Если душа не ведает Бога…
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
х мои однокашники время от времени открывали учебник истории и “выкалывали глаза врагам народа”, которые там ещё числились героями революции.
К концу школы, в свои семнадцать, я уже не был столь ревностным сталинолюбом. На экзамене на аттестат зрелости произошёл казус. Тема сочинения была самая героическая о борцах за коммунизм. Я лихо цитировал Варшавянку и Маяковского, горьковского Сокола и Корчагина короче, всё, что надо. Кончил триумфально своими стихами о нашем простом солдате (шёл ещё только 1947 год). Вдруг учительница нагнулась ко мне и шепнула, что я забыл... Да, я забыл самого главного борца за счастье человечества. Что делать? Чистовик был завершён. Времени в обрез. Нельзя ж посвятить ему мимоходные строки. Он должен быть центром. Я догадался. Я окончил сочинение, как речь на трибуне: “И, наконец, наша эпоха породила самого...” Я написал самого-самого крупно и крупно вывел имя, отчество и фамилию любимца народа. Финал был достойный. Я получил свою пятёрку.
“Нашей юности полёт”, “наша слава боевая” уже не был моим кумиром. У меня не вырисовывался, как у Ахматовой и Мандельштама, образ убийцы, который поддаёт кованым каблуком “кому в пах, кому в бровь, кому в глаз”, который, как Кронос, пожирает своих детей, у него толстые чёрные пальцы палача и чёрные выпуклые зрачки. У меня не было ни их культуры, ни их знания истинного положения вещей.
Вся моя нехитрая философия была в формуле, которую мне вбили с детства: “9 января раскусили мы царя”. Я догадался, что если царь за своей кремлёвской стеной ничего не знает, то зачем мне такой царь? Но если он знает, то он сам порождение царящего вокруг зла или же его источник. Навиделся и наслышался за войну я много.
К концу моей студенческой жизни я узнал, что мой отец расстрелян (при реабилитации выяснилось: как немецкий шпион).
Оберегая себя и меня, мои родичи утаили от меня причину исчезновения моего отца в 1937 году.
В 1918 году, когда Бессарабия отошла к Румынии, брат моего отца, живший на румынском берегу Днестра, прыгнул в реку и благополучно уплыл в страну незаходящего солнца. Его младший брат Толя, мой будущий отец, в свои шестнадцать лет не мог перенести, что брат его процветает в стране свободы, а он загнивает в буржуазной Румынии. Он тоже прыгнул в Днестр и благополучно миновал обе границы. Но в городе Каменец-Подольске его задержали, ибо он гордо шагал в конфедератке, а советские люди носили пролетарские кепки. Два чекиста долго били его сухим боем. Один в правую скулу, другой в левую, чтобы он сознался, зачем прибыл. Но время было смутное. Его отпустили. Он был и студентом Бауманского училища, и офицером, и инженером в Березниках. А в 1937-м стал “немецким шпионом”. Почему не румынским? Румыния не играла большой роли. В ЧК, очевидно, не хватало немецких шпионов.
Когда все рыдали над гробом вождя, я не плакал. Не то чтобы я радовался. На душе было мрачно. Что дальше непонятно. Хватали евреев врачей, а заодно и не врачей. И вдруг со смертью любимца народа их (кто выжил) отпустили. Этот Сталин меня не радовал.
В шестидесятые годы стал скапливаться иной архив.
Сначала в хрущёвскую оттепель появились стихи, которые новый вождь разрешил печатать в газете. “А мой хозяин не любил меня, хмуро писал Б.Слуцкий. А я всю жизнь работал на него”. Герои Солженицына не жаловали “усатого батьку”. Евтушенко написал, как выносили былого героя из Мавзолея, как приник мертвец к щели, запоминая лица курских новобранцев, которые несли его. Много ходило литературы в самиздате. Звучали песни Галича.
В болотные брежневские года (по-научному “годы стагнации”, застоя) я в своём школьном театре ставил Ахматову. Там были строки:
Я приду к тебе чёрной овцою
На нетвёрдых сухих ногах,
Закричу, заблею, завою:
“Сладко ль ужинал, падишах?”
Мои ученики уже знали, кто падишах, как он поужинал сыном героини и многими иными детьми.
Однако в советские годы было можно противопоставлять беззакония Сталина законности и доброте дедушки Ленина.
Но я помнил былые стишки:
На дубу зелёном,
Да над тем простором,
Два сокола ясных
Вели разговоры.
Один сокол Ленин,
Другой сокол Сталин.
Никаких добрых ассоциаций у меня эти строки не вызывали, разве что народную частушку:
Сидит Ленин на берёзе,
Сидит Троцкий на ели.
До чего ж, христопродавцы,
Вы Россию довели.
Я говорил уже выше, что два литературных архива никак не совпадали. Из них вовсе не складывался противоречивый образ, как, например, из литературы о ПетреI.
* * *
Образов было два.
Один был портрет бога. Он был лишён каких-либо конкретных черт. Премудр, предобр, всемогущ и тому подобное.
Портрет шестидесятых и после отражает лишь черты внимательного садиста, всемогущего палача, смерти которого ждали тысячи смертников.
Сегодня некоторые умники цитируют С.В.Смирнова (из его поэмы). Был, дескать, культ личности, но была и личность.
Личность, конечно, была. Яркая, дьявольская личность. Сталин, кого хотел, расстреливал, а некоторых миловал или мучил более оригинально. Бог и царь всех народов земли мог позволить себе роскошь личных пристрастий. Трудно объяснить, почему убили Артёма Весёлого, держали в лагере Заболоцкого, а про Пастернака он сказал: “Не трогайте небожителя!” Но велел арестовать его возлюбленную (пусть не забывается!). Оставил в живых Ахматову (“монахиню”, как он выражался), но арестовал её сына и мужа. Не дал печататься.
Прежде чем погубить Мандельштама, у него почему-то возникло