< Предыдущая		Оглавление		Следующая >

Глава 10. Государство и право Франции в 1871-1918 гг.

1. Развитие политических партий

Относительная слабость промышленного капитала.

В середине XIX в. Маркс писал о Франции: "Французская промышленность не господствует над французским производством, поэтому французские фабриканты не господствуют над французской буржуазией". Правда, 20 лет спустя промышленный капитал вышел из-под опеки Второй империи окрепшим, но далеко не настолько независимым и сильным, чтобы повести в политике свою собственную линию. Достоверные данные говорят о том, что даже в начале XX в. мелкое производство занимало еще очень видное место в экономике страны. Соотношение чисел городского и сельского населения свидетельствовало, что это страна полуземледельческая: в 1871 г. городского населения насчитывалось свыше 31%, а сельского около 69% (да и в 1921 г. городское население все еще составляло 46,5% против 53,5% сельского). Малочисленность крупных городских центров представляла другой немаловажный признак скромного удельного веса промышленности и торговли в национальном хозяйстве: городов, насчитывавших свыше 100 тысяч жителей, было во Франции даже в 1920 г. всего 15, тогда как Германия, например, в этом же году (следовательно, после потерь по Версальскому миру) имела их 45. Абсолютная слабость промышленного капитала еще подчеркивалась соседством ростовщического банковского капитала, ничего не потерявшего, а, напротив, выигравшего в силе со времени Луи Филиппа, и крупного землевладения - союзника ростовщиков, тоже усилившегося за время Второй империи. И банкиры и помещики вошли в Третью республику с твердым намерением не сдавать своих реакционно-монархических позиций. Они имели сообщников в лице кулацкого крестьянства. Мелкособственническое "парцеллярное" крестьянство - продукт революции XVIII в., с тех пор наложившей неизгладимый отпечаток на социальное лицо деревни, - испытывало неприязнь к городским рабочим и слепо повиновалось помещику и деревенскому аббату. В 1848 г. буржуазии удалось натравить на парижский пролетариат не только крестьянскую по составу армию, но и крестьян окрестных деревень, сбежавшихся истреблять социалистов, о которым им сказали, что они хотят поделить всякую собственность. Ив 1871 г. героическая Парижская коммуна пала под ударами той же крестьянской армии, не успев доказать французской деревне, что рабочая республика знаменует освобождение крестьян от капиталистического рабства. Абсолютно и относительно слабая промышленная буржуазия и после Парижской коммуны, когда пролетариат казался надолго обескровленным, испытывала жестокий страх перед своим непримиримым врагом и охотно терпела не только рядом с собой, но и над собой банкира и помещика. Франция Третьей республики с удовольствием входит в роль мирового заимодавца, всесветного ростовщика, и эта роль ослабевает лишь после первой мировой войны.

Отсутствие почвы для формирования крупных партий.

Эти социальные условия помешали образованию во Франции больших и сплоченных политических партий. Здесь сказывается и недостаточная самостоятельность промышленного капитала, разлагающее влияние ростовщического капитала, который больше всех был заинтересован в том, чтобы драматическую борьбу больших партий разменять на дрянные подтасовки мелких группок: пусть крикливые драки бесчисленных политиканов в одно и то же время и симулируют в глазах масс свободную борьбу свободных мнений и вызывают в тех же массах отвращение к "противоречивой, темной и непонятной" политике. К тому же, чем больше подвизалось на парламентской сцене и вокруг нее крикливых демагогов, тем дешевле они продавались. И историческое прошлое Франции не способствовало формированию крупных и устойчивых партий. За семидесятилетний период между Первой империей и Третьей республикой страна пережила, как известно, две реставрации, две революции и ряд вооруженных восстаний, из которых одно великое восстание Коммуны. На почве, непрестанно колеблемой вулканическими уларами, образование крупных партий, ушедших корнями в историческое прошлое, накопивших опыт и традиции политической борьбы и обзаведшихся массивом привычных сторонников, было крайне затруднено.

