Учебники

2.4. РЕГИОНАЛЬНЫЕ ПОЛИТИЧЕСКИЕ РЕЖИМЫ В ПОСТСОВЕТСКОЙ РОССИИ

Политический режим традиционно определялся в категориях государственного управления как совокупность методов и процедур, обеспечивающих политическое властвование. Хрестоматийно деление режимов на демократические, авторитарные и тоталитарные с различными промежуточными вариантами. Но данное понимание чересчур статично и юридично. Д. Истон в рамках системного анализа дал основы динамических переменных политической сферы. Ключевой проблемой политической теории, по Истону, становится объяснение, при помощи каких механизмов политической системе удается выживать при кризисах и сохранять устойчивость74. Г.О'Доннелл и Ф.Шмиттер определяют режим как совокупность явных или скрытых структур общества, «которые определяют формы и каналы доступа к ведущим правительственным постам, а также характеристики деятелей, … используемые ими ресурсы и стратегии…»75 М.Дюверже называет режим таким механизмом общественного управления, который соединяет модели выборов, голосования и принятия решений со способами политического участия партий, групп интересов и иных акторов процесса76.

Следовательно, политический режим целесообразно толковать социологически, а не юридически. Он формируется прежде всего вследствие повседневных практик и неформальных институтов политической деятельности. Режим более подвижен в своей сути и формах, чем государственные институты власти либо нормы права.

Для задач нашего курса лекций наиболее операционально определение политического режима по В.Я. Гельману77. Это - совокупность акторов политического процесса, институтов политической власти, ресурсов и стратегий борьбы за достижение и/или удержание власти. Это определение логически соответствует модели строения социальных систем по Т.Парсонсу. Оно системно, что позволяет применять разработки Д.Истона на эмпирическом материале, выясняя конкретное соотношение статических и динамических проявлений политических процессов.

Основные элементы («переменные») политического режима. Акторы определяются В.Я.Гельманом, вслед за Дж.Коумэн, как субъекты социального действия, обладающие целями, ресурсами и стратегиями для достижения политических целей78. По влиянию на политический процесс Гельман выделяет режимы с одним доминирующим актором (моноцентрические) и режимы со многими конкурирующими акторами (полицентрические).

Институты в данной концепции - совокупность установлений, норм и правил политической деятельности. Они определяют характер властных отношений, устанавливают «правила игры» между акторами. Институты делятся на формальные и неформальные. Первые обеспечивают верховенство закона. Вторые означают произвольное использование власти. Оба вида институтов не только противостоят друг другу, но и взаимодополняемы79.

Возникновение и развитие институтов - следствие подвижного соотношения сил политических акторов. Этот баланс сил может быть закреплен в виде предписанных правовых норм или в виде неформальных решений, обусловленных текущей обстановкой либо социокультурными традициями. Соотношение формальных и неформальных институтов подвижно.

Ресурсы трактуются В.Я.Гельманом в качестве атрибута, обстоятельства или блага, обладание которым увеличивает способность влияния обладателя на других индивидов или группы80. Ресурсы делятся на виды:

- административные (контроль над использованием силового либо иного принуждения одного актора над другими);

- экономические (контроль над материальными объектами и финансами);

- политические (влияние на действия других акторов и/или на функционирование институтов), в т.ч. властные полномочия.

Стратегии акторов - тип действий одних политических акторов по отношению к другим. Набор стратегий зависит от сочетания и ресурсов акторов, от своеобразия институтов власти, от понимания смысла политической деятельности в социокультурной системе. На основе типологии стратегий Дж.Сартори В.Я. Гельман выделяет стратегии силовые и компромиссные (переговорные)81.

Существуют и другие модели строения политических режимов. С.В.Борисов предлагает сочетание 4 основных признаков: происхождение правящих групп, количество и соподчинение центрам политического влияния, состояние гражданского общества - инфраструктуру политического процесса, статус региона во внешней (макрополитической для него) системе82.

А.Н.Медушевский разрабатывает институционально-правовой подход к режимам83. С этой точки зрения характеристики режима - сочетание легитимности и законности; правовая система разделения властей; взаимодействия власти и оппозиции; состояния реальных акторов (элит, бюрократии, партий, групп давления); соотношения власти и собственности; целей режима; стиля лидерства.

