< Предыдущая		Оглавление		Следующая >

3. Эволюция государственного строя

Положение и роль исполнительной власти во Франции.

Эволюция государственной) строя Франции совершалась с 70-х годов по направлениям, вообще характерным для периода империализма. Мы видим здесь упадок парламентаризма, возвышение исполнительной власти, централизацию управления и усиление бюрократического аппарата. Классическая характеристика Маркса, которой он запечатлел Вторую республику во Франции, mutatis mutandis, приложима и к Третьей республике. Как и следовало ожидать, Третья республика усовершенствовала и довела до высшего выражения те конституционные черты, которые подчеркивал Маркс, говоря о Франции как о стране, где "исполнительная власть имеет в своем распоряжении более чем полумиллионную армию чиновников, т. е. держит в постоянной и самой безусловной зависимости от себя огромную массу интересов и отдельных существований, где государство опутывает, контролирует, направляет, держит под своим надзором и опекает гражданское общество, начиная с самых крупных и кончая самыми ничтожными проявлениями его жизни, начиная с его самых общих форм существования и кончая частными существованиями отдельных индивидуумов, где это паразитическое тело, благодаря необычайной централизации, в такой же мере вездесуще, всеведуще, подвижно и упруго, в какой действительное общественное тело беспомощно-несамостоятельно, разрозненно-бесформенно...". Существенное и принципиально важное различие между Второй и Третьей республиками состоит в том, что в республике 1848 г. Национальное собрание, лишь потеряв право раздавать министерские портфели, лишилось, как подчеркивает Маркс, всякого влияния на государственное управление, тогда как в республике 1871 г. палата депутатов пришла к той же потере этого влияния, невзирая на то, что право раздавать портфели полностью сохранилось за нею и даже как будто укрепилось. В этом нельзя не видеть признаков органического усиления исполнительной власти, когда она уже не боится контроля законодательной власти, как раньше, а научилась превращать этот контроль в полезную для себя декорацию. Немудрено: в Третьей республике исполнительная власть воспроизводится на более совершенном базисе, чем во Второй: там она питалась страхом незрелой буржуазии перед своим собственным политическим господством, тогда как здесь достигнуто уже наиболее полное сращение исполнительной власти с верхушкой финансовой и промышленной олигархии.

Роль главы государства.

В Третью республику буржуазия вошла уже настолько классово зрелой и политически искушенной, чтобы понимать действительное значение так называемого "главы государства" в буржуазном государстве, достигшем своего наиболее чистого выражения. Республиканцы 1848 г., вроде Греви, настаивали на бесполезности президентской должности. Выдающиеся умы буржуазии по справедливости видели в этом взгляде увлечение. Глава государства был необходим буржуазной республике, но роль его должна была ограничиваться символическим олицетворением "единства" общества, "надклассовости" государства и непрерывности государственной власти. Так как все более утверждался взгляд на то, что государственная власть должна осуществляться кабинетом министров и кабинет будет тем сильнее, чем меньше окажется у него соперников на поприще осуществления власти, Президенту была отведена скромная роль. Исторические обстоятельства очень удачно содействовали быстрому проведению в жизнь этой схемы. Французское президентство родилось под несчастливой звездой. Президент Второй республики совершил государственный переворот на глазах у общества и наполнил его законным недоверием к президентской должности. Первый президент Третьей республики был не только явным, но и отъявленным монархистом и стал естественным средоточием реставраторских вожделений со стороны всего отсталого и косного, что было в стране. Устами Гамбетты Франция того времени сказала Президенту, что он должен "удалиться или подчиниться". Мак-Магон предпочел удалиться, но тем самым он и подчинился за себя и за всех своих преемников.

Положение Президента республики.

