Образы революции у А. Белого и А. Блока
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
в предисловии к поэме Христос воскрес, отводя слишком грубые интерпретации, он писал как о том, что мотивы индивидуальной мистерии преобладают в ней над политическими мотивами, так и о том, что события социальной действительности подготовляются в движениях индивидуальной души.
Ниже мы намерены предложить опыт психобиографического анализа этих движений, в том объеме, в каком они приобретали у Белого художественную форму, одновременно оценивая правомочность его претензий к революционности А. Блока.
Г.Г. Шпет как стиховед
Неожиданную поддержку социальной вменяемости произведений Белого, причем в интересующем нас направлении, еще в 1920-е годы оказал Г.Г. Шпет философ, которого трудно заподозрить в какой-либо личной пристрастности и тем более отрешенности от революционных процессов в России. В первом выпуске своих Эстетических фрагментов работе, которая, кстати, одной из первых в России отметила поворот европейской философии от традиционных метафизических тем к проблематике ценности, смысла художественного творчества и т.д. [5], он противопоставил поэму Белого Христос воскрес Двенадцати Блока как раз по адекватности воспроизведения в поэзии вектора революционных изменений социальной действительности.
Согласно эстетической теории Шпета, художник, хотя и не творит действительность, а только подражает ей и воспроизводит ее в своих произведениях, ранее других способен увидеть новое, выразить и поддерживать его существование. Тем самым предоставляется материал для рефлексивной и практической деятельности, которая также оказывается направленной на культивирование этого нового. Смысл искусства состоит, таким образом, в том, чтобы одновременно увидеть и утвердить права нового в изменяющемся мире. То есть не просто выявлять сущность социального как региона неподвижного природного бытия и образно запечатлевать его, но провоцировать социальный мир к непрерывному изменению художественными средствами.
В этой связи Шпет критикует Блока за близорукость, связанную с непониманием онтологического статуса революции. Он считает ошибкой видеть за революцией некое бытие и определяет ее онтологический статус как фиктивный. Революция характеризуется кратким временем между, после которого остается только то, что не сгорело в ее очистительном пламени. В понимании природы революции Шпет не идет дальше общих мест (квази)марксистского дискурса рубежа веков, но и этого ему достаточно, чтобы настаивать на псевдореволюционности Двенадцати.
В частности, Шпет указывает на несоответствие между профетизмом Двенадцати и иронией Блока над старым бытом и старой сущностью России, которую будто бы нельзя переплавить никакой революцией, никаким искусством [6]. По мнению Шпета, профетические видеґния Блока (в противоположность феноменологическим виґдениям) имеют философским источником понимание социального бытия как неизменного квазиприродного региона реальности, за покрывалом которого скрывается его неподвижная платоновская сущность, или гегелевская идея.
Тема покрывала майи, за которое Блок, по словам Шпета, вынужден был заглянуть под влиянием нашего преступного любопытства, действительно активно обсуждалась русскими символистами в начале века, при этом искусство понималось как средство преодоления платоновского двоемирия [7]. Но Шпет считал ошибкой искать за реальностью, в которой мы живем, еще какой-нибудь верхний или нижний этаж, где мог бы располагаться ее смысл. Смысл, по Шпету, конституируется исключительно в области внешнего, в качестве социальной цели-назначения всех вещей, с которыми мы только имеем дело: от любого материального орудия до слова, языка, человеческого я и т.д. Поэтому Шпет и упрекал Блока в притворном отказе от внешности и подмене ее изгибов и теней как некоторых смыслонесущих эффектов поверхности глубинным платоновским смыслом, выраженным символически.
При этом, по достаточно ироничному наблюдению Белого, Блок сохранял максималистическую реалистичность на другом уровне уровне означающих знаков. Но это только усугубляло, по Шпету, ложность его символизма. По его словам, внешность понималась Блоком не как знак некоторой цели, задающей направление изменений действительности, а как символ некоей неподвижной сущности, неизменной природы, старого российского житья-бытья, в котором Петька Катьку полюбил.
В отношении религиозно-революционных образов это означает, что они сразу приобретают у Блока сугубо иллюстративный, декоративный характер. Например, снежная метель это образ-символ революции, Христос ее благословитель и высочайшее алиби, а красноармейцы апостолы. Хотя Белый и называл подобное понимание Двенадцати идиотическим, для Шпета отгадка здесь в образе пса голодного символа старого мира, в революционное преображение которого Блок не склонен был верить. На тогда Христос действительно оказывается чисто декоративным элементом поэмы, слишком сентиментальным, слишком связанным с полученным Блоком с малолетства (как пишет Шпет) религиозным воспитанием то есть не трагичным, не ироничным и не абсурдным символом [8]. Все упомянутые образы функционируют у Блока в качестве аллегорий, у них нет никакого самостоятельного измерения смысла он целиком размещается в означаемом.
По мнению Бухарина, в образах Блока в?/p>