Учебники

2.5. Современная политическая история через призму синтетической прогностической модели

Подводя итоги, попытаемся проявить смыслы событий. Если расшифровывать смысл Великой мировой войны в рамках программы, заложенной в самой европейской цивилизации, то фазы инициированного в 1914 г. большого цикла могут быть раскрыты как последовательное очищение Европы от не-Европы, с одной стороны, и становление общеевропейской идентичности — с другой.

В самом деле, вся эпопея "гражданской войны" атлантистов с Германией может быть интерпретирована как преодоление немецкого диссидентства внутри европеизма. Два поражения Германии в мировых войнах и ее конечная интеграция в атлантическое пространство могут быть поняты как логическое завершение европейского процесса. Парадокс немецкой судьбы в том, что Германии потребовалось потерпеть "окончательное" поражение во второй мировой войне, чтобы окончательно интегрироваться в западную цивилизационную систему. Если же и поражение 1945 г. является не окончательным, то европейский процесс либо вовсе теряет смысл, либо должен быть воспроизведен в форме новой конфронтации, нового поражения Германии и нового торжества атлантизма.

Судьба России определяется второй стороной европейского процесса — освобождением Европы от неевропейских примесей. Все этапы Великой мировой войны — с 1914 г. до наших дней — получают смысл как последовательное выталкивание России из Европы. Если парадокс германских националистов заключается в метаморфозе — чем яростнее они бунтуют против атлантической Европы и воюют с ней, тем вернее попадают в ее объятия,— то парадокс российских западников, левых и правых, состоит в другом: чем более страстно они устремляются в Европу, развязывая для этого гражданские войны и внутренние чистки в России, тем вернее Россия выталкивается из Европы на Восток, крутой переориентацией своего курса отвечая на сокрушительные неудачи и авантюры реформаторов. Этот двуединый процесс реализации большой европейской программы можно было бы считать совершенно логичным и строить на его основании новые глобальные прогнозы, если исходить из безусловной гегемонии Запада в мире — ситуации, сложившейся к началу первой мировой войны.

Чистая априорная логика предполагает два допущения: Западная Европа могла бы справиться с Германией без помощи России и никаких новых гигантов вне западной системы вообще не должно появляться. Эти два вывода настолько соответствуют логике атлантического сознания, что оно до сих пор то и дело вопреки очевидным фактам их постулирует. Демиург не дает этому сознанию самоутвердиться и самоуспокоиться, ломая его априорную логику. Первый досадный "артефакт" состоит в том, что Запад не смог бы справиться с Германией без помощи России и тем самым исказил логику европейского процесса. Эта логика требовала, чтобы Россия, раз уж она признана не-Европой, не имеет права быть сильной и могущественной и тем самым нарушать западную гегемонию в мире. Последняя фаза мировой войны — "холодная" — как будто подтверждает эту логику. Сегодня победители, кажется, преисполнены решимости "дожать" Россию, исключив ее возрождение как великой державы. В этом смысле нынешнее банкротство России, перманентный кризис, в какой втянули ее реформаторы, соответствует программе европейского процесса: завершение европейской консолидации с одной стороны и избавление от не-европейских примесей — с другой.

Однако ход событий показывает, что и здесь логика европейского процесса вскорости будет нарушена. Дело в том, что разрушение России и низведение ее до статуса американского протектората было бы "логичным" лишь в том случае, если предположить следующее: после того как Европа окончательно справилась с проблемой Германии, ей уже никогда не понадобится военно-стратегическая помощь России, поскольку других оппонентов, кроме Германии, у атлантизма не должно быть. Но оба эти предположения — и относительно окончательного растворения Германии в атлантической системе, и относительно отсутствия других вызовов — становятся весьма спорными в свете новейших событий и тенденций в Европе и в мире. Катастрофически быстрое — в глазах организаторов однополярного мира — возвышение Китая и прямое диссидентство Индии, завладевшей ядерным оружием, говорит о том, что презумпция, на которой строится глобальная логика атлантистов, уже поколеблена в корне. Открывается перспектива, в которой намечается жесткая дилемма: либо атлантисты привлекают Россию как равноправного партнера для борьбы с новыми восточными вызовами и преодоления той разбалансированности мира, с которой единственная сверхдержава-победитель явно уже не справляется — либо помощь России будет затребована со стороны не-Запада против Запада.

