Учебники

Глава 7 Россия и США в новых геополитических реалиях

В третье тысячелетие мир вошел, имея в своем геополитическом багаже, с одной стороны, богатый опыт, а с другой – понимание того, что уже в ближайшие годы предстоит выстроить новую систему международных отношений, во многом не отвечающую накопленному опыту. Вместе с тем контуры формирующейся системы международных отношений отнюдь не очевидны, да и выбор между потенциально возможными моделями не так уж и широк. Во-первых, это многополюсная система, хотя возникает закономерный вопрос: возможно ли сегодня геополитическое равенство между такими разными по своим возможностям акторами мировой политики, как Европа, Россия, США, Китай и другие кандидаты на роль “полюсов” в новой системе международных отношений, возможно ли вообще в такой системе сохранение баланса интересов ее составных частей? Во-вторых, нельзя исключить вероятность возврата биполярной модели. Какой бы критике эта биполярная модель сегодня ни подвергалась, ее “историческая заслуга” очевидна: за время ее существования ни один из крупных международных кризисов не привел к началу третьей мировой войны. Все это, разумеется, не означает, что новая биполярность может быть не более чем подновленным лекалом старой системы международных отношений, ибо изменились и сами акторы, и их силы, и форматы их взаимодействия.

В наименьшей степени процесс глобальной трансформации затронул политическую оценку (и самооценку) США как [c. 247] мирового лидера, которая базируется на мощи этой державы. При любом геополитическом раскладе сил эта оценка выступает как самостоятельный фактор мировой политики. Другое дело, насколько такая оценка адекватна изменяющейся реальности и как много американцев ее разделяют, а следовательно, готовы к дальнейшему движению страны по этому геополитическому вектору.

Начнем со второго вопроса. Необходимо учитывать своеобразный дуализм политического сознания граждан США. Изначально в американском менталитете присутствуют как изоляционистские, так и гегемонистские ценности, причудливо переплетаясь и не противореча друг другу. Такое сочетание является естественным продуктом многовековых миграционных процессов, которые не только формировали американский народ как специфическую политическую общность, но и закладывали в его сознание одну из двух психологически противоположных целей – сохранять связь с родиной или, преуспев на новом месте, навсегда порвать с нею. Изоляционистские и антиизоляционистские традиции в американской внешней политике имеют не американские, а в первую очередь европейские корни (для иммигрантов из Азии или Африки соответственно азиатские и африканские). В силу того что идеологема внешней политики США закладывалась в период Войны за независимость представителями белого англосаксонского населения, изоляционизм (как и противостоящее ему течение) приобрел преимущественно антиевропейский характер. Наиболее ярко это проявилось в отрицательной реакции американцев на мирные договоры с Германией и ее союзниками, подписанные на Парижской мирной конференции 1919 – 1920 гг. после окончания Первой мировой войны.

Заметим, что американский изоляционизм никогда не был тождествен автаркии. Тринадцать английских колоний, вытянувшихся вдоль восточного побережья США, воспринимались колонистами как плацдарм для проникновения в глубь континента. Не случайно первые конгрессы получили название континентальных, а, согласно доктрине президента США Дж. Монро, все пространство Западного полушария должно было находиться под контролем США. В доктрине был изложен принцип невмешательства стран Американского и Европейского континентов во внутренние дела друг друга. “Невозможно, чтобы [c. 248] союзные державы, – подчеркивалось в ней, – распространили свою политическую систему на какую-либо часть материка без того, чтобы не нарушить нашего мира и счастья… Невозможно и то, чтобы мы смотрели на такое вмешательство, какова бы ни была его форма, с безразличием”1.

Почти весь XX в. изоляционизм не был популярен в США, поскольку достижения Америки на мировой арене были очевидны. И если после Первой мировой войны успех Соединенных Штатов был более экономическим (правда, его серьезно поколебал кризис 1929–1933 гг.), чем политическим, то после Второй мировой войны США поднялись на высшую ступень мировой политической иерархии, а то, что они разделили ее с СССР, только подстегивало американцев в стремлении к единоличному лидерству.

В первые послевоенные годы это стремление проявилось в “атомной дипломатии”. Запуск первого советского искусственного спутника Земли на какой-то момент стал охлаждающим душем для американских внешнеполитических стратегов, но затем соревнование за лидерство началось с новой энергией. Не будем перечислять ошибки и политические просчеты в этом соревновании. Они были допущены обеими сторонами и хорошо известны. Известен и результат этого соревнования. Гораздо важнее понять, почему после его завершения в Америке изоляционизм не исчез, хотя и существенно ослаб.

