Идея реинкарнации в китайской классической литературе
Статья - Культура и искусство
Другие статьи по предмету Культура и искусство
? [ЦШСЦХСЛВ 1958, т. 1,с. 770]. А ведь жизнь это тяжкие труды стоит ли к ним возвращаться, и стоит ли менять состояние блаженной свободы духа на скованность материального мира вешние воды на зимний лед?
Сам Чжуан-цзы (ок. 369-286 гг. до н.э.) устами своих персонажей также не раз характеризует жизнь как сон, как странствие вдали от отчего дома [АМДДК 1967, с. 145], как оковы пленника [там же, с. 107] и, следовательно, новые продолжения этих состояний его мало привлекают. Но есть, однако, в его книге одно место, которое может навести на мысль о том, что идея реинкарнации ему отчасти знакома впоследствии суть этого пассажа обрела поэтическое переложение в философской поэме Оде сове Цзя И (201-169 гг. до н.э.):
Тысячи изменений, мириады преображений
Не бывало еще им конца.
Нежданно-негаданно стал ты человеком
Но стоит ли за это цепляться?
Превратился в иную вещь
И тоже, стоит ли горевать?
Перевод И.Лисевича
(Вэнь сюань 1959, т. 1, с. 278]
У Чжуан-цзы же Учитель Грядущий, стоя у смертного одра своего друга-философа, вопрошает: Что из тебя теперь получится? Куда тебя теперь отправят? Превратишься ли ты в печень крысы? В плечо насекомого? На что тот смиренно отвечает в том смысле, что на все воля Великого плавильщика (т.е. Дао) и если ныне тот, кто однажды был отлит в человеческом облике, станет [снова] требовать: "Человеком. Человеком", то Творящий превращения наверняка сочтет его человеком негодным [там же, с. 165-166]. Разумеется, отрывок этот дает достаточно оснований для того, чтобы заподозрить Чжуан-цзы именно в идее реинкарнации, тем более, что в оригинале стоит: тот, кто однажды вошел в человеческий облик.... Правда, комментаторы утверждают, что иероглиф вошел (вторгся фань) употреблен здесь для красоты написания вместо своего омонима, обозначающего литейную форму [ЧЦЦЧ
1996, т. III, с. 43] (отсюда наш перевод), и следовательно, речь идет отнюдь не о перерождении. К тому же Учитель Грядущий, говоря о предстоящих умирающему метаморфозах, предрекает ему не превращение существа в существо (т.е. реинкарнацию), но как бы рассеяние, когда составляющие его тело элементы смогут послужить материалом для частей тела самых презираемых существ: крыс, насекомых и еще кого-то в том же роде. Пафос этого текста Чжуан-цзы (как и поэмы Цзя И) в существовании неких качелей трансформации от самого возвышенного к самому низменному и наоборот, в необходимости принять душой череду этих даруемых свыше изменений, остановить которые невозможно. Все сущее плавится и вновь выходит из горнила мироздания в новых сплавах и новых обличьях. Потому-то не следует ценить лишь свое "я", отграничивая его от остального мира, это присуще только людям недалекого ума, ибо, как известно, "малая мудрость себялюбива" [Вэнь сюань 1959, т. 1, с. 278]. Таким представляется автору этих строк ход мыслей Чжуан-цзы и его последователя Чжан Хэна, тем более, что другие строки Оды сове показывают, что, говоря о превращениях, Чжан Хэн имеет в виду только тело. И потому Человек Дао,
Освободившийся от пут мудрости, отринувший зримые формы,
Перешагнувший через жалость к самому себе,
Безбрежен и пуст, смутно-неясен [как сновиденье],
Он стремится вниз по течению
И прекращает свой бег, достигнув тверди.
[Он] отпускает на волю свое тело, полагаясь [лишь] на судьбу,
Не считая его своей собственностью.
Жизнь для него плаванье по воле волн,
Смерть для него обретение пристанища.
Перевод И.Лисевича
(Вэнь сюань 1959, т. 1, с. 279]
Да, пристанище, твердь, добавим мы, но отнюдь не врата к новым воплощениям. И все-таки, следует признать, что имея в своем арсенале идею накопления прижизненных заслуг, идеи воздаяния, личного бессмертия и всеобщих метаморфоз, древние даосы очень близко подошли к идее реинкарнации, хотя так и не сформулировали ее может быть, оттого, что она по сути отменила бы свято почитаемый институт культа предков.
Параллельно с ними в Китае шло становление и развитие еще одного направления простонародной литературы, вполне традиционного и по идеям своим более связанного уже с даосизмом то, что впоследствии получило название чуаньци (передаю необычное). После падения четырехвековой Ханьской династии на рубеже II и III вв. Китай стал ареной гигантских политических катастроф, на фоне которых судьба отдельного человека не значила уже почти ничего, а жизнь представлялась не более чем минутной передышкой птицы перелетной на ветви сухой или же мгновенной вспышкой искры при ударе зубила о камень [ЦХСЦНБЧI 1959, т. 1, с. 77, 129]. Северную часть страны захватили орды кочевников, царства создавались и гибли, унося с собой жизни миллионов и всякую надежду на стабильность. В этой обстановке непрекращающегося лихолетья человек все больше жаждал чуда, которое освободило бы его от вечного страха, ибо засвидетельствовало бы существование иного мира, живущего по законам высшей справедливости. Если и раньше все необычное привлекало внимание придворных летописцев как знамение, как видимое проявление движения мировых стихий, то теперь даже совершенно частные лица начинают составлять сборники записей о чудесном и необыкновенном, по тем или иным критериям выходящем вон из ряда ординарных событий. Часто это были известные писатели или же государственные деятели, которым авторство подобных нереспектабельных произведений сулило лишь сомнительную славу. Тем не менее, сборников с завлекательными названиями ?/p>