СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ И ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ СОВРЕМЕННОЙ ЯПОНИИ Специальность 23.00.02 - политические институты, этнополитическая конфликтология, национальные и политические процессы и технологии (социологические науки) АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора социологических наук Москва

Авторефераты по всем темам >> Авторефераты по политике

На правах рукописи

Чугров Сергей Владиславович

СОЦИОКУЛЬТУРНАЯ ТРАДИЦИЯ И

ВНЕШНЕПОЛИТИЧЕСКИЙ МЕНТАЛИТЕТ

СОВРЕМЕННОЙ ЯПОНИИ

Специальность 23.00.02 - политические институты, этнополитическая конфликтология, национальные и политические процессы и технологии (социологические науки)

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

доктора социологических наук

Москва - 2007

Работа выполнена на кафедре социологии

Московского государственного института международных отношений (У) МИД России

Научный консультант: доктор философских наук, профессор

Кравченко Сергей Александрович

Официальные оппоненты: доктор социологических наук,

член-корреспондент РАН, профессор

Горшков Михаил Константинович

доктор философских наук, профессор

Алексеева Татьяна Александровна

доктор исторических наук, профессор

Молодякова Эльгена Васильевна

Ведущая организация : Институт философии РАН (Центр

восточных философий)

Защита состоится л_____ мая 2007 г. в _______ час. на заседании Диссертационного совета по социологии (Д.209.002.04) при Московском государственном институте международных отношений (Университете) МИД России по адресу: 119454, Москва, проспект Вернадского 76.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке МГИМО (Университета) МИД России по адресу 119454, Москва, проспект Вернадского 76.

Автореферат разослан л___ ______________ 2007 г.

Ученый секретарь

Диссертационного совета,

д. ф. н., профессор Н.Н.Зарубина

I. Общая характеристика работы

Актуальность темы исследования. В социологии пока крайне мало исследований того, к каким явным и особенно непреднамеренным последствиям для ментальности народа приводят столкновения культур. И практически нет работ, посвященных тому, как интернационализация культурных систем влияет на политическую составляющую менталитета. Вопрос актуален, однако не только в теоретическом отношении. Он прямо влияет на характер принимаемых внешнеполитических решений, на отношения между народами. Он имеет весьма важный эвристический эффект при анализе причин зарождения этнических конфликтов, а также для обсуждения специфики восприятия окружающего мира и понимания преемственности этнонационального менталитета.

Япония предоставляет собой практически идеальный научный полигон для исследования динамики внешнеполитического менталитета, учитывая гомогенность общества и специфические константы взаимоотношений с Западом. В различные периоды своей истории японцы, по меньшей мере, трижды оказывались перед необходимостью уточнять особенности своей самоидентификации1

. И каждый раз это происходило в периоды интернационализации, которые сопровождались давлением чужих ценностных систем на традиционные нормативные системы японцев, побуждая их определять, кто Мы, а кто - Они. Каждая из трех интернационализаций Японии сопровождалась мощной информационно-ценностной волной. И все же в массовом сознании японцев сохранилось базовое лядро - смысложизненные установки, имеющие глубокие социокультурные и архетипные корни, которые в совокупности формируют идеальный тип японца, обладающего автономностью мышления, незаурядными адаптационными способностями к культурным интервенциям и поворотам судьбы, сохраняя при этом преимущественно неэкономический характер социального взаимодействия. Поэтому изучение японского менталитета вообще и внешнеполитического менталитета в особенности - это важный и актуальный вопрос понимания развития Японии.

Первая интернационализация в виде реформ Мэйдзи пришлась на последнюю треть XIX в. и совпала с модернизацией страны, кардинально преобразив политический ландшафт японского общества. Прошла корректировка в форме вестернизации институциональной системы, причем японцам удалось сохранить свои традиционные самоидентификации.

Перед вызовами Увторой интернационализацииФ страна оказалась сразу же после Второй мировой войны. Продолжавшаяся вплоть до 1952 г. американская оккупация, имела своим логическим продолжением процессы, увенчавшиеся феноменом Уяпонского экономического чудаФ начала 70-х годов. Этот период - яркий пример навязывания институциональной структуры обществу, которое все же проявило фантастическую способность УпереваритьФ инновации.

Проходящая на наших глазах Утретья интернационализацияФ Японии стартовала в конце минувшего века. Ее особенностью является то, что страна оказалась одновременно в ситуации экономического кризиса и перед необходимостью противостоять вызовам глобализации, к которым она была не готова. В очередной раз перед японцами встала проблема приспособления к проникновению западных ценностей и сохранения своей самоидентификации.

Диссертант выбрал три наиболее показательных периода в японской истории, когда контакты с внешним миром обретали особенно интенсивный характер. Однако автор подробно исследует третью интернационализацию, ограничившись лишь двумя краткими очерками предыдущих интернационализаций (1868-1912 и 1945-1952 гг.), без чего трудно анализировать преемственность сегодняшних процессов. Таким образом, хронологические рамки работы в широком смысле охватывают полтора столетия, а в узком - практически совпадают с современной стадией глобализации - периодом с 1990 г. (интронизация нынешнего императора Акихито и начало затяжного кризиса) вплоть до нынешнего времени.

Подчеркнем, что особо актуально исследовать японское общество в переходные периоды, когда меняются институты и их функции, ценности, нормы и, конечно, сами люди, что подчас сопровождается кризисом их идентификаций. Раскрыть характер менталитета в период трансформаций - значит, уяснить стержень изменений, что позволит прогнозировать и будущее этой страны, перспективы наших отношений с ней.

Степень научной разработанности проблемы. Менталитет - весьма сложное, многогранное проявление психической деятельности социальных индивидов изоморфизского толка, включающей как сознательное, так и бессознательное, специфическое соотношение между рациональным и эмоциональным в совершении их действий, а также между особенностью мышления национально-этнической группы по отношению к общности в целом, между стремлениями к инновациям и сохранению культурного потенциала прошлого. Естественно, что такое комплексное явление потребовало длительного изучения и ныне представлено широким спектром научных исследований, которые были проанализированы и использованы диссертантом, прежде всего под углом зрения их методологической значимости, которая, разумеется, имеет и исторический контекст (что-то выдержало испытание временем, а что-то и нет).

В работах классиков социологии конца XIX - начала XX вв., таких как Э. Дюркгейм, К. Маркс, М. Вебер, проблематика сознания рассматривается в контексте вычленения его социокультурной обусловленности, раскрытия различных уровней - в частности, были выделены индивидуальное, групповое, классовое сознание2. Особо отметим их стремление определить такие формы, как теоретическое, обыденное, протестное, ложное, иллюзорное сознание3. Социологи-феноменологи, представители социологии знания и Франкфуртской школы подвергли критическому анализу утверждения, согласно которым социальные факты, общественное бытие всецело определяют характер сознание. А. Шютц (Шюц), Г. Маркузе, показали активную роль сознания, которое далеко не всегда, как ранее полагали, отстает от общественного бытия4. П. Бергер и Т. Лукман прямо обосновали теорию, согласно которой сознание конструирует реальность5. Ее методологические принципы позволили диссертанту изучать релятивистское понимание множественности мира, его различные восприятия конкретными социальными и этническими группами. Диссертант учел и современные социологические интерпретации сознания, многообразие подходов к его исследованию, содержащееся в работах российских ученых6.

Естественно, диссертанта прежде всего интересовало политическое сознание, являющееся одной из важнейших форм сознания общественного. Одним из первых его глубоко и всесторонне исследовал К. Манхейм, который, в частности, показал, что посредством политического сознания индивиды определяют свои самоидентификации, политические интересы в сообществе, к которому они принадлежат7. Проблематика политического сознания получила мощный стимул для последующих исследований, как российских, так и зарубежных исследователей8. Особо отметим, что проблемы общественной и национальной психологии, их влияние на демократию блестяще раскрыты в работах видного российского социолога Г.Г. Дилигенского9. Среди работ по глобализации, особенно по ее влиянию на общественное и политическое сознание выделяются труды и коллективные монографии под редакцией Н.В. Загладина и К.Г. Холодковского10.

Вместе с тем, ученые все больше обращали внимание на то, что общественное сознание существует в неразрывной связи с коллективным бессознательным, что в реальных действиях людей всегда есть определенное соотношение между интеллектуальным и эмоциональным уровнями. Одними из первых проблему бессознательного специально исследовали Г. Лебон11 и З. Фрейд12. В России данной проблематикой занимался Н.К. Михайловский, создавший теорию социального подражания13.

Подчеркнем, еще не появился сам термин менталитет, а исследования взаимообусловленности глубинных проявлений коллективного сознательного и бессознательного стали набирать обороты. В России научным изучением этой проблемы активно занимались Н. Лосский14, В. Ключевский15, И. Ильин16, Н. Бердяев17. Особо отметим вклад в данную проблематику П.А. Сорокина, пытавшегося проследить влияние социальной и культурной динамики на типы мышления и поведения людей в разных культурах18.

Сталинизм и фашизм, выразившиеся в массовом проявлении деструктивности, вызвали к жизни новое направление исследований ментальности, которые было инициировано представителями Франкфуртской школы. Э. Фромм изучал не только особенности социальных и национальных характеров, но и пытался проследить их воздействие на здоровье/болезнь общества19. Т. Адорно и его коллеги вскрыли механизмы манипулятивного воздействия на сознание людей. Их исследования касались анализа проникновения в сферы бессознательного, попыток управления людьми посредством манипулятивных технологий20.

В советское время исследования менталитета были под запретом, ибо входили в противоречие с идеологическими догматами о всесилии человеческого разума. По существу, возможность изучения менталитета появилась лишь с конца 80-х годов прошлого века, когда страна стала открытой для реального международного сотрудничества ученых, что сделало возможным исследование и сферы бессознательного. Прежде всего отметим работы А.С. Ахиезера21, А.П. Бутенко и Ю.В. Колесниченко22, Л.Г. Ионина23, М.О. Мнацаканяна24, И.В. Мостовой и А.П. Скорик25, А.С. Панарина26, Е.Я. Таршис27, В.Г. Федотовой28, в которых обосновываются теоретико-методологические подходы к исследованию менталитета.

Явные и латентные функции менталитета проявляются прежде всего в характере коммуникаций людей. Разумеется, сами коммуникации, приобретающие новое качество по мере становления гиперреальности и вхождения общества в состояние постмодерна, влияют на менталитет, что особо интересовало диссертанта. Здесь следует отметить труды Р. Барта29, З. Баумана30, Ж. Бодрийяра31, Дж. Ритцера32, Ю. Хабермаса33. Из отечественных исследователей упомянем работы Г. Гачева34, А.В. Сергеевой35, П.С. Южалиной36, а также интересное коллективное исследование в виде материалов научной конференции37. На данную тему защищен ряд диссертаций, такими учеными как Д.А. Пьяных38, М.Ю. Шевяков39.

Среди содержательных иностранных работ по социальной психологии СМИ к теме информационных аспектов самоидентификации ближе всего работы Д. Дэвиса, а также К. Хараоки40.

Основу специального блока исследований составляют труды японоведов, затрагивающие проблемы национальной идентичности. Наибольший вклад в изучение проблемы внесли работы С.А. Арутюнова, Т.П. Григорьевой, А.Е. Жукова, Л.Б. Кареловой, Е.Л. Катасоновой, А.А. Кириченко, Н.И. Конрада, Г. Ф. Кунадзе, В.П. Мазурика, Е.В. Маевского, А.Н. Мещерякова, С.Б. Маркарьян, В.Э. Молодякова, Э.В. Молодяковой, Г.Б. Навлицкой, М.Г. Носова, В. Н. Павлятенко, В.Н. Панова, Д.В. Петрова, В.Б. Рамзеса, К.Е. Черевко и др41. Из востоковедческих работ выделяется книга такого японоведа, как Д.В. Стрельцов, посвященная проблематике систем управления Японии42, а также монография под редакцией члена-корреспондента РАН Г.И. Чуфрина43.

Особенности самоидентификации и функционирования японского менталитета раскрыты социопсихологом Р. Ватанабэ и коллективом японских социологов в монографии Японские системы. Одна из альтернативных цивилизаций, а специфика медийной деятельности в области внутри- и внешнеполитической информации детально проанализированы в книге американского социолога О. Фелдмана Политика и СМИ в Японии44

Взаимосвязям внешней политики, менталитета и идентичности посвящены работы японских ученых М. Ёкибэ, С. Ёкотэ, Т. Иногути, Ё. Сакамото, Х. Сато, Я. Ясинобу (в их трудах есть и лакуны, которые относятся к изучению новых, эмерджентных феноменов в японском менталитете, возникающих в результате глобализации). Взаимовосприятие Японии и России раскрыто в трудах таких крупных экспертов, как Х. Вада, Х. Кимура, Н. Симотомаи, С. Хакамада. Из публикаций следует также отметить монографию профессора Гарвардского университета А. Ириэ по дипломатической истории, дающей широкую панораму японского внешнеполитического мышления45. Большой интерес для изучающих национальную психологию японского социума представляет книга социопсихолога К. Абэ Заблудившийся национализм46, в которой, на наш взгляд, несколько переоценена роль социокультурной традиции.

Предмет, цель и задачи исследования. Объектом исследования являются изменения социокультурной идентичности японской нации, выражающей глубинные пласты коллективного сознательного и бессознательного, происходившие в указанные выше периоды радикальных трансформаций общества.

Предметом исследования является динамика воздействия японской социокультурной традиции на внешнеполитический менталитет, выступающий в роли важного элемента идентификационной матрицы японской нации.

Основная цель исследования: выявление специфики формирования и эволюции японского внешнеполитического менталитета, его функционирования в переходные периоды, особенно в эпоху глобализации информационных процессов под влиянием социокультурных традиций, как локального долгоживущего фактора стабильности самоидентификаций.

Из предмета и цели исследования вытекают основные задачи, которые ставил перед собой диссертант:

обосновать целесообразность ввода в научный оборот категории внешнеполитический менталитет как инструмента когнитивного анализа восприятия этносами (в данном случае японцами) мирового развития и внешнеполитического окружения;
обозначить основные этапы интернационализации Японии и проследить связь социокультурных изменений с внешнеполитическим менталитетом и национальной идентичностью;
исследовать специфику внешнеполитического менталитета японцев по отношению к важнейшим странам из ее окружения, используя методы социологического анализа, например, опросы населения и контент-анализ прессы;
дать семантический и когнитивный анализ коммуникативного стиля ведения переговоров японцами;
проанализировать основные факторы взаимодействия внешнеполитического менталитета японцев с информационными потоками и коммуникативными контекстами;
изучить специфику японской идентичности, позволившей хорошо адаптироваться к тенденциям постиндустриальной цивилизации и метаморфозам внешнеполитического окружения.