Первый путь атлантисты для себя уже отрезали. Инерция холодной войны и привычка видеть в России главного противника с одной стороны, искушение прибрать к рукам огромные богатства России — с другой — предопределяют нынешнюю антироссийскую стратегию атлантистов. Показателем этого является не только демонстративное пренебрежение законными геополитическими интересами России, но и инициированный МВФ процесс полной деиндустриализации России. Последнее является верным признаком того, что Россию хотят превратить из самостоятельного субъекта, распоряжающегося своими ресурсами в целях роста, в кладовую сырья, ключ от которой находится в руках победителей. Именно в этом атлантисты видят логику Великой мировой войны, окончательно, по их мнению, завершенной капитуляцией России. Эта логика навязывается атлантическому сознанию новой системой мировосприятия, связанной с заменой формационного подхода цивилизационным.

Формационное видение ориентировалось на единую перспективу человечества, проходящего вслед за пионером — Западом закономерные этапы исторического развития (в самом общем виде — традиционное общество, индустриальное, постиндустриальное). Сегодня на Западе практически никто уже не верит в общечеловеческую перспективу. Возобладали дихотомия Запад — не-Запад, в контексте которой Запад утрачивает свою ответственность за развитие других регионов мира и все больше превращается в исторически безответственное потребительское общество, полное решимости удовлетворять свои потребности за счет ресурсов всей планеты. Это закономерно противопоставляет Запад всему не-Западу. Современная историческая пауза, которую Запад срочно использует для закрепления выгодного ему статус-кво, связана с тем, что процесс консолидации Запада намного опережает процесс консолидации не-Запада, сегодня представленного разрозненными и растерянными жертвами Великой мировой войны, из которой солидаризированный Запад вышел победителем.

И здесь мы сталкиваемся с новым априорным моментом, накладывающим на будущее рамки предсказуемой заданности. Как только Запад отказался от единой формационной перспективы и тем самым противопоставил себя остальному миру, обреченному, вместо того чтобы развиваться и входить в единую планетарную постиндустриальную цивилизацию, быть эксплуатируемым объектом, опустошаемым алчным потребительским обществом, сложилась новая глобальная ситуация вызова, на который последует неизбежный ответ.

Теоретики, представители общественных наук и практикующие аналитики-эксперты до сих пор не удосужились задуматься над тем, какой умопомрачительный поворот истории связан с отказом Запада от единой формационной перспективы и переходом его к стратегии сепаратного развития — в обход и за счет незападного большинства. Такой поворот диктует новую конфронтационную логику и готовит такой вызов, который история человечества еще не знала. Для глобального прогнозирования здесь достаточно эксплицировать содержание и механизмы этого вызова. Что, в самом деле, означает новое самоопределение Запада как избранного "золотого миллиарда", противостоящего остальному человечеству?

В идеологическом отношении это означает конец европейского гуманизма и переход Запада на позиции все более откровенного расизма. Об этом свидетельствуют его новейшие культурологические откровения, касающиеся того, что прогрессу незападных стран мешают не какие-то внешние препятствия, а никуда не годная ментальность. Первой фазой расистского высокомерия были попытки особой "генной", а точнее культурологической инженерии: разрушить традиционную ментальность путем особо тонких технологий воздействия на ее нервные центры, связанные, в первую очередь, с системой нравственных ценностей. Поверженная Россия испытала на себе воздействие этих технологий, применяемых "четвертой властью" — средствами массовой информации. Их цель — тотальное разрушение национального сознания.

