Учебники

Социальное прогнозирование

Часть IV. ПРИКЛАДНАЯ СОЦИАЛЬНАЯ ПРОГНОСТИКА. ПРОГНОЗИРОВАНИЕ КОНКРЕТНЫХ ПРОБЛЕМНЫХ СИТУАЦИЙ НА ПРИМЕРЕ ОДНОЙ СТРАНЫ (РОССИИ)

Лекция 14. ПРОГНОЗЫ В СФЕРЕ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ СОЦИОЛОГИИ (СОЦИОЛОГИИ ТРУДА)

В 1991—1995 гг. сектор социального прогнозирования Института социологии РАН реализовал очередной исследовательский проект “Перспективы трансформации России: экспертный сценарно-прогностический мониторинг” (одноименная монография издана Центром общественных наук МГУ в 1998 г.). Проект предусматривал трижды повторенный панельный опрос экспертов и разработал серии прогнозных сценариев на этой основе. В данной лекции кратко излагаются результаты этого исследования.

Напомним еще раз логический алгоритм технологического прогноза: система количественных и качественных показателей исходной (базовой) модели и прогнозного фона. Экстраполяция динамических рядов этих показателей в будущее с целью выявления назревающих проблем (трендовая модель поискового прогноза). Нормативная разработка тех же показателей по заранее заданным критериям оптимума с целью выявить возможные пути решения таких проблем. Рекомендации сфере социального управления путем сопоставления данных поискового и нормативного прогнозов. Никаких предсказаний, только “взвешивание” возможных последствий напрашивающихся решений.

Допустим, вам, как заведующему сектором социального прогнозирования какого-то НИИ, заказали долгосрочный прогноз (на 20 лет) ожидаемых и желаемых изменений в экономике России. Какие показатели заложите вы в исходную модель и что порекомендуете российскому правительству?

Возможных показателей — сотни и тысячи. Из них нужно отобрать десяток-другой ключевых, которые нетрудно было бы детализировать на любом уровне конкретизации. В случае с Россией было бы напрасным трудом использовать стандартные показатели глобального, регионального или локального уровня: получится картина, далекая от реальной действительности. Слишком велика специфика, возникшая в результате краха реализованной утопии казарменного социализма. Попытаемся индицировать это понятие — представить его в виде упорядоченной совокупности показателей.

Напомним, что российское бытие XX века вопреки истмату (историческому материализму) целиком определилось утопическим сознанием. Кучка фанатиков-утопистов, дорвавшись до власти, навязала стране сказку, сделанную былью. Сказка, в самых общих чертах, опиралась на три догмы-постулата:

1. Дестратификция общества, превращение его из классового в бесклассовое, “социально-однородное”.

2. Демаркетизация экономики, замена рынка Госпланом.

3. Демонетаризация финансов, замена реальной (конвертируемой) валюты “дензнаками”, которые печатаются в любых потребных количествах для контроля над распределением товаров и услуг с целью перехода затем вообще к бесконтрольному распределению “по потребностям”.

Именно такую программу большевики попытались реализовать в 1918—1920 гг. и потерпели крах, восстановив против себя практически всю страну. Потому что все три пункта программы оказались несбыточными, утопическими.

Классовая структура общества (любого человеческого общества на любом уровне детализации — до производственного или соседского коллектива, компании или любой другой малой социальной группы включительно) остается незыблемой, что с ней ни делай. Меняется только характер классов, а сами они как были, так и остаются. Можно истребить феодальную аристократию, буржуазию, крестьянство. Неизбежно исчезнут предприниматели, инициативные добросовестные рабочие, рачительные хозяева, подлинная интеллигенция. Их место займут надзиратели и батраки-люмпены, офицеры и солдаты гигантского “вселенского стройбата”, в который обратится страна.

Никуда не денется высший класс — 1—2% населения, в руках которого практически вся власть и львиная доля богатств страны. Только вместо аристократии он будет называться сначала “номенклатурой”, а затем “новыми русскими”. Никуда не денется высше-средний класс — еще десяток-другой процентов, составляющих состоятельные, зажиточные семьи (в СССР и сегодняшней России он “съежился” до менее десятка процентов). Останется средний класс людей со средними по стране доходами. В благополучных странах он составляет подавляющее большинство населения. В сегодняшней России это считанные проценты, т.к. формально почти половина населения относится к беднякам низше-среднего класса (правда, тут вносит свой вклад “теневая экономика”, существенно меняющая реальные доходы, не говоря уже о повальном воровстве). Наконец, останется низший класс нищих. В благополучных странах он составим по масштабам с высшим. В сегодняшней России это формально каждый третий (с теми же поправками на “теневую экономику” и воровство).