Высказывается даже скептическое мнение: использование термина «политический режим» как интегральной характеристики процессов в регионах, долгосрочность и значимость режимов постсоветской России еще не доказаны убедительно (А.П. Овчинников)84.

Мы полагаем, что регионализм в России - надолго. Не надо спешить следовать за словесным оформлением каждого краткосрочного этапа политики. В контексте глобализации и затяжного кризиса российского общества региональные режимы - долгосрочная тенденция политической жизни. Можно преобразовать нормы права и государственные институты, но реальные практики политического взаимодействия людей меняются крайне медленно. Глобализация явно будет усугублять диверсификацию режимов внутри России.

Региональный уровень политических режимов: доказательства наличия и специфики. Если региональные режимы существуют, это означает своеобразие их системных свойств в сравнении с более привычными общегосударственными режимами. Региональные режимы предполагают достаточно высокую автономию своих акторов и институтов, ресурсов и стратегий политики. В.Я.Гельман вводит термин, альтернативный политическому режиму. В условиях авторитаризма либо тоталитаризма на региональном уровне существует система управления со слабой автономией внутренних акторов либо вовсе без них. Такую систему определяют как административный режим85.

В отличие от государств, регионы не обладают суверенитетом; уровень их полномочий и ответственности «ниже». В.Я.Гель-ман разработал понятие «внешние акторы»: иностранные государства или корпорации, «своё» государство в целом, его экономические субъекты, партии, общественные движения и политические лидеры. Внешние акторы находятся в сложном взаимодействии с внутренними акторами. Очевидно, что говорить о региональном режиме можно только применительно к субнациональным сообществам, в которых внутренние акторы имеют автономное влияние.

Россия после распада СССР (1992-1999 гг.) - яркий пример расколотого политического пространства, на котором складывались именно автономные режимы, развивавшиеся в обособленных направлениях и даже эпохах: от постиндустриальных Москвы и Петербурга до патриархально-рабовладельческих вождеств отпавшей Чечни. Можно сомневаться в высокой институционализированности этих стадиальных различий. Но их влияние на смысл политических процессов несомненно.

Среди причин становления региональных режимов наиболее значимы (по О.О.Сенатовой)86:

- ускоренная ликвидация централизованной системы управления;

- переход к рыночной экономической системе, начавшейся с организации локальных и региональных сообществ как менее затратных;

- наличие «протопартий власти» - партийно-государственных элит в регионах позднего СССР;

- потеря управляемости обществом на национальном уровне;

- курс децентрализованного и асимметричного федерализма, подчас маскировавший этнократическое присвоение власти в республиках и автономиях;

- отсутствие у общероссийской элиты концепции региональной политики, нацеленной на модернизацию политической системы.

Типология региональных политических режимов России. Наиболее системным выступает деление режимов по степени закрепленности демократии. В.Я. Гельман предпочитает трактовку демократии как режима с конкуренцией акторов в рамках полноценного набора формальных институтов, обеспечивающих отчетность власти (по Г.О'Доннеллу)87.

Если верить идеологически ангажированной схеме перехода от тоталитаризма «по-советски» к демократии, то можно вслед за Х.Линцем и В.Я.Гельманом выделить тоталитарные, посттоталитарные (переходные) и демократические режимы88. Тоталитарные режимы в этом контексте имеют признаки: господство доминирующего актора, преобладание неформальных институтов, использование административных ресурсов и силовых стратегий. Переходные режимы характерны наличием доминирующего, но неоднородного актора, преобладанием неформальных институтов, сочетанием разных ресурсов и стратегий. Демократический режим означает полицентризм акторов, преобладание формальных институтов, использование компромиссных стратегий и сочетаний различных ресурсов.

При внешней стройности изложенная схема имеет много «подводных камней». Насколько тоталитарен поздний (послесталинский) СССР и можно ли вообще пользоваться термином «тоталитаризм» в деидеологизированном смысле? Насколько нынешний строй глобализируемого Запада (очевидно, заявленная цель) - описуем в привычном дискурсе демократии? Если «переходные» режимы имеют все предпосылки к застыванию на десятки лет, то можно ли ограничиться поверхностным маркером «посттоталитарные»? Можем ли мы делать глобальные сравнения региональных режимов, не изучив сначала каждый из них углубленно по единой методике?

