< Предыдущая		Оглавление		Следующая >

ГЛАВА 16. Трансформация Востока в период колониализма. Колониальный капитал и традиционный Восток

Сильное экономическое, а затем и политическое давление колониальных держав, включая и прямые военные захваты, сыграли решающую роль в судьбах Востока. Практически каждая из стран Азии и Африки (в той или иной мере это коснулось и всего остального неевропейского мира) оказалась втянута в мировой рынок и уже хотя бы в силу этого подверглась заметной внутренней трансформации, суть которой сводилась к ее вестернизации. В ходе этого процесса изменялось многое, включая характер производства, его объем, связанные с ним привычные трудовые навыки, образ жизни значительной части населения, особенно городского, а также веками считавшиеся незыблемыми духовные ценности, в том числе отношение человека к обществу, природе, миру в целом, к жизни. Но как все это изменялось? Как традиционная структура, в силу необходимости приспосабливавшаяся к новым условиям существования, реагировала на вынужденные перемены, сочеталась с теми чуждыми ей структурными элементами, которые были связаны с европейской традицией и без которых колониальный капитал в странах Востока, да и сами эти страны в изменившейся ситуации более не могли эффективно функционировать? Для ответа на эти вопросы нужно выявить и проанализировать параметры и элементы обеих сопоставляемых структур, обоих типов общества, западного и традиционного восточного, а также обратить внимание на связывающие эти структуры и общества элементы, на типовые связи и их иерархию.

16.1. Традиционный Восток и европейский Запад: структурный анализ

Процесс генезиса, а затем и эволюция человеческого общества и государства, как отмечалось в первом томе учебника, начались в глубокой древности и были связаны с первым периодом существования сапиентных людей. Разум человека постоянно искал ответа на вызовы природы и находил варианты, лучшие из которых приживались, тогда как остальные быстро отмирали. Если подытожить исследования современных антропологов, то, насколько можно судить, наиболее ранней формой существования общества были локальные группы бродячих охотников и собирателей, знакомые с родом и диктовавшимися им системами родства. Брачно-семейный контакт между некоторыми родами, обычно двумя, реже чуть большим их количеством, был обязательным, а внутри своего рода строго запрещен. Подобные табуированные запреты создавали возможность появления семейных пар, а пары с детьми или незамужние молодые люди могли включаться в ту либо иную локальную группу, возглавлявшуюся обычно выборным ее предводителем, чаще всего из лучших охотников. Так начинался процесс социогенеза, который вел к превращению первобытного стада в наиболее раннюю модификацию человеческого общества. Напомним, общество той эпохи принято считать эгалитарным.

С переходом человечества от стадии присвоения пищи к стадии ее производства (неолитическая революция) облик социума изменился. На смену локальной группе пришли семейно-клановые коллективы, основой которых были разросшиеся семьи. От локальной группы семья с ее отцом-патриархом, его женой или женами, их сыновьями с женами и детьми, незамужними дочерьми (выбор жены и мужа по-прежнему строго определялся тотемно-табуированными правилами и запретами) отличалась отсутствием выборности и равенства. Главным стало право отца-патриарха распоряжаться коллективным достоянием семейно-клановой группы, что само собой разумелось и никем не оспаривалось. С этого берет начало изученный эконом-антропологами институт редистрибуции. В процессе конкуренции патриархов за выборную должность общинного старейшины использовались щедрые раздачи с обязательным для всей общины потреблением угощения и подарков. Главами общин становились наиболее рачительные и щедрые из патриархов, кто, обретая власть, использовал ее для общего блага, но по личному разумению (действовал тот же принцип редистрибуции).