Всякое посягательство на рынок тут же влечет за собой появление “черного рынка” соответствующих масштабов и квазиказарменное распределение товаров и услуг не по труду, а “по чинам”, с тотальным дефицитом всего и вся, с километровыми очередями, с резким обнищанием населения, поскольку цены на “черном рынке” гораздо выше.

Наконец, замена валюты “дензнаками” тут же порождает чудовищную инфляцию, обесценение пустых, ничем не обеспеченных бумажек, переход к бартеру — натуральному обмену товарами и услугами, что еще более ухудшит положение основной массы населения.

Все это в полной мере испытало на себе население России в 1918—1920 гг., которое восстало против этого и вынудило утопистов начать упоминавшуюся в первых лекциях (“перестройка № 1”) новую экономическую политику. Но поскольку НЭП оказался смертельной угрозой для новой аристократии — номенклатуры, в 1929 г. была предпринята вторая попытка сделать только что рассказанную сказку былью. К несчастью для населения страны, на сей раз она увенчалась успехом. Получилась нежизнеспособная, но, как ни парадоксально, очень живучая система, из которой, как уже рассказывалось, мы еще пять раз — от Хрущева до Горбачева — тщетно пытались выйти. И нет уверенности, что выйдем в седьмой раз, хотя пытаемся вот уже второй десяток лет. Нежизнеспособная потому, что с казарменным положением общество мирится только во время войны. Ибо казарма — это принудительный труд, принудительная идеология и специфичные казарменные отношения, известные под названием “дедовщина”. Принудительный труд неизбежно порождает имитацию труда по принципу: “солдат спит, а служба идет” (“видимость работы за видимость зарплаты”). Именно поэтому мы проиграли гонку вооружений и третью мировую войну (“холодную”) с противником вчетверо более богатым и на порядок превосходившим нас технологически. Принудительная идеология практически возможна только при непрерывном массовом терроре, который дошел при Сталине до предела физических возможностей, слабеет террор — начинается “дезидеологизация” населения, которая выражается в тотальной деморализации (оподлении), дезинтеллектуализации (оглуплении) и патопсихологизации (остервенении) людей. Что и видим воочию. Наконец, “дедовщина” подразумевает всесильных “паханов”, их прихлебателей — “шестерок” и жуткую участь “опущенных” на страх всем остальным, чтобы повиновались беспрекословно. Как в тюремной камере. Ну, кому такое может понравиться, кроме “дедов”? Такая система не просуществовала бы и месяца, если бы “камера-казарма” не уравновешивалась “сказкой-утопией”.

Во всех странах с низкоразвитой экономикой (включая СССР-Россию) не имеет работы — по меньшей мере, постоянной работы — каждый третий. А в СССР безработицы, как известно, не было. Были “избыточные” (фиктивные) рабочие места — более 30 миллионов на 130 миллионов трудящихся. Человеку гораздо приятнее получать грошовую зарплату, чем такой же величины пособие по безработице. Поэтому даже сегодня за такую систему голосует 30—40% избирателей. Хотя чудовищная скрытая безработица никуда не делась, ибо что такое зарплата, равная или даже меньше пенсии для десятка-полутора миллионов работающих?

Во всех странах сегодня — зарплата (пусть даже очень высокая), а завтра — конверт с уведомлением об увольнении. А в СССР везде и всюду 2 и 16 числа каждого месяца — “получка”, совершенно независимо от экономической эффективности предприятия, учреждения, организации до банкротства включительно. Короче, “пайка” — как в казарме или тюрьме, всегда и при всех условиях. Не беда, что платят не деньгами, а “дензнаками”. Не беда, что такое жалованье — как подаяние нищему (в смысле суммы). Главное — гарантированно, с уверенностью в будущем. Разве это не привлекательно для десятков процентов людей по сей день?

Во всех странах плохой работник получает меньше хорошего. И ему постоянно грозит увольнение. А в СССР зарплата зависела только от должности. А должность — только от хороших или плохих отношений с начальством. И — никаких увольнений даже при длительных запоях, прогулах, отъявленной халтуре, старческом маразме. Разве это не кисельные реки и молочные берега даже при 120 р. на двоих?

