< Предыдущая		Оглавление		Следующая >

2.4. Традиционалистский и технократический типы развития цивилизации и их базисные ценности

Наука в строгом смысле слова (о которой и идет речь в этом пособии) с точки зрения культурной антропологии - феномен западноевропейской цивилизации. Никакая иная когда-либо существовавшая на Земле культура не рождала явления, равного ей по мощи. Мы вынуждены констатировать уникальный для истории человечества факт: наука есть одновременно и исключительная, и универсальная форма познания.

Конечно, каждая культура имеет свой корпус знаний и методов их получения, накопления и передачи. Изучением различных видов подобных знаний занимается раздел этнологии - этнонаука, но эти формы знания, как правило, не распространяются за пределы породивших их культур. Европейская же наука успешно развивается и в других странах, и другими культурами, не только в странах Европы или Северной Америки: в Японии, Китае, Индии, в странах Восточной Европы. Многие из этих стран не так давно имели свои собственные, национальные формы науки, однако в настоящее время заняты развитием одного, новоевропейского типа науки. Возникнув в рамках одной культуры, эта форма знания, т.е. новоевропейский тип науки, за весьма короткий по историческим меркам промежуток времени стала явлением общечеловеческим.

В чем же секрет такого успеха? Почему, спросим, именно европейское языкознание приобретает в конце концов статус науки, а не китайская языковедческая традиция, например? Или почему побеждает один тип космологии? Ответ на этот вопрос может быть дан, в том числе, и с позиций культурной и социальной антропологии. Для этого мы должны посмотреть, какие еще идеологические и экономические предпосылки определяют различия этих типов культур - традиционной и индустриальной.

Одно из самых очевидных различий - наличие письменности. Это, конечно, не означает, что все традиционные культуры являются культурами бесписьменными или, наоборот, что наука обязательно возникает в культуре, имеющей письменность. Более того, письменность может использоваться традиционным образом и в традиционных целях (например, письменный текст может быть использован как более "сильная", чем просто устное слово, форма заговорного текста). Однако письменность - важнейшее условие для появления науки. В культурах, имеющих письменность, включается иной механизм коллективной памяти, чем в культурах бесписьменных. Известный семиолог Ю. М. Лотман писал, что в письменных культурах "запоминанию подлежат исключительные события. Для письменного сознания характерно внимание к причинно-следственным связям и результативности действий: фиксируется не то, в какое время начинать сев, а какой урожай был в данном году". Инструментом такого рода памяти будет хроника, летопись, журнал. Инструментом памяти культуры традиционной будет ритуал, который обеспечивает воспроизводство культуры в неизменном виде.

Здесь мы уже сталкиваемся со вторым важным отличительным признаком этих двух типов культур - их отношением к инновациям. Если для современного типа ментальности новизна становится важным критерием для формирования гипотез, теорий, даже повседневных практик, и именно новизна служит признаком подлинного творчества, то для традиционного сознания новизна есть явление негативное и даже опасное и вредное. Существенным здесь будет только то, что освящено традицией и санкционировано опытом прежних поколений.

В начале XX в., прежде всего благодаря влиянию английского этнолога Дж. Фрэзера, в антропологии господствовала теория функциональной тождественности науки и магии (магия понималась при этом как методологическая, экономическая и технологическая основа традиционных культур и ранних цивилизаций, возникавших на основе традиционных культур). Ведь многие из известных нам магических практик обладали "рациональным зерном", были в определенной степени эффективны и имели те же практические и утилитарные цели, что и технологии, основанные на знании научном. Магия и наука отличались (для этой теории) главным образом от религии: они не просили, а требовали. И магия, и наука понимались здесь как способы овладения миром. В отличие от античного идеала познания, согласно которому наука есть искусство чистого умного созерцания, которое должно намеренно избегать практического приложения результатов этого созерцания, цель магии и науки заключается именно в прагматическом, зачастую утилитарном применении знаний. Не случайно девиз "знание - сила" успешно перекочевывает из средневековой алхимии в новоевропейскую науку. Так, Освальд Шпенглер видел в качестве одного из важнейших признаков европейской науки ее "магизм", стремление подчинить природу человеческой воле с помощью "слова".

Правда, само слово для этих двух типов миросозерцания выступает в принципиально различных ипостасях, которые принято противопоставлять как миф и логос. Основное значение греческих слов мифос и логос - "слово, речь". Как таковые, они в конечном счете выражают некое знание о мире. Однако в первом случае это знание непосредственное, а во втором - опосредовано рациональным доказательством. Известный лингвист XIX в. Макс Мюллер назвал миф "болезнью языка". Миф появляется в результате буквального прочтения речевого сообщения. Так, выражение "солнце встало" порождает миф о движении Солнца вокруг Земли и всю следующую из этого выражения солярную мифологию. Напротив, утверждение Эратосфена о движении Земли вокруг Солнца является "логосом", т.е. знанием, основанным на разумном доказательстве. В широком смысле миф есть то, во что мы верим, не отдавая себе отчета в том, что мы в это верим (Ролан Барт). Пол Фейерабенд, основываясь примерно на том же самом, назвал науку "мифом XX века". Однако в XX в. миф перестал пониматься только как иррациональная форма мышления. Мифология является целостным мировоззрением, имеющим свою собственную логику, хотя и отличающуюся от логики рациональной. Л. Леви-Брюль, Э. Кассирер, Э. Я. Голосовкер, В. Н. Топоров и многие другие эксплицировали законы этой логики, а К. Леви-Строс называл мифологию "наукой конкретного". Миф был признан системой мышления, для которой аксиомой является, например, "закон не исключенного третьего" и формально может быть нарушен закон тождества, но продолжает действовать закон противоречия. Следует помнить, что миф и сейчас продолжает оставаться основным инструментом обыденного мышления. Мы используем миф, когда не желаем или не можем мыслить.

Зачастую традиционному мышлению отказывают в знании закона причинности, однако этот закон есть закон в большей мере мифологического, чем научного мышления. В определенной степени он есть наследие мира магии и мифа, внутри которого этот закон имеет абсолютный характер. Магическое мышление представляет собой "гигантскую вариацию на тему причинности" (А. Юбер и М. Мосс) и отличается от научного требованием более властного и прямого детерминизма. Потребность в причинной и генеалогической связи всех явлений и служит источником мифов. Если вещи не могут быть связаны друг с другом механически или логически, они будут связаны этим мышлением мистически. Согласно позитивистской, т.е. научной, критике метафизики, "в природе нет причины и следствия", это лишь "абстракции, которые мы предпринимаем в целях воспроизведения фактов" (Эрнст Мах). В практическом аспекте традиционная культура отличается от современной не меньше, чем в теоретическом. Антропологические концепции конца XIX - начала XX в. рисовали картину эволюции - от доброго или злого "дикаря", не знающего ни истины, ни радости, а только лишения и труд, озабоченного главным образом вопросом физического выживания, до современного человека. Во 2-й половине XX в. эта картина была существенно скорректирована. Жизнь первобытных народов (в том числе и экономическая) была показана как подчиняющаяся иным законам, нежели современная. Так, Маршалл Салинз назвал экономику каменного века "экономикой недопроизводства", основной закон которой - "не потреблять лишнего". Примитивные культуры способны производить больше, но их цель заключается не в этом, а в поддержании гармонических отношений с окружающим миром. Из этого закона вытекает понимание мира как субъекта, с которым человек находится в состоянии символического обмена, а не как бездушного объекта, обладающего неисчерпаемыми ресурсами.

Если мир есть одушевленный субъект, то человек вступает с ним в первую очередь в моральные, а не экономические отношения. Чтобы получить, необходимо дать. Тот, кто берет, не давая ничего взамен, нарушает порядок космоса и обрекает себя на наказание.

Отсюда вытекает важный эпистемологический постулат традиционной формы мышления. Даже науку Древней Греции укоряют в том, что она не знала эксперимента как научного метода, а использовала лишь наблюдение (следует напомнить, что новоевропейскую науку мы называем экспериментальным естествознанием, т.е. эксперимент является ее определяющим признаком). Что же тогда можно сказать о более ранних страницах истории? Оставляя в стороне вопрос о роли эксперимента в эпоху неолитической революции, в эпоху, когда появились гончарство, ткачество, земледелие, металлургия, в конце концов (Клод Леви-Строс считал неолитического человека "наследником длительной научной традиции"), следует отметить, что отсутствие эксперимента в традиционной культуре имеет свои когнитивные предпосылки. Поскольку отношения с природой эта культура основывает на моральных принципах, поскольку природа не есть лишь материя, а еще и живой субъект, имеющий сознание, силу и волю, постольку любой эксперимент над нею будет рассматриваться как поступок безнравственный и даже опасный.

Традиционный и индустриальный типы цивилизаций строятся на принципиально различных основаниях, жизнь в этих обществах в целом определяется идеологиями (включающими в себя и метафизические, и религиозные, и мифологические представления), которые не всегда легко вписываются в картину прямолинейного исторического движения. Базовые ценности одного типа культуры не всегда желанны для другого типа. Инновации и прогресс могут расцениваться как явления негативного порядка для традиционной культуры, как угрожающие ее социальному укладу и мировому порядку в целом, и наоборот, традиционалистская идеология может считаться враждебной как научному развитию, так и политике "общечеловеческих ценностей", которую пытается проводить индустриальная цивилизация. Однако эта политика, исходя из самых благих намерений, выступает в качестве силы, разрушающей общества с традиционным укладом.

< Предыдущая		Оглавление		Следующая >