij I. G. Inheritance rights of russian woman (continued).
Ключевые слова: наследование, история наследственного права, субъекты наследования, наследники <**>. -------------------------------- <**> Key words: inheriting, history of inheritance law, subjects of inheriting, heirs.
III
До сих пор мы говорили о несоответствии разбираемого закона с требованиями современной русской жизни, рассматривая этот предмет с точки зрения логической и исторической. Принимая к сведению историю происхождения и распространения закона о неравенстве полов по наследованию, можно было a priori сказать, что закон этот есть детище фискально-административных интересов, а не выражение народных идей и желаний народного воззрения на то, как по справедливости должны быть распределяемы "животы и достатки" семьи. Но гораздо важнее доказать этот тезис a posteriori при помощи фактов, из которых прямо и посредственно можно было бы убедиться, что народ иначе смотрит на разбираемый вопрос, и статьи Свода вовсе не составляют выражения общественного сознания о необходимости ограничения наследственных прав женщины. При отсутствии у нас для общества, а тем более для народа, в тесном смысле, способов прямого выражения своих желаний и воззрений, задача исследователя, который хочет уяснить себе, как смотрит народ или общество на тот или другой общественный вопрос, - весьма затруднительна. Но история сохранила нам некоторые ценные материалы, могущие уяснить до некоторой степени вопрос, как смотрит мыслящая Россия во всей своей массе, а не в лице единичных своих представителей на вопрос о неравенстве полов относительно прав наследования. В новой истории России мы не знаем другого момента, когда значительная часть населения России имела столь удобный случай высказывать свои желания и определить свои нужды так ясно, прямо и разносторонне, как в период созыва и деятельности Комиссии для составления нового уложения (1767 г.). В Комиссию эту, как известно, созваны были депутаты от различных сословий и народов, и депутаты эти получали наказы от посылавших их обществ и учреждений относительно того, какие желательны улучшения и дополнения в законодательстве во всех его отделах. Эти наказы еще более, чем рассуждения самих депутатов в Комиссии, по справедливости могут считаться верным отражением мнений тех обществ и учреждений, которые их составляли, так как при составлении наказов все пользовались безусловной свободой мысли и выражения. Что же мы находим здесь относительно интересующего нас предмета? Указы, действующие до сих пор, имели силу и в то время; отнеслось ли общество к ним сочувственно, индифферентно или отрицательно? Ответом могут послужить следующие извлечения и указания. Весьма любопытно то явление, что вообще само дворянство, в интересах которого будто бы до сих пор существуют многочисленные последствия родового принципа, стесняющие личную и имущественную свободу дворянина на каждом шагу, - само дворянство (лучше всех других сословий представленное в комиссии) решительно высказалось против родового принципа в гражданском быту. Так, многие наказы требуют совершенного уничтожения различия между родовыми и благоприобретенными имуществами и предоставления каждому дворянину права свободного распоряжения по завещанию всем своим имуществом, т. е. требуют системы, решительно противоречащей родовому началу, как оно сложилось у нас. Иные наказы выражают желание, чтобы в основание законного порядка наследования было положено начало близости родства без различия родства по роду отца или матери и происхождения имуществ из того или другого рода. В других высказывается, что нужно ограничить наследование только тремя степенями родства нисходящего. Словом, общее впечатление, производимое чтением наказов, то, что дворянство крайне тяготилось родовым началом в применении его к правилам наследования и желало установления более простого порядка, основанного на принципе естественной справедливости, а не отживших политических соображений, составлявших выражение идей и интересов времен давно минувших. Но мы находим в наказах и другие указания, более непосредственно относящиеся к вопросу о правах наследования женщин. Так, дмитровское дворянство в наказе своем депутату, требуя неограниченной свободы завещания, мотивирует это требование следующим образом: "О, как совершенно счастливым тогда может назваться всякий российский дворянин, когда он властен будет имением своим, каким бы невинным образом оно ему ни досталось, наградить только тех из детей своих, родственников или чужих, кого рассудит достойным его вспомоществования и кого найдет способным владеть имением. Но ныне родители с горестью часто взирают на бедных дочерей своих. Отец, имея одну дочь и одного сына, принужден оставить сына своего, иногда недостойного, с тринадцатью долями, а дочь в нищете - с 1/14 долей. Оное тем паче чувствительнее, что мужчина и без такого неумеренного награждения имеет случай нажить разными дополнительными средствами не только содержание себе, но и с излишеством изобилие, а женщин нередко видим угнетенных скудностью, ведущих горестную жизнь, потому что, привыкнув жить в изобилии в доме родительском, несносно им лишиться родителей, лишиться и достойного содержания". Можно сомневаться в том, действительно ли предложенная здесь мера - безусловная свобода завещания - может радикально улучшить положение женщин относительно наследования, но дело не в этом. Для нас важно то, что легальный принцип неравенства полов по наследованию глубоко возмущает совесть дворянства, в интересах которого некогда установлен был этот принцип, и побуждал его к требованию радикальной реформы во всей системе наследственного права. Другие наказы, более умеренные в своих желаниях, требуют, однако же, улучшения действующих законов по этому предмету. Так, по мнению мещовского наказа, следует давать сестрам при братьях не 1/14, а 1/7 часть недвижимости. Еще чаще, чем относительно дочерей, встречаются в наказах жалобы на несправедливость законов о наследственных правах вдов. Дмитровское дворянство говорит: "Больше же всех претерпевают от нынешнего узаконения в ином случае муж, а в другом жена, бездетные, которые в жизни наитеснейшей соединены дружбой и нераздельно владеют общим имением, а по смерти одного из них дальнейшие наследники опечатывают их дом и вступают во владение большей частью мужчина или женщина имения к огорчительнейшему позорищу для оставшегося". Для устранения этого зла некоторые наказы предлагают опять-таки свободу завещания, которая, по их мнению, дала бы супругам право и возможность взаимно обеспечивать друг друга на случай смерти лучше, чем делает это закон с 1/7-ми и 1/4-ми долями. Костромское дворянство говорит: "Справедливо, чтобы оставшаяся после мужа жена, имея прижитых детей, домом мужа своего управляла по смерть, по замужество или постриженье". Судиславское дворянство выражает желание, чтобы бездетный