Теоретико-методологическая основа. Выбор теоретико-методологического инструментария был обусловлен тремя обстоятельствами: 1) сложной природой менталитета, сочетающей в себе коллективное сознательное и бессознательное; 2) особым интересом к политическому мировосприятию, в концентрированном виде выраженному во внешнеполитическом менталитете; 3) необходимостью проанализировать взаимообусловленность внешнеполитического менталитета японцев и характера их коммуникаций. Соответственно, нами использовались следующие концепции и подходы:

социальный и гуманистический психоанализ З. Фрейда, Э. Фромма, К.Г. Юнга, К. Хорни, Н.Д. Смелсера и др., признающий значимость как коллективного сознательного, так и коллективного бессознательного в мировосприятии и поведении людей;
исследования представителей Франкфуртской школы Т. Адорно, М. Хоркхаймера, Г. Маркузе и др., сделавших акцент на выявлении корреляций между особым мировосприятием и характерными политическими действиями; их методологический инструментарий получил качественное развитие в работах таких российских и зарубежных ученых, как Р.Ф. Додельцев, В.Д. Попов, Е.Б. Шестопал, Д. Кола и др.;
теория коммуникативного действия Ю. Хабермаса, позволяющая исследовать особенности современных коммуникаций, развитая впоследствии российскими учеными В. Жабским, М.М. Назаровым, Г.Г. Почепцовым, В.П. Териным, Ф.И. Шерковиным;
теории, относящиеся к транзитологии и цивилизационному подходу (основоположник С. Хантингтон), позволяющие исследовать динамику самоидентификации людей в обществах переходного, трансформационного типа (неоценим опыт работы диссертанта в течение нескольких месяцев ассистентом профессора С. Хантингтона в Гарвардском центре международных отношений (CFIA). Весомый вклад в эти теории, на которые мы опирались в диссертационном исследовании, внесли российские ученые А.Г. Арбатов, В.Г. Барановский, А.Д. Богатуров, А.Ю. Мельвиль, А.В. Торкунов, А.М. Салмин, М.А. Хрусталев и др.;
диссертантом использовался теоретико-методологический инструментарий, позволяющий исследовать этническую составляющую менталитета, который обоснован в трудах таких российских социологов, как Ю.В. Арутюнян, М.Н. Губогло, Л.М. Дробижева, Б.С. Ерасов, В.Н. Иванов, М.О. Мнацаканян, Г.В. Осипов, Т.В. Полякова, В.А. Тишков, М.Ф. Черныш, Г.П.
Щедровицкий и др. Наработки подобного типа есть и у японских ученых - Ц. Акаха, Р. Ватанабэ, Т. Дои, К. Ёсино, С. Мацумото, Х. Минами, Ц. Хасэгава и др.47;
важную методологическую роль в анализе изломов менталитета, парадоксов сознания и культурных травм сыграли труды М.К. Горшкова, Б.А. Грушина, Ю.Н. Давыдова, Т.И. Заславской, С.А. Кравченко, Ж.Т. Тощенко, П. Штомпки, В.А. Ядова, Р.Г. Яновского;
в выборе методики исследования неоценимую помощь оказали работы М.К. Горшкова и Ф.Э. Шереги, Г.Г. Татаровой, В.Э. Шляпентоха, В.А. Ядова48
.

Основными методами исследования являются классификация научных данных, их типологизация, общесоциологический, общефилософский, культурно-компаративистский и историко-проблемный анализ. Также в качестве экспликативных приемов социологического исследования автор опирался на анализ динамики результатов опросов общественного мнения за различные годы, подготовленных информационной службой канцелярии премьер-министра Японии, статистической службой газеты Асахи и телерадиокорпорации NHK. Диссертант использовал собранные самостоятельно ежедневные публикации по российской тематике в газете Асахи и провел их количественное исследование, применяя метод контент-анализа. Также использован метод глубинных интервью с японскими бизнесменами и экспертами. Весьма важным является и метод личного наблюдения автора в Японии за ходом российско-японских переговоров.

Научная новизна исследования.

А) Категория внешнеполитический менталитет, вынесенная на обсуждение социологического сообщества, еще никогда не использовалась в социологических работах в качестве инструмента исследования. По существу, она предполагает обоснование нового подхода к исследованию общего склада политического сознания японцев и его динамики в переходные периоды трансформаций. Диссертант не абсолютизирует ее эвристические возможности и не противопоставляет другим категориям.

Б) При наличии большого количества теоретических трудов по менталитету и конкретных исследований менталитетов различных этносов, в японоведческой литературе практически нет ни одной солидной работы, посвященной осмыслению политических реалий в форме коллективного сознательного, а также роли архетипов, стереотипов, мифов, имиджей, которые ориентированы на Они-группы.

В) Автор рассматривает в совокупности компоненты внешнеполитического менталитета и коммуникации, относящиеся к внешнеполитическому поведению. Количество подобных работ в мировой и отечественной науке крайне ограничено. Картина характера коммуникационных процессов становится гораздо богаче смысловыми оттенками, если в анализ включен фактор менталитета.

Г) Исследователь акцентирует информационный характер трех периодов трансформации японского менталитета под влиянием западных ценностей, рассматривая проблему в ракурсе межцивилизационной коммуникации.

Д) Впервые в отечественной научной литературе дан социологический анализ и применены социологические процедуры, в частности, обработка результатов опросов общественного мнения и контент-анализ материалов японской прессы. До сих пор социология и японистика развивались параллельно, пересекаясь лишь в отдельных разрозненных публикациях, порой талантливо написанных, но с позиций общетеоретической социологии. Произведенный анализ коммуникационных процессов в контексте того, кем японцы себя ощущают, как повлияли на них радикальные трансформации, приходившие извне, даст новый импульс ученым разного профиля для изучения глоболокальных преобразований на Востоке и в мире в целом.

Положения, выносимые на защиту:

1. Обосновывается информационная составляющая природы менталитета, влияющая на характер его коммуникационной функции. Давление информационных потоков на систему ценностей той или иной нации или этнической группы, а также социальных и культурных разрывов в виде интернационализации чужих ценностных систем воздействует и изменяет менталитет, обладающий существенной ригидностью в сравнении с общественным сознанием.

2. Введен в научный оборот термин внешнеполитический менталитет в качестве операциональной категории для социологического анализа этнических процессов. Внешнеполитический менталитет - это та часть глубинного коллективного самосознания и самоощущения членов общества, включающая в себя свойственное им коллективное бессознательное в виде специфических архетипов, врожденных образов, которая выражается в особом политическом мировосприятии, основанном на долгоживущих, устойчивых самоидентификациях по отношению к иным социокультурным и национально-этническим группам; это часть самосознания и самоощущения общества, которая относится к проблематике международных отношений и, в частности, к политической самоидентификации по отношению к окружающему миру. При этом раскрыт изоморфический характер менталитета как специфическое соотношение между рациональным и эмоциональным в совершении политических действий, стремлениями к инновациям и сохранению культурно-политического потенциала прошлого.

3. Установлено, что самоидентификация наций и национально-этинических групп прямо коррелирует с изменениями во внешнеполитическом менталитете, что конкретно выражается в различном позиционировании себя по отношению к окружающим странам, внутри региона, в мире и, соответственно, в эволюции дипломатических практик. (В случае Японии, например, нарастающая азиатская самоидентификация порождает стремление вернуться в Азию, то есть отказ от доминировавшей односторонней ориентации на США в пользу многосторонней дипломатии.)

4. Исследования переломных периодов культурно-политических трансформаций Японии, привнесших важные штрихи в самоидентификацию японцев, позволили выявить амбивалентные тенденции ее развития. С одной стороны, они приблизили страну к канонам западной политической культуры, а с другой - масштабное заимствование западных ценностей каждый раз вызвало лотбойную волну, запуская защитные механизмы консервации фундаментальных моральных норм и духовных ценностей и, главное, стиля мышления. В результате, переделке подвергался фасад японского общества, тогда как глубинные слои национального менталитета, в частности, менталитета внешнеполитического, оказывались затронутыми в гораздо меньшей степени.

5. Высокий потенциал долготерпения, жертвенности, сопричастности к этнической общности, привязанности к иерархическим структурам в японском менталитете обеспечивает возможность довольно гармонично переживать смены идентичности, возникающие в результате ослабления функций социокультурной традиции под влиянием извне. В результате, как правило, не наступает деструкция ценностно-смыслового ядра менталитета, способная дать толчок цепной реакции в виде аномии, ценностно-нормативного вакуума, разрыва в преемственности социальных и культурных норм и роста ретритизма. Проведенный компаративный анализ трех периодов развития японского общества на протяжении полутора веков позволил выявить ряд долгоживущих социокультурных констант и каузальной зависимости между экзогенными факторами и адаптивной реакцией на их воздействие. Если выполняется одно и то же условие - появление угрозы военной, экономической или информационной безопасности общества, то вне зависимости от других многообразных взаимодействий экономических, политических, социальных, культурных факторов воспроизводится один и тот же паттерн внутри- и внешнеполитических реакций: включаются защитные механизмы, охраняющие фундаментальные ценности группизма, патернализма, преклонения перед авторитетом власти, склонности к подчинению и повиновению, адаптации к внешним влияниям в целях гармонизации отношений, обособления в мире и абсолютизации своей национальной специфики .

6. Диссертант особое внимание уделяет фактору образования имиджей других стран в структуре внешнеполитического менталитета. Анализ имиджей стран, находящихся на первых местах среди приоритетов японской внешней политики (личные идентификации в японском менталитете находятся на втором плане), выявил амбивалентность в их восприятии.

а) После Войны на Тихом океане США имплантировали в японское общество демократические институты и принципы и фактически взяли на себя функции обеспечения обороны и жизнедеятельности Японии в целом. Благодаря сохранению архетипа патернализма, запретов отцовского типа в японском менталитете, Америка стала рассматриваться большинством жителей страны как лотец, оберегающий Японию. Этот социально-психологический стереотип базируется на очень мощных пластах коллективного бессознательного, в частности, на психологической установке, имеющей глубокие корни в японской истории Ц не противиться, а приспосабливаться к табу, а также на многовековых традициях патернализма. Америка стала своего рода лотцом, старшим братом, но в этом же скрывается причина определенного раздражения по отношению к ней, поскольку уподобление Америке, да и восприятие западных ценностей как луниверсальных является вызовом для сохранения японских национальных ценностей и самобытности.

б) Проведенные обработка и анализ опросов общественного мнения позволили выявить аномально крутой взлет отрицательных оценок японским населением отношений с Китаем в 2004-2005 гг., сопровождавшийся столь же стремительным падением положительных оценок. Существует корреляция между выходом японских учебников, дающих искаженную интерпретацию некоторых эпизодов военной истории, и всплесками антипатии между японцами и их азиатскими соседями, пострадавшими во время войн.

Вместе с тем, на рубеже тысячелетий произошла глубинная эволюция курса Токио. Если ранее наиболее приоритетной целью было формирование более позитивного отношения к себе со стороны США, то в годы правления Коидзуми, по заключению диссертанта, страна стала стремиться к новому позиционированию себя в Азии, и начал набирать силу лазиатский бум - интерес к Азии и ее социокультурным ценностям в широком смысле. После зигзагообразного метания Японии между западными и восточными ценностями в японском внешнеполитическом менталитете сформировалась новая доминанта Ц своего рода стремление к синтезу культур.

7. Обосновано, что одной из важнейших причин отсутствия России среди стран, занимающих приоритетные места в системе координат японской внешней политики, является исторически сложившийся негативный имидж России, который не компенсирован ничем весомым для Японии. В этом одна из главных причин негативного восприятия японским обществом российской позиции в территориальном вопросе. Эмпирические данные свидетельствуют, что проблема Усеверных территорийФ носит как бы ритуальный характер, в которой явно присутствуют элементы играизационных практик, которые в последнее время приходят и во внешнюю политику, и в дипломатию49

8. Выявлены наиболее яркие конативные черты японского менталитета, которые обнаруживаются в процедурах принятия решений в сфере дипломатической практики:

а) функционирование социально-политической системы в Японии оставляет несколько размытой зону субъектов ответственности, поскольку существуют параллелизм функций. В гораздо большей степени, чем на Западе, типичные контексты как бы согласованы уже заранее, стереотипизированы, канонизированы и выступают в качестве конвенциональной нормы, некоего изначального стандарта для членов дипломатической сети. При анализе японского политического дискурса заметна высокая степень ритуальности, наглядно обнаруживаемая во время переговоров дипломатов или бизнесменов;

б) исторически сложились процедуры принятия решений, довольно существенно отличающиеся от западных. Несказанное и квазисказанное имеет важные функции амбивалентного характера. Умолчания во время подготовительной стадии служат символическими сигналами, указывающими на продвижение к консенсусу или на невозможность его достигнуть. Принятые таким образом решения, как правило, не являются юридически обязывающими, далеко не всегда они облекаются в форму политических директив, они ближе к социальным императивам;

в) если в российской и многих западных системах функционирование государственного аппарата и социальных структур контролируется преимущественно сверху вниз, то в японских традиционных системах этот контроль скорее осуществляется снизу вверх. Японская модель принятия решений опирается на согласованность субъективных оценок членов группы. Такого рода контроль требует усилий и времени для принятия решения, но если оно принято, система срабатывает достаточно эффективно;

г) всевозможные тотемы и табу, составляющие архетипическую конструкцию, являются важным компонентом управления и принятия политических решений.

9. Процессы глобализации объективно подталкивают Японию в сторону открытости по отношению к окружающему миру. Однако не искорененные симптомы социокультурной обособленности, заложенные в долгоживущих ригидных архетипах японской ментальности, являются одной из важнейших причин пассивности и реактивности японской внешней политики. Так, державно-коллективистский стереотип этнической группы (лмы, японцы) в известном смысле противопоставляет японцев всему остальному миру.

Анализ истории и современных опросов общественного мнения, позволил сделать вывод, что в силу стремления к построению комфортного социального государства, японское общественное сознание ориентируется преимущественно на решение внутриполитических проблем. Главная причина тому - характер эволюции японского менталитета, в силу чего японцы все более активно интересуются проблемой пенсий и роста благосостояния, уровнем деловой активности, образовательной и почтовой реформами, чем внешней политикой; они становятся все более социальной нацией, склонной к прагматическому интересу. В этом заключается еще одна важная причина отсутствия активного внешнеполитического курса страны.