Процесс политогенеза начинался с трибализации общинного социума, разросшегося в ходе естественного расширения за счет дочерних общин в процессе благоприятного существования данной общинной деревни (те, кто оказывался в неблагоприятных условиях, обычно раньше или позже исчезали). Те общины, что давали наиболее адекватный ответ на вызов природы, превращались в структурированные племена во главе с вождем (без вождя племени не бывает, только разросшаяся многообщинная общность). В благоприятных условиях речных долин на базе одной или нескольких разросшихся общностей либо структурированных племен появлялась редкая возможность создания очага урбанистической цивилизации. Возникала сеть городов-государств с храмовыми комплексами (в Старом Свете подобных центров было два, шумерский в Двуречье и египетский в долине Нила). Во главе таких урбанистических центров оказывались сакральные правители, обычно сочетавшие на первых порах функции руководителя и жреца-первосвященника.

Это и был процесс формирования вначале первобытно-восточных, затем полупервобытно-восточных и, наконец, государственных (традиционных) восточных структур. Все они были поименованы мною структурами власти-собственности, потому что власть в них была основой и первичным фактором, тогда как собственность, постепенно возникавшая после формирования урбанистических центров, оказывалась функцией правителей и аппарата власти, занимавшихся, теперь уже в больших коллективах, все той же редистрибуцией.

Анализ восточной структуры власти-собственности показывает, что в условиях опирающейся на многотысячелетнюю традицию практики редистрибуции продукта и труда коллектива нет и не может быть места независимой от власти частной собственности. А когда собственность появлялась - без этого, как и без рынка, сколько-нибудь развитое государство существовать просто не могло, - власть, опираясь на традицию и сочувствие ненавидящей богатых собственников основной массы подданных, сознательно оскопляла ее, делая с помощью строго контроля и произвола чиновников невозможным превращение доходов в капитал, приносящий гарантированные законом проценты. Вот почему в восточной структуре не было, да и не могло быть своей независимой от власти и тем более патронируемой ею частной, т.е. буржуазной, собственности. Как не было и не могло быть ни прав, ни свобод, которые позволили бы подданным правителя выйти из под его власти.

Можно было сменить одного правителя на другого, и такое случалось, но заменить его какой-либо формой народовластия или связать всевластие правителя приоритетом независимого от него закона и тем более суда в обществе восточного типа было невозможно.

Господство централизованной редистибуции закрепляло в таком обществе норму, согласно которой власть имела право на достояние любого подданного, стоящего вне правящих верхов, как бедного, с которого нечего взять, так и богатого, с которого можно получить многое. Отсюда неизбежность коррупции в подобного рода обществах. При этом никто не воспринимал произвольное взимание с собственника части его дохода как нарушение нормы. Напротив, это и было нормой. Другое дело, когда власть почему-либо слабела, а чиновники на местах соответственно становились более наглыми. Общее ухудшение положения страны и народа в таких ситуациях могло вести к мятежам, в огне которых страдали и богачи-собственники, и лихоимцы-чиновники. Учитывая это, стоит принять во внимание причину покорности собственников, которые были заинтересованы в сохранении крепкой власти и строгого порядка и никогда не мечтали о бунте, а наоборот, боялись его более всего, соглашаясь на любую степень коррупционного чиновничества.

Как легко заметить, стремление к консервативной стабильности становилось общим и для правящих верхов, и для всех подданных, включая собственников, которые всегда боялись неведомых перемен, способных привести лишь к худшему (а именно так и случалось, будь то неурожай, голод, эпидемия, мятежи своих или истребительное нашествие чужих, особенно кочевников). Но смирение и жесткие ограничения, тяга к устойчивому, привычному прошлому никогда и нигде не способствовали ускорению эволюции, которая, как и тенденция к постоянной модернизации, была свойственна лишь европейскому Западу, лишенному тяги к стабильности и всегда склонному искать пути к позитивным переменам. И если завершить анализ, то окажется, что перед нами на Востоке то, что выше не раз именовалось мировой деревней.

