Две смерти: князь Андрей и Иван Ильич
Статья - Литература
Другие статьи по предмету Литература
Две смерти: князь Андрей и Иван Ильич
Ранчин А. М.
Изображая смерть князя Андрея Болконского на страницах Войны и мира, Толстой обращается к банальной на первый взгляд паре метафор жизнь сон и смерть пробуждение. В виде чеканной формулы первая из двух метафор вынесена в заглавие драмы П. Кальдерона, Один из ее героев, король Басилио, заключает свой монолог словами: В этом мире каждый, // Живя, лишь спит и видит сон (Кальдерон де ла Барка П. Драмы: В 2 кн. / Пер. К. Бальмонта; Изд. подгот. Н.И. Балашов и Д.Г. Макогоненко. М., 1989. (Серия Литературные памятники). Кн. 2. С. 45 (хорнада 2, сцена 1)), а его сын принц Сехисмундо развертывает этот тезис, сплетая обе метафоры:
Жить значит спать, быть в этой жизни
Жить сновиденьем каждый час.
Мне самый опыт возвещает:
Мы здесь до пробужденья спим.
(Там же. С. 89 (хорнада 2, сцена 19)
Действительно, эти иносказания принадлежат общим местам, к литературной и культурной топике, однако их воплощение и функции в толстовском тексте совсем не тривиальны.
Тяжелораненый Болконский видит сон, в котором ему представляется смерть (страшное и безликое оно), пытающаяся войти в дверь, которую умирающий тщетно пытается затворить: Он видел во сне, что он лежит в той же комнате, в которой он лежал в действительности, но что он не ранен, а здоров. Много разных лиц, ничтожных, равнодушных, являются перед князем Андреем. Он говорит с ними, спорит о чем-то ненужном. Они сбираются ехать куда-то. Князь Андрей смутно припоминает, что все это ничтожно и что у него есть другие, важнейшие заботы, но продолжает говорить, удивляя их, какие-то пустые, остроумные слова. Понемногу, незаметно все эти лица начинают исчезать, и все заменяется одним вопросом о затворенной двери. Он встает и идет к двери, чтобы задвинуть задвижку и запереть ее. Оттого, что он успеет или не успеет запереть ее, зависит все. Он идет, спешит, ноги его не двигаются, и он знает, что не успеет запереть дверь, но все-таки болезненно напрягает все свои силы. И мучительный страх охватывает его. И этот страх есть страх смерти: за дверью стоит оно. Но в то же время как он бессильно-неловко подползает к двери, это что-то ужасное, с другой стороны уже, надавливая, ломится в нее. Что-то не человеческое смерть ломится в дверь, и надо удержать ее. Он ухватывается за дверь, напрягает последние усилия запереть уже нельзя хоть удержать ее; но силы его слабы, неловки, и, надавливаемая ужасным, дверь отворяется и опять затворяется.
Еще раз оно надавило оттуда. Последние, сверхъестественные усилия тщетны, и обе половинки отворились беззвучно. Оно вошло, и оно есть смерть. И князь Андрей умер.
Но в то же мгновение, как он умер, князь Андрей вспомнил, что он спит, и в то же мгновение, как он умер, он, сделав над собою усилие, проснулся.
“Да, это была смерть. Я умер - я проснулся. Да, смерть пробуждение!” вдруг просветлело в его душе, и завеса, скрывавшая до сих пор неведомое, была приподнята перед его душевным взором. Он почувствовал как бы освобождение прежде связанной в нем силы и ту странную легкость, которая с тех пор не оставляла его.
Когда он, очнувшись в холодном поту, зашевелился на диване, Наташа подошла к нему и спросила, что с ним. Он не ответил ей и, не понимая ее, посмотрел на нее странным взглядом.
Это-то было то, что случилось с ним за два дня до приезда княжны Марьи. С этого же дня, как говорил доктор, изнурительная лихорадка приняла дурной характер, но Наташа не интересовалась тем, что говорил доктор: она видела эти страшные, более для нее несомненные, нравственные признаки.
С этого дня началось для князя Андрея вместе с пробуждением от сна пробуждение от жизни. И относительно продолжительности жизни оно не казалось ему более медленно, чем пробуждение от сна относительно продолжительности сновидения (т. 4, ч. 1, гл. XVI).
Трактовка жизни как сна, а смерти как пробуждения для Толстого, очевидно, очень значима: Толстой дважды выражает этот мотив: сначала в размышлении князя Андрея, затем в авторском комментарии к сновидению и его последствиям для больного. Новизну полустертым метафорам придает их включение в событийный ряд: князь Болконский действительно засыпает, и во сне он не в силах предотвратить приход смерти, пытающейся войти через дверь. Он переживает собственную смерть во сне, умирает в пространстве сна и в этот момент пробуждается. Пробуждение, вызванное чувством собственной смерти, таким образом, является освобождением, спасением от реального, а не метафорического сна кошмарного, давящего, вызывающего холодный пот. Но кошмарная мнимая смерть, произошедшая с любимым толстовским героем во сне, в глубинном и глубочайшем смысле слова оказывается реальностью явью высшего, духовного рода, смертью плотского и душевного человека и рождением человека духовного. Князь Андрей пробудился не только от сна, но и от жизни. Душевная смерть и рождение Болконского нового, духовного я, ничем не привязанного к бренному, им покидаемому тварному миру, совершаются задолго до смерти физической. Однако пробуждение от сна и от жизни семантически приравнено к позднейшей телесной смерти: проснувшийся Болконский это уже другой человек, освободившийся от земных привязанностей, не боящейся кончины и видящий духовным взором сокровенное, прежде закрытое от него завесой. Это пробуждение-освобождение процесс, а не одномоментное событие, однако сознанию самого умирающего оно открывается как одномоментн