Научно-практическое значение работы. Полученные в ходе диссертационного исследования результаты и выводы использовались для информирования МИД России, других органов российской власти, осуществляющих внешнеполитическую деятельность страны. Они использовались во время встреч с японскими официальными представителями, видными членами бизнес-сообщества и журналистами, что способствовало утверждению толерантности и взаимопонимания, минимизировало противоречия, обусловленные социокультурными факторами. Кроме того, материалы исследований были доведены до широкой научной общественности, как в России, так и в Японии, что способствовало приращению знаний о национальном характере японского народа.

Представленные в диссертации материалы исследований использовались в подготовке различных учебных курсов в МГИМО-Университете, а также для чтения лекций и научных выступлений за рубежом.

Апробация работы. Обсуждение диссертации состоялось на заседании кафедры Социологии МГИМО (У) МИД России 12 октября 2006 г. (протокол N 13). Диссертация была рекомендована к защите. Основные положения диссертации отражены в 2-монографиях, 2-х брошюрах и 60-ти публикациях, общим объемом более 100 п.л.

Основные положения исследования также нашли отражение в лекциях, прочитанных автором в МГИМО (У) в соответствующих разделах курсов История зарубежной печати, Психология массовой коммуникации, в выступлениях диссертанта на конференциях, симпозиумах, международных семинарах в Японии (ун-т Хосэй, Славянский центр ун-та Хоккайдо), США (Гарвардский ун-т и др.), Великобритании (Оксфордский ун-т, Лондонская школа экономики и др.) и во время множества научно-практических мероприятий, в частности, на семинарах, проведенных японским посольством в России. В 2005-2006 гг. диссертант сделал доклады по последним результатам исследования на международном симпозиуме по гражданскому обществу в компаративной перспективе (21-22 ноября 2005 г., Ун-т Кэйо, Токио) и международной конференции по трансформациям и стабильности в северной части Тихого океана (17-19 октября 2006 г., Ун-т Саппоро). Результаты исследования отражены в публикациях автора в России, Японии, США и Германии (см. прилагаемый ниже список).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, 4-х глав, заключения и библиографии. При выборе структуры автор руководствовался необходимостью первоначального описания наиболее общих характеристик избранного для изучения объекта - внешнеполитического менталитета, а также его социокультурных корней - с тем, чтобы перейти к динамическим конкретным характеристикам. В конце исследования помещен список Интернет-ресурсов, а также Приложение.

II. Основное содержание работы

Во Введении обосновывается актуальность проблемы, исследуется степень ее разработанности (дан обзор основных источников и литературы, ставятся цели и задачи диссертации, рассматривается методологическая база, новизна и практическая значимость работы).

Первая глава Социокультурные и исторические корни японского внешнеполитического менталитета состоит из трех параграфов, из которых первый посвящен анализу общетеоретических проблем, связанных с категорией внешнеполитического менталитета, второй и третий Црассмотрению социально-исторических корней современного японского менталитета, процессов и механизмов взаимодействия менталитета и самоидентификации японцев в контексте первой и второй линтернационализаций Японии, подготовивших современный период.

Параграф 1.1 Внешнеполитический менталитет и его социологические характеристики содержит анализ проблем менталитета, а также раскрывает сущность внешнеполитического менталитета.

Постепенно понятие менталитет закрепляется в социологии50, оставаясь междисциплинарным термином для целого ряда наук. В самом общем виде под менталитетом имеется в виду образ мышления, мировосприятия, духовной настроенности, характеризующие национальные особенности народов и их культуры. К составным частям менталитета обычно относят следующее: глубинный уровень коллективного и индивидуального и индивидуального сознания, включающий и бессознательное; совокупность устойчивых интеллектуально-психологических установок и представлений, распространенных в социальной группе; единая, синкретичная форма сознания людей, принадлежащих одной социальной и политической системе, выражающая существенные для данного сообщества ценности51.

Понятие менталитет входит в инструментарий сразу нескольких отраслей знания - социологии, этносоциологии, этнопсихологии, этнолингвистики, социальной истории, социальной психологии.

Менталитет в качестве исследовательского термина стал входить в научный оборот российской социологии только во второй половине 80-х годов, хотя западные ученые используют в самых различных отраслях знания, в том числе и в социологии, начиная с первых десятилетий XX в. Автор анализирует дискуссии вокруг дефиниций менталитета в социологии.

Диссертант счел необходимым провести водораздел между терминами менталитет, ментальность, хотя большинство ученых не стремилось это сделать (в большинстве европейских языков этой проблемы нет, поскольку термин mentality, mentalit, Mentalitt и т.д. инвариантен). Автор конкретно рассматривает в диссертации упомянутое смешение понятий. Для данного исследования в большинстве случаев термины могут употребляться синонимично в отличие от понятий внешнеполитического сознания и внешнеполитического менталитета, где отличие весьма принципиально.

Диссертант предлагает термин внешнеполитический менталитет в качестве операциональной категории для анализа ad hoc умонастроения и специфики мышления современных японцев. Используя данный термин, диссертант раскрывает механизм социокультурного взаимодействия цивилизаций, выделяя неизменно воспроизводящуюся модель вторжения информации и реакции отбойного течения (автор приспосабливает к своим целям концепцию Н. Хомски), что проявляется в глокальной амбивалентности. С одной стороны, динамика глобализации нынешнего мира нарастает, и многие нации интенсивно склоняются к заимствованию глобализированных продуктов, ценностей и стандартных норм. С другой стороны, в качестве реакции на глобализацию нарастают локальные контртенденции, выраженные прежде всего в процессах консервации традиционных ценностей. В то же время тотальное отторжение чужих ценностей, стремление отгородиться от линостранного влияния на локальном уровне создает реальную опасность самоизоляции.

Диссертант предлагает типологию внешнеполитических менталитетов, исходя из принципа адаптивности к инокультурному влиянию. Он выделяет нации, 1) исповедующие непреклонность в борьбе с засильем инородных ценностей (например, Иран); 2) без всякого сопротивления, всецело позаимствовавшие чужие аксиологические системы (речь не идет о чисто внешних атрибутах) и теряющие свою сущностную ценностную систему (Пуэрто-Рико, территория, ассоциированная с США); и 3) органично впитывающие все полезное из зарубежного опыта, но вместе с тем, сохраняющие наиболее глубинные черты своей идентичности. (К последней категории, по нашему убеждению, принадлежит Япония).

Феномен внешнеполитического менталитета не просто проявляется в спонтанных откликах общественного мнения на те или иные внешнеполитические пертурбации, но представляет собой ожидаемые, предсказуемые реакции, поскольку основан на долгоживущих параметрах мировосприятия в виде мифологических знаний, стереотипов, символов.

Вполне возможно (в определенном контексте) противопоставить внешнеполитический менталитет внутриполитическому, то есть комплексу представлений, знаний, стереотипов, которые отражают отношение нации к внутриполитическому устройству, функционированию институтов власти, важнейшим социальным проблемам и т.д. Объединяя в себе чувственное, подсознательное отношение людей к определенным элементам мироустройства, внешнеполитический менталитет формирует своеобразие восприятия и оценки нацией внешнеполитических процессов. Его функция выражается в ощущении нацией, национально-этнической группой своей целостности на основе общих оценок, национально-культурных ценностей, стандартов поведения и стереотипов сознания.

При всей вариативности внешнеполитического менталитета, он обеспечивает выстраивание национальной идентичности на основе противопоставления Мы-группы Они-группам. (Как известно, А. Шютц, а также японские ученые делают акцент на дуальности оппозиции свой - чужой, подразумевая возникновение некоего связующего звена между ними. То есть одно не может существовать без другого.)

Автор уделяет внимание также конативному аспекту японского менталитета. На взаимозависимость внешнеполитический менталитет/внешнеполитическое поведение оказывают влияние многие социально-политические и социально-экономические факторы, среди которых, например, территория, население, экономический потенциал, военная мощь, государственная стабильность, политический авантюризм, политические установки, имидж политических лидеров, методы политического воздействия, экономические экспектации, виды мотивационных предпочтений, социальная активность масс и др.

В последующих главах и параграфах исследования общетеоретические положения, рассмотренные в первом параграфе, уточняются и широко используются в анализе конкретных социально-политических проблем.

В параграфе 1.2. Формирование идентичности в эпоху Мэйдзи и социально-политический дискурс последней трети XIX в. объектом внимания исследователя является начальный период интернационализации Японии, во время которого происходило формирование идентичности и внешнеполитического менталитета в условиях массированного проникновения западных ценностей и возникновения новой системы координат ВостокЧЗапад. Внешнеполитический менталитет японцев парадоксальным образом складывался на основе сочетания осознания собственной слабости перед лицом Запада и всплеска национального самосознания.

Рассматривая социально-политические концепции в контексте трансформации взглядов японцев на собственное место в мире, диссертант предпринял попытку расставить некоторые акценты в их интерпретации, стремясь произвести определенную корректировку устоявшихся схем. Например, закрытость японского общества со времен Средневековья до наших дней остается незыблемым стереотипным представлением о Японии. Диссертант впервые в советской/российской научной литературе ставит под сомнение, действительно ли закрытость была однозначно реальным фактом, а не социокультурным стереотипом, возникшим в более позднее время. Многочисленные источники подтверждают, что Япония на протяжении длительного периода имела регулярные и прочные связи с Китаем, Кореей, Королевством Рюкю (Окинава) и Голландией. То есть самоизоляция действительно имела место. Но - не в столь жесткой форме и не столь длительный период, как это закрепилось в стереотипных представлениях и научных работах.

Не только модернизация подтолкнула Японию к консервативной революции. Первая интернационализация продиктована прежде всего экзогенными причинами: она сама в значительной степени явилась продуктом внешней политики, дав мощный импульс складыванию современного менталитета японцев. Это было вынужденным ответом страны на экспансию великих держав вследствие формирования нового миропорядка. Автор анализирует взгляды двух направлений социально-политического дискурса периода Мэйдзи, повлиявших на идентичность японской нации, Ц модернизаторов (Цивилизация и Просвещение, буммэй кайка) и консерваторов (традиционалистов). В центре внимания обоих направлений оказался баланс между культурным заимствованием с Запада и сохранением национальной гордости. Просветители видели развитие Японии в русле единого пути, на котором в авангарде мирового развития выступали западные страны. Консерваторам же больше импонировала картина многополярного мира, объединявшего различные цивилизации, национальные сущности.

Именно такие качества как толерантность, способность к поглощению элементов других культур и стали предпосылками быстрой модернизации и аккультуризации Японии. Однако в силу различия ценностных систем, любой феномен, который заимствовался Японией, принимал новый облик, проходя период усвоения и реинтерпретации.

Диссертант прослеживает генезис японского азиатизма и рассматривает концептуальные построения первых его идеологов Ц Окакура Какудзо (Тэнсин), Токутоми Итиро (Сохо) и др.

Автор анализирует эволюцию идентичности после поражения в войне на Тихом океане, ознаменовавшего крах ценностей японского воинствующего национализма, в параграфе 1.3. Вторая интернационализация: внешнеполитический менталитет послевоенного периода (1945-52 гг.). Принудительное реформирование государственной и социальной систем, полунасильственное внедрение в менталитет нации американских стандартов и ценностей представляют несомненный интерес для социолога.

Диссертант рассматривает следующие причины относительно быстрой переориентации национального сознания на лояльность США, несмотря на трагедию Хиросимы и Нагасаки. Во-первых, США дали надежду на будущее процветание, породили стремление быть как Америка. Во-вторых, представительная демократия оказалась весьма благоприятным новоприобретением для общества.

Несомненно, оккупационные реформы способствовали американизации японских социокультурных ценностей, социально-политической мысли и привели к серьезным сдвигам в национальной идентичности японцев. Менталитет японской интеллигенции претерпел сильную фрустрацию, но поражение в войне сформировало смешанную (модернизационно-традиционную) систему аксиологических норм, ставшую доминантой для последующих поколений японцев.

Амбивалентность послевоенной социологической мысли Японии объяснялась попытками примирить новые западные и свои традиционные ценности. Реакция интеллектуальной элиты общества заключалась в том, что японская социокультурная мысль отошла от обсуждения теории и актуальных проблем социологии и погрузилась в эзотерические построения. Рассматривая механизмы аккультуризации японского общества, автор останавливается на адаптации аттитюдов к возможностям. В современной западной социологии этот принцип полно изучен Пьером Бурдье, который доказал, что выбор поведенческих форм опирается на ментальные структуры, через которые агенты воспринимают мир и дают спонтанную оценку возможностей, предоставляемых объективными условиями. Формирование аттитюдов (или диспозиций) имеет в своей основе процесс (его социолог называет habitus), который Бурдье определяет как подгонку диспозиций к позиции, ожиданий к шансам, необходимость, ставшую добродетелью52. Несмотря на протесты части интеллигенции, в целом, японский социум воспринял жесткие меры по его переустройству с выраженной прагматической толерантностью, его подавляющая часть достаточно единодушно приветствовала перемены.

Краткий общий вывод 1-й главы заключается в том, что в эпоху Мэйдзи и период послевоенной оккупации закрепились паттерны адаптивности к влиянию извне, продолжающие воспроизводиться и по сей день. Эластичность и высокая степень восприимчивости японского социума позволяли создавать новые институциональные структуры, во многом походившие или прямо копировавшие западные, но наполнять их несколько видоизмененным содержанием. Вместе с адаптацией диссертант особо выделяет действие лотбойного течения на протяжении всех трех рассматриваемых периодов - фундаменталистские попытки оградить традиционные социокультурные ценности.

Глава 2 Третья интернационализация: идентичность Японии на рубеже тысячелетий посвящена противоречивым тенденциям в японском восприятии отношений со своим окружением - США, Китаем, Кореей, а также эволюции современного японского азиатизма на рубеже тысячелетий.

Параграф 2.1. ЯпонияЧСША: искаженное взаимовосприятие сфокусирован на анализе восприятия японским социумом Соединенных Штатов на рубеже тысячелетий. Япония, желающая утвердить свое Я, нуждается в том, чтобы Америка признала ее равенство во всех аспектах как свободной, демократической страны. Действует двойная система координат: самоотождествление себя со значимым другим (И. Гоффман), кардинально отличается от взаимного признания этого отождествления. Выражение быть как Америка коннотационно соотносится с обеспеченностью и благосостоянием. Имидж Америки для японцев - это символ модернизаторства, богатства и процветания. Закрепился сильный социокультурный стереотип - страна мечты (юмэ-но куни).

Ценностные представления в странах с различными социокультурными контекстами явно не совпадают. Права человека, например, у многих японцев вызывают амбивалентные эмоции. Традиции общества, опирающегося на буддистские и конфуцианские устои, не отрицают западного толкования прав человека, но не ставят их на ведущее место в системе ценностей. Так, лояльность и верность долгу издавна ценится выше прав личности.