Важно отметить, что на Востоке было немало богатых городов с развитыми ремеслом и торговлей, и такие города нередко процветали. Но характерно, что в условиях абсолютного господства принципа мировой деревни со всеми ее привычными аксессуарами ничего похожего на мировой город вплоть до эпохи колониализма просто не могло возникнуть. Все, что было характерно для структуры власти-собственности и о чем вкратце только что упоминалось, не совмещалось с функциями буржуазного, хотя бы даже прото- или предбуржуазного города. Восточные города до западноевропейской колонизации были именно восточными со всеми вытекающими из этого особенностями.

Совершенно иначе выглядел антично-буржуазный европейский Запад, возникший в результате социополитической мутации, которую следует считать адекватным ответом на очередной вызов природы. Для древнегреческого полиса характерно принципиальное отличие от всего того, о чем только что шла речь. Здесь не было ни заметной роли семейно-клановых общин, ни традиций редистрибуции, ни зависимости общества от власти, ни преследования частных собственников, ни стремления к консервативной стабильности. Все было совершенно иначе. Все, имевшее отношение к античности, олицетворяло собой противоположный мировой деревне мировой город.

Полис потому и был более городом, чем деревней, что не имел ни власти с правом уходящей в глубокое прошлое безоговорочной и всеми признававшейся редистрибуции, ни неопровержимого господства никем не избираемой администрации над бесправными подданными. Это было нечто совсем другое, прямо противоположное обществу восточного типа, в котором задавала тон традиция полупервобытной общины-деревни. Производительное хозяйство античного общества, связанное с торговлей и мореплаванием, ориентировалось на рынок, было товарным и находилось в руках частных собственников, коллектив которых как раз и составлял гражданскую общину полиса. Она состояла из равноправных, но в имущественном плане неодинаковых граждан, тогда как остальная (как правило, меньшая) часть населения общины-полиса принадлежала к неполноправным, включая и рабов. На базе традиций такого общинного самоуправления в полисах складывалась политическая организация, государство, считавшееся органом власти коллектива, делом всего общества (res publica).

Причастность к избранной гражданами власти никому не давала ни материальных выгод, ни привилегий. Скорее, напротив, это была обременительная, хотя и престижная обязанность. Демократическая процедура выборов обеспечивала регулярную сменяемость стоявших у власти, а правовые гарантии способствовали гражданской защищенности члена общины от любых посягательств. И хотя античный мир знал не только демократию, но и олигархию, даже тиранию, элементы античной структуры с древности оказались теми несущими конструкциями, на которые опирался каркас общества. Понятия и представления о правах, свободах, гарантиях, демократических процедурах, о достоинстве гражданина и прерогативах собственника формировали нормы жизни, мировоззрение и всю духовную культуру.

Общество западного типа безусловно доминировало над государством, а государство было его слугой. Конечно, на практике бывало по-разному, особенно в период Римской империи. Однако такие императоры, как Нерон или Калигула, жили недолго и, как правило, плохо кончали, а либерально-демократическая норма античности после них худо-бедно, но восстанавливалась. Отсюда следует важный вывод: главное, чтобы общество само стремилось к этой норме, ставшей для него привычной.

Можно спорить на тему о том, были ли в Греции до реформ Солона структуры, в чем-то близкие к восточной, как, например, крито-микенская культура. Но несомненно, что эти предшественники находились гораздо ближе к типичной для ранних восточных обществ структуре, нежели к античности. Иными словами, античная Греция складывалась на фундаменте, подготовленном ранними политическими структурами восточного типа.

Но в предантичном мире Эллады произошли драматические изменения, связанные не только и даже не столько с катаклизмами, приведшими к гибели критского очага цивилизации, но и с нашествием варваров-дорийцев, уничтоживших Микены и все остальные центры ахейской Греции. Это нашествие - из числа тех, что свершали ничего не щадившие кочевники, - сравняло с землей все то, что было создано ранее. И в стране наступила пора так называемых темных веков, после чего и выросло новое качество, та самая полисная Греция, о которой идет речь. Потому, собственно, и встал вопрос о мутации.

