Учебники

Три фазы капитализма

Чтобы сделать свою мысль более понятной, я хотел бы упро-стить или утрировать некоторые черты. Капитализм прошел за два века с 1791 по 1991 г. три четко различимые фазы взаимоотношений с государством. Сегодня мы незаметно вошли в третью фазу.
1791 г.
265
Первая фаза взаимоотношений капитализма с государством: капитализм против государства. Во Франции ключевой датой является 1791 год, ознаменованный знаменитым законом Ле Шапелье,1 законом, который, быть может, имеет наибольшее значение во всей Французской революции в области экономики: он аннулировал корпорации, запретил професси ональные объединения и ввел, в противовес прежней опеке монархического государства, свободу торговли и промышленности. В течение целого века дальнейшее развитие взаимоотношений капитализма с государством происходит в этом направлении: государство подчиняется правилам юридического права, возникает настоящая общественная функция, функционеры больше не коррумпированы, государство отступает перед «силами рынка», сосредоточиваясь на своей первичной функции — функции государства-жандарма, на которое возложена обязанность защищать общественный порядок от «опасных классов», т. е. от нового промышленного пролетариата. Возникает новый тип эксплуатации «человека человеком», постепенно искореняется старый крестьянский мир, усиливается экономическое угнетение рабочего класса, который испытывает на себе все тяготы промышленной рево-люции.
Все это показал Карл Маркс, гениальный разоблачитель, в «Манифесте коммунистической партии» (1848). В 1891 г. протестантская, и в особенности католическая церкви поднимают в свою очередь социальный вопрос, предлагая меры, противоположные марксистским, — не классовую борьбу, а сотрудничество капитала и труда. Великая энциклика папы Льва XIII «Кегит поуагит» («О новых вещах», лат.) еще и сейчас звучит пророчески. Она призывает государственную власть к справедливости по отношению к рабочим. Это послание глубоко повлияло на развитие капитализма в XX веке.
1891 г.
Начинается вторая фаза капитализма, которую можно назвать развитие капитализма в рамках, очерченных государством. Все реформы направлены к одной цели — исправить эксцессы рынка, умерить насилие капитализма. Повсюду государство выступает как оплот против произвола и несправедливости свободного рынка. Государство выступает как защитник бедняков. Государство прилагает усилия к тому, чтобы посредством законов, декретов, принимаемых под давлением борьбы рабочих, и с помощью коллективных соглашений сделать более гуманным первоначальный капитализм. Развитие трудового права, постоянное развитие налоговой системы и системы перераспределения, изменения в законодательстве — все направлено только на одно. Разумеется, Америка, которая частично избежала драмы «рабочего вопроса», не существует в том же ритме. Но, начиная с великого кризиса 1930 г., она присоединяется к Европе: от Рузвельта до Картера, пройдя через правление Кеннеди и Джонсона, Соединенные Штаты в течение полувека постоянно проводили, как и Европа, по-литику создания смягченного варианта капитализма, все же не переходя к послевоенному государству-Провидению.
Не будем забывать, что в течение всего этого периода, отмеченного усилением роли государства, капитализм развивается с некоторого рода «отступлениями» под мощным моральным и политическим давлением своего противника — коммунистической идеологии, которая присвоила себе привилегию надежды и будущего. Сегодня надо напрячь память, чтобы вспомнить, до какой степени сильным было это давление. Тридцать лет тому назад Франсуа Перру, один из наиболее глубоких экономистов, писал: «Капитализм был так часто и открыто атакован и так явно оспа-ривался, что для многих он стал олицетворением врага рода человеческого. Осудить его еще раз — значит взять на себя безопасную и бесславную роль. Защитить его дело — значит выступить перед судьями, в кармане которых заготовлен смертный приговор» (гл. «Капитализм» из книги <Как знать?») («Que sais-je?» 1962).
1991 г.
Однако за последние десять лет движение стало обратным... В излишнем стремлении охватить экономику и руководить ею государство могло задушить ее. Слишком стараясь смягчить безжалостность рынка, государство его парализовало. Людям надоело вечно зависеть от бюрократии, которая все больше становилась похожей на фантазии Кафки. Вспомните о войне службы скорой помощи в Великобритании зимой 1979 г.; она сделала больше чем достаточно, чтобы дисквалифицировать лейбористов и привести к власти госпожу Тэтчер.