Борьбы никогда больше не было. Из всех перечисленных и не перечисленных нами выше конституционных полномочий Президента за Президентом сохранились одни лишь представительственные: принимать иностранных послов и "высоких" гостей, председательствовать на торжественных публичных церемониях и на официальных обедах произносить ничего не значащие речи. Все действительно важные конституционные прерогативы Президента частью остались без всякого применения, частью перешли к премьеру. После неудачного опыта Мак-Магона с роспуском палаты депутатов опыт этот больше никогда не повторялся. Президентское же вето, довольно скромное по Конституции, так ни разу и не было осуществлено. При назначении кабинета, как и при отставке его, французский Президент имел еще меньше свободы самоопределения, чем английский король, если только это возможно. Полномочия же Президента по руководству внутренней и внешней политикой, по осуществлению государственного управления целиком и без остатка перешли к кабинету, который в своих решениях и действиях ни в малой степени не сообразовался с мнением Президента. Конституция как будто предусматривала участие Президента в заседаниях кабинета. Практика, однако, не постеснялась подчеркнуть и здесь второстепенное, чтобы не сказать подчиненное, положение Президента: если ему и случалось присутствовать в совете министров, то он никогда здесь не председательствовал, не руководил прениями и ограничивался, по-видимому, скромной ролью слушателя. В соответственной французской литературе сделалось обычным выражать досаду и удивление по поводу превращения французского Президента в "куклу", в "чурбан", в "ничтожество смешное, не способное на собственный поступок, слово, хотение". В этом, однако, не было ничего удивительного.

От Мак-Магона до Лебрена.

После удаления Мак-Магона, а в особенности после двукратного президентства и скандальной отставки Греви (1879-1887 гг.), доступ к президентской должности был, по молчаливому соглашению партий, закрыт для людей, так или иначе выдающихся и популярных. Это не трудно было сделать, так как избрание Президента Конституция вручила Национальному собранию, т. е. соединенным палате депутатов и сенату. Карно, сменивший Греви, известен был своими славными предками и своей собственной полнейшей незначительностью. После его смерти (1894 г.) Президентом оказался Перье - денежный мешок, жаждавший, правда, политической популярности, но менее кого бы то ни было способный к политической борьбе. Он ушел в отставку через несколько месяцев, чтобы кануть в политическую неизвестность, из которой случайно вынырнул. Тогда в президентском кресле очутился Фор - тоже капиталист, но не из крупных, консерватор, но не особенно воинственный, государственный человек, но не из видных, всего лишь помощник министра в нескольких кабинетах, т. е. политический деятель самого среднего калибра, посредственность во всех отношениях. Именно потому, что в кругу президентских выборщиков он имел славу ничтожной посредственности, он и одержал при перебаллотировке победу над такими именитыми парламентариями, как Вальдек-Руссо и Бриссон. После него никакими сколько-нибудь яркими качествами не блистали ни Лубе, ни Фальер (1899-1913 гг.), мало известные широкой публике до своего избрания и бесповоротно забытые, как только кончились их мандаты. То же приходится сказать и о Дешанеле, и о Думерге, и о последнем Президенте Лебрене, завершившем вереницу бесславных "пленников Елисейского дворца". И только Пуанкаре (1913-1920 гг.), да еще Мильеран (1920-1924 гг.) резко выделяются из этой плеяды, составляя исключение, лишь подтверждающее общее правило.

Таким образом, в Третьей республике глава государства не мог составить противовеса главе правительства, и исполнительная власть оказалась почти сразу сконцентрированной в руках совета министров и его председателя. Дальнейшему закреплению и расширению этой исполнительной власти, как власти государственного управления в широком смысле слова, весьма способствовало то обстоятельство, что и палата депутатов, и сенат без особого сопротивления отступили перед кабинетом, передоверив ему свои законодательные права и сохранив за собой лишь контроль общей политической линии правительства, довольно, впрочем, поверхностный.

Избирательная система.

Палата депутатов избиралась всеобщим (при отстранении женщин) избирательным правом. Избирательные нормы открывали доступ к урнам довольно широким слоям мужского населения, но избирательная система отличалась исключительным уродством, превращавшим палату в кривое зеркало политических настроении страны. История избирательного права во Франции с конца XVIII в. есть история колебаний между выборами по департаментам (неправильно называвшимися выборами "по списку") и выборами по специальным избирательным округам. В первом случае каждый департамент (или иная более или менее обширная географическая единица) давал несколько депутатов, и возможно было, следовательно, пропорциональное представительство в каком-нибудь виде, во втором же случае каждый округ давал только одного депутата, и пропорциональное представительство, очевидно, было неприменимо. До 1871 г. эти системы шесть раз сменяли друг друга. Национальное собрание 1871 г. избрано было по департаментским спискам, но с тех пор до конца республики этот способ применялся только три раза - в 1885, 1910 и 1924 гг. Пропорциональное представительство, впрочем, в 1885 г. не имело места, а в 1919-1924 гг. оно применено было в таком уродливом виде, что вызывало отвращение равно и мажоритаристов, и пропорционалистов.