супруг получал не 1/7, а 1/4 часть всего состояния умершего, "ибо, - говорит его наказ, - живучи муж и жена совокупно, имение у них общее и ни в чем разности не имеют". Михайловские дворяне в своем наказе, между прочим, желают установления такого правила: супругам, одному после другого, передать все имущество без раздробленья его только в пожизненное владение. Таким образом, если наказы расходятся во взгляде на то, каких именно изменений следует желать для нашего наследственного права, все они, когда только речь заходит о наследстве, согласны в том, что прежние указы несостоятельны и что реформа должна иметь в виду расширение наследственных прав женщин. Стоить обратить внимание при этом на часто повторяющееся предложение дать дворянству полную свободу завещания, как средство к улучшению имущественного быта женской половины его членов. Сама по себе свобода завещания в этом отношении есть орудие обоюдоострое. Дворянство может пользоваться этой свободой как для равного распределения между всеми наследниками своей родовой собственности и, следовательно, разрушения родового начала, так и для систематического утверждения родового начала посредством майоратов, миноратов, субституций и фидеикомиссов. Пример английской аристократии доказывает, что феодальный характер землевладения и дворянства может быть поддерживаем столько же, если не более, завещаниями и вообще актами воли самих владельцев-дворян, сколько государственным законом, собственной властью поддерживающим известный порядок наследования по своим расчетам и нуждам. Для того чтобы завещание играло подобную роль в общественном строе, необходимо только, чтобы родовой принцип, со всеми его выводами, имел прочное основание в правах и понятиях общества, так что одушевляемые одной идеей, одним интересом, все отдельные лица, как бы сговорившись, пользуются своим правом завещания, исключительно преследуя одну задачу - поддержать блеск и величие рода. Русское дворянство времен Екатерины, конечно, имело ясное понятие об интересах и желаниях, преобладавших в его кругу. Предлагая свободу завещания как средство радикального расширения наследственных прав женщины-вдовы, дочери и родственницы, оно, очевидно, имело основание предполагать, что каждый дворянин, естественным образом, воспользуется этой свободой не для установления майоратов и т. п., а для обеспечения своей жены и своих дочерей. Только запрещение закона, навязывавшего дворянству мало понятный и еще менее симпатичный ему родовой принцип, препятствовало естественному и справедливому распределению дворянского достояния между мужскими и женскими членами семьи; поэтому достаточно отмены этого запрещения для установления порядка нормального. Нет надобности, чтобы закон сам заботился о материальном благосостоянии дворянки: предоставьте нам только свободу действия, и наши нравы, обычаи и убеждения исполнят эту задачу удовлетворительно - таков смысл просьбы, повергнутый тогда массой дворян различных местностей без предварительного соглашения на усмотрение законодательной власти. Отсюда видно, что мы имеем здесь дело не с прогрессивной мыслью отдельных личностей, навеянной либеральными идеями XVIII века, а с протестом общественного сознания всей мыслящей России (потому что русская мысль и тогда, и долго после того имела своим исключительным представителем дворянство) против обветшалого института, продукта идей и интересов, давно исчезнувших из русской жизни. Во второй раз русская мысль зашевелилась и бойко затронула всевозможные уголки нашей столь оригинальной жизни в конце пятидесятых и начале шестидесятых годов, "в то время, когда" и пр. На этот раз мы не имели комиссии для составления уложения, но зато каждый имел и представлял на суд "общественного мнения" свой проект либерального уложения по тому или другому предмету. В эту эпоху нашего социального возбуждения вопрос о наследственных правах женщины не был совершенно забыт обществом, несмотря на массу первостепенных общественных вопросов, отодвигавших на второй план более частные задачи, преследованием которых занимались депутаты екатерининской Комиссии. То осуждение действующего закона, которое исходило от либеральной журналистики, не имеет здесь для нас особенного значения, потому что при своеобразных условиях нашей мысли и печати мнение последней далеко не всегда может считаться за выражение мнения всего или даже значительной части общества. Другое дело - требования или желания, исходящие от самого общества в лице той или другой корпорации, его представляющей. Попытка такого рода протеста против разбираемого закона была сделана опять-таки дворянством. Уездное собрание дворян Смоленской губернии, Ярославльского уезда, в 1864 г. положило ходатайствовать пред Правительством об уравнении наследственных прав женщин и мужчин, ввиду того, что первые не имеют возможности обеспечивать себя личным трудом и потому более мужчин нуждаются в поддержке со стороны семьи. Быть может, подобные ходатайства предполагались дворянством и в других местах, о которых мы сведений не имеем. Каков был исход прений в Рославле - неизвестно. Всего вероятнее, что ходатайство не состоялось, ибо с легальной точки зрения весьма сомнительно, вправе ли дворянские собрания подавать петиции такого рода, затрагивающие законодательные вопросы общесословного свойства, а не дворянские нужды в тесном смысле. Как бы то ни было, несомненно то, что попытка ярославльского дворянства не имела никаких практических результатов. Но как материал для характеристики эгалитарных инстинктов русского общества относительно социального положения женщины факт этот имеет большое значение, и будущий историк эпохи пробуждения, так быстро канувшей в вечность, отметит его как одно из поучительных явлений того времени. Пора, однако же, перейти к другим сословиям и указать на отношение собственно народа к официальному закону наследования. Что дворянские законы о порядке наследования в вотчинах и поместьях не относятся к другим сословиям - этого не знали, по-видимому, одни составители Свода. Сам Сенат в наказе своему депутату в екатерининской Комиссии говорит: "Весьма нужно постановить и узаконить, до чего простираться имеет купеческая собственность, а главное, что касается до наследства между купечеством во всяком их имении, ибо о том никакого еще постановления нет". На этот пробел со своей стороны указывают сами же горожане во многих наказах. Так, московский городской наказ говорит: "В движимом и недвижимом имении между всем купечеством нет никакого наследственного узаконения, от чего по временам производятся разные настроения. Просим о вознаграждении того недостатка учинением нового на то и известного закона или дозволения пользоваться купечеству общим правом". Относительно наследования женщин во многих городских наказах повторяется следующее ходатайство: "Не меньше же справедливо кажется, чтобы оставшаяся после мужа жена, имея прижитых