Зарубежные исследователи постсоветских трансформаций предложили целый ряд определений, смягчающих остроту поставленных проблем. Г.О'Доннелл предлагает для российских реалий объяснительную модель «делегативной демократии». В отличие от зрелой «репрезентативной» демократии Запада, в России новые нормы и процедуры служат лидерам, а не правам граждан89. Власть сверхперсонализируется. Роль представительных органов и политических акторов неправительственного свойства резко снижается. Неформальность институтов усиливается. Растёт безразличие граждан к политике, атомизируются социальные связи. Сходные признаки имеют определения российского режима: «демократура» (Ф.Шмиттер), «авторитарная демократия» (Р.Саква), «полуавторитаризм» (С.Хантингтон), «режим-гибрид» (Л.Шевцова) и мн.др.90

Ясно, что последствия и проявления постсоветских трансформаций режима качественно разнородны для 89 регионов России. Модели исследования индикаторов режима предложили уже три коллектива авторов, что позволяет проводить многомерные сравнения регионов. Внутри отдельных индикаторов анализ можно детализировать, рассматривая парные корреляции признаков.

Поскольку Россия находится последние 15 лет в цикле непрерывных трансформаций с неясным итогом, полезно начать сравнительный анализ режимов с классификации переходных процессов. Вхождение трансформации режима в состояние неопределенности истолковывается в моделях Т.Карл-Ф.Шмиттера и Дж.Мунка-К.Лефф. Они приспособлены В.Я.Гельманом для операционализации данных на примере России91. Модели переходов таковы:

1. Консервативная реформа - сохранение господства правящей элиты прежнего режима без смены акторов благодаря её приспособлению к новым институтам компромиссным путём.

2. Пакт (реформа «через обмен») - смена режима при достижении компромиссных договоренностей разных сегментов элит или правящей элиты старого режима с контрэлитой.

3. Реформа «снизу» - смена режима в итоге давления масс или контрэлит при использовании компромиссных стратегий.

4. Революция - смена режима с использованием силовых стратегий старой правящей элитой и контрэлитой при мобилизации масс.

5. Навязанный переход («революция сверху») - смена режима в итоге конфронтации внутри правящей элиты или между правящей элитой и контрэлитой, путем силовых стратегий без мобилизации масс.

Исход перемен: от первой к последней изложенных моделей растёт неопределенность. Для большинства российских регионов, как подчеркивает В.Я.Гельман, «навязанный переход» стал доминирующей моделью. Неопределенность сохранялась очень долго потому, что после распада СССР резко вырос статус всероссийских и региональных (краевых, областных, республиканских) органов власти. Страна, условно говоря, пошла экстенсивным путём трансформаций.

Следуя системному анализу Д. Истона, следует поместить региональный режим в контекст макросистемы, частью которой режим является. М.Бри проводит эту операцию с помощью причинно-след-ственной схемы.

Функция «входа» в систему обеспечивается политико-экономическими структурами управления. Эти структуры опосредуют связи политики с обществом. Функция «выхода» выражена в совокупности управленческих решений, в т.ч. правовых актов и неформальных действий акторов режима.

Внутренний цикл взаимодействий акторов в «черном ящике» режима представляет собой постоянный обмен ресурсами: политическими, административными и экономическими. М. Бри выделяет таких влиятельных акторов, как: федеральные политические элиты, федеральные финансово-промышленные группировки, глав регионов (условно для краткости - губернаторов), «партии власти», электорат, порознь - крупные и малые предприятия, преступные группировки. Между ними поддерживается система регионального обмена ресурсами (см. схему 2, разработанную М.Бри). Обмен проводится и по пространственной вертикали (зарубежные акторы - федеральные российские - региональные - местные акторы), и по горизонтали (межрегиональные связи).



В более узком ракурсе обменов между политическими и экономическими элитами Н.Ю.Лапина выделяет 4 модели их взаимодействия: патронаж, партнерство, подавление и «приватизация власти»92. В.Я.Гельман использует эту классификацию для доказательства 4 сценариев выхода режимов из неопределенности93. Сценарии (варианты) определяются по соотношениям акторов и их стратегиям взаимодействий.