Несомненно, в Японии возник некий кризис идентичности. США являются эталоном для подражания, но в этом же скрывается причина определенного раздражения, поскольку уподобление Америке не подразумевает сакральности национальных ценностей и самобытности. Однако по мере приближения к американским стандартам и осознанию себя процветающей страной, Япония вновь начинает поиски национальной идентичности. И в начале тысячелетия Япония демпфирует проникновение чужих ценностей, приспосабливается в максимальной степени к ним и оказывает мягкое по форме, но энергичное и эффективное, сопротивление. Чем острее угроза национальному и самобытному, тем более прочное место завоевывает традиционная самоидентификация.

Положительные оценки отношений с США стабильны и высоки - свыше 75% опрошенных. Примечательно, что люди в возрастной когорте от 60 до 69 лет, то есть те, кто жил в раннем детстве при оккупации, склонны (примерно на 10 процентных пунктов больше, чем 20-летние) считать отношения с США хорошими. Очевидно, еще живы смутные воспоминания о послевоенном шоке, который, по мнению общества, принес Японии успех.

В параграфе 2.2. Имиджи Китая и Южной Кореи в японском внешнеполитическом менталитете рассматривается нарастание конфликтных отношений в западной части Тихого океана на социально-политической почве. Поводом для эмоционального всплеска неоднократно становился выход одобренных министерством образования Японии учебников истории. По мнению китайцев, авторы фальсифицируют обстоятельства японского господства в Корее и Китае в 30-х - 40-х годах ХХ в. Сеул намерен "настаивать на доскональном изучении истории японской колонизации (в период Войны на Тихом океане), переосмыслении Японией своего прошлого и принесении извинений". В конце XIX и в первой половине XX в. Япония дважды инициировала военные операции против Китая и Кореи, причинив им немалый материальный и моральный ущерб. В чем же причина непонимания между нациями одного культурного ареала?

Первой группой причин можно назвать различия в интерпретации общих ценностей сторонами. Безусловно, архетипы и культурная взаимозависимость - это квинтэссенция конфигурации взаимоотношений стран Северо-Восточной Азии, между которыми издревле существовала и до сих пор существует сильная эмоциональная связь. Когда Китай стал объектом иностранной экспансии, его образ как эталонного государства значительно потускнел, появились признаки высокомерия и превосходства. Векторы развития Китая и Кореи, с одной стороны, и Японии, с другой, стали расходиться все более и к началу XX в. и особенно ко второй половине 30-х годов достигли конфликтного состояния.

Второй комплекс трудноразрешимых проблем в японо-китайских и японо-корейских отношениях - это моральная ответственность Токио за ущерб, причиненный в ходе военных конфликтов, а главное - ритуал извинения. Конечно, в Японии существует чувство неловкости перед соседями на континенте, которое, однако, в то же время трудно назвать в полном смысле осознанием вины. Выражение прошлое достойное сожаления Ц форма извинения, избранная, например, императором Акихито во время поездки в Пекин в 1992 г., показалась китайцам поверхностной. Не меньше китайцев и корейцев возмущает традиция посещения японскими лидерами храма Ясукуни, посвященного душам погибших за Японию. Как результат, проблема извинения осталась неурегулированной константой в отношениях. Япония балансирует между раскаянием и национальной гордостью, желанием урегулировать конфликт и силой традиции.

В свою очередь японское общественное мнение с видимым раздражением реагирует на недовольство соседей. Взгляд социолога останавливается на взлете отрицательных оценок японским населением политических отношений с Китаем в последние годы, связанным с озабоченностью японцев стремительным усилением Китая в мировой политике и экономике. Не менее красноречивое падение положительных оценок отношений и рост негативизма зафиксированы в 1989 г. после трагических событий на площади Тяньаньмэнь. Обращает на себя внимание то, при сохранении ощущения этнокультурной близости как константы имиджей Китая и Южной Кореи, политические симпатии/антипатии весьма подвижны и в значительной степени зависят от флуктуаций конъюнктуры.

В параграфе 2.3. Современный японский азиатизм и японская идентичность анализируется изменение восприятия японцами Азии вообще и отношений с азиатскими странами в частности. Эти страны для японцев долгое время отличались от Японии по своему менталитету, более того, они были другими, от которых надо отличаться. Сейчас явно наметился психологический сдвиг, и страны Азии становятся другими, на которые следует быть похожими. Парадоксально, но Япония, географически являющаяся одним из восточноазиатских государств, после эпохи Мэйдзи культивировала формулу мыслителя Фукудзава Юкити выйти из Азии, войти в Европу (дацуа нюо). До войны японцы считали себя не столько частью Азии, сколько нацией, призванной цивилизовать ее. Японское массовое сознание позиционировало свою страну между Америкой и Азией. Миссия лосвобождения Азии содержала элемент конфликта японской и азиатской идентичности. Если отсутствие признания равенства Японии со стороны американского массового сознания воспринимается японским обществом с большой экзистенциальной напряженностью, то вопрос о том, чтобы добиваться симпатий со стороны Азии не ставился (стереотип Азию можно проигнорировать). Многим японцам до недавних пор было свойственно смотреть на Восток сквозь фильтр западного лазиаскептицизма Ц с нескрываемым чувством превосходства.

В последние годы произошла смена парадигм Ц Япония борется за симпатии Азии. Сейчас японцы относятся к азиатам обычно без примеси снобизма. Прозвучал новый лозунг возвращение в Азию, отдаление от Запада (киа рио), означающий новое обретение Азии и позиционирование себя в ней. Японцы, некогда полуизолированные от континента, стали остро осознавать важность Азии для их страны, и не только в экономике; стал набирать силу лазиатский бум - увлечение азиатской культурой в широком смысле. Привлекательность Запада не исчезла, но интерес японцев к континентальным соседям явно возрос. Образ Азии, рождающийся из лазиатского бума, отличается от различных фобий и недоброжелательности, возникших еще в ходе агрессивных военных кампаний.

На смену стереотипов прошлого постепенно приходит более близкий, родственный, чистый образ Азии, чем-то напоминающий ностальгический образ патриархальной Японии.

Общий вывод 2-й главы заключается в том, что, судя по состоянию общественного мнения, Япония все более решительно возвращается в Азию, хотя и сохраняет довольно прочные симпатии к США. В японском внешнеполитическом менталитете сейчас доминирует идея общности и региональной интеграции. Не претендуя на доминирующие позиции в мире, Токио не без оснований рассчитывает на особую роль в формировании нового экономического порядка в Восточной Азии. Она основана на идее расширения формата восточноазиатской интеграции, то есть формирования сообщества, в центре которой встанет Япония, страны АСЕАН, Китай, Южная Корея, Австралия и Новая Зеландия.

В главе 3 Россия и Япония: социокультурная динамика сложных взаимоотношений анализируются общие тенденции эволюции взаимных имиджей обеих стран. Рассмотрению восприятия России отведена отдельная глава, поскольку преодоление негативных стереотипов имеет особое значение для обеих сторон из-за территориального спора.

С точки зрения социально-политической культуры, несмотря на то, что азиатская часть по площади явно доминирует, Россия, на взгляд автора, при всей своей специфике принадлежит к европейской семье, а социокультурные различия между регионами, конечно, существуют, но они настолько незначительны, что в межстрановом анализе ими можно пренебречь. Современная Япония - это сочетание противоречивых элементов восточной социокультурной традиции и западных поведенческих эталонов.

Позаимствовав на Западе основные элементы демократических институтов, Япония сохранила многие традиционные черты мышления. В этом ракурсе, автор назвал бы обе страны глобализирующимися обществами с сильными элементами локального традиционализма.

И Россия, и Япония стоят перед проблемой выбора вектора развития - между сближением с Западом и самобытным путем развития. Несмотря на способности менталитета к адаптации, некоторые традиционные формы бытия обоих социумов не выдерживают беспрецедентного натиска западных моделей, шаблонов и стандартов. Судя по опросам общественного мнения, в России и Японии, лишь старшая возрастная когорта и, в несколько меньшей степени, среднее поколение высоко ставят лояльность начальству и следуют традиционным нормам. Молодое поколение во все большей степени отвергает внеэкономические стимулы, вступая в открытый конфликт с традиционализмом. Доминирующее место занимают симптомы социальной атомизации, партикуляризма, индивидуализма западного толка. Как показывают социологические опросы, у общества появляется апатия, теряется интерес к внешней политике (см. гл. 4). Можно говорить также о постепенной смене распространенного в обеих культурах ценностно-рационального типа целеполагания на увеличение доли целе-рациональных действий.

Однако маловероятно, что современный японский индивидуализм способен быть столь же радикальным, сколь индивидуализм западного толка. В России же радикальные формы индивидуализма вполне возможны, хотя всегда будут обладать некой российской спецификой. Это еще не означает, что исторически сложившиеся нормы полностью исчезают из жизни общества. Они способны принимать непривычные формы; в результате симбиоза традиционных этических норм и постмодернистских принципов может образоваться некий новый концепт.

Самоидентификация японцев и русских имеет довольно много общего в силу особого рода взаимоотношений между личностью и государством. В обеих странах на протяжении веков мощную инерцию приобрела традиция ставить государственные интересы выше интересов индивидуума. В России, как хорошо описано социологами, примат государственных интересов был одной из самых ярких констант на протяжении столетий.

Функционирование социально-политической системы в России и в Японии оставляет несколько размытой зону ответственности элиты, поскольку существуют параллелизм функций, зыбкость и размытость поля ответственности. Исторически сложилось так, что в обеих странах те, кто облечен властью, зачастую не несут в полной мере ответственности53

Однако есть и существенные различия. Невозможность выполнить задачу представляет для японца повод для негативных эмоциональных переживаний. Иногда, в силу неочерченности круга ответственности, целая группа несвязанных между собой индивидов или организаций параллельно решает проблему, добиваясь, в конце концов, положительного результата. В России же вопрос, находящийся на грани компетенции двух или нескольких организаций, может быть проигнорирован всеми, не вызывая чувства вины. В России смысложизненные установки характеризуют тип среднего россиянина (русского) как готового к самым неожиданным поворотам судьбы, обладающего хорошими адаптационными способностями и склонного к автономности54

. При выдающихся адаптационных способностях японцев вместо стремления к автономности доминирует коллективизм.

Другим различием являются рамки разграничения стилей и жанров в культурах общения. В русском языковом этикете они имеют менее строгий характер, гораздо меньшую роль играет оппозиция свой/чужой, и игра смыслов часто появляется не только в фамильярном общении близких людей, но и в официальном общении. В Японии продолжают сохраняться ритуальные (стереотипные) формы коммуникации, приглушающие и подавляющие индивидуальное языковое творчество. Однако по мере ускорения глобализации речевая культура обоих этноязыковых коллективов претерпевает изменения. За последние десятилетие коммуникация в Японии стала более экспрессивной, все больше японцев переключаются на стандарты европейской коммуникационной риторики.

Европейская манера коммуникации, как правило, подразумевает рациональное использование позитивных и негативных фактов, стремление представить их с максимальной выгодой для себя. Как показывает практика переговоров, японские участники диалога ставят цель достичь эмоционального резонанса и обычно избегают прямого нажима, подчас стесняются смутить оппонента, поставить его в неловкую ситуацию или застать врасплох. В российской коммуникативной манере подчас начинает все более преобладать открытый, подчас эпатирующий стиль.

И в России, и в Японии исторически сложились специфические процедуры принятия решений. Российская (и американская) традиция принимать решение спонтанно, с налета, как обращают внимание японские исследователи, случается, дает осечки на стадии осуществления. Японская же традиция опирается на согласованность субъективных оценок членов группы. Достаточно образный японский язык именует метод принятия решений, основанный на согласовании субъективных оценок в группе на предварительной стадии, нэмаваси, что в буквальном переводе означает Уувязывание корнейФ (нэ - корень и маваси скручивание). Японии, как и России, по сравнению с Западом, нередко не хватает эффективных (западного типа) механизмов принятия решений на самом верху и рычагов их исполнения. Конечно, такого рода механизмы номинально существуют, но функционируют они не так отточено, как на Западе. Япония восполняет этот недостаток дублированием функций.

Российский и японский типы восприятия действительности более ситуационны и гибки, чем на Западе. Там, где европеец усматривает трудноразрешимый конфликт, россиянин или японец такового подчас не видит. В глазах японцев противоположности перетекают друг в друга естественно и плавно. Для россиян и японцев нередко предпочтителен не четкий контракт, неисполнение которого чревато санкциями, а некая аморфная договоренность (хотя в обеих странах есть немало жестких политиков и бизнесменов). Если на Западе цели задаются заранее и механизмы движимы стремлением достигнуть этих целей, происходит сверка задач и достигнутых результатов, то российские и японские структуры не всегда придерживаются буквы соглашения. Конечные цели подчас не задаются извне, а формируются контекстуально и спонтанно внутри системы.

В ходе дискуссий о будущем российской и японской социокультурных моделей стал очевидным и колоссальный адаптационный потенциал традиционализма. Вне зависимости от интенсивности прессинга вестернизации, традиционные ценности не исчезают, а оказываются встроенными в национальную психологию. Современный японский менталитет можно считать примером органического сплава традиционализма и модернизма. В этом ключе японский опыт имеет немалое значение для России, которая стремится совместить свой традиционализм с опытом демократического развития55.

В параграфе 3.2. Взаимодействие политических процессов в России и Японии обсуждаются основные препятствия в развитии взаимопонимания, которые заключаются в низкой степени взаимодействия и наличием психологического тормоза - проблемы территориального урегулирования. Наличие спора - это не только проблема Японии, но и России. Отличительной чертой российского внешнеполитического менталитета за последнее десятилетие стало раздвоение: с одной стороны, сложилось более ясное понимание, что соседствовать со страной, не имея международно-признанных границ, противоречит норме, и с другой, с ним конкурирует ощущение, что территориальные уступки Ц удар по национальной гордости.

Видный японовед Г.Ф. Кунадзе предельно коротко и точно выразил суть японской позиции: Для Японии вопрос принципа важнее, чем реальное обладание островами56

. То есть передача островов - это некий симулякр для японского общества, фантом, скроенный из стереотипов. Сейчас у японцев проявляется рациональное стремление к поискам компромисса, хотя и еще недостаточно определенное, поскольку в целом продолжает доминировать негативный имидж России.

