Geum.ru
Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по философии  

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

                                                       

  На правах рукописи

СОЛОНИН Кирилл Юрьевич

Традиция Хуаянь-Чань и процесс формирования буддизма в тангутском государстве.

Специальность 09.00.03Чистория философии;

09.00.13Чрелигиоведение, философская антропология,  философия культуры.

Автореферат

  диссертации на соискание ученой степени

доктора философских наук

  Санкт-Петербург

  2008

Работа выполнена на кафедре философии и культурологии Востока факультета философии и политологии Санкт-Петербургского государственного университета.

Официальные оппоненты:                       доктор философских наук, профессор

Шахнович Марианна Михайловна

доктор исторических наук, профессор

Кычанов Евгений Иванович

доктор искусствоведения, старший  научный сотрудник

Самосюк Кира Федоровна

Ведущая организация: Музей Антропологии и Этнографии им. Петра Великого (Кунсткамера)

Защита состоится л____________2008 года в ___ часов на заседании диссертационного  совета Д. 212.232.05. по защите диссертации на соискание ученой степени доктора и кандидата наук при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034, Санкт-Петербург, В. О., Менделеевская линия, д. 5, факультет философии и политологии , ауд.__.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета.

Автореферат разослан л____________200__

Ученый секретарь диссертационного совета,

Кандидат философских наук, доцент

А. Б. Рукавишников

Актуальность исследования. Настоящая работа посвящена изучению принципиально новых аспектов процесса становления буддизма в тангутском государстве Си-Ся на материале тангутских буддийских памятников из собрания Санкт-Петербургского филиала Института Востоковедения РАН. Указанное обстоятельство само по себе определяет актуальность исследования, ибо как в отечественной, так и в мировой науке, тангутские буддийские памятники систематически не изучались. Исследование этих текстов проливает новый свет на историю буддизма в Восточной Азии. Эволюция буддизма в Азии представляет важность не только с точки зрения собственно истории религии, но и с позиций истории философии, ибо именно буддизм предоставлял важнешую парадигму формирования философского  и филосолфско-религиозного мышления для большинства народов Восточной Азии. Существенные достижения в области изучения становления и религиозно-философского содержания различных традиций китайского буддизма, полученные исследователями китайской культуры, религии и философии, (прежде всего работы Е. А. Торчинова, Дж.Макрэя, Б. Ципорина, П. Грегори, Р. Гимелло, П. Грегори, Лай Юнхая, Фан Литяня, и др.) предоставляют настоящему исследованию основательную теоретическую базу, позволяющую осуществить историко-религиозную и философскую реконструкцию процесса адаптации буддизма тангутами.

С точки зрения изучения процесса тангутской апроприации буддизма в тангутском государстве Си-Ся представляет первоочередную важность, поскольку именно на тангутском материале исследователь в состоянии проследить за процессом формирования независимой религиозно-философской традиции, возникающей на буддийской основе. В рамках настоящего исследования представлены переводы оригинальных буддийских сочинений на тангутском языке, а также анализ их содержания с историко-религиоведческой точки зрения. В целях достижения наиболее адекватного понимания содержания текстов в работе предпринята попытка реконструкции исторического и культурного контекста процесса формирования тангутского буддизма. Поводом к этому рассмотрению стало то, что историко-философский аспект процесса формирования тангутского буддизма, как показано в настоящем исследовании, может быть адекватно рассмотрен исходя из указанного контекста. Именно рассматриваемый в настоящем исследовании фон возникновения тангутского буддизма, представленный буддийскими комплексами Утайшаня, Хэланьшаня, буддизмом киданьского государства Ляо, как доказывается в настоящем исследовании, оказал определяющее влияние на развитие тангутской буддийской системы. Данное положение также находит свое обоснование в работах исследователей новейшего времени, прежде всего в работах Е. И. Кычанова, К. Б. Кепинг, Ши Цзиньбо, Рут Даннел, Не Хунъиня, Бай Биня, Чэнь Бинъина и других исследователей, работающих с тангутскими материалами с исторической, а не только чисто филологической точки зрения. Эти исследования, как и все тангутоведение в целом, черпают теоретическое вдохновение в работах основоположника тангутских исследованийЧН. А. Невского.

Рассмотрение тангутского буддизма представляется актуальным по нескольким причинам: прежде всего Россия обладает богатейшим на настоящий момент собранием тангутских текстов религиозного (буддийского) содержания, так что отсутствие специального исследования, посвященного содержательному анализу этих произведений, представляется нелогичным с точки зрения истории науки в целом. Вторым фактором, обеспечивающим актуальность исследования, является то, что из всех многочисленных государств, существовавших на Севере Китая в период предшествовавший монгольскому завоеванию Китая, только тангутское оставило нам существенное письменное наследие, причем как на китайском, так и на тангутском языках, так что изучение тангутских буддийских памятников оказывается важным не только с позиций тангутоведения самого по себе, но приобретает важность и в более широкой перспективе изучения истории и культуры всего региона Северной Азии. Изучение механизма становления тангутской культуры позволит лучше понять и процессы становления культуры у киданей, чжурчжэней и особенности взаимодействия этих этносов с китайской культурой на протяжении эпох Тан, Пяти династий и Северной Сун, а также сможет пролить дополнительный свет на более широкий круг вопросов, связанных с механизмом культурных заимствований и форимрованием автохтонных традиций буддийского философсктвования.

В настоящий момент в мировой науке широко обсуждается проблема раннего знакомства монголов с тибетским буддизмом. В связи с обнаружением и вводом в научный оборот ряда новых памятников и новым прочтением традиционно известных источников в работах Чэнь Цинъина, Шэнь Вэйжуна, Э. Сперлинга, К. Мейнарт, С. ван Шайка, Л. ван дер Куйпа, Р. Даннелл, Ши Цзиньбо и др. проблема проникновения буддизма в монгольскую среду в период начала правления династии Юань и роли тангутов в этом процессе получила новое освещение. Полученные на настоящий момент в смежных с тангутоведением областях востоковедения исследовательские результаты позволяют утверждать, что роль тангутского буддизма в процессе адаптации тибетского буддизма к китайской религиозности была более значительной, чем это ранее предполагалось. Таким образом, изучение тангутских буддийских памятников позволит более адекватно рассмотреть буддийские материалы юаньского времени, чье происхождение ранее представлялось неясным, и выявить посредническую роль, которую тангутская цивилизация играла в процессе трансляции тибетской культуры и религии, а также различных религиозно-философских концепций тибетского буддизма в Китай в период династии Юань. Все указанные факторы демонстрируют актуальность представленного исследования с точки зрения изучения истории культуры и религии в Северной Азии в средние века.

С точки зрения собственно религиоведческой, данная работа ставит перед собой цель выяснения природы анахронизмов в истории развития тангутского буддизма, а также тех особенностей, которые приобрело буддийское вероисповедание в тангутском государстве. Иными словами, в работе разбирается вопрос о правомерности представления о существовании собственно тангутского национального буддизма, каковой имел место в Японии и Корее. Тангутские буддийские памятники рассматриваются в работе с точки зрения особенностей их содержания и выяснения того, насколько содержание этих произведений способно продемонстрировать специфику тангусткого буддизма по сравнению с современным ему китайским, а также буддизмом киданей и чжурчжэней. Значительное внимаение уделено также и рассмотрению особенностей буддийского философствоания, как оно предстает из собрания П. К, Козлова из Хара-Хото. Таким образом, автор пытается встроить тангутский буддизм и его памятники в общий контекст изучения буддизма Восточной Азии и преодолеть эзотеричность, ранее присущую тангутоведению.

В связи со значительным объемом буддийской литературы на тангутском языке и необходимостью учитывать значительный объем китайских буддийских источников, настоящее исследование, в основном, сосредоточено на реконструкции т.н. китайской части тангутского буддизма, то есть текстов относящихся к различным течениям и школам китайского буддизма, при чем особый акцент был сделан на текстах, не имеющих китайского оригинала и представляющих, по мнению автора, плод самостоятельной рефлексии тангутских буддистов по поводу различных предметов буддийского философствования. В связи с этим, в исследовании затрагивается ряд проблем, связанных как с традицией отдельных текстов в Северной Азии в различные периоды истории региона, так и эволюция ряда понятий и концепций, присущих китайскому буддизму, но получивших новое освещение в тангутских текстах.

Помимо вышеуказанных проблем, в диссертации затрагиваются также вопросы, касающиеся рецепции иностранных религий китайской культурой в целом.