1. «Война всех против всех», т.е. всеобщее противостояние. Возникает, если нет доминирующего актора режима, а стратегии - силовые. Такой сценарий увеличивает неопределенность и может вести в тупик авторитаризма (Чечня).

2. «Победитель получает всё». Доминирующий актор есть. Используемые стратегии - силовые. В итоге один из акторов добивается полного превосходства и устанавливает контроль над всеми ресурсами (Калмыкия, Москва). Ведет к «авторитарной ситуации».

3. «Сообщество элит». Доминирующий актор есть. Используются стратегии компромисса. Достигается явное либо неявное соглашение акторов о примирении с новым режимом на условиях доминатора. Сохраняется статус-кво в контроле акторов над частью ресурсов («кождо да держит вотчину свою»), (Омская, Томская области). Создает гибридный режим.

4. «Борьба по правилам». Нет доминирующего актора. Используются компромиссные стратегии. Достигается взаимовыгодный компромисс в рамках новых институтов (Ярославская, Свердловская область). Ведет к «демократической ситуации».

На деле возможно причудливое сочетание обрисованных сценариев, каждый из которых имеет множество причин упрочения. Каждый из сценариев выражает незавершенность преобразований, возможность нескольких альтернативных завершений. В.Я.Гельман выяснил, впрочем, ограниченность «процедурных» моделей перехода94. Эти конструкции описывают, как происходят изменения, но не объясняют их. На эмпирическом материале 1990-х гг. выявлены несовпадения жизни с моделями: 1) основные акторы перехода - не сторонники и противники демократизации, а заинтересованные группы, стремящиеся прежде всего контролировать ресурсы; 2) основная модель краха старого режима - «навязанный переход», а не пакты; 3) главный способ взаимодействия акторов в пользу демократизации - конфликт акторов в рамках формальных институтов, а не внутриэлитные отношения.

На основе синтеза структурных и процедурных моделей В.Я.Гельман предложил модель «обусловленного пути» трансформации режимов. Ход и последствия развития объясняются 2 основными «точками отсчета»:

1) советским наследием - состоянием позднесоветских режимов и систем управления; их различия зависят, прежде всего, от ресурсных баз и хода модернизации;

2) характером перехода - своеобразным взаимодействием акторов и изменениями институтов.

Далее В.Я.Гельман составляет сравнительные таблицы развития регионов. «Советское наследие» оценивается по индикаторам:

- характер модернизации (аграрный либо индустриальный, время проведения);

- особенности системы управления (степень централизации и местничества, уровень ведомственности);

- автономия акторов (низкая-средняя-высокая);

- структурные расколы (в таблице указан раскол «город-село», но М.Бри добавляет к ним расколы между экспорт-импортной вовлеченностью и системой жизнеобеспечения населения; между дотационными и успешными секторами экономики)95.

В итоге «советское наследие» создало разные предпосылки трансформации каждого из режимов. В пользу полицентризма и преобладания формальных институтов работали высокая автономия акторов (прежде всего - городских) и наличие раскола «центр-периферия» («город-село»). Напротив, аграрность, низкая автономия акторов и отсутствие/слабость расколов содействовали моноцентризму и преобладанию неформальных институтов.

На стадии самого перехода к демократии процедурные индикаторы оценки таковы:

- исчерпанность силовых стратегий акторов;

- нет/есть преобладание ресурсов в руках одного из акторов;

- значимость формальных институтов.

Полицентрический режим с преобладанием формальных институтов складывается в тех регионах, где исчерпаны силовые стратегии акторов и ни один из акторов не сосредотачивает основную часть ресурсов, а формальные институты успешно закрепляются. В противоположных условиях складывается моноцентрический режим.

В.Я. Гельман выявил также отличия пределов деятельности акторов в устойчивых и переходных режимах96. Консолидированный режим ограничивает действия акторов либо позициями соперников (в недемократических случаях), либо формальными институтами (при демократии). Ситуация неопределенности перехода ограничивает действия акторов лишь их ресурсными базами и ожиданиями «на входе» системы.