Часто социокультурным фактором, блокирующим улучшение отношений Японии и России, считают историческую память. Согласно выводам диссертанта, он не фатален сам по себе. Примером преодоления антипатии является и сама Япония, которая стала союзником США, несмотря на атомные бомбардировки Хиросимы и Нагасаки. Но негативная историческая память о коллизиях с Россией, не компенсированная ничем, является весьма сильным стереотипом, тогда как факторы собственно островов, роста китайского могущества, фактор прецедентов и мирового опыта, а также фактор поддержки Москвой членства Японии в Совете Безопасности ООН, рассматриваемые автором, не влияют на достижение консенсуса. Диссертант доказывает, что не столько территориальная проблема блокирует поступательное развитие отношений между двумя странами, сколько анализируемый в работе негативный имидж России препятствует продвижению к решению территориального спора. Диссертант приводит примеры влияния стереотипов, касающихся России, на внутреннюю и внешнюю политику Японии.

В параграфе 3.3. Формирование японского общественного мнения в отношении России рассматривается влияние медийных процессов на внешнеполитический менталитет японцев и анализируются источники негативного восприятия российской политики и социальных реалий.

На фоне оценок США видна бесспорная ущербность позиций России в японском общественном мнении. Оценки близости с Россией колеблются между 7,7% и 25,3%. Показатели ее отсутствия - между 86,4 и 69,6% (1978Ч2005 гг.). Пик отрицательных эмоций (86,4%) пришелся на 1995 г.: сказались недовольство отменой визита президента осенью 1992 г. с уведомлением о переносе всего за четыре дня до начала и неудовлетворенность переговорами в Токио в 1993 г. Для сравнения укажем, что, по опросу ВЦИОМ 2005 г., 61% опрошенных россиян высказали позитивное мнение о Японии, назвав ее другом или партнером, и только 12% увидели в ней государство-соперника и 6% - врага, а 73% высказались за то, что пора прекратить обсуждение территориальной проблемы. Японский же внешнеполитический менталитет крайне медленно освобождается от стереотипной перцепции России.

Для доказательства выдвинутых гипотез автор счел необходимым прибегнуть к методу контент-анализа прессы. Симптоматично освещение японской прессой подготовки к визиту Президента Б.Н. Ельцина, который проходил 18-19 апреля 1998 г. Мы остановились на этом визите по ряду причин. Во-первых, он заранее был объявлен лэпохальным, поскольку должен был произвести прорыв в отношениях. Во-вторых, в связи с указанным обстоятельством количество газетных текстов обеспечило репрезентативность. Визиты В.В. Путина освещались гораздо скупее, поскольку в обществе уже доминировали фаталистические настроения относительно шансов на возвращение северных территорий. Например, автор, находившийся в Японии во время саммита 22-24 ноября 2005 г., имел возможность убедиться, что материалы по переговорам Путина и Коидзуми публиковались преимущественно не на первых полосах газет, а на внутренних, и занимали малую газетную площадь.

Для контент-анализа автором была избрана газета УАсахи симбунФ с учетом ее общенационального статуса и прочной репутации, а также высокой эффективности информационного воздействия. Период ежедневной аналитической обработки составил ровно четыре месяца - 194 выпуска: образовалась вполне репрезентативная выборка.

Анализ проводился на материалах по России и - для сравнения - по США, основному политическому партнеру Японии. Для того чтобы стать частью массива данных, информация должна была отвечать, по меньшей мере, одному из условий: а) нести в заголовке название страны; или б) быть целиком посвященной проблемам этой страны или двусторонним отношениям. Кроме того, содержание статей отдельно квантифицировалось по таким темам, выраженных в публикациях, как визит президента России и российско-японское сотрудничество.

Применялась методология традиционного (классического) контент-анализа. Все публикации, в которых ясно выражалась надежда на улучшение двусторонних отношений, даже несмотря на упоминание территориального спора, были отнесены к разряду положительных. Те из них, в которых территориальные претензии были центральной темой и изображались как непреодолимое препятствие, были отнесены к негативным. Если же непредвзято излагались позиции сторон и история вопроса, такие публикации считались нейтральными (методику подробнее см. в тексте диссертации).

Сразу же обращает на себя внимание, что число публикаций по России почти втрое отстает от подобного показателя по США (277 публикаций - о России и 677 - о США). Однако интерес УАсахиФ к России охватывает и страницы истории России, и лабиринты личных связей в олигархической верхушке России, и экологические проблемы, и многое другое. Тема экономического сотрудничества (59,6% публикаций) явно обгоняет тему территорий и визита Ельцина (40,4%) и становится центральной.

Главным в количественном анализе СМИ стал такой, на первый взгляд, парадоксальный результат: относительное соотношение позитивных и негативных оценок складывается в пользу России. Асахи за четыре месяца опубликовала 102 положительные информации о России (36,8 %) и только 49 отрицательных (17,7%). Для США это соотношение составляет 159 (23,5%) положительных и 138 (20,4%) отрицательных. Доля нейтральных публикаций о России, ниже, чем о Соединенных Штатах (соответственно 45,5% и 56,1%).

Проведенный автором в 3-й главе анализ заставляет отказаться от доминировавшего стереотипа вины исключительно японских СМИ в создании атмосферы, неблагоприятной для развития взаимопонимания между Японией и Россией. Главный вывод главы следующий: пока проблема территорий сохраняет черты симулякра и находится в зоне внутриполитических играизационных, манипуляционных практик, японо-российские отношения останутся в состоянии неопределенности, а их поступательное развитие будет затруднено.

Вннннннннннннннннннннн главе 4 Особенности современного японского внешнеполитического менталитета и поведения рассматривается восприятие японцами политической сферы, которое сохраняет японскую специфику, несмотря на воздействие глобализации.

Параграф 4.1. Сочетание традиционализма и модернизма в современном японском политическом мышлении содержит анализ конфликта между старым и новым в условиях третьей интернационализации.

Автор рассматривает проявления патернализма и группизма как наследие традиции, сохранившейся в современном японском обществе и восходящей к Средним векам, когда сложилась система социальных связей, первооснова которой - институт иэ (дом, семья). По сию пору личные отношения внутри своей референтной группы считаются важнее, чем другие взаимоотношения. Термин иэ употребим в качестве почти синонима концепции Усемейного государстваФ. Аналогию можно найти и у Макса Вебера в его анализе механизма власти при традиционном господстве, который функционирует сначала как расширенный дом правителя (лпатримонализм).

В послевоенной Японии патернализм был отвергнут как на национальном, так и на семейном уровне, но в модифицированной форме оказался органично встроенным в новую систему. Рудименты патерналистской структуры остаются в национальном сознании в латентном виде. Если сравнить ограничения, накладываемые психологией патернализма и группизма, с полузакрытостью страны в международном аспекте, то окажется, что этническая группа (лмы, японцы) в известном смысле противопоставлена всему остальному миру. В сознании общества закрепилось восприятие окружения страны сквозь призму японоцентристских представлений.

Японская социология для обозначения особой среды взаимодействия между индивидуумами (а также между группами), использует термин контекстуальность (канкэйтай). Контекст подразумевает имманентную связь субъекта с ситуацией и с окружающими индивидуумами, иначе говоря, существование сети сильной взаимозависимости. На Западе господствует взаимодействие между индивидуалами, в Японии же - между контекстуалами. Поведение последних - функция от контекста ситуации. Контекстуалы рассматривают взаимопонимание как цель, поскольку оно является неотъемлемым элементом их мироощущения, Усреды обитанияФ. Взаимодействие между индивидуалами происходит вне их личных Усред обитанияФ и рассматривается ими как средство достижения своих целей. Японская партитивная личность скорее экстравертна, ориентируется на внешнее пространство, каждый раз соотнося себя с внешним миром.

При всех оговорках, западные общественные системы строятся на основе суммы составляющих их индивидуумов, обладающих достаточно выраженной субъективностью. Японские социальные структуры можно определить как автономно распределенные иерархические системы, действующие в организациях, ассоциациях или политических партиях. В этих системах подчас нет структур, выполняющих предписанные роли, нет однозначно определенного центра принятия решения. Это своего рода сетевые социальные структуры, которые распространились в японском обществе в виде Уполитических круговФ, Упредпринимательских круговФ и Уакадемических круговФ и которым свойственны некоторые общие параметры и механизмы принятия решений. Японцам важно вписаться в контекст, а представителям Запада Ц переломить контекст.

Для западного мышления характерно четкое целеполагание и оперирование дилеммами (Уили - или - третьего не даноФ). Такие системы мышления можно назвать линейными, то есть имеющими однозначное решение. Для некоторых восточных систем мышления, в частности японской, характерны трилеммы: решение находят не в линейной оппозиции Уили - илиФ, а где-нибудь в иной плоскости (Уне это и не то, а нечто совсем иноеФ). Или же - У это и то, одно в другомФ.

Японцам изначально свойственна установка на синтез разнородных идей и гармонизацию, а не на анализ и расчленение. Эта особенность довольно часто проявляется в ходе переговоров. Японцы подчас готовы принять оба противоположных в западном понимании варианта решения, но - в своей интерпретации, меняющей суть решения проблемы.

На Западе наука со времен Декарта опирается на редукционизм и рассматривает объекты, устанавливая четкие границы между феноменами. Западная формальная логика создает типологию объектов, организуя их по принципу классификационного древа и подразделяя на категории (общее - более частное - индивидуальное). Японское мышление - под стать библиотечному каталогу. Оно рассматривает объекты сразу с нескольких сторон, обращая внимание на то, чем они отличаются друг от друга в зависимости от конкретной задачи или ситуации. В различных контекстах, понятно, одни и те же объекты могут быть весьма схожи или, наоборот, разительно противопоставлены. Японская научная логика не устанавливает точных границ между объектами, разделяя их лишь в случае необходимости. Она скорее ориентирована на нестрогую классификацию по множественным признакам и модальную, индетерминистскую логику, тем самым отличаясь от западной науки, которая опирается на формальную классификацию и детерминистскую логику.

В сегодняшнем японском обществе распространены структуры, тесно сопряженные с помощью информационных потоков, в которых значительную роль играют социально-статусные нормы. Многие социологи и лингвисты отождествляют коммуникативную ситуацию с социальной ситуацией. Социальная ситуация определяется в коммуникативном контексте как некая совокупность социально значимых условий актуализации коммуникации, упрощающая или затрудняющая контакт коммуникантов и их взаимопонимание. Существенные параметры социальной/коммуникативной ситуации формируют коммуниканты в зависимости от своего социального статуса, коммуникативных ролей и мнения окружающих. Несомненно, Япония - это именно та страна, где социальный статус особенно сильно воздействует на ролевые отношения коммуникантов и характер их общения.

Японские традиции международных отношений преимущественно акцентируют этический момент. Представители Токио на переговорах обычно описывают трудности, испытываемые Японией, и ожидают от партнеров если не сочувственного, то понимающего отношения, и, как правило, испытывают психологический дискомфорт от прагматического и эгоистического подхода американских переговорщиков. Японцы стараются избегать явных отказов и прибегают, как правило, к различным эвфемизмам для того, чтобы не ставить в неловкое положение и партнеров, и себя. Носителям иной социокультурной традиции порой трудно понимать этот уровень коммуникации. При переговорах необходимо учитывать подобные нюансы этого метаязыка, обусловленные этнокультурными различиями.

В параграфе 4.2. Японская социально-политическая мысль о глобализации в условиях информационного общества автор сделал попытку дать общее представление о наиболее значимых, с точки зрения российского исследователя, и характерных сдвигах, происходящих в японской социально-политической мысли на переломе тысячелетий и имеющих влияние на формирование внешнеполитического курса. В качестве объекта анализа избрано академическое сообщество как своеобразная группа интересов, оказывающая воздействие на менталитет политической элиты.

Япония представляет собой локальное культурное сообщество с выраженными элементами этноцентризма, но все-таки в высокой степени открытое для возможных влияний внешнего окружения. Японские академические круги демонстрируют баланс между этноцентризмом и восприимчивостью и считают, что общество должно избегать столкновения цивилизаций, к которому часто расположены этноцентристские социумы57.

Японское обществоведение на протяжении около четырех десятилетий после войны развивалось в основном в парадигме освоения (выражение А.Д. Богатурова), то есть заимствования и копирования американской стратегии и методов научного исследования. Однако в начале 80-х годов заметно стала возрастать независимость японской социально-политической мысли, которая к 90-м годам стала проявлять себя как гораздо более самостоятельное направление. Японское мышление лучше адаптируется к асимметричному многополюсному пространству. Если американская политическая мысль привыкла высоко ценить красивую схему с симметричными или моноцентричными компонентами, то японская научная мысль по-своему, более разнообразно реконструирует социально-политические пространство в период постмодернизационного развития. УПлюралистический релятивизмФ, подразумевающий многообразные формы зависимости от внешних и внутренних условий, Ц это то поле анализа, в котором японская социология международных отношений чувствует себя вполне уверенно. Так, в представлении "мейнстрима" японской социологии международных отношений, холодная война и период "после холодной войны" Ц это последовательные стадии одного мирового процесса. Японские ученные склонны искать глубинные рычаги трансформационных сдвигов в вызревании предпосылок к формированию мирового сообщества58.

Японских ученых, изучающих текущий период, прежде всего привлекают такие проблемы, как модернизация и интернационализация традиционных обществ (Иногути Такэси, Сато Хидэо, ИтоСигэюки, Ябуно Юдзи), социально-политические трансформации, которые происходят сейчас в мире, и их возможные последствия59; новые тенденции социально-политического развития в Азиатско-Тихоокеанском регионе (Миядзаки Такаси); роль, которую предстоит играть Японии в свете глобальных и региональных перемен (Ириэ Акира, Аоки Тамоцу). Особенность японской социологии международных отношений - ее несогласие с концепциями конца истории Ф. Фукуямы и столкновения цивилизаций С. Хантингтона, а также нежелание усматривать победу Запада в глобальных сдвигах конца ХХ в..

Большое внимание японские ученые уделяют проблемам неравномерности развития. Согласно модели Сакамото Ёсикадзу60, в современном международном сообществе выделяются три параллельных социально-политических процесса: 1) неравномерность экономического капиталистического развития приводит к структурным дисбалансам - к примеру, доминированию метрополий за счет периферии; 2) неравномерность национального развития порождает систему Увоенно-политического империализмаФ, включая Увнутренний империализмФ по отношению к меньшинствам; 3) неравномерность демократического развития приводит к конфликту между идеологиями, например, между принципом примата прав человека и авторитарным попранием гражданских свобод.

Некоторые представители левого крыла, иногда претендующего на оппозиционность, готовы поддержать глобализацию. Например, Тагути Фукудзи и Судзуки Кадзуто, выступающие обычно с позиций, которые в марксистской науке принято называть прогрессивными, рассматривают транснациональные процессы в рамках концепции тотальной глобализации. С другой стороны, традиционалист Абэ Киёси, считает, что глобализационные процессы - основная угроза национальной самобытности; они чреваты унификацией и утерей специфики национального сознания. Что касается модернизации Японии, то большинство японских обществоведов согласны, что ключевым условием ее успеха стали традиции, социокультурная специфика и духовные ценности разделяемые обществом, которые постепенно, исподволь размываются глобализацией.

