Geum.ru
Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по философии  

На правах рукописи

Корнев Вячеслав Вячеславович

ВЕЩЬ В СФЕРЕ ПОВСЕДНЕВНОСТИ:

АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЙ ПОДХОД

Специальность 09.00.13 Философская антропология,

философия культуры

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора философских наук

Барнаул Ц 2012

Работа выполнена на кафедре социальной философии,

онтологии и теории познания ФГБОУ ВПО

Алтайский государственный университет

Научный консультант  доктор философских наук, профессор

  ФедюкинаВиктор Петрович

Официальные оппоненты  доктор философских наук, профессор

Донских Олег Альбертович

доктор философских наук

Степанов Александр Анатольевич

доктор философских наук, профессор

Сыров Василий Николаевич

Ведущая организация - ФГБОУ ВПО Алтайский государственный технический университет им. И.И. Ползунова

Защита состоится л30 марта 2012 г. в  12:00  на заседании диссертационного совета Да212.266.02 при ФГБОУ ВПО Томский государственный педагогический университет по адресу: 634041, г. Томск, Комсомольский просп., д. 75, конференц-зал.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Томского государственного педагогического университета.

Автореферат разослан л____ ___________ 2012 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета                                        С. Б.аКуликов

Актуальность темы исследования определяется рядом взаимосвязанных обстоятельств.

Динамика современного гуманитарного знания приводит к переоценке соотношения центральных и периферийных философских проблем. Повседневность традиционно считалась своего рода низшим регистром социальной реальности и не интересовала исследователей иначе, как в роли угрозы для высокоинтеллектуальной культуры. Только с начала или даже середины ХХ в. происходит настоящее открытие повседневного мира для специалистов-социологов, историков, психологов и, наконец, философов. Проблема бытия трансформируется в проблему реальности быта или виртуальной реальности. При этом анализ явлений повседневности идет в эксплицитной или имплицитной (когда дело касается отдельных граней повседневного сознания, принимаемых за автономные образования моды, идеологии, психологии толпы и т.п.) форме.

Но смена акцентов в отношении повседневности является, по нашему мнению, запаздывающей исследовательской реакцией на решительное изменение природы самой антропологической реальности. Попытки описать нового человека или новое общество в терминах известных теорий лодномерного человека, массового общества, лобщества спектакля, технократии и т.п. оказались отчасти реализацией того же самого концепта управляющей и ведущей роли лофициальной культуры (философии, политики, науки и т.п.) и подчиненной функции повседневного мира. В такой проекции повседневному сознанию остается лишь терпеть внешнее для него воздействие идеологии, рекламной манипуляции, индустрии моды и т.п.

Назрела необходимость освободиться от ряда стереотипов в отношении к повседневности, например от представлений об интуитивной понятности ее проявлений. То же касается и оценочных суждений о повседневности как сфере пошлой, низкой, примитивной.

Другой момент актуальности состоит в необходимости анализа самых современных форм бытования повседневности - блогосферы, телезрительской аудитории, сотовой связи и других явлений, очевидно изменивших сознание и привычки человечества в XXI в. В обстановке стремительного ускорения ритмов жизни устаревают и теоретические разработки. Измененные состояния сознания, возникающие на почве массового увлечения социальными сетями или фотографией, нуждаются в понимании и адекватной интерпретации. При этом социологические, исторические или политэкономические интерпретации не могут полностью удовлетворить исследовательский интерес. Проблема в том, что социолог или психолог пользуется вторичным материалом - текстом пациента, данными статистики и пр. Первичный же материал имеет место лишь в самоанализе субъекта, что и составляет суть философского занятия.

Есть необходимость и в переоценке положений ряда современных теорий, например постулатов теории потребления, не слишком точно объясняющих проблемы нашего времени. Повседневная среда меняется быстрее, чем перестраиваются научные методологии. Значит, именно эта тема позволит квалифицированно выяснить возможности той или иной гуманитарной методологии. Назрела острая необходимость в возобновлении теоретической работы над понятиями повседневность, вещь, потребление и т.п., применяемыми зачастую некритически и даже скорее в идеологическом, чем философском аспекте.

Итак, актуальность исследования определяется такими факторами, как:

Цазапаздывание теоретической работы в отношении стремительно развивающейся повседневной среды;

Цаизменение роли повседневности в современной антропологической реальности;

Цанепроясненность сущности и статуса вещей повседневности в теоретическом и практическом аспектах;

Цанеобходимость корректировки ряда важнейших категорий и положений современного научного дискурса в сфере анализа повседневного мира;

Цапоявление новейших вещей и социальных практик, меняющих структуры повседневного мира.

Но главной проблемой является нехватка философской рефлексии в отношении сущности вещи в современной повседневной сфере. В силу инерции известных философских традиций вещь продолжает мыслиться в качестве материального предмета, физической единицы. Практическая эволюция вещи в образ, знак, желание (например, в рекламе или кино) не находит часто адекватного отражения в научном инструментарии. Отсутствие достаточной философской работы в этом направлении приводит к своеобразным ножницам теории и практики: вещи и процессы повседневности развиваются намного быстрее, чем сознается сама необходимость их существования и способы обращения с ними.

Степень разработанности проблемы исследования.

Проблема теоретического осмысления повседневности берет свое начало в произведениях М.аВебера, Л.аВитгенштейна, Х.-Г.аГадамера, Э.аГуссерля, М.аХайдеггера и др. В работах названных авторов с разных методологических позиций исследуется ближайший регистр человеческой реальности: повседневное текучее сознание, его язык, стереотипы, предрассудки, ценности. Но при этом в ряде трудов первооткрывателей темы выражаются стереотипно негативные представления о повседневности как о выхолощенной, гнетущей, тупой среде (в эпитетах, например, М.аВебера). Так возникла целая традиция понимания мира повседневных вещей как низшего и выродившегося по сравнению с высокой культурой.

Другим выражением такого подхода к повседневности является тенденция к унификации ее самобытных форм до роли плавильного котла. В такой интерпретации повседневность мыслится по тому же остаточному принципу - как упрощенная копия высокоинтеллектуальной культуры. Критерий понимания любой вещи повседневности в таком случае - неполное тождество или утрированное отличие от религиозных, философских, научных и пр. продуктов. Функции же повседневного сознания состоят якобы лишь в трансляции ценностей официальной культуры или сопротивлении им. Впрочем, из этой односторонней картины вытекает интересная возможность для новых исследований: установить настоящие способы взаимодействия т.н. высокой культуры и повседневности, а главное - аспекты самостоятельного значения последней.

Иной подход к повседневности можно найти в работах Х.-Г.аГадамера, который в Истине и методе обосновывает самостоятельное значение повседневных предрассудков и других формообразований повседневности. Гадамеровская герменевтика фактичности соотносима с идеями М.аХайдеггера, который в Бытии и времени предлагает детальный анализ обыденного языка, привычек и фиксаций повседневности. Еще более существенное влияние на формирование установок философии повседневности оказал теоретический аппарат Э.аГуссерля. Вообще, именно феноменологический подход может быть ядром более современного и комплексного подхода, хотя в своем классическом виде он грешит излишней теоретичностью. В любом случае, он нуждается в переосмыслении и привлечении нового исследовательского материала. Общей же научной перспективой в русле герменевтики и феноменологии фактичности должно стать выявление способов взаимоотношения субъектов и объектов современной повседневности, характера и динамики повседневного сознания.

По мнению автора диссертации, на данный момент философия повседневности еще не превратилась в целостный и влиятельный аналитический проект. Между тем, в ХХ в. оформилась социология повседневности, основателем которой можно считать А.аШюца. Традицию анализа повседневных явлений социологическими и психологическими методами продолжили П.аБувье, Ж.аБаландье, П.аБурдье, П.аВирилио, А.аГидденс, Э.аГоффман, Э.аДюркгейм, М.аМосс, Ю.аХабермас и др. Основы же именно психологии повседневности заложили Г.аЛебон, З.аФрейд, В.аРайх, С.аМосковичи и др. Впрочем, с точки зрения автора работы, сугубо социологическая или психологическая модели повседневности часто оказываются однобокими и иногда опускающими моменты рефлексии и уточнения понятий, положений теории. Социологический материал изменяется, а горизонт жизненного мира остается в каком-то смысле неизменным.