Теоретическая модель региональных режимов, созданная В.Я.Гельманом, М.Бри и их соавторами, логически непротиворечива и репрезентативна. Однако она использует слабо формализуемые индикаторы и осмысливает эмпирические данные 1990-х гг., когда каждый режим мог с некоторыми оговорками рассматриваться как самостоятельный от федерального. Мала и выборка «России регионов», в которую не вошли случаи северокавказских республик, субъектов РФ в Сибири и на Дальнем Востоке.

Методологию, методы и теории «среднего уровня» в познании региональных режимов предстоит развивать еще долго. Наиболее системные разработки в данной сфере созданы А.С.Кузьминым, Н.Дж.Мелвином и В.Д.Нечаевым97, а также А.Н.Медушевским98.

Авторы первого из этих исследований взяли за основу «градуированный» подход к демократии и демократизации (Л.Даймонд, С.Хантингтон). По нему демократия составляет спектр с широким разбросом вариаций и форм; число стран с «промежуточными» формами демократии растёт. Значит, важно создать операциональные индикаторы уровня демократизации, корректные шкалы и единицы анализа. А.С. Кузьмин и его соавторы применили концепцию полиархии (Р.Даль)99, в центре внимания которой - политическая конкуренция между властью и оппозицией. Полиархия имеет измерения: возможности оппозиции (прежде всего - в форме регулярных, свободных и справедливых выборов), а также возможности политического участия граждан. Степень «полиархичности», т.е. демократизма режима операционально выражена в индикаторах:

1) формальное (правовое) разделение полномочий между законодательной и исполнительной ветвями власти;

2) степень конкурентности на выборах главы исполнительной власти региона;

3) уровень партийности регионального законодательного органа.

Исследователи осознают статичность выбранных индикаторов и поэтому проводят замеры по 4-летним электоральным циклам100. Выводы А.С.Кузьмина и его коллег сделаны по итогам интервала 1993- 2000 гг. Выборка включила в себя 31 регион РФ, выделенный по типам социально-экономической структуры к началу реформ 1990-х гг.

Формальное разделение властей изучалось по методике М.Шугарта и Дж.Кэри. Конституции либо уставы регионов исследовались с помощью шкалы полномочий законодательного органа, включающей в себя оценку участия в формировании исполнительной ветви власти, возможности досрочного прекращения полномочий последней, применения вето и т.д. Каждый из 31 региона ранжировался по дуальной шкале: как регион со «слабой» легислатурой (менее 10 набранных пунктов по шкале Шугарта-Кэри) либо регион с «сильной» легислатурой (свыше 10)101.

Конкурентность выборов оценивалась по методу Р.Таагепе-ры-М.Шугарта в расчетах числа эффективных партий или кандидатов на выборах. Данный индикатор тоже измерялся по дуальной шкале низкой (менее 2) / высокой (более 2 чел. на место) конкуренции102. Выборы главы исполнительной власти предпочтительнее парламентских, т.к. в большинстве регионов России упрочились «губернаторско-президентские» формы правления и роль легислатур сугубо подчиненная.

Уровень партийности регионального законодательного органа измеряется как дробь. В ее числителе - количество партийных депутатов парламента (состоящих в партиях или официально выдвинутых ими). В знаменателе - полный состав парламента. Учитывалось и количество эффективных партий в легислатуре. Грань между низким и высоким уровнями партийности проведена А.С.Кузьминым и соавторами в 50% состава депутатов. Различались варианты высокой партийности с принадлежностью к 1 партии / устойчивому блоку или с многопартийной идентичностью.

В среднем по всем регионам России уровень партийности парламентов составлял 13% для цикла выборов 1993-1994 гг., 16,9% для выборов 1996 г. и около 20% для выборов 1998-2000 гг.103.

В итоге комбинирования трех важных признаков полиархии при заданной дуальной шкале 31 регион подразделен на 12 разновидностей режимов.

Позволим себе огрубить и укрупнить типы режимов, выделенные по названной методике. Образуется 6 типов с внутренними вариациями104. Очередность - по росту полиархичности.