В параграфе 4.3. Механизмы влияния информационных процессов на аксиологическую трансформацию Японии в период третьей интернационализации рассматривается самый эффективный канал формирования информационного общества и, в частности, внешнеполитического менталитета - СМИ Японии. Диссертант анализирует следующие проблемы: влияние информационной революции на японскую внешнюю политику, эволюция традиционных СМИ, причины индифферентности реципиентов информации к политике, формирование новой информационной среды. Не следует забывать о национальных особенностях восприятия и распространения информации и формирования внешнеполитического менталитета. Например, японское слово линформация (дзёхо) коннотационно не вполне совпадает с английским, французским, немецким и т.д. термином Information. Оно ближе к латинскому forum и имеет значение более материальное, практическое, приземленное.

Некоторые западные аналитики предсказывают постепенный упадок и исчезновение больших общенациональных газет, вытесняемых телевидением и Интернетом. Так происходит, например, в США. Тем не менее, опыт Японии последнего десятилетия не обнаруживает подобной тенденции. Японцы гораздо более весомым считают слово, напечатанное на бумаге, нежели сказанное с экрана телевизора или даже появившееся на экране компьютера, что связано с образностью иероглифической письменности, которая изначально предназначена для визуального восприятия.

Средства массовой информации - основной канал трансформации ценностей в Японии, учитывая, что политика в эпоху Постмодерна полностью зависима от медиа-процессов. Отражение политических реалий в средствах массовой информации стало принимать такие формы, что, по сути, превратило реконструирование реальности в крайне сложную задачу, своеобразный ребус.

Существует своего рода фаустовская сделка между репортерами и политиками: первые получают привилегированный доступ к первоисточникам информации, а последние рассчитывают на лояльность СМИ. Многие политики предпочитают оставаться в тени, предоставляя сведения исключительно на доверительной основе. В результате, до потребителей информация доходит в виде серии намеков и умолчаний, получивших название харагэй (лигра животом). Такая зашифрованность информации приводит к известному пессимизму ее потребителей, которые начинают считать, что политика слишком сложна для понимания и что невозможно влиять на политические процессы. Продолжает расти число японцев, которые все меньше интересуются внешнеполитической информацией, предпочитая более понятные и близкие репортажи по социальным проблемам.

В параграфе 4.4. Японский менталитет и формирование внешнеполитических приоритетов анализируются внешнеполитические аспекты самоидентификации, сценарии эвентуального статуса Японии в мире, отношение японцев к иностранцам.

Когда перед японским обществом стояла задача обеспечить высокие темпы экономического роста, в социуме закрепилась система националистических стереотипов. Сейчас, когда страна достигла высокого уровня процветания, крайне редко можно услышать от японцев претензии на великодержавный статус, по мере роста удовлетворенности уровнем жизни, националистические амбиции слабеют. Крепнет тенденция, которая указывает на замыкание общества на себя, на стремление обустраивать свою УмаленькуюФ и УуютнуюФ Японию. Отмечается увеличение числа респондентов, которые отдают предпочтение таким ценностям, как стабильность, уровень жизни, экологическая безопасность. Наиболее близок к завоеванию национальных симпатий Ушвейцарский сценарийФ, эвентуальный проект, основанный на идеях социального государства, гармонии общественных отношений, постоянного нейтралитета, иначе говоря, нацеленный на психологически комфортное существование, в котором фрустрирующие факторы сведены до минимума.

Наряду с дискуссиями об уникальных чертах японской культуры и методов коммуникации приобретает свой дискурс проблема эталонной роли страны в Азии. Эта роль представляется как социокультурная оппозиция мировому порядку, который стремятся построить Соединенные Штаты. Однако идею Уяпонского обособленного государстваФ, очевидно, можно отнести к разряду утопических проектов. Под воздействием глобализации и соседства с неспокойными государствами у японского этноцентризма нет причин ожидать закрепления некой Уособой моделиФ восточноазиатского общественного порядка, прототипом которого стала бы Япония.

Сказывается исторический имидж агрессивной державы, который сохраняется у Японии в Азии. Очевидно, японское общественное мнение недооценивает прочность стереотипов. Помимо этого, традиция принятия политических решений путем достижения консенсуса затрудняет переход к смелым и быстрым действиям. Таковы факторы, которые психологически заставляют Токио избегать конфликтных отношений с другими государствами. Именно этим обстоятельством объясняется отсутствие определенности и прямолинейности во внешней политике.

Параграф 4.5. Отношение японцев к политике демонстрирует на примерах многочисленных опросов общественного мнения сегменты политической жизни, которые в различной степени интересуют японцев.

Социокультурная традиция диктует японцам оставаться внутри круга своих непосредственных обязанностей и не вмешиваться в чужие проблемы. Это гарантирует социальную стабильность и высокий профессиональный уровень японских специалистов. Японцы чувствуют себя неуютно, попадая на чужое поле. Так, сложилось молчаливое согласие: общество доверяет политикам, а политики занимаются своим делом. Согласно опросам, воздействие масс на политику падает. Так, показатель влияния общества на политические процессы снизился с 24,4% в 1982 г. до 18% в 2005 г. Особенно заметен динамичный рост числа тех, кто считает, что мнение масс никак не влияет на политику (с 15 до 23,2%).

В марте 2003 г. 47% не поддерживали ни одну из политических партий, при этом 7% ответили, что не могут сказать или не знают. В феврале 2004 г. 35% никого не одарили своей поддержкой, а 6 % не могли сказать или не знали, а в мае 2005 г. ни одну партию не поддерживали 41%, а ответили не могу сказать или не знаю 4%. То есть более 40% японцев не поддерживают какую-либо политическую партию.

Традиционно, как показывают опросы общественного мнения, заметное место среди интересов рядового японца занимают такие близкие ему вопросы, как реформа образования, административная реформа, развитие информационных технологий, проблемы окружающей среды и почтовая реформа. Проблема самоуправления и права на здоровую окружающую среду и невмешательство в личную жизнь для японцев более приоритетны, чем проблемы конституции. Из внешней политики японцев интересуют в первую очередь те проблемы, которые непосредственно угрожают их безопасности и политической стабильности (например, проблема нуклеаризации Северной Кореи). По вопросу о японском контингенте в Ираке общество раскололось почти пополам при небольшом преимуществе тех, кто поддержал японскую миссию: здесь сказывается традиция невмешательства в дела правительства.

Два внешнеполитических вопроса представляются японскому обществу относительно важными - это изменение конституции и роль страны в урегулировании международных конфликтов. Оба они сводятся к ключевой проблеме - быть Японии военной державой или нет.
Доля выступающих за пересмотр конституции невелика (около 9%). Стабильное большинство японцев (60Ч70%) выступает за то, чтобы страна стала постоянным членом Совета Безопасности, но при условии, что она не должна участвовать в боевых операциях за пределами Японии.

Общий вывод 4-й главы заключается в том, что японцы все более становятся социальной нацией, проявляющей весьма ограниченный интерес к внешней политике. В наше время реакция на глобалистскую аккультуризацию сопровождается подавлением фундаменталистских импульсов, происходит некая дефракция, преломление национального, приобретшего форму мимикрировавшего, лавирующего национализма.

В Заключении диссертации подведены итоги и суммированы теоретические положения, высказанные по ходу исследования.

Избранные публикации по теме диссертации

(общим объемом 100,1 п.л.)

Монографии и брошюры

Чугров С.В. Социокультурное пространство и внешняя политика современной Японии / С.В. Чугров. Ц М.: ИМЭМО, 2007 (10.01.2007). - 31,5 п.л.
Diligenskij G. Der УWestenФ im ruischen Bewutsein / G. Diligenskij, S. Tchugrow. Berichte des Bundesinstituts fur ostwissenschaftliche und internationale Studien. - Kln, 2000. - 3 п.л.
Chugrov S. Domestic Sources of Russian Foreign Policy Towards Japan in the 1990s / S. Chugrov. Occasional Papers. Ц Cambridge, MA: The Program on U.S.-Japan Relations, Harvard University, 1994. Ц 5 п.л.
Чугров С.В. Россия и Запад. Метаморфозы взаимовосприятия / С.В. Чугров. - М.: Наука, 1993. - 11 п.л.

Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК Минобразования РФ (общим объемом 11,2 п.л.)

Чугров С.В. РоссияЧЯпония: Вклад МГИМО в продолжение диалога / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 2005. Ц N 8. Ц С. 84-91. Ц 0,8 п.л.
Чугров С.В. Неисповедимые пути национальной идентичности / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 2004. Ц N 6. Ц C. 121-122. Ц 0,3 п.л.
Рашковский Е.Б. Япония: цивилизационные парадоксы / E.Б. Рашковский, А.С. Ахиезер, И.Г. Яковенко, А.Н. Мещеряков, Э.В. Молодякова, С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 2005. Ц N 3. Ц С. 3-22. Ц 0,2 п.л.
Чугров С.В. Япония в век информатизации / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 2004. Ц N 11. Ц С.102-107. Ц 0,8 п.л.
Чугров С.В. Большой зигзаг японской внешней политики / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 2003. Ц N 2. Ц 1 п.л.
Чугров С.В. Россия-Япония: О некоторых параллелях в политическом мышлении / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 2002. Ц N 11. Ц 1 п.л.
Чугров С.В. Глобализация, модернизация или интернационализация? (Заметки на полях статьи П. Ратленда) / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 2002. Ц N 4. Ц C. 19-21. Ц 0,3 п.л.
Чугров С.В. Во власти старых стереотипов (Комментарий к статье И. Нейманна) / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 2001. Ц N 11. Ц C. 92-93. Ц 0,2 п.л.
Чугров С.В. Грани глобализации / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 2001. Ц N 3. Ц 0,4 п.л.
Чугров С.В. О некоторых особенностях политического мышления российского Дальнего Востока / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 1999. Ц N 11. Ц 1,1 п.л.
Чугров С.В. Япония смотрит на Россию / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 1998. Ц N 11. Ц 1 п.л.
Чугров С.В. О региональной фрагментации российского политического сознания / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 1998. Ц N 1. Ц С. 29-41. Ц 1,1 п.л.
Чугров С.В. Трансформация массового сознания: на пути к глобальному мышлению / C.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 1993. Ц N 7. Ц 1 п.л.
Чугров С.В. Идеологические стереотипы и внешнеполитическое сознание / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 1993. Ц N 2. Ц 1 п.л.
Чугров С.В. Этнические стереотипы и их влияние на общественное мнение / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 1993. Ц N 1. Ц 1 п.л.
Кокошин А.А. Безопасность в 1990 годах: Избавились ли мы от стереотипов / А.А. Кокошин, С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. Ц 1991. Ц N 2. Ц Р. 123 Ц 130. Ц 1 п.л.

Статьи и главы на русском, японском, корейском и английском языках:

Чугров С.В. Япония - США: искаженное взаимовосприятие / С.В. Чугров // Мировая экономика и международные отношения. - 2007. - N 2. - С. 50-56. - 0,8 п.л.
Чугров С.В. Метаморфоза современного японского азиатизма / С.В. Чугров // Эпоха Коидзуми (Оценки и перспективы) / Под. ред. В.Б. Рамзеса - М.: Изд-во Восточная литература, 2006. - 1,3 п.л.
Chugrov S. Nuclear Stability in Asia and the Pacific: Russian View / S. Chugrov // Freedom. - Seoul, December 2006. - 0.4 п.л. (на корейском языке).
Chugrov S. Russian-Japanese Relations in a New Context / S. Chugrov // Issues of Framework for Regional Cooperation in the North Pacific. The 18th Hokkaido Conference for North Pacific Issues. - Sapporo: North Pacific Region Advanced Research Center (NORPAC), October 18-19, 2006. - P. 104-110. - 0,8 п.л.
Чугров С.В. Как японцы относятся к политике / C.В. Чугров // Портрет современного японского общества / Рук. проекта Э.В. Молодякова. - М.: АИРО-XXI, 2006. - С. 33-60. - 1 п.л.
Чугров С.В. А пятого сценария нет. Может ли Япония стать Швейцарией? / С.В. Чугров // Стратегия России. - 2006. - N 8 (32). Ц С. 37-39. - 0,3 п.л.
Chugrov S. Civil Society Values and Mentality (Comparative Analysis) /S. Chugrov // Табунка сэкай-ни окэру симин исики-но доно (Динамика гражданского общества в мультикультурном мире. Материалы международного симпозиума по гражданскому обществу в компаративной перспективе. 21-22 ноября 2005 г.). - Токио, Кэйо дайгаку, 2005. - С. 265-284. - 1,2 п.л.
Чугров С.В. Влияние внутриполитических факторов на формирование внешнеполитического курса Японии /С.В. Чугров // Новые тенденции во внутренней политике развитых стран (сборник статей) / Холодковский К.Г. (отв. ред.). - М.: ИМЭМО РАН, 2005. - С. 105-121. - 1 п.л.
Чугров С.В. Росиа-кара мита нитиро канкэй. Хэйва дзёяку-но най канкэй-кара хэйва дзёяку-но ару канкэй-э (Взгляд на японско-российские отношения с российской стороны. От отношений без мирного договора к отношениям с мирным договором) / C. Чугров // Росиа-Юрасия кэйдзай тёса сирё (Материалы по экономике Евразии и России). Nо. 3, 2005 (на яп. языке). Ц С. 22-35. - 1,2 п.л.
Чугров С.В. Противоречивый симбиоз прессы, власти и бизнеса / C.В. Чугров // Публичная политика в России. Под ред. Ю.А. Красина. - М.: Альпина Бизнес Букс, 2005. - С. 315-319. - 0,3 п.л.
Чугров С.В. От отношений без мирного договора к отношениям с мирным договором) / С.В. Чугров // Россия и Япония: соседи в новом тысячелетии. Под. ред. Э.В. Молодяковой. М., АИРО-ХХ, 2004. - С. 98-116. - 1 п.л.
Chugrov S. Russia and Japan: A Failed Breakthrough / S. Chugrov // Russia in Global Affairs. Vol.3. N 3 (September 2005). - P.109-121. - 0,5 п.л.
Чугров С.В. РоссияЧЯпония: несостоявшийся прорыв / С.В. Чугров // Россия в глобальной политике. Т.3. - N 1 (январьЧфевраль 2005). - С. 150-161. - 0,5 п.л.
Чугров С.В. Япония: вновь в поисках идентичности? / С.В. Чугров // Поиск национально-цивилизационной идентичности и концепт лособого пути в российском массовом сознании в контексте глобализации. Отв. ред. В.В. Лапкин, В.И. Пантин - М.: ИМЭМО РАН, 2004. - С.110-123. - 1 п.л.
Чугров С.В. О пересечениях в поисках национальной самоидентичности России и Японии / C.В. Чугров // Россия и Япония: Диалог культур и народов (сборник). Ц М.: Наталис, 2004. Ц С. 287-289. Ц 1 п.л.
Карелова Л.Б. К проблеме становления японской идентичности и внешнеполитической мысли / Л.Б. Карелова, С.В. Чугров // Япония 2003-2004. Ежегодник. Ц М.: МАКС Пресс, 2004. - С. 129-154. - 1,2 п.л.
Карелова Л.Б. Ролевая социокультурная модель и трудовая этика в Японии / Л.Б. Карелова, С.В. Чугров // Знакомьтесь - Япония. - 2004. - N 35. - 1 п.л.
Чугров С.В. Япония и формирование информационного общества / С.В. Чугров // Тенденции социальных и политических перемен в развитых странах в условиях перехода к информационному обществу. Под ред. Н.В. Загладина. Ц М.: ИМЭМО, 2004. - C. 104-111. - 0,8 п.л.
Karelova L. On the Problem of Emergence of Japanese Identity and Foreign-Policy Thought / L. Karelova, S. Chugrov // Интернет-сайт Ассоциации российских японоведов, сентябрь 2004. - 1,2 п.л.
Чугров С. Росиа-Нихон: Дакай ка, тэдзумари ка? (Россия-Япония: прорыв или пат?) / С. Чугров // Росиа-Юрасия кэйдзай тёса сирё (Материалы по экономике Евразии и России). - 2003 (март). - N 3 (на яп. языке). - 1 п.л.
Чугров С.В. Комментарий / C.В. Чугров // Развитие и стабильность в Северо-Восточной Азии / Под. ред. А.Д. Воскресенского. Ц М.: МГИМО (У), 2003. Ц С. 43-45. Ц 0,3 п.л.
Чугров С.В. Хрестоматия по российской внешней политике. [Рецензия] / С.В. Чугров // Россия в глобальной политике. Т.1. - N 1 (ноябрьЧдекабрь 2002). - С. 166-169. - 0,3 п.л.
Чугров С.В. Гаймусё на распутье / С.В. Чугров // Знакомьтесь - Япония. - 2002. - N 33. - 1 п.л.
Чугров С.В. Россия-Япония: О некоторых параллелях в политическом мышлении / C.В. Чугров // Запад и западные ценности в российском массовом сознании. Под ред. В. Пантина. Ц М.: ИМЭМО, 2002. - 1 п.л.
Чугров С.В. К вопросу о российском фискальном федерализме / S. Chugrov // Hokkaido University Occasional Papers. - Sapporo: Slavic Research Center, 2002. - 1 п.л.
Чугров С.В. Права человека в российской внешней политике / C.В. Чугров // Запад и западные ценности в российском массовом сознании. Под ред. В. Пантина. - М.: ИМЭМО, 2002. - 1,3 п.л
Чугров С.В. Роль СМИ во взаимоотношениях власти и общества / C.В. Чугров // Становление СМИ в России как инструмента демократии. Под ред. А. Бабенко, А. Чумикова и др. - М.: Международный клуб журналистов, 2002. - 0,3 п.л.
Chugrov S.V. Russia in the Global Playing Field / S. Chugrov // Russian Politics and Law. - Armonk, N. Y.: M.E. Sharp, Sep. - Oct. 2002. - 0,5 п.л.
Chugrov S.V. The role of Japan in International Relations of the Globalization Era / S. Chugrov // Japan Phenomenon: Views from Europe. International Conference. - Moscow: Japan Foundation, Japan Today, 2001. - 0,5 п.л.
Chugrov S.V. Peculiarities of the RegionТs Political Mentality / S. Chugrov // Security Implications of Economic and Political Developments in the Russian Far East / J. Thornton and Ch. Ziegler (eds.). Ц Seattle: University of Washington Press, 2001. - 1,3 п.л.
Chugrov S.V. Russian Foreign Policy and Human Rights: Conflicted Culture and Uncertain Policy / S. Chugrov // Human Rights and Comparative Policy / D. Forsythe (ed.). - Tokyo-NY-Paris: United Nations University Press, 2000. - 1,5 п.л.
Tchugrow S. Irrungen - Wirrungen. Die Kurilenfrage und die russisch-japanischen Beziehungen / S. Tchugrow // Aktuelle Analysen. - Kln: Budesinstitut fr ostwissenschaftliche und internationale Studien. - N 20/1999 (10 Juni 1999). - 0,5 п.л.
Tchugrow S. Besonderheiten der politischen Mentalitt im russischen Fernen Osten / S. Tchugrow // Aktuelle Analysen. - Kln: Budesinstitut fr ostwissenschaftliche und internationale Studien. Nr. 34/1999 (07 September 1999). Ц 0,5 п.л.
Chugrov S.V. Political preferences of Russian regions / S. Chugrov // Facets of Transformation in the North Eastern Asia. - Sendai, Japan: Tohoku University, 1999. - 1 п.л.
Чугров С.В. К вопросу о сочетании традиционализма и модернизма в японском политическом сознании / C.В. Чугров // Эволюция политических институтов Запада / Под. ред. К. Холодковского. - М.: ИМЭМО, 1999. - 1,2 п.л.
Chugrov S.V. The empire strikes back: Ideological stereotypes and political thinking / S. Chugrov // Fall of the Soviet Empirе / Ed. by Anne de Tinguy, East European Monographs. - Boulder, Co.: Lynne Rienner Publishers, 1997. - P. 307 - 321. - 1,2 п.л.
Chugrov S.V. Russian political culture: prospects for democracy / S. V. Chugrov // After the Revolutions, ed. by Mark Salter, Life & Peace Institute. Ц Uppsala, Sweden, 1996. Ц P.35-51. - 1 п.л.
Chugrov S. Domestic Sources of Russian Foreign Policy Towards Japan in the 1990s / S. Chugrov // The Harvard Journal of World Affairs. - 1995. Ц Vol. IV. N 1. - 1 п.л.
Chugrov S.V. Russia and Japan: drifting in opposite directions / S.V. Chugrov // Transition. - Vol.1. N 17, 22 Jan. 1995. Ц P. 12-16, 67. - 0,7 п.л.
Chugrov S.V. Ideological stereotypes: legacy of the Soviet era / S.V. Chugrov // Sociological Research. Ц Armonk, New York. - Vol. 33. N 2, 1994. - 1 п.л.
Chugrov S.V. Ethnic stereotypes & their influence on public opinion / S.V. Chugrov // Sociological Research. Ц Armonk, New York. - Vol.32 (Nov.-Dec. 1993). - 1 п.л.
Chugrov S.V. Russia between East and West / S.V. Chugrov // MEMO 3: In Search of Answers in the Post-Soviet Era. S. Hirsch, ed. - Washington, D.C.: The Bureau of National Affairs, Inc., 1992. - 1,1 п.л. Корейская версия: Russia between East and West / S.V. Chugrov // Structural Changes in the Soviet System: Prospects of Korean-Russian Relations. / R.E. Ericson and In-Sung Lee, eds. - Seoul: Hanguel Publishing Company, 1992. - 1,1 п.л.
Чугров С.В. Стереотипы в японском общественном сознании / С.В. Чугров // Япония: культура и общество в условиях научно-технической революции. - М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1985. - С. 112-127. - 1 п.л.

60. Чугров С.В. Японские националистические стереотипы и их использование буржуазной пропагандой / С.В. Чугров // Япония 1978. Ежегодник. - М.: Наука, Главная редакция восточной литературы, 1979. - С. 211-221. - 1 п.л.

61. Чугров С.В. Влияние националистических стереотипов на формирование общественного мнения современной Японии: Автореф. дис. канд. ист. наук: 03.00.02 / МГИМО. - М.: 1977. - 1 п.л.

1 В.Молодяков. Три интернационализации Японии / В. Молодяков // Япония и глобальные проблемы современности. - М.: Изд-во Восточная литература, 1998. Д.п.н. В.Э. Молодяков был первым из российских исследователей, который использовал в статье анализ политических аспектов трех интернационализаций Японии. Эта идея в различных модификациях встречается и в работах японских специалистов в области МО.

2 См.: Дюркгейм Э. О разделении общественного труда / Э. О. Дюркгейм. - М.: Канон, 1996; Его же. Социология. Ее предмет, метод, предназначение / Э. Дюркгейм. - М.: Канон+; Реабилитация, 2006; Вебер М. Избранное. Образ общества / М. Вебер. - М.: Юристъ, 1994; Его же. Избранные произведения / М. Вебер. - М.: Прогресс, 1990.

3 См.: Вебер М. "Объективность" социально-научного и социально-политического познания / М. Вебер. Ц < Его же. Критические исследования в области логики наук о культуре / М. Вебер. Ц < Его же. Наука как призвание и профессия / М. Вебер. Ц < Его же. Смысл "свободы от оценки" в социологической и экономической науке / М. Вебер. Ц < Маркс К. Восемнадцатое брюмера Луи Бонапарта / К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., 2 изд. Ц Т. 8; Его же. Социология: Сборник / К. Маркс. - М.: КАНОН-пресс, Кучково поле, 2000.

4 См.: Шютц А. Смысловая структура повседневного мира / А. Шютц. - М.: Ин-т Фонда Общественное мнение, 2003; Шюц А. Избранное: Мир, светящийся смыслом / А. Шюц. - М.: РОССПЭН, 2004; Его же. Возвращающийся домой / А. Шюц // СоцИс: Социологические исследования. - 1995. - №2; Его же. Формирование понятия и теории в общественных науках / А. Шюц // Американская социологическая мысль. - М.: МГУ, 1994; Маркузе Г. Одномерный человек: исследование идеологии развитого индустриального общества / Г. Маркузе. - М.: АСТ, 2003; Его же. Разум и революция / Г. Маркузе. - СПб.: Владимир Даль, 2000.

5 См.: Бергер П. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания / П. Бергер, Т. Лукман. Ц М.: Изд-во Медиум, 1995; Его же. Приглашение в социологию. Гуманистическая перспектива / П. Л. Бергер. - М.: Аспект Пресс, 1996.

6 См.: Грушин Б.А. Массовое сознание / Б.А. Грушин. - М. Наука, 1987; Михайлов Ф.Г. Общественное сознание и самосознание индивида / Ф.Г. Михайлов. - М., 1990; Тощенко Ж.Т. Парадоксальный человек / Ж.Т. Тощенко. - М.: Гардарики, 2001; Его же. Кентавр-проблема в познавательной и преобразующей деятельности человека / Ж.Т. Тощенко // СоцИс: Социологические исследования. - 2005. - № 6; Степин В.С. Теоретическое знание / В.С. Степин. - М.: ПрогрессЧТрадиция, 2003.

7 См.: Манхейм Карл. Диагноз нашего времени / К. Манхейм. - М.: Юрист, 1994.

8 См.: Иванов В.Н. Политическая социология / В.Н. Иванов, Г.Ю. Семигин. - М.; Мысль, 2000; Ольшанский Д.В. Политическое сознание / Д.В. Ольшанский // Основы политической психологии. - Екатеринбург, Деловая книга, 2001; Кола Д. Политическая социология / Д. Кола. - М.: Изд-во Весь мир, ИНФРА-М, 2001; Contemporary Political Ideologies / Ed. by Roger Eatwell.- N.Y., L.: Continuum, 1999; Heywood A. Political Ideologies. An Introduction / A. Heywood. - N.Y.: Palgrave, 2002.

9 Дилигенский Г. Глобализация: перспективы демократии // Полития. - 1999. - N 3; Его же. Реформы и общественная психология / Г. Дилигенский // Власть. Ц 1998. - N 5.

10 Тенденции социальных и политических перемен в развитых странах в условиях перехода к информационному обществу / Рос. акад. наук. Ин-т мир. эк. и межд. отн. / Отв. ред. Н.В. Загладин. Ц М.: ИМЭМО РАН, 2004; Глобализация и Россия. Проблемы демократического развития / ИМЭМО РАН: Отв. ред. Н.В. Загладин и К.Г. Холодковский. Ц М.: Русское слово, 2004.

11 См.: Лебон Г. Психология народных масс / Г. Лебон. - СПб.: Макет, 1995;

12 См.: Фрейд З. УЯФ и УОноФ. Книги 1-2 / З. Фрейд. - Тбилиси: Мерани, 1991; Его же. Введение в психоанализ: Лекции / З. Фрейд. - М.: Наука, 1995; Его же. Остроумие и его отношение к бессознательному / З. Фрейд. - Санкт-Петербург: Изд-во Азбука-классика, 2005; Его же. Психоаналитические этюды / З. Фрейд. - Минск: ООО Попурри, 1997.

13 См.: Михайловский Н.К. Герои и толпа // Н.К. Михайловский. Избранные труды по социологии в двух томах. Т.2 / Отв. ред. В.В. Козловский. - СПб, Алетейя, 1998.

14 Лосский Н.О. Ценность и Бытие: Бог и Царство Божие как основа ценностей / Н.О. Лосский. Ц Харьков: ФОЛИО; М.: АСТ, 2000; Его же. Характер русского народа / Н.О. Лосский. - М.: Даръ, 2005.

15 Ключевский В.О. Сочинения в десяти томах / В.О. Ключевский / Под ред. В.Л. Янина. - Т. 1: Курс русской истории. - М.: Мысль, 1987.

16 Ильин И. Сочинения в двух томах / И. Ильин. - М.: Медиум, 1994; Его же. О грядущей России / И. Ильин. - М.: Вагриус, 2004; Его же. Избранные статьи. О русской идее / И. Ильин // Наш современник. - 1993. Ц № 4.

17 Бердяев Н. Самопознание / Н. Бердяев. - М.: ЭКСМО-Пресс; Харьков: Фолио, 2001; Его же. Судьба России / Н. Бердяев. - М.: МГУ, 1990; Его же. Душа России / Н. Бердяев. - Л.: Предприятие Сказ, 1990; Его же. Русская идея / Н. Бердяев. Ц М.: АСТ, 1999.

18 См.: Сорокин П.А. Социальная и культурная динамика: Исследование изменений в больших системах искусства, истины, этики, права и общественных отношений / П.А. Сорокин. - М.: АСТРЕЛЬ ООО, 2006; Его же. Главные тенденции нашего времени / П.А. Сорокин. - М.: Экономика, 1997; Его же. Общие черты и различия между Россией и США / П.А. Сорокин // СоЦис: Социологические исследования. Ц1993. - № 8; Его же. Современное состояние России / П. Сорокин // Новый мир. - 1992. - № 4, 5.