Одним из сторонников политики изоляционизма является Патрик Бьюкенен, политический комментатор, обозреватель ряда крупнейших информационных корпораций страны, автор популярных программ CNN и NBS, старший политический советник при президентах Никсоне, Форде и Рейгане, тогда же координатор Белого дома по связям с общественностью, участник встреч в Рейкьявике. Новая волна известности пришла к Бьюкенену в связи с событиями в Косово, расколовшими общественное мнение США на два лагеря. Конгресс поддержал решение администрации о проведении операции в Косово, хотя многие известные аналитики, например Генри Киссинджер, в ходе предварительных слушаний убеждали конгресс в пагубности военного вмешательства. Бьюкенен оказался в числе немногих [c. 249] противников операции в Косово: “Это балканская война. Это гражданская война. Это в высшей степени отвратительная война. Но это не война Америки… Уничтожение людей – трагедия, но возможно ли добиться мира, бросая бомбы в тех, кто сражается в собственной стране?”2

П. Бьюкенен изложил свою позицию в книге “Республика не империя”. Он утверждал, что политика, вписывающаяся в рамки пресловутой концепции “нового мирового порядка”, имя которому “империалистический глобализм”, означает забвение основополагающих принципов, завещанных американцам отцами-основателями, в первую очередь Джорджем Вашингтоном. Отход от этих принципов, по мнению Бьюкенена, чреват самыми серьезными последствиями, поскольку, сойдя с пути, подобающего республике, США окажутся на том пути, на котором конец нашли все “великие империи” прошлого, распавшиеся в результате войн. США же удалось сохранить свой статус сверхдержавы лишь благодаря тому, что, следуя завету отцов-основателей, они старались держаться на расстоянии от мировых схваток, избежав таким образом в Первой и Второй мировых войнах потерь, несопоставимых с европейскими. И главное, Соединенным Штатам удалось избежать катастрофического столкновения с ядерной державой – СССР.

Другая, не менее острая, на взгляд Бьюкенена, проблема связана с массовой иммиграцией. Основной приток иммигрантов идет из стран с традициями высокой рождаемости. Как правило, эта традиция сохраняется и в первом после прибытия в США поколении иммигрантов. Если Америка не хочет уже к 2040 г. утратить свою принадлежность к странам “первого мира”, ей придется, считает Бьюкенен, принимать чрезвычайно болезненное решение – ограничить на ближайшие десятилетия иммиграционную квоту и покончить с нелегальной иммиграцией.

Третья проблема, по мнению Бьюкенена, является следствием второй. В стране существует более десятка лоббистских групп, построенных по этническому признаку. Их активность проявляется и во внешнеполитическом курсе США. Ни для кого не секрет та роль, которую сыграло лобби, представляющее интересы выходцев из стран Центральной и Восточной Европы, в разработке балканской стратегии. [c. 250]

Позицию Бьюкенена поддержали прежде всего представители “синих воротничков”, которые заняты в отраслях промышленного и сельскохозяйственного производства и которых не коснулся экономический бум. Они остались за бортом десятилетия “благосостояния” в результате глобалистской политики демократов. После событий 11 сентября 2001 г. П. Бьюкенен в значительной степени скорректировал свои взгляды. Но о влиянии начатой им дискуссии на позиции республиканцев можно судить по высказываниям Кондолизы Раис в статье “Во имя национальных интересов. Жизнь после холодной войны”, опубликованной в феврале 2000 г. в журнале “Форин афферс”. В ней она утверждала, что внешняя политика республиканцев будет базироваться на твердой почве национальных интересов, а не на интересах некоего иллюзорного международного сообщества3. Демократов К. Райс обвинила в пристрастии к символическим соглашениям и иллюзорным (в лучшем случае) “нормам” международного поведения.

В значительной степени эти упреки несправедливы. Любая эпоха перехода, а именно таковой были 90-е годы, перегружена политическими “символами”, которые помогают установить некие вехи будущего миропорядка, найти мир и согласие в изменившихся условиях. Другое дело, что стороны не всегда вкладывают в эти “символы” одинаковый смысл и, встречаясь с разночтениями, обвиняют друг друга в предательстве взаимных интересов. Поэтому после периода следования символам, во многом эйфорического, наступает период политического отрезвления. Из той же статьи К. Райс следовало, что Америке необходимо признать за Россией статус великой державы и осознать, что с ней всегда будут как совпадающие, так и расходящиеся интересы4.