Тип 1. Признаки: слабый парламент, сильный лидер на низкоконкурентных выборах, низкая партийность легислатуры. Приморский и Хабаровский край в цикле 1993-1994 гг.; к ним прибавляются Астраханская, Новгородская и Томская области в 1996-2000 гг.

Тип 2. Слабый парламент, высокая конкуренция на губернаторских выборах, очень низкая партийность парламента. В первом цикле - Астраханская, Ивановская, Костромская, Курская, Новгородская, Омская и Ростовская области. Во втором цикле к ним добавились Владимирская и Самарская области, Приморский край. Убыла Астраханская область.

Тип 3. Слабый парламент, умеренная конкуренция за пост главы региона, высокий уровень партийности (с подтипами: депутаты от КПСС и партии «региональной власти» либо от многих конкурентных партий). В первом цикле - Краснодарский край, Владимирская, Самарская и Томская области. Во втором цикле тип исчез.

Тип 4. Сильный по правовым полномочиям парламент, низкая конкуренция за пост главы региона, невысокая партийность парламента. Реально роль легислатуры снижена. В 1993-1996 гг. - Республики Карелия, Коми, Татарстан, Тыва, Саха-Якутия. Четырьмя годами позже добавляются Орловская и Мурманская области. «Уходят» Карелия и Саха-Якутия.

Тип 5. Важные формальные полномочия парламента, высокая конкуренция на выборах главы региона, весомая реальная роль парламента. Первый цикл: Республики Карачаево-Черкессия и Удмуртия, области: Белгородская, Воронежская, Курганская, Мурманская, Орловская, Псковская и Смоленская. Второй цикл: добавились Саха-Якутия, Челябинская область. Выбыли Удмуртия, Мурманская и Орловская области.

Тип 6. Формально сильный парламент, серьёзная конкуренция на выборах главы региона, высокая партийность депутатов. Два подтипа в первом цикле: партийные депутаты состоят в КПСС и одном блоке (Адыгея, Амурская и Кемеровская область) или партийные депутаты рассеяны по многим политическим силам (Челябинская область). Во втором цикле Кемеровская область уходит из этого типа.

Только для 1996-2000 гг. А.С. Кузьмин и соавторы выделяют новые типы режимов:

7) формальная слабость легислатуры, среднеконкурентные выборы, контроль парламента со стороны губернаторской «партии власти», харизматический лидер (Краснодарский край при Н.И.Кондратенко);

8) формальная сила парламента, низкая конкуренция на губернаторских выборах, высокая партийность, за счет принадлежности депутатов к «блоку власти» (Кемеровская область при А.М.Тулееве).

Проведенная авторами кластерная группировка регионов позволила сравнивать взаимовлияние отдельных признаков и системы в целом, выйти на уровень первичной типологизации паттернов политического развития регионов. Кузьмин, Мелвин и Нечаев установили достаточно высокую устойчивость режимов (20 из 31 рассмотренного случая). Выявлено, что форма правления регионов сильно зависит от вида субъекта федерации для республик (парламентская) и краев (губернаторская). Для областей зависимость типа правления от вида субъекта РФ неопределенна (50:50). Устойчивость личного состава глав регионов выше при слабом парламенте, что логично: слабая оппозиция не может продвигать нового лидера и достигать смены правителя.

Индикатор «уровень партийности парламента» усовершенствован с учетом качественных методов А.Ю.Глубоцким и А.В.Кыневым105. Они предложили различать заявленный и реальный уровни партийности, выявили эффекты избирательных систем для характера режимов. (Подробнее см. раздел 9.2, 14.2).

Оговоримся, что мы не считаем оптимальным столь сильное раздробление единиц анализа (12 типов на 31 случай). Ведь речь идет о формально-институциональных признаках. А в России никогда правовые полномочия, процедуры, гласно заявленная партийная принадлежность не совпадали с реальными и куда более весомыми факторами. Но А.С.Кузьмин, Н.Дж.Мелвин и В.Д.Нечаев ограничились прежде всего формально-выражаемыми индикаторами. И еще надо доказать, что они имеют высокую положительную корреляцию с качественными признаками режимов, проявляющимися в повседневных практиках деятельности.