Вот почему шесть раз пытались “работать как в СССР, а жить как в США”. И очень огорчались, что не получается. Теперь пытаемся в седьмой раз...

Трагедия сегодняшней России в том, что на место выжившей из ума “номенклатуры” пришел всевластный высший класс, в котором решающую роль, помимо верхушки открыто уголовной мафии, сросшейся с коррумпированной частью госаппарата, играют так называемые компрадоры-торговцы национальным богатством страны, складывающие выручку на тайные счета в зарубежных банках. В “банановых республиках” это — торговля бананами, кофе, кокой, другими наркотиками. В России — нефтью, газом, металлом, лесом. Подумайте только: сотня олигархов с несколькими миллионами их прихлебателей получает от продажи нефти и газа примерно столько же, сколько остальные 144 млн. населения!

Соответственно определяются перспективы развития экономики. Как ни старайся, а через 10—20 лет будешь в Колумбии: 1—2% компрадоров, 8—10% их прихлебателей, засилье мафии и беспросветная нищета остальных 90%.

Заметим также, что Колумбия — послушная игрушка в руках США и транснациональных корпораций, которые умело заботятся о том, чтобы Россия не свернула с “колумбийского пути”. Их “агентов влияния” у нас хоть отбавляй — до самых известных политических деятелей включительно.

Можно, конечно, дернуться “влево” и в одночасье покончить с насквозь криминализированной экономикой.

Достаточно вновь призвать к власти коммунистов. Но тогда мгновенно попадешь из Колумбии в КНДР с тамошним массовым голодом и террором. Образно говоря, снова вернешься в 1984 год, откуда снова дорога либо к 1991-му, либо к 1937-му.

Можно дернуться и “вправо”, призвав к власти наших доморощенных нацистов. Тогда попадешь в Сараево, точнее, в Косово. И ужасы Гражданской войны 1918— 1921 гг. померкнут в сравнении с новой войной. Тем более что НАТО и прочие супостаты отнюдь не останутся в стороне, помогут стереть русских с лица земли, как сербов в Косово.

А нет ли альтернативных путей в будущее? Ведь не одна же Россия пытается выйти из казарменного положения. Чтобы не говорить о Венгрии, Чехии, Словении и других сравнительно более развитых странах, давайте вспомним о Словакии — отсталом захолустье Чехословакии, еще весь десяток лет назад неотличимой от Закарпатной Украины и вообще от СССР. Словакия и сегодня отстает от Чехии. Но — гораздо меньше, чем мы от Словакии. В чем дело?

Прежде всего, конечно же, дело в политике, в структуре и характере высшего, правящего класса. (Этому мы посвятим следующую лекцию.) Кроме того, Словакии не надо было, в отличие от СССР, тратить на “оборонку” 88 копеек с каждого рубля национального дохода. Не надо решать колоссальный сложности проблему ставшего ненужным в прежнем объеме военно-промышленного комплекса, составляющего три четверти национальной экономики. Мы ее решили хищнически: вместо конверсии на мирные рельсы развалили ВПК и раздали задарма оставшиеся жирные куски кучке “новых русских”, которые постарались сделать из этих кусков возможно больше миллиардов долларов, переправленных на тайные счета в зарубежных банках. Навести порядок в этой сфере не поздно и сейчас, но это — особая проблема.

Главное же, Словакия, как и все цивилизованные страны, сделала упор на массовое предпринимательство, способное дать рабочие места растущим десяткам процентов трудоспособного населения — не только самим предпринимателем, но и их наемным работникам. Однако простым указом-приказом массовое предпринимательство не возродишь. Для этого необходима специальная экономическая политика режима наибольшего благоприятствования массовому предпринимателю.

Вновь обратимся к воображению читателя и попросим его представить себе следующую невообразимую ситуацию. Допустим, все до единого американские избиратели в пику бывшему СССР единогласно решили преобразовать США в новый СССР. Все конгрессмены единогласно утвердили соответствующие поправки к Конституции США, подтвержденные президентом. Частная собственность упраздняется. Все фермеры объединяются в “колхозы” и ставятся под контроль вашингтонских чиновников. Все корпорации упраздняются и образуют учреждения, работающие по плану и по решениям вашингтонских чиновников. Вместо Штатов образуются союзные республики “Новая Испания”, “Новая Африка”, “Ирокезия” и пр., причем белых “англоязычных” всюду ставят на положение турок в Германии. Что получится?