детей, домом после мужа своего управляла по смерть, по замужество или пострижение; то же и муж оставшимся с детьми имением жены своей владел по смерть, женитьбу или пострижение". Мы вернемся еще к оценке этого ходатайства, а теперь перейдем к воззрениям массы русского народа на интересующий нас предмет. Источником нам могут служить здесь данные, собранные в 1848 и 1849 гг. Министерством государственных имуществ, относительно обычаев наследования у государственных крестьян. Главные выводы из этих данных, насколько они здесь нас интересуют, заключаются в следующем. Лица женского пола при родственниках мужского не получают определенной доли наследства: они остаются жить при которой либо из делящихся частей, а при замужестве награждаются приданым, по достатку и усмотрению семьи. Вдова определенной части из доли, следовавшей ей мужем, в большей части местностей не получает. Если у нее есть дети, то она всего чаще остается при них в доме мужской родни; бездетная возвращается в родительский дом. Семья мужа обязана возвратить ей только приданое, если она его с собой принесла; дать же ей что-либо сверх того зависит вполне от доброй воли мужниной семьи. Очевидно, крестьянские обычаи неблагоприятны для наследственных прав женщины, исключая одной вдовы с детьми, которая рассматривается как полноправный заместитель личности умершего мужа. Сведения, собранные Правительством, подтверждаются в этом отношении наблюдениями частных исследователей, например г. Ефименки относительно обычаев архангельских крестьян. Чем объяснить это явление? Официальные материалы дают нам основание для определенного ответа на этот вопрос. Крестьяне большей частью почти совсем не имеют имущества в том смысле, как мы привыкли его понимать. Земля наделяется им в пользование от казны (речь идет о государственных крестьянах). Семейный участок признается имуществом нераздельным, следовательно, не подлежащим обыкновенному переходу по наследству. Главный фактор в крестьянском хозяйстве составляет не капитал, имущество, а личный труд. Семья, по понятиям крестьян, есть рабочий хозяйственный союз, кровная артель. Имущество крестьянина не есть личная его собственность, а общий хозяйственный инвентарь всей семьи, который большей частью не может быть разделен без расстройства хозяйства. Рядом с началом кровного родства видим у крестьян другие, чисто экономические соображения в определении порядка наследования. Так, в очень многих местностях хозяйство переходит к старшему по летам члену семьи, независимо от близости или отдаленности его родства с умершим, вероятно, потому, что он предполагается более опытным в ведении хозяйства. При составе дома из родственников разных степеней наследство переходит не к более близким и не по праву представления, а делится между всеми взрослыми работниками поровну. Кто только участвовал в общем заработке семьи, тот получает равную с прочими долю. Отделенные же от дома родственники, хотя бы и самых близких степеней, вовсе в разделе не участвуют. Только в том случае, когда наследство идет из другого дома, стало быть, к лицам, вовсе не участвовавшим в накоплении данного наследства, основанием к его распределению принимается одна близость родства <2>. -------------------------------- <2> См.: Барыков. Обычаи наследования у государственных крестьян. СПб., 1862.
Из этой краткой, но полной характеристики, сделанной непосредственно по официальным источникам г. Барыковым и подтверждаемой другими исследователями, видно, что две главные причины препятствуют уравнению наследственных прав обоих полов у крестьянства. Во-первых, отсутствие свободного имущества, которым можно было бы распоряжаться по усмотрению, независимо от гнетущих хозяйственных нужд. Там, где все имущество заключается в самых необходимых орудиях труда, семья не может распоряжаться иначе этим имуществом, как в видах поддержания труда, поддержания своего общего существования, независимо от того, будут ли ее распоряжения согласны с отвлеченной справедливостью. Где тут думать об обеспечении женщин имуществом в среде, не знающей ни для кого другого способа обеспечения, кроме личного труда? Не воззрение на женщину, как на существо низшее и зависимое, служит причиной непризнания ее прав: доказательством этого служит то, что и мужчины, вышедшие из семьи, при самом близком родстве теряют право на наследство. И так как женщина, происходя из одной семьи, всегда или принадлежит уже, или должна принадлежать в будущем к чужой семье, то исключение ее из числа наследников есть необходимый результат экономических условий, не имеющих ничего общего с вопросом о влиянии пола на правоспособность. Во-вторых, указанные обычаи обусловливаются глубоко укоренившимся в русском народе воззрением на экономическую солидарность и единство семьи во всех ее членах. Западноевропейский индивидуализм чужд понятиям нашего народа, который видит нормальную форму всякого рода труда в ассоциации, артели, а не отдельной деятельности каждого индивидуума, преследующего собственными силами задачу своего личного обогащения. Семья в глазах народа есть "кровная артель", члены которой, и без того связанные кровным родством, соединяют еще и свои хозяйственные интересы подразумеваемым соглашением наживать и проживать сообща. Может показаться, что это стремление к поддержанию единства семьи есть вынужденное и обусловливается именно той бедностью, отсутствием капиталов, при котором ассоциация труда делается необходимым условием существования. Но на самом деле это явление самостоятельное, имеющее другие основания. Доказательством служит то, что и купечество, давно достигшее у нас значительной степени материального благосостояния, сохранило в целости идею единства семьи как производительной ассоциации. Распространяться об этом предмете, постороннем для нашей задачи, мы здесь не станем. Для нас достаточно констатировать тот факт, что в крестьянстве преобладает воззрение на семью как на вид производительной артели. При этом условии, если бы артели эти и были богаты капиталами, допущение женщин к участию в разделе этих капиталов было бы явлением ненормальным, уклонением от задач и характера всякой артели. Уравнение наследственных прав обоих полов вполне возможно только там, где в сфере хозяйственно-производительной индивидуализм и начало ассоциации свободной, сознательной заступает место кооперации первобытной, органической и инстинктивной, поглощающей всецело личность в интересе общего хозяйства и потому не допускающей равных прав за теми, кто не несет одинаковых обязанностей по содержанию семьи. Так как законы о наследовании дворянской недвижимости, легшие в основание современного общего права, составляют результат правительственной деятельности сравнительно позднейшего периода, то, естественно, рождается мысль о существовании преемственной связи между законами и обычаями того времени, которое предшествовало московскому периоду, и