Другим интересным научным направлением, поставившим своей целью анализ повседневных вещей, была в ХХ в. школа анналов (М.аБлок, Ф.аБродель, И.аВаллерштайн, Ж.аДюби, Л.аФевр и др.). Целью этого направления стало изучение конкретных исторических условий и форм бытования повседневного мира, но интерес представляют и некоторые теоретические разработки историков повседневности, например, проводимые ими параллели между прошлыми эпохами и современностью. В 70-80-е гг. ХХ века полностью оформились французские школы социо-антропологии современности, немецкая школа листории повседневности, школы микроистории, новой интеллектуальной истории, листорической нарратологии и др. Общим для большинства представителей этих новых научных традиций был интерес к дискретным и периферийным явлениям социальной жизни, акцент на бессознательных, а не рефлексивных ее проявлениях, установка на своеобразную сенсибилизацию (повышение уровня субъективности и чувствительности) научного знания. Но и здесь, как и в случае с социологией повседневности, общим недостатком является недостаточная разработанность теоретического аппарата.

В отечественной гуманитаристике тема повседневности появилась еще в XIX в., как следствие интереса почвенников и славянофилов к менталитету и культурно-историческим особенностям русского национального мира. В этом аспекте повседневные вещи интересовали К.С.аАксакова, А.А.аГригорьева, Н.Я.аДанилевского, И.В.аКиреевского, К.Н.аЛеонтьева, В.В.аРозанова, А.С.аХомякова и др. Результаты этого интереса можно посчитать разрозненными и неполными, но именно они определили формирование генерации современных исследователей повседневности, начиная с М.М.аБахтина, Ю.М.аЛотмана, А.Ф.аЛосева и заканчивая Е.В.аЗолотухиной-Аболиной, И.Т.аКасавиным, В.К.аСуханцевой, В.Н. Сыровым, М.П.аШубиной и др.

Однако в аспекте антропологических характеристик вещи в сфере повседневности проблема не выглядит удовлетворительно исследованной ни в прошлом, ни в настоящем времени. Обыкновенно вещь понимается как материальный предмет или, в лучшем случае, выясняются социальные и психологические ритуалы, связанные с ее употреблением. Такой подход присутствует, например, в большинстве экономических, социологических, исторических, политических и пр. исследованиях (работы Э.аБерна, Т.аВеблена, М.аВебера, А.аГофмана, В.аЗомбарта, Г.аЗиммеля, П.аЛазарсфелда, Ю.аЛипса, Ф.аПонжа, Э.аТоффлера, Дж.аФрейзера, Э.аФукса и др.). Сам предмет интереса представляется здесь внешним материалом, а вопрос о личном и собственном опыте лоповседневнивания даже не возникает.

Особый аспект проблемы связан с теорией потребления - модной теоретической парадигмой, объясняющей комплекс повседневных практик, но при этом превратившейся, по мысли Ж.аБодрийяра, в научную мифологию. Проблема здесь в тавтологическом объяснении специфики потребления (и одновременно - принципов экономического, символического социального обмена) листинными или ложными человеческими потребностями. Но в тени остается вопрос о сконструированной природе самих потребностей и всей системы потребления, приобретающей нередко чисто идеологическое (а не рационально экономическое, например) значение.

Отдельного анализа заслуживает популярное сегодня стремление свести вещь к элементу виртуальной реальности, в котором она теряет всякие наличные характеристики. По мнению автора диссертационной работы, главная трудность заключается сегодня в том, чтобы избежать этих теоретических крайностей и определить некие узловые моменты бытования вещи в сфере повседневности. Целостный характер повседневного мира уже сам по себе подразумевает необходимость синтеза различных исследовательских инструментов. Такой теоретический синтез выступает как ядро комплексного антропологического подхода к исследованию повседневности, в основе которого лежит приоритет концептуальной связки бытия (быта) и сознания самого субъекта повседневности.

Таким образом, проблема выявления антропологического содержания вещей повседневности через комплексный анализ структур повседневного мира и различных практик включенности субъекта в бытовую реальность не решена и даже во многом удовлетворительно еще не сформулирована.

Объект исследования составляют вещи повседневности: предметы и фетиши современного быта, рекламные тексты и образы, видеоролики, сценарии, кинофильмы, страницы электронных веб-ресурсов и т.п.

Предмет исследования Ц антропологические характеристики вещи в сфере повседневности, связанные с образными и речевыми практиками повседневного сознания.

Цели и задачи данной работы. Основная цель работы - комплексное исследование антропологического содержания вещи в сфере современной повседневности.

Для достижения этой цели потребовалось решить ряд отдельных задач:

Царазработать комплексную модель антропологического подхода к пониманию вещи в сфере повседневности;

Цаустановить способы взаимодействия повседневности и высокой культуры, а также аспекты зависимого или самостоятельного статуса повседневности;

Цавыявить способы взаимоотношения субъектов и объектов повседневности, определяющие характер устройства и динамики повседневного сознания;

Цадать объяснение ключевым и часто встречающимся элементам повседневной культуры (в структурах рекламы, моды, идеологии и т.п.);

Цаэксплицировать понятия повседневность, вещь, вещизм в рамках комплексного антропологического подхода;

Цаобосновать теоретическое отличие вещизма от потребления как стандартной модели объяснения повседневных практик.

Теоретико-методологические основания исследования.

Методология исследования определяется особенностями, обусловленными объектом, предметом и задачами исследования.

Современный подход к анализу вещи в структурах повседневности опирается на принципы ряда известных концепций: феноменологии, постструктурализма, психоанализа, семиотики, экзистенциализма. Понимая повседневную вещь как предмет человеческой страсти, нельзя, например, избежать обращения к принципам структурного психоанализа с его инструментарием для исследования повседневных аффектов и влечений. Категория желание отсылает к произведениям Ф.аГваттари и Ж.аДелёза, Ф.аДжеймисона, С.аЖеребкиной, Ю.аКристевой, Ж.-Ф.аЛиотара, Г.аМарселя и др., хотя истоки диалектики желания следует искать уже у Гегеля. Теоретические разработки упомянутых авторов позволяют придать конкретный смысл гуссерлевской идее линтенциональности сознания, т.е. сущностной взаимосвязи вещей мира и структур человеческого сознания.

В отечественном варианте феноменологии фактичности особняком стоят Диалектика мифа и другие работы А.Ф.аЛосева, методика и конкретные результаты которых полезны при анализе повседневных мифов, структуры символа, идеологии и т.п.

Принимая за ядро повседневного сознания мифологическое мышление, нельзя пройти мимо теоретических разработок и конкретных примеров анализа современных социальных мифов у Р.аБарта. Проблема манипуляции субъектом повседневности с помощью институций идеологии, рекламы, моды отсылает к концепциям С.аЖижека, Н.аХомского, М.аФуко и других авторов.

Отдельное направление диссертационной работы - проба аналитических возможностей ряда ведущих методологий: феноменологии, постструктурализма, психоанализа, семиотики, экзистенциализма. Так, психоанализ можно использовать как орудие интерпретации содержания повседневного бессознательного: фантомов идеологии, образов кино, рекламы и т.п. Мифогенетический анализ позволяет выявить внутреннюю структуру повседневных мифов, их общую ноль-институцию (в терминологии К.аЛеви-Стросса). Экзистенциальная феноменология помогает выявить априорные установки человеческого сознания. Семиотика эффективна для понимания некоторых закономерностей взаимодействия знаков в повседневной среде.

Другой элемент теоретико-методологической базы - идеи и термины отдельных философов, внесших свою лепту в исследование повседневности. Так, инструментарий М.аХайдеггера позволяет очертить общие принципы антропологического подхода. У Ж.аЛакана следует обратить внимание на целый ряд разработок: теорию стадии зеркала, топику Реальное - Символическое - Воображаемое концепт лобъекта-причины желания и т.п. В разных аспектах внимания к повседневности интересны также отдельные моменты в теориях Ж.аБодрийяра, Ф.аДжеймисона, В.аРуднева, Ф.аГваттари и Ж.аДелеза, К.аЛеви-Стросса, В.аПроппа, А.аМенегетти и др. авторов. В каждом конкретном случае в диссертационной работе оговаривается сфера компетенции той или иной категории и теоретической модели.

Основной установкой авторской методологии является перекрестный анализ возможностей современных теоретических инструментов (на предмет их эффективности в сфере повседневности) и феноменов повседневного быта. Результатом такого анализа становится корреляция теорий повседневности самой повседневной практикой, но одновременно и экспликация антропологических характеристик вещей повседневности в фокусе целостного антропологического подхода. В настоящем исследовании авторская методология пошагово конструируется в первой главе, но по мере необходимости достраивается во второй и третьей главах, где исследуются конкретные повседневные практики. Именно обратное влияние материала на инструменты вызывает необходимость в оптимизации тех или иных элементов методологии - в логике действия принципа научного фальсификационизма. Таким образом, само сопротивление материала включается в теоретическую концепцию, как ее движущий фактор.