Результаты мажоритарного голосования.

Известно, что при мажоритарной системе голосования и при соперничестве нескольких партий число избирателей, остающихся непредставленными, достигает иногда таких размеров, что избранные депутаты представляют лишь очень незначительное большинство избирателей. Во Франции, при системе одночленных округов и в обстановке борьбы не двух или нескольких, а многих партий, при нарочито искусственной кройке избирательных округов и при неожиданностях второго тура, специфические черты мажоритарного голосования приводили к тому, что представительства лишалось уже не меньшинство, а большинство избирателей.

При том, что голоса избирателей дробились между несколькими кандидатами, избранными становились те, кто получал какое-нибудь относительное большинство (скажем, 20 тысяч из 50 тысяч), хотя действительное большинство избирателей голосовало за других кандидатов.

Следующая табличка показывает, как неукоснительно в течение десятилетий фальсифицировалось во Франции общественное мнение с помощью мажоритарной избирательной системы.

Избирательная система 1919 г.

Но ничуть не лучшей оказалась и система 1919 г. Каждому департаменту предоставлено было избирать не менее трех депутатов. Из каждого партийного списка избранным считался тот, кто собрал абсолютное большинство голосов, и лишь в случае недобора нужного числа депутатов вступал в действие пропорциональный принцип: от деления числа избирателей на число депутатов, подлежащих избранию, получался "избирательный метр", а от деления числа голосов, поданных за всех кандидатов каждого списка, на число его кандидатов - "списочная средняя", и каждому списку уделялось столько мандатов, сколько раз метр содержался в средней. Это уродливая смесь мажоритаризма и пропорционализма в соединении с искусственным распределением мандатов по департаментам (по принципу: меньше мандатов многолюдным и промышленным департаментам и больше мандатов сельским захолустьям) привела к тому, что на выборах, например, 1919 г. социалистическая партия собрала 1 700 000 голосов против 1 400 000, полученных ею в 1914 г., мандатов же ей досталось 68 в 1919 г. против 101 в 1914 г. В 1924 г. социалисты получили 749 647 голосов и 104 мандата, а коммунистическая партия - 875 812 голосов и 26 мандатов!

Состав палаты.

Такие выборы, - будь то по многочленным округам, что происходило, как видим, редко, или по одночленным, что служило общим правилом, - не могли дать представительство, способное руководить страной во все усложнявшейся международной и внутриполитической обстановке. В палату проходили ставленники местных избирательных комитетов, готовые служить узким интересам тесного кружка местных воротил, люди, не слишком отягченные моральными принципами, не знавшие, что значит независимость, неизвестные широким избирателям и не пользовавшиеся уважением тех, кто их знал. Адвокаты и журналисты, задававшие тон в палате, оказались к тому же разделенными на множество фракций.

Если палата депутатов избиралась хотя бы по видимости всеобщим и прямым избирательным правом, то и этого нельзя было сказать про сенат. "Деревенщина" Национального собрания без всяких обиняков уделила сенату роль реакционного тормоза. В то время вспоминали слова жирондиста Бюзо, якобы произнесшего перед смертью: "Меня убивает не Робеспьер, а отсутствие второй палаты". Создавая сенат, который должен был в будущем служить противовесом мнимым революционным порывам первой палаты, Национальное собрание постаралось всеми мерами обеспечить его реакционный состав. Последующими уже известными нам поправками выборы сената окончательно сконструированы были так, что в департаментских коллегиях выборщиков представители сельских общин имели подавляющий перевес над представителями городов, так что Марсель, например, насчитывавший в период после первой мировой войны свыше 500 тысяч жителей, посылал в избирательную коллегию департамента 24 выборщика, а от остального населения департамента, численностью в 50 тысяч человек, приходилось 313 выборщиков. Косвенные выборы с преобладанием среди выборщиков представителей деревень, продолжительность мандата (9 лет с обновлением по третям), повышенный возрастной ценз для пассивного избирательного права (40 лет) - все привело к тому, что сенат стал оплотом самых консервативных кругов.

Реакционная роль сената.