сохранившимися до сих пор у крестьян своеобразными началами наследственного порядка. Народ жил своей собственной жизнью, ни мало не заботясь об указах московских приказов, организовавших порядок наследования в видах казенного интереса, и сами указы молчаливо признавали свое равнодушие к тому, что думается в низших слоях народа, заботясь исключительно о дворянской собственности и государственной службе владельцев; поэтому вероятно, что крестьянство, при мало изменившихся условиях его экономического быта и отсутствии внешнего давления со стороны закона, сохранило в прежнем виде древнерусские воззрения на семейное положение женщины и ее права наследования. Таков тезис, который может быть поставлен a priori и вполне подтверждается изучением памятников древнего права. Из сохранившихся в немалом количестве исторических и юридических актов старого времени видно, что в допетровской России весьма распространен был обычай, в силу которого муж отказывал в пожизненное владение жене все свое состояние до вторичного выхода ее замуж, пострижения или смерти. Еще Уложение 1649 г. подтвердило это право мужей делать жен своими универсальными наследниками на указанных условиях. Пропитанные византийским духом церковные поучения, которыми так изобиловала старинная Русь, по обыкновению своему являлись и здесь противниками женщин и увещевали, по-видимому, с небольшим успехом, мужей не делать подобных завещаний в пользу вероломных дочерей Евы (факт, интересный для истории цивилизующего и гуманного влияния церкви на общественный быт России). Русская Правда - памятник не столько народного, сколько княжеского права - довольствуется относительно обеспечения женщин-вдов этим правом каждого заботиться самому об участии своей жены; когда нет завещания, жена получает только часть наследства, наравне с детьми. Относительно же дочерей Правда устанавливает то начало, что они при братьях не наследуют, но имеют право только получить приданое при выходе замуж. Но Псковская судная грамота, этот замечательный памятник истинно народной мудрости "вольного города Пскова", без примеси фискальных интересов князя и дружины, объявляет пожизненное владение супругов делом общественного интереса, независимым от личного произвола каждого. В силу самого закона жена в случае смерти мужа делается владелицей его состояния до тех пор, пока не выйдет из прежней семьи одним из указанных трех способов (вторичный брак, пострижение, смерть). В следовавших затем различных законодательных памятниках, насколько служебно-казенный интерес не заставлял отступать от обычных порядков, мы везде встречаем те самые два основных начала, которые и теперь управляют порядком наследования у крестьян: как незамужнее лицо женщина имеет только право - быть выданной замуж и быть содержимой родными до брака. Как вдова она имеет право на управление и пользование всем имуществом мужа, пока останется верной прежним семейным узам и воспоминаниям. Одно это обстоятельство непрерывной исторической связи со времен Рюриковичей до сих пор дает обычаям народной массы значительное преимущество перед правилами Свода о порядке наследования женщин. Каковы бы ни были внутренние недостатки обычного порядка, он имеет за себя сложившееся веками народное убеждение, глубоко коренящееся во всем строе его социально-экономических привычек и понятий; между тем как правила Свода и сами по себе несостоятельны и не имеют даже внешнего или исторического оправдания.
IV
Этим, однако ж, не исчерпывается все, что может быть сказано относительно логического разбора действующего закона о правах наследования женщин. Несостоятельность его обнаруживается еще другим путем. Само Правительство, удерживая, хотя и без всяких серьезных мотивов, московские указы о разделе дворянских имений известным образом и распространяя силу этих указов на все сословия, сознавало, однако, необходимость других начал по этому предмету, а по временам даже должно было делать уступки народным обычаям и понятиям. Эти отступления самого закона от своего руководящего начала в связи с рассмотренными выше обстоятельствами всего лучше доказывают, по нашему мнению, непрактичность и нерациональность самого принципа Свода. Императрица Екатерина в своем наказе (ст. 422) приводит из Монтескье следующий тезис: "Дочери у римлян были исключены из завещания; для сего утверждали за ними под обманом и подлогом. Сии законы утверждали или сделаться бесчестными людьми, или презирать законы естественные, вперяющие в нас любовь к детям нашим. Сии суть случаи, которых, давая законы, убегать должно". Тут прекрасно указано одно из величайших неудобств закона, ограничивающая несправедливым образом права женщины привычка обходить закон разными уловками и вследствие этого упадок уважения к закону вообще. По широте взгляда императрица стоит здесь, как и вообще в наказе, гораздо выше тех более практических и частных замечаний, которые мы встречаем в наказах сословий своим депутатам. Но последние были действительным выражением общественного мнения, и потому выраженные в них мысли и желания возымели, как увидим, практическое значение, хотя и гораздо позже; между тем как громкие слова наказа, выражавшего воззрения Правительства, так и остались одними словами, без всякого влияния на дальнейшее развитие русского права, по той простой причине, что государству нет никакого прямого интереса в улучшении материального быта женщин, а общество видело, и тогда и теперь, в этом деле насущную свою потребность. Вот почему Правительство самой Екатерины просто предало забвению идею об уравнении наследственных прав обоих полов, которую оно так красноречиво отстаивало словами французского мыслителя, а общество продолжало, несмотря на неуспех 1767 г., изыскивать средства к тому, чтоб ставить женщин в более благоприятное положение относительно наследования. По свидетельству профессора Рейца, в тридцатых годах суровость закона смягчалась на практике следующим образом. Или родители при жизни своей щедро оделяли дочерей так, чтобы увеличить их долю наследства против законной, или заключались общие семейные акты, в которых наследники мужского пола принимали на себя обязанность выплачивать известные доли женщинам - род фидеикомиссов, некогда употреблявшихся в Риме, тоже для обхода строгости законов о наследстве. Акты эти, говорит Рейц, представляли, в сущности, нарушение закона, и юридическая сила их могла легко быть оспорена. Таким образом, наша практика оправдала мораль, извлеченную французским мыслителем из опыта Рима и повторенную Екатериной, несправедливый закон дал повод к уловкам для его обхода и подорвал уважение к закону. Это, однако же, не побудило законодательство руководствоваться теорией, им самим провозглашенной, и старый закон оставался в прежнем положении. Но окольный путь, естественно, не мог удовлетворить большинство общества, давно сознававшего необходимость более справедливых законов относительно