Дети и война
Информация - История
Другие материалы по предмету История
ы жизни
Виктория Викторовна Левецкая
В мае 1941 года мне исполнилось семь лет, и я с нетерпением ждала сентября, так как уже была записана в первый класс. Увы, в первом классе мне не суждено было учиться, через год начала со второго. Но это произошло уже совсем в другой жизни, разделенной пропастью блокады.
Мы с мамой жили в Детском Селе. Уже в июле августе жители начали покидать город, ленинградский поезд брали штурмом. В толчее при отъезде меня столкнули с перрона под колеса поезда, показалось, что упала далеко вниз, но испугаться не успела, тут же меня подхватили и вытащили чьи-то руки, втолкнув затем в вагон.
В Ленинграде мы поселились на улице Жуковского у моей любимой тети Зины. Она служила в Малом театре оперы и балета. Вместе с несколькими подругами-балеринами она не поехала в эвакуацию, а осталась в Ленинграде. Мама, работавшая ранее в госпитале, перешла в больницу имени Раухфуса, естественно, тоже ставшую госпиталем.
Какое-то время в доме сохранялись скромные запасы продовольствия. Хозяйственная мама получила по карточкам чечевицу, которую поначалу никто не хотел покупать. Потом она с гордостью вспоминала о своем мудром поступке, так как скоро в магазинах не осталось ни одной крупинки. Многого я еще не понимала. Как-то из последних яиц сделали омлет, я капризничала, обижалась, что меня заставляют его есть.
Все чаще при обстрелах спускались в бомбоубежище сырой подвал с облупленными стенами. Было скучно неподвижно сидеть при слабом свете маленькой лампочки. Наступила осень. В тот день на мне было легкое пальтишко и какие-то теплые ботики, по тревоге мы не успели добежать до подвала и остановились под аркой дома, прижавшись к стене. И сразу раздался оглушительный взрыв, я почувствовала, как мимо нас мчится горячий упругий воздух, волокущий за собой мелкий мусор, а затем пролетела и целая дверь? По счастью, нас не задевшая. Оказалось, что бомба разрушила соседний дом. Вернувшись домой, мы обнаружили, что окно у нас выворочено вместе с рамой и лежит на середине комнаты. Нашу маленькую семью приютил Михайловский театр, выделивший под проживание подвал в хозяйственном дворе с условием, что при необходимости он будет служить одновременно бомбоубежищем.
Вселилось туда сразу несколько семей, на деревянные скамейки положили листы фанеры, а сверху постели. С нами жили подруги тети. Самая близкая Ксана Есаулова с двумя племянниками Гошей и Германом. Небольшое свободное пространство было занято непременной печкой-буржуйкой.
Запомнились в эти дни на Невском широкие книжные развалы. Книги с удовольствием раскупали, что-то покупали и мы. При свете коптилки, сооруженной из гильзы от снаряда, читали вслух. Впервые тогда услышала Тома Сойера и Трех мушкетеров. Рано научившись читать, я охотно занимала избыток свободного времени этим увлекательным занятием. Взрослым было некогда. На полу репетиционного зала театра были натянуты сетки, которые следовало превратить в маскировочные. Для этого брали из горы заготовок крашенное в зеленый цвет мочало и просовывали в ячейку сетки, завязав узлом. Я часто присоединялась к этой нехитрой работе. После темного подвала здесь было особенно светло и красиво, но одновременно так холодно, что долго выдержать я не могла.
Помню, как-то Ксана прицепила бороду из мочала и, вытянув руку, прочла стих акына Джамбула, любимца Сталина: Ни одна пуля не упадет на наш любимый город Ленинград. Из перешептывания Зины с подругами я поняла, что на следующий же день Ксану куда-то вызывали и сделали строгое внушение. Впрочем, свою стукачку они знали, позднее Зина называла мне имя балерины, после войны получившей почетное звание.
В помещение нашего театра перешел театр Ленинского комсомола. К этому времени у нас, детей, организовалась своя компания. При редких спектаклях дружно отправлялись в дальний путь: нужно было пройти за кулисами, спуститься в оркестровую яму и оттуда через маленькую дверцу в почти пустой зрительный зал.
Спектаклей я помню три. Но наша любовь была безраздельно отдана Сирано. Конечно, не следует думать, что мы только и делали, что вели светскую жизнь ходили по гостям, читали хорошие книжки, наслаждались Ростаном. Основная и непрестанная мысль была о еде. Помню, как всё население подвала вышло на улицу и наблюдало красное зарево от горевших Бадаевских складов. Я уже начинала понимать безнадежные интонации взрослых, никаких запасов еды ни у кого не было, и если мы выжили, то не благодаря, а вопреки.
Мама и Зина были кокетливыми молодыми женщинами, в ход пошли их наряды. Теперь шляпки, блузки, колечки обменивались на продукты. Санитарка из маминого госпиталя брала вещи, на всё имелась своя такса, средняя мера кружка зерна пшеницы или половина буханки хлеба. На буржуйке в железной кружке варили кашу. Большим подспорьем стала театральная столовая, к которой мы были прикреплены и где на талоны давали суп. Суп был двух видов один из капустных листьев, другой из жиденько разведенных дрожжей, больше ничего не таилось в тарелках, но и эта еда была прекрасной. В праздничные дни в столовой выстраивалась большая очередь: каждому выдавали стакан лимонада - напитка на сахарине, подкрашенного для изыска в ярко-розовый цвет.
Приближался Новый год. К нам в подвал приходила поболтать пожилая дама. В красивой шубе, пахнувшая духами. В прошлом известная балерина, потом педагог-репетитор. К Новому году она раздобыла где-то ёлку и вместе с ней принесла ёлочные украшения. Однако