Учебники

Проблема научности геополитики. Геополитика в системе знания

Теоретически геополитика может выступать в двух ипостасях — как наука, познающая закономерные связи между географическими условиями и политикой, и как идеология, то есть как средство, оправдывающее достижение, осуществление, сохранение, укрепление и рост власти. Необходимо установить практически, во-первых, в какой ипостаси геополитика реально существует, во-вторых, может ли геополитика вообще быть наукой.

В качестве идеологии геополитика может использовать любые аргументы, связанные с географической средой, без всякой системы — лишь бы как можно более эффектно оправдать те или иные политические акции. В этом плане геополитика составляет лишь специфический компонент идеологии вообще — ее «географическую» часть.

В качестве науки геополитика должна быть свободна от необходимости как бы то ни было оправдывать какую-либо власть в любых ее проявлениях. Власть может воспользоваться плодами геополитики как науки, превратив ее выводы в идеологемы. Однако это далеко не единственное применение достижений геополитики. Конечно, наиболее заметные и значительные прикладные последствия геополитика может иметь именно на уровне власти, но, как всякая наука, она может быть полезна познанию как таковому. В этом плане геополитика может получить универсальное образовательное и исследовательское значение.

В целом ряде собственных модификаций геополитика пытается проследить связь между двумя совершенно далекими друг от друга группами стихий — географическими стихиями и стихиями человеческой субъективности, выражающимися в хаосе политических решений. И политика, и география сами по себе являются феноменами хаотическими: география включает в себя взаимодействие самых разнородных сил — геологических, космических, социальных и т.д., политика является истинным выражением непредсказуемости и иррациональности человеческой природы, подсказывающей абсолютно неожиданные решения в бесконечно многообразных политических ситуациях. Геополитика же стремится обнаружить строгую закономерную связь между указанными феноменами. Такая смелость познавательных претензий геополитики ставит ее в один ряд с философскими дисциплинами.

Если рассматривать геополитику как часть философии истории, то на ее долю выпадают все сферы исторической случайности, поскольку именно география и политика вносят в исторический процесс случайность: география — потому что ее законы носят совершенно иной характер, нежели законы человеческих отношений, политика — потому что она является предельным выражением субъективного произвола в этих отношениях. Если рассматривать геополитику как часть философии политики, то, во-первых, следует отметить наиболее общие закономерности и наиболее глобальные проблемы политики, а также планетарный феномен в контексте более общих проблем истории человечества. Наконец, если рассматривать геополитику как часть философии природы, ее специфическим предметом становится зависимость природы от непредсказуемой активности человека — существа природного, но отделившегося от природы и преобразующего саму основу собственной жизни в соответствии с прихотями своей, зачастую иррациональной, воли.

Рассуждения геополитического характера о расширении границ и присоединении новых земель мирными и военными средствами на основании предварительной сравнительной оценки реальной мощи государств, о сохранении господства над вновь приобретенными территориями посредством создания колоний, переноса туда столиц и их изоляции от влияния соседних стран, о создании региональных военно-стратегических альянсов встречаются еще в работе «Государь» итальянского мыслителя и политического деятеля XVI века Пикколо Макиавелли1. Необходимо также указать на классические работы по международным отношениям прусского историка и генерала Карла Клаузевица (XIX в.), которые подчеркивали необходимость выхода государства из опасного положения с позиции силы. Государствоведение также внесло свою лепту в формирование геополитики. В конце XIX — начале XX веков при исследовании триады атрибутов государства «территория — население — власть» многие государствоведы отдавали приоритет территории12. Крупный немецкий государствовед Георг Еллинек, в частности, считал: «Территория, как элемент государства, имеет решающее влияние на весь жизненный процесс государства»13. Широкую популярность получила циклическая теория развития государств14, методологической основой которой является органицистская концепция эволюции общества.

Традиция геополитического анализа международной обстановки тесно связана с историей возникновения и развития западной политической географии. Их формирование шло параллельно и связано с именами одних и тех же ученых и политиков. «Это... течение, участвовавшее в рождении политической географии, является... традиционным: именно оно стало результатом военной мысли и имеет отношение к стратегии», — считает известный французский географ П. Клаваль15.