Для полисной Греции, как и для ее наследников, будь то эллинизм, республиканский или императорский Рим, было характерно все то, чего не было и не могло появиться на респектабельном Востоке. Этот Восток, пусть и спорадически подвергавшийся нашествиям и разрушениям, но чаще безмятежно и не торопясь процветавший, был вещью в себе. Восток с его впечатляющими различными религиозно-цивилизационными особенностями величественно стоял почти на одном месте, и в этом была его сила. Но если он и не спал стоя, то, во всяком случае, был как бы в забытьи, что и хранило его безмятежность. Античность же изначально была самой активностью, как то свойственно буржуазии, протокапитализму. Она была, как легко заметить, противоположной традиционному Востоку. Однако это не значит, что у восточной структуры власти-собственности и у антично-буржуазной либерально-демократической рыночно-частнособственнической структуры вовсе не было ничего общего. Напротив, общность исходного фундамента - даже при условии радикальных изменений, которые имели характер социополитической мутации и вызвали к жизни феномен античности, - означает существование какого-то минимума общих исходных элементов структуры. Попытаемся вычленить их.

- Прежде всего это производительное хозяйство на базе достижений неолитической революции и ранней металлургии, знакомое с избыточным продуктом и, как следствие, с разделением труда, обменом общественно полезной и необходимой для общества деятельностью, с восходящими к реципрокным связям первобытности принципами обязательного взаимообмена продуктами, товарами и услугами в натуральной либо товарно-денежной форме.

- Моделью организации социума являлась община с традиционными свойственными ей элементами самоуправления и надобщинная политическая организация с тенденцией к превращению ее в более или менее развитое государство, как централизованное, так и децентрализованное, начиная с города-государства или полиса.

- Оба типа социума были знакомы с неравноправием различных категорий населения, вплоть до бесправия чужаков-рабов, и, следовательно, с эксплуатацией чужого подневольного труда, хотя степень и формы неравноправия и тем более эксплуатации во многом зависели именно от типа социума.

- Для каждой из структур была характерна определенная система общественных отношений, соответствующая уровню, образу и принципам жизни коллектива, как-то регулирующая жизнедеятельность общества и контролирующая различные стороны его жизни, включая брачно-семейные отношения, хотя формы регулирования и тем более характер контроля очень различались, от бесцеремонных в одном случае, до патронажно-предупредительных в другом.

> Имелась также система жестко фиксированных нормативных установок, санкционированная религией и ставившая своей целью легитимировать всю систему связей и статус каждого слоя населения.

Как видим, общих, сущностных по своей сути элементов не так уж мало. Указанное обстоятельство во многом объясняет привычку, в частности, распространенную в отечественной историографии, да и не только в ней, не придавать большого значения различиям между Востоком и Западом и связанное с этим нередко встречающееся стремление втискивать восточные общества и их историю в жесткие рамки европейского стандарта. Поэтому важно подчеркнуть, что при всей своей значимости эти общие элементы явственно отступают на второй план, как только речь заходит о различиях.

С одной стороны - бесконтрольная власть, произвол правителя и бесправие, поголовное рабство подданных, с другой - правовое государство с характерным для него гражданским обществом и закон с соответствующими правами и свободами. Словом, традиционный Восток и полисный Запад весьма различны. Именно эта разница и развела человечество на два основных типа общества, восточный и западный. Однако их возникновение не привело к резкому конфликту между обществами восточного и западного типов. Ведь в отличие от прежних биологических мутаций социополитическая мутация не привела к появлению безусловных преимуществ, которые в мире всего живого (до Homo Sapiens) помогали выжить одним и предполагали гибель потомков других, менее удачливых и хуже приспособленных. Ситуация складывалась таким образом потому, что животные инстинкты выживания, восходившие к эпохе первобытной дикости, в наделенной высшим разумом античности были начисто утрачены и замещены гуманными принципами развитой этики, теми самыми, что много позже старательно возрождались гуманистами западноевропейского Ренессанса.