Получится СССР № 2, но только ценой нескольких десятков миллионов расстрелянных или посаженных в концлагеря и ценой полного расстройства экономики, на развалинах которой со временем вырастет нечто, напоминающее советскую экономику 70-х годов. Нечто подобное происходит сегодня в республиках бывшего СССР — только в обратную сторону: от СССР к США 1930-х годов, а во многом — и к США образца второй половины XIX века.

Разберемся в этом процессе детальнее. Давно известно: чтобы человек начал как следует трудиться, необходимо какое-то побуждение, стимул. Безразлично, какой: позитивный, в расчете на материальное или моральное поощрение либо негативный, из страха перед нежелательными последствиями. Позитивный “работает” сравнительно слабо, потому что, по русской пословице, из спасибо шубы не сошьешь, богатым тоже вряд ли станешь (для этого нужен, как минимум, обман или удачная игра — биржевая или любая другая азартная, а как норма — преступление). Остается негативный, а позитивному отводится роль чисто вспомогательного. Долгие тысячелетия человечество решало эту проблему жесткой регламентацией — ритуализацией труда. За соблюдением ритуалов строго следило всесильное в тех условиях общественное мнение окружающих. Оно жестоко карало за малейшее отступление от принятых стереотипов — вплоть до травли, изгнания, линчевания. Опыт показал, что эффект стократно усиливается, когда подкрепляется идеологией, сурово осуждающей леность, недобросовестный труд. Истории известны две наиболее развитые идеологии подобного типа: “конфуцианская”, породившая “трудоголизм” (по аналогии с “алкоголизмом” — “заболевание трудом”, превращение труда в самоцель, в высшую добродетель), современного Китая, Индокитая, Кореи, Японии; “протестантская”, породившая такой же “трудоголизм” в странах северо-западной Европы и Северной Америки. Все остальное на этом фоне выглядит, мягко говоря, чтобы никого не обижать, гораздо менее трудолюбивым. История человечества знает также попытки преодолеть леность и недобросовестность людей принуждением. Но эти попытки не дали желаемых результатов, потому что ответом на принуждение была имитация труда: человек вроде бы работает, а результаты — плачевны. Именно на этом обанкротились сначала рабовладельцы, потом феодалы. Но затем было совершено открытие, которое заставило более или менее добросовестно трудиться самых недобросовестных. Был открыт, наряду с другими рынками, рынок труда. Предлагай, как продавец, свои рабочие руки. Может быть, кто-нибудь купит их. Если же покупка оказывается неудачной — от нее просто отказываются, и продавец становится безработным. Предложение всегда и всюду намного превышает спрос. Как уже упоминалось, работы не хватает, как минимум, каждому десятому даже в странах с высокоразвитой экономикой и почти каждому третьему в слаборазвитых странах. Так что приходится, как говорят русские, выкладываться (сами они очень не любят этот глагол) — иначе уйдешь отдыхать без денег. Ничего более эффективного человечество не придумало. И, казалось, не надо придумывать: эффект поистине колоссальный!

Однако нашлись люди, которые вознамерились перекрыть и этот эффект. Вместе со всеми рынками они упразднили и рынок труда. Позитивный и негативный стимулы поменяли местами: первый сделали основным, второй — вспомогательным (максимальная санкция — официальное замечание). Страх перед безработицей тоже упразднили вместе с самой безработицей: дали каждому конституционное право на труд и даже больше — рабочее место согласно полученному образованию. Труд объявили “делом чести, доблести и геройства”, награждая за него орденами и медалями как за подвиги на войне. И были уверены что при таких условиях люди станут большими “трудоголиками”, чем китайцы или японцы.

Они жестоко ошиблись. Люди охотно (поначалу) шли на собрания, где оживленно обсуждали, как лучше работать. Но работали все хуже. Часто опаздывали или не выходили на работу совсем (зарплата-то все равно гарантирована, сохранение рабочего места — тоже). На работе часами шли перекуры и чаепития: идут как бы по инерции и по сей день, куда ни загляни. А то, что производилось, ужасно по качеству. Пришлось срочно заменять позитивные стимулы негативными (хотя лозунги о “доблести и геройстве” оставались в силе до полного краха в 1991 г.), причем в наиболее грубой, примитивной форме: страхом перед тюрьмой и расстрелом. Естественно, последовала защитная реакция — самая бессовестная имитация труда. Она подписала смертный приговор коммунизму. Так же, как ранее рабовладению и феодализму.

