Воспоминания декабристов о следствии как исторический источник
Статья - История
Другие статьи по предмету История
Трубецким фактов подтверждается в большинстве случаев, что не следует искать сознательное стремление исказить истину там, где имеет место лишь субъективное восприятие действительности. Причиной столь разных оценок является несомненно то обстоятельство, что мы имеем дело с достаточно сложным источником.
Записки Трубецкого не представляют собой цельного, завершенного текста. Они состоят из нескольких частей, написанных в разное время, и дополняющих их отрывочных записей и замечаний на записки В.И. Штейнгеля. История текста и его публикаций была основательно исследована Н.М. Дружининым и В.П. Павловой. В.П. Павлова отметила, что основной текст условно делится на три части: первые две содержат сведения по истории тайных обществ и периоде междуцарствия и подготовки восстания 14 декабря. Третья посвящена аресту Трубецкого и следствию над ним. Эта часть выделяется уже тем, что при начале повествования об арестах автор переходит к изложению от первого лица, в то время как в предыдущем тексте говорит о себе в третьем лице.
Описание начального периода следствия у Трубецкого отличается множеством точно переданных подробностей. Так, он пишет, что на первом допросе 15 декабря 1825 г. генерал К.Ф. Толь предъявил ему показание, сказав, что оно принадлежит Пущину. В нем говорилось, что 14 декабря есть дело общества, которое имеет большую отрасль в 4 корпусе, дежурным штаб-офицером которого являлся Трубецкой. Трубецкой видел, что почерк не Пущина, но сделал вид, что не сомневается в его авторстве. Действительно, в своем первом показании, написанном, как он и вспоминал, собственноручно, Трубецкой утверждает, что показание Пущина о тайном обществе в 4 корпусе не соответствует действительности. Между тем, такого показания Пущина не только нет в материалах следствия, но и быть не может, так как Пущин был арестован день спустя, 16 декабря. В.П. Павлова справедливо указывает, что на самом деле это были показания Рылеева. В этой связи любопытно, что Рылеев сделал к ним приписку о чине и месте службы И.И. Пущина, а Трубецкой в записках вспоминал, как его спрашивали, где Пущин живет, у отца ли он теперь; такие вопросы не могли задать об уже арестованном человеке.
Трубецкой также описывал и другие обстоятельства первого допроса и разговора с Николаем I, например, как царь приказал ему написать жене, что он жив и здоров, и когда декабрист написал просто я жив и здоров, царь велел приписать вверху буду. Такое письмо, со вписанным над строкой словом буду, существует.
В.П. Павлова, комментируя записки Трубецкого, показала, что большинство упоминаемых им подробностей следствия находит подтверждение в следственных материалах. Причем стоит обратить внимение на то обстоятельство, что самое начало следствия - вторая половина декабря 1825 года - описано князем с точностью до дня, а затем он начинает сбиваться, сильно путает даты допросов. Может быть, именно первые дни так сильно врезались ему в память, но представляется, что в этот период Трубецкой мог вести какой-то не дошедший до нас дневник, которым и пользовался при работе над записками. Но и в дальнейшем, несмотря на путаницу в числах, сами допросы Трубецкой также помнил вполне отчетливо. Он сообщает, о чем в какой раз его спрашивали, перечисляет очные ставки. Действительно, можно сказать, что почти все его воспоминания подтверждаются следственными материалами. Но из последних видно также, сколь о многом князь умолчал. В своих записках он предстает перед нами как человек мужественный, уверенный в правоте своих убеждений, замученный тяжелыми допросами, после которых у него случаются приступы чахотки, и вместе с тем понимающий, что Комитет и все действия его ничто более как комедия, что участь моя и всех прочих со мною содержащихся давно уже решена в уме императора и что как бы дело ни шло, мне суждено сгнить в крепостном заточении. Тактику свою на допросах он описывает следующим образом: на вопросы я отвечал подробно, когда касалось это собственно моих предположений или действий, стараясь избегать утверждения показаний на другие лица.
Обратившись к следственному делу, мы видим совсем иную картину. Трубецкой защищался упорно и расчетливо. На первом допросе он дал понять, что не одобрял намерений Пущина и Рылеева, которые были сильно заинтересованы в его участии в восстании, что не желал кровопролития и считал восстание бессмысленным и невозможным. Притом каялся, что не предотвратил его с должной решительностью. Позже он пытался утверждать, что хотя и являлся одним из активнейших заговорщиков, но в глубине души не разделял их убеждений, в тайном же обществе оставался для того, чтобы следить за опасными замыслами, особенно Пестеля, и иметь возможность им воспрепятствовать, в чем его союзником был С. Муравьев-Апостол. Что же касается восстания в Петербурге, то он, Трубецкой, только выразил пассивное согласие на должность диктатора, так как понимал, что истинным предводителям - Рылееву и Оболенскому - нужен не он, а лишь его имя и чин, и не вмешивался в их распоряжения. Таким образом, Трубецкой пытался всю ответственность за 14 декабря переложить на товарищей, при том уверяя следствие в полном своем чистосердечии и раскаянии не только в прямых обращениях к Комитету, но и используя для этого переписку с женой. Вместе с тем, его характеристика собственного поведения не лишена правды: он действительно отвечал подробно на вопросы о своей роли в событиях, но в смысле оправдания. И хотя и предст?/p>