Известно, что обеим структурам и обществам разного типа пришлось сосуществовать, причем довольно долго. Как это следует воспринимать с позиций теории исторического процесса? Разум означает мудрость, которая вынуждена брать на себя, чаще в лице немногих высокоумных, ответственность за поведение всех. Практически это означало, что античность, а после нее западноевропейская городская предбуржуазия и буржуазия индустриального и постиндустриального времени, за редкими исключениями, сознательно не шли по пути обречения на гибель отстававших в развитии. Это последнее было естественной нормой в мире, руководствующемся инстинктами, в том числе и в мире людей до появления развитых цивилизаций.

o Античность как мутация оказалась своего рода перевалом на трудном пути гуманистического преобразования человечества, для которого наивысшей социальной и духовной ценностью начал становиться, пусть не сразу и даже не всегда, тем более не автоматически (не забудем о рабстве, войнах, геноциде!), человек. Она была важной отправной точкой на этом нелегком пути.

Как известно, структура античного типа подверглась существенной деформации после падения Рима. Германская в основе своей Европа варварского первобытно-протофеодального типа структурно, как и весь Восток, откуда пришли варвары, была чужда ей. Но гуманистически ориентированная христианизация и появление самоуправляющихся городов способствовали усвоению цивилизационного наследия античности. Однако процесс шел медленно, и лишь с начала II тыс., причем во многом благодаря развитию городской жизни и появлению городских республик (Венеция, Флоренция, Генуя и др., затем североевропейская Ганза), он стал ускоряться. В городах (а мировой город - это новация античности) со свойственным им принципом выборного самоуправления, который функционировал на основе античной модели, ибо никакой другой в этой части мира просто не существовало, античная либерально-демократическая рыночно-частнособственническая структура возрождалась. Она со всеми необходимыми для ее существования правами и гарантиями частного собственника, с покровительством транзитной торговле и мореплаванию и многими иными бесценными для нее преимуществами стала выходить на передний план. Ее наследие начало усваиваться быстрыми темпами, которые еще более возросли в эпоху Возрождения и в последующие столетия, когда на смену раннему феодализму пришли централизованные авторитарные государства. Феодальная система власти в них под давлением предбуржуазии стала разлагаться, хотя процесс дефеодализации занял несколько столетий. В Западной Европе, особенно с эпохи Ренессанса, Реформации и Великих географических открытий, наступило время поднимающего голову третьего сословия, т.е. буржуазии.

o Капитализм в интересующем нас плане структурного анализа - наследник, детище именно и прежде всего античности, проявивший свои потенции в условиях преодоления чуждого ей восточного по происхождению феодализма.

Именно капитализм не только возродил основные элементы античной структуры (господство частного собственника, ведущего ориентированное на рынок товарное хозяйство; защищающие собственника-гражданина права, свободы и гарантии; конституционное государство с демократическими процедурами и нормами; свобода мысли, развитие наук, искусств и т.п.), но и, опираясь на них, достиг небывалых темпов развития буквально во всех сферах экономики, что к эпохе индустриального колониализма создало ему выгодные позиции, особенно по сравнению с Востоком, куда и была устремлена его экспансия.

Восток структурно противоположен антично-капиталистической Европе, о чем было уже немало сказано. Альтернативой частной собственности здесь была власть-собственность, альтернативой гражданской общины-полиса и демократии, прав и свобод - всесильное государство с административным аппаратом власти и приниженность, поголовное рабство подданных, не имевших представления о свободах и гарантиях частноправового характера. Традиционный Восток жил по нормам санкционированного религией обычного права, а общества восточного типа, как правило, были объединены в рамках социальных корпораций, которые растворяли в себе все индивидуально-личностное. На определенном этапе развития на Востоке возникали и частная собственность, и товарно-денежные отношения, и эксплуатация зависимых. Все это, однако, существовало как бы на другом уровне, вне сферы взаимоотношений между государством и его подданными, вносившими ренту-налог в казну. Кроме того, государство, как правило, бывало недовольно, если частный сектор чрезмерно развивался. Для подавления частного собственника использовались, причем весьма успешно, рычаги власти, что превращало частнособственнические отношения не просто во вторичный, но в подконтрольный власти и всецело зависимый от нее сектор народного хозяйства.

