Десять самых жестоких монархов в истории
Информация - История
Другие материалы по предмету История
спринимала любой костер как веселое развлечение.
Когда-то на вратах Альгамбры тонкой арабской вязью была выведена надпись: "Я сад, созданный сном первых утренних часов". Фердинанд и Изабелла велели затереть ее и высекли девиз инквизиции: "Бойтесь Бога, ибо приближается час суда Его".
Мехмед Завоеватель (1451 - 1481)
В старых арабских сказках иногда сталкиваешься с какой-то совершенно особенной, не знающей границ жестокостью. Люди перечеркиваются ударом сабли так же легко, как письма -взмахом кисточки с тушью. Говорят, турецкий султан Мехмед Второй, покоритель Константинополя, когда позировал для итальянца Беллини, приказал отрубить одному из своих рабов голову, чтоб показать въяве художнику сокращение шейных мышц.
Тот же Мехмед ввел при османском дворе престранный для европейца обычай. Будучи сыном одной из султанских наложниц и опасаясь за свой престол, он уничтожил всех своих братьев. Происходило это примерно так. 18 февраля 1451 года Мехмед прибыл в старую османскую столицу Эдирне, где дал первый прием. Среди прочих, к нему с поздравлениями явилась молодая вдова его отца Мурада Второго. И султан был с ней весьма любезен. А в это самое время в гаремной купальне по его приказу был утоплен сын несчастной женщины - его девятимесячный сводный брат.
Обычай укоренился в османской истории. Большинство повелителей этой империи в раннем детстве резвились со своими братьями на женской половине, в отрочестве беседовали вместе с отцом, учились грамоте, - но, придя к власти, порой обливаясь слезами, порой с наслаждением мстя за юношеские обиды, - отдавали один и тот же приказ. Сам Мехмед Второй обосновал это в специальном законе от 1478 года: "Тот из моих сыновей, который вступит на престол, вправе убить своих братьев, чтобы был порядок на земле".
Беспощадный к сородичам, Мехмед тем более не знал жалости к врагам. После падения Константинополя 29 мая 1453 года, султан сказал своим воинам: "Мне здесь нужны только дома и крепостные стены. Остальное - вам". Весь Великий город был отдан на разграбление войскам. Современник пишет: "И тех, кто умолял о пощаде, турки повергали ограблению и брали в плен, и тех, кто сопротивлялся и противостоял им, убивали. В некоторых местах из-за трупов вовсе не было видно земли. И можно было видеть необыкновенное зрелище: стенание и плач, и обращение в рабство бесчисленных благородных и знатных женщин, девушек и посвященных Богу монахинь, несмотря на их вопли влекомых турками из церквей за косы и кудри, крик и плач детей, ограбленные святые храмы… В жилищах плач и сетования, на перекрестках вопли, в храмах слезы, везде стоны мужчин и стенания женщин: турки хватают, тащат в рабство, разлучают и насильничают..."
Так умирал Константинополь и рождался Истамбул. Сам султан въехал в город только на третий день и повелел - в знак ознаменования "победы над неверными" - обратить храм Святой Софии в мечеть.
Петр Великий (1682 - 1725)
Основатель Петербурга для людей русской культуры герой, разумеется, исключительный. Его образ - своего рода ключ к национальной истории. На протяжении почти двух столетий отношение к Петру становилось краеугольным камнем и национального самоощущения, и всего свода политических взглядов.
Описывая преобразования Петра, историки позапрошлого столетия предпочитали употреблять немодное нынче слово "революция". В конце прошлого века Станислав Никольский сказал: Отвечая на современный ему вызов цивилизации, Петр Алексеевич вздернул страну на дыбе преображения. Здесь все верно. И "дыба" - пыточный инструмент, и "преображение" - обретение нового лица.
Мы редко отдаем себе отчет, что Петр Великий - характер для русской монархии совершенно удивительный, на самом-то деле идеально подходит эпохе Возрождения, то есть сродственен тому же Юлию Второму, Лоренцо Великолепному, даже Чезаре Борджиа. Его жестокость - не жестоковыйность сама по себе, а действие, подгоняемое жарким дыханием цели (в данном случае - поместить Россию в круг мировых держав). Все, что мешало этому порыву, подлежало немедленному истреблению. Казнь тысячи стрельцов, десятков тысяч старообрядцев, допросы и пытки в Преображенском приказе князя Ромодановского, который мало в чем уступал умельцам из святой инквизиции - звенья одной цепи. Петр очень не любил, когда ему мешали. И последним, кто мешал, оказался наследник, Алексей Петрович, что-то вялое злоумышлявший против отца, но павший даже не от руки палача, а в крепости, под пыткой.
Надо чувствовать, что при Петре в России развернулась нешуточная борьба, и нелепо было бы видеть тут только противостояние старого и нового уклада. Еще в 17 веке, при Алексее Михайловиче, лучшая и самая глубокая часть "древлей Руси" ушла в церковный раскол. Раскольники ждали со дня на день явления Антихриста, и новый царь казался куда как удачным исполнителем на эту роль. Бороды брил, монастыри разорял, патриарха упразднил…
При Петре, как и во всякой революции, действовал закон ватаги. Со своими, поклонниками Европы, он бывал крут, бил, скажем, Меньшикова смертным боем. Наказывал, ссылал, но все-таки по большей части оставался дружелюбен. Здесь господствовали скорее товарищеские отношения. Хотя порой прорывалась азиатчина. Однажды подругу из Лефортовой слободы казнил, подозревая в измене…
И все-таки самый тяжелый крест этого царствования выпало нести простому российскому обывателю. Строительство столицы на болотах, вечные нетерпимые поборы, исчезновение сосло?/p>