Республиканцы и роялисты.

Что представляли собой политические группировки на другой день после разгрома Коммуны?

Чрезвычайно важно, что в стране, в самой массе населения, никаких оформленных партий вообще не существовало. Были политические течения и политические симпатии, правильных же политических организаций с руководящими центрами и местными филиалами, с программами и официальными лозунгами, со всем тем, что в середине XIX в. уже до известной степени отличало партийную систему в Англии и США, не было и в подобии. Даже значительно позже, несмотря на крайне оживленную, казалось бы, политическую жизнь, не было не только партийной машины в американском или хотя бы в английском смысле, но сколько-нибудь определенные и ясные группировки складывались лишь в палате, лишь после выборов, и тот, кто прошел в палату под общим именем и знаменем, например, республиканца, только в палате самоопределялся, как "умеренный республиканец", или "левый республиканец", или даже "радикал".

В Национальном собрании, избранном в феврале 1871 г., таких фракций было несколько, но прежде, чем к ним присмотреться, нужно заметить, что они очень не точно и смутно отражали действительное умонастроение избирателей. Монархия была низвергнута, и республика была провозглашена в Париже под давлением и по требованию парижских рабочих. Парижский пролетариат был в то же время против капитулянтских настроений буржуазии, против сдачи Парижа, против тяжких условий мира. Новое же правительство, захватившее власть и называвшее себя республиканским, в действительности стремилось не к республике, а к конституционной монархии и сознавало, что "война до крайности", чего требовали рабочие, означает не только упрочение республики, но и вооружение революционного пролетариата, могущее привести к далеко идущим и неприятным для буржуазии последствиям. Буржуазия хотела мира: она боялась грозного одушевления, охватившего парижских рабочих. Аристократия хотела мира: она считала, что по горячим следам Второй империи можно легко протащить монархию, если только действовать быстро, не отвлекая сил на войну. Крестьянство хотело мира: цели войны оно представляло себе смутно и продолжение войны связывало с республикой, несчастия Парижа его не трогали, гегемония рабочих была ему неприятна. Оно-то и послало в Национальное собрание реакционное большинство сторонников старых монархических партий. Это было "собрание деревенщины" (assemblfie de ruraux), как его вскоре прозвали республиканцы. Борьба с Парижской коммуной как бы вполне оправдывала его существование. Но как только с Коммуной покончили и как только с Германией был заключен мир, стало со всех сторон неудержимо пробиваться отвращение к монархии, которую готовила "деревенщина". В массе избирателей приверженцы монархии явно убывали и стушевывались, в Национальном же собрании (избранном на неопределенный срок) они все еще составляли около двух третей. И в этом - источник несообразностей, путаницы, острых противоречий, в которых оно то и дело увязало и из которых медленно и лишь кое-как выпутывалось.

Борьба фракций в Национальном собрании.

Если 630 депутатов, избранных 8 февраля, расположить справа налево по их убывающей ненависти к республике, то мы получим на крайнем правом фланге легитимистов (около 200), за ними орлеанистов (около 200), за ними бонапартистов (около 30), за ними "независимых" (около 20), которые, шатаясь от независимости направо и налево, усиливали то группу роялистов, то группу республиканцев; за ними "умеренных республиканцев" (около 100; среди них был Жюль Ферри); за ними радикалов (около 80; среди них был Клемансо); за ними социалистов (около 20, среди них был Луи Блан. Некоторые из них, как Мильер, Рошфор, Малон, Пиа, участвовали потом в восстании Коммуны).

