Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по филологии

На правах рукописи

Доброзракова Галина Александровна

ПОЭТИКА С.Д. ДОВЛАТОВА В КОНТЕКСТЕ ТРАДИЦИЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XIX - XX веков

Специальность 10.01.01 - Русская литература

Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук

Москва - 2012

Работа выполнена на кафедре русской, зарубежной литературы и методики преподавания литературы Поволжской государственной социально-гуманитарной академии

Научный консультант:

доктор филологических наук, доцент Орлицкий Юрий Борисович

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук, профессор Сухих Игорь Николаевич профессор кафедры истории русской литературы филологического факультета Санкт-Петербургского государственного университета доктор филологических наук, профессор Загидуллина Марина Викторовна, профессор кафедры теории массовых коммуникаций факультета журналистики Челябинского государственного университета доктор филологических наук, профессор Пинаев Сергей Михайлович, профессор кафедры русской и зарубежной литературы филологического факультета РУДН

Ведущая организация: Мордовский государственный университет имени Н.П. Огарева

Защита диссертации состоится 18 января 2013 г. в 15 ч.

на заседании Диссертационного совета Д 212.203.при Российском университете дружбы народов по адресу: 117198, г. Москва, ул. Миклухо-Маклая, д. 6, ауд. 436.

С диссертацией можно ознакомиться в Учебно-научном информационном центре (Научной библиотеке) Российского университета дружбы народов по адресу: 117198, Москва, ул. Миклухо-Маклая, д. 6.

Автореферат диссертации размещен на сайте www.rudn.ru.

Автореферат разослан л____ _____________ 2013 г.

Ученый секретарь диссертационного совета Д 212.203.кандидат филологических наук, доцент А.Е. Базанова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Сергей Донатович Довлатов (1941Ц1990) - русский прозаик второй половины XX века, писатель-эмигрант, литературная судьба которого в Советском Союзе сложилась драматически. За исключением редких публикаций в периодике, его произведения при жизни официально в СССР не печатались. Художественные произведения Довлатова были опубликованы в России, освободившейся от идеологической цензуры, в течение 1991 г., уже после смерти писателя. За короткое время он стал на родине одним из самых популярных авторов. В настоящее время интерес к творчеству Довлатова не ослабевает, о чем свидетельствуют большие тиражи его книг, обсуждения его произведений в интернетовских блогах, постановки по его прозе фильмов и спектаклей, с успехом идущих в театрах Москвы, Петербурга и других городов.

Стремление подражать творческой манере Довлатова проявляется в произведениях современных журналистов и писателей: Н. Толстой, Э. Кочергина (лауреатов премии им. С. Довлатова, учрежденной редакцией журнала Звезда), М. Веллера, А. Гениса, Н. Горлановой, Е. Гришковца, А. Аствацатурова, П. Санаева и др. Проза Довлатова, одного из самых заметных летописцев третьей волны эмиграции, стала источником интертекстуальных заимствований для писателей-эмигрантов, в частности, для А. Гладилина. Появились книги и эссе многочисленных мемуаристов, в том числе Е. Рейна, Е. Скульской, А. Шкляринского, которые в воспоминаниях о Довлатове опираются на художественные достижения писателя, на его излюбленный жанр - литературный анекдот.

Обратной стороной возрастающего интереса к Довлатову является его мифологизация. Ежегодные публикации вторичных текстов, воспроизводящих творческую биографию писателя (нередко в виде шуток, острот, баек), свидетельствуют о бытовании в русской литературе довлатовского мифа, которому сопутствует ритуал почитания, проводимый, как правило, в дни рождения и смерти объекта культового поклонения. Усилиями друзей Довлатова, в первую очередь, редактора журнала Звезда А. Арьева, организуются мероприятия, направленные на увековечивание памяти писателя.

Способствуют восприятию Довлатова как фигуры культовой и многочисленные документальные фильмы о нем.

В средствах массовой коммуникации Довлатов и его творчество представлены в разных обличьях: за 20 лет после смерти писателя сконструировано несколько моделей довлатовского мифа, которые можно свести к следующей классификации: 1. Довлатов - народный писатель (Д. Ольшанский); 2. Довлатов - писатель, ориентирующийся на традиции западной литературы и не имеющий особого отношения к русской литературе (И. Бродский, П. Вайль, А. Генис); 3. Довлатов в СССР был неудачником, находившим утешение в пьянстве, зато американский период в жизни писателя был исключительно триумфальным (В. Попов); 4. Довлатов - неглубокий писатель: ни ему, ни его героям не ведомо, что такое трагизм человеческого бытия (И. Ефимов); 5. Довлатов - хороший писатель, но плохой человек (В. Львова); 6. Довлатов - скверный человек и плохой писатель (В. Рыбин, Б. Марков, Е. Антипов, Ю. Сидоров). Внимательное разглядывание всех мелочей в биографии Довлатова, околодовлатовские сплетни и слухи мешают объективному восприятию и изучению его творчества; идет процесс поглощения писателя мифом.

Актуальность исследования обусловлена, во-первых, высокой значимостью творчества Довлатова для современного литературного процесса, во-вторых, недостаточной степенью изученности связи писателя с традициями отечественной литературы, в-третьих, необходимостью противопоставить мифу о том, что Довлатов не опирался на духовный потенциал русской классики, научно обоснованные факты, свидетельствующие об обратном.

Степень научной разработанности проблемы. В работах 1990-х гг., посвященных творчеству Довлатова, выделяются две позиции. Так, представление о Довлатове как о писателе, которого лочень трудно вписать в русскую традицию, восходит к позиции И. Бродского, П. Вайля и А. Гениса, близко знавших писателя и находившихся в поле действия довлатовского мифа.

Противоположная точка зрения выражена в критических и исследовательских работах О. Рогова, М. Ремизовой, Н. Выгон, И. Сухих, Ю. Орлицкого, И. Каргашина, в той или иной степени касавшихся вопроса о наследовании Довлатовым традиций значительного ряда русских писателей, прежде всего, А.С. Пушкина, А.П. Чехова, представителей ленинградской школы.

Исследования 1990 гг. обобщены в кандидатской диссертации О.А. Вознесенской Проза Сергея Довлатова: проблемы поэтики (2000), которая пишет: Довлатовскому творчеству близок по мироощущению, по восприятию мира и человека в нем с его поисками смысла жизни и гармонии, как с окружающими, так и внутри себя сам дух русской классической литературы с ее гуманизмом, верой в УнебессмысленностьФ и УнебесполезностьФ человеческой жизни. Автор исследования говорит о творческом соединении в прозе Довлатова двух основных традиций изображения человека в классической русской литературе: УлишнийФ человек с мятущейся душой, ищущим сознанием по воле обстоятельств становится УмаленькимФ, так как занимает не слишком высокую социальную позицию.

В 2001Ц2011 гг. довлатоведение пополнилось несколькими кандидатскими диссертациями, в которых наряду с другими были затронуты вопросы о характере преемственности в творчестве Довлатова, - работами Ю.Е. Власовой Жанровое своеобразие прозы Довлатова (2001), Ж.Ю. Мотыгиной С. Довлатов: творческая индивидуальность, эволюция поэтики (2001), К.Г. Дочевой Идентификация личности героя в творчестве Сергея Довлатова (2004), И.З. Вейсман Ленинградский текст С. Довлатова (2005). Проблеме наследования Довлатовым традиций отечественной классики посвящена диссертация А.Г. Плотниковой Традиции русской классической литературы в творчестве С.Д. Довлатова (2008). Рассматривая творчество Довлатова в контексте традиций русских писателей XIX в. - А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М. Достоевского и А.П. Чехова, - А.Г. Плотникова делает вывод: Сергей Довлатов осознавал себя продолжателем эстетической линии литературы, полемически отталкиваясь от дидактической роли литературы, ориентируясь прежде всего на Уизящную словесностьФ, на искусство слова, что было характерно для прозы Пушкина и Чехова. Не случайно наиболее подробно в диссертации проанализирована связь творчества Довлатова с чеховскими традициями. Что касается проявления в довлатовской прозе традиций Гоголя и Достоевского, то А.Г. Плотникова лишь намечает подступы к исследованию проблемы. Южнокорейский довлатовед Ким Хен Чон в диссертации Книга С.Д. Довлатова УНашиФ и традиция семейного романа (2009) сопоставляет повесть Наши с романами Л.Н. Толстого Анна Каренина, Н. Федоровой Семья и В. Пановой Времена года.

Проблемы поэтики Довлатова затрагиваются в кандидатских диссертациях А.А. Воронцовой-Маралиной Проза Сергея Довлатова: поэтика цикла (2004), Ю.В. Федотовой Проза С. Довлатова: экзистенциальное сознание, поэтика абсурда (2006), Н.А. Орловой Поэтика комического в прозе С. Довлатова: семиотические механизмы и фольклорная парадигма (2010).

Творчеству Довлатова посвящены отдельные главы двух докторских диссертаций: Н.С. Выгон Современная русская философско-юмористическая проза: проблемы генезиса и поэтики (2000) и О.В. Богдановой Постмодернизм и современный литературный процесс (2003). Н.С. Выгон относит прозу Довлатова наряду с произведениями Ф. Искандера и Вен. Ерофеева к философско-юмористической. О.В. Богданова причисляет Довлатова к постмодернистам. Вслед за О.В. Богдановой Довлатов ставится в один ряд с постмодернистами в кандидатских исследованиях Метатекст в постмодернистском литературном нарративе (А. Битов, С. Довлатов, Е. Попов, Н. Байтов) (2008) Е.Е. Бариновой и ФПсевдодокументализмФ в русской неподцензурной прозе 1970Ц1980-х годов (Вен.В. Ерофеев, С.Д. Довлатов, Э.В. Лимонов) (2010) А.С. Поливанова.

Существенный вклад в довлатоведение вносят кандидатские диссертации лингвистов - Е.Ю. Богдановой Лексические приметы дискурса власти и дискурса личности в произведениях С. Довлатова (2000), Т.А. Букиревой Аспекты языковой игры: аномальность и парадоксальность языковой личности С. Довлатова (2000), И.В. Матвеевой Культурный и образный мир языка писателя (на материале произведений Сергея Довлатова) (2004).

Немаловажное значение имеют выводы Е.Ю. Богдановой о том, что лценностные ориентиры духовной личности писателя высоко гармоничны, демонстрируют его направленность на традиции русского речевого идеала, внимание к Укультурной памятиФ слова; лособенности лексической структуры произведений писателяЕ отражают взгляд на мирЕ человекаЕ имеющего смелость открыто предпочесть традиционные ценности идеологическим.

С конца 1990-х гг. творчество Довлатова включено в программы школьного и вузовского изучения; в методических и учебных пособиях появились главы, посвященные писателю. (См., напр.: Зубарева Е.Ю. Сергей Донатович Довлатов // Зубарева Е.Ю. Проза русского зарубежья (1970Ц1980-е годы). М., 2000. С. 94Ц101; Карпов А.С. Сергей Довлатов // Литература русского зарубежья (1920Ц1990): учеб. пособие / под общ. ред.

А.И. Смирновой. М., 2006. С. 531Ц543; Ланин Б.А. Сергей Довлатов // Ланин Б.А. Проза русской эмиграции (третья волна): пособие для преподавателей литературы. М., 1997. С. 101Ц113; Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Сергей Довлатов // Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н.

Русская литература XX века (1950Ц1990-е годы): учеб. пособие для студ. высш.

учеб. заведений: в 2 т. М., 2008. Т. 2: 1968Ц1990. С. 598Ц610; Маранцман В.Г.

С.Д. Довлатов. Чемодан // Маранцман В.Г. Литература 9 класс. Методические рекомендации. // www prosv.ruЫЕMarancman_Literatura_9klЕ10.html;

Черняк М.А. Юмор и сатира в современной литературе: С. Довлатов, В. Войнович // Черняк М.А. Совр. рус. лит.: учеб. пособие. М., 2008. С. 121Ц 146; Черняк М.А. Пушкинский миф в литературе конца XX - начала XXI века:

А. Терц, Т. Толстая, А. Битов, В. Пьецух, С. Довлатов // Там же. С. 147Ц169.).

Как правило, их авторы анализируют прозу Довлатова в контексте пушкинскочеховских традиций, выделяя в качестве специфических особенностей поэтики писателя автобиографичность, сочетание в повествовании смешного, трагического и абсурдного.

Проблемам изучения произведений Довлатова в школе посвящена кандидатская диссертация М.В. Вашуковой Особенности восприятия и анализа философско-юмористической прозы 60Ц90-х гг. XX века в 11 классе (на примере произведений С. Довлатова и Ф. Искандера) (2005).

Среди зарубежных исследований выделяется монография итальянского слависта Л. Сальмон Механизмы юмора. О творчестве Сергея Довлатова (М., 2008), касающаяся природы довлатовского смеха, называемого автором люморизмом (термин введен в 1908 г. итальянским писателем, драматургом и ученым Л. Пиранделло в эссе Юморизм), или творческим парадоксом.

Сопоставление: Довлатов - Пиранделло можно объяснить попыткой Л. Сальмон разобраться в типологии довлатовского юмора, основываясь на опыте собственного перевода текстов писателя с русского языка на итальянский. При этом особенности смеха в прозе Довлатова, связанные с гоголевской традицией, Л. Сальмон оставляет вне рассмотрения.

В 2009 г. вышла монография Е. Янг Сергей Довлатов и его повествовательные маски на английском языке. Знакомя читателей с содержанием повестей Зона, Компромисс, Заповедник, Чемодан, Наши и Иностранка, Е. Янг не обходит вопроса об особенностях довлатовской поэтики, выделяя, в основном, те, на которые многократно обращали внимание российские довлатоведы: эстетизм, отсутствие морализаторства, сочетание фикциональности и документализма. Автор исследования заявляет и о проявлении влияния русских классиков на прозу Довлатова. Так, анализируя повесть Заповедник, Е. Янг отмечает, что в ней восстанавливаются пушкинские традиции. Кроме того, исследователь упоминает о перекличках текста Зоны с текстом Записок из Мертвого дома Ф.М. Достоевского (глава Представление).

Научная новизна настоящей работы обусловлена тем, что в ней впервые в отечественном литературоведении осуществлено исследование принципов поэтики Довлатова в сопоставлении с лермонтовскими, гоголевскими, тургеневскими, чеховскими художественными средствами и приемами;

элементы довлатовской поэтики анализируются в контексте не только диахронных, но и синхронных традиций отечественной литературы;

рассматриваются интертекстуальные связи произведений Довлатова с произведениями А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, А.А. Блока, О.Э. Мандельштама, а также с произведениями А.Г. Битова, В.П. Аксенова, А.Т. Гладилина; исследуется находившийся вне поля зрения литературоведов ранний, доэмигрантский, период творчества писателя, в котором обнаруживаются истоки его поэтики; в рамках данной работы впервые прослеживается история довлатовского мифа.

Цель настоящего исследования - представить Довлатова как продолжателя русской литературной традиции и преемника поэтических установок и принципов писателей-классиков А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова, поэтов Серебряного века; рассмотреть творческое наследие Довлатова в контексте диалога с русскими писателями XIX - XX веков.