женщины, не удовлетворил как по его трудности и небезопасности, так и потому, что он представлял мало гарантий действительного обеспечения женщин в виду законной теории. Нужно было добиться легального средства обойти пресловутые седьмые и прочие доли. Более всего потребность эта ощущалась относительно вдов. Девицы обыкновенно принадлежат к известной семье, на которой лежат нравственная и юридическая обязанность выдачи их замуж, а de facto женщине в этом положении более ничего и не нужно (мы имеем всегда в виду большинство). Но вдова - это отщепенец прежней семьи, а с разрушением ее собственной семьи смертью мужа она оказывается в положении человека, который от одного берега отстал, а к другому не пристал, и потому нуждается в наибольшей защите по крайней мере со стороны законов о наследстве. Агитация против действующего закона началась поэтому именно относительно той части его, которая относится к наследованию жен после мужей. Само собою разумеется, что при отсутствии права петиций никому не могла прийти в голову мысль ходатайствовать от своего имени об отмене или изменении данного закона вообще, но сделано было то, что только и возможно было при наличных условиях: начались отдельные просьбы на Высочайшее имя о разрешении, в виде изъятия из общего закона, просящему завещать в пожизненное владение жены все свое имение, в том числе и родовое. Понятно, что такие ходатайства могли исходить только от дворянства, и притом в высших его слоях, так как процедура подобного ходатайства была слишком сложна, затруднительна и дорога для большинства землевладельцев, да и самая мысль испрашивать себе привилегий и изъятий из общего закона была слишком смела для того, чтобы сделаться популярной. Тем поучительнее для нас это явление, доказывающее, что семейное начало и естественное чувство справедливости действуют сильнее родового принципа, даже в кругу высшей родовой нашей знати. Число подобных ходатайств постоянно возрастало, и в 1859 г. Правительство увидало наконец, что, вместо разрешения отдельных просьб со стороны чуть ли не каждого помещика, ему удобнее будет издать общее разрешение и тем избавиться от значительного и бесполезного делопроизводства. Издан был Закон (ст. 116 т. X ч. I по продолж. 1863 г.), которым разрешено каждому завещать в пожизненное владение жене все свое имение или часть его по своему усмотрению, причем для родового имения установлены разные правила, имеющие в виду охранение интересов будущих наследников от дурного пользования или управления пожизненной владелицы. Правила эти составляют обобщение содержания частных указов, которыми подобные разрешения давались отдельным лицам, а эти указы, в свою очередь, брали содержание из прошений дворян, обыкновенно указывавших, на каких условиях они хотят передать свое имение женам. Сравнивая же правила Закона 1859 г. с желаниями, высказанными дворянством екатерининского времени в наказах депутатам Комиссии 1767 г., замечаем, что Закон этот осуществил большинство требований наказов: так живучи в обычаях дворянства и его понятиях те начала относительно расширения наследственных прав женщин, те воззрения, которые были высказаны в наказах! Не добившись ничего в то время, дворянство сумело наконец осуществить свои желания через почти 100 лет в том же самом виде. Правда, удалось ему одолеть индифферентизм законодательства к этому вопросу, не затрагивающему казенного интереса, довольно странным образом. Закон 1859 г. явился не столько по сознанию Правительства, что общие законы неудовлетворительны и реформа необходима в видах общественной справедливости, сколько из желания сократить переписку - уничтожением массы дел об отдельных разрешениях: вот почему Закон 1859 г. запрещает решительным образом всякие ходатайства в будущем о дозволении завещать имения женам на условиях, отличных от указанных в Законе. Сокращение переписи как причина расширения имущественных прав женщины - комбинация довольно странная, о которой едва ли могли и думать Милль и прочие защитники юридической эмансипации женщин, но страна наша велика и обильна, и чего-чего только в ней нет! Как бы то ни было, общество проломало брешь в законодательстве об ограничении наследственных прав женщины, и семейное начало одержало верх над родовым. Что Закон 1859 г. есть капитальное отступление от общего закона, очевидно само по себе: тогда как последний дает вдове возможность пользоваться только одной седьмой родового имения мужа, новый закон предоставляет мужу право передать ей все свое имение, хотя и не в собственность, что, естественно, объясняется необходимостью оградить права детей или других близких наследников. Но коренное противоречие существует здесь и в другом отношении, хотя оно и не так бросается в глаза и до сих пор не замечено. Общий закон не делает никакого различия между наследственными правами вдовца и вдовы. Он везде говорит о правах супругов на указную часть, а не об особенном праве жены-вдовы. Указ 1859 г. относительно внешней своей редакции принял ту же систему, но если рассмотреть те отдельные распоряжения, на основании которых потом составлен был общий Закон 1859 г., то окажется, что дворяне хлопотали всегда не об изменении порядка наследования между обоими супругами взаимно, но исключительно о дозволении мужьям обеспечивать своих жен. Жизненная потребность ощущалась именно относительно вдов, а не вдовцов, так как обыкновенно со смертью жены материальное положение мужа не ухудшается. Таким образом, не обманываясь внешней формой Закона 1859 г., мы должны видеть в нем только одну цель, одно содержание - улучшение материального быта вдов посредством свободы завещательных распоряжений. Впрочем, мы коснемся еще этой стороны предмета впоследствии. Уступка, сделанная таким образом народным обычаям со стороны законодательства, оказалась, однако же, недостаточной. При освобождении крестьян Правительство не могло не заметить, в какой степени правила Свода о наследовании неприменимы ни к нуждам сельского населения, ни к его обычаям и понятиям, тем более что в виду его имелись без сомнения результаты, добытые упомянутым выше исследованием Министерства государственных имуществ. Что было делать составителям положения 1861 г.? Подражать примеру составителей Свода и распространить просто на крестьян правила общего закона, закрыв глаза на последствия этой системы, было бы, конечно, всего легче и, так сказать, сподручнее. Но составители положения относились слишком добросовестно к своему делу, чтобы решиться на такое легкое разрешение вопроса. Всего разумнее было бы, приняв во внимание указания опыта и истории, подвергнуть коренному преобразованию общие законы о наследстве в духе народных обычаев и воззрений и издать новый закон не для одних крестьян, но для всего народа. Это соответствовало бы основной идее крестьянской реформы, которая имела в виду уравнять в гражданском отношении крестьянство со всеми другими