Можно сколько угодно спорить о преимуществах капитализма или социализма. Но факты — упрямая вещь. И они налицо.

Факт № 1. Толпы вполне работоспособных праздношатающихся на улицах всех без исключения городов бывшего СССР в рабочее время. И кучки часами блудословящих, где придется, на предприятиях. В Москве на 10 млн. населения таких праздношатающихся было не менее 2 млн., из них только половина — пенсионеры, а также свободные от работы или приехавшие в Москву в отпуск, остальные — сбежавшие с места работы или учебы: почти каждый пятый из работающих или учащихся! Можно возразить, что праздношатающихся и блудословящих не меньше в каждом городе мира, начиная с Нью-Йорка. Но там их “подкрепляет” высокая эффективность труда остальных. Ничего подобного нет и быть не может при “социализме”.

Факт № 2. Американская фермерская семья способна прокормить, помимо себя самой, еще сотню семей (если считать вместе с экспортом продовольствия). Советская колхозная или совхозная семья кормила впроголодь, помимо себя, всего четыре семьи, и без значительного импорта продовольствия массовый голод был бы неизбежен. Американская рабочая семья снабжает всем необходимым, помимо себя, еще десяток семей и тоже обеспечивает весьма значительный экспорт. В бывшем СССР, напротив, две рабочих семьи, худо-бедно снабжали товарами первой необходимости себя и третью семью, причем без импорта промышленных товаров положение вообще было бы ужасающим. Сравнивайте сами.

Факт № 3. Советское правительство пыталось стимулировать качество продукции лозунгами типа “советское — значит, отличное” и официальным присвоением “Знака качества” сколько-нибудь конкурентоспособным на мировом рынке товарам. Но факт остается фактом: к 1985 г. в среднем лишь 27% Товаров могли претендовать на такую оценку. Это означает, что из каждых четырех изделий — все равно, каких: от авторучек и часов до автомашин и самолетов — лишь одно было сделано добросовестно; еще два были заведомо плохого качества и быстро выходили из строя, а четвертое изначально было негодным и всучивалось покупателю обманом. И с такой экономикой “социализм”, как угрожал в свое время Хрущев, вознамерился “похоронить капитализм”!

Факт № 4. Всюду, где работа сравнительно высокооплачиваема и престижна, но не требует больших трудовых усилий, позволяет легко имитировать трудовую деятельность, два-три, три-четыре, а то и пять-десять “работников” (в кавычках) вместо одного в нормальных условиях. Даже если работа низкооплачиваема и низкопрестижна, но позволяет часами болтать по телефону, проводить время в бесконечных перекурах и чаепитиях (это, как правило, почти любая работа служащего — от сторожа до секретаря) — и то все вакансии заняты, причем не редко на каждую стремятся “воткнуть” двоих-троих. С другой стороны, там, где требуется напряженный труд — за станком, за рулем, за прилавком (обслуживание огромных очередей), на стройке, на агроферме — миллионы незанятых вакансий. К 1985 году далеко не каждый станок был загружен даже в одну смену, а в две другие вообще, как правило, простаивал. В среднем каждая пятая автомашина — от грузовика до автобуса — стояла в гараже без шофера. На стройках недоставало каждого шестого строителя. К одному кассиру вместо четырех или к одному продавцу вместо двух выстраивались длинные очереди. Скот на агрофермах жестоко страдал из-за нехватки не только кормов, но и обслуживающего персонала. Всего в масштабах бывшего СССР насчитывалось до 16 млн. таких незаполненных вакансий. Зато на другом полюсе насчитывалось вдвое больше “избыточных” работников, занимавших никому не нужные синекуры.

Удивительно ли, что конечным продуктом такой экономики явился типичный “советский человек”, скверно питающийся и скверно одетый, сквернейше живущий в скверном жилье, знающий, что никакие трудовые усилия не принесут ему ничего, кроме, в лучшем случае, еще одного почетного значка на грудь или еще одной почетной грамоты в рамку на стенку. Что если он выработает вдвое-втрое-вдесятеро больше, ему тут же вдвое-втрое-вдесятеро снизят расценки за работу и он получит “как все”, т.е. столько же, сколько лентяй-сосед, проболтавший все рабочее время в “курилке” или за чашкой чая, поэтому возлагающий все надежды на то, что удастся урвать “сверх зарплаты” — все равно что и все равно как, включая взятку и воровство. Разве его можно винить за это и презирать?