Поставленная цель предусматривает решение следующих задач:

- анализ раннего периода (до эмиграции в 1978 г.) творчества Довлатова как периода формирования и становления его поэтических принципов и приемов;

- определение роли и места русских писателей-классиков XIX в. и поэтов Серебряного века в художественном мире Довлатова;

- изучение особенностей креативной рецепции А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова в творчестве Довлатова;

- выделение интертекстуальности как одной из характернейших черт довлатовской поэтики, рассмотрение интертекстуальных связей произведений Довлатова с произведениями русской литературы XIX - XX вв.

Объектом исследования является поэтика художественных произведений С. Довлатова.

Предмет исследования - принципы и приемы поэтики С. Довлатова в контексте традиций русской классической и современной литературы.

Материалом исследования стали ранние произведения Довлатова:

поэтические опыты, известные по его письмам и воспоминаниям друзей, фельетоны, юморески, очерки, напечатанные в советской периодике при жизни писателя в СССР, рассказы По собственному желанию, Интервью, Человек, которого не было и пьеса, созданная по сюжету этого рассказа;

произведения, написанные или отредактированные Довлатовым в эмиграции:

рассказы Блюз для Натэллы, Победители, Когда-то мы жили в горах, Ослик должен быть худым, Иная жизнь, Дорога в новую квартиру, Встретились, поговорили, повести Зона, Компромисс, Заповедник, Наши, Ремесло, Чемодан, Филиал, Записные книжки (Соло на ундервуде, Соло на IBM); эпистолярное наследие автора; интервью и публицистика американского периода жизни.

Методология диссертационного исследования основывается на комплексном подходе, включающем использование биографического, историко-литературного, историко-культурного, историко-сравнительного, сравнительно-типологического, мифопоэтического, интертекстуального, стилистического методов анализа.

Методологической основой работы являются исследования отечественных и зарубежных ученых, посвященные:

- проблемам поэтики Довлатова: работы А.Ю. Арьева, А.А. Гениса, Л.П. Сальмон, И.З. Сермана, И.Н. Сухих, и др.;

- проблемам поэтики русских классиков: работы А.И. Батюто, М.М. Бахтина, С.В Белова, В.В. Виноградова, В.С. Гроссмана, Г.А. Гуковского, В.Б. Катаева, Ю.В. Манна, А.П. Скафтымова, С.Е. Шаталова, Б.М. Эйхенбаума и др.;

- проблемам поэтики мифа: работы Р. Барта, М.Н. Виролайнен, Я.Э. Голосовкера, М.В. Загидуллиной, Е.М. Мелетинского, В.Н. Топорова и др.

Основные положения, выносимые на защиту:

1. С.Д. Довлатов - яркий представитель отечественной литературной традиции. Его произведения включаются в смысловую парадигму русской классической литературы, что становится очевидным при использовании интертекстуального анализа, позволяющего констатировать мастерское умение Довлатова обращаться с чужим словом для выражения собственных творческих интенций.

2. Довлатовский стиль, вопреки распространенному мнению, складывается уже на раннем, советском этапе его творчества. Писатель естественно эволюционировал от поэзии к прозе: от шутливых стихотворений и эпиграмм - к фельетону, юмореске (1960Ц1970-е гг.), а затем к литературному анекдоту (1980-е гг.). Армейские стихи Довлатова связаны с поздними прозаическими произведениями на тематическом и мотивном уровнях. Опыт журналистской работы Довлатова в советской периодике во многом определил особенности его зрелой художественной прозы, одним из главных принципов которой становится опора на реальные факты, являвшиеся исходной точкой развития сюжета, и их фельетонная обработка (гротеск, гипербола, пародирование, окарикатуривание). В ранних очерках, рассказах и в пьесесказке Человек, которого не было уже явлены черты поэтики, развившиеся в полной мере в прозе эмигрантского периода: элементы стихового начала, искусство диалога, полифонизм оценок, юмор, ирония, абсурд, языковая игра, интертекстуальность и автоинтертекстуальность, фрагментарность композиции.

3. Выступая в повести Заповедник против культа А.С. Пушкина, принявшего в эпоху социализма уродливые черты, Довлатов предвосхищает работы перестроечного и постперестроечного времени о кризисе советской пушкинистики. Однако стремление к идеалу и гармонии в художественном творчестве делает миф о Пушкине в сознании самого Довлатова неизживаемым, поэтому ориентация его произведений на пушкинские начала становится одной из форм манифестации вторичного пушкинского мифа.

Повесть Заповедник служит иллюстрацией того, как мифологическая парадигма реализуется в экзистенциональном опыте автопсихологического персонажа. Изображая ритуал посвящения авторского двойника в писатели, приобщение его к творчеству, к образцу, Довлатов выступает не только как мифотворец, но и как герой мифа.

4. К пушкинско-чеховской традиции восходит важнейший для Довлатова принцип объективного повествования, предполагающий отсутствие прямых авторских оценок, когда отношение к изображаемому формируется самим действием, диалогами, включающими яркие речевые характеристики персонажей, а также благодаря отражению множественности точек зрения на события и поступки героев. Многозначность сюжетных ситуаций, образов и описаний у Довлатова создается, в первую очередь, за счет опоры на ассоциативность слов (в том числе антропонимов), порождающую новые смыслы, а также аллюзий и реминисценций, что позволяет каждому читателю выработать собственный взгляд на изображаемое. Лапидарность слова повествователя и преимущественно диалогическая структура повествования сближает прозу Довлатова с драматургическими произведениями.

5. В автопсихологической прозе Довлатова находит выражение авторская рефлексия на творчество М.Ю. Лермонтова. Прозу Лермонтова и Довлатова сближает то, что изображение образа времени и становление личности главного героя, обладающего безусловными автобиографическими чертами, его напряженная и противоречивая внутренняя жизнь занимает в произведениях обоих авторов центральное место, отчасти заменяя собой активный событийный сюжет.

6. С художественным опытом Н.В. Гоголя творчество Довлатова связывает богатство и разнообразие смеховой палитры, вбирающей в себя чистый комизм, иронию, карнавальный смех, сатиру и амбивалентный по своей природе смех сквозь слезы. Кроме того, в прозе Довлатова, как и в произведениях Гоголя, находит проявление абсурдистское начало, в силу чего прекрасное граничит с безобразным, возвышенное - с низменным, комическое - с трагическим.

7. Довлатов полемизирует с И.С. Тургеневым о возможности прямого выражения в художественном произведении политических идей и убеждений.

Тем не менее он не отказывается от косвенно выражаемых политических оценок, а также берет на вооружение некоторые принципы поэтики Тургенева, прежде всего, приемы тайного психологического анализа (повесть Филиал).

8. С творчеством Ф.М. Достоевского Довлатова сближает глубокий психологизм, а также изображение двойственности человеческой личности, оказавшейся в экстремальных условиях, когда доброе и злое нередко существуют и проявляются одновременно (повесть Зона). Для обоих писателей актуальна проблема двойничества, которая выражается в нескольких аспектах: философско-психологическом, поэтическом, мифопоэтическом.

9. К поэтам Серебряного века, в первую очередь, А. Блоку и О. Мандельштаму, Довлатов близок своим отношением к творчеству как возможности эстетического преодоления иррационально-хаотичесой основы действительности, неустанными поисками живого, действенного слова.

10. Повесть Довлатова Филиал, в которой находит отражение многовековой спор между Россией и Западом о свободе, в частности, свободе художника слова, вписывается в так называемый Американский текст русской литературы. Пользуясь ироническим способом повествования, Довлатов предпринимает попытку демифологизации мифа об Америке как о земном рае, в том числе для писателя.

11. Одна из характернейших черт поэтики Довлатова - интертекстуальность, необыкновенная насыщенность повестей и рассказов реминисценциями и цитатами из произведений русской классической литературы XIX века, поэтов Серебряного века. Однако, в отличие от постмодернистских текстов, использование интертекста в довлатовских произведениях предполагает безусловную авторитетность слова писателейклассиков. В силу этого интертекст в произведениях Довлатова выполняет различные функции: способствует приращению смысла, служит средством выражения авторской позиции, создает полифонизм оценок.

12. В прозе Довлатова отмечаются также аллюзии и реминисценции, восходящие к произведениям современных писателей: В. Аксенова, А. Битова, А. Гладилина и др., - с которыми Довлатов вступает в диалог, благодаря чему довлатовские тексты входят в широкий культурно-литературный контекст.

Произведения Довлатова, в свою очередь, становятся источником цитат и интертекстуальных заимствований для многих современных авторов - А. Гладилина, А. Пекуровской, Е. Рейна и др.

Теоретическая значимость исследования заключается в определении основных черт поэтики Довлатова, в осмыслении творчества Довлатова в контексте традиций отечественной классики и современной русской литературы.

Практическая ценность исследования. Результаты, полученные в ходе исследования, могут быть использованы для создания научной биографии Довлатова, в комментариях к собранию его сочинений, при составлении вузовских лекционных курсов, проведении семинаров по истории русской литературы XX века и литературы Русского зарубежья, в разработке спецкурсов по творчеству Довлатова, при изучении обзорных тем, а также на факультативных занятиях в школе.

Основные положения диссертационного исследования апробировались во время выступлений на Международном литературном симпозиуме, проходившем в рамках культурной программы Дни Довлатова в Таллинне (Таллинн, 2011); Всероссийских научно-практических конференциях Традиции в контексте русской литературы (Череповец, 2005, 2006), Довлатовские чтения (Уфа, 2007), Регионально ориентированные исследования филологического пространства (Оренбург, 2008), Добролюбовские чтения (Н. Новгород, 2010), Зональных конференциях литературоведов Поволжья (Самара, 2006; Елабуга, 2008), Международных НПК Коды русской классики (Самара, 2005, 2007), Литература и театр (Самара, 2008, 2010), Ознобишинские чтения (Инза, 2007Ц2011), Литературный текст XX века: проблемы поэтики (Челябинск, 2009), Н.В. Гоголь и мировая культура (Самара, 2009), Невские чтения (СанктПетербург, 2010, 2011), НПК, посвященных 60-летию проф. И.В. Вершинина, (Самара, 2008), 100-летию со дня рождения Я.А. Ротковича (Самара, 2009), X Гоголевских чтениях (Москва, 2010), XV Шешуковских чтениях (Москва, 2010), Грехневских чтениях (Н. Новгород, 2010), научной конференции памяти Г.В. Иванченко Феномен заглавия как объект изучения различных гуманитарных наук (Москва, 2010), Седьмых Сапгировских чтениях (Москва, 2010), XXIII Пуришевских чтениях (Москва, 2011), Волгинских чтениях (Самара, 2011), научно-методической конференции Филологические традиции в современном литературном и лингвистическом образовании (Москва, 2012), научной конференции Печать и слово Санкт-Петербурга. Петербургские чтения (СПб., 2012).

По материалам диссертации опубликовано всего 40 работ, в том числе 2 монографии и 9 статей в реферируемых научных изданиях, входящих в перечень ВАК.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка, включающего 926 наименований.

Общий объем исследования - 425 страниц.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновываются актуальность и научная новизна избранной темы, формулируются предмет, цель, задачи, теоретическая и методологическая база исследования, положения, выносимые на защиту, характеризуется степень изученности проблемы, определяются теоретическая значимость и практическая ценность работы, ее структура.

В главе первой Формирование принципов поэтики С.Д. Довлатова впервые в литературоведении рассматривается доэмигрантский период творчества писателя, в котором проявляются такие черты его поэтики, как использование стихового начала, опора на факт и его фельетонная обработка, использование повторов, аллюзий, неоднозначность образов, многозначность заглавий, фрагментарность композиции, диалогичность.

В з 1 выявляется, что введению в прозу элементов стихового начала предшествовала тщательная и длительная работа Довлатова над поэтическим словом, когда начинающий автор, колеблясь в выборе творческого пути, отдавал предпочтение поэзии. Анализ приводимых в воспоминаниях Д. Дмитриева и А. Пекуровской довлатовских эпиграмм Твой стих хотели мы забытьЕ, Безмолвно по бульваруЕ и др., написанных в юношеском возрасте, показывает, что автор следует русской эпиграмматической традиции;

налицо все основные черты, присущие жанру: сатирическая направленность, краткость, смысловая сгущенность, внезапность концовки, нарушающей читательское ожидание, афористичность, использование аллюзий.

Особого внимания заслуживают армейские стихи Довлатова 1962Ц 1963 гг. Образцом для него в это время становится Б.А. Слуцкий. Темы и мотивы многих стихотворений Довлатова армейского периода отразились в посвященной этому времени повести Зона (тема лагерного быта, мотив пьянства). В шуточном стихотворении о Дантесе выражена одна из основных идей повести Заповедник о том, что Пушкин - не только культовая персона, но и простой смертный человек. Стихотворение На тему о любви с посвящением Асе предваряет сюжетную линию повести Филиал, раскрывающую сложность и неоднозначность отношений героя с любимой женщиной. Кроме того, армейские стихи связаны между собой единым лирическим героем, близким к автопсихологическому герою довлатовской прозы, которому в размышлениях о вечных проблемах - о смысле жизни, о любви - были свойственны одновременно философичность и ироничность.

Поэтический опыт Довлатова сказывается уже в его ранней прозе.

Стиховое начало прослеживается, например, в рассказах Блюз для Натэллы, Когда-то мы жили в горах (сборник Демарш энтузиастов, 1985), в повести Иная жизнь (первоначальное название - Отражение в самоваре, 1984), писавшихся в середине 1960-х гг. и находившихся в состоянии перманентной доработки в эмигрантский период. Основными приемами, заимствованными из разряда поэтических средств, становятся анафоры, внесение в структуру прозы силлабо-тонического метра и паронимической аттракции. В заключительном абзаце повести Иная жизнь Довлатов обращается не только к метру, но и к рифме.

Познакомившись в конце 1960-х гг. с творчеством Н. Олейникова, Довлатов стал писать стихи-подражания. Уроки Н. Олейникова пригодились в дальнейшем - при написании экспромтов: стихотворных записок, надписей (Послание Уфлянду, Вышла легкая промашкаЕ, Взглянув на эту каторжную рожуЕ и др.). Поводом для подобных стихов служили, как и для довлатовской прозы, факты собственной биографии автора, стремление к поэтизации, мифологизации будней.

Увлечение стихами Б. Слуцкого и Н. Олейникова отразилось не только в стихотворных опытах Довлатова, но и в поэтике и стилистике довлатовской прозы, унаследовавшей от поэзии Б. Слуцкого умение сочетать обыденное с высоким и вобравшей такие олейниковские черты, как глубокая ироничность;

совмещение несовместимого как принцип словоупотребления; скрещение разных стилистических пластов языка; включение цитат классиков русской литературы в бытовой контекст; весомость слова; насыщенность ассоциативными связями; игра слов; простота формы и скрывающаяся за ней смысловая сложность.

Именно поэтическая требовательность Довлатова к тексту побудила его в начале 1980-х гг. обратить внимание на изыскания Жоржа Перека, использовавшего принципы литературы жестких формальных ограничений. Об этом упоминает в своем интервью В. Волошиной А. Арьев: Я однажды рассказал Сереже о французском прозаике, умудрившемся, пренебрегши одной из букв алфавита, написать целый роман. Сошлись мы после некоторой дискуссии на том, что понадобилось это писателюЕ для того, чтобы, ограничив себя в одном твердом пункте, обрести шанс для виртуозной свободы.