Научная новизна выражается в следующих положениях:

1. С позиций обоснованного автором комплексного антропологического подхода разработано концептуальное определение вещи в рамках философии повседневности: вещь - это символическая мера опредмеченного желания. Данное определение вещи через наличное желание, количественно-качественную индивидуацию (меру) и символическую функцию эффективно при анализе таких современных вещей, как компьютерные игры и программы, модные аксессуары, гаджеты, кинофильмы и т.п.

2. Установлено, что сфера повседневности имеет самостоятельное значение, не сводимое к переработке материалов высокой культуры. Повседневная среда - не низший культурный регистр, поскольку она имеет дело с подлинными антропологическими реалиями: свободой, выбором, самоидентификацией субъекта, отношением к другому и т.п. Повседневное сознание оперирует собственной гносеологической и аксиологической системой, эффективно решает возникающие в повседневной практике проблемы и вопросы.

3. Выявлен ключевой принцип повседневного отношения к вещи, суть которого заключается в столкновении противоположных психологических установок притяжения-отталкивания или травмы-наслаждения. Такой внутренний конфликт связан с неосознаваемой установкой субъекта повседневности на овеществление ментального опыта, с попыткой избежать экзистенциальных рисков, устранить субъективность субъекта.

4. Дано определение повседневности с помощью принципов антропологического подхода: повседневная реальность - это совокупность искусственно унифицируемых речевых, познавательных и коммуникативных практик, познавательных и поведенческих приемов, характеризующаяся одновременно пустотой и содержательностью (эффект глубины поверхности), рассеянностью и сосредоточенностью, пассивностью и активностью, наглядностью и потаенностью.

5. Обосновано концептуальное различие феноменов потребления и вещизма. Вещизм - это избыток потребления, иррациональные моменты потребления, не объяснимые экономической рентабельностью или политической конъюнктурой. Вещизм - негативный аффект отношения к вещам, в котором оно получает значение чистой траты, психологической жертвы, бесполезной страсти. Вещизм начинается там, где заканчивается позитивное, рационально объяснимое отношение к предметам быта. Известные объяснения феномена вещизма с позиций его политэкономической, социологической и даже символической природы можно считать неполными. Внутренний импульс вещизма составляет бесполезная борьба субъекта повседневности с неудовлетворенностью своего желания.

Положения, выносимые на защиту

1. Комплексный антропологический подход к исследованию повседневности нацеливает на раскрытие сложных взаимоотношений, в которые вступают субъекты и вещи повседневности. Основные принципы антропологического подхода сводятся к следующему: во-первых, технико-физические свойства вещи понимаются как вторичные по сравнению с ее ментальными характеристиками (перенос акцента на субъекта повседневности). Во-вторых, решающим моментом анализа вещистских практик должно быть исследование дискурса о вещах (акцент на логоворках и конфликтах в речевых структурах повседневности), а также деталей и частностей их существования. В-третьих, важным объектом научного интереса представляются интенциональные установки повседневного сознания (акцент на первичных познавательных и поведенческих схемах повседневного сознания). Этим принципам соответствуют также несколько методических рекомендаций: а) всякий предмет повседневности определяется через свою принадлежность ко всей системе повседневных отношений (экспликация принципа системности); б) сложноустроенные структуры повседневности описываются в терминах разных и даже противоположных теоретических систем (экспликация принципа дополнительности); в)авакаждом отдельном случае учитывается действие несистемных факторов, что влечет за собой коррекцию категориальных и методологических инструментов (экспликация принципов постструктурализма).

2. Для эффективного исследования повседневных вещей  необходимо обновление и критика многих понятий современного философского лексикона (лпотребление, потребность, технема, виртуальная реальность, симулякр, гаджет и т.д.). Требуется также переоценка ряда положений тех научных теорий и направлений, которые интерпретируют феномены повседневности (например, семиотики, структурализма, мифогенетического анализа, теории потребления, структурного психоанализа, теории симуляции).

3. В качестве первичных установок повседневного вещистского сознания выделяются следующие моменты: вытеснение страха смерти, неприятие Другого, стремление к пассивной (мазохистской) самореализации, травма культурно-исторического разрыва, отождествление материальных и ментальных процессов.

4. Распространенные образы повседневности, эксплуатируемые масс-медиа (зомби, космический монстр, инопланетянин, киборг, мутант, femme fatale и т.п.) выявляют травматические конфликты повседневного сознания. Большинство этих образов должно быть подвергнуто процедуре буквализации смысла - т.е. освобождению означающего от известного или тайного (как, например, в конспирологических теориях или сложносочиненных философских объяснениях) означаемого. Буквализация повседневного образа сводит его к социальной логоворке, функция которой состоит в прямом и непосредственном выражении факта: труд есть наказание; смерть - непристойность; здоровье, красота, жизнь суть товары; богатство - кража и т.п.).

5. Теория и практика вещизма вместе составляют узловую структуру современной повседневной жизни. Повседневное вещистское сознание инициирует, переживает и фиксирует целый ряд острейших антропологических явлений (кризисную субъективность, травматическую социализацию, культурно-историческую идентификацию и т.п.), рациональное осмысление которых совершенно необходимо для философского знания, синхронного своему времени и повседневному миру.

Теоретическая и практическая ценность диссертации обусловлена возможностью широкого использования ее основных положений.

Собственно теоретическая значимость заключается в расшифровке ряда ключевых означающих социального дискурса, в разработке концептов вещи и вещизма, отражающих установки мышления и поведения современных потребителей, а также в раскрытиии особого значения регистров социальной жизни, считающихся низшими. Автор работы настаивает на том, что современная интерпретация категории вещь связана с перспективой своеобразных психологизации и субъективации, считавшихся ранее сугубо объективными характеристиками и факторами. Понимание вещи как проекции человеческого взгляда, объекта человеческого желания или как означающего социального дискурса дает возможность в новом ключе осмыслить феномены виртуальной реальности, Интернета, мобильной коммуникации, психологии коллекционирования, технофобии, технофилии и т.п.

Другой аспект теоретической значимости связан с авторской интерпретацией ряда моделей повседневности: структуралистской, психоаналитической, семиотической и др. Главный момент здесь - критика теории потребления и понятия потребности, создающая новые возможности для осмысления статуса и сущности вещи в сфере повседневности.

Практическая значимость исследования обусловлена возможностью подготовки общих и специальных курсов по философии, культурологии, психологии, социологии и др. гуманитарных дисциплинам на основе отдельных положений диссертации. Кроме того, материалы диссертационной работы могут быть практическим руководством для подготовки специалистов в области педагогики, социальной работы, политики, маркетинга, рекламы.

Апробация работы осуществлялась:

Цав процессе преподавания курсов Философия, Онтология и теория познания, Онтология быта, Психология масс, Психология рекламы, Философия повседневности, Философия кино, Проблемы современной философии, Эстетика, История зарубежной философии ХХ века в Алтайском государственном университете и Алтайском филиале Московского психолого-социального института;

Цав обсуждении ряда важнейших идей на методологических семинарах и заседаниях кафедры социальной философии, онтологии и теории познания Алтайского государственного университета;

Цаучастием в работе Всероссийского сообщества мифологов и в проекте Мифологические исследования;

Цаучастием в научных конференциях: Гуманитарные науки и образование на рубеже веков: Региональная научно-практическая конференция (Барнаул, 1999), Высшая школа в современной социокультурной ситуации: Региональная научно-практическая конференция (Барнаул, 2001), PR в изменяющемся мире: Региональная научно-практическая конференция (Барнаул, 2002, 2005), Новые технологии в сфере гуманитарного образования: VII Региональная научно-методическая конференция (Барнаул, 2003), Гуманитарное образование как социальный заказ: VIII Региональная научно-методическая конференция (Барнаул, 2004), Интеллектуальный потенциал ученых России: Пятая Российская научно-практическая конференция (Барнаул, 2005), Человек: философская рефлексия: Всероссийская научная конференция (Барнаул, 2006); Единая образовательная информационная среда: проблемы и пути развития: VI Международная научно-практическая конференция-выставка (Томск, 2007); Человек: философская рефлексия. Границы философских дискурсов: Всероссийская (с международным участием) научно-практическая конференция (Барнаул, 2008).