В таком разношерстном обществе был большой простор для самых неожиданных коалиций: по некоторым вопросам орлеанисты соединялись с независимыми и республиканцами и получался "центр" - то левый, то правый, смотря по тому, преобладали ли в этой смеси орлеанисты и какого именно сорта. Радикалы и социалисты обыкновенно составляли руководящее ядро групп, называвшихся соответственно "левая" и "крайняя левая". Как бы то ни было, роялисты составляли здесь явное большинство, но они не могли восстановить монархию: момент для этого был безвозвратно упущен уже давно. Республика была провозглашена 4 сентября 1870 г. В эти дни Энгельс совершенно правильно оценивал положение, определяя республику как "чистейший фарс" и усматривая в ней стратегический ход орлеанистов, единственной партии, имевшей в руках реальную силу для восстановления монархии, но желавшей свалить на республику честь заключения позорного мира1. Тем временем, однако, усилились их соперники - легитимисты - и прошли в значительном числе на февральских выборах. Коммуна еще больше спутала карты монархистов, а после подавления Коммуны стали приходить в себя буржуазные республиканцы, и антимонархические настроения в стране стали укрепляться с каждым днем. Почва для реставрации была потеряна, и это выразилось в известном споре из-за государственного знамени, когда орлеанистский претендент уже решился уступить Бурбону с условием, что тот примет трехцветное знамя, с чем Бурбон не согласился. Монархическая идея была этим курьезным пререканием еще более дискредитирована. Не оставался бездеятельным и третий претендент - сын Наполеона Ш. Перед лицом таких затруднений поколебался даже старый орлеанист Тьер, которого "деревенщина" назначила сначала "главой исполнительной власти", а позже, в августе 1871 г., даже "президентом французской республики": он заявил, что если нельзя усесться втроем на один трон, то приходится признать республику. Тьер удалился в отставку (1873 г.), и на его месте очутился бонапартист Мак-Магон. Но будучи в то же время "величайшим ослом Франции", он еще менее Тьера способен был оправдать надежды монархического большинства "деревенщины" на восстановление монархии. Среди этих-то склок и интриг приняты были Собранием основные законы республики (1875 г.). В них республика получила, наконец, конституционное признание, и в палате депутатов, избранной после роспуска Национального собрания, республиканцы оказались уже в подавляющем большинстве (360 из 530).

Борьба фракций в палате депутатов.

Но, как не трудно было предвидеть, некоторое укрепление республики не только не способствовало консолидации партий, но еще больше дробило фракции и мельчило их интересы. Теперь все больше стирался барьер, разделявший монархистов и республиканцев, все больше тускнело единственное принципиальное различие между двумя основными группировками палаты, и все стремительнее лезли вперед и задавали тон групповые интересы, совершенно иногда незаметные в стране, но невероятно раздутые в стенах парламента. Отмеченные нами выше черты французского партийного механизма прочно конституировались на много лет вперед. До самого конца 80-х годов так называемая "правая" являла собой простое соседство фракций, из которых одни тяготели к какой-нибудь из старых династий, другие предпочитали республике любой монархический режим, третьи, оставаясь реакционными, склонялись к примирению с республикой, находя, что оправдывается старое предсказание Тьера: "республика будет консервативной или ее не будет вовсе". Но и "республиканская левая" переливалась всеми цветами и оттенками либерализма, и здесь еще больше, чем на правой, крошечные группки были заражены манией величия, что не мешало их членам состоять сразу в нескольких из них. Пока на посту Президента оставался "величайший осел Франции", для борьбы с ним и монархической кликой за его спиной образовалось подобие "республиканской партии". Она состояла (справа налево) из трех (!) групп левого центра, из республиканской левой, республиканского союза и крайней левой1. В левом центре находились наиболее близкие к монархистам умеренные республиканцы, смешанные с бывшими орлеанистами, ныне республиканцами, в республиканской левой - менее сомнительные республиканцы, в республиканском союзе - сторонники Гамбетты, который никогда не переставал быть республиканцем, но все более склонялся теперь к компромиссу с правыми, что он называл "оппортунизмом", приспособлением к обстоятельствам минуты, в крайней левой - республиканцы-радикалы вроде Клемансо, настаивавшие на решительной борьбе с врагами республики и на реформах, которые бы обеспечили во Франции режим политической свободы.