Однако было бы неверно недооценивать роль и место, жизненно важную функцию сектора частной экономики на Востоке. Его традиционная структура как гигантская саморегулирующаяся система отнюдь не случайно всегда сохраняла этот сектор, хотя и держала его под контролем. Здесь нет противоречия, ведь с точки зрения самосохранения структуры частный сектор нельзя было выпустить из-под контроля, ибо стихия частнособственнического предпринимательства грозила не просто немалыми экономическими и социальными потрясениями. Она была в состоянии подорвать структурные основы и тем поставить под сомнение стабильность, даже само существование социума и государства. Речь не о создании другой структуры, скажем, капиталистической, а именно об ослаблении существующей, о ее крушении, о гибели соответствующего государства, об уходе с исторической арены соответствующего социума, а то и вообще данного народа. В то же время с точки зрения устойчивости и стабильности сложного развитого социума и государства частнопредпринимательская активность, этот второй и в отличие от первого, государственного, необычайно активный, тесно связанный с рынком и товарно-денежными отношениями сектор хозяйства, всегда был жизненно важным, просто необходимым. Он представлял собой почти тот же своего рода антично-капиталистический механизм, но в искаженном виде, в миниатюре. Без прав и свобод, без демократии и конституции, без гарантий и даже в условиях жесткого контроля и повседневного надзора власти частный сектор в условиях традиционного Востока делал примерно то, что с несравненно большим успехом осуществлялось в античной и капиталистической Европе. В меру своих скромных сил он способствовал более или менее нормальному функционированию экономически развитого большого социополитического организма, наполнял его сильно разветвленные кровеносные сосуды, всю систему кровообращения свежей, не вполне еще застоявшейся кровью.

Конечно, чрезмерная активность этого сектора могла привести к кризису и гибели традиционной структуры, к своего рода апоплексическому удару. Примеры тому в немалом количестве даются самой историей, и об этом уже шла речь, особенно в связи с династийными циклами в Китае. Однако и чрезмерное ослабление рыночного сектора, а тем более насильственная его ликвидация чреваты не менее серьезными кризисами и последствиями, что опять-таки показывала история на примере того же Китая, правда, в несколько иные времена и при других обстоятельствах, но тем не менее в структурно аналогичной ситуации. Имеются в виду социополитические эксперименты Мао, попытавшегося было в годы "большого скачка" отменить товарно-денежные отношения.

Все изложенное означает, что, помимо некоторой вполне естественной общности фундамента, было и еще нечто общее в структуре Востока и Запада - частный сектор в экономике. Но если на традиционном Востоке этот сектор исполнял функции, аналогичные тем, которые он осуществлял в Европе со времен античности и до капитализма, то может возникнуть законный вопрос, в чем же разница? Она есть, и более чем принципиальная. Эта разница заключена не только в структуре, хотя в ней несходство кардинальное, но и в характере и иерархии типовых связей, соединяющих между собой различные элементы и тем придающих структуре тот или иной облик.

- В антично-капиталистической Европе господствующими являются рыночно-частнособственнические связи, которые соединяют основные элементы данной структуры (собственников и производителей, свободных и в чем-то зависимых от них, общество и государство), при наличии соответствующих прав, свобод и гарантий как фундамента этих связей. Есть, конечно, и иные связи - семейные, клановые, сословные, властные, причем временами, особенно на первом этапе феодализма в Европе, они порой даже выходили на передний план. Но в целом для антично-буржуазной структуры всегда была характерна именно такая иерархия связей: на первом плане рыночные, опосредованные частной собственностью, на втором все остальные.