сословиями, и притом отвечало бы потребности, сознававшейся, как мы видели, уже давно не одними крестьянами, но и другими сословиями. Но в таком случае приходилось бы отложить дело в долгий ящик, потому что общая реформа наследственного права не входила в круг прав и ведомства составителей положения и потребовала бы весьма долгого времени для своего осуществления. А между тем положение должно было заключать в себе точное указание насчет того, какой порядок наследования должен соблюдаться у освобождаемых крестьян, так как вопрос этот практически слишком важен и возникает ежедневно. При таких условиях составители положения сделали то, что только и было в их власти: они объявили, что правила Свода необязательны для крестьян, и последние руководствуются в делах о наследстве своими собственными обычаями, а определение силы этих обычаев предоставлено всецело усмотрению органов сельского суда и самоуправления, ведающих дела о наследстве, у крестьян без всякого вмешательства закона и общих судебных мест. В таком виде порядок наследования у крестьян находится до сих пор. Вникая в характер и практические результаты системы, установленной положением, нетрудно заметить, что она составляет продолжение старинной системы индифферентизма со стороны закона в интересах народной жизни. Общий закон существует для привилегированных сословий, а мужики пусть делают, что им угодно, - таков принцип старинного московского права, таково состояние и нынешнего законодательства. Но что за нужда, скажет читатель, если только главная цель достигнута: народу дана свобода жить по-своему, без вмешательства чуждых ему учений и систем? В том-то и дело, ответим мы на это, что цель эта далеко не достигается и не может быть достигнута при ложной системе laisser faire, принятой положением. Во-первых, правило положения простирается только на земли, находящиеся во владении крестьян в виде надела. Если крестьянин приобретет посторонний клочок земли в частную собственность, то относительно ее он подчиняется уже не сельским властям и обычному праву, но общим судам и предписаниям Свода. Между тем правила Свода противоречат всем понятиям и обычаям народа относительно порядка наследования, независимо от качества имущества. Справедливо и логично ли навязывать народу в одном случае те чуждые ему по духу постановления, от которых он освобожден в другом случае? Число же крестьян свободных собственников возрастает постоянно вследствие неумелости помещиков вести хозяйство при теперешних условиях: крестьяне во многих местах скупают земли у помещиков на праве полной собственности. Во-вторых, в настоящее время предполагается, как известно, подвергнуть преобразованию волостные суды, с целью подчинить их некоторому контролю общих судебных мест. Но спрашивается: что в состоянии будут делать общие суды относительно дел о наследстве, которые поступят к ним по апелляции или кассации на решения волостных судов? Если бы закон сам принял в соображение народные обычаи и на основании их построил систему наследования, тогда судьи имели бы вполне надежного руководителя в разрешении подобных дел. Но при системе положения произвол сельских судей (обыкновенно волостных писарей), как бы утверждается самим законом, а высшему суду не предоставляется почти никакой возможности противодействовать злоупотреблениям и контролировать решения низшего суда. Но будет ли или нет совершена реформа волостного суда в упомянутом смысле, правило положения до сих пор практически весьма неудовлетворительно в том отношении, что дает место безграничному произволу сельских судей в разборе наследственных дел, имеющих такое огромное значение в хозяйственной жизни крестьян. Я не думаю, чтобы закон был в состоянии установить народные обычаи каждой местности во всей их подробности; да если бы подобная регламентация и была возможна, она была бы более вредна, чем полезна. Но основные начала наследственного порядка легко могли бы быть возведены в закон, чем прекратилась бы возможность серьезных злоупотреблений со стороны сельских властей в решении наследственных дел, а вместе с тем у народа осталась бы возможность дальнейшего развития и видоизменения обычаев в частностях. В-третьих, ничем нельзя оправдать того обстоятельства, что одни крестьяне пользуются правом обычного наследственного порядка, тогда как все другие сословия должны придерживаться московских указов XVII столетия. Мы видели, что и дворянство, и городское население одинаково с массой крестьянского населения относятся отрицательно к системе свода, и относительно наследственных прав женщин вполне разделяют воззрения народа, как они сложились еще во времена Псковской судной грамоты. Чем же объяснить то, что крестьяне наконец официально освобождены от казенного порядка наследования, а другие сословия еще подчинены ему до сих пор и никто не думает даже о реформе в этом отношении? Нельзя сказать, чтобы факт этот не имел никакого объяснения - историческое раздвоенье России на народную и официальную делает понятным и до некоторой степени необходимым подобное раздвоение и в частностях гражданского быта. Но какой же смысл имеют все реформы настоящего царствования, если не тот, что раздвоенье это все более уступает место принципу равенства сословий и автономии народной воли, насколько она совместима с нашим государственным устройством? Таким образом, сама логика вещей требует восстановления правового единства всех сословий относительно порядка наследования, единства, возможного только на основании общенародных обычаев, исконно признаваемых, как мы видели, всеми классами общества. Ненормальность существующей системы положения как изъятия для крестьян из общего закона наглядно демонстрируется следующим фактом. Оставаясь членом сельской общины, крестьянин пользуется обычным порядком наследования; вступая в общины и записываясь, положим, в мещане, он теряет это право и подчиняется уже правилам Свода. Такое различие имеет смысл, например, в шведском законодательстве, потому что на западе горожане и сельчане действительно резко отличаются своими занятиями, обычаями, уровнем умственного и политического развития и притом законы для горожан основаны на принципах индивидуализма и равенства полов, принципах, соответствующих общественному идеалу буржуазии. Но у нас такое различие в порядке наследования горожан и сельчан вдвойне неосновательно. Всем известно, во-первых, что большинство наших городов суть те же деревни, только снабженные в большей или меньшей мере присутственными местами, а большинство горожан, особенно мещан, занимается земледелием и ничем существенно не разнится от крестьян. Стало быть, если бы правила Свода и отвечали потребностям и понятиям буржуазии, то, за неимением последней, следовало бы дать горожанам право руководиться крестьянскими обычаями. Во-вторых, те "городские законы", которые обязательны для записавшегося в мещане мужика, не имеют ни малейшего