Сережа нашел более изысканный способ самовыражения, давший исключительный эффект, - лу него в предложениях ни одно слово не начинается с одной и той же буквы. Он специально затруднял процесс писания, чтобы не срываться на скоропись, на автоматизм (Волошина В. Другая жизнь Сергея Довлатова // Моск. новости. 1993. 31 окт. С. 1.). В русской литературе приверженцем формальных приемов был В.Я. Брюсов, считавший, что при знании технических законов своего ремесла поэт становится, действительно, господином своего языка (Брюсов В.Я. Ремесло поэта // Брюсов В.Я. Собр.

соч.: в 7 т. М., 1974. Т. III. С. 475.).

Говоря о ярко выраженном в творчестве Довлатова взаимодействии прозы со стихом, необходимо выделить и такие характерные для него элементы стихового начала, как прозиметрия (чередование в повествовании фрагментов прозаического текста с фрагментами стиховотворного); смысловая рифма, проявляющаяся в повторяющихся элементах на разных уровнях организации текста (деталь, персонаж, мотив, сюжет) (А.А. Воронцова-Маралина, 2006);

миниатюризация прозы, выражающаяся в обращении к жанру прозаической миниатюры, как правило, к литературному анекдоту; строфизация текста (краткость и соразмерность абзацев); стихоподобная разбивка прозаического текста на фрагменты, сознательно выделяемые автором визуально - с помощью служащих знаком паузировки пробелов. Использование средств стиховой речи в прозаических произведениях Довлатова выступает не только как чисто эстетический, гармонизирующий прозу прием, но и как знак определенной литературной традиции: Пушкин - Серебряный век - Набоков.

В з 2 анализируются произведения Довлатова, опубликованные в советских периодических изданиях и до настоящего времени остававшиеся вне поля зрения литературоведов. Однако, как показывает исследование, именно период 1960Ц1970-х гг. стал для писателя школой документализма и фельетонизма, в зрелой прозе отражены многие факты его журналистской деятельности того времени, в ранних публицистических работах зафиксированы литературные приемы, к которым Довлатов впоследствии обращался в художественных произведениях зрелого и позднего периодов.

Еще будучи школьником, Довлатов участвовал в выпуске классной стенгазеты. В армии был редактором ротной газеты. После демобилизации работал в редакции студенческой многотиражной газеты За кадры верфям Ленинградского кораблестроительного института (1965Ц1969). В таллиннский период (1972Ц1975) был внештатным сотрудником газет Молодежь Эстонии и Вечерний Таллин, несколько месяцев - ответственным секретарем многотиражки Эстонского морского пароходства Моряк Эстонии, работал в отделе информации Советской Эстонии (где публиковался и под собственной фамилией, и под вымышленными, чаще всего - под псевдонимом С. Адер). Еще один этап работы в периодическом издании был связан у Довлатова с детским журналом Костер, где он в 1975Ц1976 г. замещал литсотрудника Г. Георге. В течение 1967Ц1977 гг. несколько рецензий, фельетонов, рассказов и очерков Довлатову удалось напечатать в центральных журналах (Крокодил, Аврора, Звезда, Нева, Юность). Таким образом, не только американский период, когда писатель работал на радио Свобода (1980Ц1990) и редактировал газету Новый американец (1980Ц1982), но и доэмигрантский период творческой биографии Довлатова был связан с журналистикой.

Как свидетельствует Е. Скульская (2011), Довлатову с большим трудом удавалось создавать лобразцы соцреализма для идеологизированной печати. В Невидимой книге Довлатов писал: Много говорится о том, что журналистика для литератора - занятие пагубное. Я этого не ощутил. В этих случаях действуют различные участки головного мозга. Когда я творю для газеты, у меня изменяется почерк (Довлатов С. Ремесло // Довлатов С. Собр.

соч.: в 4 т. СПб., 2004. Т. 3. С. 19. Далее цитируется по этому изданию, в скобках первая цифра обозначает том, вторая - страницу). Анализ текстов произведений, опубликованных в советских периодических изданиях, показывает, что уже в них отчетливо видны отличительные черты стиля Довлатова.

Прежде всего, обращает на себя внимание комическая направленность его публицистических произведений. Важнейшей чертой поэтики довлатовских юморесок, печатавшихся в Советской Эстонии, выступает эстетический эффект непредсказуемости. Автор использует закон пуанта, который сближает юмореску с эпиграммой и анекдотом. В публицистике обнаруживается и такой в дальнейшем излюбленный прием автора, как использование цитат из произведений русской и советской классики, причем цитаты вводятся чаще всего в заглавия публикаций.

К своим рассказам По собственному желанию (Нева, 1973, № 5) и Интервью (Юность, 1974, № 6) автор относился резко критически. Однако рассказы выделяются на фоне журнальной продукции того времени, поскольку в них проявляются такие фирменные приемы Довлатова, как умелое владение точной деталью, неоднозначность образов, введение в повествование большого количества второстепенных героев, присвоение персонажу фамилии реального человека: Виталий Репецкий, Гена Кабалкин (В. Репецкий был журналистом Советской Эстонии, Г. Кабалкин - многотиражной газеты ЛОМО Знамя прогресса), аллюзии на произведения любимых авторов, в частности, Ю.П. Казакова (По собственному желанию); использование диалога без единой ремарки (Интервью).

Очерк Мы с вами говорим на разных языках, напечатанный в Костре (1976, № 7), написан на основе реальных фактов, что не помешало автору экспериментировать с композицией. О сорокалетнем периоде жизни Ф. Маркузасе - немца по происхождению, ставшего советским гражданином, - автор повествует с помощью десяти смонтированных в единый текст фрагментов, переносящих читателя в разное время и повествующих то о прошлом, то о настоящем героя.

Период работы в редакции газеты Советская Эстония, который Довлатов назвал годами вранья и притворства (1; 230), отражен писателем в повести Компромисс (1981). В каждой главе-новелле повести противопоставлены друг другу два фрагмента текста: в одном глазами автопсихологического героя показано реально произошедшее событие, в другом, данном в начале главы курсивом, - то, как это событие отразилось в советской печати. Исследование текстов публикаций газеты Советская Эстония за 1972Ц1975 гг. показывает, что в большинстве фрагментов, набранных курсивом, Довлатов использовал не мистифицированные, а реальные материалы газеты, как собственные, так и написанные коллегамижурналистами. Например, глава Компромисс второй, посвященная 50-летию таллиннского ипподрома, построена на основе заметки Соперники ветра (в повести датирована июнем 1974 г., напечатана 31.08.1973 под псевдонимом С. Адер). В Компромиссе седьмом приводится текст очерка Наряд для марсианина (датирован апрелем 1976 г.) - о закройщике-модельере Русского драматического театра ЭССР В. Сильде (напечатан 18.10.1973). Компромисс восьмой построен на основе интервью доярки Лейды Пейпс В. Репецкому (опубликовано 12.02.1975). Довлатов изменил имя доярки: в повести ее зовут не Лейда, а Линда; кроме того, в действительности доярка была не членом партии, а кандидатом в члены партии. Компромисс девятый написан по материалам публикации Самая трудная дистанция. В повести она датирована июлем 1976 г., в газете Советская Эстония появилась под псевдонимом С. Адер 14.06.1973. Таким образом, разоблачая миф о советской действительности, Довлатов прибегает к подлинным фактам и событиям, изменяя, однако, в повести Компромисс даты публикаций, процитированных в начале глав, некоторые имена и детали.

В з 3 исследуется опыт авторской переделки прозаического произведения в драматургическое, свидетельствующий о том, что Довлатов стремился к овладению искусством диалога, в котором ответственность за смысловую и даже художественную сторону материала возлагается автором на героев диалога, что ярко проявилось в зрелой прозе писателя.

История написания пьесы для кукольного театра Человек, которого не было была связана с созданием одноименного рассказа, опубликованного в сборнике Дружба (Детгиз, 1971). В рассказе для детей о цирке звучит протест против рабской психологии маленького человека. В цирке, о котором автор восторженно пишет: Знаете, что такое цирк? Это единственное место, где можно показать себя с наилучшей стороны (Довлатов С. Человек, которого не было // Дружба: лит.-худ. сб. Л., 1971. С. 131. Далее цитируется по этому изданию, страница указана в скобках), продемонстрировать силу и мужество (с. 131), - работает Василий Барабукин, превратившийся в человека, которого не было. Его брат-близнец Альберт Барабукин, ставший цирковым артистом и выступавший как иллюзионист под именем Альберта Астанелли, придумал необыкновенный номер с двумя поднятыми на тросе сундуками. Великий маг почти одновременно появлялся то из одного, то из другого сундука (с. 132).

Цирковой трюк был создан за счет обмана зрителей: в одном из сундуков находился Василий, которого Астанелли превратил в своего двойника, заставив его жить тайной жизнью и оплачивая ему работу связкой баранок в день. Так Василий поселился в большом кованом сундуке. Он слышал аплодисменты, но это его не радовало. <Е> Он стал меньше тени, у него не было ни имени, ни лица, несмотря на то, что его лицо смотрело со всех афиш, а выдуманное имя повторялось на каждом шагу (с. 137).

Школьник Коля Булавкин, который с детских лет мечтал стать артистом цирка, проник за кулисы, чтобы увидеть знаменитого Астанелли. Узнав об истории двух братьев, Коля помог Василию убежать из плена. Сюжет довлатовского рассказа завершается счастливым концом. Но сплава трагического с комическим, свойственного зрелой прозе писателя, в рассказе еще нет.

В 1975 г. на основе семистраничного текста рассказа Довлатов создает пьесу для кукольного театра. Идею написать не просто пьесу, а выступить в роли сказочника в драматургии для детей Довлатову подал близкий приятель Л. Лосев - сын известного писателя, поэта и драматурга В.А. Лившица. Для переделки в кукольный спектакль рассказ Человек, которого не было подходил как нельзя лучше, поскольку в советское время существовала традиция создания пьес для театра кукол о цирке: Цирковое представление К. Гибшмана (1919), Цирк Арчибальда Фокса Е. Васильевой и С. Маршака (1923), Наш цирк А. Федотова (1935), Цирк Шардам (в первой редакции - Исчезновение Вертунова) Д. Хармса (1935), Наш цирк Ю. Гауша (1937), Концерт-варьете А. Введенского (1940), На арене - куклы Евг. Деммени и М. Шифмана (1955), А вот и мы! В. Ильина и Н. Охочинского (1964) и др.

В самом факте авторской переделки прозаического произведения в драматургическое не было ничего необычного. Так, например, С.Я. Маршак чешскую народную сказку Двенадцать месяцев тоже сначала пересказал на русском языке в прозе, а затем создал пьесу. Однако драматизированный вариант у Довлатова существенно отличается от прозаического. Автор вводит в него сказочные и комедийно-сатирические элементы; кроме того, довлатовская пьеса ориентирована на классические образцы прозиметрии и представляет собой чередование прозаических фрагментов со стихотворными (в русской детской литературе такими образцами опять-таки являются пьесы С.Я. Маршака Двенадцать месяцев и Горя бояться - счастья не видать). В пьесе заметно влияние на Довлатова и творчества современных ему авторов, прежде всего, В.А. Лифшица, создававшего комические пьесы, особенностями поэтики которых были многослойные, метафоричные, гротесковые характеры персонажей, иносказательные образы (Голдовский Б. История драматургии театра кукол. В довлатовской пьесе между сказочным, фантастическим кругом образов и кругом реальных персонажей стоит посредник (школьник Минька Ковалев), подобно тому как в кукольной драматургии С. Прокофьевой в 60-е гг. действовал постоянный герой - ребенок Сережа, роль которого исполнял актер. Таким образом, в сказке Довлатова Человек, которого не было. Пьеса для младших школьников с фокусами, но без обмана проявляются традиции кукольной драматургии 60Ц 70-х гг., которая в поиске конфликта идет в глубь характера, разрабатывает нравственную проблематику, используя в то же время сказочные элементы и уделяя особое внимание смысловой нагрузке каждого слова.

В з 4 рассматривается принципиальный для нашего исследовании вопрос о соотношении в творчестве Довлатова традиций русской и американской литературы, которой молодой автор увлекался в 1960-е гг. Интервью, данное Дж. Бобко для калифорнийского еженедельника ТрипенниТс ревю (1984), показывает: Довлатов вполне осознавал, что его литературными учителями являлись не только русские, но и американские писатели. Среди американских прозаиков, чьи произведения существенным образом отличались не только от безжизненной, велеречивой и постной советской литературы, но и от произведений русской классики, претендовавших на роль лучебника жизни, он выделял Фолкнера, Т. Вулфа, Хемингуэя, Стейнбека, Фицджеральда, Апдайка, Воннегута, Сэлинджера.

Одним из наиболее почитаемых Довлатовым американских авторов был Шервуд Андерсон (1876Ц1941). Однако, говоря о влиянии творчества Ш. Андерсона на прозу Довлатова, необходимо отметить два немаловажных обстоятельства. В американской прозе Довлатова привлекали юмор, демократизм, великая сила недосказанного, потрясающий сплав целомудрия и чувственности (Интервью Дж. Бобко, 1984). Но известно, что такие особенности повествования, как лаконичность, отсутствие явно выраженной авторской оценки, юмор, изображение образов и явлений действительности в их парадоксальной сложности, многозначности и антиномичности, Довлатов находил, ценил и перенимал не только у американских, но и у русских авторов, например, у Пушкина и Чехова. Ш. Андерсон, в свою очередь, тоже учился у русских классиков, о чем свидетельствует его письмо переводчику П.Ф. Охрименко (январь 1923 г.): Читая мои рассказы, вы должны были заметить, что я очень многим обязан вашим русским писателямЕ До тех пор, пока я не нашел русских прозаиков, ваших Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова, я никогда не читал прозы, которая бы меня удовлетворяла. ЕУ ваших русских писателей всюду, на каждой странице чувствуется жизнь (Цит. по:

Кандель Б. Шервуд Андерсон // Андерсон Ш. Рассказы. М.; Л., 1959. С. 10Ц11).

Творческие поиски и интересы Ш. Андерсона и Довлатова во многом совпадали. В интервью, данном Дж. Бобко, Довлатов объясняет, насколько близки были их литературные позиции (однако Довлатов не забывает при этом о русской традиции): Вся моя, так сказать, литература выросла из устных рассказов. <Е> Долгие годы у меня ушлиЕ на то, чтобы придать устным рассказам форму и качество литературных произведенийЕ <Е> Кстати, путь от устного рассказа к писательству - не такая уж редкость в литературе, его проделал Шервуд Андерсон, а из русских - выдающийся драматург Евгений Львович Шварц.

Ю.Е. Власова (2001), исследовавшая специфику жанровой структуры довлатовских произведений, считает, что интерес Довлатова к Ш. Андерсону был обусловлен еще и тем немаловажным обстоятельством, что книга рассказов писателя (УУайнсбург, ОгайоФ) представляет собой некое эстетическое единство: сюжетно не связанные короткие рассказы (даже миниатюры), каждый из которых воспринимается как законченное произведение, объединяются в Уроман пунктиромФ, собственные проблемы каждого из персонажей оказываются составляющими системы проблем, имеющих отношение к жизни человечества в целом. На весьма ограниченном пространстве книги рассказов создается микромир, с его проблемами и заботами, которые, как выясняется, не чужды макромиру. Однако принцип объединения коротких самостоятельных рассказов в повесть, которому следует Довлатов, превращая отдельные новеллы, объединенные общим героемрассказчиком, в главы повестей Зона, Компромисс, Наши, Чемодан, был характерен и для русской традиции: Повести Белкина А.С. Пушкина, Герой нашего времени М.Ю. Лермонтова и др.