Порядок приоритетов изменился. Государство больше не воспринимается как защитник или организатор, его стали считать паразитом, тормозом, балластом. Мы вошли в третью фазу: капитализм вместо Государства. Нам понадобился добрый десяток лет, чтобы по-настоящему это осознать. Все началось в 1980 г. с почти одновременным избранием Маргарет Тэтчер в Англии и Рональда Рейгана в Америке. Сколько в то время было наблюдателей, которые поняли, что на этот раз дело было не в простом переизбрании? По ту и по другую сторону Атлантики к власти пришла новая идеология капитализма.
Бе основополагающие принципы известны. Их приблизительно можно определить в следующих словах: рынок — хорошо, государство — плохо.
Социальная защита, рассматриваемая как критерий прогресса общества, теперь осуждается и обвиняется в поощрении лени. Ранее налог считался основным средством примирения экономического развития с социальной справедливостью. Теперь прежняя налоговая система обвиняется в ослаблении заинтересованности самых динамичных и смелых. Следовательно, нужно сократить налоги и социальные взносы, де- регулировать, т. е. заставить государство отступить по всей линии, чтобы рынок смог высвободить творческую энергию общества. Следовательно, уже недостаточно, как в XIX веке, противопоставить капитализм государству, речь идет о том, чтобы сократить поле деятельности последнего до минимума, заменить, насколько возможно, государство силами рынка. В XIX веке капитализм не осмеливался занять место государства ни в области здравоохранения, ни в области образования, ни в прессе, а также отдать школы, больницы и газеты в руки частной инициативы. Но в наше время в большинстве развитых стран бесчисленные виды деятельности, начиная с радио и телевидения, переходят из общественного сектора в частный — от подачи воды до пересылки почтовых отправлений; в частные руки переходит и уборка мусора.
До 1991 г. включительно еще можно было спрашивать себя, не является ли эта «революция консерваторов» временной фазой, «сменой курса» без будущего. В Европе многие в это верили и не жалели иронии насчет «рейганизма» и «тэтчеризма». Сегодня еще можно спрашивать себя насчет будущего этой политики в Англии. Действительно, в Лондоне Джон Мэйджор, пришедший к власти после Маргарет Тэтчер, быстро принял символические меры, идущие вразрез с тэт- черовской философией, например упразднение налога на жилье в тэтчеровском варианте. Но по другую сторону Атлантики, наоборот, рейганизм укрепил свои позиции в общественном мнении.
Война в Персидском заливе, победа генерала Шварцкоп- фа, за которой последовало триумфальное возвращение «золотых мальчиков», и поразительный подъем доллара освободили Америку от прошлых унижений и сомнений. Америка снова убеждена, что ее капитализм — лучшая система в мире. И не одна Америка так думает. Именно по той причине, что весь или почти весь мир верит в успех революции консерваторов и пытается использовать ее рецепты, наступает коренной исторический разрыв.
Это верно для бывших коммунистических стран, где еще никто не слышал ни о социально-рыночной экономике, ни о рейнской модели. Прежде чем Польша смогла создать банковскую систему, достойную этого названия, она уже открыла Варшавскую биржу в бывшем Доме коммунистической партии и Лех Валенса объездил Западную Европу, проповедуя идеи «парней из Чикаго». Это верно и для развивающихся стран. До прихода к власти Рейгана казалось, что в этих странах импульс развития дает государство, как в Японии и Южной Корее. За последние годы наиболее блестящие успехи были достигнуты в странах, где, как в Чили, Мексике и Таиланде, были проведены дерегулирование и приватизация.
Впрочем, необходимо отметить, что если в Европе наиболее эффективной является рейнская модель, то перенос в третий мир ее социал-демократического варианта слишком часто служил предлогом для разрастания убыточных общественных предприятий и правительственного вмешательства, которые только питали коррупцию. Тяжело урезать общественные расходы, сокращать некоторые налоги, приватизировать, дерегулировать, но часто это идет на пользу экономике страны.