Эта во многом программная внешнеполитическая статья отвечала и на поставленный выше вопрос об адекватности самооценки США как мирового лидера международным реалиям. Что касается доверия американской внешней политике, то в статье речь идет о двойной проблеме – о доверии со стороны российских и о доверии со стороны американских граждан. А потеря доверия – наиболее яркое свидетельство крушения [c. 251] мостов между политическими пожеланиями, обещаниями, даже закрепленными в международно-правовой форме, и реалиями. Для того чтобы сделать эту политику адекватной изменившимся реалиям, необходимо уйти от следования договоренностям периода холодной войны. В первую очередь это касалось Договора об ограничении систем противоракетной обороны (ПРО) 1972 г., который имел целью предотвратить разработку национальных систем противоракетной обороны в условиях холодной войны.

Договор между СССР и США об ограничении систем противоракетной обороны, подписанный в Москве 26 мая 1972 г., вступил в силу 3 октября 1972 г. Стороны обязались не развертывать системы ПРО на территории своей страны и не создавать основу для такой обороны; ограничить размещение своих систем ПРО двумя районами: вокруг столицы и в одном из районов расположения пусковых установок межконтинентальных баллистических ракет (МБР). США и СССР обязались также не создавать и не развертывать систем или компонентов ПРО морского, воздушного, космического или мобильно-наземного базирования, не придавать другим средствам, не являющимся компонентами ПРО, способности решать задачи ПРО и не испытывать их в целях ПРО. Договор разрешал модернизацию и замену систем ПРО или их компонентов. Запрещались передача другим государствам и размещение вне своей национальной территории систем ПРО или их компонентов, подпадающих под ограничение по договору, а также предоставление другим государствам технологии таких средств.

Таким образом, договор ограничивал возможности сторон в области создания противоракетной обороны и тем самым практически исключал для любой из них возможность безнаказанного ядерного удара. В соответствии с Протоколом к Договору по ПРО, подписанным 3 июля 1974 г. в Москве, СССР обязался не развертывать систем ПРО или их компонентов в районе размещения шахтных пусковых установок межконтинентальных баллистических ракет (МБР), а США – в районе своей столицы. Во время саммита в мае 1995 г. в Москве президенты России и США подписали Совместное заявление о том, что обе стороны полностью поддерживают Договор по ПРО. Статус-кво было сохранено. Эксперты признавали Договор по ПРО ключевым в области разоружения и контроля над вооружениями и крайне [c. 252] необходимым для выполнения условий Договора СНВ-1 и вступления в силу Договора СНВ-2. Однако выявились намерения администрации США внести изменения в существующий режим ограничения систем ПРО и создать национальную систему ПРО. Судьба Договора по ПРО стала одной из основных тем переговоров между президентами России и США, состоявшихся в июне 2001 г. под Любляной (Словения), а также на встрече “Большой восьмерки” 22 июля 2001 г. в Генуе5.

В США под национальной системой ПРО (НПРО) понимается система обороны территории страны, в первую очередь от случайных или несанкционированных ударов баллистических ракет. Администрация Клинтона, пришедшая к власти в 1993 г., отказалась от дальнейшей реализации программы “звездных войн” (СОИ) и повела речь об ограниченной национальной системе ПРО. До 1996 г. программа создания НПРО находилась в стадии разработки технологии и подготовка к ее развертыванию не планировалась. В 1996 г. был установлен срок развертывания первого этапа НПРО к 2005 г. При Клинтоне руководство США рассматривало развертывание ограниченной НПРО как средство защиты своей территории от возможного ограниченного по масштабу удара с применением МБР со стороны таких государств, как Северная Корея, Иран и Ирак. В июле 1999 г. президент США подписал одобренный ранее конгрессом законопроект о создании НПРО6.

Планы Пентагона включали: к 2005 г. – развертывание в центральных районах Аляски 100 ракет-перехватчиков, строительство новой РЛС и модернизацию нескольких уже действующих РЛС раннего предупреждения; к 2010 г. – выведение на околоземную орбиту 24 спутников, которые могли бы следить за запусками ракет; к 2015 г. – развертывание еще 150 ракет-перехватчиков в Северной Дакоте, а также вывод на орбиту других космических аппаратов, которые были бы задействованы в системе НПРО. По подсчетам Бюджетного управления конгресса США7, на три этапа создания НПРО потребовалось бы около 60 млрд долл. Развертывание системы НПРО явилось бы [c. 253] прямым нарушением Договора по ПРО от 1972 г., который запрещал ПРО на территории всей страны, но позволял развернуть в двух районах (по протоколу 1974 г. – в одном) ограниченную систему ПРО, предназначенную для борьбы со стратегическими наступательными вооружениями.

