Учебники

Отход Франции от кольбертистской традиции

Очень трудно определить место Франции в великой битве двух капитализмов. Это констатирует один из иностранных наблюдателей, наиболее полно информированный о деловом мире Франции, профессор Проди, недавно опубликовавший в журнале II МоНпо (№ 1, 1991) статью, озаглавленную «Между обеими моделями». В статье идет речь о двух моделях капитализма, критерии которых очень близки к тем, что приняты в данной книге. Профессор Проди пишет:
«Что касается Франции, то эта страна так и не сделала окон-чательного выбора в пользу какой-либо из двух моделей. Биржа и финансовые рынки традиционно играют скромную роль. Простым и недвусмысленным подтверждением этого служат размеры Парижской биржи по сравнению с Лондонской. В то же время во Франции не создаются банковские объединения или структуры собственности, подобные немецким, тогда как общественные предприятия всегда играли определяющую роль, идет ли речь о промышленных пред-приятиях или предприятиях, занимающихся банковской деятель-ностью или страхованием. Эволюция восьмидесятых годов, даже если она и не однозначна, должна тем не менее быть рассмотрена с особым интересом. Побуждаемый премьер-министром Шираком, министр финансов Балладюр в 1986 г. подготовил план широкой приватизации общественных предприятий. План предусматривал переход в частный сектор двадцати семи объединений, на которых работало пятьсот тысяч человек. План был осуществлен лишь частично вследствие смены правительства.
Тем не менее, восемь крупных объединений были переведены из общественного в частный сектор; большинство из них имели огромное значение (например, Saint-Gobain, Paribas, CGE, Havas, Sociiti ginirale и Suez).
Судя по началу этой новой политики Франции, можно подумать, что ее цель — сближение с англосаксонской моделью, где приори-тетной целью является расширение биржи путем создания многих миллионов новых акционеров. Эта цель отошла на второй план, потому что многие из новых мелких акционеров быстро перепродали свои акции с целью получения немедленной выгоды. Зато методы, с помощью которых была проведена приватизация, создали объек-тивные предпосылки для сближения данной структуры собственности с соответствующими структурами немецкой модели. На всех приватизированных предприятиях властные полномочия находятся в руках «твердого ядра», хотя оно представляет всего 26% акций. Посредством удачных взаимодействий некоторых акционеров во Франции начали формироваться крупные финансовые и промыш-ленные объединения. Судя по форме собственности и стабильности связей, эти объединения скорее приближаются к германской, чем к англосаксонской модели, даже если система бесконечно менее компактна и непроницаема, чем в Германии.
Кроме того, во Франции остается большое число предприятий, относящихся к общественной собственности, которые по своей природе не соответствуют ни англосаксонской, ни германской системе, даже при том, что в последние годы стратегия французских общественных предприятий, особенно в отношении приобретения предприятий иностранных, больше следует германской, чем англосаксонской логике.
Действительно, эти приобретения вызвали бурную реакцию как в Великобритании, так и внутри Европейского экономического со-общества, так как они рассматриваются не как результат стратегии предприятия, а как инструмент стратегии страны».
Почему же Франция, которая на протяжении полувека столько сделала, чтобы предложить миру свою собственную модель, свой оригинальный «третий путь» между коммунизмом и капитализмом, сегодня имеет столь расплывчатый и не поддающийся квалификации профиль? Это произошло по двум основным причинам: во-первых, мы наконец порвали с нашей старой социал-кольбертистской традицией, чтобы полностью войти в европейскую и международную экономику; во-вторых, переходя к новой системе, мы заимствовали столько же у англосаксонской, сколько и у германской модели.
Французская традиция — это социал-кольбертизм: государство командует экономикой во имя политической амбиции и воли к социальному прогрессу. Социал-кольбертизм потерпел поражение. Доказательством тому служит ускоряющийся процесс ослабления психологических позиций чиновников во французском обществе. Еще вчера окруженные почетом и завистью, сегодня они часто чувствуют недостаток уважения. Доказывает это и развитие модели «капитализма-звезды». Что касается первого пункта, отношения к чиновникам, следует отметить, что в Японии, при одинаковом дипломе и возрасте, зарплаты в общественных и частных учреждениях в принципе одинаковы. Кроме того, преподавателям платят лучше, чем другим чиновникам, поскольку их профессия в этой конфуцианской стране, где учиться — добродетель, относится к числу благородных. Для японцев преподаватель должен быть учителем жизни, и они считают общественное уважение, оказываемое преподавателям, залогом хорошего воспитания детей.
Тем не менее, Францию все еще характеризует вездесущая центральная государственная власть. У нас государство — повсюду. В политическом плане, несмотря на децентрализацию, правилом остается централизующее якобинство. В Германии, Америке и Швейцарии превалируют организации федерального типа, действующие на местном уровне, а у нас сохраняется первенство компетенции государства. В Германии большая часть помощи промышленным предприятиям распределена по Землям. Совет правления Бундесбанка в большинстве состоит из представителей Земель, которых мало
затрагивают переливы международных финансов и еще меньше мнение Бонна.