Структура и объем диссертации. Цель и задачи исследования определили структуру диссертации, последовательное решение которых отражено во введении, 3 главах, каждая из которых включает по 3 параграфа, заключения. Объем диссертации составляет 329 страниц, а список литературы состоит из 293 наименований.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении обосновывается выбор темы и ее актуальность, определяется степень изученности проблемы, предмет и объект исследования. В соответствии с основной целью диссертационного исследования формулируются его более частные задачи. Обосновывается научная новизна, методологический и теоретический инструментарий, теоретическая и практическая значимость работы, формулируются положения, выносимые на защиту.

В первой главе Концепт вещи в философии повседневности подробно анализируются современные теоретико-методологические подходы, соотносимые с материалом и задачами исследования. Общей стратегией первой главы является конструирование оригинального антропологического подхода к исследованию системы вещей.

В первом параграфе лПроблема повседневности в современном гуманитарном знании определяются основные проблемы и инструменты философии повседневности. Условия формирования философии повседневности показаны на фоне близких ей направлений истории, социологии, психологии повседневности, во второй половине ХХ в. развившихся в отдельные научные направления Общими факторами, потребовавшими переоценки роли повседневности в системе культуры стали процесс сенсибилизации (повышение уровня чувствительности, субъективности) знания, акцент на дискретности и прерывности изучаемых процессов, отказ от громоздких объяснительных теорий и схем познания, категориальная революция языка науки.

Синтезируя идеи феноменологии с наработками структурализма, автор дает предварительное определение повседневности как сферы оригинальных речевых и мыслительных практик. При этом феноменологическая концептуальная связка бытие-сознание может быть уточнена в модусах бытие-язык, бытие-образ, бытие-интенция. Именно с данным аспектом связана и сама структура исследования, предполагающего работу с феноменом вещи в повседневности в качестве анализа самобытных языковых, символических, психологических выражений современной среды.

Основная часть первого параграфа посвящена разбору научных стереотипов относительно понятия повседневность. По мысли автора диссертационного исследования, таких стереотипов три.

Во-первых, под повседневностью понимается явление настолько универсальное и синкретичное, что любая его форма поневоле приобретает абстрактный и недифференцированный характер. Из этого следует функция повседневности как плавильного котла, уничтожающего различия и любую оригинальность.

Во-вторых, повседневность воспринимается как нечто интуитивно понятное, банальное, не нуждающееся в уточнении. В силу такой установки, повседневности приписывается специфический, своеобразный или лособенный характер без всякой конкретизации признаков и критериев таковой специфичности.

В-третьих, мир повседневности подвергается настоящей демонизации с помощью набора оценочных ярлыков: лэрозия, грехопадение, неподлинная реальность, навязчивый мир, насильный, тупой гнетущий и т.п.

С точки зрения автора диссертации, так проявляется общий характер научного дискурса, выделившегося из повседневного языка и сознания, но все время подчеркивающего свое полное несходство с ними. Стереотипы не столько характеризуют повседневность, сколько актуализируют проблему ангажированности научного анализа повседневной средой, например идеологической или мифологической конъюнктурой. Рефлексии должна подвергнуться проблема детерминированности самого исследователя повседневным языком и сознанием. При рассмотрении повседневных явлений важна позиция не наблюдателя, а участника, проводника, актанта обыденного сознания. Ученый, как и обыватель, погружен в повседневный мир, и, отрицая этот факт, демонизируя бытовуху, он осуществляет своеобразный перенос ответственности. Чем более ожесточенной становится критика обыденного сознания, тем больше она напоминает прием переноса вины.

В противоположность стереотипному и негативному отношению к повседневности, в настоящей работе обосновывается необходимость аналитики персонального оповседневнивания, личной обезличенности, собственной потерянности. Первым условием понимания обыденности должен полагаться поиск степени, уровней и форм персональной принадлежности к повседневной жизни. В объяснении нуждается, например, эффект психологического притяжения-отталкивания субъекта повседневности в отношении всех форм современного масскульта: моды, кинематографа, рекламы, сети Интернет и т.п.

В рамках предлагаемого подхода производится переоценка многих конкретных признаков повседневного мира и сознания. В результате автором дается следующее развернутое определение повседневности:

Цаэто область не среднего, но усредняемого быта, разнообразие речевых и коммуникативных практик, познавательных и поведенческих приемов;

Цаэто сфера не высокого и не низкого бытия, но самодостаточного быта, проявляющего свой креативный потенциал через для-себя-наглядность;

- в экзистенциальном плане это сфера дремлющей бодрости, рассеянной сосредоточенности, неустойчивого забвения подлинности, пассивной субъективности;

Цав психоаналитическом аспекте это сфера формально пустой речи и автоматического поведения, которые при внимательном исследовании проявляют важнейшие симптомы, скрытые травмы, преткновения современной антропологической реальности;

- с точки зрения семиотики это область содержательных коннотаций, метатекст и метаязык.

Ключевая проблема в работе с понятиями и явлениями повседневной жизни состоит не в достижении лобъективного знания (цель изначально мифическая), но в понимании форм и степени зависимости субъекта от повседневного мира. Главное - уметь правильно отрефлексировать корректность применения методов и категорий современного знания в конкретной сфере повседневного гумуса (почвы).

Во втором параграфе Современные философские подходы к исследованию повседневности анализируются методологические возможности различных современных направлений, а затем обосновываются принципы комплексного антропологического подхода к изучению повседневности. Предполагается, что каждый отдельный подход способен отражать только одну из граней сложной повседневной реальности.

Первый момент анализа - оценка возможностей структуралистского подхода, средства которого эффективны для построения общего каркаса практически любого исследования. Установки структурализма: допущение предположительной регулярности и системности в объекте, методика членения и монтажа материала, акцент на понятии структуры, поиск закономерностей трансформации системы и другие правила - признаются необходимыми на первом этапе исследования. Однако существуют объективные трудности, связанные с использованием структуралистской методологии в сфере повседневности:

Цаструктурализм изначально нацелен на установление самой общей картины происходящего, тогда как тщательный анализ единичных деталей требует других подходов;

Цаограниченность структуралистской методологии проявляется в парадоксе последней структуры: рано или поздно анализ достигает уровня, требующего полного обновления аппарата теории, перехода на своеобразный теоретический метаязык, введения новых категорий.

Структурализм представляет вещь в ее функционально-эмпирической ипостаси и оперирует принципом системности, который необходимо расширить принципом дополнительности, а теорию перевести на метатеоретический уровень и связать с опытом современной философии, определяемой как постструктурализм. Его методологические особенности - критика логоцентризма, акцент на частностях и противоречиях картины мира, повышенное внимание к области означающего, пафос сомнения в отношении позитивного знания.

Функциональная или символическая ипостась вещи не объясняет полностью ее роли в повседневной среде. Например, в риторике рекламы предметы лишь притворяются рентабельными, универсальными, эффективными и т.д.

Погруженная в жизнь повседневности, вещь есть еще и значение, знак, элемент языка целого мира вещей. При этом постструктуралистский подход внимателен именно к жизни языка: нестыковкам, конфликтам дискурса.

Семиотическая концепция вещи устанавливает место каждого предмета в синтаксисе вещей как знаков. При этом особенно интересен анализ своеобразного сдвига денотативных и коннотативных значений: в структуре семиотического треугольника денотация или смысл имени характеризует способ, которым добавочное значение буквально паразитирует (как в случае с риторическими уловками рекламы или идеологии) на значении номинальном.

Моющие средства, детские игрушки, рекламные артефакты, кинообразы - все эти разнокалиберные предметы представляют собой отдельные, но взаимосвязанные знаки универсального письма, маркируют сознательно не выбираемые, но неотчуждаемые ценности, отсылают к устойчивым моделям мышления и поведения. В этой автономно, но безукоризненно работающей машине значений именно коннотация играет роль генератора. Приводя в действие скрытый смысл какого-либо слова или предмета, коннотация не просто приплюсовывает дополнительное значение - она создает ему защитное поле в виде политкорректного денотата.

Однако в семиотике не предполагается анализ этого спекулятивного, грязного содержания знака. В качестве чистой науки, семиотика занята чистой работой. Ревниво охраняя свой статус лобъективной, неидеологизированной техники знания, семиотика держится на дистанции от далеко идущих выводов и конъюнктурных моментов познания, т.е. собственно референций. Для анализа последних необходимо обращение к установкам мифогенетического подхода, ведущего поиски в области генеалогии и архетипов повседневного бессознательного.