19 См.: Фромм Э. Анатомия человеческой деструктивности / Э. Фромм. - М., ООО АСТ-ЛТД, 2004; Его же. Здоровое общество / Э. Фромм // Психоанализ и культура. Избранные труды Карен Хорни и Эриха Фромма. - М.: Юристъ, 1995; Его же. Кризис психоанализа: очерки о Фрейде, Марксе и социальной психологии / Э. Фромм / Пер с англ. - СПб.: Акад. Проект, 2000.

20 См.: Адорно Т.В. Исследование авторитарной личности / Т. Адорно. - М.: Академия исследований культуры, 2001.

21 См.: Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта: Социокультурный словарь / А.С. Ахиезер. - М.: Изд-во Философского общества СССР, 1991; Его же. Специфика исторического пути России / А.С. Ахиезер // Россия/Russia/. Ц 1993. - № 8.

22 См.: Бутенко А.П. Менталитет россиян и евразийство: их сущность и общественно-политический смысл / А.П. Бутенко, Ю.В. Колесниченко // СоЦис: Социологические исследования. - 1996. - № 5.

23 См.: Ионин Л.Г. Социология культуры / Л.Г. Ионин. - М.: ВШЭ, 2004; Его же. Культура и социальная структура / Л.Г. Ионин // СоЦис: Социологические исследования. - 1996. - № 3.

24 См.: Мнацаканян М.О. Нации. Этносы. Культура. Размышления об истоках и природе национальных общностей / М.О. Мнацаканян. - М.: МГИМОЦУниверситет, 2005.

25 См.: Мостовая И.В Архетипы и ориентиры российской ментальности / И.В. Мостовая, А.П. Скорик // Полис. - 1995. - № 4.

26 См.: Панарин А.С. Глобальное политическое прогнозирование / А.С. Панарин. - М.: Алгоритм, 2002; Его же. Русская культура перед вызовом постмодернизма / А.С. Панарин. - М.: Ин-т философии РАН, 2005; Его же. Россия в цивилизационном процессе: между атлантизмом и евразийством / А.С. Панарин. - М.: Ин-т философии РАН, 1995.

27 См.: Таршис Е.Я. Ментальность человека: подходы к концепции и постановка задач исследования / Е.Я. Таршис. - М.: Институт социологии РАН, 1999.

28 См.: Федотова В.Г. Модернизация другой Европы / В.Г. Федотова. - М.: Институт философии РАН, 1997.

29 См.: Барт Р. Избранные работы: Семиотика, Поэтика / Р. Барт. - М.: Издательская группа Прогресс, Универс, 1994; Его же. Мифологии / Р. Барт. Ц М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2000; Его же. Общество, воображение, реклама / Р. Барт // Система моды. Статьи по семиотике культуры. - М.: Изд-во им. Сабашниковых. 2004.

30 Бауман З. Глобализация. Последствия для человека и общества / З. Бауман. - М.: Изд-во Весь Мир, 2004; Его же. Индивидуализированное общество / З. Бауман. - М.: Логос, 2005; Его же. Мыслить социологически / З. Бауман. - М.: Аспект Пресс, 1996.

31 Бодрийяр Ж. Америка / Ж. Бодрийяр. - М.: Изд-во Владимир Даль, 2000; Его же. В тени молчаливого большинства, или конец социального / Ж. Бодрийяр. - Екатеринбург: Изд-во Уральского университета, 2000; Его же. Система вещей / Ж. Бодрийяр. Ц М.: Рудомино, 1995.

32 Ritzer G. Enchanting a Disenchanted World: Revolutionizing the Means of Consumption / G. Ritzer. - Pine Forge Press, 1999; Ritzer G. Explorations in Social Theory. From Metatheorizing to Rationalization / G. Ritzer. - L., Thousand Oaks, New Delhi: SAGE Publications, 2001; Ritzer G. Modern sociological theory / G. Ritzer. Ц N.Y.: McGraw Higher Education, 2000; Ritzer G. Modern Sociological Theory / G. Ritzer. - N. Y.: McGraw-Hill Higher Education, 2000; Ritzer G. Postmodern Social Theory / G. Ritzer. - N.Y.: The McGraw-Hill Companies, 1997; Ritzer G. The Globalization of Nothing / G. Ritzer. - A Pine Forge Press Publication, 2003; Ritzer G. The Mcdonaldization of Society / G. Ritzer. - Pine Forge Press, 2000.

33 Хабермас Ю. Демократия, разум, нравственность / Ю. Хабермас. - М.: KAMI, 1995; Его же. Отношения между системой и жизненным миром в условиях позднего капитализма / Ю. Хабермас // THESIS. Весна 1993. - Т. 1. - Вып. 2; Его же. Будущее человеческой природы / Пер. с нем. - М.: Весь мир, 2002; Его же. МодернаЧ незавершенный проекта/ Ю. Хабермас // Вопросы философии. - 1992 г. - № 4; Его же. Понятие индивидуальностиа/ Ю. Хабермас // Вопросы философии. - 1989. - № 2; Его же. Философский дискурс о модерне/ Ю. Хабермас / Пер. с нем. Беляева М.М., Костина К.В. Петренко Е.Л. и др. - М.: Изд-во Весь мир, 2003; Habermas J. The Theory of Communication Action / J. Habermas / Vol. 1. Ц Reasons and Rationalization of Society. - Boston: Beacon Press, 1984.

34 Гачев Г. Ментальности народов мира / Г. Гачев. - М.: ЭКСМО, 2003.

35 Сергеева А.В. Русские: Стереотипы поведения, традиции, ментальность / А.В. Сергеева. - М.: Наука, 2004.

36 Южалина П.С. Менталитет, сущность и структура явления / П.С. Южалина. Челябинск, Издательство ЮУрГУ, 2002.

37 Российская ментальность: теоретические проблемы: Материалы науч. конф., 15-16 мая 2004 г. / Моск. гос. ун-т культуры и исскуств; Науч. ред.: Л.С. Жаркова, В.И. Черниченко. - М.: МГУКИ, 2003.

38 Пьяных Д.А. Тенденции влияния средств массовой информации на ментальность российского общества: социологический анализ. Автореф. дис. канд. социол. наук. - М., 2003.

39 Шевяков М.Ю. Менталитет: сущность и особенности функционирования: Автореф. канд. филос. наук / ВГУ. - Волгоград, 1994.

40 Davis Dennis. Media and Modernity: The Future of Journalism in a Post Cold War and Postmodern World / D. Dennis // Research in Political Sociology. - Vol. 7, 1995 (Mass Media and Politics); Хараока Кадзума. Нингэн то коммуникэсён (Люди и коммуникация) / К. Хараока. - Токио: Наканисия сюппан, 1995.

41 Жуков А.Е. Япония: обретение места в мировом порядке. / А.Е. Жуков // Японский опыт для реформ. Вып. 2. Ц М.: Центр японских исследований Ин-та востоковедения РАН, Ассоциация японоведов, 2001; Катасонова Е.Л. Японские военнопленные в СССР: большая игра великих держав / Е.Л. Катасонова. - М.: Институт востоковедения РАН - Крафт+, 2003; Кунадзе Г. Япония и Китай: Бремя лособых отношений / Г. Кунадзе // Японский калейдоскоп. - М.: Восточная литература, 2006; Молодяков В.Э. Консервативная революция в Японии: политика и идеология: Автореф. дисс. докт. полит. наук. 23.00.02 / МГУ, Филос. ф-т. - М.: 2004; Молодякова Э.В. О национальном самосознании японцев / Э.В. Молодякова // Японский опыт для российских реформ. - М.: 2002, вып. 2; Павлятенко В.Н. Российский Дальний Восток в системе отношений в Северо-Восточной Азии // Проблемы Дальнего Востока. 1995. N 4; Панов А.Н. Японская дипломатическая служба / А.Н. Панов. - М.: Наука, 1988; Петров Д.В. Мир и Япония: стереотипы восприятия / Д.В. Петров // ЗнакомьтесьЧЯпония. - 1994. - N 5; Рамзес В.Б. Хет-трик Дзюнъитиро Коидзуми / В.Б Рамзес // Японский калейдоскоп. - М.: Восточная литература, 2006. Черевко К.Е. Серп и молот против самурайского меча / К.Е. Черевко. - М.: Вече, 2003.

42 Стрельцов Д. Система государственного управления Японии в послевоенный период / Д. Стрельцов. - М.: МАКС Пресс, 2002.

43 Восточная Азия: Между регионализмом и глобализмом / Рос. акад. наук. Ин-т мировой экономики и международных отношений: / Отв. ред. Г.И. Чуфрин. Ц М.: Наука, 2004.

44 Ватанабэ Р. Нихондзин-но айдэнтити. Нихон бунка-но кодзо то Нихон буммэй-но суйтай (Идентичность японцев. Структура японской культуры и упадок японской цивилизации) / Р. Ватанабэ. - Токио, Иванами сётэн, 2002; Нихон гата сисутэму. Дзинруй буммэй-но хитоцу-но ката (Японские системы. Одна из альтернативных цивилизаций). Токио: Сэкотакка кабусики кайся, 1992; Feldman O. Politics and the News Media in Japan / O. Feldman. Ц Ann Arbor, The University of Michigan Press, 1993.

45 Iriye Akira. Japan and the Wider World. From Mid-Nineteenth Century to the Present / A. Iriye. - L.: Longman, 1997.

46 Абэ Киёси. Сонаэру насёнаридзуму. Ориэнтаридзуму. Дзяпан. Гуробаридзэсён (Заблудившийся национализм. Ориентализм. Япония. Глобализация) / К. Абэ. Ц Токио: Сэкай сисося, 2001.

47 Например, Акаха Цунэо. Нихон мицу-но као (Три лица Японии) // 21 сэйки-но Нихон, Адзиа, сэкай (Япония, Азия, мир в XXI веке) / Ц. Акаха / Под ред. Нихон кокусай сэйдзигаккай. - Токио: Кокусай сёин, 1998; Doi Takeo. Amae: A key concept for understanding Japanese personality structure / T. Doi // Japanese Culture and Behavior / Ed. by N.S. Lebra and W.P. Lebra. Ц Honolulu: The University Press of Hawaii, 1974; Ёсино Кэйсаку. Бунка насёнаридзуму сякайгаку (Социология культурного национализма) / К. Ёсино. - Нагоя: Нагоя дайгаку сюппанкай, 1997; Мацумото Санносукэ. Мэйдзи сисо-ни окэру дэнто то киндай (Традиции национального сознания эпохи Мэйдзи и современность) / C. Мацумото. - Токио: Токио дайгаку сюппанкай, 1996; Минами Хироси. Нихондзинрон-кара мита УнихондзинФ (Японцы с точки зрения теории японизма) / Х. Минами // Бунгэй сюндзю. - 1972, Т. 50. Ц N 10; Russia and Japan. An Unresolved Dilemma Between Distant Neighbors / Ed. by Ts. Hasegawa, J. Huslam, and A. Kuchins. - Berkeley: University of California at Berkeley, 1993. - Research Series. Ц N 87.

48 Горшков М.К Прикладная социология: Учебное пособие для вузов / М.К. Горшков, Ф.Э. Шереги. Ц М., 2003. Татарова Г.Г. Методология анализа данных в социологии / Г.Г. Татарова. - М., 1993; Шляпентох В.Э. Проблемы качества социологической информации: достоверность, репрезентативность, прогностический потенциал / В.Э. Шляпентох. - М.: ЦСП, 2006; Ядов В.А. Стратегия социологического исследования. Описание, объяснение, понимание социальной реальности / В.А. Ядов. - М.: Добросвет, 1998; Ядов В.А. Современная теоретическая социология как концептуальная база исследования российских трансформаций / В.А. Ядов. - СПб.: ИнтерСоцИс, 2006.

49 См.: Кравченко С.А. Нелинейная социокультурная динамика: играизационный подход / С.А. Кравченко. - М.: МГИМОЦУниверситет, 2006. - С. 19.

50 См., например, Гудзенко А. Русский менталитет / А. Гудзенко. - М., 2000; Российская ментальность: методы и проблемы изучения / Отв. ред. А.А. Горский, Е.Е. Зубкова. - М., 1999.

51 См.: Социологическая энциклопедия в 2-х т. Т.1. - М.: Мысль, 2003. - С. 616-617.

52 См. Бурдье П. Начала / П. Бурдье. - М.: Socio-Logos, 1994. - С. 188-190; а также: Бурдье П. Структуры, habitus, практики. Ц <

53 Анализ российских реалий содержат работы Г.К. Ашина, О.В. Крыштановской, Е.В. Охотского. Размытость зоны ответственности японской элиты анализируется в коллективном социологическом исследовании: Нихон гата сисутэму. Дзинруй буммэй-но хитоцу-но ката (Японские системы. Одна из альтернативных цивилизаций). - Токио: Сэкотакка кабусики кайся, 1992.

54 Граждане новой России: кем себя ощущают и в каком обществе хотели бы жить? (1998-2004 гг.). - М.: АИРО-XXI, 2005. - С. 6-7.

55 См.: Катасонова Е.Л. На повестке дня - имидж страны / Е.Л. Катасонова // Японский опыт для российских реформ. Выпуск второй. - М.: Центр японских исследований Института Востоковедения РАН, Ассоциация японоведов, 2001.

56 Новые известия. - 2004. - 16 ноября.

57 Huhtington S. The Clash of Civilizations? / S. Huntington // Foreign Affairs. - 1993. - Vol.4. - N 72.

58 См.: Фудзимото Кадзуми. Сэнго сэйдзи-но сотэн (Спорные аспекты послевоенной политики) / К. Фудзимото. Ц Токио: Сэнсю дайгаку сюппанкёку, 2000.

59Гуробарука то айдентити курайсису (Кризис глобализации и идентичности) / К. Миянага (ред.). - Токио: Асаиси сёбо, 2002.; Гуробарука то ва нани ка: бунка, кэйдзай, сэйдзи? (Что такое глобализация: культура, экономика, политика?) / Д. Хэрудо (D. Held) (ред.) / Ё. Накатани, М. Такасима (пер.).Ц Токио: Хорицу бункася, 2002.; Гуробарука то сякай хэндо (Глобализация и социальные изменения) / М. Огура, Т. Кадзита (ред.).Ц Токио: Токио дайгаку сюппанкай, 2002.

60 Sakamoto Y. A perspective on the changing world order: A conceptual prelude/ Global Transformation / Y. Sakamoto // Challenges to the State System / Ed. by Y. Sakamoto. - Tokyo: UN University Press, 1994. Ц Р. 19-28.

Авторефераты по всем темам >> Авторефераты по политике

Blog

Горшков Михаил Константинович

доктор философских наук, профессор

доктор исторических наук, профессор

Положения, выносимые на защиту: