Фигура повтора: философ Николай Федоров и его литературные прототипы
Информация - Философия
Другие материалы по предмету Философия
? скончался.
* * *
Житийный образ Н. Ф. Федорова, каким он запечатлелся в сознании современников, это высшая эволюция того типа, который первоначально намечен Гоголем в тАЬШинелитАЭ: Башмачкин, прошедший дальнейшую школу нравственного и религиозного самосознания у героев Достоевского. Промежуточным звеном выступает князь Мышкин, в котором происходит повышение образа перепиiика из канцелярской крысы до тАЬкнязя-ХристатАЭ. Если Башмачкин это сентиментально-юмористическая пародия на средневекового перепиiика, раба и послушника Божия, то в Мышкине происходит восстановление первообраза: пародия еще раз переворачивается, и из маленького человека, робкого перепиiика, каким выступает Мышкин в iене испытания его каллиграфических способностей у генерала Епанчина, опять восстает святой. Недаром кульминация этой iены воспроизведение Мышкиным подписи тАЬсмиренного игумена ПафнутиятАЭ (XIV век).
Теперь, после возвышающей литературной переработки у Достоевского, типу маленького человека-спасителя остается только сойти со страниц и зажить своей собственной исторической жизнью... не иначе, однако, как вступив поначалу, как и положено тАЬперсонажутАЭ, в переписку с самим автором. Как известно, Н. Ф. Федоров впервые стал излагать свои идеи всеобщего воскрешения, которые молча вынашивал на протяжении многих лет, в письме к Достоевскому. Начатое в 1878 году, оно дописывалось уже после смерти адресата (1881), разрослось до 400 страниц и стало тем основным сочинением Федорова, которым и вошел он в историю философской мысли и святости.
Обращаясь от образа жизни к образу мыслей, мы опять-таки находим разительное сходство: федоровский тАЬвопрос о братстветАЭ тоже был подсказан бьющим в сердце вопросом Акакия Акакиевича вопросом ко всем, кто сильнее, веселее, ученее, богаче его: тАЬОставьте меня, зачем вы меня обижаете?тАЭ и в этих проникающих словах звенели другие слова: тАЬЯ брат твойтАЭ. И закрывал себя рукою бедный молодой человек, и много раз содрогался он потом на веку своем, видя, как много в человеке беiеловечья...тАЭ
Так и продолжают звенеть эти слова Акакия Акакиевича в сочинениях Федорова, вырастая в прокламацию ОБЩЕГО ДЕЛА: тАЬЭто вопрос о том, что нужно делать для выхода из небратского состояния. И в таком виде вопрос этот обязателен для всех сынов человеческих и тем более для крещеных во имя Бога всех отцов...тАЭ7
Оказывается, не только русская литература XIX века, по известному выражению Ф. Достоевского, вышла из гоголевской тАЬШинелитАЭ, но в какой-то мере и русская философия, с ее видениями вселенского братства и отцовства, тоже продолжает договаривать обиду и жалобу Акакия Акакиевича.
Правда, вопрос о воскрешении предков не звучит прямо в сознании Акакия Акакиевича. Оба наших героя не знали своих отцов. Федоров в раннем детстве был увезен от отца и больше никогда не встречал его. Башмачкин родился уже после смерти своего отца видимо, не совсем естественным образом, потому что и мать его во время родов, как отмечает Гоголь, была уже старуха (как библейская Сарра, рождающая Исаака). Но, в отличие от Федорова, Башмачкин был законным сыном своего отца и не только носил его фамилию и отчество, но и повторил его имя. тАЬНу, уж я вижу, сказала старуха, что, видно, его такая судьба. Уж если так, пусть лучше будет он называться, как и отец его. Отец был Акакий, так пусть и сын будет АкакийтАЭ. Удвоение имени символически обозначает то простое обстоятельство, что дети продолжают собой и в себе жизнь своих родителей и потому не столь обеспокоены бытием их праха вне себя, как это было в случае с Федоровым, носившим чужое отчество, лишенным имени родного отца и с детства от него отлученным. Воскрешение предков, которое для Николая Федоровича Федорова стало высшей и всеобщей задачей, для Акакия Акакиевича Башмачкина было данностью. Он сам Акакий и сам Башмачкин, то есть носит ту же фамилию, что тАЬи отец, и дед... все совершенно Башмачкины...тАЭ.
Так вопрос о пропавшем братстве, поднятый Акакием Акакиевичем, у Николая Федоровича переходит в вопрос о спасительном отцовстве.
Оба наших героя воспринимаются, пользуясь словами Н. Лосского, как тАЬправедники и неканонизированные святыетАЭ8, и их жизнь легко укладывается в жанр жития. Собственно, стилизацией жития, его иронической перелицовкой, и является повесть Гоголя; а литература о Федорове прямо выстраивается по житийному канону. Но оба святых, как выясняется к эпилогу, с какой-то мстительной изнанкой, грозящие кулаком человечеству, в буквальном и фигуральном смысле снимающие шинели и шубы с богатых и знатных людей: Башмачкин в своем посмертном бытии призрака, а Федоров в своих посмертно опубликованных сочинениях, где пророк всеобщего воскрешения клеймит ученых, богатых, прогресс, который якобы служит только отвлеченному знанию, бесполезной роскоши и чувственному комфорту. Как Башмачкин мстит эгоизму сильных и богатых мира сего, так и Федоров клеймит тАЬпраздностьтАЭ, тАЬкак матерь пороков, и солипсизм (или эгоизм), как отца преступленийтАЭ все тАЬученое сословиетАЭ, как тАЬпорождение праздности... и индивидуализматАЭ9.
Смерть и ее преодоление составляют центральный мотив и гоголевской повести, и философской системы Н. Федорова. В обоих случаях посмертное существование тАЬповтор неповторимоготАЭ мотивировано этически, необходимостью справедливости и воздаяния. В случае с Башмачкиным действует закон загробного возмездия, по которому чиновник, лишившийся шинели, посмертно отнимает шинели у своих мучителей. У Н. Федорова тоже действует фигура симметр?/p>