На наш взгляд, нельзя избегать качественных характеристик сложившихся режимов. При всём многообразии отдельных разновидностей режимов их можно свести к базовой дихотомии «демократия-авторитаризм», а затем уж на этой оси выделять промежуточные состояния. Из выявленных по методике А.С.Кузьмина и соавторов 8 макротипов только 2 (пятый и шестой) можно оценить как последовательно демократические, и то лишь в формально-нормативном аспекте.

Нельзя игнорировать влияние общероссийского режима на нижестоящие территориальные сообщества. Данный режим, что стало общим местом в современной политической науке, не считается зрелым демократическим, а в лучшем случае - «гибридным», сочетающим признаки авторитаризма и демократии (мнения Л.Ф. Шевцовой, В.Я. Гельмана, В.А. Ковалева и мн.др.)106.

Для весомого большинства российских регионов постсоветский выбор свелся к дилемме «жесткий авторитаризм или ограниченная демократия» (А.Н. Медушевский)107.

Первый вариант впервые был теоретически осмыслен к середине 90-х гг. в концепции «регионального авторитаризма» (О.О.Сенато-ва, С.В.Борисов)108. Он имеет такие признаки: ограничения публичной сферы политики, прав и свобод человека; господство политико-эко-номических группировок клиентелистского типа; определение этими группами курса выборных институтов; подавление оппозиции на уровне партий, СМИ и культуры. В.Я.Гельман добавляет ряд основных признаков данного режима: доминирование исполнительной «ветви» в системе разделения властей; договор о взаимной лояльности между главой региона и федеральной властью; патронаж органов власти над общественными объединениями в обмен на поддержку109. Жесткий авторитаризм означает в историческом аспекте мимикрию позднесоветского режима в интересах монопольно правящих элит. Политический процесс сводится в таком случае к внутриэлитному конфликту из-за власти и собственности. Роль выборов нескрываемо имитационна (Татарстан, Башкортостан, Калмыкия, Кабардино-Балкария, Мордовия, Саратовская, Кемеровская области и др.)

Промежуточные состояния режимов между авторитаризмом и консолидированной плюралистической демократией могут определяться как «гибридные режимы» (В.А.Ковалев), «ограниченная / имитационная демократия» (А.Н.Медушевский), «управляемая демократия» (А.П.Конякина, Н.В.Шинковская)110.

В зарубежной сравнительной политологии разработаны достаточно глубоко модели «делегативной демократии» (Г.О'Доннелл), «дефектных демократий» (В.Меркель, А.Круассан)111.

По В.Я.Гельману, «делегативная демократия» означает концентрацию власти в одном институте, её персонификацию в главе исполнительной власти, снижение роли законодательных органов и политических объединений. Взамен власть подключает внеинституциальные механизмы кризисного управления112. Г.О'Доннелл раскрывает динамические последствия режима: он не создает гарантий перехода к прочной демократии, а может застойно сохраняться в качестве преграды на пути к институционализированной демократии. Такой режим может также деградировать до полного авторитаризма113.

На наш взгляд, особенно важно, что подобные режимы возникают на полуперифирии глобализации (в Латинской Америке, на Балканах и в постсоветском пространстве СНГ). Они самим фактом своего бытия воспроизводят периферийность и политико-культур-ную зависимость своих регионов, являясь формой адаптации этих территорий к новшествам.

Таким образом, следует четко различать регионы с авторитарными режимами и регионы «делегативной демократии» - авторитарной ситуации. В.А.Ковалев отмечает, что в первых регионах трансформация режима путем свободных выборов вряд ли возможна, т.к. слишком слаба внутренняя оппозиция114. При «делегативной демократии» преобразования вполне реальны, возможно законное поражение авторитарного лидера и его клиентелы - «партии власти» регионального свойства. Думается, политическая интеграция России, начатая осенью 1999 г., должна подключать методы федерального вмешательства именно для преодоления регионального авторитаризма, а не закреплять его.

Совокупность признаков «делегативной демократии» по-российски наиболее системно и конкретно сформулировал А.Н.Медушевский115. Такой гибридный режим дает парламенту второстепенные функции представительства элит и одобрения законопроектов; лидер режима поддерживает свою власть путем консолидации фрагментированной элиты и создания «партии власти»; оппозиционные партии и СМИ находятся под административным прессингом властей. Режимы такого рода сложились во многих регионах (Москва, Ульяновская, Ростовская области, Чувашия, Краснодарский край к 2001 г.).