Мифогенетический подход отличает сложный перекрестный анализ феноменов исторического сознания повседневности, языка, ценностных ориентаций и т.д. По мысли автора диссертации, особенно ценными являются концепции, представляющие мифологическое сознание как психологическую реакцию на некое системное противоречие в характере господствующей культуры. Архитектоника мифа адаптирует глубокий внутренний разлом - конфликт лабсолютной и реальной мифологии (в терминологии А.Ф.аЛосева), формы и смысла, идеологии и здравого смысла (у Р.аБарта) и т.п. Исходный момент образования мифа, как показал В.аПропп в дилогии о волшебной сказке, - проблемная ситуация. В Структурной антропологии К.аЛеви-Стросса генезис мифа также понимается как попытка символической реакции на неразрешимое внутреннее противоречие (например, межнационального или классового характера).

Таким образом, рабочим должно быть следующее определение мифа: миф - это дискурсивная модель для разрешения системного противоречия. Функция мифологем аналогична функциям симптома в психоанализе - это своего рода реактивная регистрация кризисной ситуации, метафорическое замещение неразрешимой проблемы какой-нибудь внешней причиной.

Однако компетентность мифогенетического анализа также представляет собой проблему. Многие исследователи ограничиваются разоблачением мифа или редукцией его до роли одноклеточного культурного тела, архаизма. Или, в другом случае, миф понимается как совершенно самостоятельное явление. Хотя работа мифа, по мнению автора диссертационной работы, напоминает активность бортового самописца, черного ящика, который снимает и кодирует показания проблемной ситуации, для ее настоящего понимания требуется расшифровка мифологем. Эта раскодировка может осуществляться в терминах, например, структурного психоанализа, поскольку тот связывает в целое рациональные и иррациональные аспекты повседневности, критику идеологии и дешифровку обыденных фантазий, категории философии и эмпирический опыт психологии.

В логике парадокса последней структуры подлинное содержание мифа (и вообще повседневных образов, фантомов, языка и т.п.) не может быть определено в терминах теории первого уровня. Полноценная методология исследования вещей в повседневном мире подразумевает синтез системного и несистемного подходов, рассмотрение функциональности и дисфункциональности, согласование языкового, мифологического, символического аспектов. Главный же смысл в том, что в специальном объяснении нуждается сущность и роль последней структуры - т.е. совокупности первичных повседневных интенций, вынуждающих играть в экономические, политические, научные игры, строить свой жизненный проект, совершать различные усилия и т.п. Подобная последняя структура, движущая повседневным миром, обозначалась обычно в почти поэтических формах, например, под видом мистической пассионарности (термин Л.Н.аГумилева), воли к власти (Ф.аНицше), воли к жизни (А.аШопенгауэр), народного духа (Г.В.Ф.аГегель) и т.п.

В том же аспекте может быть понята и категория бессознательного. С этой точки зрения оно выступает как искомое неструктурное основание структурных образований, инициирующее всю динамику социальной жизни. Бессознательное есть постоянная нехватка Другого (поскольку уже у Гегеля желание - это желание другого, смещенное, отождествленное с чужим интересом влечение). Само понятие вещи следует, таким образом, решительно переосмыслить, отличить первичный феномен вещи-в-сознании от вторичных функциональных, символических или мифологических значений. В такой проекции она предстанет как выражение психического избытка, который Ж.аЛакан называет Реальным. Вещь в контексте аналитического дискурса - это языковой и символический симптом Реального.

В чем, однако, нельзя согласиться с положениями структурного психоанализа, так это с интерпретацией повседневной семиосферы как своего рода пустого экрана для проецирования содержаний Реального. Если семиотике присуща фантазия автономного функционирования системы знаков, то структурный психоанализ зачастую абсолютизирует топику психического по отношению к социокультурной практике. Понимая механику обращения системы означающих в качестве вечного двигателя психической метонимии, аналитический дискурс сводит субъекта к роли неважного вторичного фактора.

Достоинства и недостатки каждого из проанализированных автором подходов позволяют в конце второго параграфа сформулировать несколько принципов комплексного антропологического подхода, в основе которого исследование вещей повседневности как предметов человеческого отношения: желания, фантазии, заботы. Антропологический подход ориентирует на раскрытие комплексных взаимоотношений субъекта и объектов повседневности.

Третий параграф Концептуальное определение понятия вещь в рамках антропологического подхода посвящен работе с понятием вещь в духе установок и принципов интегрального антропологического подхода.

Пользуясь техникой эйдетической редукции и другими инструментами, автор исследования формулирует несколько тезисов:

1. Вещь не сводится к вещи-в-себе. Способ повседневного существования - полная интерактивность субъекта и объекта. Экстимность внутреннего мира современного потребителя и пропагандируемая повсеместно линтимность вещей не оставляют возможности мыслить эти взаимоотношения в каком-то изолированном виде.

2. Вещь не сводится к пред-ставлению субъекта. Вещь - синтез, дробь своего и чужого (как, например, иное - понятие из фильмов и образов массовой культуры), притяжения и отталкивания, наслаждения и страха. Вещь - это своего рода мое чужое, например карикатурно антропологизированная природа, конструкт женщина в мужском сознании, фантом двойника-врага в идеологии и т.п.

3. Вещь не сводится к самотождественному единичному объекту. В условиях современного производственно-потребительского бума вещь изначально существует в виде серии, набора, тиража и т.п. Признаком определенного положения вещи в структурах повседневности является взаимоотношение серийности ее происхождения и риторической (т.е., как правило, чисто симулятивной, как в рекламе, наделяющей вещи чертами индивидуальности) качественной единичности. Отсюда вещь можно определить как квантификацию, т.е. отдельный случай взаимодействия качества и количества, серии и экземпляра.

4. Вещь не сводится к веществу. Кажется очевидным, что вещь есть некая предметность - материала, формы, комбинации частей и т.п. Однако при этом она не только не сводится к механической сумме своих элементов, но и не определяется качествами своего чувственного состава. Всякая вещь есть выражение конструктивного принципа, объединяющего ее части. Значит, вещь - это не предмет, а опредмечиваемость, не что, а как.

5. Вещь не сводится к опредмеченной идее или опредмеченной функции. С точки зрения повседневного восприятия, ни чистый смысл вещи (как, например, абстрактная идея денег), ни реализуемая в ней функция (например, коммуникация и обмен) не объясняют эффекта притягательности вещи. Вещь как материя или как чистый знак не привлечет внимания, если человек не будет переживать именно влечения к ней. Гегелевская диалектика желания показывает сущность вещи как опосредованное другим влечение, как желание желания. Желание - это пришпоривающая человека негативная сила, обнаруживающая себя не в предмете, но в виду желаемого предмета.

6. Вещь есть символическая мера человеческого желания. Последний тезис суммирует предыдущие характеристики и позволяет автору работы вывести рабочее понятие вещи в повседневности. Под символичностью при этом понимается внутренне-внешняя определенность вещи в языке. Функциональность вещи тоже обычно сводится к символу, самооправданию ее существования. Мерой же следует считать количественно-качественную квантификацию вещи в конкретном экземпляре, отсылающем к полной серии или целой системе вещей.

Суммируя итоги первой главы, автор показывает, что обновленное понятие вещи и принципы антропологического подхода помогают переоценить сам характер и материал исследования. Отказавшись от концепта физически-предметной, единичной, самотождественной вещи, автор предлагает уравнять в статусе предметы быта, видимые структуры повседневности и такие вещи, как рекламные артефакты, кинокартины, сеть Интернет, компьютерные игры и т.п. Любая из названных вещей подходит под определение вещи как опредмеченного желания человека.

Еще одно важное наблюдение состоит в том, что всей области отношений человека с вещью сопутствует глубокая перверсия, т.е. своеобразная переворачиваемость, взаимная конвертация значений и характеристик этих отношений. Наиболее выразительным симптомом этой перверсии является повседневный язык (лмои тормоза, мои закрылки, ля поворачиваю - говорит автомобилист). Отсюда вытекают две основные аналитические перспективы - взять вещи в их наиболее последовательном антропологическом выражении и, наоборот, рассмотреть психологию человека в ее самой существенной связанности вещами. Иначе говоря, дело касается внешней или внутренней ипостаси желания.

Обыгрывая известный гегелевский тезис, автор резюмирует, что нет ничего такого в действительности предмета, что не было бы задано человеческим желанием, и нет ничего такого в желании, что человек не стремился бы опредметить. Субъект повседневности конструирует свой мир вещей как мир воплощенных желаний. Современный потребитель желает то, что уже произведено, предложено, опредмечено.

Во второй главе Антропологическое измерение вещи в образно-языковых практиках повседневности автор анализирует элементы повседневной среды как формы неявного, рассеянного знания. Повседневность исследуется в качестве специфических образных и языковых практик. Антропологический подход к изучению повседневности предполагает анализ языка масс-медиа, рекламы, кинематографа (как своего рода производителей налично воплощенных желаний) методом интерпретации наиболее распространенных образов. С точки зрения автора работы императивом этого языка является императив желания, но не в форме ля хочу, а в форме мы знаем, что именно вы хотите. Вопрос в том, что именно внушается субъекту повседневности в качестве предположительно ценного для него и соотносятся ли внушаемые экстимные желания с некими листинными и личными потребностями субъекта.