1 мая 2001 г. пришедший на смену Б. Клинтону 43-й президент США Дж. Буш-младший, выступая в Университете национальной обороны с речью о развертывании системы НПРО, обосновал необходимость этого шага наличием угроз и опасностей в современном мире и подчеркнул, что США “должны выйти за рамки ограничений Договора по ПРО 30-летней давности”, который “не признает реалий настоящего и не указывает на путь в будущее”. “Новые рамки”, позволяющие США создать НПРО, “должны поощрять дальнейшие сокращения ядерных вооружений”. Дж. Буш заявил, что США “могут и будут изменять размер, состав и характер” своих ядерных сил8.

Приступая к созданию НПРО, США могли использовать имеющиеся технологии, включающие элементы ПРО наземного и морского базирования для перехвата ракет в середине полета или после их входа в плотные слои атмосферы. США признали также важные преимущества перехвата ракет сразу после запуска, особенно на этапе разгона. Они готовы были продолжать работу по определению окончательного варианта ПРО. Пентагон передал в ведение своего Управления противоракетной обороны все программы по ПРО, которые должны были осуществляться под эгидой командования видов вооруженных сил, чтобы помочь созданию “интегрированной архитектуры” ПРО с элементами наземного, морского, воздушного и космического базирования. Было принято решение о более широком использовании лазерной техники для уничтожения ракет противника на начальном участке траектории, о разработке оружия нового поколения – “космического бомбардировщика”9.

По мере продвижения к поставленной цели президент Дж. Буш обязался проводить консультации со своими “друзьями и союзниками (включая Россию и Китай), которым также угрожают ракеты и оружие массового уничтожения”10. Однако их [c. 254] реакция не была единодушно положительной. Большинство ожидало конкретных сведений о .том, какой должна быть система ПРО, но не получило ответа. Сдержанное отношение европейских союзников к американской инициативе по НПРО нашло отражение в согласованных формулировках итогового коммюнике заседания Совета НАТО на уровне министров обороны.

Вашингтон сохранял решимость создать эффективную противоракетную оборону против ограниченной ракетной атаки.

Логика развития отношений между Россией и США на перспективу подсказывала, что “не только краткосрочное, но и средне- и долгосрочное военное планирование Москвы и Вашингтона остается в плену формулы взаимного ядерного сдерживания. А это постоянно привносит конфронтационный момент в отношения между ними и неизбежно подрывает движение к стратегическому партнерству – ведь ядерное сдерживание (причем в форме взаимного ядерного сдерживания) остается основой военно-стратегической доктрины как России, так и Соединенных Штатов”11.

Актуальным становился поиск перехода к иной модели российско-американских отношений в ядерной сфере, которая должна была носить более кооперационный характер, чем жесткие конфронтационные правила игры в рамках взаимного ядерного сдерживания. Решение этой задачи требовало времени, так как необходимо было постепенно изменить технологический и доктринальный компоненты ядерной политики двух держав, а также наладить беспрецедентное взаимодействие двух держав в столь деликатной сфере.

Для такого взаимодействия важно было осмыслить успехи и неудачи сотрудничества первого десятилетия после холодной войны. Пытаясь дистанцироваться от “символов” демократов, республиканская администрация начала внешнеполитический диалог с Россией, с одной стороны, с критики символов прежней политики, а с другой – с их весьма заметной поддержки, проявившейся, в частности, во время апрельской (2001 г.) встречи президента Дж. Буша-младшего и бывшего Президента СССР М.С. Горбачева. К тому времени можно было считать исчерпанным шпионский скандал, ставший демонстрацией сложностей в двусторонних отношениях. Однако заверения американского [c. 255] президента, что непреодолимых разногласий между Россией и США не существует, не получили подкрепления, так как не была отменена поправка Джексона – Вэнника, ограничивающая торговые отношения двух стран. Это лишний раз подтвердило, что “символы” во внешнеполитических отношениях России и США, несмотря на изменение ситуации, продолжают играть заметную роль.