Он и начал с того, что в 1877 г. оказал требуемое содействие Мак-Магону в его походе против республиканской палаты депутатов. В дальнейшем он сосредоточил свои усилия на том, чтобы держать за руки слишком, с его точки зрения, радикальные кабинеты и слишком левую палату. По существовавшему обычаю кабинет не считался ответственным перед сенатом. Тем не менее в ряде случаев кабинету, не имевшему достаточно прочного большинства в палате, приходилось удаляться в отставку, вследствие вотума недоверия со стороны сената, как это и сделали в сравнительно недавнее время Эррио (1925 г.) и Блюм (1936 г.). Но больше всего роль его сказывалась в неустанном сопротивлении сколько-нибудь прогрессивным начинаниям палаты, вынужденной уступать давлению широких масс вне парламента. В 1880 г. он отверг законопроект, пытавшийся ослабить роль клерикалов в начальном обучении. В том же году он опрокинул предложение о выборах по многочленным округам, что обещало более левый состав палаты. Он вообще противился реформам избирательного права, и женское избирательное право, не раз принимавшееся палатой, встречало в нем яростного и непримиримого врага. Всякое социальное законодательство было ему глубоко противно. В области налоговой системы он был верным охранителем интересов крупного капитала и до самого 1917 г. не позволял ввести подоходный налог. Законопроекты о пенсиях, об охране труда, о социальном страховании он оттягивал годами и если пропускал, наконец, то изуродовав поправками до неузнаваемости.

Палата охотно мирилась с наглым произволом сената, не имевшего права ни называться, ни считаться народным представительством, никого, благодаря системе косвенных выборов, не представлявшего, ни перед кем не ответственного, отражавшего настроения лишь нескольких тысяч деревенских кулаков да верхушки биржевых спекулянтов - шайки международных ростовщиков, столько раз со времени 1871 г. приводивших Францию на край гибели.

Парламентская коррупция.

По всей вероятности, ни в одном парламенте коррупция не свила себе такого прочного гнезда, как в палате депутатов и в сенате. В 90-х годах разразился знаменитый панамский скандал, когда оказалось, что биржевые аферисты подкупили больше полутораста депутатов и сенаторов, чтобы с их помощью проводить через парламент нужные им законы. Были скомпрометированы прямо или косвенно многие крупнейшие политические деятели (несколько бывших председателей совета министров, председатель палаты депутатов, ряд министров). Но именно потому, что в дело было вовлечено слишком много очень влиятельных жуликов, власти замяли дело, и из привлеченных к суду осужден был лишь один. Не прошло и нескольких лет, как новое скандальное дело ("процесс Дрейфуса") обнаружило, что в среде высших военных Франции, тесно соприкасавшихся с правительственными и парламентскими кругами, царит та же атмосфера продажности и предательства. Генералы, министры, судьи дружно объединили усилия для того, чтобы выгородить заведомого шпиона (Эстергази), торговавшего военными тайнами, и погубить невиновного. Не будь Дрейфус по своему социальному положению членом господствующего класса, не окажись у него энергичных, а главное, богатых друзей и родственников, он погиб бы в Кайене, как погибали в каторжных тюрьмах бесчисленные революционеры и передовые рабочие - жертвы Третьей республики.

Кабинет и парламент.