отношения к городской жизни и ее потребностям, а писаны когда-то для военнослужащих дворян. Дать после этого какое-нибудь разумное объяснение тому, что горожанин должен отказаться от народных обычаев и подчиниться такому порядку наследования, нет никакой возможности. Каковы бы ни были, однако же, недостатки правила ст. 38 общего положения о крестьянах, вышедших из крепостной зависимости, остается бесспорным, что правило это служит полным доказательством несостоятельности законного порядка наследования и должно служить зародышем нового порядка, более согласного с народными обычаями. Во многих других частных случаях законодательство само отступало от правил Свода и провозглашало другие, более благоприятные для женщин начала. Так, например, относительно поземельных участков, жалуемых Правительством в земле войска донского в виде награды за службу, установлен особый порядок наследования, и одна из особенностей его заключается в равном разделе наследства между лицами обоего пола. Капиталы, положенные на имя вдовы в кредитном учреждении, по смерти вдовы выдаются ее детям для равного между всеми раздела. По Уставу рижского лоцманского цеха в случае смерти лоцмана половина следовавшего ему сбора при ближайшем разделе выдается исключительно его жене, другие же наследники из этих денег ничего не получают. Вдовы чиновников получают из их пенсии большую часть, чем сколько следовало бы им по общему закону. Если окинуть общим взглядом всю ту массу отступлений от общего Закона, которые мы отметили, и принять во внимание, что все эти исключения направлены в сторону, благоприятную расширению или уравнению наследственных прав женщины, то нельзя не подивиться тому, что при такой живучести народных воззрений, постепенно и в разных местах одолевавших казенную систему наследования, законодательство до сих пор не приступило к общей реформе, вместо этих частных отступлений, хотя бы для сокращения переписки, - мотиву, которому мы обязаны правилом ст. 116 Законов гражданских. Но этого мало. Пока такой реформы не последовало, общество продолжает протестовать против неравноправности женщин всеми доступными ему способами. Частные победы, одержанные им легальным путем над системой Свода, не удовлетворяют общей потребности в большем применении принципа равенства, и вот пред нами новый вид противодействия отжившему порядку, где представителями общественной совести и защитниками либеральной реформы являются - странно сказать - хранители законности, по преимуществу логисты, нередко сами судьи, на которых возложена обязанность быть слепыми исполнителями буквы закона, не увлекаясь никакими мудрствованиями. Анналы нашей юриспруденции, откуда, по-видимому, должны бы быть изгнаны всякие рассуждения и соображения, кроме строго легальных, представляют весьма поучительные доказательства того, что сознание несостоятельности разбираемого закона проникло и в заветный храм Фемиды и имеет влияние на ход правосудия. Дело вот в чем. Само собою разумеется, что там, где постановления закона вполне ясны и не допускают никакого сомнения относительно их смысла, судья не может быть не чем иным, как слепым, механическим исполнителем буквы закона, каково бы ни было его личное убеждение в отношении справедливости или рациональности применяемого им закона. Но никакой законодатель не может достигнуть такой степени ясности и полноты, при которой сомнения суда относительно спорных прав вполне разрешались бы предписаниями закона. Бесконечное разнообразие жизненных отношений, дающих повод к тяжбам и разбирательствам, принуждает суд во множестве случаев восполнять пробелы закона своими толкованиями. Что же может и что должно служить руководством для судьи в этих толкованиях? Юристы-законники говорят: задача суда и юриста состоит в том, чтобы вникнуть в мысль законодателя, уяснить себе, как разрешил бы данный вопрос законодатель, если бы он был прямо ему поставлен; только такое толкование будет легально правильное. Но опыт показывает, что судьи, подобно всем другим людям, имеют свои убеждения нравственные и социальные, независимо от буквы закона, и стараются применять эти убеждения везде, где неясность или неполнота закона оставляет им годную для этой цели лазейку. Никакие логические рассуждения, как бы они формально ни были правильны, не могут превратить живых и мыслящих людей в мертвые орудия посторонней воли, чужой мысли. Добросовестный судья всегда более или менее осуществит свои убеждения о добре и справедливости, где только представится к этому возможность. В нашей юридической жизни тоже происходит постоянная борьба между этими двумя направлениями на многих пунктах. Кто виноват из них, кто прав, судить здесь не будем, как о предмете, выходящем за пределы настоящего очерка, но ограничимся указанием некоторых фактов, подтверждающих существование такого явления. Закон говорит: в боковых линиях сестра при брате не наследница. Соображая это правило с другими постановлениями закона и историческим развитием русского права, не трудно убедиться, что, по мысли законодателя, правило это имеет следующей общий характер: везде, где женщина, имея брата, по своему родству могла бы претендовать на наследство, право это для нее не существует; только при отсутствии одинаково близких родственников мужского пола женщина может сделаться наследницей в полном смысле. Но такое всеобщее исключение женщины из наследования ее братом представляется нашим юристам слишком суровой и ничем не оправдываемой мерой. Они прибегают поэтому к разного рода натяжкам и толкованиям, чтобы несколько смягчить строгость закона. Так, они говорят: правило "сестра при брате не наследница" надо понимать таким образом, что слова "брат" и "сестра" относятся к лицу умершего. Стало быть, только в том случае, если умерший оставил братьев и сестер, первые отнимают у последних всякое право на наследство. Но если к наследству призываются дальнейшие боковые родственники (племянники, двоюродные братья и пр.), то тут женщины наследуют наравне с мужчинами. Другой случай. Если к наследованию призываются, положим, сын и дети другого, умершего, сына и если в числе этих детей есть сыновья и дочери, либеральная юриспруденция отстаивает мнение, что в данном случае все дети делят свою часть поровну. Весьма любопытна в этом отношении победа, одержанная семейным началом над родовым, в разрешении вопроса о том, какую роль играет происхождение от одной матери при оценке близости родства и прав наследования. По духу родового начала, лежащего в основании нашего наследственного права, близость родства определяется исключительно происхождением по отцу; мать не имеет значения никакого в юридическом образовании семьи. В силу этого начала родные братья умершего должны пользоваться такими же правами, как братья единокровные (т. е. от одного отца и разных матерей), а братья единоутробные (от одной матери, но разных отцов) считаются членами разных родов