К тому же в Европе «большой рынок 1992 г.» в сильной степени основан на рейгановских идеях — максимум конкуренции и минимум государства. Из этого вытекает долгосрочное основное социальное последствие: пока единый рынок не будет охвачен политическим союзом, каждое правительство двенадцати стран — членов Сообщества будет все более вынуждено, каковы бы ни были его собственные политические предпочтения, усилить конкурентоспособность своей эконо- мйки путем пауперизации государства и, вслед за Рейганом, уменьшить налоги на богатых и обложить дополнительным налогом бедных., Это уже началось.
Кроме того, в большинстве университетов и школ управления преподавание будущим сотрудникам и руководителям предприятий основано на внушении идеи, что в этом заключается смысл истории и закон будущего. В течение веков демократические силы Европы мало-помалу ограничили и умерили капитализм; теперь роли переменились вследствие интернационализации экономики, презирающей бессилие разобщенных государств, выступающих друг против друга.
Очевидно, что по крайней мере с 1991 г. мы вступили в фазу капитализма вместо государства.
Данная книга показывает, что этот исторический разрыв часто является источником динамизма и процветания, но он сопровождается социальной ломкой, часто драматичной и опасной. Нельзя считать, что основная часть социального прогресса, достигнутого в течение века, носила антиэкономический характер; нельзя согласиться с мыслью, что под предлогом экономической выгоды все индустриализированные экономики непоправимо огрубеют, придут к социальному регрессу во всех областях: в содержании городов, здравоохранении, школе, а также к ослаблению справедливости и солидарности и т. д. Парадокс заключается в том, что de facto все как будто согласились с этим регрессом. Перед лицом волшебной рейгановской модели рейнский капитализм, достоинства и даже превосходство которого я здесь подчеркнул, имеет столько же очарования, сколько старая дева из провинции, закосневшая в своих традициях, с глубоко укоренившейся тоской по гуманизму, отягощенная своими понятиями о порядочности и своей предусмотрительностью. Одном словом, она выглядит, как муравей из басни по сравнению со стрекозой. Она прижимается к стене, идя по улице, и не осмеливается войти в мюзик-холл.
Я нахожу этот парадокс неслыханным, глубоко ошибочным. Я часто спрашиваю себя, что нужно сделать или сказать, чтобы каждый понял, что поставлено на карту. Не думаю, что было бы очень результативно взывать к великим принципам. Я сомневаюсь в пользе заклинаний.
Зато я глубоко чувствую правдивость афоризма JIao-цзы, утверждающего, что все мировые проблемы можно свести к такой простой вещи, как «зажарить рыбку». Нужно верить в добродетель педагогики, нужно верить в разум граждан демократического государства — при условии, что они будут правильно информированы. Но как сделать, чтобы послание дошло до адресата?
В сущности это возможно, достаточно представить себе, что конкретно произойдет в нашей повседневной жизни, если отход капитализма от прежнего пути продолжится до его логического завершения. Что произойдет, если Европа и Франция перейдут на рейгановскую модель развития? Гипотеза не представляется мне такой уж нелепой. Постепенная американизация Европы не ограничивается экономикой. Движение значительно глубже. Анкета Центра исследования и документации по вопросам потребления, опубликованная 30 декабря 1990 г., — это попытка дать анализ основных изменений, произошедших в поведении, бытовых привычках и в образе мыслей французов. Результаты этой анкеты, опубликованной в разгар кризиса в Персидском заливе, к большому сожалению, не обсуждались средствами массовой информации. Центр исследования и документации по вопросам потребления указывает на четыре коренных изменения.
1. Реабилитация денег, представляющая в нашем старом обществе, с его католическими традициями, основной поворот, что сближает нас с англосаксонским миром.
2. Торжество индивидуализма, называемое Центром ис-следования «каждый за себя». Одновременно происходит небывалый упадок коллективных обязательств, профсоюзов, ассоциаций и т. д.
3. Социальная ожесточенность, особенно в мире труда, и обострение новых стрессов, связанных с конкурентной борьбой, со страхом потерять работу и т. д.
4. Унификация манеры поведения, особенно заметная при сравнении Парижа и провинции, в частности под влиянием телевидения, ставшего гегемоном.
-Каждый из этих пунктов заслуживает того, чтобы его развить. Все четыре явления направлены в сторону «американизации» французского общества. Если общество незаметно американизируется, то не так уж нелепо представить, что его экономика последует тем же путем и притом до конца

< Назад   Вперед >
Содержание