В Третьей республике финансовая олигархия больше чем где бы то ни было склонна была возвысить исполнительную власть, используя в то же время в качестве ширмы развращенный и продажный парламент. Французская право-политическая мысль всегда усиленно работала в направлении теоретического обоснования этих притязаний, а в последние годы Третьей республики выдающийся юрист в наиболее законченном виде сформулировал теорию приоритета исполнительной власти и сосредоточения в руках кабинета всей власти государственного управления. В государстве первое место должно принадлежать власти исполнительной и лишь второе - власти, постановляющей решения1. Этого требует внешняя и внутренняя обстановка. "Со времени 1914 года страна подвергается извне и изнутри новым пагубным опасностям... Русская революция обусловила возникновение во всех государствах коммунистической партии, стремящейся к диктатуре пролетариата насильственными средствами. Необходима сильная исполнительная власть, которая окажет помощь людям благонамеренным, а всех других будет держать в повиновении"1. Но не так ли взывали к сильной исполнительной власти все реакционеры 80-х и 90-х годов и начала XX в.? И силой вещей совет министров из одного десятилетия в другое все явственнее становился той основной пружиной, которая давала общее направление политике. Но он же осуществлял и обширные законодательные и административные полномочия. Этому нисколько не помешало то, что практически в Третьей республике с самого начала утвердился институт ответственного правительства: оно солидарно отвечало перед палатой и в случае вотума недоверия уступало свое место новому правительству из лидеров новой парламентской коалиции. Эти смены кабинетов происходили часто, даже слишком часто. Были кабинеты, просуществовавшие один только день и павшие после первой же встречи с палатой депутатов (кабинет Рошбуэ в ноябре 1877 г., Рибо - в июле 1914 г., Марсал - в мае 1924 г.). С 1875 г. до начала первой мировой войны сменилось 48 кабинетов со средней продолжительностью в 9 месяцев и 22 дня. Наряду с этим некоторые кабинеты отличались весьма значительной устойчивостью. Вальдек-Руссо, Комб и Клемансо держались в качестве премьеров непрерывно около трех лет каждый (1899-1902; 1902- 1905; 1906-1909 гг.). Но даже эти смены ничего не нарушили в последовательном процессе усиления исполнительной власти по той причине, что контингент государственных деятелей, способных играть руководящую роль, всегда был ограничен: одни и те же лица подолгу мелькали в качестве премьеров на политическом экране, имена одних и тех же влиятельных членов кабинета долгими годами не сходили со страниц политических летописей. Известно, что такие знаменитости, как Фрейсине, Барту, Бриан были министрами без перерыва около пяти лет каждый, и это вовсе не было рекордом: Делькассе был министром около семи лет, менее известный Кроши - около восьми лет. Тот же Фрейсине был председателем совета министров 4 раза, а министром 13 раз. Да и не сводилась ли смена правительства очень часто к тому, что нескольких маловлиятельных членов кабинета удаляли вон с тем, чтобы на их место посадить двоих или троих лидеров из новой парламентской комбинации, да нарочито создавали пару новых министров, нужных только для того, чтобы министерскими портфелями удовлетворить вожаков оппозиции, да среди прежних членов кабинета перетасовывали портфели?

Таким образом, даже и при анекдотической текучести французских кабинетов исполнительная власть здесь, по общему правилу, оставалась в руках завсегдатаев министерств, и раз навсегда взятая линия на усиление и расширение правительственной власти никогда не обрывалась.

Исполнительная власть имела, следовательно, полную возможность подчинить себе законодательную и даже присвоить себе некоторые функции законодательства.

Так появилось на свет обширное законодательство кабинета ("регламент"), далеко оставившее позади себя скудное законодательство парламента. Так как даже политику в собственном смысле слова невозможно было без ежеминутного гибельного риска предоставить палате, разделенной на полтора десятка вечно враждующих фракций, то правительство самочинно, на свой собственный риск, повело и внутреннюю и внешнюю политику, усвоив манеру ставить палату перед совершившимся фактом. Как реагировала палата, зависело от тысячи условий, которых никогда нельзя было предусмотреть заранее. И очень часто непосредственным результатом бывала отставка правительства. Но если бы новое правительство вздумало что-нибудь изменить в этой тактике, оно внесло бы величайший и крайне опасный беспорядок в дела государства и, прежде всего, вооружило бы против себя саму палату депутатов.

Развитие местного управления.

Одним из важнейших факторов, способствовавших укреплению исполнительной власти, послужила историческая централизация французской администрации. Центральный и местный бюрократический аппарат, созданный Первой империей, прошел почти невредимым через все революции и перевороты XIX в. и особенно пышным цветом распустился в Третьей республике. В эпоху Второй республики Тьер любил повторять, что реставрация хорошо сделала, не тронув старых административных учреждений империи. Но их не тронули и революции. Местное управление - фундамент всего бюрократического здания Третьей республики - было в основном создано и усовершенствовано всем предыдущим развитием. Вспомним, что административно-территориальное деление Франции на департаменты, округа и общины ("коммуны") создано было революцией XVIII в. Первая империя сохранила это деление, но наполнила его новым содержанием, в котором можно видеть компромисс между централизацией времен монархии и децентрализацией революции. "Решать коллегиально, действовать единолично" - этому наполеоновскому принципу подчинена была организация местных совещательных советов и местных исполнительных органов- префектов и мэров. И те и другие назначались центральной властью. Июльская монархия сделала советы выборными, а Вторая республика сделала выборными и мэров. Вторая империя ввела для выборов в советы всеобщее избирательное право, но вернулась к назначаемым мэрам. Наконец, в 1871 г. мэры стали выборными в небольших общинах, а по законам 1876-1882 гг. повсюду (кроме, конечно, Парижа, где никогда не было мэра), законы 1871, 1874, 1884, 1902, 1908 и других годов регулировали деятельность муниципальных и департаментских советов и уточнили их компетенцию, но лишь укрепили, в конце концов, ту жесткую зависимость, в которую советы и мэры еще Наполеоном I поставлены были в отношении к префекту.