Об отношении “советского человека” к труду свидетельствуют популярные пословицы и поговорки, прочно вошедшие в народный фольклор последних десятилетий и известные всем так же хорошо, как христианину “Отче наш”: дураков работа любит, работа не волк — в лес не убежит, солдат спит — а служба идет (этот афоризм мог бы служить девизом “казарменого социализма” вместо бреда о неизвестно каких пролетариях, соединяющихся неизвестно с кем), наконец, квинтэссенция “социалистической экономики” — видимость работы за видимость зарплаты, предельно точно выражающая суть дела. И с такой экономикой вознамерились одолеть противника (НАТО), намного более могучего экономически. Удивительно ли жалкое фиаско конца 80-х — начала 90-х годов?

Теперь попытайтесь войти в положение любого президента или министра любой из 15 республик, возникших на развалинах Советского Союза. Что делать с экономикой?

Ситуация такова. На 165 млн. трудоспособных бывшего Советского Союза (не считая 60 млн. пенсионеров и примерно такого же количества детей) приходилось 130 млн. занятых в народном хозяйстве, плюс 4 млн. солдат и примерно столько же заключенных в тюрьмах. Остальные составляли учащиеся в возрасте старше 16 лет, несколько миллионов домохозяек, главным образом, в многодетных семьях азиатских республик, а также 8 млн. безработных (преимущественно в тех же регионах), живущих на иждивении родителей и других родственников, которые могли извлекать сверхприбыли из торговли фруктами, цветами и другим экзотическим товаром по сверхвысоким монопольным ценам в условиях почти полной изоляции от мирового рынка. Из этих 130 млн. не менее 32 млн. составляли “избыточные” работники на своих никому не нужных синекурах, десяток миллионов работников на “убыточных” предприятиях (напомним: каждое восьмое из общей совокупности 80 млн. рабочих, не считая “нерентабельных”, т.е. едва-едва сводящих концы с концами, работая на самовыживание), плюс примерно столько же ставших “излишними” в военно-промышленном комплексе (ВПК), где работа шла лучше, чем где бы то ни было, но где после проигрыша гонки вооружений и тем самым поражения в 3-й (“холодной”) мировой войне отпала необходимость в таком количестве работников.

По всем этим количественным данным грубо приблизительно половина приходится на Россию (по безработным — намного меньше, по работникам ВПК намного больше). Что делать?

Если разом “нормализовать” экономику, уволив “избыточных” на синекурах, всех — на “убыточных” предприятиях и “излишних” в ВПК, то получится уравнение: 8 млн. открытых безработных + 32 млн. скрытых безработных +10 млн. новых безработных +10 млн. частично безработных = 60 млн. безработных из 130 млн. работоспособных = 45-процентная безработица, невиданная нигде в мире, = полная экономическая, политическая и социальная катастрофа, потому что ни к общественным работам подобного масштаба, ни к выплатам такого количества пособий по безработице, ни к какому-либо другому решению этой сложнейшей проблемы ни одна республика не готова. Из этой апокалипсической величины 27—29 млн. потенциальных безработных приходится на Россию, и что с ними делать — неизвестно.

Пока что правительство всеми силами оттягивает развязку, трагическую для десятков миллионов семей.

Но что значит “оттягивать развязку”? Это значит продолжать выплачивать зарплату десяткам миллионам квазиработающих (в дополнение к десяткам миллионам пенсионеров), не вносящим никакого вклада в национальный доход. Это значит печатать новые и новые десятки и сотни миллиардов рублей, не обеспеченных ни товарами, ни услугами. Это означает постоянную угрозу перехода от инфляции к гиперинфляции. Это означает продолжение падения производства, продолжение приближения ко все той же экономической, политической, социальной катастрофе — только с другой стороны.

Приходится искать оптимум между Сциллой и Харибдой, чтобы быстрее “проскочить” стадию падения, выйти на стадию стабилизации, а затем и подъема. Теоретически это не выходит за пределы реального. Практически требует множества взвешенных решений, свободных от соображений, связанных с борьбой за власть, с популистской демагогией, чтобы дорваться до власти, просто с некомпетентностью и недобросовестностью людей, выросших в условиях своего рода зоопарка, где главное — не собственные усилия, а близость к кормушке.

Теоретически падение производства прекратится, как только процесс распадения принудительных производственных связей “сверху” (в связи с крушением “командной экономики” жесткого централизованного планирования) перекроется уже начавшимся процессом складывания рыночных производственных связей “снизу” на основе развертывания частного предпринимательства. После чего начнется процесс стабилизации и последующего подъема. Так было во всех более или менее аналогичных ситуациях у других стран. Нет никакого основания считать, что в России или любой другой республике бывшего СССР можно рассчитывать на что-то иное, сверхъестественное.