Роль “символов” была обусловлена теми позициями, которые стороны стремились за ними спрятать. Американские позиции достаточно четко охарактеризовало лицо неофициальное – Томас Грэхэм, сотрудник Фонда Карнеги (Вашингтон). Его кандидатура рассматривалась на пост посла США в России. Свое понимание того, как меняется мир и как эти перемены влияют на Россию и США, Т. Грэхэм изложил в десяти тезисах. Перечислим лишь их заголовки:

1. Сегодняшний мир не тот, что мы ожидали лишь десять лет назад, и США стали ведущей державой с неожиданно большим отрывом от остальных.

2. Холодная война закончена.

3. Конец холодной войны, геополитические сдвиги и глобализация изменили характер силы в международных отношениях не в пользу России.

4. Россия не находится и не может находиться в центре американской внешней политики.

5. США больше не консервативная держава.

6. Россия – держава, смотрящая вспять.

7. Россия действует так, будто США смотрят на мир через призму отношений с Россией.

8. Налицо громадная и растущая асимметрия между Россией и США в силе, богатстве, взглядах и воззрениях.

9. США беспокоит не сила России, а ее слабость.

10. Улучшение американо-российских отношений требует подхода менее амбициозного и более практического, чем в прошлом десятилетии12.

Так проблемы виделись из Вашингтона. Взгляд из Москвы на большинство вопросов, выдвинутых в тезисах, был иным. [c. 256] В то же время с некоторыми тезисами России пришлось согласиться, особенно с последним, хотя опять могли возникнуть разногласия в понимании их сути, особенно тогда, когда речь идет о практическом подходе во внешней политике. Публикация статьи вызвала столь бурную дискуссию в России, что автору была предоставлена возможность дать к ней развернутые комментарии. Это свидетельствовало об интересе в России к двусторонним отношениям и к дискуссии, в которую были вовлечены российские политики и аналитики.

Со стороны США такая дискуссия ведется практически весь период после окончания холодной войны. На разных этапах меняются характеристики участников. Так, несколько лет назад группа, которую называли “контролерами”, полагала, что Соединенные Штаты должны использовать свою мощь для того, чтобы сдерживать другие державы настолько долго, насколько это возможно, и навязывать свой порядок остальному миру. Оппонентами “контролерам” тогда же стали “формирующие”, считавшие, что проведение политики гегемонии бесполезно и опасно, а США следует сотрудничать с другими государствами для формирования международного климата таким образом, чтобы продвигать собственные национальные интересы, равно как и интересы других стран. Основные параметры развития внешней политики США следует искать между этими точками зрения. Важно учитывать, что подобные взгляды отражали достаточно устойчивые представления о роли США в мире. В период администрации Б. Клинтона их выражали “геостратеги” и “геотерапевты” при явном преобладании политического влияния последних. Сегодня противоречие между школами не столь разительно, ибо и те и другие считают, что глобальное лидерство США еще долго будет определяющим фактором как миропорядка в целом, так и отношений США с другими государствами.

Подобная уверенность – продукт глобализации, т. е. своеобразный ответ американцев на ее вызовы. Однако могут сложиться условия, когда Соединенные Штаты Америки будут не в состоянии справиться с давлением “груза” глобализации. Ряд внешнеполитических шагов свидетельствует об уязвимости США перед угрозами и рисками глобализации.

В начале XXI в. российско-американские отношения строятся на основе интенсивных консультаций на высшем уровне. [c. 257]

Однако после эйфории 1991–1993 гг. на первый план стали выходить разногласия сначала по второстепенным, а затем и по более важным вопросам. Потеряв позиции великой державы, не играя более глобальной роли, Россия пытается очертить зону своих особых интересов, но США отказываются признавать такую зону не только в Центральной и Восточной Европе или на Ближнем и Среднем Востоке, но и на территории бывшего Советского Союза. Список расхождений выглядит все более внушительно: война на Балканах, санкции, а затем военные действия против Ирака, продажа Россией ядерной технологии Ирану, расширение НАТО на восток и политика Российской Федерации в отношении стран СНГ. Последние два вопроса имеют особенно важное геополитическое значение для России.

В начале 90-х гг. XX в. Россия, по существу, утратила возможность серьезно влиять на развитие мировых экономических и политических процессов. Направление, характер и темпы развития этих процессов стал определять Запад во главе с США. Естественно, что при этом Организация Североатлантического договора (НАТО) оказалась в центре формирующейся новой системы безопасности на Европейском континенте, а Россия – практически в полной изоляции. Попытки вернуться к “сдерживанию” России, быстрое расширение НАТО путем принятия новых членов – бывших союзников Москвы и жесткое противодействие реинтеграционным тенденциям на основе добровольности и взаимной выгоды на территории бывшего СССР стали оборачиваться ухудшением американо-российских отношений. Решить все эти объективные проблемы можно, если Москва и Вашингтон смогут создать действенный механизм стратегического партнерства.