Сегодня мы сталкиваемся уже со следующей угрозой развития западного расизма. Теперь реформаторы и их западные наставники склонны считать, что с "этим населением" ничего "прогрессивного" сделать нельзя и истинное торжество западных ценностей в России произойдет лишь тогда, когда это поколение вымрет. Вымирание негодных поколений уже идет ускоренным темпом. Этому содействуют все формы социальной, а точнее асоциальной политики правительства: и пенсионная, лишившая пенсионеров пенсий, и демографическая, лишившая молодые семьи возможности иметь детей, и образовательная, прямо направленная на разрушение самого мощного фактора развития страны — просвещения.

Россия вымирает, и это в общем-то вписывается в "демократическую" систему ожиданий отмирания всего традиционалистского и неприспособленного.

С тех пор как Запад отказался разделять судьбы человечества и противопоставил себя миру как избранный — неизбранным, по известным социально-психологическим законам следует ожидать новой идеологической волны, связанной с обоснованием законности и правомерности такого противопоставления. Новоевропейский гуманизм иссякает, сменяясь все более откровенным расизмом. Новое самоопределение Запада как уникального избранного меньшинства диктует особую линию международного поведения. Теоретически возможной стратегией является изоляционизм — отгороженность от "неприкасаемых". Некоторые признаки такой стратегии уже проявились в Шенгенских соглашениях ЕС, предусматривающих жесткие меры защиты "чистого" европейского пространства от наплыва "нечистых" со стороны "третьего" и бывшего "второго" миров. Но в глобальном масштабе последовательный изоляционизм исключен. Во-первых, западная цивилизация является экспансионистской по своей природе и ее машина времени, движущаяся неуклонно вперед, нуждается в растущих ресурсах мирового пространства. Во-вторых, итоги холодной войны, сделавшие Запад хозяином мира, диктуют беззастенчиво экспансионистскую линию поведения, ибо сдерживающий фактор, в лице враждебной сверхдержавы, на сегодня устранен. Но для того, чтобы закрепить столь выгодные итоги, предстоит еще кое-что сделать.

В начале это "кое-что" представлялось победителям совсем пустяковым: предстояло демонтировать сохранившиеся островки тоталитаризма в лице Северной Кореи, Кубы, Ирака... Однако, как оказалось, логика однополярного мира требует большего: демонтажа всех крупных государств не-Запада, в силу своей величины не вписывающихся в систему, где единственная звезда окружена спутниками-сателлитами. Это означает, что те, кто пошел на риск полного демонтажа России как мощной державы, завтра вынуждены будут пойти на демонтаж Китая — пока он еще не стал несокрушимым в своей мощи. Такие же мотивы двигали Германию к войне со стремительно поднимающейся Россией в начале ХХ века. Этот переход от России как главной мишени к Китаю означал бы переход от третьей к четвертой мировой войне или, в нашей логике, к следующему витку Великой мировой войны. Порог сдерживания снизился в виду того, что демонтаж СССР произошел в целом бескровно и был осуществлен с помощью более тонких технологий, чем классические военно-силовые.

Речь идет о провоцировании этносепаратизма под лозунгом права на самоопределение вплоть до отделения, идеологической дезориентации, а затем и прямом подкупе элиты, приглашаемой к соучастию в процессе глобальной вестернизации; наконец, о разрушении ценностного ядра культуры жестким радиооблучением средств массовой информации. Однако, в силу того, что перед китайской правящей элитой маячит пример разрушенного Советского Союза, пойманного в ловушку "демократизации", мировая война с Китаем вряд ли ограничится применением одних только "тонких" технологий.