Сходными чертами поэтики Ш. Андерсона и Довлатова становятся отсутствие острого, занимательного сюжета, открытость финала. И в этом видится проявление чеховской традиции, которой следовали оба автора.

В прозе Довлатова, как и в творчестве Ш. Андерсона, одним из основных принципов изображения внутреннего мира героя, его чувств и переживаний становится амбивалентность, двойственность, в чем проявляется, на наш взгляд, влияние творчества Достоевского, открывшего для читателя психологию подпольного человека.

Своеобразный след в творчестве Довлатова оставил Хемингуэй, чье имя неоднократно встречается в довлатовских художественных, критических и эпистолярных текстах. Прежде всего, Довлатовым было взято на вооружение писательское кредо Хемингуэя: Всегда и во всем должна вестись честная игра (Довлатов С. Письма Тамаре Уржумовой // Довлатов С. Сквозь джунгли безумной жизни. Письма к родным и друзьям. СПб, 2003. С. 130). В рецензии 1974 г. на постановку романа По ком звонит колокол в Русском драматическом театре ЭССР Довлатов не только дает оценку режиссерской и актерской работе, но и анализирует хемингуэевский роман, называя его бессмертным. Однако с течением времени отношение Довлатова к произведениям Хемингуэя меняется. В своем отзыве Папа и блудные дети на книгу Р.Д. Орловой Хемингуэй в России (Ann Arbor, 1985) Довлатов демифологизирует хемингуэевский миф, называя когда-то любимого писателя развенчанным кумиром. Интертекстуальные отсылки к произведениям Хемингуэя в повестях Зона, Заповедник, Филиал являются лишь метой прошлого и чаще всего проявляются в тех фрагментах повествования, где речь идет о юности автопсихологического героя.

В последние годы своей жизни Довлатов пытался осмыслить свое место в литературе, прояснить отношение к американской и русской традициям. В интервью Вик. Ерофееву для журнала Огонек (1990, июнь) он признается:

Еи только в Америке выяснилось, что меня больше интересует русская литератураЕ; Еза мной, как за каждым из нас, кто более или менее серьезно относится к своим занятиям, стоит русская культура.

По удачному выражению Н.С. Выгон (1994), Довлатова можно считать наследником русской классической традиции по двум линиям сразу: прямой и УбоковойФ.

Во второй главе Проза С. Довлатова периода эмиграции и традиции русской классической литературы XIX - начала XX вв. исследуются проявления традиций отечественной классики в творчестве Довлатова.

В з 1 выявляются пушкинские начала в прозе Довлатова, способность писателя к мифологическому концептированию. Довлатов был одним из первых русских литераторов, в начале 1980-х гг. открыто заявившим о канонизации Пушкина. Работая в летний период 1976Ц1977 гг. в пушкиногорском экскурсионном бюро, Довлатов стал свидетелем того, как воплощался пушкинский миф в музейной деятельности. Довлатовские литературные анекдоты о Пушкине из Соло на ундервуде (1967Ц1978) и повесть Заповедник (1983), отразившая период пребывания Довлатова в Михайловском, проникнуты мифоборческим пафосом. В повести Заповедник с помощью иронического принципа повествования писатель выражает протест против официального пушкинского мифа, стремясь развенчать легенды о дубе уединенном, пушкинских соснах, лаллее Керн, портрете предка Пушкина - Ганнибала, няне Арине Родионовне.

Однако, выступая против официального советского мифа о Пушкине и способов его манифестации, Довлатов ориентируется в своем творчестве именно на принципы пушкинской прозы, демонстрируя актуальность Пушкина для русской литературы конца XX столетия. В качестве пушкинских начал в повести Заповедник отчетливо выделяются: строгость и лапидарность стиля, установка на лишенную лукрашений фразу, которая достигается за счет ориентации на пушкинские принципы точности и краткости прозы; синтез художественности и документальности, восходящей к фактам реальной жизни и делающей повествование более убедительным; ориентация на принципы объективного повествования; язык ассоциаций; влияние стихового начала (метризации и звуковой организации) на прозаическое повествование;

использование оксюморона; элементы романтической поэтики (параллелизм судьбы автора и судьбы центрального персонажа, синтез жанров, фрагментарность, воспроизведение процесса создания текста на наших глазах, установка на игру); диалогичность контекстов.

Использование Довлатовым приемов повествования, ориентированных на пушкинскую поэтику и стилистику, а также интертекстуальных связей с произведениями Пушкина и о Пушкине служит своеобразной формой манифестации вторичного пушкинского мифа. Демифилогизируя идеологический вариант пушкинского мифа, Довлатов создает свою мифологию, в которой Пушкин предстает не человекобожеством, а смертным человеком и одновременно великой творческой личностью. Так в повести соединяются мифоборческое и мифотворческое начала.

Несомненной особенностью творчества Довлатова, обладавшего мифологическим мышлением, является использование приема внедрения в художественные тексты мифологического модуса. Именно Довлатов становится одним из авторов и собственного (довлатовского) мифа, о чем свидетельствует воспроизведение в Заповеднике обряда посвящения в писатели авторского двойника Алиханова. Повесть Заповедник, помогая раскрыть природу неомифологизма, служит яркой иллюстрацией того, что пушкинский миф входит в жизнь героя как часть процесса личностного преображения, переживается Алихановым на собственном опыте в период его пребывания в местах, где жил Пушкин. Структура повести-мифа Довлатова так же, как и в античных мифах, носит динамический характер, выражающийся в метаморфозе образов, и диалектический характер, проявляющийся в многосмысленности: Заповедник представляет собой редкий по насыщенности разнообразными подтекстами - литературными, историческими, биографическим, мифологическими - образец.

Способность к мифологическому концептированию сближает Довлатова с Пушкиным, который, как упоминал П.А. Вяземский в Старой записной книжке, сам создавал свой мифологизированный образ. В Заповеднике миф выступает как сложная система символизации, эстетический феномен и, несмотря на элементы игры (которые присущи мифу по своей природе), связан с сакральной моделью поведения, со стремлением к норме и гармонии.

В з 2 прослеживается лермонтовский код в произведениях Довлатова.

Рефлексия писателя на лермонтовский роман Герой нашего времени отражается на разных уровнях его автопсихологической прозы. Прежде всего, мы имеем возможность наблюдать однотипность жанровой структуры произведений Лермонтова и Довлатова. Первым, кто обратил внимание на соотношение довлатовской прозы с лермонтовским Героем нашего времени, был И.Н. Сухих (2001): ЕСергея Довлатова можно воспринимать как автора одного, главного текста. Его пятикнижие (УЗонаФ - УЗаповедникФ - УНашиФ - УЧемоданФ - УФилиаФ) можно интерпретировать как роман рассказчика, метароман, роман в пяти частях (подобный УГерою нашего времениФ).

Полагаем, что к лединому довлатовскому тексту можно отнести также повести Компромисс и Ремесло, повествование в которых ведется от лица их главного героя - Сергея Довлатова. Почти все повести состоят из созданных ранее самостоятельных рассказов. Как известно, три повести Лермонтова так же первоначально были изданы отдельно в журнале Отечественные записки:

Бэла. (Из записок офицера о Кавказе) (1839, № 3), Фаталист (1839, № 11), Тамань (1840, № 2) - и позднее объединены в роман. Жанровая связь произведений Довлатова с лермонтовским романом особенно заметно лобнажается при сравнении их с главами-повестями Журнал Печорина и Фаталист, отразившими, как отмечает В.А. Мануйлов (1975), многие черты биографии Лермонтова и созданными в форме лавтобиографических заметок.

Характерные особенности этой формы: субъективность, психологизм, авторефлексия - сближают метароман Довлатова, написанный от первого лица, с текстом Лермонтова; кроме того, у обоих авторов изображение образа времени и становления личности главного героя занимает центральное место и заменяет собой сюжет, что осознавалось обоими писателями: История души человеческой, хотя бы самой мелкой души, едва ли не любопытнее и не полезнее истории целого народаЕ (М.Ю. Лермонтов Герой нашего времени) - Мне кажется, я пишу историю человеческого сердца (С.Д. Довлатов Как издаваться на Западе) (4; 368).

Произведения Довлатова полны реминисценций, которые отсылают к тексту романа Лермонтова Герой нашего времени, при этом межтекстовые переклички выполняют характерологическую функцию, указывают на идентичность главных героев и во многих случаях служат для усиления обобщенности передаваемого смысла. Отсылки к лермонтовскому тексту ни в коем случае не являются пародией, снижающей образ автопсихологического героя довлатовских произведений, наоборот, они способствуют восприятию его как личности более сложной и значительной, чем это кажется на первый взгляд.

ермонтовские цитаты, включаемые в текст произведений Довлатова, носят как явный, так и скрытый характер. В тематическом отношении они связаны с развертыванием трех сквозных мотивов: мотива поисков истинного ля в процессе самопознания, мотива разочарования, мотива судьбы.

Обращение к лермонтовскому слову не только расширяет круг образных средств, используемых Довлатовым, но и служит средством неявно выраженной авторской оценки, создавая полифонизм оценок для характеристики главного героя (самооценка, оценка глазами других персонажей, оценка с помощью интертекста).

В з 3 мы обращаемся к достаточно сложной и неоднозначно решаемой в довлатоведении проблеме, касающейся природы довлатовского смеха. Здесь выделяются две позиции: 1) проза Довлатова имеет анекдотический (основанный на анекдоте) и анекдотичный (имеющий целью рассмешить) характер (этой позиции придерживаются Е. Перемышлев, В. Кривулин, И. Сухих, Е. Курганов, О. Вознесенская, Ю. Власова, А. Неминущий и др.);

2) довлатовская проза - проза юмористическая, ничего общего не имеющая со смешным и ироническим, ей присущ не комизм, а люморизм, т.е.

философский юмор, смех сквозь слезы (такова позиция Л. Сальмон). Мы придерживаемся третьей позиции: в творчестве Довлатова наблюдается соединение чистого комизма, смеха сквозь слезы, карнавального смеха, сатиры и иронии.

Особенно явственно проявляется в прозе Довлатова связь с гоголевской смеховой традицией. Близость творчества Гоголя и Довлатова ощущается не только благодаря богатству и разнообразию смеховой палитры обоих писателей, но и в связи с проявлением в их произведениях категории абсурдного - особой эстетической категории, в которой все классические категории смешиваются: прекрасное с безобразным, комическое с трагическим, возвышенное с низменным (Буренина О., 2004). Перефразируя набоковские слова о Гоголе, можно сказать, что абсурд был любимой музой Довлатова.

Например, каждая глава повести Компромисс построена на какой-либо невероятной истории. Иногда она трагична (как в Компромиссе одиннадцатом, где профанации подвергается смерть человека), иногда комична (как в Компромиссе восьмом, рассказывающем о поездке журналистов в колхоз, чтобы сочинить рапорт Брежневу от имени передовой доярки, и о том, как от генерального секретаря ответ был получен раньше, чем отправлен рапорт).

Элементы карнавализации, свойственные поэтике Гоголя и Довлатова, не только помогают преодолению устойчивых, традиционных взглядов на многие явления действительности, но и дают возможность представить эти явления сложными и многогранными. Так, карнавальное восприятие смерти сочетается в Мертвых душах с философским ее пониманием, о чем свидетельствуют размышления автора, приведенные в эпизоде описания смерти прокурора в X главе. А в повести Довлатова Заповедник переворачивание с ног на голову пушкинских произведений соседствует с неподдельным восхищением творчеством Пушкина, что выражено в использовании автором приемов повествования, ориентированных на пушкинскую поэтику и стилистику.

Яркой чертой поэтики как Гоголя, так и Довлатова является амбивалентность в изображении явлений. В Заповеднике прием сопроникновения противоположных начал (Ю.В. Манн) Довлатов использует особенно часто. Прежде всего, амбивалентными изображены Пушкинский заповедник (это не только пространство, где функционирует пушкинский миф, но и естественная среда обитания живого автора) и сам Пушкин (фигура агитпропа - герой советского социокультурного мифа - и писатель, чья эстетическая позиция и художественный опыт заслуживают особого внимания).

Здесь выявляется еще одна точка пересечения художественных миров Довлатова и Гоголя. Оба писателя, обладая способностью к мифотворчеству, оказались причастными к истории функционирования пушкинского мифа:

Гоголь одним из первых в русской литературе мифологизирует Пушкина - Довлатов одним из первых манифестирует в повести Заповедник вторичный миф о Пушкине. Кроме того, Гоголя и Довлатова сближает то, что оба они - каждый в свое время - явились одновременно не только манифестаторами, но и демифологизаторами пушкинского мифа.

Гоголевские принципы построения образа отражаются при создании характера Михал Иваныча Сорокина: писатель использует те же композиционные приемы, что и Гоголь, рисуя в Мертвых душах сатирические образы помещиков (значимая фамилия; прямая авторская характеристика; описание поселения, хозяйства; описание домашней обстановки, соответствующей характеру хозяина; детальное описание внешнего облика с заострением внимания на какой-либо характерной особенности; речевая характеристика; изображение торга). А в некоторых случаях в Заповеднике наблюдается и текстовая перекличка с гоголевской поэмой, что позволяет интерпретировать образ Михал Иваныча как образ человека, потерявшего человеческую душу.

Используя в одном произведении синтез жанров - автопсихологической повести и анекдота, - автор достигает исповедальности, лиричности, с одной стороны, и сатирического эффекта, едкости - с другой. И в этом довлатовская повесть Заповедник сближается с поэмой Мертвые души, где гармонично переплетаются лирическое и сатирическое начала.

В повести Чемодан (1986) для изображения общей обстановки тотального жизненного абсурда Довлатов использует один из излюбленных гоголевских приемов - введение в повествование большого количества второстепенных персонажей, роль которых не менее, а, возможно, более важна, чем роль главного героя. В повесть Довлатова Чемодан, занимающую всего 120 страниц, вводится столько персонажей второго плана, что их трудно сосчитать. Они не просто создают фон, а являются героями довлатовской России, где абсурд распространен повсеместно и является нормой. Если в Мертвых душах Гоголя побочные характеры ложивлены всяческими оговорками, метафорами, сравнениями и лирическими отступлениями (Набоков В.В. Николай Гоголь // Набоков В.В. Лекции по русской литературе.

СПб., 2010. С. 52.), то в довлатовском Чемодане почти с каждым из таких персонажей связана абсурдная история. В повести раскрываются разные стороны русской действительности советского времени, дающие ее целостную картину: читатель узнает о службе в армии, о жизни чиновников, кэгэбистов, рабочих, журналистов, писателей, артистов, спекулянтов, заключенных.

Показывая реальную действительность во всей ее сложности, автор не остается к ней равнодушным, на что указывают ассоциативные связи произведений Довлатова с произведениями Ревизор и Мертвые души Гоголя.

