Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по культурологии  

На правах рукописи

Рыблова Марина Александровна

МУЖСКИЕ СООБЩЕСТВА ДОНСКИХ КАЗАКОВ 

КАК СОЦИОКУЛЬТУРНЫЙ ФЕНОМЕН

XVI Ц ПЕРВОЙ  ТРЕТИ XIX в.

24.00.01 - теория и история культуры

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Санкт-Петербург 2009

Работа выполнена в Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования Санкт-Петербургский государственный университет Федерального агентства по образованию РФ

Научный консультант:  доктор исторических наук, профессор

  Дворниченко Андрей Юрьевич

Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор

  Мининков Николай Александрович;

доктор философских наук, профессор

Скорик Александр Павлович;

доктор исторических наук, профессор

Болотов Николай Александрович

Ведущая организация:  Институт этнологии и антропологии РАН

Защита состоится л24 октября 2009 г. в л10.00 часов на заседании Диссертационного совета ДМ 208.008.07 при Волгоградском государственном медицинском университете по адресу: 400131, Волгоград, пл. Павших борцов, 1, аудитория 4-06.

С диссертацией можно ознакомиться в научно-фундаментальной библиотеке Волгоградского государственного медицинского университета.

Автореферат разослан л_____ _________________ 2009 г.

Ученый секретарь диссертационного совета  И.К. Чермушникова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования обусловлена той значимостью, которую приобретают локальные культурные традиции на фоне идущих в мире процессов глобализации, а также особой ролью, которую российское казачество играло в политических и социокультурных процессах страны.

Ускоренно развивающиеся процессы глобализации, внедрение информационных технологий ведут к тому, что культуры отдельных этносов и этнических групп оказываются включенными в мировые процессы. В современной России проблема сохранения и освоения этнических традиций может и должна решаться не только на общероссийском, но и на региональном уровне. Полиэтничность большинства регионов страны придает данной проблеме особую актуальность.

История и этнокультурная специфика донского казачества относятся к числу ярких и спорных тем в отечественной исторической науке, но особенно актуальной тема казачества стала в постперестроечное время, когда развернулось казачье  возрожденческое движение.

Оно продолжается более 20 лет и связано со многими организационными и правовыми проблемами. Причем, проблемы эти возникают не только в среде казачества, но и имеют тенденцию к превращению в общероссийские. С начала 1990-х гг. в общественных и научных кругах стали остро обсуждаться  вопросы, связанные с возрождением казачества, с формами его становления, с направлением развития. Ответы на эти вопросы потребовали новых научных разработок, но часть проблем остается не разрешенной  до сих пор.

Современное "возрожденческое" казачье движение, выдвигающее все новые инициативы, до сих пор еще не вписано до конца в социокультурное и правовое поле Российского государства и представляет собой источник социального напряжения. Эта ситуация сложилась как следствие противоречивости самого казачьего "возрожденческого" движения, пытающегося реализовать как собственно этнические, так и сословно-корпоративные интересы, стремящегося, с одной стороны, сохранить автономный статус, а с другой - вписаться в политическую и социальную структуру российской государственной системы. Присущие современному казачьему движению противоречия формировались в период становления казачества как особой социокультурной группы. Именно поэтому представляется важным выяснить истоки тех организационных и культурных форм, которые пытается возродить казачество на современном этапе.

Степень разработанности проблемы. История изучения донского казачества насчитывает более двух веков. В XIX в. и в последующее время проблемами казачества занимались преимущественно историки. До настоящего времени нет ни одной работы, посвященной культурной специфике ранних казачьих сообществ. Однако историки составляли этнографические очерки в своих исторических исследованиях или предоставляли отдельные этнографические свидетельства. Именно историками XIX в. были скрупулезно собраны, опубликованы и прокомментированы письменные источники по ранней истории казачества. Здесь, необходимо назвать труды В.Д. Сухорукова, А. Ригельмана, В.Г. Дружинина, А.М. Савельева, Е.П. Савельева и др.1.

В исторических работах первой половины XIX в. были освещены проблемы происхождения казачьих сообществ на Дону, даны их общие оценки. Официальная историография, начиная с Н.М. Карамзина, оценивала их весьма не  лестно, как диких разбойников и лиспорченные силы русского народа2. Параллельно с этим донские историки (А. Попов, В.М. Пудавов, Е.П. Савельев) разрабатывали версии о древнем и благородном происхождении донских казаков, выводя их корни от самых разных народов3. В трудах этих исследователей формулировалась идея о казачестве как самостоятельном народе. Как правило, версии о происхождении донского казачества в трудах историков XIX в. не подкреплялись серьезной источниковой базой, но развернувшаяся дискуссия сопровождалась активной собирательской и исследовательской деятельностью, поиском и систематизацией казаковедами новых источников.

С середины XIX в. местные энтузиасты-краеведы исследовали станичные архивы, опрашивали старожилов, собирали казачий фольклор. С этого же времени донские периодические издания начали публикацию этих материалов (статьи  Е. Ознобишина, И. Тимощенкова, И. Сулина, П. Никулина, И Краснова и др.)4. Наиболее ценным в этих публикациях было то, что авторы описывали элементы культуры, непосредственно их наблюдая, или же опираясь на сведения, почерпнутые от самих носителей традиции. Эти обстоятельства зачастую компенсировали отсутствие профессиональных этнографических навыков.

Активную деятельность по сбору архивных материалов, относящихся к истории и этнографии донского казачества, развернул Донской статистический комитет, основанный в 1839 г. На страницах изданий комитета (Сборник Областного Войска Донского статистического комитета  и Труды Областного Войска Донского статистического комитета) публиковались статьи В. Ветчинкина, С. Робуша, А. Кириллова, И. Тимощенкова, С. Щелкунова и др., посвященные истории и этнографии донских казаков5. Работа донских историков-краеведов была прервана в начале XX в., а возобновить ее удалось лишь в конце XX в.

Первая научная монография, вышедшая в 1885 г., принадлежит М.Н. Харузину6. За эту работу он получил степень кандидата наук и был оставлен при Московском университете в должности секретаря отдела этнографии. Являясь юристом по образованию, одним из ведущих специалистов в области обычного права, Михаил Николаевич  в своих работах не ограничивался рассмотрением лишь юридической стороны дела, а пытался нарисовать полную картину всего склада народной жизни. Этот труд был посвящен "неутомимому борцу за русское народное самосознание" И. С. Аксакову, к которому автор питал глубокое уважение, как к вождю славянофилов. Для нас большой интерес представляет также составленная им "Программа для собирания народных юридических обычаев" (1887)7, которая свидетельствует о первых попытках упорядочить методы исследований этнических субкультур.

В 20-х гг. XX в. профессор С.Г. Сватиков в статье Вольные и служилые казачьи войска, подводя итог почти столетнему периоду исследования истории и культуры донских казаков, отмечал, что историки, как правило, рассматривали казачество на отдельных этапах его истории, не предпринимая широкомасштабных исследований (в широких хронологических рамках), в то же время, приоритетным всегда оставалось изучение взаимоотношений между Доном и Российским государством; проблема социокультурной специфики казачества оставалась тогда периферийной в отечественном казаковедении8.

В последующие годы (в рамках советской историографии) проблемами раннего казачества занимались также преимущественно историки, не ставившие перед собой задачи выявления социокультурной специфики казачьих сообществ, и решавшие проблему происхождения казачества лишь на основе письменных источников. При этом они исходили из так называемой миграционной теории, полагая, что казаки изначально были связаны с российской государственной системой, и в этом случае культура раннего казачества рассматривалась как логическое продолжение русской  крестьянской традиции.

Говоря об исследованиях казачества в XX в., стоит отметить, что в это время рамки казачьей проблематики еще более сузились: исследователи ограничивались выявлением роли казаков в казачье-крестьянских войнах и восстаниях, а также во внешнеполитической деятельности Российского государства (охрана рубежей и войны). Переломные события начала XX в. наложили отпечаток как на судьбы казаков, так и на отечественное казаковедение: проблемы этнокультурной специфики казаков находились под негласным запретом, а история изучалась под определенным углом зрения. В течение этого времени этнографические исследования казачества были почти полностью свернуты.

