«Дворянское гнездо»: судьба сословия (по произведениям русской классики)
Сочинение - Литература
Другие сочинения по предмету Литература
ал произведения датирован 5 декабря 1820-го.
То, что в "Евгении Онегине" дано поэтически емко и лаконично, теперь расписано во всех возможных деталях и имеет более отдаленную во времени авторскую оценку. Можно реконструировать жизнь сословия от верований и философии, политических процессов, службы и семейных укладов до столь значимых тогда ритуалов: бал, дуэль, светский прием, визиты, охота, театральное представление, одежда и форма, своеобразная риторика, культура пиршеств, клубные уклады и прочее все это дано энциклопедически подробно и в большей части удивительно достоверно. Но не только в этом видится связь с пушкинским романом. Толстой развивает и пушкинскую философию дворянской судьбы и культуры. В 60-е годы, в годы пресловутого нигилизма, Толстой почти возрождает понятия дворянской чести и долга, фамильной гордости и высокого служения царю и отечеству, показывает культурный расцвет сословия. Толстой восстановил почти утраченное обаяние дворянства, его привлекательность. После плеяды героев-атеистов в литературу возвращаются религиозные искания, показано тесное сплетение в дворянстве веры и поисков себя в земной жизни. К Пушкину ведут и толстовские идеи народности: диалектика сословий здесь преобладает над межсословными противоречиями и борьбой.
Требовалось определенное отстранение от эпохи, дистанция, чтобы так полно и исторически взвешенно передать жизнь сословия почти пушкинской поры. Ведь даже и Пушкин не показал энциклопедически, может быть, самые ключевые повороты истории на своем веку: война 1812 года и восстание декабристов остались поэтическими образами, но не такими картинами, которые Пушкин создает, рисуя Петра или Пугачева.
В еще большей мере веяния времени сказались на идейной стороне толстовского повествования: уже ищется истина в мироощущении простолюдина, Платон Каратаев оказывается почти средоточием авторского идеала, в то время как у Пушкина народный характер скорее ценен своей энергией, даже этикой, но время искать в нем истину еще не настало. Поэтому, скажем, Пугачев все же призван к покаянию, а не оправдан, а сподвижники Дубровского так и останутся ворами. Для Толстого же именно в Каратаеве сильна истина в положении человека в этом мире, в движении к Богу, а в герое-дворянине как раз меньше присутствие истины, но сильна привлекательность и глубина развития. Скорее всего, идеальное положение человека раскрылось Толстому в облике Пьера Безухова, каким он показан в плену приниженное и почти юродивое внешнее состояние, невольное опрощение, потеря всякой власти и независимости в обществе и выработанная дворянской культурой сложность и решительность сознания, активность переживания, то есть именно то, чего не хватает в характере Каратаева. Это уже идеал и сугубо толстовский и навеянный новой, не пушкинской эпохой.
Сложность в описании толстовской картины сословия не только в чрезвычайной подробности (подобное описание выходит за рамки нашей жанровой задачи), но и в малой тенденциозности автора, как бы это ни показалось противоречащим с привычным определением Толстого как назидателя и учителя жизни. Назидательность Толстого направлена не в сословное, социальное русло, а собственно к личной позиции, судьбе и ответственности человека. Тема сословия скорее стоит обширным фоном этих исканий. Поэтому у Толстого нет грибоедовской сатиры на общество, нет социальных обобщений, подобных Гончарову, нет вообще революционного отношения к государству и обществу. Очевидна философия истории, но не философия общественных структур. По Толстому, само бытие человечества уподоблено некоему волнообразному движению (война движение масс с Запада на Восток и обратно), отражающему и волю Всевышнего, и в этих гигантских координатах может затеряться чисто сословное положение.
Тем не менее, есть некоторые очевидные оценочные позиции в отношении сословия дворян.
Прежде всего, это средоточие власти. Знатный дворянин подобен удельному князю, который в своем имении и в своей судьбе воплощает абсолютную волю и даже стиль жизни. Поэтому так важны описания стариков носителей родовой власти. Владельцы тысяч и десятков тысяч душ выведены в князе Болконском и графе Безухове, даже во все более беднеющей фамилии Ростовых. С другой стороны это носители собственно государственной власти, руководители войска Кутузов, Багратион, Бенигсен, руководители гражданских ведомств, министры, дипломаты, губернаторы, наконец сам император Александр I. Все это и есть элита дворянства как сословия властного. Эти люди могут отдать приказ о начале военных действий, о реформе государства, в том числе и самого дворянского сословия, о характере повинностей и привилегий других сословий, наконец, и о самой судьбе личности (приказ Растопчина и казнят Верещагина, слово Сперанского и князь Андрей назначен руководителем в комиссии по составлению законов, решение императора и незаконнорожденный Пьер получает отцовский титул и наследство и пр.).
Толстовская тенденция в том, чтобы показать призрачность претензий человека на полную власть даже над самим собой, поэтому и воля дворянина не всегда выполнена в полной мере. Так, Пьер затевает решительные преобразования в своих имениях, ведет даже к освобождению от крепостной зависимости, но управляющие, старосты, священники, богатые крестьяне-кулаки так поставят дело, что из благих начинаний выходит только усиление гнета. Старик граф Ростов всецело окажется в зависимости от своего управляющего Митеньки, а в ко?/p>