В з 4 исследуются традиции И.С. Тургенева в прозе Довлатова. Прежде всего, отмечается сходство между сюжетами повести Филиал и тургеневского романа Дым, рассказывающего о кружке эмигрантов, озабоченных будущим России, и содержащего историю любви Литвинова и Ирины, о которой автор хотел написать отдельную повесть. В Филиале тоже отражена жизнь представителей эмиграции, рассуждающих о преобразовании России; есть и любовная история. Обе сюжетные линии довлатовской повести наполнены реминисценциями, отсылающими к Дыму.

В этом романе (задуманном в 1862Ц1863 гг. и напечатанном в 1867 г.) показано критическое отношение Тургенева к политической эмиграции, увлеченной идеями Н.Г. Чернышевского и А.И. Герцена. Тургенев, сомневаясь в великой миссии патриархальной крестьянской общины, в своем романе защищает европейскую цивилизацию. Взгляды автора в романе выражают Потугин, в чьи уста вкладывается положительная программа западников, и Литвинов, который будущее России видит в преодолении пережитков крепостничества с помощью реформ и в постепенном приобщении русского народа к благам цивилизованной Европы. Так в романе Дым отражаются историко-философские и социально-политические дискуссии Тургенева с А.И. Герценом, Н.П. Огаревым и М.А. Бакуниным.

Изображая в Филиале жизнь эмиграции 1970Ц1980-х гг., Довлатов, уже с позиций своего времени, возвращается к вопросам, волновавшим русскую интеллигенцию в течение двух веков: о будущем своей страны, о взаимоотношениях между Россией и Западом, - и вступает в своеобразный диалог с Тургеневым. В повести Филиал писатель доводит американский миф до абсурда и рисует ярко сатирические образы эмигрантов - представителей третьей волны, толкующих о будущем России. Выводы участников общественно-политической секции придуманного Довлатовым симпозиума Новая Россия звучат нелепо: Все единодушно признали, что Запад обречен, ибо утратил традиционные христианские ценности. Все охотно согласились, что Россия - государство будущего, ибо прошлое ее ужасающе, а настоящее туманно. Наконец все дружно решили, что эмиграция - ее достойный филиал (4; 115).

В отличие от Тургенева, Довлатов был твердо убежден, что писатель не должен демонстрировать в художественном произведении свои политические убеждения. В выступлении на международной конференции Литература в эмиграции: третья волна 16 мая 1981 г., опубликованном в газете Новый американец (1981, 24Ц30 мая), Довлатов выступил против стремления литераторов третьей волны любой ценой дезавуировать тоталитарный режим: задача кажется мне ложной для писателя. <Е> Об ужасах советской действительности расскажут публицисты. Историки. Социологи. Задача художника выше и одновременно - скромнее. И задача эта остается неизменной. Подлинный художник глубоко, безбоязненно и непредвзято воссоздает историю человеческого сердца.

История человеческого сердца, раскрывающаяся в повести Филиал, передает глубину переживаний Далматова по отношению к Тасе и наполнена авторским лиризмом. Вместе с темой первой любви в повесть Филиал входит мотив утраченного счастья, которое было близко и возможно. С утратой счастья Далматова не покидают предчувствие беды, ощущение тревоги, абсурдности жизни. Повествование о любви проникнуто иронией, за которой скрываются истинные, глубокие чувства. Раскрывая силу чувств героя, автор ориентируется на особенности тургеневского психологизма, который С.Е. Шаталов (1979) условно назвал фиксированным психологизмом, обогащенным (в поздних произведениях, в частности в Дыме) лэлементами, воспроизводящими непосредственно поток сознания, со всеми присущими ему противоречиями и УзавихрениямиФ. В отличие от Л.Н. Толстого, Тургенев использовал такой способ психологического анализа только по отношению к главному герою. Те же принципы изображения автопсихологического персонажа мы видим в Филиале: самораскрытие героя происходит через внутренний монолог, при этом фиксируются лишь отдельные психические состояния Далматова - эпизоды, рисующие его переживания, быстро меняются, как кадры на экране. Рассказывая об истории любви Далматова к Тасе, Довлатов прибегает к той же схеме, что и Тургенев в повествовании об отношениях между Литвиновым и Ириной (подобный композиционный принцип наблюдается также в тургеневской повести Вешние воды): пишет о том, как герой любуется красотой Таси, воспроизводит поток его романтических переживаний, смену настроений, ассоциаций, показывает раскаяние героя при осознании им трагической развязки отношений. Далматов, как и тургеневские герои, обнаруживает большую склонность к рефлексии, самоанализу.

Изображая эмоциональное состояние главного героя, Тургенев обычно рисует картины природы, которые созвучны этому состоянию. Довлатов, характерной чертой поэтики которого является либо полное отсутствие описаний природы, либо предельно лаконичные описания, с помощью пейзажа фиксирует, как меняется настроение Далматова: Мы погуляли еще немного.

<Е> Солнце, остывая, исчезло за деревьями. <Е> Затем мы снова шли по набережной. В сгущавшихся сумерках река была почти невидима. Но близость ее ощущалась. <Е> Затем она повернулась и ушла. <Е> На улице стало пасмурно. Из-за поворота налетал холодный ветер (4; 42). Я заплывал все дальше, с радостью преодолевая усталость. На душе было спокойно и весело.

Очертания рыболовных судов на горизонте казались плоскими. Приятно было разглядывать их с огромным вниманием. <Е> На берег я вышел с приятным чувством усталости и равнодушия. Тася помахала мне рукой (4; 51Ц52); Мы подъезжали к Ленинграду. Пейзаж за окном становился все более унылым.

Потемневшие от дождя сараи, заборы и выцветшая листва. Щегольские коттеджи. Сосны, яхты - все это осталось позади. И только песок в сандалиях напоминал о море (4; 53Ц54).

Стремясь к лаконизму повествования, Довлатов использует в Филиале принципы тайного психологического анализа, которые были свойственны именно поэтике Тургенева, считавшего: Поэт должен быть психологом, но тайным: он должен знать и чувствовать корни явлений, но представляет только самые явления - в их расцвете или увяданииЕ (из письма к К.Н. Леонтьеву от 03.10.1860.). Например, отрывок из стихотворения О. Мандельштама, повторяющийся в тексте повести дважды: Быть может, прежде губ уже родился шепот, / И в бездревесности кружилися листы, / И те, кому мы посвящаем опыт, / До опыта приобрели черты Е, - помогает выразить амбивалентность чувств и переживаний героя, понять причины ревности и страданий Далматова, который не может простить Тасе ее прошлого, ее опыта, приобретенного до встречи с ним, - осознание опыта для него становится синонимом несвободы.

По силе и искренности чувств автопсихологического героя Филиал можно поставить рядом с тургеневскими повестями о первой любви - Ася, Первая любовь, Вешние воды - и романом Дым. Довлатовское представление о любви как о стихии, не подвластной человеку, также совпадает с тургеневским, и в этом чувствуется отголосок влияния на обоих писателей пессимистической теории А. Шопенгауэра: Тургенев в свое время был приверженцем его философии, Довлатов, по свидетельству А. Арьева, тоже Шопенгауэра читал с вниманием (Арьев А. История рассказчика // Сухих И.

Сергей Довлатов: время, место, судьба. СПб., 1996. С. 8).

Необходимо отметить, что роман Дым оказался востребованным не только в творческом поиске Довлатова. Как показывает исследование И.С. Аюпова (2010), тургеневское восприятие любви как очень Умрачных и жестокихФ аллей сформировало идейно-художественное ядро первого рассказа книги И.А. Бунина УТемные аллеиФ (1938). Кроме того, переклички с романом Дым выявлены И.С. Аюповым в стихотворениях А.А. Блока На железной дороге (1910) и Уже померкла ясность взораЕ (1910) из цикла Через двенадцать лет (1909Ц1910). Таким образом, через Тургенева повесть Филиал оказывается связанной с бунинскими и блоковскими традициями.

В з 5 рассматривается рецепция Достоевского в творчестве Довлатова.

Как явствует из письма к Е.Г. Скульской (переписка 1976Ц1977 гг.), Ф.М. Достоевскому в десятке лучших авторов мировой литературы Довлатов отводил одно из первых мест, причем умел находить и особенно высоко ценил в его произведениях юмор. Любимым произведением Довлатова был рассказ Бобок (1873), в котором наиболее ярко проявляется как амбивалентная природа смеха Достоевского, затрагивающего сиюминутное и вечное, обыденное и фантастическое, плотское и духовное и имеющего глубокий и серьезный философский подтекст, так и мастерство Достоевского в создании парадоксальных ситуаций - неожиданных, непривычных, противоречивых по отношению к общепринятому, традиционному взгляду или здравому смыслу.

Рассказ Бобок, как известно, явился предметом пристального внимания М. Бахтина в монографии Проблемы поэтики Достоевского (1972). И если карнавализация, по мысли М. Бахтина, воздействовала на Достоевского преимущественно как литературно-жанровая традиция, внелитературный источник которой, то есть подлинный карнавал, может быть, даже и не осознавался им со всею отчетливостью, то традиция Достоевского, в свою очередь, отразилась в творчестве Довлатова, в частности, при создании главы Компромисс одиннадцатый повести Компромисс, где описания кладбища и похорон представлены карнавализованными.

Автор показывает, как трагическое событие превращается в трагикомическое: во время похорон происходит подмена покойников, окружающим совершенно безразлично, кто умер, сама церемония превращается в лответственное мероприятие (1; 386). Налицо и карнавальное действо увенчания - развенчания. Похороны Гаспля под именем Ильвеса транслируются в прямом эфире телевидения, а в газете Советская Эстония появляется репортаж с кладбища с использованием соответствующих штампов и клише советского времени: Вся жизнь Хуберта Ильвеса была образцом беззаветного служения делу коммунизма (1; 364), Память о Хуберте Ильвесе будет вечно жить в наших сердцах (1; 365). С другой стороны, выясняется, что Ильвес обладал такими нравственными качествами, что от него отвернулись родные и близкие: лоткровенно говоря, его недолюбливали (1; 386).

С помощью оксюморонных сочетаний Довлатов показывает двойственность происходящего: это одновременно похороны и торжества, участники которых должны скорбеть и лицемерить (1; 367). Сравним: герой рассказа Бобок ходил развлекаться, попал на похороны (Достоевский Ф.М.

Бобок // Достоевский Ф.М. Собр. соч.: в 15 т. СПб., 1994. Т. 12. С. 51. Далее цитируется по этому изданию, страница указана в скобках), заметил, что на кладбище много скорбных лиц, много и притворной скорби, а много и откровенной веселости (с. 51).

К элементам карнавализации, профанирующему и фамильярному отношению к смерти в довлатовском повествовании присоединяется двусмысленная речь рассказчика - похоронная речь, доведенная до гротеска.

Довлатов произносит над могилой незнакомого ему покойника совсем не те слова, которые подготовил, и - происходит фантастическое: герой-рассказчик ощущает себя лежащим в гробу. Примечательно, что текст рассказа Достоевского Бобок отражается в довлатовском тексте наизнанку. Если у Достоевского из гробов слышится смех и разговоры о низменном (автор при этом подробно характеризует голоса мертвецов: брезгливый, визгливый, хохочущий, лиспуганный, дерзкий, сюсюкающий), то у Довлатова далекий голос вещает о смятении души, о нетленном и возвышенном.

Исключительная, парадоксальная ситуация как в рассказе Бобок, так и в Компромиссе одиннадцатом выполняет чисто идейную функцию. Геройповествователь Достоевского, пораженный нравственной вонью, дает заключительную оценку: Разврат в таком месте, разврат последних упований, разврат дряблых и гниющих трупов и - даже не щадя последних мгновений сознания! Им даны, подарены эти мгновения иЕ А главноеЕ в таком месте! Нет, этого я не могу допуститьЕ (с. 64). Герой Довлатова после похорон человека, который, разминувшись с именем, казался вещью (1; 386), понимает, что в открывшемся мире не было перспективы. ЕГармонию выдумали поэты, желая тронуть людские сердцаЕ (1; 387).

Выявление элементов карнавализации в произведениях Довлатова дает возможность расширить представление о природе довлатовского смеха.

Исследователи нередко относят прозу Довлатова к философскоюмористической, создатель которой, осознавая несовершенство мира, вовсе не отвергает его, поскольку главной антитезой эмоционально-оценочному отрицающему пафосу сатиры является юмористическое приятие мира и человека. Однако карнавальный смех, который был присущ Довлатову, шедшему от традиции Гоголя и Достоевского, принципиально иного свойства:

по мысли М. Бахтина (1972), такой смех в первую очередь направлен на высшее - на смену властей и правд, смену миропорядков.

Рецепция Достоевского отчетливо проявляется в повести Довлатова Зона (1982). Текстуальный анализ позволяет сделать вывод, что эпизоды Зоны, ранние варианты которых Довлатов писал после демобилизации из ВОХРы, в 1965Ц1968 гг., содержат отсылки к произведениям А.И. Солженицына и В.Т. Шаламова, но в большей степени перекликаются с повестью Ф.М. Достоевского Записки из Мертвого дома (1861).

Перекличка наблюдается, прежде всего, в жанровом соответствии и в заглавиях произведений. У Достоевского повесть названа Записки из Мертвого дома, у Довлатова повесть Зона имеет подзаголовок: Записки надзирателя. Источниками записок и для Достоевского, проведшего четыре года на каторге (1850Ц1854), и для Довлатова послужил реальный жизненный опыт. И, хотя Записки Достоевского принадлежат острожнику, а Записки Довлатова - стражнику, между главными героями обоих авторов отмечается сходство: Горянчиков был встречен каторжниками с ненавистью - как дворянин, Алиханов же среди охранников и зеков чувствовал себя как линостранец (2; 25).

В тюремных повестях Достоевского и Довлатова наблюдается множество сюжетных соответствий. Параллели отмечаются между главой Представление у Достоевского и Представлением Довлатова (рассказом, написанным после выхода первого издания Зоны, в 1984 г., и позднее вошедшим в Зону), а также во фрагментах, рассказывающих о пьянстве в местах заключения во время праздников - Рождества в повести Достоевского и Нового года - у Довлатова. А в примыкающей к Зоне главе Офицерский ремень из повести Чемодан развивается один из сюжетов произведения Достоевского - о том, как заключенные симулируют сумасшествие, чтобы избежать наказания или выйти на волю.

Однако важнее аллюзий на произведение Достоевского является то, что в Зоне автор придерживается философской концепции своего предшественника о двойственной природе человеческой личности, которая особенно четко была представлена в повести Достоевского Записки из подполья (1864). В Записках из Мертвого дома у Достоевского звучит мысль, что на воле и в тюрьме люди по своей натуре одинаковы. Отражение этой концепции находим у Довлатова: Я обнаружил поразительное сходство между лагерем и волей. Между заключенными и надзирателями. <Е> По обе стороны запретки расстилался единыйЕ мир (2; 46); Одни и те же люди выказывают равную способность к злодеянию и добродетели. <Е> Человек способен на все - дурное и хорошее (2; 74). Философия о противоборстве в человеке двух противоположных начал находит у Довлатова художественное воплощение в обращении к теме двойничества, являвшейся одной из основных в творчестве Достоевского. Проблема двойничества в произведениях обоих авторов выражается в нескольких аспектах: философско-психологическом (проблема личности с разорванным сознанием), поэтическом (проблема сопоставления и противопоставления героев, реализующаяся через композиционный прием полярности как доминанты создания художественного мира), мифопоэтическом.