Иначе обстояло дело с исследованием богатейшего донского фольклора. С конца 30-х гг. XX в. подвергнувшееся репрессиям казачество было частично восстановлено в своих правах, и у исследователей вновь появилась возможность обратиться к собирательской работе. В предвоенное время эту работу на Дону проводили А.П. Митрофанов и А.М. Листопадов. В послевоенное время исследованием фольклора казаков-некрасовцев стал заниматься Ф.В. Тумилевич. В 1960-70-х гг. фольклорные и диалектологические экспедиции на Дону проводили московские академические институты, затем к этой работе подключились вузы  г.г. Ростова-на-Дону и Волгограда. Большой вклад в дальнейшее изучение донского фольклора был внесен А.М. Астаховой и Б.Н. Путиловым9. Б.Н. Путилов стал одним из активных участников развернувшейся  дискуссии об историзме русских былин, утверждая, что главный смысл и значимость песенных персонажей можно понять не через реально-биографические летописные сопоставления, а через соотнесение их с общеэпическими идеалами и эпической эстетикой, выражающими социально-нравственные нормы и представления среды, творившей эпос10.

Параллельно продолжала развиваться историческая школа в изучении фольклора, представители которой (Б.А. Рыбаков, Р.С. Липец А.Н. Азбелев и  др.) настаивали на необходимости определения той конкретной эпохи, которая породила данную форму эпоса. Итогом дискуссии стало утвердившееся в науке мнение о важности междисциплинарного подхода к изучению фольклора. Системный подход в исследованиях по фольклору привел к активному употреблению понятия картина мира, соотносимого с фольклорным сознанием. Все эти концепции нашли впоследствии отражение в отечественной культурологии.

Особый вклад в изучение донского фольклора был сделан ростовской исследовательницей Т. С. Рудиченко. Особенно значимы для данного исследования являются ее работы, посвященные сравнительно-историческому изучению казачьего фольклора и ментальности казаков11. Опыт реконструкции картины мира донских казаков на основе песенной казачьей традиции был предпринят Т.С. Рудиченко в книге Донская казачья песня в историческом развитии12.

В 1974 г. вышла книга Л.Б. Заседателевой Терские казаки, которая стала первым в советской историографии этнографическим исследованием казаков-терцев. В работе также было дано общее видение проблемы культурной специфики казаков в целом, представлено подробнейшее исследование этимологии слова казак (в историческом развитии), а само казачество определено как этнографическая группа в составе русского народа. Вместе с тем, исследовательница показала то мощное воздействие, которое оказывала на культуру ранних казаков тюркская степная традиция13.

В целом можно отметить, что официальная этнографическая наука второй половины XX в. шла вслед за историками-миграционистами, демонстрировала настороженное отношение к попыткам явно обозначить культурную специфику казаков, именуя их локальной территориальной группой в составе русского народа14.

В постперестроечное время (с конца 1980-х и особенно в 90-е гг. XX в.) казачья тематика зазвучала в полный голос, исследователи как бы наверстывали упущенное. Происхождение казаков, специфика их культуры, проблемы расказачивания, коллективизации, участия казаков в гражданской и Отечественной войнах обсуждались на так называемых казачьих конференциях, на страницах газет, журналов и монографий. В 1980 г. появляются новые исследовательские работы по фольклору и этнографии донских казаков, в том числе и казаков-некрасовцев15. Впоследствии этнографические исследования будут расширяться, но их нижняя хронологическая рамка достигнет лишь середины XIX в. (работы Н.А. Архипенко, Т.Ю. Власкиной, М.А. Рыбловой и др.).

Большая работа, проведенная этнографами и фольклористами по изучению традиционной культуры казачества России, нашла свое воплощение в двухтомном издании, осуществленном по инициативе краснодарских исследователей. В нем рассмотрены проблемы формирования отдельных групп казачества и их самосознания, говоры и диалекты, традиционные формы хозяйствования, поселения, жилища и одежда, традиционная обрядность, верования и пр. Работа, проделанная авторским коллективом, показала также, что традиционная культура казачества России (в том числе и донского) середины XIX - начала XX в. исследована в лучшей степени, чем культура  более раннего периода16.

Значительный вклад в изучение проблемы происхождения и ранней истории донского казачества в постперестроечное время был сделан такими исследователями, как Н.А. Мининков, С. И. Рябов и В.Н. Королев17. В это время было защищено несколько диссертаций по проблемам средневекового казачества (С.В. Черницын, Н.А. Мининков, А.В. Сопов, О.Ю. Куц). Во всех перечисленных исследованиях поднимались вопросы этнокультурной/социокультурной специфики раннего казачества, но задача эта не решалась комплексно, не выявлялась собственно модель, положенная в основу вольных сообществ.

В конце XX в. появились работы, в которых авторы пытались определиться со стадиальной принадлежностью ранних казачьих сообществ. Н.И. Никитин  и А.Л. Станиславский считали, что ранние казачьи сообщества архаичнее общественного устройства Российского государства 18. А.Ю. Дворниченко для определения типа общественного устройства ранних казаков использовал термин параполис (параполитейное государство)19. Н.А. Мининков считал прообразом социальной организации ранних казачьих общин Новгородскую республику20. На чрезвычайной развитости политической системы донских казаков (вплоть до парламентско-президентской республики) настаивает А.В. Фалалеев21.

Проблема  социальной природы российского казачества вызвала интерес и у зарубежных авторов. Так, Э. Хобсбаум определял казаков XVI - XVII вв. как social banditry, которые, будучи отвергнутыми государством, оставались в рамках крестьянского сообщества и воспринимались ими как герои22. Как сообщество крестьян и воинов представлено казачество и в работе Ш. ОТ Рурк23, что противоречит хорошо известным фактам о том, что казачество на первых порах вообще не занималось земледелием и долгое время препятствовало развитию этой отрасли хозяйствования на Дону.

Российские историки Р.Г. Скрынников и А.Л. Станиславский пришли к мнению, что состав ранних казачьих общин был весьма пестрым в социальном отношении, но со временем на Дону стали преобладать представители служилых категорий населения России, хорошо знавшие военное дело24. Этот вывод имел важнейшее значение в дальнейшей оценке культурной специфики казачьих сообществ, которые формировались на принципиально иной социокультурной  основе, чем сообщества крестьян.

Наконец, в среде участников казачьего движения была вновь возрождена идея казаковедов XIX в. о древнем происхождении донского казачества и о последующем его развитии как самостоятельного этноса. Что касается представителей научного мира, то оценки лэтничности донских казаков некоторых из них сводились к идее о том, что донское казачество складывалось как этническая общность, но процесс этногенеза был искусственно прерван включением Вольного Дона в состав Российской империи. Они вводят такое понятие, как прерванная этничность25.

Настоящий прорыв в исследованиях социокультурной специфики раннего казачества произошел после того, как в казаковедении стало широко использоваться понятие фронтира - особой контактной зоны с не линейными, а пористыми границами. Теория фронтира нашла отражение в работах В. Макнейла, Т. Барретта, Б. Боука, используется Д.В. Сенем при изучении казачества Дона и Северного Кавказа26. Эти разработки дали возможность расширить зону поиска для выявления специфики культурной модели ранних казаков. Если Р.Г. Скрынников и А.Л. Станиславский указали в направлении социального состава казачьих сообществ - не крестьян, а в первую очередь воинов, - то фактор фронтира определял эту специфику особыми условиями существования в напряженной контактной зоне - Диком поле. 

Дикое поле - это не только фронтирная территория, это также зона постоянного противостояния и войны. Столь экстремальные условия существования также наложили свой отпечаток на формирующуюся здесь культурную модель донских казаков. В контексте этой мысли для нашей работы стали значимыми исследования в области антропологии экстремальных групп (советской зоны, российской армии, силовых предпринимательских структур и пр.), осуществленных в отечественной науке на рубеже XX-XXI вв.27.