Положение муниципальных и других чиновников.

Результатом этого чрезвычайно сложного законодательства было то, что префект мог почти любое решение департаментского генерального совета приостановить и опротестовать, в чем ему всегда шла навстречу центральная власть. Да и какую цену имели неопротестованные решения генерального совета, если собственного исполнительного органа совет не имел и решения эти приводились в исполнение тем же префектом, который всегда и при всех условиях придерживался инструкций и директив министерства внутренних дел, а не генерального совета? Департаментские комиссии, учрежденные законом 1871 г. и призванные контролировать префекта в перерывах между сессиями генерального совета, вели призрачное существование. Что же касается муниципальных советов, то все решения их, за исключением самых маловажных, подлежали предварительному утверждению префекта. Мэр, избиравшийся муниципальным советом, превращен был в подручного префекта и мог быть по произволу отстранен от должности тем же префектом на время, а декретом Президента, т. е., по существу, министром внутренних дел, навсегда. Словно в насмешку над несчастными мэрами закон 1908 г. постановил, что это устранение может быть произведено лишь после того, как затребовано письменное объяснение мэра.

Подобная централизация, лишь несколько скорректированная специально французским принципом деконцентрации, была мощным орудием кабинета. С конца 80-х годов, с тех пор как республика укрепилась и последние сторонники монархии в государственном аппарате вынуждены были "удалиться или подчиниться", сделалось традицией сохранять на своих местах агентов аппарата совершенно независимо от правительственных пертурбаций. Эти лояльные, опытные и усердные чиновники оставались в своих должностях десятки лет и твердо обеспечивали преемственность административной политики.

Государственный совет.

Было еще одно учреждение, призванное беречь бюрократические традиции и наблюдать, чтобы политические бури, свирепствовавшие в верхах государства, не находили доступа в застойную атмосферу низов. Государственный совет также создан был Первой империей и заботливо сохранен Третьей республикой. Он состоял в основном из советников, назначавшихся Президентом, главным образом, из числа бывших префектов. Он оказывал немалую помощь правительству, когда оно выступало со своими декретами, интерпретировавшими, заменявшими и отменявшими парламентские законы. Правительство даже обязано было в некоторых случаях запрашивать мнение Государственного совета, но оно, впрочем, никогда не обязано было следовать этому мнению. Он являлся в то же время высшим органом административной юстиции, т. е. судом по всем делам, в которых стороной являлась администрация. Его тайным и прямым назначением было, следовательно, покрывать своим авторитетом произвол правительства в области законодательства и администрации - в области управления. Он, конечно, делал в этом направлении все, что мог.

Политическая свобода в Третьей республике.

Внутренняя политика кабинета всегда носила реакционный, по существу, характер. Это происходило независимо от того, оказывались ли у власти умеренные республиканцы 80-х годов (типа Ферри), еще боровшиеся с клерикальной реакцией, или республиканцы 90-х годов (вроде Фрейсине) эпохи укрепления республики и усиления социалистического движения, готовые к союзу с бывшими монархистами против поднимавшегося пролетариата, или радикалы 900-х годов (вроде Клемансо), которые отлично обслуживали монополистический капитал, умея свирепо подавлять рабочее движение и одновременно приобретать дешевую популярность в массах мелкой буржуазии мероприятиями, навязчиво рекламируемыми в качестве прогрессивных, но отмеченных той же печатью реакции. Если, например, в 1881 г. была признана свобода печати и собраний, то законами 1893 и 1894 гг. печать была подчинена весьма существенным ограничениям, для чего как предлогом воспользовались анархистскими эксцессами этих лет. И, конечно, новые законы ("злодейские") были немедленно направлены не столько против анархистов, сколько против революционных социалистов. Законы эти так общо и расплывчато говорили о "призыве к насилию", что явилась, например, возможность предавать суду (без участия присяжных) за умеренный и скромный протест против смертной казни.