В экономической области допускают ошибку, когда говорят, что французское государство в 1991 г. остается прототипом дирижизма в силу существенной доли национализированного сектора. Существует коренное различие между общественными монополиями типа депозитного банка и государственными предприятиями, будь-то промышленное или финансовое предприятие, которые живут по законам международной конкуренции и по крайней мере в течение пятнадцати лет управляются в соответствии с принципами конкурентного равенства.
Политическая сфера сохранила свое главенство над боль-* шинством исследовательских организаций, таких как Центр атомных исследований, Центр многосторонних научных ис-следований, Центр медицинских исследований и т. д. В аме-риканской и рейнской моделях ситуация иная: исследовательской работой там занимаются в основном предприятия или университеты, даже если они пользуются общественными дотациями.
Скажем в итоге, что из всех капиталистических государств Франция на протяжении веков имела более мощное государство, чем другие. Это было кольбертистское государство, опекающее экономику; с одной стороны, оно осуществляло протекционизм и дирижизм, но с другой — играло роль инвестора, творца, социального реформатора.
Различия между двумя моделями капитализма очевидно связаны с двумя моделями профсоюзного движения. В ан-глосаксонской модели профсоюзное движение всегда отказывалось от партнерства, а тем более от соправления. Оно или удовлетворялось чисто «деловым» поведением, как в США, или, действуя, как в Англии, в качестве политической силы при поддержке партии лейбористов, сражалось с капитализмом извне, по типу полудирижизма—полуанархизма.
Напротив, профсоюзы рейнских стран, у которых многое позаимствовали японцы, выбрали путь интеграции в предприятие, путь конкурирующего сотрудничества: в этой стране каждый синдикалист в каком-то смысле подобен члену футбольной команды, заинтересованному прежде всего в том, чтобы принести победу своему клубу.
Французское профсоюзное движение было слишком затронуто марксистским влиянием и идеологией классовой
борьбы, чтобы уподобиться одной из вышеупомянутых категорий.
Традиции государственности и профсоюзного движения — это две первые причины, которые делают французский капитализм не поддающимся классификации.
Зажатый в тиски между кольбертистским государством и трудящимися, среди которых большой процент, составляют промарксистски настроенные люди, французский капитализм долго балансировал между авторитаризмом и демагогией. Его демагогия вписывается в статистические ряды инфляции заработной платы и девальвации франка. Авторитаризм выражается, в частности, в форме абсолютной монархии на предприятии: принцип всемогущего президента—генерального директора — это не немецкая, а французская идея. В то время как рейнские страны ежедневно доказывают превосходство коллективного управления, французы остались при старой военной аналогии, выражающей формулу Наполеона, согласно которой для командования армией лучше иметь одного посредственного генерала, чем двух исключительно талант-ливых.
Все это помогает понять, почему во Франции так долго и упорно не доверяли рынку и свободному предпринимательству, не говоря уже о прибыли, которая еще вчера рассматривалась как смертный грех. Сегодня с трудом верится, что в книге «Американский вызов» в 1967 г., т. е. после пяти лет правления Помпиду, Жан-Жак Серван Шрайбер смог написать: «Все частное: частное предприятие, частное владение, частная инициатива, раз и навсегда ассоциируется со Злом; все общественное отождествляется с Добром».
Нужно отдать должное социалистическому правительству, которое, вольно или невольно, излечило Францию от этих запретов и реабилитировало основные ценности рыночной экономики.
Тем не менее, в течение более тридцати лет Франция довольно радикально отличалась от обеих капиталистических моделей, которые отводят главное место основополагающим ценностям рыночной экономики. Для Америки это само собой разумеется, для Германии достаточно напомнить, что соци- ально-рыночная экономика — это прежде всего рыночная экономика, где государство всего лишь помогает устранить наиболее вопиющие недостатки рынка, не вмешиваясь, однако, прямо и не нарушая конкуренции.
Другая специфически французская черта касается финан" совой системы и способа осуществления контроля над пред; приятиями. В одной области французский капитализм не похож ни на американский, ни на рейнский. Биржа во Франции не играет такой ведущей роли, как в Соединенных Штатах. «Политика Франции не делается в корзине», — говорил генерал де Голль. Экономика во Франции финансируется в основном через банки, Казначейство и его сателлитов. «Коэффициент посредничества», который измеряет процент финансовых потоков, проходящих через банки, еще в шести- десятые-семидесятые годы и вплоть до 1985 года составлял 90%. Несмотря на это, в отличие от немецкого капитализма, французский капитализм не является все же банковским капитализмом, где преобладали бы связи между банками и промышленностью. Ни одно французское финансовое учреждение не может похвастаться такой же влиятельностью, как Бундесбанк. Во Франции, хоть и не в такой мере как в Италии (две трети биржевой капитализации Милана относится к семейным объединениям), еще существует мощный семейный капитализм, представленный объединениями первого плана, такими как Michelin, Peugeot, Pinault, DMC, Dassault, CGIP и т. д.
Нетипичный, трудно классифицируемый, французский ка-питализм, казалось, долго искал свой путь и временами даже шел против течения в Европе. В начале восьмидесятых, после прихода левых к власти, был один интервенционистский момент. Затем в 1983 г., внезапно дав задний ход, французский капитализм вступил на англосаксонский путь с воодушевлением новообращенного, которое не ослабло и в период сосуществования (1986-1988)

< Назад   Вперед >
Содержание