Но что значит “складывание рыночных производственных связей”? Это означает развертывание массового частного предпринимательства — процесс, идущий полным ходом в бывшей ГДР, в Польше, Венгрии, Чехии, Китае, — во всех “социалистических” странах, дальше продвинувшихся к выходу из лабиринта “казарменного социализма” (в Китае — с его спецификой, предусматривающей минимизацию “казармы” в экономике с сохранением ее в политике). Но в бывшем СССР этот процесс наталкивается на четыре, даже на пять чудовищных препятствий, пострашнее знаменитых “четырех призраков” Френсиса Бэкона, олицетворявших ложные идеи, которые уводят человека от истины.

Первое препятствие — почти полное отсутствие инфраструктуры снабжения. Представьте себе американского фермера или владельца ресторана, у которого отключили телефон, отобрали телефонную книжку (теперь — отключили компьютер), и он должен ехать в город, чтобы неделями договариваться о покупке продуктов, семян, удобрений, горючего, техники, запасных частей к ней и пр. Много он наработает? Между тем, именно в таком положении оказывается любой российский предприниматель. Ему некуда звонить, некого просить о присылке хотя бы за наличные (о кредите нечего и говорить) всего того, без чего невозможно начать работу. В условиях тотального дефицита и отсутствия сети специализированных фирм он тратит круглый год часы и дни, иногда недели и месяцы на то, чтобы “достать” необходимое за деньги (по монопольно высоким ценам!). Достаточно первого серьезного сбоя — например, обманули с обещанием поставить сырье или горючее, — и плоды целого года работы могут пойти под откос. Конечно, постепенно необходимые связи и поставки налаживаются. Но без помощи государства этот процесс может растянуться на 10—15 лет. А государство пока что не помогает или помогает очень плохо.

Второе препятствие — почти полное отсутствие инфраструктуры сбыта продукции. Представьте себе американского фермера или владельца мастерской, которому надо самому грузить в машину и везти на рынок свой товар, стоять там самому за прилавком целые дни и недели, либо отдать его за бесценок перекупщику-монополисту, который к тому же постоянно шантажирует его, угрожая расправой. Когда же в таком случае работать и что останется от прибыли? Именно в таком положении находится любой российский предприниматель, отданный правительством полностью на произвол перекупщика. Конечно, и здесь система сбыта постепенно налаживается. Но и здесь потребуется лет 10—15, пока она начнет полноценно функционировать, если не поможет полностью пассивное пока что государство.

Третье препятствие — почти полное отсутствие инфраструктуры защиты от мафиозных уголовных структур, прежде всего — от рэкета. Американский предприниматель, тоже немало страдающий от рэкетиров, имеет хотя бы возможность позвонить в полицию. Российский формально тоже имеет такую возможность (и время от времени в газетах сообщают о поимке с поличным очередной банды рэкетиров). Но практически в подавляющем большинстве случаев он предпочитает откупаться от рэкетиров чудовищно высокой данью, составляющей от десятой доли до четверти, трети и более прибыли. Дело в том, что в СССР почти полностью отсутствовал опыт борьбы с рэкетом: у директора государственного предприятия было бесполезно пытаться вымогать что-то существенное — все деньги проходили черед бухгалтерию, и грабили в основном инкассаторов. Теперь у предпринимателя, при удаче, можно безнаказанно выпотрошить миллионы: пока вмешается милиция, могут убить или сжечь предприятие (что часто и происходит), а милиция к тому же может оказаться коррумпированной (что тоже не редкость). В результате почти все частные предприятия страны — от любой из тысяч мелких московских лавочек до крупнейших фирм — прочно завязли в паутине рэкета.

Рэкет настолько безнаказан, что рэкетиры почти легально собираются на свои конференции в ресторанах, устраивают постоянные кровавые “разборки” — передел “сфер влияния” в городах, а также пышные похороны умерших или погибших “крестных отцов”. Государство проявляет позорное бессилие, и нам еще предстоит говорить об этом детальнее в лекции о мафизации общества. Но именно безнаказанность мафии быстро близит день развязки. Начались лавинообразно растущие “заказные убийства” предпринимателей, вообще каждого, кто осмеливается стать на пути рэкета. Мафия явно рвется к контролю над государственными структурами. И в самые ближайшие годы грядет генеральное сражение: либо Россия и другие республики бывшего СССР превратятся в гигантскую Колумбию под властью медельянского картеля (и тогда конец массовому частному предпринимательству) — либо государство перейдет в контрнаступление и принудит рэкет к обороне (чего пока не просматривается).