Авторитарные режимы в логике рассуждений А.Н.Медушевского делятся на формы, способные к демократизации в силу внутреннего состояния, и формы застойно-традиционалистские116. К первой группе относятся режим ограниченной демократии и авторитарно-бюрократический режим. Они допускают плюрализм элит и оппозиционные партии, независимые СМИ, формальное разделение власти и собственности при всём жестком давлении на негосударственный сектор политической системы. Неокорпоративистский и неопатримониалистический режимы не допускают даже ограниченной свободы общества критиковать власть, выхолащивают разделение властей и правовые нормы, сращивают власть и собственность на деле, персонифицируют институт главы региона вплоть до его монократического культа.

Наконец, в нескольких регионах России смогли окрепнуть режимы плюралистической демократии относительно более близкие к консолидированной демократии117. Они имеют черты: совпадение политической легитимности с формальной законностью; реальное разделение властей; открытый характер элит и их развитие на основе компромиссных стратегий взаимодействия; институциональное закрепление реальной многопартийности, свободных СМИ, отделенности собственности от власти. Конечно, такие режимы - в начале своего стабильного закрепления и совсем не гарантированы от авторитарного «срыва» в прошлое. Полагаем, эта группа режимов формируется в Свердловской, Пермской, Ярославской, Томской, Нижегородской областях. Ряд режимов подтверждает частоту сползания к делегативным моделям (Санкт-Петербург, Самарская и Калининградская, Челябинская и Новосибирская области, Красноярский и Приморский края).

Конечно, векторы движения регионов в координатах развития режимов не фатальны и складываются не изолированно от общероссийских тенденций. Мы пытаемся доказать (в темах № 3, 8, 13 курса лекций) рост взаимовлияний федерального и региональных политических процессов.

Коллектив авторов под руководством К.Мацузато в ходе «плотного описания» 7 региональных траекторий характеризует модель межполитических отношений «центр-субъекты федерации»118. К. Мацузато на основе элитистского подхода доказывает, что в России территориальные уровни власти, взаимодействуя, образуют систему «касикизма»119. Она означает: лидеры и элиты каждого нижестоящего уровня мобилизуют электоральную поддержку для вышестоящих лидера и элит. Те, в свою очередь, оказывают поддержку регионалам и муниципалам в соответствии с ценностью затраченных ресурсов. К.Мацузато полагает, что в рамках элитистского подхода главные условия стабильности режимов - именно эксклюзивный статус глав регионов и сохранение пакта элит.

Со своей стороны общероссийская исполнительная власть требует от региональных режимов прежде всего лояльности на выборах и в иных проявлениях общенационального политического процесса. К.Мацузато приходит к выводу: федеральные институты готовы признать и поддержать моноцентристические режимы в регионах, если те проявляют лояльность.

Если региональные правящие / влиятельные акторы имеют ценные для федеральных властей ресурсы и политически лояльны, то они могут достигать статуса «эксклюзивного партнера» центра. В противном случае, тем более если нижестоящие акторы расколоты, российские инстанции могут стимулировать конкуренцию на уровне региона, выявляя сильнейшего актора. Тогда вступают в силу сценарии: смены региональной правящей элиты под нажимом общероссийских институтов власти или идеологического «дрейфа» существующей элиты региона под нажимом извне. Первый вариант реализовался в Смоленской, Воронежской, Тверской областях, Санкт-Петербурге, Приморском крае, Якутии и др. Второй - в Краснодарском и Ставропольском краях, республиках Северного Кавказа (кроме Ингушетии и Адыгеи) и Поволжья.

Мы вовсе не намерены клеймить и обличать региональные режимы. Любая политическая система существует потому, что сложившийся режим наиболее эффективен при конкретной внутренней и внешней политической среде, соотношении акторов и их ресурсов. Больше того, попытки стремительно установить идеальную консолидированную демократию утопичны, как и хорошо знакомое нам «строительство коммунизма». Режим должен вызреть, быть укорененным в обществе и его политических практиках. Только тогда он станет прочным

< Назад   Вперед >
Содержание