В конечном счете, проанализировав основные направления в изучении культурной специфики раннего донского казачества, автор пришла к выводу о необходимости исследовать его как социокультурный феномен, формирование и развитие которого на начальном этапе определялось следующими факторами:

• оно формировались преимущественно представителями воинских служилых категорий населения государств, расположенных по разные стороны Дикого поля;
• ранние казачьи общины представляли собой мужские военизированные сообщества;
• они формировались в специфических условиях фронтира, в маргинальном пространстве и в экстремальных условиях Дикого поля.

Объектом исследования являются мужские сообщества как ядро самобытной культуры донского казачества.

Предмет исследования - историческое развертывание социокультурной модели донского казачества XYI Цпервой трети XIX в.

Целью исследования стало выявление социокультурной специфики мужских военизированных казачьих сообществ на Дону со времени их зарождения до первой трети XIX в.

Для достижения этой цели были поставлены следующие задачи:

• Выявить условия формирования мужских военизированных казачьих сообществ на Дону и определить роль фактора фронтира в становлении культурной модели донских казаков.
• Охарактеризовать специфику способов и форм пространственного освоения мужскими казачьими сообществами Дикого поля и типичные для них представления о своей земле, выявить своеобразие традиционных поселений и жилищ.
• Исследовать систему первичного производства, характерную для ранних казачьих сообществ.
• Охарактеризовать принципы организации внутриобщинной жизни военизированных казачьих сообществ и особенности их религиозности.
• Реконструировать систему знаков и символов, с помощью которых кодировались и транслировались важнейшие нормы и принципы организации сообщества.
• Исследовать функции и роли возрастных групп, как основу внутриобщинной организации мужских казачьих сообществ.
• Выявить направления и специфику развития потестарной структуры ранних казачьих сообществ, определить соотношение между горизонтальными социальными связями и властной вертикалью.
• Проанализировать отраженные в русском фольклоре образы народной колонизации, представления о воинской судьбе, основном жизненном предназначении казака-воина и способах его реализации в процессе формирования культурной модели казачьих сообществ.
• Рассмотреть отраженные в фольклорных текстах образы и символы отдельных возрастных групп, представления об их статусе и функциях в воинских мужских сообществах.
• Проанализировать характерные для казачества представления о власти и властных отношениях, отраженные в фольклоре.

Хронологические рамки исследования: XVI - первая треть XIX в. Столь широкий временной период обусловлен авторским стремлением показать не только процесс и механизм сложения социокультурной специфики ранних казачьих сообществ на Дону, но и проследить их в динамике, отметив основные тенденции  социокультурных трансформаций. Осуществить это возможно лишь в относительно широких хронологических рамках. При этом применительно к XIX в. в работе подробно не исследуются те принципиально новые элементы, сформировавшиеся в казачьей среде в изменившихся условиях, а лишь показываются основные направления развития прежних элементов, лежавших в основе сложения донского казачества как группы. Автором рассматривались культурные элементы, характеризующие только мужские группы, которые в XVIII и XIX вв. существовали уже в рамках поземельной общины с ее сложной половозрастной структурой.

XVI в. установлен как нижняя хронологическая граница, потому что именно в это время появляются письменные свидетельства о донских казаках. Именно с этого времени донское казачество становится заметной, а затем и мощной силой на южных российских  рубежах.

Верхний рубеж (первая треть XIX в.) определен тем, что в 1835 г. было издано УПоложение об управлении Донского ВойскаФ, в котором официально был закреплен итог длительного пути, завершившегося превращением казачества в замкнутое военно-служилое сословие. Сворачивание казачьей вольницы происходило долго и постепенно, и этот документ официально закрепил новое положение дел. Вольница полностью была поглощена Российским государством и в дальнейшем социокультурное развитие казачества осуществлялось под политическим диктатом государства, которое само было заинтересовано в сохранении многих традиционных устоев.

Методологическая основа исследования. В качестве методологической основы  исследования был избран системный подход как наиболее полно отвечающий целям и задачам исследования. В диссертации также используются такие методы конкретно-исторических и культурологических исследований как компаративный анализ, применяемый для сравнения культурных характеристик развития казачества с русской культурой и культурой современных тюркских этносов; диахронический, позволяющий проследить развитие культуры мужских казачьих сообществ в хронологической последовательности.

Семиотический подход использовался в диссертационном исследовании для реконструкции системы знаков и символов, с помощью которых кодировались и транслировались мужскими казачьими сообществами важнейшие нормы и принципы организации в сложных условиях Дикого поля. Эти реконструкции осуществлялись преимущественно на основе фольклорных источников, а потому  позволяют исследовать эти структуры как бы лизнутри традиции, с позиции  ее носителей.

Широко применялся в диссертационном исследовании и ретроспективный метод, позволяющий продвигаться от фактов и явлений, зафиксированных исследователями поздней казачьей традиции (XIX-XX вв.), от материалов авторских полевых исследований по изучению современной казачьей культуры, доступных проверке опытным путем, к реконструкциям элементов ранней культурной традиции.

Актуальной для данного исследования является теория культурной модели, разработанная зарубежными и отечественными авторами (Л. Козер, Л. Пай, Э. С. Маркарьян, С.В. Лурье). Диссертант опирается на концепцию С. В. Лурье об адаптационно-деятельностном механизме социокультурной модели, которому  имманентно присущ внутренний функциональный конфликт.

Источниковая база. Использованные в диссертации источники по раннему периоду казачьих сообществ могут быть разделены на несколько основных видов:

1. Письменные источники, представленные делопроизводственной документацией. Первостепенными среди них являются те, что отражают взаимоотношения казаков и  Московского государства. Это материалы текущего делопроизводства Посольского приказа. Они сосредоточены в нескольких фондах РГАДА: за XVII век (с 1613 г.) - в Донских делах (ф. 111), за XVI-XVII вв. - в Турецких (ф. 89), Крымских (ф. 123) и Ногайских (ф. 127) делах. Донские дела были опубликованы Археографической комиссией (под редакцией В.Г. Дружинина) в пятитомном сборнике, включившем в себя документы до 1662 г. Часть документов фонда № 111, отражающие события казачье-крестьянской войны 1670-1671 гг., были опубликованы в сборнике Крестьянская война под предводительством Степана Разина.

Эти источники скрупулезно собраны и тщательно проанализированы отечественными историками: Д.В. Сухоруковым, В.Г. Дружининым, А.П. Пронштейном, Н.А. Мининковым, С.И. Рябовым и др. Однако историки почти не использовали в своих исследованиях материалы, связанные со станичным  делопроизводством казаков. Источников, отражающих ранние этапы истории, почти  нет (архив войска Донского за XVII век сгорел во время пожара 1744 г.), а более поздние - материалы станичных и хуторских архивов - публиковались в местных периодических изданиях донскими краеведами. Здесь можно отметить публикации И. Сулина, Х. Попова, И. Андреева, А.Леонова, С. Щелкунова, А. Кириллова. Эти источники отражали так называемую культуру повседневности, были связаны с казачьим бытом XVIII-XIX вв. и широко привлекаются в работе для выявления культурной специфики казачьих сообществ.

В диссертационном исследовании использовались также материалы, хранящиеся в архиве Санкт-Петербургского института истории РАН. Это документы Астраханской приказной палаты (Ф. 178) и Азовской приказной палаты (К. 238), дающие представление о деятельности воровских казаков и мерах, предпринимаемых Войском для борьбы с ними,  а также о военных экспедициях донских казаков, о деятельности войскового круга и пр.

2. Письменные нарративные источники. Среди них наибольшую по объему информацию содержат повести донских казаков об азовских сидениях 1637-1641 гг. (Историческая, Поэтическая, Сказочная и Особая). Это рассказ об осаде Азова, предпринятый самими казаками, отражающий взгляд лизнутри, а не снаружи, хотя, безусловно, и имеющий определенную политическую и идеологическую ангажированность.

В работе использовались также записки и мемуары русских и иностранных авторов, побывавших в разное время на Дону. Так, различного рода сведения (о казачьих городках, фортификационных сооружениях, способах ведения боя,  разделе добычи и пр.) можно почерпнуть из сочинений И. Массы, Г. Котошихина, Э. Челеби, Л. Фабрициуса, А. Олеария, К. Крюйса и других. Эти источники требуют осторожного отношения к содержащимся в них сведениям: нередко в них предстают весьма искаженные или даже почти фантастические картины жизни казаков.

3. Устные (фольклорные) источники. Главные из них - песни и былины, получившие на Дону особую актуальность. Сбором и публикацией этих текстов впервые стал заниматься еще во второй половине XVIII в. исследователь русского фольклора М. Д. Чулков. Впоследствии эту работы продолжили Е.П. Савельев, П. Никулин, А. Пивоваров. В XX в. сбором и публикацией донского казачьего фольклора занимались А.М. Листопадов и Ф.В. Тумилевич. Кроме песен и былин эта группа источников представлена большим количеством легенд, преданий, заговоров и сказок, сбором и публикацией которых занимались Л.Н. Майков, Ф.В. Тумилевич, Л.С. Шептаев и другие ученые.

Кроме опубликованных фольклорных текстов широко привлекались и те, которые удалось обнаружить на страницах донской периодики, в архивах и  записать в экспедициях. Помимо собственно донских фольклорных текстов в работе использовались также песни, легенды и предания, относящиеся к так называемым разинскому и разбойному циклам, которые выходят за пределы собственно казачьего ареала. Они публиковались в трудах областных научных обществ и в фольклорных сборниках. Привлекались также тексты, созданные в  крестьянской среде, имеющие непосредственное отношение к мужской субкультуре. Для аналогий широко привлекались фольклорные тексты, относящиеся к традициям запорожских терских и уральских казаков.

4. Этнографические источники. Они появляются лишь с середины XIX в. Собирается и публикуется большое количество сведений о донских поселениях, жилищах, обычаях и обрядах, войсковом праве благодаря энтузиазму местных краеведов, членов Донского статистического комитета. Эти источники получены либо методом, который в современной этнографии и социологии называется непосредственным наблюдением, либо путем опроса. Публикация этих источников осуществлялась на страницах обширной донской периодики (несколько десятков наименований) с середины XIX до начала XX вв. энтузиастами-краеведами и профессиональными исследователями Х. Поповым, С. Щелкуновым, Е. Кательниковым, И. Тимощенковым, П. Никулиным, А. Леоновым, Г. Шкрылевым,  Г. Левитским и многими другими.

К этому же типу источников могут быть отнесены материалы, хранящиеся в архиве Императорского Русского Географического общества (ответы на анкеты в рамках программы Этнографическое изучение русской народности). Нами использовались материалы разрядов № 12 (Донская область), № 2 (Астраханская область), № 19 (Курская область), № 34 (Самарская область), № 36 (Саратовская область). Для исследования привлекались также материалы по этнографии восточных славян, публиковавшиеся в XIX - начале XX вв. на страницах центральной  и региональной периодической печати.

В работе  использованы также полевые материалы, собранные в 1983-2002 гг. этнографической экспедицией Волгоградского государственного университета, а также лично автором. За это время было обследовано более ста казачьих поселений на территории Волгоградской и Ростовской областей. В экспедициях  были собраны источники, полученные методом непосредственного  наблюдения и интервьюирования, они используются в работе для исторических и этнографических ретроспекций.

Анализ разных видов источников, приведенных в настоящей работе, позволяет всесторонне и более глубоко взглянуть на проблему культурной специфики ранних казачьих сообществ.

Научная новизна работы заключается в разработке нового концептуального подхода к культуре казачества как к социокультурному феномену и выявлении роли мужских сообществ донских казаков в его формировании.

Автору на основе фундаментального историографического обзора удалось показать несостоятельность ряда распространенных представлений о культуре казачества как культуре самостоятельного этнического образования.

Диссертант впервые вводит в научный оборот новые фольклорные источники и материалы, собранные автором в ходе научных экспедиций по Донскому краю.

В работе впервые в культурологическом плане раскрывается влияние природно-географического и историко-политического факторов (Дикое поле и ситуация фронтира) на генезис культуры казачества и показывается, что именно они предопределили ведущую роль мужских сообществ в формировании и развитии донской казачьей культуры.

Диссертант показал, что возникновение донского казачества начиналось с мужских военизированных сообществ, социокультурные нормы которых были противопоставлены нормам метрополии. Применительно к этой группе речь идет об особой социокультурной модели, принципы организации которой до настоящего времени оставались вне поля зрения ученых.

В диссертации рассмотрен в историко-культурологическом контексте процесс социокультурной эволюции мужских военизированных сообществ на Дону (принципов организации, системы ценностей и др.). Автор раскрыл сущность внутреннего функционального конфликта рассматриваемой культурной модели.

Социокультурный феномен мужских казачьих сообществ в исследовании анализируется не только на основе архивных письменных источников, но и на основе фольклорных текстов, что позволило автору соотнести знаковую систему, представленную в этих текстах, с реальными социальными структурами и рассмотреть их в динамике, т.е. решить задачу, до сих пор не предлагавшуюся в качестве научной проблемы.

Основные положения диссертации, выносимые на защиту:

• Раннее донское казачество в XVI - XVII вв. формировалось как особая социальная группа из представителей разных этнических, социальных и конфессиональных групп, для которых определяющим был статус мужчины-воина - человека, порвавшего с прежней социальной и этнической средой.
• Формирование социокультурной модели донских казаков происходило в специфических условиях контактной зоны (фронтира) восточнославянского земледельческого и тюркского кочевого миров, в экстремальных  условиях Дикого поля.
• В процессе адаптации казачьих сообществ к новой природной среде и к новым социальным условиям Дикого поля возрождались архаичные способы производства и системы жизнеобеспечения. Развитие производственной сферы имело догоняющий (по отношению к метрополии) характер.
• Специфика культурной модели раннего казачества определялась тем, что его основой являлась мужская военизированная организация. Важнейшие ее характеристики: однородный половой состав,  наличие системы возрастных групп, социального равенства, отказ от производящих сфер хозяйствования в пользу присваивающих (военные набеги и военная служба), коллективная собственность, военизированный уклад жизни, ограниченность семейно-брачной сферы жизни.
• Потестарная структура донских казачьих сообществ  выстраивалась на основе архаичных принципов и механизмов, основанных на нормах обычного права.
• Суть внутреннего функционального конфликта, положенного в основу формирующейся в Диком поле культурной модели, составлял процесс воспроизводства архаики в условиях экстремального существования. С помощью этого механизма группой решалась важнейшая стратегическая задача: уходя с родной земли от нарастающего в метрополиях политического, социального и религиозного гнета и обретая статус изгоев, казаки создавали социокультурную модель,  позволяющую им обрести новый статус  вольных людей и лцарских слуг,  который был востребован оставленной родиной.
• Метрополия и казачьи сообщества представляли собой единую систему. Идея служения родине - ключевая в казачьем фольклоре. Реконструируемый на основании фольклорных текстов архетип лухода служил своего рода идейной матрицей, на основе которой конструировалась социокультурная модель братств и выстраивались взаимоотношения с метрополией. Уход предполагал обязательное возвращение/служение, и эта идея  отражена в казачьем фольклоре.
• Представления о воинской судьбе, службе, власти, зафиксированные фольклорными текстами, реализовывались в способах устройства внутриобщинной жизни ранних казачьих сообществ, определяя специфику культурной модели донских казаков, которая предстает как часть общерусской традиции.

Теоретическая и практическая значимость работы определяется тем, что в категориальном поле культурологии разработаны новые аспекты гендерных исследований специфических социокультурных групп. Использование наряду с письменными источниками этнографических и фольклорных материалов позволяет комплексно проследить развитие казачьей культуры. Введенные в научный оборот новые группы источников могут быть использованы в научных исследованиях по истории, этнографии, культурологии, регионоведению.

Практическая значимость исследования заключается в том, что ее материалы и выводы могут учитываться при разработке политической стратегии в области межэтнических отношений как на региональном, так и федеральном уровнях. Обращение к опыту прошлого может способствовать разрешению таких злободневных проблем современного казачества, как местное самоуправление в местах компактного проживания казаков, государственная служба, формы и способы землевладения, возрождение утраченных культурных традиций и пр.

Положения диссертации использовались для составления аналитических записок по вопросам современного казачьего возрожденческого движения, при анализе отдельных документов, разрабатываемых Комитетом по делам национальностей и казачества при Администрации Волгоградской области.

Материалы диссертации нашли применение при составлении лекционных курсов для студентов-регионоведов Волгоградского государственного университета; они могут быть использованы при разработке учебных и методических пособий по истории Отечества, культурологии, истории и культуре региона. Данные материалы могут быть востребованы в воспитательной и культурно-просветительской деятельности в студенческой среде, а также среди населения региона.

Апробация работы. Основные положения диссертации апробированы в публикациях и докладах на международных и республиканских конференциях: Дикаревских чтениях (Краснодар, 1997, 1998, 2000, 2001, 2002, 2003, 2005, 2006, 2007), Областных Волгоградских краеведческих чтениях (2002, 2003, 2006, 2008), 1-х Зеленинских чтениях (Санкт-Петербург, 2003),  Вторых Санкт-Петербургских этнографических чтениях (2003), на научной конференции Мужское в традиционном и современном обществе (Москва, 2003),  Международной научно-практической конференции Мужчина в традиционной культуре народов Поволжья (Астрахань, 2003), на III, IV, VI, VII и IX Конгрессах  этнографов и антропологов России, на Международной научной конференции Россия и Восток: проблемы взаимодействия (Волгоград, 2003), на конференциях, посвященных проблемам современного казачества (Тимошевск, 2006; Азов, 2006; Урюпинск 2007; Ростов-на- Дону, 2008, 2009) и  др.

Структура работы. Диссертация состоит из введения, трех глав, заключения и списка использованной литературы. Объем работы 485 страниц, 952 наименования источников и литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы, раскрывается степень ее изученности, определяются цели и задачи исследования, характеризуется методологическая база, хронологические рамки исследования, его научная новизна, теоретическая  и практическая значимость.

В первой главе Ц Формирования казачьих сообществ на Дону: природно-географические и социокультурные факторы Ц рассматривается проблема происхождения и становления  донских казачьих сообществ, как она представлена в отечественной историографии; выявляются специфические условия и основные этапы формирования группы донских казаков; исследуются особенности освоения ими пространства Дикого поля, выявляются источники их существования, характер поселений и жилищ.

В первом параграфе - Проблема происхождения и становления донских казачьих сообществ в отечественной историографии - дается исторический обзор историографии казачества, анализируются  версии  самих казаков о своем происхождении, высказанные еще в XVII в. (об их происхождении от беглых из Руси),  позиции царского правительства и феодальной знати, дававших резко отрицательную оценку казачеству.

По мере включения казачества в сословную структуру Российского государства произойдут некоторые изменения в оценке Москвой казачества. В произведениях А. Ригельмана и К. Крюйса казаки уже будут называться храбрым и сильным народом. Появятся версии о древнем и "благородном" происхождении казаков (Г.З. Байер, В.Н. Татищиев, А.И. Ригельман).

Однако уже в первой четверти XIX в. вновь наметятся существенные различия в воззрениях на историю происхождения донского казачества между российскими дворянскими историками и казачьей элитой. Резко отрицательную оценку казачеству дал, например, Н.М. Карамзин. Азовскими разбойниками, которых изгнал из России, а частично перевел из Мещеры на Дон Иван Грозный, называл донцов В. Броневский. В ответ все набиравшее силу донское дворянство выдвигало одну за другой теории о происхождении донских казаков от древних народов (этрусков, скифов, хазар и пр.). Эти теории нашли отражение в трудах А. Попова, В.М. Пудавова, Е.П. Савельева. Они не подкреплялись источниками, имели ярко выраженную тенденциозную окраску.

В пореформенное время по поводу происхождения и ранней истории донских казаков высказывались С.М. Соловьев и В.О. Ключевский. Они считали, что казаки - потомки беглого русского населения, спасавшегося на окраинах государства от крепостного гнета. Возражать официальным российским историкам вновь пытались историки донские: В.М. Пудавов обосновывал взгляд на казаков, как на людей лцарелюбивых и мужественных, а М. Сенюткин доказывал абсолютную лояльность донцов по отношению к монархии в период пугачевского бунта. В то же время, возможность нерусского происхождения донских казаков отрицал П.П. Сахаров.

Советские историки считали, что главные причины ухода части населения за пределы государства, а значит и сам факт образования казачества определялись социально-экономическими процессами развития феодального общества.  В 20-30-х гг. XX в. в советской историографии прочно утвердилась точка зрения о происхождении донских казаков от беглых русских крестьян и холопов, начало их истории связывалось с развитием классового антагонизма. До середины 80-х гг. эта теория оставалась господствующей, тиражировалась в массе научных, учебных и популярных изданий.

В 30-50-е гг. XX в. оформилась бродницкая теория, разработкой которой занимались В.В. Мавродин, Б.Д. Греков, А.Ю. Якубовский, А.И. Попов, Н.М. Волынкин. В 1980-х гг. ее поддержали и развили Л.Н. Гумилев, В.Б. Виноградов, С.А. Плетнева  и другие исследователи. Но среди сторонников этой теории не было  единства мнений, так как спорным оставался сам вопрос о происхождении бродников, а главное - идея непосредственной связи бродников с донскими казаками  не подкреплялась источниками.

В 1980-90-х XX в. появилось множество публикаций, в которых вновь предпринимались попытки определиться с этническими корнями казачества; отчетливо обозначились сторонники УтюркскогоФ и УвосточнославянскогоФ происхождения донских казаков. Ростовские историки Н.А. Мининков и В.Н.Королев связывали донское казачество, в первую очередь, с восточнославянской этнической средой. Появление донских сообществ исследователи относили ко времени не ранее конца XV- начала  XVI в.  Волгоградский исследователь И.О. Тюменцев также полагает, что донское казачество могло сформироваться не ранее XV в., при этом он обратил внимание на то, что в Диком поле складывались казачьи сообщества двух типов: с преобладающим тюркским этническим компонентом и некочевые сообщества, преимущественно славянские. Нередко в научной литературе последних лет, посвященной проблеме происхождения  казаков, можно встретить утверждения, прописывающие их то по одну, то по другую сторону Дикого поля и привязывающие к какому-то определенному этносу (русские, половцы, черкесы, хазары).

Подводя итог обзору историографии проблемы происхождения донского казачества, автор  приходит к выводу о невозможности привязать эту группу к какой-то определенной этнической среде, исходя лишь из констатации факта наличия традиции казакования по ту или иную сторону Дикого поля. Очевидно, все, высказанные до сих пор точки зрения, по вопросу формирования донских казаков обречены еще долгое время оставаться лишь гипотезами из-за крайне скудной источниковой базы.  Из множества современных  версий наиболее обоснованной автору представляется позиция тех исследователей, которые считают, что у донского казачества были, безусловно, предшественники, и применительно к ним можно говорить о домонгольском времени. Однако формирование  донских казачьих сообществ относится к периоду XV-XVI вв., т.е. времени становления Московского государства.

Второй параграф - Формирование группы донских казаков. Фактор фронтира Ц посвящен выявлению  условий формирования казачьих сообществ на Дону. Оно формировалось на основе мужских групп в пограничной (маргинальной и экстремальной) области. Уходящие в Поле принадлежали к разным этническим, конфессиональным и социальным группам. Для того чтобы выжить в экстремальных условиях фронтира (зоны между двумя границами, территории постоянных войн), они должны были выработать такой алгоритм действия, который бы обеспечил превращение шайки изгоев-разбойников в боевые организации с налаженной системой жизнеобеспечения и системой ценностей. Исходя из этого, в диссертации значительное внимание уделяется ареалу расселения, формирования и бытования казаков - одно только название которой - Дикое поле - говорит о многом.