Оппортунисты и радикалы.

Такая "партия" не отличалась и в малой степени необходимым для партии внутренним единством и внешней устойчивостью. Когда же в лице Мак-Магона потерпели поражение открытые реставраторы монархии, распалась и "республиканская партия". Уже на выборах 1877 г., после роспуска палаты Мак-Магоном, республиканцы получили большинство, выборы же 1881 г. дали монархистам всего лишь около 90 мандатов. Огромное большинство избирателей засвидетельствовали свои республиканские настроения Монархисты вынуждены были стушеваться в палате и спрятать монархинеские лозунги: они отказались в данной обстановке от нападения на республику и ограничились борьбой против попыток реформировать в республиканском духе администрацию, оставшуюся вширь и вглубь монархической ("республика без республиканцев"). Они выступали теперь под благовидной личиной "консервативной партии", "союза правых", оформившегося после того, как смерть легитимистского претендента способствовала объединению всех трех монархических групп. Но именно республиканская партия, в которой царил оппортунизм Гамбетты, т. е., в сущности, политика уступок реакции, не способна была и к сколько-нибудь последовательным политическим реформам. "Радикальное" крыло партии вышло из повиновения, и под нажимом радикалов правительство, составленное республиканской партией, предприняло некоторые политические реформы, о которых речь шла ниже и которые не удовлетворили радикалов. Но главным пунктом, вызывавшим все более яростную оппозицию радикалов, сделались вопросы внешней и в особенности колониальной политики.

Борьба вокруг колониальной политики.

Для понимания межпартийных отношений этого периода необходимо вспомнить, что на середину 80-х годов, когда республиканская партия окончательно расслоилась на оппортунистов и радикалов, падает важный поворот в настроениях и в политике французской буржуазии. В это время, после промышленного подъема 70-х годов, наступает тяжелый кризис. Положение трудящихся масс ухудшается и составляет резкий контраст с роскошью верхов буржуазии. Развертываются широчайшие финансовые аферы, царит оргия обогащения, превосходящая оргии худших времен Второй империи. Правительство республиканской партии поощряет самые грязные спекуляции и, между прочим, передает в руки аферистов всю железнодорожную сеть Франции. В 1887 г. Греви (второй после Мак-Магона Президент республики) уходит в отставку в обстановке чудовищного скандала: в его собственном доме его же родственники торговали орденами и концессиями. В широких массах трудящихся растет возмущение, оживляется рабочее движение, поднимают головы социалисты, руководимые Гедом и Лафаргом. Недовольство мелкой буржуазии сказывается в участившихся анархистских выступлениях.

Все более опасаясь нового движения пролетариата и стоя перед лицом усилившихся требований социальных реформ, верхи буржуазии склоняются к активизации внешней политики. Финансовая олигархия не решается, однако, отдаться идее реванша, т. е. новой войны с Германией, и предпочитает пойти по дороге колониальных авантюр, намечавшихся уже во время Луи Филиппа: на это ее прямо толкала искони выдающаяся роль банков, которые в 80-х годах особенно тесно сращиваются с правительственным аппаратом. Франции, почти выброшенной Англией из Америки и Индии в середине XVIII в., лишь в первой половине XIX в. удалось, как мы уже знаем, завоевать Алжир. По-настоящему же к воссозданию колониальной империи на новых началах и по новым мотивам приступает Франция лишь в 80-х годах. "Не случайность, что во Франции как раз особо быстрое развитие финансового капитала, при ослаблении промышленного, вызвало с 80-х годов прошлого века крайнее обострение аннексионистской (колониальной) политики". В 1881 г. правительство республиканской партии по прямым указаниям Французско-египетского банка захватило Тунис. После этого оно обратило взоры на Индокитай. Юго-восточный берег Индокитая (Кохинхина и Камбоджа) был захвачен уже Луи Наполеоном. Лидер республиканской левой, глава министерства Ферри, лично заинтересованный в эксплуатации природных ресурсов Аннама, послал экспедицию для завоевания Аннама и Тонкина. Это втянуло Францию в войну с Китаем. Китайцы и аннамиты нанесли французским войскам жестокое поражение (1885 г.). Ферри вынужден был уйти в отставку. Новое правительство все же заставило Китай отказаться от Аннама, после чего завоевание Индокитая продолжалось годами в кровопролитной борьбе с местным населением.

