Творчество художника П.П. Кончаловского
Информация - Культура и искусство
Другие материалы по предмету Культура и искусство
?оддержана равнозначностью сближенных голов портретируемых (у Рембрандта они разобщены), общностью выражения их лиц. Открытое доброе лицо Кончаловского озарено светлой радостной улыбкой, гораздо более сдержанной, чем у Рембрандта. Несравненно сдержаннее и жест руки с бокалом, твердо лежащей на столе. В совершенно ином плане, чем у Рембрандта, представлена и жена художника. Улыбка, осветившая ее лицо, проще, демократичнее, чем у Саскин. Соответственно проще и костюмы. В них нет ни парадного блеска, ни драгоценных украшений (как в картине Рембрандта). Они скромны, хотя по-своему праздничны и красивы. Композиция Кончаловского относительно сдержанна и устойчива. В ней ясно обозначен геометрический центр (бокалом жены), но она не статична. Внутренней приподнятости образов вторит, в частности, движение ритмически согласованных рук, как бы опоясывающих группу. Ритмическое нарастание действия идет и по диагонали от нижнего правого угла, через руки с бокалами к повернутому в профиль лицу О. В. Кончаловской.
Исходя из внутренней концепции образа (она сложилась в воображении мастера еще до того, как он начал писать портрет). Кончаловский решал и цветовой строй произведения. Ему хотелось, чтобы в портрете не было никакой яркости красок, чтобы весь он был насыщен тоном, светотенью. Он стремился уже не тАЬделатьтАЭ предмет, не передавать признаки его вещности, как это часто бывало раньше, а тАЬписатьтАЭ, вводить портретируемых в окружающую их среду. И тут Рембрандт, конечно, сыграл решающую роль. Глубокий золотисто-черный бархатный колорит, нежесткая, но энергичная фактура, созданная пастозной цветовой кладкой, очень живая светотеневая игра все это необычайно повышает эмоциональную звучность портрета. И все это, бесспорно, от Рембрандта. Однако и здесь Кончаловский, в конечном iете, оставался самим собой. При внимательном рассмотрении живописной ткани его картины мы убеждаемся, что и в ней много нового, совсем не рембрандтовского. В особой устойчивости, материальной весомости основных цветовых форм, их относительно четкой разграниченности, обозначении рубиново-красным пятном бокала геометрического центра картины, в подчеркнутой объемности фигур, четко отделенных от фона, по-прежнему угадывается Сезанн. Однако и Сезанн н Рембрандт забываются, когда мы всматриваемся в лица портретируемых, вылепленные специфически неповторимой кладкой коротких энергичных мазков белой, желтой, красной, коричневой красок, когда мы прощупываем взглядом свежо и оригинально переданную ткань одежды, писанную тАЬмногосоставнотАЭ, большим количеством сходных по тональному звучанию цветов. Так, дивный бронзовый отлив бархатного платья Ольги Васильевны (специально сшитого для этого портрета) был достигнут очень сложным и смелым сплавом коричневых, охристых и желтых (вплоть до индийской желтой) топов.
Словом, при своей видимой близости известному классическому образцу тАЬАвтопортрет с женойтАЭ, в сущности, совершенно самостоятельное произведение, знаменующее очень серьезный сдвиг в творчестве мастера. И совершенно понятно, почему Кончаловский, как он впоследствии вспоминал, мучительно вынашивал и необычно трудно писал это произведение: долго тАЬустраивалтАЭ композицию, бесконечно переделывал отдельные куски, не раз бросал и заново начинал работу, волновался за будущее тАЬвплоть до сомнений в своих силах, в уменьи осилить задачутАЭ.
Задача была осилена. Тем не менее, художник на протяжении нескольких ближайших лет все еще тАЬштудируеттАЭ Рембрандта. Рембрандтом веет от великолепного портрета О. В. Кончаловской 1925 года и особенно от тАЬАвтопортретатАЭ (с больным ухом), написанного в 1926 году. В последнем отчасти чувствуется и Ван Рог. Кажется, будто художник вспомнил некогда сказанные Ван Гогом слова: тАЬКосвенным образом вернуться к Рембрандту вот, быть может, самый прямой путьтАЭ, и решил воскресить в своем автопортрете широко известные автопортреты этих двух великих мастеров. При взгляде на выступающее из густого мрака болезненно одутловатое лицо пожилого мужчины, обвязанное шарфом, образующим на голове некое подобие чалмы, мы невольно вспоминаем Рембрандта, каким он изображал себя в поздних автопортретах. Близость эта усилена и рембрандтовской светотенью, и золотистым тоном карнации, и тАЬмузейнотАЭ-желтоватым отливом белой сорочки, и плотной, пастозной цветовой кладкой. С Ван Гогом роднит композиция, напоминающая знаменитый тАЬАвтопортрет с перевязанным ухомтАЭ. От Ван Гога и эмоционально острый напряженный колорит красновато-оранжевого шарфа. Но перед нами и здесь, прежде всего сам Кончаловский. Его характерно русское лицо с неповторимым внутренне выразительным прищуром. И, несмотря на кажущееся абсолютное сходство живописной манеры с приемами великих мастеров, его специфический способ письма, обнаруживающий себя при более внимательном знакомстве с холстом. Это произведение интересно как одна из первых попыток мастера тАЬпозондироватьтАЭ психологические пружины портрета, кои были столь сильны у Рембрандта и Ван Гога.
Как и в тАЬАвтопортрете с женойтАЭ, Кончаловский не подражает классикам. Он учится у них. И одновременно как бы спорить с ними, и небезуспешно. Художник любил спорить. Он говорил, что ему доставляло особенное удовольствие спорить с самой действительностью, с самой жизнью. Под таким тАЬспоромтАЭ подразумевалось не модернистское противопоставление искусства жизни, а стремление как можно полнее и оригинальнее отразить ее.
Одним из самых плодотворных результатов подобного тАЬспор