Словом, утопия однополярного мира, осуществляемая США сегодня, чревата более грозными тотальными разрушениями и дестабилизацией, чем недавно умершая тоталитарная утопия. Не менее зловещей выглядит новейшая либеральная рыночная утопия и построенная на ее основе концепция "открытого общества". Речь идет о беспрецедентных вызовах социал-дарвинизма, представшего в превращенных формах мирового рыночного отбора. Всепожирающий молох рынка работает как экспроприаторский и редукционистский механизм, стремительно уничтожающий "нерентабельную" надстройку культуры и цивилизации. Социальное государство, наука, культура и образование, система социально-гуманитарных гарантий и авансирования молодого поколения — все это объявляется ненужными излишествами, которые рыночно недоразвитые страны не-Запада не должны себе позволять. Более того, они уже не могут позволять себе развивать и собственный промышленно-экономический базис, ибо это требовало бы мер протекционистской защиты, а они категорически запрещены нормами "открытого общества". Открытость в этом контексте означает беспрепятственное право экономически сильных разорять более слабых и запрещать им самостоятельно хозяйничать на собственных территориях. Именно это имеет в виду ныне модная концепция ограниченного экономического суверенитета и устарелости национальных экономик.

Глобальное открытое общество означает беспрепятственный, не стесненный протекционистскими мерами, естественный рыночный отбор, при котором не народы сами по себе, а безликий механизм рынка определяет, кому хозяйничать на тех или иных территориях, кто обладает правом иметь собственную обрабатывающую промышленность и сопутствующую ей интеллектуально-образовательную инфраструктуру, а кто не имеет и должен понизить качество своего человеческого фактора до роли мировой обслуги или даже вообще сузить объем человеческой массы, ибо рынок ее не терпит. Создается впечатление, что произошло еще не слыханное в новой истории обесценение человеческой массы по сравнению с ценностью территорий, которые она по тем или иным "историческим недоразумениям" занимает. Мировому рыночному отбору предстоит устранить все эти недоразумения и отдать территории целых мировых регионов тем, кто способен более рационально на них хозяйничать — тому же "золотому миллиарду".

Воспеваемый либеральными адептами открытого общества глобальный мир стал на глазах превращаться в систему глобального геноцида. Прежде, когда мир еще не был глобальным, "неприспособленные" могли не знать, что они неприспособленные и жить по более щадящим нормам своего собственного пространства — времени. Теперь же, в ходе глобализации, их пространство — время оказалось поглощенным западным, которое обнаружило невиданную этническую нетерпимость к изгоям мирового рынка, невзирая на то, что они представляют собой большинство человечества. Новое великое учение — либертаризм занялось всяческим обесценением этого большинства, и критерии рыночной рациональности как нельзя лучше подошли для этого. Возможно, что наивное большинство, убаюканное либеральными "сиренами", еще не подозревает, что господа мира сего уже начертали на его спинах зловещий знак апокалипсиса. Но ближайшее будущее откроет ему истину во всей ее угрожающей простоте, тем более что нынешние победители кажется решили, что отныне им некого стесняться.

Этот неслыханный вызов большинству человечества готовит фазу еще непредугаданного ответа. По своему историческому горизонту фаза ответа оказывается раздвоенной. Раздвоенность эта достойна того, чтобы к ней присмотреться поближе. Банальной формой ответа, целиком запрограммированной уже имеющимися итогами холодной войны является новое восстановление биполярной структуры мира, в которой западному гегемону будет противостоять осознавший общность своих судеб и неожиданно расширившийся за счет постсоветского пространства "третий мир". Есть надежда, что по мере того как он будет превращаться из безгласного и деморализованного объекта чужой воли в самостоятельный мировой субъект, содержание фазы ответа в терминах силовой геополитики в целом будет определено. Это означало бы дальнейшее развитие логики Великой мировой войны, ее высшую фазу. Как и положено процессам, протекающим в манихейской логике, эта высшая фаза ознаменуется устранением всех промежуточных, эклектически смешанных форм. Такие эклектические формы давала послепетровская Россия, герб которой олицетворял ее двуглавость: она металась между Востоком и Западом, то выполняя работу, заданную атлантическими заказчиками (как в случае войны с Германией в 1914 г.), то работу, которую ожидал от нее вздыбленный Восток. В грядущей высшей фазе Великой мировой войны эта раздвоенность России, по-видимому, будет окончательно преодолена в пользу союза с Востоком.

Таким образом, Великая мировая война оказывается не меньшим по своему долгосрочному программирующему потенциалу событием, чем Французская революция. Французская революция во многом задала программу внутриполитического развития европейских и околоевропейских стран — программу секуляризации, эмансипации, рационализации. Великая мировая война задала столь же долгосрочную программу внешнеполитического развития, связанную с геополитическими переделами мира, процессами принудительной вестернизации и модернизации. В чем-то существенном обе эти программы сходятся, следуя единой логике,— логике пожирания мира модерном. На первых порах, в рамках формационного видения, модерн казался программой преобразования и возвышения развития мира по единым универсальным законам. Но в рамках цивилизационного видения, жестко связующего прогресс с единственной цивилизацией — Западом, модерн оказывается молохом, пожирающем ткани других культур и цивилизаций, как враждебных прогрессу, а незападные пространства — как плацдармы, которые надлежит очистить от негодного человеческого балласта.

Чем же и когда может закончиться Великая мировая война, породившая основные драмы ХХ века? Когда мы задаем этот вопрос, наши интуиции, касающиеся будущего, обретают структурную рамку, организующую картину будущего, в которой возможен "небанальный ответ". Одно дело — вопрошание о будущем с позиций лишенной временного горизонта Современности, не знающей, на какой линии расположена точка нашего "теперь". Другое дело — взгляд на будущее с некоторой вершины, какой и являются Великие исторические события. Как только мы разгадаем заложенную в них программу — динамичный событийный ряд, мы получаем определенную априорную рамку, в которой помещаются грядущие события.

Теперь, после трех мировых войн и в преддверии четвертой, мы понимаем, что механизм противостояния заложен там, где утрачена общечеловеческая перспектива, где вместо принципа общей судьбы преобладают сепаратные устроения будущего — за спиной и в ущерб другим, наделенным низшим статусом. Возможность выйти из состояния мировой войны откроется лишь в том случае, если человечество вновь обретет общую историческую перспективу, признает принцип единой судьбы. Это, кстати, как раз и соответствовало бы философии подлинного глобализма.

Следующий вопрос в этой связи: а кто станет инициатором этого принципа, заложенного в этике великих мировых религий, в горизонте "осевого времени", именно сегодня трагически замутненного? Теория прогресса приучила нас ожидать пионерских инициатив, связанных с новыми ступенями развития, от наиболее развитых стран. Прогностическое кредо этой теории: сегодняшний день развитых стран указывает на завтрашний день тех, кто находится на нижних ступенях эскалатора, называемого прогрессом.

Но незамутненный учениями реалистический взгляд открывает нам сегодня совсем другую картину. Логика и здравый смысл убеждают нас в том, что общечеловеческому будущему будут ожесточенно сопротивляться наиболее развитые страны — "золотой миллиард", явно не согласный разделять с остальным человечеством бремя судьбы. Прежде, пока не иссякли натуралистические иллюзии Просвещения, отождествляющего западного человека с "естественным человеком" и ожидающего, что разумный эгоизм восторжествует и у всех остальных, Запад верил в общечеловеческую перспективу. Правда, она покупалась ценой отказа всех незападных народов от своей специфики, на Западе воспринимаемой как девиация — отклонение от нормального эталона. Но в конце ХХ века Запад не только поверил в уникальность своей цивилизации, но и пришел к выводу, что представители других цивилизаций не только не готовы к новому будущему, которое обеспечено для западной цивилизации, но и недостойны его.

Прогресс как мировая игра "с положительной суммой" стал явно обретать черты игры "с нулевой суммой". По мере утверждения принципа плюрализма цивилизаций представители других культур стали рассматриваться не как партнеры по совместному будущему, а как неисправимые упрямцы традиционализма, перевоспитать которых невозможно. Столь непластичный человеческий материал только занимает дефицитное пространство нашей маленькой планеты, но не годится для того чтобы быть введенным в "машину времени", выносящую к светлому будущему. С позиций победителей планета поделена на две неравные части: на одной мы имеем дефицит пространства при огромном временном потенциале, на другом — изобильное пространство вне исторического времени. Отсюда чисто "военный" взгляд на мировую перспективу: для того чтобы обрести ее, Западу предстоит отвоевать пространство у тех, кто не умеет конвертировать его во временной потенциал, в технологию обретения будущего.

Надо сказать, такой взгляд противоречит прежним установкам теории прогресса, которая на всех уровнях убеждала нас в том, что переход от традиционализма к модерну означает переход от экстенсивного хозяйства, порождающего борьбу за пространство, к интенсивному, делающему такую борьбу бессмысленной. Этот "невоенный", позитивистский взгляд на пространство сегодня уже утрачен. Причиной тому является, с одной стороны, обострение глобальных проблем и открывающиеся "пределы роста", с другой — логика мировой войны и психология победителей, которым "грех не воспользоваться" плодами своей победы. Этот неожиданный реванш традиционализма в лагере победителей, вновь проникшихся сознанием ценности пространства, означает, что программа Мировой войны возобладала над программой Великой революции модерна. Как же может современный мир обрести другую перспективу, помимо заданной циклом Великой мировой войны и связанных с нею геополитических переделов мира?

По-видимому, новая философия будущего будет опираться не на презумпции модерна, связанные с признанием решающих преимуществ развитых и сильных над "нищими духом", а на христианские презумпции, указующие, что именно "нищие духом" откроют новую перспективу мира, связанную не с делением на расу рабов и расу господ, а с принципами единой судьбы и взаимной ответственности.

Еще совсем недавно, в 60-х годах, многим представлялось, что Запад организует эффективные программы развития для отсталых стран, поможет им создать собственную инфраструктуру роста, связанную с современной промышленностью, подготовкой национальных кадров, научно-техническими новациями. Индустриализация, сциентизация и рационализация готовили новую судьбу "третьему миру", которому вскоре как будто предстояло догнать развитые страны. Этим универсалиям прогресса не суждено было утвердиться, и картина будущего стала раздваиваться: одна перспектива — для избранных, другая — для мирового гетто. Повторится ли великий парадокс раннехристианской эпохи, когда отверженные указали новый путь миру и открыли принцип единой судьбы ("нет ни эллина, ни иудея")?

Для того чтобы заново уравнять перед лицом истории развитых и отсталых, приспособленных и не приспособленных, человечеству предстоит создать иные критерии оценки людей, иную шкалу времени. Модерн подчинил людей экономике и превратил экономико-технические критерии в главное мерило людей, стран, цивилизаций. И до тех пор, пока эти приоритеты довлеют, исторический горизонт человечества так и будет раздваиваться, ибо "экономические ножницы" не сокращаются, а все больше раздвигаются. Прогресс обнаружил неприятную тенденцию концентрации и монополизации: быстрее развиваются те, кто более развит.

Феноменология Э. Гуссерля рекомендует нам, для того чтобы пробиться к первичному смыслу, осуществить процедуру вынесения за скобки всего наслоившегося. По-видимому, эту "феноменологическую редукцию" предстоит осуществить человечеству, вынеся за скобки те феномены, которые связаны с экономико-техническими критериями развитости и неразвитости. Речь идет о перспективе планетарной постэкономической революции, которая в отличие от мировой коммунистической революции не просто насильственно экономически уравняет всех, а вынесет за скобки экономические измерения, то есть утвердит новую шкалу оценок и приоритетов

< Назад   Вперед >
Содержание