Но колониальная авантюра республиканской партии стимулировала возмущение в широких слоях пролетариата и мелкой буржуазии. Последняя, по традициям оказывавшая большое влияние на значительную часть пролетариата, имела свой собственный внешнеполитический идеал в горячих планах реванша. Во внутренней же политике массы требовали решительных политических и социальных реформ, которые давно были обещаны республиканской партией и от которых вожди республиканцев отрекались, как только оказывались у власти. В палате наиболее блестящим выразителем этих требований стал Клемансо, лидер радикалов. Из республиканской партии окончательно выделились враждебные друг другу группы оппортунистов и радикалов, и так как ни одна из них не имела большинства, необходимого для создания правительства, то до конца 80-х годов не было однородных кабинетов: огтортунисты то соединялись на некоторое время с радикалами против правых (политика "республиканской концентрации"), то шли на компромисс с теми же правыми, чтобы с их помощью разбить радикалов (политика "умиротворения").

Буланжизм как выражение всеобщего недовольства.

Между тем, трудящиеся массы не могли забыть, что республиканская Конституция по иронии судьбы создана монархистами, жаждавшими удушения республики. Несовершенства этой Конституции били в глаза. Они и сделаны были ответственными за атмосферу политической несвободы, полицейского произвола, чиновничьего засилья, клерикальной реакции. К этому присоединялась жажда реванша, захватившая почти все слои общества. Тут-то и случилось, что беспринципная и бездарная личность, фигура, лично и политически несчастливая, возможная в качестве ведущей силы лишь в эпоху особенного безвременья, увлекла за собой не только очень широкие круги избирателей, но почти всю радикальную партию во главе с Клемансо. Генерал Буланже был произведением всеобщего разочарования и раздражения, и "буланжизм правильно окрестили профессиональным союзом недовольных"1. А недовольных этих возглавляли радикалы. Они клюнули на приманку реванша, который им пообещал генерал, поверили его демократическим и республиканским декларациям и вложили желательное им содержание в требование "ревизии", т. е. пересмотра Конституции, которое он вскоре выдвинул. Но очень скоро оказалось, что под "пересмотром" Буланже и его ближайшие соратники разумеют уничтожение парламентского правления. По своему политическому типу лицо Буланже стало подозрительно напоминать Луи Наполеона перед переворотом 51-го года. Вокруг него быстро объединилась вся роялистская реакция - все аристократы, все клерикалы, все клевреты претендентов и римского папы. Его успехи на выборах, его шумная популярность грозили республике смертельной опасностью. Перед лицом этой опасности объединились все фракции республиканцев и нанесли буланжизму поражение на выборах 1889 г.

Но радикалы вышли из этого испытания сильно потрепанными. Они основательно растеряли симпатии парижских рабочих, которых умели раньше завлекать и обманывать социалистической фразой. Силу радикалов составляла слабость французского социализма, с трудом оправлявшегося после разгрома Коммуны. Рабочие были уверены, что радикалы - подлинная революционная партия, противостоящая оппортунистам и защищающая республику.

Возрождение социализма.

Но уже в 1877 г. Жюль Гед основал газету "Равенство" - "первую "французскую" рабочую газету" (в подлинном смысле этого слова)"1, которая усердно учила рабочих разнице между подлинным социализмом и радикалистской маскировкой под социализм. В 1879 г. Третий съезд рабочих синдикатов постановил образовать социалистическую рабочую партию, а в 1880 г. составлена была программа этой партии, в чем некоторое участие принимали Маркс и Энгельс.

Новорожденной партии предстояли еще чувствительные поражения. Внутри ее происходила борьба между Гедом и Лафаргом, с одной стороны, и мелкобуржуазными социалистами - с другой, которые под именем "поссибилизма" отстаивали оппортунистическую, в сущности, политику компромиссов с буржуазией. Наряду с этим приходилось вести борьбу с анархизмом, имевшим многочисленных приверженцев в среде рабочих мелких и мельчайших предприятий, которые еще долго сохранялись во Франции, и с синдикалистами, объявлявшими синдикат единственной классовой рабочей организацией, а всеобщую стачку главнейшим орудием классовой борьбы и решительно отказывавшимися признавать рабочую политическую партию и парламентскую борьбу. Но самым сильным, пожалуй, соперником социалистов выступали радикалы, отбивавшие у них рабочие голоса на выборах: кандидаты радикалов, проходившие в палату голосами рабочих, принимали здесь кличку "радикалов-социалистов". Поэтому разоблачение и крах буланжизма, рикошетом ударившие по радикалам, сослужили службу социалистам: они составили в палате самостоятельную группу, которая быстро росла по численности и в начале 90-х годов уже достигла нескольких десятков членов. Конечно, это не означало еще гибели радикалов. Напротив, Энгельс, со своим изумительным даром предвидеть будущее, в 1886 г. предсказывал переход всей власти в руки радикалов и лишь тогда, как следствие, отход от них рабочих3. Это и произошло 20 лет спустя, после выборов 1906 г.

Республиканцы движутся направо.

Действительно, последнее десятилетие XIX в. характеризуется упорным ростом консервативных настроений среди буржуазии, которая уже не считает республику в опасности, но все более пугается социалистического движения и не прочь объединиться с самой черной реакцией, идущей от помещиков и иезуитов, для борьбы с пролетариатом. Среди республиканцев дифференцируется сильная группа "прогрессистов", составившаяся из оппортунистов с очень сильной примесью бывших монархистов. Они назвали свою партию "республиканско-демократическим союзом", ибо кличка "демократ" сделалась во французском политическом обиходе условным обозначением консерватора. В палате к ним примыкали "левые республиканцы" и "левые демократы", которые проводили на практике консервативную программу и занимали места на правой стороне.

Что скрывается под названиями партий?

Вообще, к концу XIX в. в строении и названиях политических партий обнаруживается весьма оригинальная особенность, в дальнейшем все усиливавшаяся. Она состоит в том, что общепринятые термины и клички в применении к партиям не только не выражают их направления, но находятся с ними в явном противоречии. Здесь, например, клерикалы ориентации самой ультрамонтанской (т. е. получающие директивы "из-за гор", от Ватикана), чистокровные реакционеры во всем, именуют себя "либералами" по той причине, что воспрещение преподавания религии в правительственных школах, непризнание прав юридического лица за религиозными обществами и другие следствия так называемого отделения церкви от государства они изображали, как ущемление "свободы личности", а себя - как защитников этой свободы. Здесь представители интересов крупного землевладения, связанные с кулацким крестьянством, фрондируют против крупной промышленной и финансовой буржуазии и презрительно называют ее "плутократией", а себя "демократами" и даже "левыми демократами". Таким образом, "названия как бы беспрестанно скользят от крайней левой к крайней правой, и слова самые красные перестают вообще что-либо значить и даже означают нечто противоположное своему первоначальному смыслу и логике". В начале 70-х годов слово "радикал" внушало буржуазии ужас, к началу же XX в. радикалы столь приручились, что появились даже "радикалы-консерваторы". В конце концов, стало невозможным распознать, кто, собственно, скрывается под ярлыком "консерваторов", "националистов", "прогрессистов", "республиканцев" и т. п., и сам собой создался условный язык предвыборных кампаний, который и предоставлялось расшифровывать привычному избирателю. Так, если республиканец выступал с прилагательным "искренний", республиканцы не без основания различали в нем скрытого монархиста; если к общеизвестному партийному названию присоединялся эпитет "независимый" - это было всегда признаком уклона вправо, но никогда не влево: независимый социалист, независимый радикал означали правых соседей социалистов и радикалов. Как бы себя ни называл кандидат, хотя бы социалистом, но если он защищал "права отца семейства" и "свободное обучение" - это был клерикал, если "свободный труд" и "уважение к собственности"- консерватор, если же он поддерживал "светское государство", "права государства", "налоговую справедливость" - это был левый.