Механизм моделирования внутреннего мира человеческой личности, испытывающей раздвоение сознания, проявляется в изображении образа лирического героя, который связывает между собой все фрагменты Зоны.

Борис Алиханов - личность сложная, двойственная. Довлатов пишет о нем то в третьем лице, давая ему прямую авторскую оценку: Борис добросовестно выполнял свои обязанности, лего считали хладнокровным и мужественным, лон был чужим для всех (2; 25), лон был хорошим надзирателем, в казарме его уважали (2; 26), - то предоставляет Алиханову роль героя-повествователя, черты которого проявляются через самооценку, внутренний диалог, речь, поступки. Автор показывает, как происходит раздвоение сознания Алиханова, что помогает ему выжить в зоне: Не важно, что происходит кругом. Важно, как мы себя при этом чувствуем. <Е> Я чувствовал себя лучше, нежели можно было предполагать. У меня началось раздвоение личности. Жизнь превратилась в сюжетЕ Мое сознание вышло из привычной оболочки. Я начал думать о себе в третьем лице. <Е> Фактически я уже писал. Моя литература стала дополнением к жизни (2; 23Ц24). Кроме того, пародирующим двойником Бориса Алиханова становится зек Борис Купцов. Купцов привлекает Алиханова наличием в нем невероятной внутренней свободы, которая позволяет ему жить по своим собственным законам. Позиция героя-бунтаря становится для Алиханова тождественной его собственной позиции: Я начинал о чем-то догадываться. Вернее - ощущать, что этот последний законник усть-вымского лагпункта - мой двойник. Что рецидивист КупцовЕ мне дорог и необходим.

Что он - дороже солдатского товарищества, поглотившего жалкие крохи моего идеализма. Что мы - одно. Потому что так ненавидеть можно одного себя (2;

61). С образом Купцова связана в повести и прямая отсылка к роману Преступление и наказание.

Обращаясь в Зоне к проблеме двойничества, Довлатов выстраивает свое произведение так, что его композиционной основой становится чередование фрагментов, иллюстрирующих концепцию о двойственности натуры человека независимо от его социального положения. Автор показывает, что вохровцы, призванные поддерживать проявление законности в лагере, сами нередко нарушают нормы нравственности. Оценивая поведение охранников после новогодней попойки, Алиханов говорит им: Всякую падаль охраняем!..

Сами хуже зеков!.. Что, не так?!. (2; 31). А листаскавшийся по этапам (2; 107) шестидесятилетний уголовник Макеев способен на сильное романтическое чувство. Он полюбил учительницу Изольду Щукину, видя ее только издалека - на крыльце сельской школы, расположенной в двух километрах от лагеря.

Макеев изобразил на стене барака ромашку величиной с паровозное колесо и каждый вечер стирал тряпкой один из лепестков (2; 108), словно гадая:

юбит - не любит. Его любовь вызывала у заключенных не насмешку, а глубокое сочувствие.

Мотив двойничества проявляется уже в раннем рассказе Довлатова Человек, которого не было и одноименной пьесе, где интрига развертывается вокруг героев-близнецов. Этим произведениям присущ скрытый мифообрядовый каркас (Ю.М. Лотман): изменение имени (типичная деталь мифологического перевоплощения), вхождение в закрытое пространство (сундук), которое эквивалентно смерти, и выхождение из него (воскресениерождение). Культурный код близнечных мифов реализуется и в Зоне, где отождествляются и изображаются двумя ипостасями одного мира лагерь и воля. Это сходство доводится до абсурда во фрагментах, рассказывающих о постановке спектакля к 60-летию советской власти, когда зеки перевоплощаются в вождей революции и оказываются их близнецами.

Таким образом, в повести Зона, где автор пишет: Подлинный художник, опираясь на традицию, развивает черты личного своеобразияЕ (2;

88), - Довлатов выступает как прямой наследник традиций Достоевского.

В з 6 проводятся параллели между творчеством Довлатова и Чехова.

Ориентированный на художественный опыт Пушкина, Довлатов увидел в Чехове пушкинского преемника, важнейшим принципом художественности которого был принцип объективной формы повествования, рождавшейся с помощью лаконизма изображения и беспристрастности писателя. Сближает Довлатова с Чеховым сходная коммуникативная стратегия, опиравшаяся на прием двойного освещения, двойной рефлексии (В.Л. Паркачева):

повествование, объединяющее контрастирующие элементы, свободно от комментариев автора и заданной ценностной парадигмы, и читатель имеет право выбрать собственную систему координат.

Наблюдения исследователей о полископичности чеховского повествования, которое лотображает различные точки зрения и представляет их не только в открытом скрещении, но стремится высветить относительность, неустойчивость, внутреннюю противоречивость каждой из них: лавтор не допускает безусловного доминирования какой-либо точки зрения в повествовании, что придает им относительный характер (Паркачева В.Л.

Проза А.П. Чехова 1888Ц1904 годов: проблема парадоксальности авторского мышления: дис. Е канд. филол. наук. М., 2005. С. 161), - справедливы и по отношению к довлатовскому повествованию. Так, пространство Пушкинского заповедника можно рассматривать с разных точек зрения, что находит подтверждение в словах самого Довлатова из его письма к И. Ефимову от 20.07.1983: это - заповедник, Россия, деревняЕ скотский хутор.

Объективность довлатовского повествования заключается в соединении этих противоречивых и относительных точек зрения. Заглавие повести, таким образом, как у Чехова заглавие пьесы Вишневый сад, приобретает многозначность, на что обращали внимание литературоведы. Н. Анастасьев (1995), например, отмечает в слове заповедник такое значение: это собственная душа автора, внутренний мир - суверенное пространство, готовое отстаивать себя от любых покушений извне; Т. Скрябина (2003) расшифровывает его как клетка для гения, заповедник человеческих нравов.

Двойное освещение, как одна из основных черт поэтики Довлатова, идущего за Чеховым, характерно и для повести Филиал. Показывая положительные стороны американской жизни, автор видит в ней и проявления абсурда, показывая, что Америка для советских эмигрантов - это филиал СССР.

Эмиграция характеризуется тоже неоднозначно: то как филиал будущей России (4; 69), то как достойный филиал (4;.115) России современной.

Многозначность и многослойность текста Довлатова вытекает из интертекстуальности и связанной с ней ассоциативности, требующей от читателя огромной внутренней работы по додумыванию. Как чеховские герои, довлатовские персонажи существуют в постоянном становлении, они многолики и многогранны. Подобно тому как герои Чехова соотносят себя с авторами и героями мировой литературы главный герой Заповедника Алиханов соотносится с писателями - Пушкиным, Бродским и самим Довлатовым, - а также литературным персонажем Лермонтова - Печориным.

итературные цитаты и реминисценции как в драматургии Чехова, так и в прозе Довлатова предвосхищают, подтверждают или оспаривают события и поведение героев. Так, сцена радушной, на первый взгляд, встречи Бориса Алиханова с Леней Гурьяновым (Заповедник) предсказывает их дальнейшие отношения, поскольку напоминает встречу Печорина с Грушницким из лермонтовской главы Княжна Мери, закончившейся дуэлью между героями.

А диалог между Алихановым и экскурсоводом Натэллой, включающий ее реплику: А вы человек опасный (2; 189), - отсылает сразу к двум произведениям - к Герою нашего времени М.Ю. Лермонтова и к Каменному гостю А.С. Пушкина. Наблюдения свидетельствуют, что отсылки к тексту Каменного гостя из Маленьких трагедий встречаются в повести тогда, когда автор раскрывает взаимоотношения Алиханова с женщинами и напоминает об ответственности за непостоянство этих отношений со стороны главного героя. Сравнение диалога Алиханова и Натэллы с диалогом Печорина и Мэри показывает, что самооценка автопсихологического героя не совпадает с оценкой его окружающими. Так через интертекст формируется подтекст, что было характерно и для творчества Чехова. Инсценировки по прозе Довлатова наглядно выявляют такие элементы его поэтики, как ассоциативность и многосмысленность, и позволяют сделать вывод, что Довлатов-прозаик унаследовал особенности чеховской драматургической системы, заключающиеся в трансформации смыслов и оценок, в обилии литературных источников, к которым прибегает автор, чтобы показать процесс создания характеров прямо на наших глазах.

Сознательная работа Довлатова над проблемой преобразования всего корпуса прозаических произведений в сверхтекстовое единство тоже сближает писателя со своим предшественником. Связи, существующие между довлатовскими произведениями, эксплицируются при помощи сквозных героев, сохраняющих в разных произведениях единство психологических характеристик, и при помощи многоуровневой системы повторов и текстовых перекличек. Автоинтертекстуальность (термин Н. Фатеевой), свойственная творчеству Довлатова, позволяет говорить об интертекстуальных связях его прозы с прозой Чехова, использовавшего принцип ситуативного варьирования ряда главных идей, мотивов, ситуаций и персонажей (Сухих И.Н. Проблемы поэтики Чехова. СПб., 2007. С. 110).

В з 7 определяется близость эстетической позиции Довлатова и поэтов Серебряного века, раскрываются интертекстуальные связи его произведений с произведениями А. Блока, О. Мандельштама, А. Ахматовой. Поэтысимволисты (прежде всего, А. Блок) и акмеисты (Н. Гумилев, О. Мандельштам), опиравшиеся на ассоциативную природу слова и стремившиеся к преодолению хаоса через категорию эстетического, оказываются наиболее близкими С. Довлатову представителями литературной традиции начала ХХ века. Цитируя в Заповеднике произведения А. Блока, О. Мандельштама, А. Ахматовой, Довлатов формирует свой образ традиции в литературе, концептирует свое представление о непрерывности литературного процесса, осуществляет перевод эстетических проблем в этические (Вейсман И.З. Ленинградский текст Сергея Довлатова: автореф. дис. Е канд.

филол. наук. Саратов, 2005. С. 17). Так, обращаясь к творчеству А. Блока, писатель не только использует точные и парафразированные цитаты из его произведений, но и подражает блоковскому дерзкому стремлению превратить заданное традицией в УмифыФ собственного творчества (Минц З.Г. Блок и Пушкин // Минц З.Г. Александр Блок и русские писатели. СПб., 2000. С. 166).

Довлатовский миф о Пушкине является эстетическим опровержением идеологизированного официального мифа. Довлатов пытается преодолеть хаос (лсамое ужасное - хаос) (2; 216), который царит на всем пространстве Заповедника, с помощью искусства слова, используя иронический принцип повествования, пушкинские начала - художественные приемы, выработанные Пушкиным в процессе написания прозаических произведений, - и элементы языковой игры. Примечательно, что именно Блоку принадлежат мысли об искусстве как условной гармонизации жизненного хаоса: Искусство есть только космос - творческий дух, оформливающий хаосЕ (Блок А.А.

Письма // Блок А.А Собр. соч.: в 6 т. Л., 1983. Т. 6. С. 171); (Хорошим художником я признаю лишь того, кто из данного хаосаЕ творит космос (Блок А.А. Из дневников и записных книжек // Там же. Т. 5. С. 136). При создании собственного мифа о Пушкине первостепенное значение для Довлатова так же, как и для Блока конца 1900-х - начала 1910-х гг., имеет попытка проникнуть в глубинные принципы организации пушкинского текста.

Таким образом, пушкинские начала в повести Заповедник выступают знаком и блоковской традиции.

Удивительным образом перекликаются размышления Пушкина - Блока - Довлатова о назначении своего творчества. Похищенные у стихии и приведенные в гармонию звуки, внесенные в мир, сами начинают творить свое дело. УСлова поэта суть уже его делаФ. Они проявляют неожиданное могущество: они испытывают человеческие сердца и производят какой-то отбор в грудах человеческого шлакаЕ (Блок А.А. О назначении поэта // Там же. Т. 4. С. 414) - в высказывании Блока закавычены слова Пушкина. Эта же парафразированная цитата используется в Заповеднике: Жить невозможно.

Надо либо жить, либо писать. Либо слово, либо дело. Но твое дело - слово (2;

183).

Размышления Довлатова о невозможности для писателя жить без родного языка: на чужом языке мы теряем восемьдесят процентов своей личностиЕ утрачиваем способность шутить, иронизировать (2; 236), - созвучны мыслям его любимого поэта - О. Мандельштама, который в статье О природе слова писал: Отлучение от языка равносильно для нас отлучению от истории (Мандельштам О.Э. О природе слова // Мандельштам О.Э. Слово и культура:

статьи. М., 1987. С. 60). Примечательно, что фамилия Мандельштама в довлатовской повести встречается на одной странице с рассуждениями автора о назначении слов, о необходимости умелого использования их писателями.

Довлатов с горечью говорит о том, что из-под пера некоторых современных ему литераторов появляются словаЕ неосязаемые, как тень от пустой бутылки (2; 182). Через статью Мандельштама повесть Заповедник оказывается связанной с одним из самых любимых стихотворений Довлатова - гумилевским Словом: впервые статья вышла в Харькове в 1922 г. с цитатой из Н. Гумилева на обложке: Но забыли мы, что осиянно / Только слово средь земных тревог / И в Евангелии от Иоанна / Сказано, что Слово - это Бог. / Мы ему поставили пределом / Скудные пределы естества, / И, как пчелы в улье опустелом, / Дурно пахнут мертвые слова. Именно в статье О природе слова О. Мандельштам ставит проблему сохранения преемственности в русской литературе и указывает, что критерием единства литературы данного народаЕ может быть признан только язык народа. Таким образом, в подтексте повести Заповедник звучит мысль о приверженности ее автора лучшим традициям русской литературы, о его ориентации на живое слово.

Из поэтов Серебряного века наиболее часто Довлатов цитирует А. Блока.

С ним он вступает в перекличку и в повести Чемодан, основной мотив которой - абсурдность жизни в Советском Союзе. Эпиграф, предпосланный к повести: ЕНо и такой, моя Россия, / ты всех краев дороже мне (3; 287), - говорит о том, что, кроме горечи, связанной с осознанием абсурдности русской жизни, автор и его автопсихологический герой испытывали к этой жизни и чувство любви, поскольку последние строки блоковского стихотворения Грешить бесстыдно, непробудноЕ (1914), входящего в цикл Родина, отсылают читателя к теме всего стихотворения - изображению противоречивого образа России, вызывающей у лирического героя не менее противоречивые чувства. Обращение Довлатова к текстам поэтов Серебряного века дает возможность читателям не только читать между строк и глубже понимать смысл изображаемого, но и испытывать при установлении некоей глубинной соотнесенности между всеми текстами, расшифровывающими данный, эстетическое удовольствие.

В з 8 раскрывается роль антропонимов в ономастической системе довлатовской прозы. Устанавливается, что в творчестве Довлатова наблюдаются традиционные для русской классической литературы способы именования литературных героев: 1) прием перемены букв в именах прототипов (использовали А.С. Грибоедов, Ф.М. Достоевский, Л.Н. Толстой);

2) семантические ассоциации, что было характерно для Л.Н. Толстого;

3) использование значащих, говорящих фамилий (традиция, идущая от классицизма и свойственная А.С. Грибоедову, Н.В. Гоголю, М.Е. СалтыковуЩедрину, Ф.М. Достоевскому, А.П. Чехову). Говорящие фамилии маркируют негативное отношение к ним автора или задают определенный круг ассоциаций, выявляющих различные грани характеров героев. Подобные функции выполняют говорящие фамилии и в творчестве Довлатова. В ранней сентиментальной повести Иная жизнь действуют собкор Известий Дебоширин, советский филолог Красноперов. Говорящими являются фамилии многих персонажей повести Чемодан: генерал Филоненко, зав.

редакционным отделом пропаганды Безуглов, дворничиха Брыкина, потомок знаменитого Левши - русский умелец Евгений Эдуардович Холидей (Приличный двубортный костюм), Осип Лихачев, Виктор Цыпин, скульптор Чудновский (Номенклатурные полуботинки).

Нередко на фамилии героя строится игра слов. Например, в раннем довлатовском рассказе Победители имена и фамилии иностранных корреспондентов образуются путем расчленения иноязычных корней: Гарри Зонт и Билли Ярд (1; 55). В комментарии к роману Преступление и наказание С.В. Белов (1985) указывает на сходный прием у Достоевского, который обыгрывает фамилию квартирной хозяйки Мармеладовых - Липпевехзель, составляя нелепое сочетание из двух немецких слов, в переводе на русский язык обозначающих губа и вексель.

В ономастической системе художественных произведений Довлатова антропонимы несут большую смысловую нагрузку: обладая богатством и разнообразием ассоциативных связей, они указывают на субъективное отношение автора к изображаемым лицам, а также выполняют эстетическую функцию. Кроме того, имена собственные (например, Хамраев, Изольда Щукина в Зоне), вступают в интертекстуальные отношения, формируя подтекст.

Глава третья Диалог С. Довлатова с писателями-современниками иллюстрирует диалогичность довлатовских контекстов, раскрывает интертекстуальные связи произведений Довлатова с произведениями современных авторов.

В з 1 прослеживаются параллели между повестью Довлатова Филиал и романом А. Битова Улетающий Монахов, которые сближаются между собой общей ключевой проблемой: первая любовь и ее значение в жизни главного героя, находящегося в постоянно рефлексирующем состоянии. Сходство наблюдается также в истории создания и в связанной с ней фрагментарностью композиции (в более общем смысле - с нарративной авторской стратегией), а также в приращении смысла за счет интертекстуальной насыщенности произведений обоих писателей. Над романом-пунктиром (так определяет жанр своего произведения автор) А. Битов работал более двадцати лет (1960Ц1966, 1972, 1979, 1982), объединяя в единое целое отдельные рассказы и повести. В законченную в ноябре 1987 г. и завершившую творчество Довлатова повесть Филиал, тоже написанную пунктиром, включены фрагменты из романа Один на ринге, посвященного первой любви и писавшегося в Таллинне в 1972Ц1975 гг.

Значительное число текстовых перекличек отмечается между фрагментами довлатовской повести Филиал, в которых первая любовь Далматова показана через призму его воспоминаний, и повестью Битова Сад, опубликованной в 1966 г. и позднее вошедшей в роман Улетающий Монахов.

Обе повести - и Сад Битова, и Филиал Довлатова - отражают трагичность чувства главного героя к своей возлюбленной. Переклички Филиала, с одной стороны, с тургеневскими произведениями о первой любви, с другой стороны - с романом Битова Улетающий Монахов, который также соотносится с повестями Тургенева Ася и Первая любовь и в главе Лестница которого отношение к любимой женщине возводится в ранг важнейших духовных проблем, вносят в довлатовскую повесть дополнительную семантику.

В з 2 осуществляется анализ повести Довлатова Филиал как части Американского текста русской литературы, который берет свое начало с Американских дневников и писем (1811Ц1813) П. Свиньина, одним из первых высказавшего мысль о сходстве России и США. Утопическая идея о слиянии двух стран и двух культур содержалась во многих произведениях русских авторов XIX - XX вв. - от Чернышевского до Набокова. Но чаще Россия и Америка, их культура и образ жизни противопоставлялись, что было обусловлено стремлением каждой из двух держав иметь перед собой лобраз Другого, выполняющего свою роль в игре сил и значений, которые определяют ее восприятие себя (Эткинд А. Толкование путешествий. Россия и Америка в травелогах и интертекстах. М., 2001. С. 7).

В ранний советский период Америка оказалась в центре травелогов С. Есенина, В. Маяковского, Б. Пильняка, И. Ильфа и Е. Петрова, М. Шагинян.

В 1960Ц1970-е гг. образ Америки отражается в путевых заметках В. Некрасова По обе стороны океана (1967), в очерке В. Аксенова Круглые сутки нонстоп (Новый мир, 1976, № 8), в которых авторы откровенно восхищались жизнью в США. Новым этапом бытования мифа об Америке в русскоязычной литературе стали 1980-е годы - период изучения американской действительности писателями третьей волны лизнутри. П. Вайль и А. Генис одними из первых коснулись в своих эссе Потерянный рай. Эмиграция:

попытки автопортрета (книга была издана в Америке в 1983 г.) и Американа (книга вышла в России в 1991 г.) проблемы, заключавшейся в необходимости отделить реальную Америку от американского мифа.

В своей книге В поисках грустного бэби (1984Ц1985), изданной в конце 1987 г. за границей одновременно на русском и английском языках, В. Аксенов, ставший к тому времени эмигрантом, тоже пытается показать Америку без пристрастий и односторонности. Однако в книге Американская кириллица (2004) В. Аксенов стремится убедить читателей, что американская среда способствует созданию современных русских романов и что Америка вдохновляет писателя на творчество. Довлатов же в повести Филиал с помощью иронического принципа повествования предпринимает попытку демифологизации мифа об Америке как о земном рае, в том числе для писателя.

В повести Довлатова Филиал мысль о том, что Америка не является филиалом рая на земле, а больше напоминает филиал России, что американская жизнь так же абсурдна, как и советская, выражена достаточно четко. Автор приходит к следующему убеждению: где бы ни жил человек - в России или в Америке, - он везде сталкивается с абсурдной действительностью, недаром в интервью Д. Глэду писатель заявляет, что лощущение надвигающегося абсурда, когда безумие становится более или менее нормальным явлением (Глэд Д.

Беседы в изгнании. Русское литературное зарубежье. М., 1991. С. 93), связано не с местом, а со временем. Само слово филиал по отношению к Америке появляется у Довлатова уже в 1983 г. в Последней колонке Марша одиноких, повествующей о довлатовском опыте работы в качестве главного редактора газеты Новый американец, когда он столкнулся в Америке с вредоносной ординарностью, выступавшей под маской безграничного антикоммунизма (2; 488) и помешавшей изданию демократической газеты:

Америка - не филиал земного рая. И это - мое главное открытие на ЗападеЕ (2; 487). Мысль Довлатова о том, что из Америки можно бежать только на Луну (Довлатов С. Речь без поводаЕ или Колонки редактора. М., 2006. С. 58), - это продолжение герценовской мысли, выраженной в книге С того берега, о невозможности реализации каких-либо утопий не только на родине, но и за океаном: наша жизнь - постоянное бегство от себяЕ (Герцен А.И. С того берега // Герцен А.И. Собр. соч.: в 30 т. М., 1955. Т. 6. С. 20), но бежать в поисках совершенного мира и гармонии некуда В противовес американскому мифу писатель выстраивает миф о вечности и святости первой любви. Как всегда в мифе, мир разделен на две сферы:

сакральную (священную) и профанную (реальную). В реальной жизни все абсурдно: необычные Тасины наряды, ее капризы, участие в политическом эксперименте - символических выборах лидера партийной оппозиции. Но чувство любви Далматова к Тасе, пронесенное через всю жизнь, остается святым и светлым, о чем свидетельствует его признание: Я тебя люблю (4;

128). Чувство Далматова к Анастасии Мелешко - любовь до роковой черты (4; 128) - противостоит в Филиале миру абсурда.

В з 3 Довлатов представлен как один из самых значительных летописцев третьей волны русской эмиграции. Так, обращение к текстам произведений Довлатова выполняет конструктивную, текстопорождающую функцию в романе А. Гладилина Меня убил скотина Пелл (1991).

А. Гладилин, посвящая свой роман памяти русских писателей, которые умерли в эмиграции, вступает в диалог, прежде всего, с Довлатовым и наполняет повествование аллюзиями и реминисценциями, отсылающими к некоторым фактам жизни Довлатова, к его выступлениям, публицистике и художественному творчеству. В романе отчетливо звучит мысль о трагичности жизни русского писателя в эмиграции. Если Довлатов представлял себе эмиграцию как смерть русского писателя вдали от родной страны и русскоязычных читателей, то А. Гладилин приводит своего героя не просто к писательской смерти, а к смерти физической - к самоубийству, на которое Говоров решился после неожиданного и несправедливого увольнения из парижского бюро радио Свобода.

В 2004 г. к литературному диалогу между Довлатовым и А. Гладилиным подключился В. Аксенов, издавший тексты своих выступлений на радио Свобода в книге Десятилетие клеветы (радиодневник писателя). И хотя, говоря о замысле своего произведения, В. Аксенов ссылается на Дневник писателя Достоевского, нельзя забывать о том, что повесть Довлатова Филиал была создана в форме записок писателя-радиожурналиста гораздо раньше, чем аксеновский радиодневник, а повесть Заповедник затрагивает те же вопросы, к которым обращается В. Аксенов, в частности, о путях развития литературы в СССР.

Таким образом, для некоторых писателей третьей волны именно Довлатов выступает в роли сильного автора, а его произведения - в роли сильных произведений, тексты которых становятся источниками интертекстуальных заимствований.

В з 4 исследуется проявление довлатовской традиции в мемуарных произведениях о Довлатове. Такая особенность довлатовской стилистики и поэтики, как интертекстуальность, является настолько яркой, что, несомненно, осознается авторами воспоминаний о Довлатове, которые, в свою очередь, тоже используют прием интертекстуализации, что проявляется нередко уже в заглавиях произведений. Заглавия многих мемуаров: И. Сабило Человек, которого не было. Заметки о С. Довлатове (1996), Е. Рейна Мне скучно без Довлатова. Новые сцены из жизни московской богемы (1997), А. Пекуровской Когда случилось петь С.Д. и мне. Сергей Довлатов глазами первой жены (2001), В. Соловьева, Е. Клепиковой Довлатов вверх ногами. Трагедия веселого человека (2001), В. Алейникова Довлатов и другие (2005), Л. Штерн Довлатов - добрый мой приятель (2005), - не только указывают на основной объект воспоминаний, но и при помощи введенной цитаты устанавливают межтекстовые связи с произведениями Довлатова или других авторов, приобретая многозначность.

Интертекст в заглавиях воспоминаний о Довлатове выполняет, прежде всего, текстопорождающую функцию и функцию введения мемуарных текстов в широкий культурно-литературный контекст. В воспоминаниях Е. Рейна Мне скучно без Довлатова дается картина духовной жизни целого поколения, автор рассказывает в стихах и прозе о себе, о своих друзьях и близких. Довлатову посвящается не более десяти из трехсот страниц мемуаров. Однако построение книги тщательно продумано, причем именно заглавие является ее композиционной доминантой. Довлатовский образ становится сквозным - к нему автор обращается на страницах своей книги неоднократно. Свои воспоминания он строит с помощью аллюзий на произведения Довлатова.

Особенно сложные отношения между заглавием мемуаров и их содержанием возникают в автобиографическом произведении А. Пекуровской.

В предисловии, помещенном на суперобложке книги, автор обращает внимание читателей на листоки названия, указывая, что название Когда случилось петь С.Д. и мне рифмуется со строчкой Когда случилось петь ДездемонеЕ - из любимого Довлатовым стихотворения Б.Л. Пастернака. Рассказывая о своей личной жизни и жизни Довлатова, его первая жена А. Пекуровская, по мнению автора предисловия В. Попова, старается раскрыть секрет, лиз какого сора появляются произведения гениев. В. Попов считает, что книга А. Пекуровской - это ФвыстреФ, который, как в известной новелле Пушкина, долго откладывался (Попов В. Ответный выстрел // Пекуровская А. Когда случилось петь С.Д. и мне. Довлатов глазами первой жены. СПб., 2001. С. 7), в ответ на довлатовскую повесть Филиал, в которой, как пишет уже А. Пекуровская, своенравный, нелепый и бессмысленный персонажЕ по имени ТасяЕ писался с меня (Там же. С. 29).

Действительно, книга воспоминаний А. Пекуровской Когда случилось петь С.Д. и мне перекликается с повестью Довлатова Филиал. Но нельзя расценивать это автобиографическое произведение только в качестве ответного выстрела. Во-первых, по той причине, что автор пытается разобраться в собственной судьбе, связанной с судьбой Довлатова - такой, с ее точки зрения, неоднозначной личности, в которой сочетались талант к мифотворчеству, театральность поведения, стремление мистифицировать события, гениальность.

О субъективном характере мемуаров, об искажении в них достоверности фактов говорит сама А. Пекуровская. Во-вторых, именно заглавие мемуаров, на происхождение которого автор специально обращает внимание, дает ключ к пониманию того, что А. Пекуровская предстает перед читателями не как героиня мстящая, а как героиня трагическая.

Из интертекстуальности заглавий вытекает их многосмысленность и связанная с ней неоднозначная интерпретация самих произведений. Кроме того, использование уже в самих названиях воспоминаний интертекстуальных связей с произведениями Довлатова и с произведениями известных русских поэтов и писателей XIX - XX веков становится своеобразной формой манифестации довлатовского мифа.

В з 5 иллюстрируется положение о драматургичности прозы Довлатова, анализируются трактовки довлатовских произведений современными сценаристами и постановщиками. В 1992 г. по рассказам Довлатова были созданы художественные фильмы: По прямой (реж. С. Члиянц) и Комедия строгого режима (реж. В. Студенников и М. Григорьев). Инсценированы почти все произведения писателя, хотя сам Довлатов вряд ли предназначал их для сцены. В Москве в МХТе им. А.П. Чехова с 1994 г. идет спектакль Новый американец (по мотивам повестей Зона, Заповедник, Филиал и Записных книжек), в театре им. Моссовета с 1998 г. - спектакль Заповедник, в театре Сфера с 1998 г.Ц Не любовь, а судьбаЕ (Заповедник). В мае 2010 г. в Театре-студии под руководством О. Табакова состоялась премьера спектакля Wonderland-80 (по повести Заповедник с незначительными вкраплениями из сказок г-на Льюиса Кэрролла, как отмечено в программе).

В Санкт-Петербурге в театре Вл. Малыщицкого был поставлен спектакль Заповедник (1993). В театре Сатиры на Васильевском - Играем Довлатова (2003). В 2009 г. премьерой спектакля Заповедник открыл свой новый сезон театр им. Ленсовета. В 2011 г. в центре реализации творческих проектов Адмиралтейский театра За Черной речкой был показан спектакль Довлатов. Пять углов, в котором использованы стихи и письма писателя, фрагменты повестей Чемодан и Наши. Пьесы по произведениям Довлатова ставят в театрах Выборга, Новосибирска, Киева, Таллинна, Еревана.