Дикое поле  исторически служило буферной зоной между степью и лесом, кочевниками и славянами, христианством и исламом. В этих чрезвычайных условиях могли выжить лишь определенные категории населения, обладавшие своеобразными культурными стереотипами. Здесь оседали молодые сильные мужчины, которые сознательно уходили за пределы формирующихся в метрополиях этно-политических структур, пытаясь возродить на новом месте такие социальные формы, в которых этничность на первых порах игнорировалась. В Диком поле создавалась самобытная мужская и пограничная культурная модель, впрочем, достаточно скоро оказавшаяся в этническом и социальном поле Руси (как за счет утверждения монополии силы за Московским государством, так и по мере все возрастающего потока беглецов именно из российских земель).

Необходимость учета такого фактора в сложении культуры донского казачества, как расположение между двумя границами, уже отмечалась отдельными исследователями. Любая граница может трактоваться как барьер, разделяющий народы и культуры, но может восприниматься и в качестве контактной зоны - фронтира. Нередко перед людьми, оказавшимися на территориях, находящихся вне юрисдикции покинутых ими обществ, встает проблема  выбора: что сохранить из предшествующего социального опыта, а что искоренить и забыть. Фронтиры оказываются своего рода линкубаторами для новых сообществ из-за отсутствия возможности (или желания) точно воспроизводить все формы социальной жизни метрополии. Применительно к донским казакам можно говорить о том, что они сознательно уходили на территорию социального и культурного вакуума, надеясь, что там смогут приступить к созданию такой социокультурной модели, которая коренным образом отличалась бы от модели метрополии.

Однако, прежде чем перейти к рассмотрению процесса формирования этой модели в условиях неопределенности, автор обращается к историческим свидетельствам о том, как происходило заселение Дикого поля уходящими в казаки.

В параграфе дается анализ тех масштабных исследований по истории заселения Дона, которые представлены в трудах отечественных историков; выясняется роль славянских и тюркских этнических компонентов в формировании ранних казачьих сообществ; социальная и конфессиональная принадлежность уходящих в казаки. Автор выделяет основные этапы формирования казачьих сообществ на Дону и прослеживает воздействие на них Московского государства, стремящегося сначала использовать вольницу в своих целях, а затем и взять ее под контроль. Этот процесс окончательно закончился в первой трети XIX в.

В третьем параграфе - Особенности освоения пространства Дикого поля - дается характеристика способов превращения Дикого поля в культурное пространство, исследуется специфика поселений, жилищ и источников существования казаков. Говоря о заселении Дона, автор приходит к выводу, что здесь был распространен эксцентрический тип расселения. Осваивая в конце XV - начале XVI в. донские земли, казаки, минуя всю середину подконтрольной им территории, устраивают свой лцентр на самом краю, на границе с Турцией. За этим стоит психологическая специфика: люди фронтира устремлены навстречу неизведанному. Такова логика эксцентрического типа расселения, такова вообще стратегия мужского поведения - выходить за рамки обжитого, осваивать новые земли, создавать новые структуры. Отсюда сформировавшиеся у казаков открытость для культурных контактов, двуязычие, культурные взаимовлияния. В итоге создавалась новая семиосфера, в которую полярные стороны пограничья включались как равноправные.

В диссертации исследуется специфика ранних казачьих поселений и жилищ. Их эволюция дает прекрасную возможность проследить, как воплощались итоги постоянно идущего в районе пограничья процесса культурной диффузии и рождения новых культурных форм. Внутреннее пространство казачьих поселений создавалось в соответствии с определенными принципами социальной организации: они манифестировали и закрепляли изначальное социальное равенство казачьих сообществ. Облик поселений определялся  военизированным укладом жизни казаков.

На основе письменных, этнографических и археологических источников реконструируются традиционные жилые постройки, характерные для ранних казачьих сообществ. Традиции строительства рождались в условиях постоянных межэтнических контактов, что находило выражение в возрождении весьма архаичных принципов организации внутреннего пространства жилищ  (концентрический/куренной тип с печью в центре), в распространении поземной системы отопления, восходящей своими корнями к древним монгольским канам. По мере освоения УдикихФ земель и перехода к мирной оседлой жизни казачьи жилища, также как и поселения, существенно изменялись. Традиции военизированного быта и память о периоде вольных братств сохранятся и будут проявляться в планировке жилищ (лкруглый дом), в интерьерах (оружие на стенах), в архитектурных деталях (большие крытые крыльца-рундуки и галереи, предназначенные для сборов-бесед) и пр.

На новой территории утверждались принципы не просто отличные, а часто противоположные тем, что остались в метрополии. Противопоставленность казачьих традиций принципам статусной территории отчетливо прослеживается и в способах, и в источниках существования. Историки, исследовавшие казачество эпохи средневековья, нередко выносили такие источники существования Войска, как царское жалованье и военная добыча за рамки понятия хозяйственная деятельность, подразумевая под последней лишь скотоводство, рыболовство, торговлю и земледелие. Между тем, большая роль непроизводящих способов жизнеобеспечения напрямую связана с пограничными (фронтирными, маргинальными) условиями существования казаков. В этом проявляется одна из линий их общего противостояния метрополии. Освоение природной среды шло по двум основным направлениям. Во-первых, это хозяйственная деятельность(охота, рыболовство, скотоводство); во вторых, - военная (военная добыча, дань, царское жалование). Вся производственная сфера деятельности казачьих общин строго регламентировалась. Система первичного производства ранних казачьих сообществ сознательно закреплялась нормами обычного права, согласно которым долгое время сохранялся запрет на занятие земледелием.

В конце I главы делается вывод, что своеобразие  складывающейся в Диком оле культурной модели определялась особенностями фронтирой зоны.  Межэтнические контакты, природно-географическая среда, противопоставленность  ранних казачьих сообществ статусной территории - все это проявлялось в особенностях системы жизнеобеспечения и способов первичного производства.

Во второй главе Ц лСоциокультурная динамика организации и развития мужских военизированных казачьих сообществ Ц выявляются основные принципы организации ранних казачьих сообществ, специфика потестарной системы, исследуется система норм и ценностей, а также знаковая система, используемая сообществами для кодирования и трансляции этих ценностей. Все эти элементы социокультурной организации казачьих сообществ анализируются в их историческом развертывании, с учетом идущих на Дону социокультурных трансформаций.

В  первом параграфе  - лПринципы формирования и организации мужских казачьих сообществ Ц выявляются источники пополнения казачьих сообществ, определяются структурные единицы сообществ и основные принципы их организации. Донское войско и в XVIII в. оставалось пестрым в этническом и социальном отношениях. Представители служилого сословия продолжали играть в нем важную роль, но в после смутного времени все более заметной становится роль выходцев из низов русского общества. Пополнение рядов казачества нередко осуществлялось за счет тех, кто уже имел на Дону родственников или земляков. Вступали в казачьи сообщества торговцы и те, кто приезжал в регион на сезонные промыслы. Иногда сами донские атаманы и казаки подговаривали жителей окраинных сел и городов уходить на Дон. Обеспечивали донцы и безопасность перехода для беглых из Руси на опасных участках, где им могла грозить встреча с крымцами, азовцами и ногаями.

Сыскные дела первой трети XVII в. о самовольных поездках торговых людей из южно-русских городов свидетельствуют о наличии тесной связи между обитателями Дикого поля и жителями русской окраины (Курска, Белгорода, Воронежа, Ельца и др.). Уход в Поле не означал полного разрыва с метрополией. Казаки поддерживали тесные связи с оставшимися на Руси родственниками, пересылали им часть военной добычи,  сами ездили в гости.

По письменным источникам известны такие категории жителей Дикого Поля, как оземейные, тумы, зажилые бурлаки; они разделяли с казаками многие трудности существования в Диком поле, но казаками не считались, не имели равных с ними прав. В этом разделе работы дается характеристика каждой из перечисленных групп. При безусловном наличии этноконфессиональных и имущественных различий все-таки главное, что разделяло их - это наличие прав и привилегий по отношению к Войску, иными словами - разная степень включенности в воинское сообщество.