Реакционное вырождение радикалов.

Перед лицом крепнувших консерваторов социалисты не заняли самостоятельной боевой позиции, а стали поддерживать радикалов. В первые годы XX в. сложился даже постоянный парламентский блок социалистов, радикалов и радикалов-социалистов, предназначенный обеспечивать в палате большинство радикальным кабинетам. Но неуклонно совершавшееся движение радикалов направо делало сотрудничество с ними неудобным для социалистов, и под давлением масс они вынуждены были выйти из блока. В 1906 г. крупная избирательная победа дала радикалам почти половину мандатов. В течение трех лет кабинет Клемансо вел яростную борьбу с рабочими и, расстреливая забастовщиков, тем самым расстреливал последние остатки доброй славы радикалов среди французских рабочих. То же делал бывший социалист Бриан, принявший власть после Клемансо и продержавшийся около полутора лет. Второй кабинет Бриана не просуществовал и четырех месяцев (3 ноября 1910 г. - 27 февраля 1911 г.). С этого момента до самого начала первой мировой войны кабинеты сменяли друг друга с головокружительной быстротой: парламент был объят анархией, в стране ширилось грозное возмущение пролетариата.

Победа оппортунизма в социалистической партии.

Но социалисты не сумели использовать выигрышное положение, создавшееся, когда радикалы разоблачили себя перед рабочими. Они не сумели объединить вокруг себя пролетариат, отбить его у анархистов и синдикалистов и повести на штурм власти. В 1905 г. две партии - Социалистическая партия Франции (гедисты, бланкисты и др.) и Французская социалистическая партия (поссибилисты и другие во главе с Жоресом) слились в Объединенную социалистическую партию, от которой, впрочем, вскоре отделились "независимые социалисты", предводительствуемые Мильераном, Брианом и Вивиани, которые отстаивали право социалистов участвовать в радикальных кабинетах (они потом организовали Республиканско-социалистическую партию, впоследствии - Республиканский и социалистический союз).

От революционной Социалистической партии Франции потребовались при объединении с реформистами Французской социалистической партии крупные уступки соглашательству. С тех пор гедизм явно и без достаточного сопротивления отступал перед реформизмом, а при первых раскатах военной грозы полностью капитулировал перед социал-патриотизмом.

Шовинистическое безумие не могло, однако, безраздельно владеть партией продолжительное время. Уже на второй год войны возникает некоторая оппозиция социал-патриотизму, что и сказывается на ежегодных конгрессах партии. После Февральской революции 1917 г. социалисты под давлением рабочих масс покидают правительство. Октябрьская революция сказалась стремительным подъемом революционного настроения пролетариата, но лидеры партии противились напору масс с мужеством, достойным, без сомнения, лучшего применения. Лишь в 1920 г. на конгрессе в Туре большинством 3022 голосов против 1022 решен был вопрос о вхождении в Коммунистический интернационал.

В Социалистической партии осталось не больше 50 000 членов (из 180 000). Она усвоила себе твердую, в общем, политику левого мелкобуржуазного дополнения радикалов. Ее вождем вскоре после раскола стал Леон Блюм.

< Предыдущая		Оглавление		Следующая >