Четвертое препятствие — почти полное отсутствие инфраструктуры защиты от хищничества чиновников, так сказать, рэкета со стороны власть имущих. Как и во всех или почти во всех странах Азии, в России, как и в остальных 14 республиках бывшего СССР, невозможно шагу ступить, чтобы какой-нибудь султан, шах, хан во вполне европейском костюме не потребовал от тебя взятку — начиная с последнего швейцара и кончая высшими сановниками (или их женами, сыновьями, племянниками, внуками и пр.).

А уж истребовать взятку с предпринимателя может только очень ленивый: с него постоянно требуется разрешение на то, другое, пятое, десятое — а где и когда в России чиновник давал разрешение без взятки? Желающие могут убедиться в этом сами, даже не покидая пределов своей страны: достаточно обратиться с любой просьбой в любую российскую (украинскую, латвийскую и т.д.) инстанцию.

Американский предприниматель при конфликтной ситуации имеет возможность снять трубку и обратиться к своему адвокату. В России адвокатов в десятки раз меньше, законов на этот счет — никаких вообще, любой адвокат полностью бессилен перед самым последним чиновником. Поэтому остается платить чиновному рэкетиру. И чем больше плата — тем медленнее идет процесс становления массового предпринимательства.

Наконец, первое посттоталитарное российское правительство (и не только оно в бывшем СССР) словно с ума сошло. Стремясь любой ценой пополнить государственный бюджет, оно раскрутило налоговый пресс на предпринимателя до — вы не поверите! — 90% его прибыли. Вновь и вновь прошу представить себе американского предпринимателя, которому только что пришлось отдать из каждой тысячи долларов чистой прибыли двести-триста долларов уголовному рэкетиру, двести-триста долларов — чиновному рэкетиру, а тут еще налоговая инспекция требует с него якобы “оставшиеся” (?!) девятьсот. Как тут работать? Как решиться завести собственное предприятие? Не проще ли заняться перепродажей краденого или скупленного в государственных магазинах (за взятку)? Прибыли баснословные, а налоговая инспекция не подступится, поскольку бизнес целиком относится к сфере “теневой” экономики. Многие из моих знакомых бизнесменов именно так и поступили. И процветают. Но чем больше они процветают — тем дальше путь к нормализации экономики, к ее стабилизации и подъему.

В принципе в обществе, где не только нет кризиса перепроизводства, но тотальный дефицит всего и вся в рамках платежеспособного спроса, быть не может никакой безработицы. По подсчетам экономистов, одна только сфера частного предпринимательства могла бы поглотить до половины потенциальных безработных (14—15 млн. из 27— 29 млн. в России). Прибавьте сюда массовую переподготовку кадров на незаполненные вакансии — так и не развернутую до сих пор. Прибавьте сюда необходимость для матерей с малолетними детьми оставаться дома, пока дети не пойдут в колледж. В США и других развитых странах дома остается (в постоянной ротации) до трети и больше работоспособных женщин. В России нужда выгоняет на работу намного больше 90% женщин с малолетними детьми, которые оказываются в буквальном смысле брошенными на произвол судьбы. Нормализуйте положение, и вы получите дополнительно несколько миллионов освободившихся рабочих мест. Но в правительстве России — нам еще предстоит специально говорить об этом — не доросли до понимания серьезности проблемы. Что говорить о руководителях предприятий? Наконец, в России поистине безбрежное поле для общественных работ на добрый десяток миллионов человек: миллионы километров непроложенных и неблагоустроенных дорог, мусору на улицах — как после землетрясения, десяток районов экологического бедствия размером со средний штат США каждый.

Словом, при окончательном переходе от социальной патологии к норме работа может найтись для каждого потенциально безработного. И еще найдется место для нескольких миллионов высокооплачиваемых иностранных специалистов, не исключая и американских. Но для этого нужно окончательно распроститься с наследием “казарменного социализма” — социальной патологией. А это невозможно сделать при существующей социально-политической надстройке, порожденной тоталитаризмом и сохраняющей все его черты. Обратимся к этой стороне дела.

Содержание

Дальше