Тезис о “неизбежной вражде” России и США столь же необоснован, как и миф о “естественной дружбе” русских и американцев. Как свидетельствует двухсотлетняя история, и царская Россия, и Советский Союз в критические моменты, когда нарушался баланс сил в мире, оказывались партнерами и даже союзниками Америки. Так было и в период Американской революции (1775–1783), и в годы Гражданской войны в США (1861–1865), и во время двух мировых войн. Партнерские и союзнические отношения устанавливались тогда, когда совпадали ключевые интересы – интересы безопасности двух держав, когда они сталкивались с угрозой со стороны третьей державы (или [c. 258] коалиции). Общая опасность помогала найти общий язык двум весьма непохожим друг на друга странам.

Институционализация российско-американского партнерства, как показывает опыт, возможна, если наличествуют три основных компонента:

система определения общих интересов;

механизм совместного принятия решений;

механизм совместного осуществления этих решений.

Сегодня в российско-американских отношениях эти компоненты стратегического партнерства отсутствуют. За исключением саммитов и встреч на высшем уровне министров иностранных дел, других рабочих органов партнерства создано не было. Отсутствие координации действий России и США привело к тому, что на первый план стали выходить разногласия сначала по второстепенным, а затем и по более важным вопросам. Стратегическое партнерство не может быть эффективным, если не создан механизм тесного военно-политического взаимодействия. Чтобы перейти на уровень стратегического партнерства, необходимо преодолеть разрыв между внешнеполитическими декларациями и реальностью. Равноправное партнерство предполагает и совместное определение общих интересов, и создание не только механизма консультаций при принятии решений, но и органов постоянного взаимодействия на рабочем уровне.

Сохраняющиеся расхождения обладают потенциалом возврата к конфронтационной модели отношений России и США. В таком возврате заинтересованы отдельные политические силы в обеих странах. Поводом для новой конфронтации может послужить, с одной стороны, усиление в политике Вашингтона курса на закрепление однополюсного статуса системы международных отношений, а с другой – рецидивы “сверхдержавности” в политике России13.

Наибольшую опасность в этом плане представляют несовпадающие геополитические интересы России и Запада на пространстве бывшего Советского Союза. Россия может столкнуться с необходимостью выбирать: либо признать геополитическое поражение, либо пойти на жесткие ответные меры, в том числе силового характера (отказ от выполнения договоров, [c. 259] наращивание ядерных и обычных вооружений, создание нового военно-политического блока и т. п.).

Необходимо признать, что надежды России на роспуск НАТО не оправдались. Необоснованными оказались и ее расчеты на превращение Североатлантического блока в невоенную политическую организацию. Очевидно, в обозримом будущем НАТО не только сохранится, но рано или поздно расширится, при этом не исключено, что путем принятия новых членов, являющихся одновременно участниками Содружества Независимых Государств.

Новой геополитической данностью стало образование Содружества стран свободного выбора из числа бывших советских республик и стран Центральной и Восточной Европы, к которым США проявляют повышенный интерес. Следует учитывать, что в случае возникновения новой конфронтации с США и Западом в целом Россия может оказаться на международной арене без достаточно серьезных союзников. В современном мире антиамериканские силы способны стать очередной обузой для России, но не позволят изменить баланс сил в пользу Москвы. Нет оснований рассчитывать и на то, что Китай или Индия предпочтут поддерживать в таком противостоянии Россию. Скорее наоборот, тяжелая для России конфронтация с Западом может стимулировать экспансионистские устремления Китая. Не исключена аналогичная реакция со стороны некоторых сил в исламском мире, консолидация которых может стать ответом не только на американскую атаку на исламских террористов после взрывов в Нью-Йорке и Вашингтоне 11 сентября 2001 г., но и на антииранский курс США.

России, отказавшейся от системы геополитических приоритетов СССР, пока не удалось занять достойное место в ключевых экономических, политических и военных организациях, созданных Западом в период холодной войны.

В то же время роль председателя “Большой восьмерки” в 2006 г. позволяет России надеяться на подлинное, а не декларативное возвращение ее в круг мировых лидеров. Вопрос об энергетической безопасности, включенный в повестку дня саммита в Санкт-Петербурге, является важнейшим вопросом современности

< Назад   Вперед >
Содержание