Процедура приема (включения) в Войско демонстрирует близость к переходно-посвятительным ритуалам, характерным для традиционных культур (лнапой, испытания, перемена имени и пр.). Вступая в донское казачье сообщество, неофит получал гарантию невыдачи официальным властям и защиты со стороны всего Войска. Вместе с тем, на него возлагались обязанности строжайшего подчинения войсковым порядкам, запрет на самовольный уход из Войска (он воспринимался как измена), а для раннего периода - соблюдение безбрачия и другие обязанности и повинности.

Характерной чертой внутреннего устройства ранних казачьих сообществ был периферийный статус института семьи. Основной структурной единицей сообществ были так называемые лодносумства, являвшиеся коллективным распорядителями общего имущества. Их символом была общая сума или котел, в котором варилась лобщая каша. В свою очередь, сума или котел выступали в качестве символа  коллективной  доли казачьего сообщества.

Роль женщин на Дону в ранний период казачьей истории была весьма ограничена: они не обладали никакими правами (в том числе и теми, какими пользовались статусные женщины метрополии). Своеобразие семейно-брачных отношений будет сохраняться на Дону и после окончательного  утверждения  (к XVIII в.) института патриархальной семьи. Отчасти эта традиция сохраняется и в современных казачьих поселениях.

Роль горизонтальных связей в ранних казачьих сообществах наглядно проявляется в обычае побратимства, общего имущества и совместного проживания в общей избе. С идеей коллективной доли напрямую связаны и столь характерные для казачьих сообществ братские пиры (братчины, медоварения). Братский пир устраивался всякий раз, когда происходило нарушение (реальное или символическое) целостности общины и требовался передел общинной доли (выход казаков на службу и их возвращение, женитьба, выборы атамана, раздел сенокосных угодий и пр.). Каждая братчина символизировала воспроизведение коллективной доли и новое ее перераспределение.

Особенности социального устройства ранних казачьих сообществ отразились  и в развитии религиозных представлений. Не только социальные, но и религиозные институты, создаваемые казаками, выстраивались параллельно (но отнюдь не иерархично) по отношению к институтам метрополии. Войско пристально следило за тем, чтобы не допустить чрезмерного вмешательства метрополии в религиозную жизнь своих общин.

Религиозность донского казачества была напрямую связана с его воинской организацией. Для ранних казачьих сообществ была характерна веротерпимость. Ранние казачьи сообщества оперировали детально разработанной, сложной обрядностью, связанной в первую очередь с воинской традицией. Более того, воинская обрядность оставалась довлеющей и в более позднее время (XVIII-XIX вв.), когда на Дону уже упрочилось православие, а в жизни общины существенную роль стали играть аграрные  ритуалы. Мужские конно-спортивные игры, кулачные бои, поминальные тризны-братчины, "ссыпки", мужские обходы домов станут обязательной составной частью практически всех крупных праздников календарного цикла (Святок, Масленицы, Пасхи, Троицы).

На обрядах жизненного цикла также отразилось доминирование воинских ритуалов. Их специфика заключалась в той роли, которую отводила община социализации юношей-казаков. Важнейшую роль среди ритуалов жизненного цикла играли, например, обряд посажения на коня, посвящения мальчика в казаки, проводы казаков на службу. И молодые неженатые, и семейные казаки выступали в праздниках как главная организующая сила.

Применительно к обрядности поздней донской общины можно сказать, что собственно воинские традиции оказались здесь столь плотно вплетенными в общую канву праздников, что выделить их в качестве самостоятельного элемента не всегда удается. Очевидно, в этом заключается одна из характерных черт поздней донской обрядности в целом. При этом роль православных праздников на Дону в XIX в. будет чрезвычайно велика, а станичные и хуторские церкви будут взяты под опеку служилых казаков.

В целом можно заключить, что религиозность донских казаков за период XVII - XIX вв. претерпела значительные трансформации: воинская обрядность тесно переплелась с аграрной, а на смену веротерпимости раннего периода пришел религиозный консерватизм.

Диссертант показывает ту большую роль в организации ранних казачьих сообществ, которую играли символы и атрибуты групповой принадлежности. Знамена, жезлы, печати были призваны функционировать как в сфере межгрупповых отношений (маркировать свою территорию, выступать в качестве знака охраны и предостережения), так и внутри группы (поддерживать внутригрупповую солидарность). В этой части работы  исследуется также используемый казаками вербальный код, примером которого может служить условный или тайный язык (ясак), фрагментарно реконструируемый на основе письменных и фольклорных источников.

Основой организации ранних казачьих сообществ была не социальная, а возрастная стратификация. Представляет интерес авторская реконструкция системы возрастных групп в казачьих сообществах второй половины XVII - начала XIX в. Категория возраст имела важнейшее значение в структурировании традиционных социальных моделей, проявляясь как на индивидуальном, так и на групповом уровнях. При этом по-настоящему значимым признавался не реальный, биологический, а социальный возраст, который определялся прохождением индивидом и его группой обрядов специальных посвящений.

Анализ письменных источников показал, что донские казачьи сообщества делились на три возрастные группы, вполне соотносимые с возрастными группами древних мужских сообществ, различающихся как по функциям, так и по уровню ответственности. Выделялись группы малолетков/выростков, служивых казаков и стариков с четким соблюдением границ между ними и детально разработанной системой переходно-посвятительных ритуалов. Такая система отнюдь не предполагала всеобщего равенства: каждая из возрастных групп имела четко фиксированные обязанности, права и привилегии. Изменение статуса было возможно только в рамках специального ритуала.

В диссертации рассматриваются основные права и обязанности отдельных возрастных групп в рамках мужских казачьих сообществ. Большое значение сообщества придавали социализации юношей, направленной, в основном, на их подготовку к военной службе. В структуре поздней (поземельной) казачьей общины "малолетки" также  играли важную роль. Они выступали организаторами  молодежных игрищ и забав в системе общинной календарной обрядности. Однако и в это время важнейшим отличием казачьих молодежных групп была целенаправленная подготовка к предстоящей  воинской службе.

Автор обращает внимание на  широкий круг обязанностей возрастной группы стариков. Старики имели в казачьих сообществах высокий статус, что разительно отличало их  от положения стариков в крестьянских общинах. На примере донских казачьих сообществ удалось выявить наличие ритуала перехода казака в группу стариков, осуществляемого по типу переходно-посвятительных обряда.

В третьем параграфе Ц Потестарная структура мужских казачьих  сообществ Ц исследуется проблема формирования и функционирования управленческих структур в условиях Дикого поля, характеризуются их основные элементы: казачий круг, исполнительная власть, судебно-правовая система.

Анализ текстов, содержащих трактовку понятия "казакования", показал, что "казачьи земли" определяются в них как зона казачьего присуда, а "казакование" как право избирать должностных лиц и чинить расправу согласно казачьему обычаю. Это позволило диссертанту вычленить некий каркас, служащий основанием для формирующихся в Диком поле казачьих сообществ. Очевидно, что сами казаки признавали структурообразующими такие понятия, как своя власть, свой суд, право избирать тех, кто будет тебя ограничивать и наказывать в случае несоответствия казачьей лобыкности.

Значимость этих категорий возрастала именно в условиях Дикого поля, как района фронтира, характерными чертами которого было отсутствие регулирующих норм. В этих условиях заново формировались важнейшие принципы социальной жизни, определялись понятия своей власти, своего суда (праведного, справедливого), правильного поведения (нормы) и неправильного (антинормы). Наконец, в этих условиях вырабатывалось определенное соотношение между горизонтальными  социальными  связями и властной вертикалью, между отдельной  личностью и коллективом.

Значительное внимание уделяется в данном параграфе характеристике главного органа казачьего самоуправления - круга, который являлся воплощением идеи коллективизма и главным символом казачьей вольницы. На кругу решались все важнейшие вопросы жизни казачьих сообществ, избирались должностные лица: атаман, есаулы и дъяк. Они представляли уникальную систему исполнительной власти.