и между собой не родственными (за исключением случая, когда дело идет о наследовании имущества матери). Но начало родовое плохо прививается на русской почве, и даже в официальной сфере всеобщее противодействие этому началу вызывают отступления в смысле признания большего значения за матерью в образовании родства. Практика же судебных мест идет еще далее и старается доказать, что вообще при определении близости боковых линий необходимо руководствоваться происхождением лиц не только от одного отца, но и от одной матери и выводить из этого, что родная сестра умершего имеет предпочтение пред единокровным братом, а родная тетка исключает тетку единокровную. Тщетно юристы-формалисты указывают на неправильность подобных толкований. Тщетно говорят они, что "этот аргумент (несправедливость закона относительно женщин) относится к области нравственных, а не юридических доказательств. Место ему, при обсуждении закона, в области законодательства, но там, где дело идет о применении силы данного, известного закона к данному случаю, остается только определить истинный смысл данного закона, а соображения справедливости могут быть допускаемы только в пределах данного закона (г. Победоносцев). Судебная практика, да отчасти и сам закон, продолжают понемногу отступать от "точного смысла закона" с целью придать большее значение юридической личности женщины. Весьма естественно, что эта тенденция к снисходительному толкованию Закона о наследственных правах женщины проявляется преимущественно у судей молодых, недостаточно еще утвердившихся в легальном формализме и системе буквального применения закона qundmeme. Таким образом, можно указать на несколько известных в юридическом мире процессов, в которых окружные суды, состоящие обыкновенно из людей более молодых, решали спорные вопросы наследственного права в пользу расширения прав женщин, а судебные палаты и Сенат - в смысле противоположном. Что таков действительно мотив многих разногласий в юридической практике, можно видеть, между прочим, из любопытных прений в Московском юридическом обществе об одном из спорных вопросов этой категории. Как все Московское общество, так и происходящие на его заседаниях прения имеют свой "особый отпечаток", который и сказался, между прочим, в рассуждениях одного из ораторов, г. Любимцева, по упомянутому вопросу. "Ведь мы в прогрессе", иронически заметил г. Любимцев, "очень естественно, что и нам, как в эпоху Возрождения, слышатся иногда эти голоса: умы пробуждаются, науки цветут, предрассудки падают, настает эпоха, когда и женщина должна быть восстановлена во всех своих правах. Все это прекрасно... Постройки в новом стиле привлекательны, но в домашнем быту, где заключены наши лучшие интересы, мне по крайней мере больше нравится старинный пошиб". Букет этого рассуждения поистине неподражаем, но оно имеет для нас глубокий интерес, как доказательство того, что истинным двигателем различных толкований вопросов, относящихся до наследственных прав женщин, служит не то формальное буквоедство, на котором с виду вращается полемика юристов, а мотив общественный, борьба двух направлений, "старинного и нового пошибов". В этом отношении словоизвержения г. Любимцева весьма характеристичны, указывая на то, что юридический мир далеко не свободен у нас от влияния окружающих его общественных идей и стремлений. Могут сказать, что эти мелкие пререкания юристов относительно маловажных практических вопросов слишком незначительны для того, чтобы заслужить общее внимание и выйти за узкие пределы судебного мира. Действительно, если смотреть на дело с ближайшей практической точки зрения, такое мнение будет вполне справедливо. Что десяток-другой процессов будет решен судами в пользу расширения или ограничения наследственных прав женщины - это факт такого рода, который имеет более частное, личное, чем общественное значение. Каковы бы ни были принципы, руководящие при разрешении таких дел судом, они не могут оказывать серьезного влияния на общий характер юридического положения русской женщины ни в хорошую, ни в дурную сторону. Но, рассматривая эти мелкие явления судебной жизни в связи с другими, указанными выше проявлениями русской мысли, рассматривая их, так сказать, сквозь увеличительное стекло историко-логической критики, мы вправе придать им значение факта, заслуживающего серьезного общественного внимания. Сумма практических улучшений, которые могут быть осуществлены либеральной тенденцией судебной практики при теперешних условиях, ничтожна. Но условия эти могут и должны измениться. Закон о наследовании женщин в теперешнем его виде не может продержаться долго. Могут измениться также и другие тормозы идеи равноправности женщины; и тогда то обстоятельство, что живая струя гуманной мысли проникла с давних пор во все слои русского общества, не исключая герметически закупоренный против "посторонних влияний" мир судебный, - приобретет немалое практическое значение. Да и без того для того, кто верит, что общество управляется в своей жизни не одними административными мероприятиями, трудами разных комиссий и т. п., но также до некоторой степени суммой идей и нравственных идеалов, господствующих в нем в данный период времени, самое мелочное исследование фактов, могущих служить верным выражением этих идей и идеалов русского общества, не покажется праздной работой. Не поучительно ли, в самом деле, такое явление. Западноевропейская мысль понемногу доходит до сознания несправедливости существующего строя семейных отношений и необходимости замены его более справедливыми началами. Эмиль Жирарден прекрасно резюмировал сущность этих стремлений в следующем тезисе: режим отцовской власти (paternite) должен быть заменен режимом материнского преобладания в семье (maternite). Мы не будем входить здесь в изложение содержания этой теории, которая для людей незнакомых с предметом может показаться чем-то чудовищным, но спросим только: не эта ли идея возвышения роли матери в семье руководила нашим судебным миром и отчасти самим законом, когда, вопреки родовому принципу, они стремились установить влияние на семейное положение каждого лица происхождения не от одного отца, но и от матери? Конечно, идея эта является здесь в самом микроскопическом виде, и притом бессознательно, инстинктивно, без всякой связи с какой-нибудь эмансипационной теорией. Но первое обстоятельство есть неизбежный результат действия существующего закона и положения судебной власти. Бессознательность же этих гуманных тенденций придает им в наших глазах еще большее значение, указывая на то, что известные инстинкты справедливости лежат в основе нашего культурно-исторического сознания, независимо от влияния европейских теорий <3>. -------------------------------- <3> Текст приводится по: Оршанский И. Г. Исследования по русскому праву семейному и наследственному. СПб., 1877.
(Окончание см. "Наследственное право", 2009, N 4)
Название документа