- Совершенно другая иерархия связей на традиционном Востоке. Связи рыночные, опосредованные не только и даже не столько частной собственностью в ее привычной для Европы форме (недаром Маркс считал отсутствие таковой ключом к восточному небу), сколько многочисленными иными нормами привычных взаимоотношений, на Востоке в любом случае вторичны и второстепенны, несмотря на их жизненную важность для структуры в целом. На первом месте в иерархии типовых связей здесь те, что опосредованы государством, властью-собственностью и просто властью, господством аппарата администрации, т.е. системой централизованной редистрибуции. Речь идет о традиционных типовых связях между социальными низами (производителями) и правящими верхами, независимо от их конкретных форм, вплоть до таких, которые имеют облик варно-кастовых.

Второй важный тип связей, характерный для традиционного Востока, - это связи корпоративные. Их сила вполне ощутима на протяжении всей истории Востока, вплоть до наших дней. Сущность таких связей, необходимых для выживания, в первую очередь сводится к вертикальным патронажно-клиентным контактам в рамках небольших групп в условиях произвола власти и отсутствия прав, свобод и гарантий. Данный тип связей тесно переплетается как с официальным (государственным, административным), так и с опосредованным частнособственническими отношениями типом связей.

Таким образом, на традиционном Востоке можно зафиксировать определенную иерархию переплетающихся типовых связей:

o официальные государственные связи;

o корпоративные патронажно-клиентные связи, тесно переплетенные с официальными;

o рыночные связи (тоже, к слову, далеко не свободные, как на Западе, но, напротив, опутанные связями двух других типов).

При всей кажущейся усложненности общая схема здесь предельно проста, как и в Европе. Только там она ясна и сравнительно чиста, стройна, ибо рыночные связи лишь в очень незначительной степени сплетаются и тем более обусловливаются чем-то привходящим, будь то связи других типов (семейно-клановые, сословные, властные, патронажно-клиентные) или вообще любые формализованные и неформальные контакты. Решения диктуются обычно или, во всяком случае, прежде всего жестким законом прибыли, перед которым любые иные расчеты, связи, контакты, интересы и т.п. отходят на задний план, а то и исключаются вовсе. Что же касается традиционного Востока, то именно рынок и прибыль здесь не то чтобы мало ценятся, но в любом случае иерархически подчинены всем прочим более важным ценностям и веками складывавшимся типовым связям, от властных официально-административных, командных, до патронажно-клиентных, семейно-клановых, формализованных и неформальных. Едва ли не все типы связей на Востоке предпочтительнее, нежели товарный рынок и прибыль, как бы отстраненные от людей, от общества, от привычек, интересов и традиций коллектива. Словом, здесь господствует иная, чем на Западе, система общепризнанных ценностей.

Дело, таким образом, не только в отношении к частной собственности и тем более к прибыли, которая, как известно, является признаком прежде всего развитого капитализма. Вопрос следует поставить шире и провести грань между ориентацией на материальную выгоду западного индивида-собственника в одной структуре и жесткими корпоративными связями, коллективизмом, свойственными другой. И речь отнюдь не просто о предпочтениях либо склонностях. Имеется в виду закон жизни. Либо он на стороне собственника, либо на стороне коллектива, завершающей и высшей формой организации которого является всемогущее государство.

Закон, о котором идет речь, - это не только и даже не столько некие материальные условия бытия, формы организации хозяйства или соответствующие им законодательные нормы, права, свободы и гарантии. Это нечто гораздо большее. Это весь стиль жизни, санкционированный веками складывавшейся нормативной практикой, за спиной которой стоит, помимо всего прочего, тот самый религиозноцивилизационный фундамент, которому выше было уделено специальное внимание. Это именно тот порядок, который гарантирует незыблемость и стабильность данной структуры, того или иного традиционного государства и общества. Поколебать такой порядок крайне рискованно, ибо это грозит структуре кризисом и крушением, не говоря уже о том, что внутри самих традиционных структур практически нет сил, которые были бы столь мощны и опирались на достаточно надежную опору, для того чтобы изнутри взломать традицию. Для взлома необходимо было вмешательство извне.

< Предыдущая		Оглавление		Следующая >