Конец истории — начало человека: о влиянии стратегий Маркса на современную философию
Статья - Философия
Другие статьи по предмету Философия
я не сможет продолжить его дело.
Поэтом взваливать всю ответственность за идею о конце истории на плечи Маркса было бы по меньшей мере недальновидно, ведь мировоззрение конца содержится ещё в диалектике Гегеля, обладающей тотальным и окончательным характером. Ведь философия заканчивается на всяком систематическом труде, тогда, когда классик берётся поставить точку. Обновление начинает с того, чтобы превратить эту точку в запятую, то есть со стремления продолжить и дополнить прежнюю традицию, как поступал Корнель с Аристотелем или Буало, исправлявший Вольтера (если верить тому же Флоберу). Всякое продолжение содержит в себе желание оттолкнуться, поэтому модернизм Маркса состоит именно в том, что он, как считает Альтюссер, порывает с традицией гегелевской диалектики, вырабатывая новую диалектику, которая снимает прежнюю [11]. Маркс считает своей целью не столько продолжить Гегеля или Фейербаха, но отрицает их обоих как за абстрактность и догматизм, так и за универсальность и безоговорочность суждений.
Тем более, нельзя приписывать авторство в идее всеобщего конца тому, кто стремился приблизить начало жизни. Явный оппонент французских версий марксизма (как в лице Сартра, так и в лице Альтюссера), Карл Поппер признаёт стремление Маркса к созданию жизнеутверждающей философии в сочетании с революционной идеологией, в качестве исходной базы для которой успешно сгодилось учение Гегеля, диалектика которого прекрасно отвечала потребности Маркса в теории, которая была бы не просто революционной, но и оптимистической предсказывала бы прогресс на том основании, что каждый следующий шаг есть шаг вперед [12]. Поппер указывает здесь на чисто модернистскую стратегию антропологии Маркса: создать принципиально новое общество (настолько новое, что о нём сложно что-либо сказать положительно), отрицая традицию, а не возвращаясь к золотому веку. Во-первых, история не может быть обращена вспять или пересмотрена, во-вторых, она всякий раз движется вперёд (ещё не значит, к лучшему). Скорее, наоборот: человек всё дальше отходит от своей подлинной природы, всё более забывает о том, что значит быть человеком; чем дольше длится история, тем человек всё меньше живёт, в определённый момент они приходят к противостоянию. Поэтому революционное содержание теории Марса состоит в том, что такой критический момент уже наступил, позитивное в том, что жизнь должна победить историю и победа эта уже не за горами. Поппер более почувствовал намерения и цели антропологического проекта Маркса, в то время как для французских комментаторов оказалась востребованной негативная риторика отмирания и преодоления истории.
Правда, между этими версиями нет противоречия, если принимать во внимание апофатический характер письма Маркса и анализировать тезис о конце истории, памятуя о религиозном содержании антропологического проекта. Ведь конец ещё не есть смерть это верно и для Деррида [13], и для Маркса, у которого завершение несправедливой истории значит начало человеческой жизни. Поэтому из религиозного тезиса, что история подходит к концу, по мнению самого Маркса, ещё не следует секулярный вывод Кожева, что человек умер. Поэтому конец истории не связывается Марксом с концом времён, а его социальный проект не тождественен христианской эсхатологии, как бы того не хотели некоторые религиозно ориентированные комментаторы. Я имею в виду и французских анархистов (К. Жамбе, Б.-А. Леви), и легальных марксистов в России (С.Л. Франка, С.Н. Булгакова, Н.А. Бердяева).
Модернизм предпринимает попытку создать разомкнутое письмо (то, что я ранее называл модернистской тотальностью письма [14]) и не-идеологическую философию, которая не сменялась бы молчанием и безумием и не нуждалась бы в отрицании. Этой стратегии придерживается и принципиально афористичный Ницше, и Маркс, не завершающий свою критику политической экономии конкретным (как и всё его рассуждение) прогнозом или планом наступления коммунизма. Всё сказанное им зависает между теорией и практикой именно потому, что он не говорит ясно о том, как быть человеку, чтобы избежать отчуждения и желания. Может показаться даже что Маркс не прагматик, ведь он не задаётся прямо вопросом что делать?, а как антрополог ставит вопрос о бытии человека. Однако на свой главный вопрос (как следует жить?) [15] он так и не даёт ответа. Вряд ли можно списывать это на невнимательность или непродуманность и уж тем более на недальновидность или непоследовательность Маркса (в его усидчивости и постоянстве можно не сомневаться), в этом умолчании видится осознанная стратегия избежать сказанности.
С одной стороны, можно усмотреть основания такой стратегии в желании избежать критики: тот, кто не высказывает плана и обходится лишь обозначением общих направлений, не может потерпеть неудачу. Поэтому неправыми всякий раз окажутся практики Ленин, Троцкий или Мао, но никак не теоретик Маркс. С другой стороны, наивность такого объяснения режет глаза. Упрекать столь значительных авторов, как Маркс или
Ницше, (к тому же весьма успешных и востребованных) в трусости не представляется возможным, ведь их последовательность и преданность своему кредо не вызывает сомнения. Дело скорее в другом, в том, что модернизм практикует иной тип письма, и впервые с этой практикой мы встречаемся именно в работах Маркса. Он предпринимает (по всему видно) успешную попытку освободить мышление от идеологии, обратить мысль на саму себя. Он не предлагает план социального переустройства, а показыв?/p>