Характеризуя отличие геополитики от политической географии, один из учеников и последователей К. Хаусхофера — Отто Шефер — писал: «Политическая география является наукой о пространстве. Поэтому политическая география направлена на прошлое, тогда как геополитика направлена на настоящее. Политическая география раскрывает картину того, как пространство воздействует на государство и, если так можно выразиться, поглощает его. В отличие от этого геополитика изучает вопрос о том, как государство преодолевает условия и законы пространства и вынуждает его служить намечаемым целям»16.

Политическая география, как известно, хронологически предшествовала геополитике, хотя ее зарождение также связано с эпохой Великих географических открытий. Необходимо было систематизировать огромное количество данных, описать новые земли, характер политических правлений и т.п. Речь шла, таким образом, о создании политической карты мира. Другими словами, политическая география была в то время как бы «регистрирующей» наукой. Определяя соотношение между этими двумя направлениями, на эту особенность указывали и сами геополитики. В фундаментальном труде под редакцией К. Хаусхофера «Основы, сущность и цели геополитики» отмечалось, что политическая география «гораздо больше удовлетворялась, хотя и не должна была удовлетворяться, чисто регистрирующей работой»17.

На Западе в политической географии долгое время видели всего лишь направление, изучающее пространственные аспекты политических процессов, что, по сути, выводило ее из сферы географии. К длинному ряду такого рода определений относятся и многие дефиниции, данные сравнительно недавно: по мнению Р. Касперсона и Дж. Минги18, политическая география — это пространственный анализ политических явлений, К. Кокса, Дж. Рейнолдса и С. Роккана — «размещенческий подход к изучению власти и конфликтов»19, Р. Беннетта и П. Тэйлора — «политические исследования с пространственной точки зрения». Геополитик X. де Блай20 назвал предметом политической географии лишь пространственные аспекты международных отношений, еще больше сузив его. Более конкретны определения, в которых целью политической географии названо изучение политических единиц, то есть, прежде всего, государства. Все эти определения, так или иначе, опираются на опубликованные в начале 50-х гг. работы крупного американского географа Р. Хартшорна, считавшего задачей политической географии изучение политических единиц (районов), задаваемых государственными или политико-административными границами, а также пространственных сходств и различий между такими единицами. Так, С. Коэн и Л. Розенталь21, Дж. Филдинг22 определяли политическую географию как науку о динамике и пространственных проявлениях политического процесса, под которым они понимали действия, направленные на установление и поддержание контроля над политической единицей. Н. Паундс23 указывал, что предмет политической географии — государство с точки зрения его генезиса, эволюции, обеспеченности ресурсами, обусловленности конкретных географических форм. Вслед за К. Риттером и А. Геттнером Хартшорн и его последователи фактически призывали своих коллег к изучению политической дифференциации пространства, причем лишь дифференциации де-юре, полагая, что только юридически закрепленные политические единицы объективны. Тем самым политическая география превращалась в «политическую хорологию». Отказ от принципа историзма, а нередко и от исследования причинно-следственных связей привел политическую географию к застою в теории, а затем и к упадку в целом. Ряд географов стремился «географизировать» политическую географию, найти ей такую «экологическую нишу» среди наук, где она не могла бы быть подменена. Для этих географов типична точка зрения Дж. Прескотта, считавшего, что политическая география изучает географические последствия политических решений, а также географические факторы, учитываемые при принятии таких решений24 . Несколько раньше группа видных американских географов определила политическую географию как науку, изучающую взаимодействие географических ареалов и политического процесса25.

В целом, политическая география занимается исследованием закономерностей формирования политического пространства, то есть системы таких пространственных условий, которые непосредственно заданы политическими решениями. Как видим, политическая география и геополитика имеют различную направленность, хотя теснейшую связь этих дисциплин отрицать нельзя. Эта связь проявляется в известной синхронности их развития. Новые веяния в равной степени касаются обеих наук, что проявилось, в частности, в почти одновременном возникновении антропологических и гуманистических установок политической географии и геополитики. Так, Р. Хартшорн главной задачей политической географии считал поиск соотношения между «центростремительными» и «центробежными» силами, действующими в каждом государстве и способствующими его целостности и могуществу или дезинтеграции. По мнению Хартшорна, политико-географ должен также выявить ту «ключевую идею», без которой государству не удалось бы сохранить лояльность большинства граждан. Вместе с тем геополитику можно считать дисциплиной, которая обобщает данные политической географии

< Назад   Вперед >
Содержание