Тем не менее напор народных масс был иногда так энергичен, что правительство бывало не раз вынужденным идти на либеральные реформы.

Отношения церкви и государства.

В 1904-1905 гг. проведено было отделение церкви от государства, но, как и многое другое, это было сделано со всевозможными уступками клерикалам. Воспрещая всякие официальные отношения между государственными органами и учреждениями культа, законодатели совершенно сознательно оставили лазейку для неофициальных отношений, принимавших форму материальной помощи члену причта со стороны муниципальных властей путем предоставления ему коммунальной должности, - очевидно, синекуры. Больше того, закон прямо признавал полковых священников и относил содержание их на средства государства. Он разрешал даже брать на счет государства расходы по отправлению культа в закрытых учебных заведениях, в тюрьмах и тому подобных местах. Вместо того, чтобы конфисковать громадные имущества, принадлежавшие церкви, в особенности католической, правительство великодушно предложило его "ассоциациям культа", а так как их не оказалось, то богатства эти пошли в руки различных подставных организаций (благотворительных и т. п.), за которыми скрывались те же попы и монахи. Так как, далее, римско-католическая церковь упорно сопротивлялась и не признавала закона 1905 г., то рядом законов 1907 и 1908 гг. правительство пошло на существенные уступки: использование церковных зданий по назначению и самые собрания верующих для религиозных целей были поставлены в столь благоприятные условия, что публичное отправление культа могло продолжаться в обстановке, мало отличающейся от той, которая существовала до 1905 г.

Военный режим и его последствия.

Когда началась война 1914-1918 гг., правительство без всякого труда направило все ресурсы администрации и всю силу государственного аппарата на военные цели. Для большей простоты палата (как и сенат) была почти устранена, и диктатура кабинета составила одно натуральное целое с диктатурой военных властей. Эта линия правительства прекрасно выражена была уже значительно позже, в конце 1917 г., не кем иным, как Клемансо, когда он, сформировав кабинет, не стал распространяться перед палатой о своих планах и намерениях, а объявил кратко, но внушительно: "Я буду вести войну. Вот и все".

С первых же дней войны палата, избранная весной 1914 г., прекратила регулярные заседания, и если изредка собирались, то далеко не в полном составе и лишь в закрытых заседаниях. Вся парламентская жизнь сосредоточилась в парламентских комиссиях, где и происходили тщательно скрываемые от посторонних глаз межфракционные сделки и перетасовки. Бывшему социалисту Вивиани, как главе кабинета, образованного в июне 1914 г., выпала сомнительная честь объявить в первые же месяцы войны о временной отмене политических свобод, т. е., в сущности говоря, о приостановке Конституции. Правительство Вивиани, пополненное Мильераном и Делькассе, а главное, социалистами Гедом, Самба и (позже) Тома, получило звание "Правительства национальной обороны" и в качестве такового немедленно вступило в войну с трудящимися массами, требуя от них бесконечных жертв и жестоко подавляя малейшее проявление недовольства. Военная цензура подчинила себе не только прессу, но и все, вообще существующие в природе способы выражения чувств и мыслей.

Развитием военных действий и всей военной конъюнктурой правительство неукоснительно пользовалось для все более жесткого зажима в отношении общества и для освобождения себя от остатков общественного контроля. Бриан, сменивший в конце 1915 г. Вивиани на посту премьера, как более способный оправдать доверие объединенной реакции, создал малый кабинет из пяти министров, который и был настоящими военным кабинетом, работавшим по прямым директивам тяжелой промышленности.

И все-таки недовольство и сопротивление рабочих масс росло. В социалистической партии обострялись разногласия и колебания. При первых известиях о Февральской революции 1917 г. положение настолько усложнилось, что кабинет Бриана пал. За короткое время с марта по октябрь 1917 г. сменились два министерства, пока, наконец, в ноябре к власти не пришел Клемансо, который массами предавал рабочих военному суду, ссылал, отправлял на многолетнюю каторгу, расстреливал. Он не остановился перед тем, чтобы инсценировать обвинение в государственной измене против двух бывших министров (Мальви и Кайо). Но и после заключения мира Франция хранила в своей общественной жизни и государственном аппарате глубокие следы военного режима, обескровившего и без того худосочную демократию Третьей республики.

< Предыдущая		Оглавление		Следующая >