Первый параграф Вещь как объективируемое в языке желание выявляет специфику языка рекламы, кинематографа и всей системы масс-медиа. Его признаки: буквализация смысла, изоляция означающих, акцент на настоящем времени. По мысли автора диссертации, психопатологический язык рекламы, кинематографа, масс-медиа обладает большей выбалтывающей способностью, обнажающей структуру чистых коннотаций. В повседневном дискурсе следует искать следы перенацеленных на разрешенные объекты нелигитимных желаний. В рекламе санкционируются одни виды наслаждения и табуируются другие. В рекламных императивах опознается риторика идеологии, с ее навязчивыми идеями, репрессивной толерантностью и бинарным сознанием.

Исходным моментом этого механизма является перенос желания большого Другого (как инстанции социального порядка, власти, закона, идеологии) на желание маленького другого (рядового субъекта повседневности). Но вопросы о механике такого переноса, его конфликтной либо компромиссной природе, конечной цели всего замещения вынуждают вплотную заняться структурой образов и мифологем мира повседневных желаний. Ведь именно миф, по версии автора работы, не просто регистрирует, но и рефлексирует исходное противоречие, выражает до-языковую проблематичность картины повседневности.

Второй параграф Вещь как объективированный в образе миф посвящен феноменологической деконструкции мифологем повседневности в их образном и языковом выражении. Используемые в этих структурах вещи действуют в логике своего чужого, проявляя сквозь призму гротесковой инаковости действительные проблемы социальной жизни: например, опыт расовой, классовой или культурной дискриминации. Там, где современная идеология декларирует победу над классовым антагонизмом, миф рекламы с ее элитными и лобычными порошками, вещами-аристократами и вещами-плебеями обнажает классовые конфликты со всей откровенностью и цинизмом. Логика рекламы - это логика разделения, подчинения и принудительного перевоспитания (под видом финального примирения спорящих и конфликтующих сторон). Характерно, что при всех внешних различиях рекламно-кинематографическая мифология опирается на те же методические приемы, какие использует современная идеология (тавтология, абстрагирование, симулятивная оппозиция, формализация).

В навязчивой отсылке рекламного или идеологического мифа за объяснением лишь к самому себе проявляется травматическая амбивалентность повседневного сознания. Несущими моментами здесь можно считать установки бинарного мышления, трансформирующего любые экзистенциальные явления в лобъективную телесность или предметность. Подобная перверсия выглядит одинаково травматичной и в фильмах ужасов (фантом распада телесной целостности), и в рекламных роликах (фантом насильственной целостности).

Аналогичная амбивалентность современных киномифов проявляется при анализе любого из часто встречающихся сюжетов: семейной истории (декларативные семейные ценности и реальный нарратив о разладе у супругов, отцов и детей), идиллии дружбы представителей различных рас или культур (с подтекстом мультикультуралистского расизма, по определению С.аЖижека) и т.п. Фактически подобные сюжеты лишь нарезают легитимную резьбу на травматическую ось неуничтожимого социального противоречия, превращают травму межнационального или межклассового противоречия в мутировавшее означающее официального дискурса.

В завершение второго параграфа автор делает вывод, что интегральным образом повседневного отношения к вещам является образ тела-вещи (зомби, терминатор, киборг и т.п. вещи-субъекты). Переживающая свою субъективность вещь испытывает перманентный внутренний конфликт (таков, например, почти гамлетовский (лубить или не убить) конфликт человека-машины в Терминаторе-3). Так происходит перенос на вещь противоречий субъекта повседневности. Исходный материал для конфликта - столкновение экстимных и интимных желаний, программирование субъекта средствами рекламно-идеологической индустрии, предположительно знающей природу его желаний. Встречной силой является действие системы внутреннего сопротивления субъекта повседневности. Необходимость ввести это сопротивление в структуру все той же повседневной идеологии (игнорировать сопротивление со стороны реципиента опасно, лучше найти для него приемлемое объяснение) и вызывает к жизни дискурс сопротивления.

По мысли автора работы, субъект повседневности не остается пассивным к интервенции желаний Другого в мир его интимных фантазий. По мере сил субъект противится этому психологическому насилию, но оказывается в двойной ловушке: ведь даже отрицая в себе интенции чужого желания (императивы развлекайся, потребляй, лимей и т.п.), он отрицает их определенным образом - в рамках санкционированной системой программы альтернативного потребления (контркультура в ее якобы протестных, но чаще всего безвредных формах: хиппи, битников, панков и других давно уже поставленных на поток моделей сопротивления).

Отсюда возникает необходимость отрефлексировать проблему собственных и несобственных, условно листинных или ложных потребностей субъекта повседневности. В подобной формулировке эта тема возникала уже у Герберта Маркузе, но новый аспект проблемы состоит не просто в аксиологическом (фактически даже идеологическом) различении лобъективно ценных и неценных желаний, а в феноменологическом анализе глубины желания.

Третий параграф Вещь как объект-причина желания посвящен поискам референций тех амбивалентных означающих, следы которых присутствуют в дискурсе и мифологии повседнева. В логике лакановской топики Реальное - Символическое - Воображаемое можно условно назвать эти референции проявлениями социального Реального, связанного с модусами Символического (структуры социального дискурса) и Воображаемого (социальные образы и фантазмы).

В установках данной работы такой чистый статус вещи связывается с чистым желанием. Вещь становится предметной квантификацией связи желания с объектом, языком и образом. Детерминацию желания объектом можно установить с помощью лакановской категории лобъект-причина желания (лobjet a), где ла(utre) - ближайший, маленький другой, а А(utre) - социальный, большой Другой. Способы наличной локализации желания - удовлетворение, потребность, влечение, сублимация, фантазм - характеризуются частичностью и компромиссностью. Эти позитивные формообразования неспособны целиком выразить или заменить чистый негатив первичного желания и тем самым лишь стимулируют его скользящую активность.

Значение вещи как лобъекта а можно проанализировать на примере такого популярного предмета повседневного желания, как мобильный телефон. В идеале данный предмет служит главной заявленной функции - мобильной связи на расстоянии, но в духе современной игры вещей в функциональность это титульное назначение сотовых телефонов оказывается малозначимым или фиктивным. Включение в коммуникацию другого (невольных участников разговора) превращает ее в матрицу садомазохистских отношений, которая и возможна лишь при наличии опосредующего третьего участника (по Ж.аЛакану, садизм - это прибавочное удовольствие, связанное с инструментальной ролью самого садиста, апеллирующего к взгляду или оценке другого). Если сузить функцию мобильного телефона к первичной потребности, то ее следует связывать с действием прибавочного удовольствия эксгибиционистского и садомазохистского типа.

Таким образом, именно статус объекта-причины желания с невидимым для культурологического или политэкономического анализа прибавочным наслаждением помогает понять настоящее значение вещи в пространстве современного быта. Исходя из этой гипотезы, можно решить парадокс, связанный с невероятной популярностью малополезных вещей, таких как жевательная резинка, сигареты, алкогольные напитки, всевозможные гаджеты и симуляторы.

Поводя итоги второй главы, автор замечает, что повседневность как система знаков обладает удвоенной выбалтывающей способностью. Поэтому основной недостаток повседневной системы самообъяснения (тавтологичность, банальность - вариант герменевтического круга) в немалой степени является и самым бесценным достоинством: спрашиваемое находится уже в самом вопросе. Требуется лишь осмыслить прием, риторику этой самоотсылки. Отсюда основой или ноль-институцией повседневного дискурса можно считать принципы вещно-телесного мышления как отождествления ментальных и физических явлений.

Защитный пояс тавтологического мышления (псевдовыбор, предлагаемый идеологией или рекламой) скрывает действительно уязвимые места общественного сознания. Так за ложной идеологической оппозицией добра и зла опознается истинная противоречивость социальной Реальности, ее неустранимые конфликты.

Парадоксальный статус вещи как налично-данного отсутствия определяется здесь сложным пересечением, с одной стороны, желания, влечения как его частичной объективации и, с другой стороны - потребности и удовлетворения. Еще проще можно определить вещь как инвестицию желания Другого, где ценность конкретного предмета зависит (как колебание курса акций на бирже) от его обеспеченности интересом со стороны других игроков на конкурентном рынке желаний. Ставки растут по мере возрастания психологических или аксиологических инвестиций со стороны Другого (или конкретного маленького другого). Сама по себе вещь есть только легкозаменяемое означающее, оболочка желания, а потому все повседневные вещи находятся в процессе постоянных изменений и перестановок.

В логике такой концепции автором обосновывается необходимость перехода от лобъективного исследовательского плана (система вещей) к субъективному (сознание самого субъекта повседневности). Смысл такого перехода связан и с перверсивностью символических, дискурсивных и материальных формообразований повседневности, и с постоянным симптоматическим смещением реальных событий в фикцию (сон, кинематограф, виртуальная реальность и т.п.). Нет никакого противоречия в том, что Вещью в этом контексте оказывается внутренний мир человека. И с точки зрения Г.аМаркузе или Ж.аБодрийяра (это можно определить здесь как транзит экстимного в интимное), и с позиций психоанализа психическое приобретает статус подлинно настоящего.

В третьей главе Антропологическое исследование вещизма как комплекса первичных установок субъекта повседневности выявляется комплекс первичных психологических установок субъекта повседневности.

Рабочая гипотеза состоит в том, что некая первичная и неосознаваемая интенция субъекта повседневности заставляет его принять внешнюю идеологию потребления как свою собственную потребность. На уровне идентификации повседневного субъекта с языком и социальным порядком (модус Символического, связанный с большим Другим), а также в форме его идентификации с наличными образами (модус Воображаемого, персонифицируемый в луспешных образах маленьких других) происходит построение распространенного типа современной субъективности. Это субъективность человека, который искреннее полагает своими смысложизненными целями повышение уровня благосостояния и комфорта, рост рейтинга луспешности, увеличение коэффициента продаж и т.п.

В первом параграфе Вещизм как установка на идентификацию с образами другого установки субъекта повседневности исследуются через призму муссируемых идеологией, модой, рекламой конкретных образов луспешности. Потребление в этом смысле есть потребление не вещей, но ментальных установок, образов, желаний.

Первым важным научным результатом в этом параграфе становится обоснование правомерности употребления термина вещизм как реакции на неудовлетворительность термина потребление и на недочеты политэкономической теории потребностей. В понимании автора вещизм - это избыток потребления, необъяснимые экономической рациональностью аффекты в отношении к вещам: любовь, ненависть, фобия, вожделение.

С точки же зрения антропологического анализа вещизм - это индивидуальная переменная экзистенциальной неудовлетворенности современной культуры. Повседневное стремление выразить свою субъективность посредством вещей и для успеха в мире вещей - исходная установка вещизма.

Конкретный анализ феномена вещизма можно начать с форм его образного выражения как с первичной воображаемой идентификацией субъекта (лстадией зеркала, понимаемой как влечение к зрительному образу и отождествление своего ля с другим). Парадигмой этого модуса повседневного сознания является феномен модели. В расширительном смысле модель - это не только манекенщица или актриса, но и вообще стратегия компенсации экзистенциально-соматической несобранности человеческого существования гештальтом совершенной формы - будь то идеологический образ укрепленного от врагов государства, образ цельнометаллического робота в кинофантастике или культ модельной внешности. Модельный образ характеризуется статуарностью, формативностью, анаморфизмом, нарциссизмом и агрессией. Негативные коннотации образа модели, языковая и психологическая перверсивность, очевидная регрессия и инфантилизм этого феномена - все это можно считать проявлением внутренних конфликтов потребительской психологии.

Общая же проблема повседневного сознания состоит в том, что санкционированные социальным порядком (т.е. инстанцией Символического) конкретные образы успешных персон (образы маленького другого) направляют воображение по пути психологического и аксиологического плагиата. За спиной другого всегда стоит Другой с его целой идеологией эффективного потребления, социальной состоятельности, луспешности и т.п.

Во втором параграфе Вещизм как установка на идентификацию с символами Другого рассматриваются механизмы вторичной отчуждающей идентификации повседневного субъекта структурами власти, экономики, идеологией обладания и престижа и т.п. Так работает идентификация не с конкретным лицом (осуществляющим, например, властные полномочия), но с самим местом власти - кабинетом, этажом, системой. Привлекательность номенклатурного роста или ценность престижного потребления задается, казалось бы, лобъективными факторами, а на деле - персональной зачарованностью знаками власти или луспешности.

В целом символическая идентификация выглядит как полная интеграция в структуры большого Другого. Покупая, производя, потребляя, окружая себя вещами, субъект пытается завоевать в иерархии общественных статусов удовлетворяющее его место или создает видимость такой интегрированности. Обладание превращается в вид социальной службы, в удостоверение гражданина, в доказательство легитимности его общественного положения.

Передоверяя вещам и знакам функцию своего общественного признания, человек сам закономерно становится инструментом почти автономного процесса циркуляции объектов. Так, например, государственный деятель верит, что его решение олицетворяет волю народа, и, находясь в положении медиатора, он действительно начинает чувствовать, что сам себе не принадлежит, что поступает лобъективно (в крайнем, психопатологическом варианте это история об указующих свыше голосах). Это превращение субъекта в инструмент рельефно проявляется в психологии садиста, который не стоит на позиции некоего абсолютного субъекта, но сам лиграет роль объекта-инструмента.

Образцом вторичной символической идентификация является стратегия автовладельца (в расширительном значении - всякого техно-субъекта, конституирующего себя посредством престижных вещей и процедур обладания). Предельным выражением этой захваченности является суицидальная трансгрессивность. Для автовладельца, ежедневно рискующего жизнью, это последний отчаянный аргумент в пользу собственной ценности, утверждение себя посредством отказа от самого себя.

В третьем параграфе Вещизм как установка на отторжение первичной психической негативности феномен вещизма исследуется в чистом негативном модусе предельной экзистенциальной траты, репрессивного удовольствия, прожигания жизни.

Общефилософская гипотеза этого параграфа сводится к тому, что первичная интенция человеческого сознания всегда несет в себе разного рода негативность, например, в терминологии экзистенциалистов, негативность греха, заботы, тревоги, свободы, отчаяния, болезни и т.д. Если позитивное сознание просто не испытывает потребности в бурной деятельности, а спокойно блаженствует на правах самодостаточного идеала, то видно, что потребительская гонка, страсть обладания, карьеризм, трудоемкое поддержание имиджа успешности и т.п. - все это выражения какой-то конфликтной страсти, трансгрессии, аффекта.

С точки зрения автора сущность вещизма заключается не в качественном, но в количественном отношении к вещам, в самом темпе, скорости потребления. Потребительские фобии в большинстве случаев вызваны ощущением дефицита пространства и времени, страхом не успеть за ускоряющимся ритмом. Если потребление не вдохновляется перманентным прогрессом (разумеется, мифическим), не штурмует социально-экономические рекорды, то оно начинает пробуксовывать. В жертву этой страсти приносится многое: природа и культура, коммуникация и человеческая жизнь. Ясно, что страсть, оплаченная такой ценой, не может быть просто признана ложной, иллюзорной. В основе даже самой патологической формы вещизма должна находиться некая мощная интуиция Реального, что-то искупающее всю эту даром растраченную жизнь. А значит, задача в том, чтобы встать на точку зрения повседневного субъекта и отрефлексировать характер той максимальной траты жизни ради внешне бесполезной цели, которой можно признать, например, феномен коллекционирования.

Автор работы объясняет психологию коллекционирования через лакановское понятие травматического удовольствия. Смысл коллекционирования - в самой  процессуальности, невероятном азарте гонки за невозможным. Сущность коллекции не в пространственном моделировании мира, но в создании параллельного физическому психического времени. При этом не важно, гонится коллекционер за новинками или за реликтами. Значение имеет не происхождение или наружность вещи, а безостановочный ритм коллекционирования. Реальное коллекции (и вещизма) - это страх смерти.

Обобщая теоретические результаты третьей главы, автор одновременно резюмирует итоги исследования целой структуры вещистского сознания.

Некомпенсируемая негативность потребительского опыта связывается здесь напрямую с блокировкой ключевых психологических референций, к которым следует отнести труд, творчество, коммуникацию, смерть. Тема небытия, драма смерти оказывается самым мощным вытеснением современной социальной жизни. Она - вне закона, о ней нельзя говорить прямо или без иронии, без риторических уловок. Но вытесненное стремится вернуться обратно, а поэтому и в инфантильной психологии модели, и в трансгрессивном сознании автовладельца, и в травматическом опыте коллекционера проявляется не доведенный до сознания, интенциональный панический страх смерти.

В заключении подводятся итоги исследования, намечаются его дальнейшие теоретические перспективы.

Основное содержание диссертации отражено в следующих публикациях:

Монографии, опубликованные по теме исследования:

  1. Корнев В.В. Система вещей в антропологической перспективе. - Барнаул: Изд-во Алт. гос. ун-та, 2005. - 280 с.
  2. Корнев В.В. Вещи нашего времени: Элементы повседневности. - Барнаул: Изд-во Алт. гос. ун-та, 2010. - 200 с.
  3. Корнев В.В. Философия повседневных вещей. - Москва: Изд-во. Юнайтед Пресс, 2011. - 256 с.

Статьи в журналах, рекомендованных ВАК для публикации результатов диссертационных исследований:

  1. Корнев В.В. Феноменология потребления // Ползуновский вестник, 2005. - № 3. - С.а205Ц209.
  2. Корнев В.В. К критике категории потребление // Вестник Томского государственного университета, 2005. - № 287. - С. 37Ц40.
  3. Корнев В.В. Вещь как объект-причина желания // Вестник Томского государственного университета, 2005. - № 287. - С. 41Ц44.
  4. Корнев В.В. Эссе о коллекционере // Вестник Томского государственного университета, 2005. - № 287. - С. 45Ц48.
  5. Корнев В.В. Тема для философии повседневности: супермаркет // Вестник Томского государственного университета, 2009. - № 321. - С. 61Ц64.
  6. Корнев В.В. Синдром перепроизводства информации в сети // Труд и социальные отношения, 2009. - № 2. - С. 54Ц59.
  7. Корнев В.В. Труд как означающее современного масскульта // Труд и социальные отношения, 2010. - № 1. - С. 28Ц35.
  8. Корнев В.В. Вещизм и потребление // Труд и социальные отношения, 2011. - № 4. - С. 28Ц35.
  9. Корнев В.В. Идеология повседневности // Вестник Томского государственного университета, 2011. - № 349. - С. 51Ц55.

Статьи в других научных изданиях:

  1. Корнев В.В. Патология потребления // Алтай, 1997. - № 3Ц4. - С.а184Ц193.
  2. Корнев В.В. Логика парадоксов: Ценностные метаморфозы европейского Средневековья и современной России // Европа. Международный альманах, 2001. - Вып. 1. - С. 53Ц60.
  3. Корнев В.В. 5 тезисов о вещи // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2002. - Вып. 2. - С. 108Ц118.
  4. Корнев В.В. Скромное обаяние вещей // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2002. - Вып. 2. - С.а118Ц124.
  5. Корнев В.В. Матрица как социальная реальность // Альтернативы, 2002. - № 3. - С. 233Ц238.
  6. Корнев В.В. Шизофренический дискурс в конструктах рекламы и кинематографа // PR в изменяющемся мире. Региональный аспект : сборник статей. - Барнаул, 2002. - С. 14Ц24.
  7. Корнев В.В. Эпистемология современной коммуникации: слова или вещи? // PR в изменяющемся мире. Региональный аспект: сборник статей. - Барнаул, 2002. - С. 25Ц29.
  8. Корнев В.В. Понятие вещь // Известия Алтайского государственного университета, 2003. - № 4. - С. 73Ц78.
  9. Корнев В.В. От смерти автора до смерти зрителя (азбука штампов американского кино) // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2004. - Вып. 3. - С. 66Ц82.
  10. Корнев В.В. Этот железный объект желания (вещи и порнография) // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2004. - Вып. 3. - С. 82Ц90.
  11. Корнев В.В. Мифология рекламы // Известия Алтайского государственного университета, 2004. - № 4. - С. 97Ц104.
  12. Корнев В.В. Homo mobilis, или История одной страсти // PR в изменяющемся мире. Региональный аспект: сборник статей. - Барнаул, 2005. - Вып. 2. - С. 25Ц31.
  13. Корнев В.В. Феноменология модели // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2005. - Вып. 4. - С. 308Ц321.
  14. Корнев В.В. Феноменология автовладельца // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2005. - Вып. 4. - С. 322Ц330.
  15. Корнев В.В. Феноменология коллекционера // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2005. - Вып. 4. - С. 330Ц340.
  16. Корнев В.В. Стадия зеркала как матрица современного обывательского сознания // Труды философского общества Алтая Российского философского общества РАН. - Барнаул, 2005. - С.а114Ц121.
  17. Корнев В.В. Миф как машина языкового вытеснения // Известия Алтайского государственного университета, 2005. - № 4 - С. 95Ц101.
  18. Корнев В.В. Семейный миф американского масскульта // Интеллектуальный потенциал ученых России: Труды Сибирского института знаниеведения. - Барнаул - Москва, 2006. - Вып. IV. - С.а156Ц159.
  19. Корнев В.В. Вытесненная танатология голливудского масскульта // Интеллектуальный потенциал ученых России: Труды Сибирского института знаниеведения. - Барнаул - Москва, 2006. - Вып. V. - С.а127Ц131.
  20. Корнев В.В. Zombi sapiens, или О парадоксальной коммуникации живых и мертвых // PR в изменяющемся мире: Региональный аспект. сборник статей. - Барнаул, 2006. - Вып. 3. - С. 37Ц53.
  21. Корнев В.В. Человек как пустое означающее современной массовой культуры // Человек: философская рефлексия: материалы Всероссийской (с международным участием) научно-практической конференции. - Барнаул, 2006. - Вып. 1. - С.а21Ц24.
  22. Корнев В.В. Насилие (опыт определения одного спорного понятия) // Известия Алтайского государственного университета, 2007. - № 2. - С. 95Ц100.
  23. Золотухин В.М., Корнев В.В., Овчаров А.А. Индивидуальное и общее в практике / В.М. Золотухин, В.В. Корнев, А.А. Овчаров // Вестник Кузбасского государственного технического университета, 2007. - № 2. - С.а119Ц123.
  24. Корнев В.В., Широкова М.А. Человек информационный / В.В.аКорнев, М.А. Широкова // Единая образовательная информационная среда: проблемы и пути развития: Материалы VI Международной научно-практической конференции-выставки. - Томск, 2007. - С. 165Ц167.
  25. Корнев В.В. Дети (сомнения по поводу одной несомненной ценности) // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2007. - Вып. 6. - С. 58Ц68.
  26. Корнев В.В. Фильмы ужасов // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2007. - Вып. 6. - С.а68Ц77.
  27. Корнев В.В. Энциклопедия современных вещей (цикл статей) // Первовестник: сборник Фонда Астафьева. - Красноярск, 2008. - С.а35Ц58.
  28. Корнев В.В. Проблематизация категории повседневность // Известия Алтайского государственного университета, 2008. - № 2. - С. 85Ц89.
  29. Корнев В.В. К феноменологии современных вещей: женские туфли // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2008. - Вып. 7. - С. 110Ц113.
  30. Корнев В.В. К феноменологии современных вещей: телевизор // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2008. - Вып. 7. - С. 113Ц118.
  31. Корнев В.В. Развод как экзистенциал // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2008. - Вып. 7. - С.а118Ц123.
  32. Корнев В.В. Субъект сетевого дискурса в информационном обществе // Человек: философская рефлексия. Границы философских дискурсов: материалы Всероссийской (с международным участием) научно-практической конференции. - Барнаул, 2008. - Вып. 2. - С.а17Ц23.
  33. Корнев В.В. Буквализация знаков и сюжетов киномейнстрима // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2009. - Вып. 8. - С. 111Ц116.
  34. Корнев В.В. Тема для философии повседневности: облицовка // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2009. - Вып. 8. - С. 125Ц131.
  35. Корнев В.В. Энциклопедия современных вещей (цикл статей) // Первовестник: Сборник Фонда Астафьева. - Красноярск, 2009. - С.а199Ц125.
  36. Корнев В.В. Политика как феномен повседневной жизни // Философские дескрипты: сборник статей. - Барнаул, 2010. - Вып. 9. - С. 50Ц56.
  37. Корнев В.В. Секс как потребление // Философские дескрипты: Сборник статей. - Барнаул, 2010. - Вып. 9. - С.а56Ц63.
  38. Корнев В.В. Энциклопедия современных вещей (цикл статей) // Первовестник: Сборник Фонда Астафьева. - Красноярск, 2010. - С.а127Ц136.
  39. Корнев В.В. Идеология в рекламе // Вольный лист: литературный журнал. - Омск, 2011. - Вып. 7. - С. 151-157.
  40. Корнев В.В. Философия психоэкономики: проблема самореализации субъекта как научная мифологема // Философия и общество. - 2011. - № 3. - С. 74-90.
Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по философии