Проза Довлатова близка драматическим жанрам сознательным стремлением автора избежать однозначных оценок и характеристик своих героев, прямого анализа изображаемого, т.е. тяготением к объективному повествованию. Внешнее сходство прозаического текста произведений Довлатова с текстом драматургическим, т.е. краткость слова повествователя и преимущественно диалогическая структура нарратива - это вторая существенная черта, позволяющая довлатовской прозе жить на сцене. Третья особенность довлатовской прозы, сближающая ее с драмой, - монтажное сцепление фрагментов текста, за счет чего он без труда разбивается на сцены.

Принцип членения прозаических произведений на микроновеллы позволяет монтировать в одно целое отрывки из разных произведений Довлатова - такой монтаж наблюдается в пьесе А. Марьямова Новый американец.

Одно и то же довлатовское произведение в разных сценических толкованиях может восприниматься то как комедия, то как трагедия. Так, спектакль Не любовь, а судьбаЕ, поставленный в театре Сфера, - лирическая комедия со счастливым концом. Пьеса Новый американец А. Марьямова иллюстрирует мысль Довлатова о том, что абсурдна не только жизнь в СССР - абсурден весь мир, и, несмотря на комизм эпизодов из Зоны, наполнена пессимизмом. Спектакль Wonderland-80 К. Богомолова тоже не настраивает зрителей на оптимистический лад. Проза Довлатова, за счет существования в ней подтекста, предоставляет возможности для различной ее интерпретации.

В Заключении диссертации подводятся итоги проведенного исследования, формулируются основные выводы.

Основное содержание диссертации отражено в публикациях I. Монографии:

1. Доброзракова Г. А. Мифы Довлатова и мифы о Довлатове : Проблемы морфологии и стилистики: монография. - Самара : ПГУТИ, 2008. - 216 с.

2. Доброзракова Г. А. Сергей Довлатов : диалог с классиками и современниками : монография. - Самара : ИНУЛ ПГУТИ, 2011. - 262 с.

II. Статьи, опубликованные в изданиях, рекомендованных ВАК:

3. Доброзракова Г. А. Гоголевские традиции в повести С. Довлатова Заповедник // Вестник СГЭУ. - Самара : СГЭУ. - 2006. - № 2. - С. 367Ц372.

4. Доброзракова Г. А. Творчество С. Довлатова в контексте традиций русской литературы. (Обзор исследований) // Известия Самарского научного центра РАН. - Самара, 2009. - Т. 11, № 4 (6). - С. 1533Ц1541.

5. Доброзракова Г. А. Путь Сергея Довлатова к прозе // Мир науки, культуры, образования. - 2010. - № 4 (23). II часть. - С. 80Ц84.

6. Доброзракова Г. А. Тургеневские традиции в повести С. Довлатова Филиал // Русская словесность. - 2010. - № 6. - С. 42Ц47.

7. Доброзракова Г. А. Интертекстуальные связи повести С. Довлатова Чемодан с произведениями русской литературы XIX - XX веков // Известия Саратовского университета. Новая серия - Саратов, 2011. - Т. 11.Ц Серия : Филология. Журналистика, вып. 1. - С. 77Ц80.

8. Доброзракова Г. А. Чехов в прозе Сергея Довлатова // Известия Самарского научного центра РАН. - Самара, 2011. - Т. 13, № 2 (2). - С. 407Ц412.

9. Доброзракова Г. А. Лермонтовский код автопсихологической прозы С. Довлатова // Вестник РГГУ. Серия Филологические науки.

итературоведение и фольклористика. - М., 2011. - № 7 (69) / 11. - С. 169Ц180.

10. Доброзракова Г. А. Достоевский в художественном сознании С. Довлатова // Вестник Самарского государственного университета. - Самара, 2011. - № 4 (85). - С. 192Ц198.

11. Доброзракова Г. А. Говорящие фамилии персонажей Сергея Довлатова // Русская речь. - 2012. - № 3. - С. 39Ц46.

III. Статьи, опубликованные в других изданиях:

12. Доброзракова Г. А. Пушкинская тема в повести Сергея Довлатова Заповедник : материалы к уроку // Литература. - М. : Изд. дом Первое сентября, 2006. - 1Ц15 июня. - С. 22Ц23, 26Ц28.

13. Доброзракова Г. А. Алиханов и Печорин. Автобиографический герой Сергея Довлатова - лишний человек Нового времени : материалы к уроку // Литература. - М. : Изд. дом Первое сентября, 2006. - 16Ц 30 июня. - С. 27Ц30.

14. Доброзракова Г. А. Гоголевские традиции в повести Сергея Довлатова Заповедник : материалы к уроку // Литература. - М. : Изд. дом Первое сентября, 2006. - 1Ц15 июля. - С. 30Ц33.

15. Доброзракова Г. А. Интертекстуальные связи повести С.Д. Довлатова Заповедник с произведениями А.С. Пушкина // Бочкаревские чтения :

материалы XXX Зональной конференции литературоведов Поволжья 6Цапреля 2006 года : в 4 ч. - Самара : СГПУ, 2006. - Ч. 3. - С. 38Ц48.

16. Доброзракова Г. А. А.С. Пушкин в эстетических воззрениях С. Довлатова // Телескоп. - Самара : Изд-во НТЦ, 2007. - Вып. 17. - С. 175Ц181.

17. Доброзракова Г. А. Миф о Довлатове в русской литературе // Пятые Ознобишинские чтения : сб. материалов юбилейной междунар. научнопрактич. конф., посвященной Д.П. Ознобишину (29Ц30 июня 2007 года).

Ц Инза - Самара, 2007. - С. 89Ц95.

18. Доброзракова Г. А. Интертекстуальные связи повести С. Довлатова Заповедник с произведениями поэтов Серебряного века // Довлатовские чтения : материалы Всероссийской научно-практической конференции. - Уфа : Изд-во филиала ГОУ ВПО Московский государственный гуманитарный университет имени М.А. Шолохова, 2007. - С. 26Ц33.

19. Доброзракова Г. А. Интертекстуальные связи повести С. Довлатова Заповедник с произведениями русской классической литературы // Материалы II Междунар. научно-практич. конф., посвященной 60-летию зав. кафедрой русской и зарубежной литературы СамГУ С.А. Голубкова Коды русской классики : Провинциальное как смысл, ценность и код (Самара, 29Ц30 ноября 2007 года). - Самара : Изд-во Самарский университет, 2008. - С. 261Ц267.

20. Доброзракова Г. А. Художественная мифологизация литературного и повседневного быта советской эпохи в Записных книжках С. Довлатова // Материалы XXXI Зональной конференции литературоведов Поволжья : в 3 ч.Ц Елабуга : Изд-во ЕГПУ, 2008. - Ч. 2.

Ц С. 124Ц131.

21. Доброзракова Г. А. Локус Михайловского-Тригорского в романтических стихах А.С. Пушкина и Н.М. Языкова и в повести С. Довлатова Заповедник // Предромантизм и романтизм в мировой культуре :

материалы научно-практич. конф., посвященной 60-летию проф. И.В.

Вершинина : в 2 т. - Самара : Самарский гос. пед. ун-т, 2008. - Т. I. - С. 104Ц110.

22. Доброзракова Г. А. Пушкин и Довлатов : два кода Михайловского текста // Регионально ориентированные исследования филологического пространства : материалы Всерос. научно-практич. конф. (Оренбург, ноября 2008 г.) - Оренбург : ИПК ГОУ ОГУ, 2008. - С. 252Ц258.

23. Доброзракова Г. А. Театральность прозы Сергея Довлатова // Литература и театр : сб. науч. ст. - Самара : Изд-во Самарский университет, 2008.

Ц С. 133Ц140.

24. Доброзракова Г. А. Отражение плюралистической природы реальности в повести С. Довлатова Заповедник // Я. А. Роткович : материалы НПК, посвященной 100-летию со дня рождения ученого, 1Ц3 февраля 20года. Часть II : Филологические науки. - Самара : Издательство СГПУ, 2010. - С. 136Ц141.

25. Доброзракова Г. А. Миф об Америке в повести С. Довлатова Филиал // Шестые Ознобишинские чтения : сб. материалов междунар. научнопрактич. конф. (4Ц5 июля 2008 г.) - Инза - Самара : СГПУ, 2008. - С. 251Ц257.

26. Доброзракова Г. А. Летопись третьей волны : перекличка произведений С. Довлатова, А. Гладилина, В. Аксенова // Литературный текст XX века : проблемы поэтики : материалы II междунар. научнопрактич. конф. 16Ц18 марта 2009 г. - Челябинск : ЮУрГУ, 2009. - С. 71Ц 76.

27. Доброзракова Г. А. Гоголь и Довлатов : поэтика абсурда // Гоголевский сборник. Вып. 3 (5) : материалы междунар. науч. конф. Н.В. Гоголь и мировая культура, посвященной двухсотлетию со дня рождения Н.В. Гоголя. Самара, 29Ц31 мая 2009 г. - СПб ; Самара : ПГСГА, 2009. - С. 260Ц266.

28. Доброзракова Г. А. Тема любви в повестях Сад А. Битова и Филиал С. Довлатова // Седьмые Ознобишинские чтения : сб. материалов междунар. научно-практич. конф. (4Ц5 июля 2009 г.) - Инза - Самара :

ПГСГА, 2009. - Т. II. - С. 66Ц69.

29. Доброзракова Г. А. Проза Сергея Довлатова на сцене // Актуальные проблемы современной науки: материалы междунар. научно-практич.

конф. науч. сессии XII Невские чтения (21Ц23 апреля 2010 г.). - СПб. :

Изд-во Невского ин-та языка и культуры, 2010. - С. 28Ц35.

30. Доброзракова Г. А. Америка в произведениях В. Аксенова и С. Довлатова // Писатель и время: формы диалога : материалы XV Шешуковских чтений. - МПГУ. - М. : Интеллект-Центр, 2010. - С. 188Ц198.

31. Доброзракова Г. А. Тургенев в прозе Сергея Довлатова // Человек, семья, нация в контексте мировой культуры : сб. докладов XXXIV Всерос.

науч. конф. Добролюбовские чтения-2010 и Всерос. научно-практич.

конф. К молодой семье через культуру. - Н. Новгород : Гладкова О.В., 2010. - С. 240Ц245.

32. Доброзракова Г. А. Тема первой любви в прозе И.С. Тургенева и С. Довлатова // Грехневские чтения. Словесный образ и литературное произведение : сб. науч. тр. Вып. 6. - Н. Новгород : Изд-во Книги, 2010. - С. 303Ц307.

33. Доброзракова Г. А. Чехов и Довлатов : способы выражения авторской позиции // Анализ и интерпретация художественного произведения :

материалы XXXII Зональной конф. литературоведов Поволжья. - Астрахань : Издательский дом Астраханский университет, 2010. - С. 59Ц62.

34. Доброзракова Г. А. О природе смеха в прозе Сергея Довлатова // Проблемы литературного пародирования : материалы междунар. науч.

конф. Поэтика пародирования: серьезное / смешное, посвященной памяти профессора В.П. Скобелева. - Вып. 2. - Самара : Изд-во Самарский университет, 2011. - С. 200Ц208.

35. Доброзракова Г. А. От прозы - к драме : авторская переделка рассказа С. Довлатова Человек, которого не было // Литература и театр :

проблемы диалога : сб. науч. ст. - Самара : ООО Офорт, 2011. - С. 79Ц86.

36. Доброзракова Г. А. Черты шопенгауэризма в творчестве С. Довлатова // XXIII Пуришевские чтения. Зарубежная литература XIX века.

Актуальные проблемы изучения : сб. ст. и материалов - Москва : МПГУ, 2011. - С. 38Ц39.

37. Доброзракова Г. А. Кинодокументалистика о С. Довлатове как форма манифестации довлатовского мифа // Актуальные проблемы культурологи и педагогики : материалы междунар. научно-практич.

конф. научн. сессии XIII Невские чтения (20Ц22 апреля 2011 г.). - СПб. : Изд-во Невского ин-та языка и культуры, 2011. - С. 129Ц132.

38. Доброзракова Г. А. Мемуаристика о Довлатове : интертекстуальность заглавий // Вестник Поволжской государственной социальногуманитарной академии. Филологический факультет. - Вып.4. - Самара :

ПГСГА, 2011. - С.122Ц130.

39. Доброзракова Г. А. Таллиннский период в творческой биографии С. Довлатова // Научное обозрение : гуманитарные исследования. - 2011.

Ц № 4. - С. 41Ц49.

40. Доброзракова Г. А. Сергей Довлатов в диалоге с русской классической традицией // Сергей Довлатов : лицо, словесность, эпоха. Итоги Второй международной конференции Довлатовские чтения (Городская культура начала XXI века : итоги или перспективы?). - СПб. : Изд-во Журнал УЗвездаФ, 2012. - С. 227Ц235.

Доброзракова Галина Александровна (Россия) Поэтика С.Д. Довлатова в контексте традиций русской литературы XIX - XX веков В диссертации рассматривается проблема преломления традиций русских классиков - А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, И.С. Тургенева, Ф.М. Достоевского, А.П. Чехова, поэтов Серебряного века - в творчестве С.Д. Довлатова (1941Ц1990).

Анализируется ранний период творчества С.Д. Довлатова, остававшийся до последнего времени вне поля зрения литературоведов. В научный оборот вводятся тексты шутливых и лирических стихотворений писателя, его юморески и рассказы, написанные им при жизни в СССР. Доказывается, что становление творческой манеры и принципов поэтики Довлатова происходило до его эмиграции в Америку - в 1960Ц1970-е гг.

Как основные черты довлатовского стиля выделяются тяготение к объективному способу изображения действительности, использование элементов стиха в прозаическом повествовании, мифотворчество, опора на ассоциативность слова, богатство смеховой палитры (слияние юмора, иронии, сатиры, карнавального смеха), интертекстуальность.

Творчество С.Д. Довлатова исследуется в контексте не только диахронных, но и синхронных традиций. Раскрываются связи довлатовских произведений с произведениями В. Аксенова, Битова, А. Гладилина и др.

современных писателей.

Dobrozrakova Galina Aleksandrovna (Russia) S.D.Dovlatov poetics in the context of traditions of Russian literature in 19th - 20th centuries In the dissertation author examines the problem of interpretation of Russian>

The author analyses the early period in the works by S.D. Dovlatov which hasnТt yet been learnt by philoligists. G.A. Dobrozrakova introduces in the scientific practice the writerТs texts of humorous and lyric poems, his humoresques and short stories created during his living in the USSR. The writer of this dissertation proves that the formation of the creative style and of the poetics principles of Dovlatov were developed before his emigration into the USA in 1960-1970.

As main features in the DovlatovТs style G.A. Dobrozrakova marks out the inclination for the objective method of the reality representation, the use of poetic elements in the prosaic narration, the mythmaking, the support on the words associativity, the richness of the laugh palette (the merger of the humour, the irony, the satire, the carnival laugh), the intertext.

The works by S.D.Dovlatov are examined in the contexte of diachronic and synchronous traditions. The author exposes the connections of DovlatovТs works with the works by V. Aksionov, A. Bitov, A. Gladilin and other contemporary writers.

Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по филологии