Состояние исследования проблемы. С самого начала тангутоведение развивалось как международная дисциплина: свой существенный вклад в понимание тангутского языка и культуры внесли такие ученые как Ло Фучан, Ло Фучэн, Ван Цзинжу, Бертольд Лауфер, Александр Иванов, и другие выдающиеся ученые своего времени. Странным образом, буддийские тексты, составляющие большую часть тангутских собраний, долгое время не пользовались вниманием исследователей. Тем не менее, необходимость изучения тангутских текстов буддийского содержания, была осознана Н. А. Невским еще в 30-е годы, и он опубликовал несколько работ на эту тему. Не смотря на это, настоящий прорыв случился только в 80-90-е гг. прошлого века, когда в КНР и в США появились две монографические работы, специально посвященные изучению буддизма в Си-Ся (Рут Даннелл и Ши Цзиньбо). Благодаря этим двум работам сущность тангутского буддизма в его историческом и социальном измерениях стала более очевидной. Специальное внимание было уделено исследователями роли буддизма в формировании государственной идеологии Си-Ся, его место в системе общественных институтов и др. Кроме того, исследователями были прояснены вопросы начального этапа проникновения буддийской религии в тангутское государство, процесс перевода буддийских текстов на тангутский язык, и ряд иных, менее существенных деталей. Тем не менее, уровень изучения собственно тангутских текстов с содержательной точки зрения остается недостаточным. Наиболее изученными на настоящий момент представляются тексты двух базовых сутр тангутского буддизма: Лотосовой и Аватамсака сутр (см. работы Нисида Тацуо). Еще одним важным монографическим исследованием является публикация тангутского текста Majur-nma-samgti из собрания Академии Синика (Тайвань) подготовленная Линь Инцзинь. Тангутское буддийское искусство получило на настоящий момент достаточно полное освещение в работах Киры Самосюк.

Публикация китайских текстов из собрания П.К. Козлова вызвала значительный интерес научного сообщества, и несколько продвинула изучение буддийских произведений на китайском языке, но исследование собственно тангутских материалов находится на начальной стадии. Существенным препятствием, долгое время осложнявшим изучение тангутских буддийских текстов, было отсутствие приемлемых каталогов, но эта проблема в настоящее время счастливо разрешилась, благодаря выдающейся работе Е. И. Кычанова. (Е. И. Кычанов, Каталог Тангутских Буддийских памятников из коллекции СПбФ ИВ РАН (фонд П. К. Козлова). Другим существенным институциональным достижением следует считать возобновление выпуска сборников Си-Ся яньцзю под редакцией Ли Фаньвэня (подготовлено шесть номеров) Академией Общественных наук Нинся-Хуэйского Автономного района, а также журнала Си-Ся сюэ университетом Нинся под редакцией Ду Цзяньлу. Значительная часть материалов в этих повременных изданиях посвящена как раз буддийской тематике. Еще одним органом, долженствующим превратиться в один из главных рупоров тангутоведения должен стать журнал Чжунго Сиюй Лиши юйянь яньцзю, подготавливаемый Институтом Западного Края Народного Университета Китая. Работы, посвященные буддизму в Си-Ся, достаточно регулярно появляются в таких авторитетных журналах как Чжунхуа Фосюэ Сюэбао, Китайской Тибетологии и Asia Major. Одним из последних достижений китайского тангутоведения является публикация новой Общей истории Си-Ся под редакцией Ли Фаньвэня. Вместе с тем, интернационализация исследований и степень их институционализации еще не достигла необходимого уровня, так что тангутоведение во многом остается еще полем для самодеятельности. Это проявляется, в частности, в том, что изучением тангутского буддизма подчас занимаются исследователи, не имеющие необходимой подготовки, так что иногда в процессе исследований обнаруживаются весьма причудливые выводы. Но это, очевидно, относится к издержкам роста молодой науки. Вместе с тем, последние десятилетия ознаменовались существенным как количественным, так и качественным ростом исследований тангутского буддизма и постепенным осознанием роли тангутского буддизма и культуры в целом в Центральной Азии на пороге монгольского завоевания.

Еще на заре тангутоведения Н. А. Невский в работе Тангутская письменность и ее фонды указал, что определяющими для формирования тангутской культуры были влияния Тибета, носившее по преимуществу религиозный характер, и китайское, затрагивавшее по большей части светскую сферу. Н. А. Невский также указал на возможность незначительного киданьского культурного влияния, исходя при этом, скорее всего, из соображений географии и всеобщей истории. Именно это положение явилось исходным пунктом предлагаемого исследования. Выводы, полученные в результате представленных здесь изысканий, до некоторой степени опровергают точку зрения основателя тангутоведения, подчас по общим соображениям, а иногда и документально. Тем не менее, общее методологическое значение работ Н. А. Невского от этого не уменьшается, но скорее возрастает.

Таким образом, очевидно, что тангутские буддийские тексты в содержательном аспекте практически не изучались, что представляет собой наиболее существенную трудность в  подготовке настоящего исследования, которое довольно часто лишено возможности непосредственно опереться на работы предшественников и авторитетных исследователей.

Методологическую основу для настоящего исследования составили труды ряда западных буддологов, в том числе Джона Макрэя, Питера Грегори и Роберта Гимелло, а также обобщающие работы японских и китайских исследователей буддизма, прежде всего Абэ Кейити и Ян Цзэнвэня. Принципиальную роль в исследовании, подобном представленному, играет максимально адекватное понимание рассматриваемых текстов, причем не только с лингвистической, но и непосредственно историко-философской точки зрения. Последнее обстоятельство тем более важно, что до настоящего времени комплексного исследования тангутских буддийских текстов в науке не предпринималось. Важнейшую роль в определении как методологических, так и собственно содержательных приоритетов настоящего исследования сыграли работы японских ученых Янагида Сейдзана, Камата Сигео и Ёсидзу Ёсихидэ. Исследования Янагида Сейдзана, а также работы его последователей (Ян Цзэнвэнь, Дж. Макрэй) сформировали парадигму понимания историко-философской эволюции Чань-буддизма и буддизма в Восточной Азии в целом. Им также предложены базовые принципы интерпретации Чань-буддийских текстов, сохраняющие значение и для текстов, относящихся к иным направлениям буддизма Восточной Азии. Ёсидзу Ёсихидэ принадлежит основная идея, проводимая в настоящем исследовании, а именно гипотеза о существовании в рамках китайского буддизма независимой традиции Хуаянь-Чань, представленной произведениями Чжэнгуаня, Цзунми, Чэнцяня и Цзинъюаня. Основное содержание этой гипотезы японского ученого сводится к тому, что в конце эпохи Тан в китайском буддизме начала складываться альтернативная классическому Чань традиция, объединявшая в себе компоненты Чань-буддизма и теоретические аспекты мысли доктринального направления Хуаянь, что привело к возникновению специфического историко-философского феномена Хуаяньского возрождения в начале правления китайской династии Сун. Сочетание чаньских практик и доктринального дискурса Хуаянь привело к становлению специфического религиозного комплекса, который, как представляется, оказал принципиальное влияние на становление буддизма в Си-Ся, в киданьском государстве Ляо, а также в средневековой Корее. Как представляется, тангутские тексты представляют красноречивое подтверждение этой гипотезы, а сам тангутский буддизм в его китайской части является ярким выражением именно этой традиции.

Источники и литература. В связи с недостаточной разработанностью темы, настоящее исследование вынуждено в основном опираться на первоисточники как на тангутском, так и на китайском языках. Основу исследования составляют пять тангутских текстов, часть из которых приведена в работе как в переводе на русский язык, так и в китайской реконструкции. Все эти источники привлекаются нами впервые. Тексты для настоящего исследования выбирались исходя из предположения об их возможной оригинальности и принадлежности непосредственно к кругу тангутского буддизма: основным критерием служило то, что они не обнаруживались ни в составе Трипитаки Тайсе, ни в Продолжении Трипитаки (Дзоку Дзоке). Тот факт, что даже случайно подобранные тексты демонстрируют Хуаянь-Чаньскую аффилиацию, как мы полагаем, свидетельствует о действительной популярности этой традиции в Си-Ся, и о том, что если тангутский буддизм когда-либо существовал, именно эта традиция должна была быть его основой. Насколько данное исследовательское предприятие увенчалось успехом, будет видно из дальнейшего. В данном исследовании мы стремились решить две задачи: получить ответ об доктринальной принадлежности текстов из самих рассмотренных произведений, соотнося их с содержанием известных текстов китайского буддизма; вторая задача заключалась в том, чтобы поместить тангутские тексты в современный им исторический и идеологический контексты, с тем чтобы выяснить как они могли в нем функционировать. Иными словами, настоящее исследование ставит целью выяснить, что именно эти тексты могли в действительности означать в конкретной исторической обстановке Северной Азии в период существования Си-Ся и его соседей: Сунского Китая, киданьского государства Ляо и чжурчжэньского Цзинь. Именно стремление максимально полно реконструировать исторический и идеологический контекст функционирования рассматриваемых сочинений привело к тому, что представленное исследование несколько перегружено контекстуальными подробностями, именами и цитатами. Вместе с тем, мы осознаем, что некоторые аспекты, имеющие принципиальное значение, оказались освещены недостаточно.

Основу работы составляет историко-философский анализ нескольких тангутских текстов. Для более полной реконструкции их содержательных особенностей нами привлекались также несколько текстов из собрания П. К. Козлова как на китайском, так и на тангутском языках, а также существенное число текстов из собрания Трипитаки Тайсе и ее Продолжения. Первые два из разбираемых далее сочинений, посвященных традиции Хунчжоуской школы китайского Чань-буддизма, можно считать достаточно хорошо изученными. Эти два текста представляют собой сокращенный и расширенный вариант одного и того же сочинения, поэтому в дальнейшем рассматриваются вместе как одно произведение. На основании анализа содержания этих произведений мы относим их также к традиции Цзунми, но не могу сделать однозначного вывода об их происхождении: тексты могут происходить как из Храма Соломенной Хижины, так и из Си-Ся, а может быть и из Ляо. Следующий текст, т. н. Зеркало также достаточно известен: он рассматривался специально и также был переведен на английский язык. Происхождение текста неочевидно, и он был отнесен к категории текстов китайского буддизма. Как представляется на настоящий момент, указанный текст, не смотря на свою связь с учениями китайского буддизма, должен считаться либо собственно тангутским, либо, что более вероятно, киданьским. Следующий текст, посвященный лучению сияющего ума наивысшей единой колесницы, не представляет проблемы в смысле своей атрибуции: это сочинение известного киданьского буддийского деятеля, Великого наставника Тунли, принимавшего участие в создании вырезанного на камне буддийского канона на горе Фаншань в период Ляо. Сочинения этого наставника, включая и часть оригинала тангутского текста (см. ниже), не известные из других собраний, имеются в китайской части собрания СПбФ ИВ РАН, так что проблему представляет в данном случае не авторство, а фигура автора, о котором доступные нам биографические словари и справочники хранят практически полное молчание. Последним из разбираемых текстов являются т.н. Двадцать пять вопросов государственному наставнику Танчану (сокращенное название, см. далее). Данное произведение является, на наш взгляд тангутским, в нем не указывается на то, что текст переведен, а также встречающиеся в тексте географические названия и имена собственные могут быть частично приняты за тангутские. Вместе с тем, эта атрибуция не может считаться окончательной. Некоторые другие тексты привлекались в качестве дополнительных материалов: в их число входят тексты традиции Цзунми из собрания СПбФ ИВ РАН как на китайском и тангутском языках, а также ряд произведений китайских авторов периода так называемого возрождения Хуаянь начала эпохи Северной Сун. В число этих работ вошли произведения Чэнцяня, Цзинъюаня, а также немногие сохранившиеся памятники киданьского буддизма, прежде всего произведение Даочэня.

Основополагающее значение для написания данной работы имели труды по истории тангутского буддизма (Рут Даннел, Ши Цзиньбо, Чэнь Биньин), работы по истории традиции Хуаянь-Чань (Ёсидзу Ёсихидэ) и истории Чань (Абэ Кейити, Ян Цзэнвэнь), и работы, посвященные тибетско-китайскому культурному и религиозному взаимодействию (Шэнь Вэйжун).

Цели и задачи исследования. Данная работа посвящена становлению и развитию китайского буддизма в Си-Ся. Выделение китайской традиции, то есть традиции, основанной на китайском наследии и китайских текстах, представляется нам сейчас несколько искусственным, но тем не менее, это разделение было принято из методологических соображений, как обеспечивающее некоторую синтетичность исследования с одной стороны, и ограничивающее круг исследуемых материалов с другой. В этой связи предпочтительнее было бы определять китайский буддизм в Си-Ся исходя из его сущности, как традицию Хуаянь-Чань. Но эта традиция представляется только одной из нескольких ветвей китайского буддизма, бытовавших в Си-Ся. Хотя она и занимала господствующее положение, но не была единственной, так что понятие китайского буддизма было сохранено нами, исходя из терминологического удобства.

Одной из основных целей данного исследования являлась реконструкция фона, на котором происходило становление тангутского буддизма. Данная проблема подразумевает рассмотрение буддизма в Восточной и Северной Азии как с исторической, так и с историко-религиозной точек зрения и сопоставлении полученных данных с тем, что можно выяснить собственно из проанализированных в настоящем исследовании тангутских текстов. Приступая к этой работе мы имели определенные представления о тангутском буддизме, и, в частности, о процессе его формирования. Главной презумпцией такого рода являлось представление об анахронизме между развитием тангутского и китайского буддизма, появившееся в результате первоначального предварительного ознакомления с материалом. Согласно изначальной гипотезе, основной чертой китайской части тангутского буддизма нам представлялась консервация в Си-Ся буддийского наследия периода Тан. До некоторой степени это соображение сохраняет свою значимость и сейчас, но предпосылки и сущность Танского буддизма в Си-Ся в настоящее время представляются несколько иными, чем они виделись ранее. Таким образом, в ходе работы большинство из первоначальных представлений оказались нуждающимися в уточнении, и пересматривались уже непосредственно в процессе исследования. В частности, изменения коснулись представления о роли дуньхуанского буддизма в процессе становления буддизма в Си-Ся. Иными словами, объяснить облик буддизма в Си-Ся исходя из дуньхуанского материала представляется не до конца возможным, так что исследование по необходимости приобрело более широкий характер.

Не смотря на то, что нами проанализирован далеко не весь имеющийся материал, мы пытались придать работе максимально контекстуальный характер, и рассматривать отобранные тексты не как набор случайных фрагментов, но как отражение определенного исторического процесса. При этом мы старались избежать широких обобщений и неосновательного теоретизирования, но исходить из содержания текстов, насколько оно сейчас может быть реконструировано и помещено в исторический контекст. В общем, мы пытались рассмотреть тексты не как предметы, ограниченные исключительно собственным содержанием, но как части целого, обозначающие определенную историческую и культурную реальность, каковую мы и постарались восстановить. Как будет ясно из дальнейшего, была предпринята попытка выяснить наиболее значительные факторы, определившие становление тангутского буддизма (в его китайской части), и повлиявшие на его целостность. В качестве такого фактора, на мой взгляд самого значительного, мы предполагаем рассматривать феномен Хуаяньского возрождения, имевший место в начале Северной Сун. Насколько нам известно, данный феномен ни в отечественной, ни в мировой науке специально не рассматривался. Таким образом, второй важной задачей настоящего исследования стало выяснение облика традиции Хуаянь-Чань и ее роли в тангутских текстах.

В рамках настоящего исследования учение Хуаянь-Чань рассматривается не во всей полноте, но в лишь в связи с формированием буддийского комплекса в Си-Ся и в киданьском государстве Ляо. Традиция Хуаянь-Чань действительно имеет корни в буддизме эпохи Тан, но ее полное развитие датируется несколько более поздним временем, и имело место в ином географическом пространстве. Принятие гипотезы о преемственности Хуаянь-Чань в Си-Ся и Ляо ликвидирует имеющееся представление об анахронизме между тангутским и китайским буддизмом и позволяет рассматривать буддийский комплекс Си-Ся, со всеми его особенностям, как часть обще азиатского культурного процесса, и полагать тангутский буддизм действительно целым, а не мозаикой из различных, порой не стыкующихся фрагментов. Под целым в данном случае следует понимать процесс формирования тангутского буддизма и приобретение им специфических черт, отличающих его от буддизма соседей тангутов: китайцев, киданей, уйгуров и иных народов. Естественно, учитывая незначительную степень изученности как тангутского, так и киданьского буддизма, многие предпосылки и выводы, сделанные в данной работе по необходимости оказываются гипотетическими, и могут быть легко оспорены. Тем не менее, как представляется, попытка, предпринятая в настоящем исследовании, не лишена смысла и определенной основательности, и может предоставить на некоторое время исследовательскую парадигму, которая позволит перейти от фрагментарности к более целостному взгляду на буддизм Си-Ся.

Сам по себе термин тангутский буддизм достаточно неопределен. Как будет видно из дальнейшего, мы применяем его к тому, что в китайской буддийской терминологии может быть определено как лцзун, т.е. направление или школа, имеющие собственные доктринальные авторитеты и линию преемственности. Собственно и само исследование может рассматриваться как поиск особого направления, причем главным здесь будет не языковая принадлежность текстов из Хара-Хото и иных местностей, а именно содержание: если будет найден ряд работ, разделяющих общие идеи и доктринальные авторитеты, то это и будет тангутский лцзун, вне зависимости от того, на каком языке написаны те или иные произведения. Исходя из вышеизложенного, третьей, и основной целью исследования стало выяснение непосредственного историко-философского и историко-религиозного содержания самих тангутских текстов, приведенных в настоящем исследовании. Иными словами, мы попытались получить ответ на вопрос о том, насколько правомерно предполагать существование феномена тангутского буддизма, и удалось ли тангутам привнести в буддийские учения некие, собственно национальные элементы.

Методы исследования. Методологические принципы настоящего исследования сформировались под влиянием общих положений философской герменевтики (работы Г. Гадамера), а также а также принципы структурно-функционального анализа культурно-исторических феноменов и форм построения исторического повествования (М. Фуко, Х. Уайт). В настоящей работе мы пытались применять контекстуальный подход, предполагающий рассмотрение изучаемых явлений в общем историческом и культурном контексте. Этот подход трудно реализуем, ибо в огромной массе материала не всегда возможно решить, что именно принадлежит сути дела, а что нет. Исходя из этого соображения, мы не включали в рассмотрение данные китайских исторических сочинений, каковые, по нашему мнению, уже не способны пролить дополнительный свет на рассматриваемые нами проблемы. Тем не менее, создание максимально широкого исторического контекста представляет собой единственный способ достичь более или менее адекватного понимания смысла тангутских буддийских текстов и причин их появления в Си-Ся. Иными словами, этот подход дает нам возможность не только понимать содержание самих текстов, но и улавливать смысл их существования, их значение и ту историческую реальность, которую они представляют. В конечном счете, сами по себе идеи тангутских буддийских мыслителей интересны именно в сопоставлении с синхронными им китайскими или тибетскими интеллектуальными и вероучительными традициями. Несмотря на обилие имеющегося и использованного в данной работе материала, установленные мною контексты носят лишь самый общий характер, а до некоторой степени, как в случае отношений между буддизмом Си-Ся и Ляо, характеризуются некоторой степенью гипотетичности. Тем не менее, нами на текстуальном и историко-религиозном материале доказано непосредственное взаимодействия киданьского и тангутского буддизма в то время, как новых непосредственных текстуальных свидетельств воздействия на формирование тангутского буддизма буддийских комплексов Утайшаня, Дуньхуана, а также уйгуров обнаружить не удалось.

Вторым методом, примененным в данной работе, был собственно традиционный филологический метод, состоящий в максимально адекватном переводе и комментировании собственно источникового материала.

Филологическая реконструкция текстов сделала возможным собственно историко-религиозный анализ содержания текстов, определение их доктринальной принадлежности и последующее сопоставление их с синхронными контрольными текстами, что и позволяет выявить специфичность содержания отобранных для исследования тангутских текстов.

Научная новизна и результаты исследования. Основная новизна настоящего исследования состоит, прежде всего, во введении в научный оборот ряда совершенно новых, прежде не изучавшихся тангутских текстов. Тексты приводятся нами в переводе как на русский так и на китайский языки. В последнем случае мы пытались дать перевод, максимально соответствующий стилистике Востчно-азиатского буддийского трактата эпохи конца ТанЧначала Сун. Помимо этого, в работе получен ряд новых научных результатов:

--установлен механизм культурной преемственности на Севере Китая, выразившийся прежде всего в консервации буддизма периода Тан и незначительном влиянии Сунского буддизма;

-- доказан факт религиозной и культурной целостности региона Северной Азии и наличие культурных и религиозных связей между тангутами, киданями и, возможно, чжурчжэнями;

--продемонстрирована преемственность традиции Хуаянь-Чань на Севере Китая и выявлены и содержательные особенности;

--выявлена определяющая роль этой традиции как в становлении тангутского буддизма, так и в механизме культурного взаимодействия в регионе;

--прояснены особенности доктринального содержания традиции Хуаянь-Чань и ее отношение к авторитетным фигурам китайского буддизма;

--определено отношение тангутского буддизма к феномену возрождения Хуаянь в период Северной Сун.

Изучение тангутских и синхронных китайских буддийских текстов позволило автору прийти к ряду выводов, которые определяют концептуальную и фактическую новизну настоящей работы и выносятся автором на защиту:

  1. Основанием тангутского буддизма в его китайской части является традиция Хуаянь-Чань, оформившаяся в конце эпохи Тан. Данное обстоятельство подтверждается как собственно содержательным анализом текстов из Хара-Хото, так и рассмотрением состава тангутских собраний в целом.
  2. На протяжении длительного периода с конца Тан и до начала правления династии Юань на Севере Китая сохранялась преемственность традиции Хуаянь-Чань, выразившаяся в продолжении бытования учения Цзунми и возрождении Хуаянь. Данное положение подтверждается анализом колофонов произведений Цзунми, а также тангутских переводов его работ.
  3. Традиция Хуаянь-Чань в сочетании с отдельными элементами эзотеризма была также господствующей и в киданьском государстве Ляо. Этот вывод подтверждается текстуальным анализом произведений киданьских буддийских мыслителей Даочэня и Тунли.
  4. Определяющим фактором в становлении тангутского буддизма явились контакты с буддистами из Ляо, что подтверждается как текстуальным, так и содержательным анализом тангутских текстов, вошедших в настоящее исследование.
  5. Тангутский Чань-буддизм развивался в значительной мере независимо от классического Чань эпохи Сун и впитал в себя множество Хуаяньских элементов. В рамках тангутского Чань была даже сделана попытка переосмысления радикальной Чаньской традиции Мацзу Даои в рамках Хуаяньского дискурса Мацзу Даои.
  6. В рамках тангутского буддизма начала складываться традиция собственно тангутского Чань, сформировавшаяся, в основном, на основании традиции Хуаянь.
  7. Вышеизложенное дает основание говорить о начале формирования тангутского буддизма как части религиозно-культурной общности Северного Китая, представленной также культурой и религией Ляо, Цзинь и корейского государства Когурё.

Научно-практичекая значимость исследования.  Выводы, полученные в результате настоящего исследования, позволяют сформулировать более адекватный подход к изучению культуры и истории региона Северной Азии в период перед монгольским завоеванием. Результаты работы позволяют по-новому оценить преемственность влияний китайской культуры и религии на становление цивилизаций варварских государств. В этой связи важнейшим представляется вывод о преемственности буддизма периода Тан на Севере Китая вплоть до монгольского времени, и его определяющей роли в становлении культурного и религиозного своеобразия данного региона. Введение в научный оборот ряда тангутских текстов позволяет более предметно рассматривать эволюцию тангутской культуры и религии и дает возможность изучать ее не изолированно, но в более широком контексте истории культуры и религии Северной Азии.

В данном исследовании также рассматривается сущность учения Хуаянь-Чань и прежде мало изученный феномен возрождения Хуаянь, которые оказываются определяющими в процессе формирования тангутского буддизма. Эти и иные положения настоящего исследования могут быть применены в углубленном изучении процессов культурного взаимодействия в Азии в средние века, а также и в изучении истории и доктринальных особенностей собственно китайского буддизма. Основные положения работы могут быть, таким образом, использованы как в исследовательской, так и в педагогической работе при разработке общих и специальных курсов по истории буддизма, истории и философии Китая, Тибета, истории культуры Китая и Северной Азии, в общих работах по буддизму, а также при написании учебных программ, методических разработок по соответствующим разделам истории культуры, истории религии, истории идей и истории региона и всеобщей истории.

Апробация работы. Идеи и результаты работы излагались на следующих научных форумах: Вторая международная конференция по тангутоведению (КНР, Иньчуань, 2005), Симпозиум по гуманитарным наукам и экологии (КНР, Эдзина, 2006), Международная конференция по тангутоведению (С Петербург, СПбГУ, 2007), Конференция Фонда Форда по тангутскому и тибетскому буддизму (С Петербург, СПбФ ИВ РАН, 2007), а также в ходе специальных выступлений в Китайском Институте Буддийских исследований (Тайвань, 2006), Университете Фогуан (Тайвань, 2007) и др., а также в ходе ежегодных Международных Торчиновских Чтений (С Петербург, 2004-2007). По заявленной проблематике были опубликованы монография (объем 20 п.л.), а также несколько десятков статей в России и за рубежом.

Объем и структура работы. Работа состоит из введения, трех глав, заключения, списка использованных источников (шесть источников из собрания СПбФ ИВ РАН на тангутском языке, пятьЧна китайском); 46 источников на китайском языке из состава Трипитаки Тайсё и Продолжения Трипитаки, а также около ста пятидесяти наименований вторичной литературы на пяти языках, включая несколько использованных автором электронных публикаций, а также указателя.

Основное содержание работы.

Во введении обоснована актуальность темы, определены теоретические основания исследования, введены основные концепции, термины и персонажи, упоминаемые в исследовании. Особое внимание во Введении уделяется проблемам формирования тангутской культуры, в частности взаимодействию китайских и тибетских факторов в этом процессе.

Глава 1 вводит исторический контекст формирования тангутского буддизма и пытается выделить главные факторы, определившие специфический облик буддизма в тангутском государстве. Соответственно, глава разбита на три раздела, посвященных наиважнейшим, на взгляд автора, фактором воздействия на тангутский буддизм: буддийскому комплексу Утайшаня, уйгурам и буддизму в горах Хэланьшань. Воздействие буддизма Дуньхуана, который одно время входил в состав тангутского государства, представляется менее очевидным, не смотря на то, что тангуты испытывали очевидное почтение к этому монастырскому комплексу и даже открыли несколько новых пещерных храмов. Тем не менее, текстуальных оснований для однозначного определения роли Дуньхуана в становлении тангутского буддизма в настоящий момент не имеется. Единственное исключение представляет собой тангутский текст Алтарной Сутры Шестого Патриарха, который подробно рассматривается в настоящем исследовании. Кроме того, во вводной части главы рассматриваются появившиеся в последнее время сведения о роли тангутов в трансляции ряда направлений тибетского буддизма в Китай в период правления династии Юань. Приводимые во вводном разделе сведения касаются памятника известного как Сокровенные Записи о важнейшем на пути Махаяны. Это сочинение,  представляющее собой собрание буддийских текстов эзотерического содержания, известно на китайском языке, но ряд составляющих его произведений известен также и в тангутских версиях, каковые, судя по всему, предшествуют китайским. Таким образом можно с достаточной степенью уверенности предполагать, что тексты, собранные в Сокровенных Записях стали первыми произведениями тибетского буддизма, переведенными сначала на тангутский язык, а затем и на китайский в период монгольского владычества в Китае. Гипотеза о существенной роли тангутских буддистов в буддийской системе Китая в период Юань хорошо согласуется и с данными собственно исторических источников, в которых упоминается ряд буддийских деятелей тангутского происхождения, игравших существенную роль  в юаньском Китае.

Основное содержание данного исследования, тем не менее, связано именно с проникновением в среду тангутов китайских буддийских направлений, так что рассмотрение возможного влияния таких буддийских центров Северного Китая как Утайшань на формирование тангутского буддизма представляется вполне оправданным. На основании рассмотрения большинства доступных на настоящий момент источников (в основном различные буддийские хроники и описания Утайшаня) делается вывод о распространенности на Утайшане доктринальной системы Хуаянь-Чань, которая сохранялась там на всем протяжении эпохи Северной Сун. Вместе с тем, изучение данных о буддизме Утайшаня не позволяет выявить прямые зависимости между этим храмовым комплексом и собственно тангутским буддизмом, так что буддизм Утайшаня должен рассматриваться скорее как фон процесса становления тангутского буддизма, определивший буддийские предпочтения тангутов, а не как источник непосредственных заимствований. Ряд косвенных обстоятельств и свидетельств позволяет, как собственно текстуальных, так и относящихся к сфере материальной культуры, тем не менее, проследить воздействия Утайшаня на широком географическом ареале, в который входит и район расселения тангутского народа. Возможность обнаружения текстов, непосредственно указывающих на воздействие утайшаньского буддизма на процесс становления буддизма в Си-Ся остается открытой.

Роль уйгурского фактора в становлении тангутского буддизма  является общепризнанной, но, как и в случае с Утайшанем, прямых текстуальных указаний на влияние уйгурского буддизма (за исключением упоминаний об участии уйгурских монахов в переводе буддийских текстов на тангутский язык) выявить не удалось. Также в последнее время на появилось новых источников, способных пролить дополнительный свет на роль уйгуров в формировании тангутского буддизма. Тем не менее, можно предположить, что некоторые буддийские культы (Майтрейи, Манджушри), засвидетельствованные в Си-Ся, оформились под влиянием уйгурского буддизма. Таким образом, конкретных примеров влияний уйгуров на оформление тангутского буддизма также не выявлено. Тем не менее, значительное внимание, которое уделено в настоящем исследовании уйгурскому буддизму, объяснимо с точки зрения максимально полной реконструкции фона, на котором происходило становление буддизма среди тангутов.

Область гор Хэланьшань во всех смыслах являлась оплотом тангутского государства, а также областью давнего распространения буддизма. Соответствующий раздел настоящего исследования ставит целью выяснить историю буддизма Хэланьшаня, а также понять какого рода буддийские учения были распространены в этом регионе. Рассмотрение известных источников также не позволило связно ответить на этот вопрос. Известные на настоящий момент сведения позволяют говорить о том, что в области Хэланьшаня китайский буддизм в различных видах был распространен начиная со второй половины Тан, когда в этом регионе пребывал известный деятель сычуаньского Чань-буддизма Баотан Учжу. Вместе с тем, источники не сохранили иных достоверных сведений о содержательной стороне Хэланьшаньского буддизма, так что вопрос о непосредственном влиянии на тангутов буддизма Хэланьшаня остается открытым.

Изучение тангутского собрания СПбФ ИВ РАН позволяет сделать предположение о доминирующем характере традиции Цзунми в тангутском буддизме. Поэтому раздел об учении Цзунми в период Сун  ставит своей целью показать преемственность этой традиции на Севере Китая вплоть до периода правления монгольской династии Юань. Как представляется, приводимым источниковым материалом это обстоятельство вполне доказано. Учение Цзунми было распространено на Севере Китая еще в середине 13-го века и служило критерием для понимания и оценки различных течений Чань еще в правление Хубилая. В этой части работы автором были собраны и проанализированы данные как о бытовании традиции Цзунми в период Сун, так и о бытовании сочинений этого буддийского наставника за пределами Китая: в Корее и в киданьском государстве Ляо. Особое внимание в рассмотрении этого материала уделялось не столько сочинениям Цзунми, относящимся к традиции Чань-буддизма, но и предполагаемой эволюции его учения в сторону эзотеризма и его возможной роли в Хуаяньском возрождении периода Сун. Как представляется, одной из черт этого возрождения была реинтерпретация учения Сутры Совершенного Пробуждения в эзотерическом ключе, начало каковому было положено именно комментариями Цзунми, а также разработанными им обрядами покаяния на алтаре Совершенного Пробуждения. Тексты, касающиеся этой последней практики также обнаружены в собраниях из Хара-Хото как на тангутском, так и на китайском языках. Таким образом распространенность учения Цзунми в Си-Ся не выглядит анахронизмом, но вполне укладывается в представлении о существенной роли Хуаянь-Чань в формировании тангутского буддизма. Вместе с тем, присутствие в собраниях из Хара-Хото произведений Цзунми позволяет предположительно связать процесс становления тангутского буддизма в Хуаяньским возрождением в Сун и Ляо. Данное соображение носит характер гипотезы, но, если сущность Хуаяньского возрождения самого по себе прояснена недостаточно, то его воздействие на становление буддизма в Си-Ся представляется вполне доказанным и основательным.

Вторая глава настоящего исследования посвящена анализу буддийских текстов из Хара-Хото. Эта глава составлена из двух разделов: Буддийские тексты из Хара-Хото и Анализ текстов. Первый из разделов, в свою очередь, состоит из двух частей: Тексты традиции Цзунми в тангутских собраниях и Тангутские тексты в настоящем исследовании. Первая часть раздела вводит список сочинений Цзунми известных из Хара-Хото как на тангутском, так и на китайском языках, а также делает попытку определить место этих сочинений в традиции Цзунми. При этом, вводится также и ряд текстов, непосредственно к традиции Цзунми не относящихся, но представляющих значительный интерес как сами по себе, так и в возможном отношении к преобладавшему в Си-Ся направлению Цзунми и Хуаяньскому возрождению. В общем, в указанном разделе рассматривается с разной степенью подробности более десяти тангутских текстов, наиболее интересным из которых является Записи Чаньского наставника Бицю по различным поводам--единственное известное на тангутском языке сочинение жанра люйлу. В посвященном данному сочинению небольшом разделе приводится описание сохранившейся части текста, а также перевод нескольких фрагментов сочинения. Вторая часть данного раздела вводит тангутские тексты специально рассматриваемые в настоящем исследовании, а также рассматривает круг известной в Си-Ся буддийской литературы, на которой основана традиция этих текстов. Данная часть исследования основана на анализе цитат из различных канонических произведений, встречающихся в изучаемых текстах. В данном разделе также содержатся соображения о природе буддийской терминологии на тангутском языке, а также о принципах перевода буддийских текстов, принятым в Си-Ся. Общий вывод состоит в том, что основная масса тангутской буддийской терминологии происходит из китайского буддийского языка, но, в то же время, не все тангутские буддийские термины могут быть возведены к китайским прототипам и, возможно, отражают специфику тангутского буддизма. Анализ цитат, предпринятый в данном разделе позволяет говорить о специфическом круге буддийской литературы, известной авторам анализируемых произведений, а также о том, что в Си-Ся, возможно, имелся ряд достаточно авторитетных текстов, не известных из китайской Трипитаки.

Раздел второй главы, возглавленный Анализ текстов, состоит из четырех частей. Раздел Характеристика текстов содержит технические и библиографические данные о тангутских текстах, непосредственно использованных в исследовании, а также рассматривает проблемы их датировки и некоторые общие особенности содержания. Всего текстов, предметно анализируемых в данной работе,  четыре: Зеркало, Записи о сущности Хунчжоуского учения с комментариями и разъяснениями (Хунчжоуский текст), Смысл Сияющего ума единой наивысшей колесницы (далееЧСмысл ума), Двадцать пять ответов Государственного Наставника Танчана на вопросы монахов во время его пребывания в монастыре Дворец Света (далее: Двадцать пять вопросов), причем для  Записей о сущности Хунчжоуского учения с комментариями и разъяснениями и Двадцати пяти вопросов приводятся альтернативные варианты и параллельные тексты. Смысл ума рассматривается в отношении с его китайским оригиналом и традицией киданьского буддизма в целом. Относительно текста Зеркало, как и в отношении иных текстов делается предварительный вывод об их связи с традицией Хуаянь-Чань и Танским, а не Сунским буддизмом. Раздел Истоки Традиции анализирует цитированную в тангутских текстах буддийскую литературу и приходит к выводу о зависимости этих текстов как от традиции Хуаянь-Чань, так и от Южной школы Чань-буддизма в понимании Цзунми. Хунчжоуский текст и Двадцать пять вопросов рассматриваются в этом разделе как автохтонные тангутские тексты. Раздел об Алтарной Сутре на тангутском языке  ставит целью ввести в научный оборот новые фрагменты тангутского перевода этого текста, а также рассматривает проблему доктринального авторитета для тангутского буддизма традиции Хуаянь-Чань. В данном разделе обобщаются сведения об имеющихся фрагментов тангутского перевода Алтарной Сутры, включая и последние открытия частей этого текста. Параллельно с разделом Бодхидхарма в Северной Азии  этот раздел рассматривает содержание учения тангутского Чань-буддизма, и приходит к выводу о недостаточной авторитетности в Си-Ся и в Северном Китае в целом традиции Хуйнэна, и преобладанием там традиции Бодхидхармы. При этом то обстоятельство, что известный тангутам трактат О созерцании ума написан не Бодхидхармой, а Шэньсю тангутам известен не был. Вывод о недостаточной известности текста Алтарной Сутры в Си-Ся подтверждает предположение о незначительной роди буддийского комплекса Дуньхуана в формировании тангутского буддийского комплекса. В целом, материалы настоящего раздела позволяют сделать вывод о том, что Чань-буддизм в классическом варианте в Си-Ся был известен незначительно, и не может рассматриваться как традиция, конкурирующая с Хуаянь-Чаньским направлением.

Третья глава посвящена непосредственно рассмотрению тангутских буддийских текстов, представленных в предыдущей главе. Раздел, посвященный анализу Хунчжоуского текста рассматривает этот текст как относящийся к разряду текстов, отражающих полемику между направлениями Хэцзэ и Мацзу в конце Танской династии. В том случае, если Хунчжоуский текст является тангутским сочинением, то окажется, что в Си-Ся, по крайней мере частично, воспроизводилась атмосфера позднетанского буддизма, и автор Хунчжоуского текста стремились преодолеть грань между учениями в отношении теории субстанции и функции и добиться их гармонизации. По сути, эта та же операция, которую проделал Цзунми, стремясь привести воедино Хуаянь и Чань. Процесс соединения традиций Хэцзэ и Мацзу мог начаться в Китае, но единственными его свидетельствами оказались тангутские тексты, чье содержание таким образом составляет одну из особенностей тангутского национального буддизма.

Это означает, что в Си-Ся бытовала необычная версия учения Мацзу, а гибридная, связанная с Хуаяньской мыслью и традицией Цзунми.

Данный текст с историко-философской точки зрения представляет большой интерес: в нем сделана попытка изложить радикальное учение Мацзу Даои через призму систематизированной мысли направления Хуаянь. При этом, в тексте отсутствует апелляция к собственно традиции Хуаянь и ее доктринальным авторитетам, но Хуаяньская мысль и терминология представлены в качестве универсальной парадигмы для изложения любых буддийских концепций. При этом любопытным представляется и соотнесение терминологии Хуаянь с традицией Хэцзэ Шэньхуя, который косвенным образом признается в качестве авторитета Хуаянь-Чаньского направления, каковым он на самом деле не являлся. Подобное искажение образа Шэньхуя, независимо от того, было ли оно произведено сознательно, или же было обусловлено господствующей интеллектуальной парадигмой, тем не менее свидетельствует о господстве в Си-Ся Хуаяньской мысли.

Зеркало, которому посвящен следующий раздел третьей главы, является одним из наиболее изученных текстов тангутского буддизма. Тем не менее, его содержание, так же как и роль в рамках доктринального комплекса тангутского буддизма еще далеки от полного уяснения. Зеркало представляет собой наиболее лакадемичный и внутренне согласованный текст из известных тангутских буддийских сочинений. Указанное произведение представляет собой единственный известный тангутский текст, выполненный в жанре классификации ученийЧтрадиционного вида китайской буддийской литературыры периоды второй половины Танской династии. Таким образом, текст посвящен классификации различных Чаньских традиций и выполнен, как представляется, в традициях именно буддизма Северного Китая 10-12 веков. В разработанных Зеркалом доктринальных таксономиях явно обнаруживаются тесные, в том числе и непосредственно текстологические зависимости от трудов киданьского буддийского мыслителя Даоченя. В связи с этим, в данном разделе рассматривается то немногое, что известно из биографии Даочэня, а также рассматривается его схема классификации учений, которая оказывается весьма близкой к той, что принята в тангутском тексте. Следующий раздел третьей главы лЗеркало и Даочэнь посвящен текстуальному сопоставлению тангутского текста с Собранием Записей об обретении Ума БуддыЧединственным сохранившимся на китайском языке сочинением Даочэня. В этой части исследования делается вывод о непосредственной связи Зеркала с идеями Даочэня и делается предположение о том, что именно указанный киданьский буддийский деятель был автором этого текста. В разделе приводятся предположения касающиеся возможного оригинала этого сочинения, а также приводится краткий разбор учения Даочэня, который попытался предпринять развернутый синтез всех известных ему буддийских учений и практик. В исследовании сделан вывод о принадлежности Зеркала, известного лишь в тангутском варианте, либо самому Даочэню, либо его непосредственным ученикам. Данное соображение представляется полностью доказанным текстуальным материалом и позволяет по новому взглянуть на проблемы киданьско-тангутского культурного взаимодействия. На основании материалов этого раздела можно с уверенностью говорить о том, что киданьский буддизм в Си-Ся был не только известен, но сыграл возможно определяющую роль в процессе формирования тангутского буддизма. Это положение подтверждается также и материалами следующего раздела третьей главы.

Следующий раздел третьей главы посвящен тексту Смысл Ума, составленному, по всей вероятности, киданьским буддийским деятелемЧвеликим наставником Тунли, известным также по китайским текстам из собрания П. К. Козлова. Рассматриваемое в настоящем исследование произведение посвящено выяснению базовых буддийских понятий и концепций, таких как природа телесного, деятельность органов чувств, содержание сновидений, тождество между заблуждением и пробуждением и иные вопросы. Великий наставник Тунли проявляет замечательное красноречие, обращаясь именно к тем проблемам, которые именно и вызывали наибольшее недоумение у его аудитории. К числу подобных вопросов относится и проблема сочетания лотсутствия ума и лотсутствия мысли с возможностью мыслить и выражать мысли словесно. Эта проблема разрешается наставником Тунли через возведение всей деятельности к проявлению или действию истинной природы, через которою все человеческие действия получают санкцию истинности.

При прочтении текста обращает на себя внимание специфический мистицизм наставника Тунли, который выражается прежде всего в постоянной апелляции к представлению о пустотности, которая оказывается синонимом истинной природы, а также непрерывном употреблении выражений со значением немыслимо, невообразимо, непознаваемо, невыразимо словами и так далее. В некотором смысле, можно попытаться установить определенное соотношение между творчеством Тунли и Цзунми: в частности оно просматривается в использовании им выражения листинное я, что позволяет рассматривать Тунли как деятеля, примыкающего к направлению Хуаянь-Чань. Весьма характерным оказывается и то обстоятельство, что Тунли практически полностью обходится без схоластической буддийской терминологии: привычному к текстам Цзунми читателю бросается в глаза отсутствие терминов вместилище Татхагаты, сознание-сокровищница и иных терминов из арсенала Хуаяньской мысли. Указанное обстоятельство позволяет усматривать в Тунли оригинального мыслителя, а не только ретранслятора традиционных Хуаянь-Чаньских положений. В качестве приложения к этой части исследования приводится реконструкция китайского текста трактата и его перевод на русский язык.

Наряду с материалами предыдущего раздела, анализ содержания Смысла Ума позволяет сделать предположение о существовании киданьско-тангутской буддийской общности, каковая, возможно и определяла процесс становления тангутского буддизма. При этом, если случай с Даочэнем может толковаться и как результат китайского воздействия, то труды Тунли, изначально написанные на китайском языке, ни в один канон не вошли, так что их присутствие в собраниях из Хара-Хото может быть объяснено только непосредственно воздействием киданьской культуры и религии. Таким образом, буддизм в Си-Ся может рассматриваться под тем же углом зрения, что и корейский, каковой также формировался под непосредственным влиянием киданей.

Еще одним важным текстом, который рассмотрен в настоящем исследовании является произведение под длинным заглавием: лДвадцать ответов на вопросы по поводу Буддийских принципов, заданные Государственному Наставнику Танчану монахами, в то время когда он находился в монастыре Дворец Света. Данное произведение представляется одним из наиболее интересных буддийских памятников на тангутском языке, главным образом из-за его популярности в Си-Ся (на настоящий момент известно около десяти различных версий текста, как рукописных, так и ксилографированных), а также потому что это сочинение, скорее всего, является оригинальным тангутским текстом (т.е. работой написанной в Си-Ся изначально на тангутском языке). ни одна из известных версий текста не приводит никаких данных о фигуре самого наставника, что возможно свидетельствует о его широкой популярности в Си-Ся, но тем не менее, эта фигура не упоминается ни в каких иных нарративных или эпиграфических тангутских памятниках, так что личность наставника Танчана продолжает оставаться неведомой.

Ряд структурных особенностей текста позволяет предполагать, что в составители текста имели определенное представление о жанре юйлу: некоторые отрывки действительно представляют собой описание ситуации, заканчивающейся пробуждением спрашивающего, что, собственно, и составляет главную особенность жанра юйлу. Таким образом, текст может рассматриваться как промежуточная форма между юйлу классического Чань и ранне-чаньским трактатом, каковые известны их Дуньхуана.

Вопросы, интересовавшие собеседников Государственного Наставника Танчана достаточно просты, и вращаются вокруг традиционных для Хуаянь-Чань (или лучения о природе в терминологии Цзунми) проблем, не сильно отличаясь в этом отношении от проблематики, рассматриваемой Смыслом Ума. Из текста Двадцати пяти вопросов и ответов следует, что основанием доктрины Государственного Наставника Танчана являлась та же концепция природы Будды, что и остальных рассмотренных нами текстах. При этом, как представляется, наставник проводит различие между субстанцией и природой, прибегая к уже известной из других текстов, частности произведений Цзунми, метафоре бронзового зеркала. Самым длинным параграфом из всех бесед Танчана, записанных в тангутском тексте, самым длинным является его объяснение его школьной принадлежности. В последних строках сочинения Государственный Наставник прямо заявляет о том, что его учение относится к Южной школе, При этом, основанием учения Южной школы выступает понятие лодного мгновения мысли в сочетании с Хуаяньской теорией лотсутствия преград между вещами и принципами. У этого пути нет характеристик, и он никак не называется, а в результате его исполнения обретаются высшие ступени созерцания. Все, что есть в буддизме помимо этого, представляет собой лишь поверхностные учения тех, кто еще не избавился от незнания. Собственно, создается впечатление, что все понятия, обсуждавшиеся в тексте до этого, представляли лишь подготовку к введению понятия Южной школы, каковая, в изложении Танчана, основывается исключительно на текстах сутр: Аватамсаки и Ланкаватары и не признает никаких иных, школьных авторитетов. В приложении к этому разделу исследования также приводится китайская реконструкция тангутского текста и его перевод на русский язык. Таким образом, и этот текст демонстрирует Хуаяньскую аффилиацию, а в ряде риторических приемов и концепций обнаруживает связь с учением Цзунми.

В Заключении приводятся основные выводы, полученные в результате настоящего исследования. Самым общим заключением из настоящей работы, наверное, следует признать то обстоятельство, что формирование тангутского буддийского комплекса происходило на фоне возрождения традиции Хуаянь в период Северной Сун. Это возрождение было кратким, и не оставило существенного следа в собственно Китае, но оказало воздействие на киданей, а через и посредство и на тангутов, а также на формирование буддизма в Корее. Они касаются прежде всего того, что среди китайских и китайско-ориентированных текстов, сохранившихся в тангутском собрании СПБФ ИВ РАН, как на тангутском, так и на китайском языках, преобладающую роль играла традиция Хуаянь-Чань. Данную традицию мы также предлагаем рассматривать как часть общего феномена Хуаяньского возрождения, как продолжение традиции Цзунми и Чжэнгуаня. В результате настоящего исследования можно сделать достаточно достоверное предположение о принципиальной важности буддийских контактов между тангутами и киданями, каковые контакты в значительной степени определили облик китайской тангутского буддизма. Таким образом, именно ляосский буддизм, а не дуньхуанский или сунский, оказывается эталонным для буддизма Си-Ся. Таки образом, в рамках настоящего исследования мы предлагаем объяснить часть специфических черт тангутского буддизма именно через его близость с буддизмом Ляо. Говоря о влиянии буддийского комплекса Ляо на формирование тангутского буддизма нужно обратить внимание не только на формальные моменты, относящиеся, скорее к сфере политической истории, но и на моменты содержательного взаимодействия. На материале разобранных выше текстов, мы постарались продемонстрировать существование не только формальных связей в буддийской области между Си-Ся и Ляо, но также и наличие настоящего идеологического взаимодействия, выразившегося как в присутствии в тангутском государстве оригинальных текстов киданьского буддизма, так и их переводов, а также сочинений, инспирированных киданьскими буддийскими трактатами. К числу последних относится Зеркало, а к числу первыхЧСмысл Ума. При этом, восприятие Хуаянь-Чаньской идеологии в Си-Ся носило не только декларативный характер, но имело характер творческого усвоения, что выразилось в формулировках Государственного Наставника Танчана из Двадцати Пяти Вопросов и Ответов, в применении Фаюном Хуаяньской терминологии и т.д, а также в доминирующем стремлении опираться в рассуждениях на аргументацию Аватамсака-сутры и смежных текстов. Из сочинения наставника Танчана, как из и остальных рассмотренных нами текстов, очевидно, что на базе Хуаянь-Чаньских концепций, начало формироваться собственно специфическое направление тангутского или киданьско-тангутского буддизма, уже не связанного напрямую с буддизмом Сун, но ориентирующейся на Северную традицию, представленную киданей и Утайшаня. Представителями указанной традиции следует считать Даоченя и Цзиньшуй Цзинъюаня. При этом, как показывают ответы Государственного Наставника Танчана, Хуаянь-Чаньский буддизм в Си-Ся демонстрировал также и определенную степень самостоятельности, не сводясь напрямую к буддизму Ляо. Таким образом, случайный анахронизм в развитии или в восприятии Сунского буддизма, создал условия для начала формирования в Си-Ся такого буддийского комплекса, который можно было бы определить как тангутский лцзун, то есть направления или группы направлений, характеризующихся собственной доктринальной основой и линией преемственности. Одним из наиболее существенных элементов, повлиявших на становление локальной традиции тангутского буддизма, как было выяснено в ходе этого и предыдущих исследований, является традиция Цзунми. На его работах и идеях базировалась и традиция буддизма в Ляо, на нем основывали свои рассуждения и Даочень (косвенным образом) и Цзиньшуй Цзинъюань, полагавший себя его учеником. Тексты Цзунми, пользовались большой популярностью в Си-Ся, так что их можно рассматривать не только как источник информации по буддизму, но и как произведения, в которых содержалась методология буддийской мысли, стремившаяся занять господствующее положение в Си-Ся. Вместе с тем, наличие как в китайской, так и в тангутской части коллекции текстов, относящихся к развитому жанру Чаньских юйлу, не позволяет однозначно свести многообразие тангутского и китайского буддизма исключительно к традиции Цзунми. По первому впечатлению, Хуаянь-Чаньские трактаты вроде бы не должны развиваться в Чаньские юйлу, а отсутствие в коллекции из Хара-Хото текстов подобных Собранию из Зала Патриарха не позволяет проследить традицию подобных произведений. В этой связи имеет смысл предполагать наличие содержательных (в отличии от формальных просьб о присылке буддийского канона) буддийских связей между Сун и Си-Ся на всем протяжении тангутской истории. В этом случае, создание собственно тангутского юйлу следует интерпретировать как результат непосредственного воздействия сунского буддизма. Так что рассмотренное мной в начале настоящего исследования тангутское юйлу заслуживает самостоятельного исследования. Исходя из вышеизложенного, можно основательно предполагать, что классический Чань Сунского периода в Си-Ся был известен недостаточно, а основная часть китайского элемента в тангутском буддизме формировалась под воздействием Хуаяньских идей.

В Заключении также сформулированы некоторые предположения касательно направления дальнейших исследований. Прежде всего, облик китайской части тангутского буддизма не может считаться до конца выясненным, пока не определено место в тангутской буддийской систему упомянутых выше чаньских юйлу. Те небольшие упоминания о них и фрагменты переводов, разбросанные по настоящему исследованию не могут считаться удовлетворительными. Вместе с тем, их размер и возможная роль в тангутском буддизме заставляют отвести им особое место. В этом отношении остается только признать ограниченность настоящего исследования и надеяться, что мы или кто-то другой сможет в дальнейшем ее восполнить.

В рамках настоящей работы была выполнена попытка очертить принцип взаимодействия киданьского и тангутского буддизма. Этим, однако, проблема не исчерпывается: киданьский буддизм представляет собой явление во многом более загадочное, чем даже тангутский буддизм. Учитывая взаимодействие киданьской и тангутской традиции, которое, как мне представляется, доказано в данной работе, необходимо сосредоточиться на реконструкции буддизма государства Ляо, привлекая, в том числе, и тангутские материалы. Вместе с тем, более полный анализ текстов, восходящих к Утайшаню должен позволить также полнее выяснить также и особенности буддизма в Си-Ся. В этой связи особое значение приобретает исследование комплекса текстов, связанных с учением Сутры Совершенного Пробуждения. Как указано выше, представляется вероятной трансформация этого текста из чаньского в лэзотерический особенно учитывая природу сопутствующих сутре текстов традиции покаяния на Алтаре Совершенного Пробуждения. Часть этих текстов была упомянута выше.

В настоящий момент представляется и то, что китайские и тангутские тексты в Си-Ся функционировали параллельно, так что и рассматриваться они должны вместе. Разделение на тангутскую и китайскую части коллекции П. К. Козлова может быть оправдано удобством каталогизации, но не является научно оправданным. Скорее наоборот, это деление создает ложное представление о структуре тангутского буддизма. Настоящее исследование тоже не свободно от некоторого пренебрежения к китайским текстам, которое будет устранено в дальнейшем. Также не все тексты, даже относящиеся к китайскому буддизму, были включены в настоящее исследование, что также должно быть восполнено. Таким образом, как и большинство работ такого рода, наше исследование создает некоторую базу, которая может на определенный промежуток времени стать основой дальнейших исследований и предложить приемлемую парадигму для дальнейших изысканий, пока развитие науки и ввод в оборот новых текстов не разрушат ее основные положения. Тексты традиции Хуаянь-Чань, привлеченные в настоящем исследовании, не исчерпывают всего многообразия тангутского буддизма, и не могут претендовать на полную репрезентативность. Можно лишь сказать, что в представленной работе намечен лишь общий контур проблем, которые нуждаются в дальнейшей специальной проработке.

Еще одним существенным моментом, связанным также и с киданьским буддизмом, является выяснение наличия в Си-Ся культа бодхисаттвы Чунди, которому посвящен трактат Даоченя Собрание. Ответ на этот вопрос позволит точнее уяснить природу буддийских связей между киданями и тангутами и выяснить роль Си-Ся в формировании дальневосточного эзотеризма. Также, разрешение этой проблемы позволит полнее понять механизм взаимодействия тангутского и тибетского буддизма в последний период тангутской истории.

Еще одним существенным предметом исследования является взаимодействие тангусткого и тибетского буддизма. В этой области в настоящее время достигнуты некоторые успехи, упомянутые нами выше: можно считать очевидной передаточную роль Си-Ся в распространении тибетского буддизма среди монголов и в Китае в целом в период Юань; очевидной представляется контаминация китайской и тибетской буддийской терминологии при передаче ряда концепций тибетского буддизма, в частности, Махамудры. В рамках настоящего исследования эта проблематика затрагивалась лишь ограниченно: а именно было обращено внимание на то любопытное обстоятельство, что терминология традиции Махамудры передавалась на тангутском языке с помощью терминологии заимствованной из Чань-буддизма. В частности, наибольшее внимание привлекает в этой связи привлечение тангутами термина лотсутствие мысли и лотсутствие мудрости/ знания для описания высших стадий процесса совершенствования согласно практике Махамудры. Эти и иные направления могут стать приоритетными в тангутоведении в ближайшее время.

Список работ, опубликованных по теме диссертации.

Монографии.

  1. Солонин К. Ю. Обретение Учения: Традиция Хуаянь-Чань в буддизме тангутского государства. (СПб: Изд-во С-Петерб. ун-та, 2007).
  2. Двенадцать царств. Перевод с тангутского, предисловие и комментарии К. Ю. Солонина СПб: Изд-во Центр Петербургского Востоковедения. Серия: Orientalia. Вып. 2. 1995. 272 с.

II . Переводы

  1. Цзунми. Предисловие к собранию разъяснений чаньских истин2. Часть первая. // Буддизм в переводах. Вып. 1. (СПб: Андреев и сыновья, 1992)
  2. То же. Часть 2 //Буддизм в переводах. Вып. 2 (Спб: Андреев и сыновья, 1993).
  3. Цзунми Чаньские Истины. Пер. с кит, примечания Е. А. Торчинова и К. Ю. Солонина СПб: Изд-во Политехнического Университета. 1999.
  4. Сутра Совершенного Пробуждения. в: Избранные сутры китайского буддизма. Сборник под ред. Е. А. Торчинова СПб: Наука 2000
  1. Журнальные статьи (на русском языке)

Статьи, опубликованные в журналах, аккредитованных ВАК РФ.

  1. Формирование тангутской культуры. Общие соображения. //Этносоциум, № 6 (2007)
  2. О возможности локальной традиции тангутского буддизма.// Этносоциум, № 6 (2007)
  3. Учение Цзунми в период Северной Сун и его влияние на формирование тангутского буддизма. //Вестник СПбГУ, № 6, Серия: Философия, религиоведение. (2007)
  4. Хуй-нэн и учение об отсутствии мыслей // Альманах Философские науки. Приложение к журналу Философские науки. М.: 2004.
  5. Католическая философия на Тайване.// Философские науки, вып. 9 (2007)
  6. Понятие школы (цзун) в применении к изучению буддизма в Си-Ся.// Этносоциум № 7 (2007)

Статьи в иных журналах

  1. Цзун-ми и китаизация буддизма. Сборник Первой Всероссийской конференции по буддологии, Спб.: 1993.
  2. Новый памятник китайской литературы в тангутском переводе. Сборник трудов 26 НК ОГК, М.:1993
  3. По поводу тангутских чань-буддийских текстов из собрания СПбФ ИВ РАН. // Петербургское Востоковедение,1995, вып.  7.
  4. СолонинаК.Ю. Оправдание бытия: Заметки о китайской религиозности//аКунсткамера Этнографические тетради, 1995. Вып.а12.
  5. Десять врат недвойственности// Петербургское Востоковедение. 1996-- Вып. 8
  6. Отсутствие мыслей и чань-буддийское учение об уме.// Метафизические исследования, № 6. СПб:1999
  7. Золотой Лев Хуаянь. // Восток: Философия, религия, культураСПб: Изд-во СПбГУ 2001.
  8. Мартин Хайдеггер и буддизм дальневосточной Махаяны.Ф. (СПб: Санкт-Петербургское философское общество: 2001)
  9. Хайдеггер и японская философия. Ibid.
  10. Кидане, тангуты, Утайшань и буддизм на Севере Китая. // Петербургское Востоковедение Вып. 10 (2002).
  11. Баотан У-чжу и сычуаньский чань-буддизм// Религиозный мир Китая  Вып. 1. Москва: 2002.

IV Журнальные статьи, опубликованные на иностранных языках

  1. Tangut Chan-Buddhism and Guifeng Zong-mi // Chung-Hwa Foxue xuebao Vol. 11 (1998). The Hongzhou Masters in the Tangut State //Manuscripta Orientalia. Vol. 4, #3. SPb., 1998 The Tangut Heritage of the Tangut Buddhism. // Manuscripta Orientalia. Vol. 6 #3. (2000)
  2. УThe Essence of the Doctrine of the Masters of the Hongzhou LineageФ as the Source for the Research of the Tangut Buddhism. In: Ying-chin Lin et al. ed. Studies in Sino-Tibetan Linguistics. Papers in honor of professor Hwang-cherng Gong. Taibei: Institute of Linguistics, Academia Sinica, 2004
  3. The Local nature of Tangut Buddhism. Proceedings of the second International Conference on Xixia Studies. Yinchuan: 2005
  4. Khitan Connection of Tangut Buddhism. In: Shen Weirong ed. Studies in Humanity and Environment in Khara-Khoto (Beijing: Renmin Daxue Chubanshe, 2007)
  5. Си-Ся Фоцзяо чжуцзо Танчан гоши эршиу вэньда чутань //Си-Ся сюэ, №2 (2007)
  6. The Hongzhou Buddhism in the Tangut State. A Tangut Source. Asia Major . Third series, 16 (2), 2003
  7. The Glimpses of Tangut Buddhism. Central Asiatic Journal 46 (2008)
  8. Tangut translation of the Platform Sutra of the Sixth Patriarch from Fu Ssu-nian Library, Academia Sinica. Bulletin of the Institute of History and Philology Academia Sinica. Vol. 79. 1 (2008)

Иные публикации

The BertsnaiderAlbums. The Paintings of the 19th century life in Beijing. Edited by K. J. Solonin and annotated by Frances Wood. (London: Granet, 1995)

Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по философии