Анализ исторических и этнографических источников, относящихся к теме атаманской власти и выборов атамана, показал, что обряд выборов полностью вписывается в схему так называемых переходных ритуалов, суть которых сводится к осуществлению перехода из лэтого света в пределы того  (в зону смерти, сакрального), где неофит получает некие сакральные ценности (знания, способности и пр.), а в реальной жизни приобретает новый статус. Весьма примечательна процедура двух- или троекратного отречения претендента от предлагаемой ему власти, которая выполняла функцию присяги легитимному правителю. Так налаживались взаимоотношения обменного типа, предполагающие определенные обязательства и со стороны отказавшихся, и со стороны правителя. При таком типе взаимоотношений символически и реально воспроизводилась ситуация, когда атаманская власть естественным образом произрастает из связей горизонтальных, основываясь на них.

Частота и легкость сменяемости атаманов в совокупности с некоторыми фольклорными и этнографическими свидетельствами позволили выявить некоторые специфические черты управленческих структур ранних казачьих сообществ. Так, фольклорные тексты и обрядовая практика донских казаков большое значение придают атаманской шапке. Она является одним из символов атаманской власти, но в то же время - символом общинной доли, ее вместилищем.  Казачьи атаманы в ранний период истории  выступали  в качестве символических и временных хранителей общинной доли. Первостепенную ценность представляла эта доля (ее целостность, сохранность), а не личность атамана, который легко мог быть заменен другим таким же "хранителем". Эти представления плохо согласуются с ядерной структурой, предполагающей определяющую и довлеющую роль лидера, о наличии которой у казаков писали некоторые исследователи (Т.Б. Щепанская). Скорее, можно говорить о тотальной власти сообщества, не допускавшего концентрации слишком большой силы в руках отдельных личностей.

Со временем атаманская власть все более усиливалась, но на протяжении веков на Дону сохранялась такая система, при которой она основывалась на связях горизонтальных, как бы произрастала из них, а сообщество и в более позднее время имело рычаги воздействия на исполнительную власть. В то же время многие источники свидетельствуют о действительно единоличной, почти неограниченной власти казачьего атамана в условиях военного похода. Единоначалие атамана проявлялось лишь в экстремальных условиях военного похода; в мирной же жизни он оказывался в узах тесных братских связей, выстраиваемых по горизонтали и обеспечивающих постоянный контроль со стороны всего коллектива

Дальнейшие изменения потестарной структуры и активное выстраивание вертикали власти будет связано с деятельности российского правительства. Речь идет о формировании привилегированной группы донских старшин, ограничении полномочий круга, назначаемости российскими властями высших казачьих чинов и других мерах, осуществленных правительством с сер. XVII до первой трети XIX в. Правда российское государство не смогло бы так легко подмять вольницу с ее прочными традициями, если бы для этого не сложились соответствующие внутренние условия. К ним автор диссертации относит усложнение социальной структуры донского казачьего сообщества, приобретение статуса привилегированного сословия, вынужденного сочетать военную службу с земледельческим трудом, имущественную дифференциацию населения Дона при сохранении общинных устоев и  коллективистской морали.

Значительное место в диссертации занимает анализ правовой культуры мужских сообществ донских казаков. Автор подчеркивает, что основу правовой системы составляли нормы как обычного, так и писаного права (последние в форме войсковых указов и приговоров). Роль первых была приоритетной в ранний период казачьей истории и сохраняла свое значение впоследствии. В целом войсковое право донских казаков характеризуется как весьма архаичное.

Обычно-правовая система ранних казачьих сообществ включала в себя такие виды наказаний как связывание, битье, сажание в воду.  Некоторые виды наказаний одновременно сопровождались лишением осужденного имущества (лграбеж) и вкушением спиртных напитков (лнапой). Исходя из известных представлений казаков о братстве как о некой родственной целостности, распространение бескровных видов казни у казаков в ранний период истории объясняется диссертантом распространенными представлениями казаков о крови отдельного воина как о части коллективной жизненной силы. Сообщество, требуя отмщения пролитой крови собрата чужаком, всячески оберегало свою собственную жизненную силу, не допуская пролития крови внутри братства. Практически все элементы системы наказания по обычному праву казаков представляют собой разновидности переходно-посвятительных ритуалов.

Автор подчеркивает, что представления о коллективной доле восходят к архаической общерусской традиции. Отвергая в течение длительного времени нормы писаного права метрополии, казаки продолжали воспроизводить в Диком поле архаичную систему суда и расправы, отдельные элементы которой сохранились до наших дней.

В заключение главы подчеркивается, что, несмотря на явное влияние Российского государства, и того опыта, который был приобретен казаками ранее по обе стороны фронтира, казачьи сообщества настойчиво воспроизводили на Дону весьма архаичные структуры и принципы, основанные на нормах обычного права. С одной стороны, они копировали семейно-родственные структуры, с другой - противостояли им, выстраивая традиции собственно мужских военизированных сообществ. Важнейшими принципами, на которых они основывались, были: система возрастных групп, наличие коллективной собственности и представлений о коллективной доле-судьбе, реализующейся через общее же дело - военную службу.

В третьей главе Ц Социокультурный феномен мужских военизированных казачьих сообществ через призму фольклора Ц автор предпринимает попытку анализа отраженных в общерусском и казачьем фольклоре образов народной колонизации, системы возрастного символизма, представлений об основном жизненном предназначении казака-воина и его судьбе, мечты казаков о воле и воинском братстве  и формах их реализации в процессе генезиса культурной модели казачьих сообществ.

Первый параграф главы Ц- Образы народной колонизации в русском фольклоре Ц посвящен  образам Дикого поля и скитальцев в русском фольклоре. Обращаясь к этой теме, автор исходил из того, что культурная модель, которая создавалась казачьими сообществами на границах укрепляющегося Российского государства, по многим параметрам была противопоставлена культуре статусной территории, но в то же время обе территории образовывали единую систему. Сложный механизм взаимодействия этих двух регионов составляет суть функционирования изучаемой системы. Безусловно, этот механизм должен был найти отражение в знаковой сфере. Диссертант, обратившись к фольклорным текстам, показывает, как сами носители традиции определяли мотивы и смысл своего ухода. Полагая, что в основании фольклорных нарративов лежали не рациональные мотивы, а ритуальная подоснова, автор раскрывает представления казаков о причинах ухода и колонизации ими Дикого поля.  Подчеркивая, что фольклор не может рассматриваться как точное отражение исторических и социальных реалий, исследователь считает несомненным наличие определенной связи между социальными структурами и воспроизводимыми ими знаковыми системами. К тому же фольклорные тексты воспроизводят позицию самих носителей традиции и отражают их взгляд на  феномен казачества (лказакования).

Наибольший интерес в этом контексте представляют легенды и предания, повествующие об истоках казачества. В рассмотренных автором текстах уходящие в казаки представлены как изгои (лпроштрафившиеся, проворовавшиеся), которые проходят через череду испытаний, скитаются по морям. Одна из легенд указывает на непосредственную связь ранних казачьих братств с принципами организации юношеских союзов, члены которых покидали дом по достижении возраста инициации и в буквальном смысле переступали через законы и нормы домашней жизни. Эти легенды, и целый комплекс других текстов и ритуалов, бытовавших в казачьей среде, указывают на то, что в организации внутренней жизни казачьи сообщества опирались на древнюю традицию, связанную с юношескими сообществами и посвятительными ритуалами.

Выделяя специфику казачьих образов колонизации, следует отметить, что в отличие от поздней (по преимуществу старообрядческой) традиции ухода, в которой довлели эсхатологические мотивы спасения, святости и культивировался образ Святой Руси (град Китеж, Беловодье), откуда незачем, а иногда и нельзя было возвращаться, казачья традиция провозглашала идею ухода, предполагавшую обязательное возвращение. Специфическую окрашенность имел и фольклорный образ линой земли, уходящий корнями в глубокую архаику, и образы тех, кто уходил в скитания.

Автор раскрывает новые ракурсы в фольклорных образах скитальцев, дополняет и уточняет модель, положенную в основу идеи и процедуры лухода.

Фольклорные источники позволили выявить этапы социализации будущего воина. Анализ фольклорных текстов о богатырях-атаманах-рабойниках показал наличие важных обстоятельств в их биографии: очень часто они - сироты, сами себя называют неправильно рожденными, бесчастными, бездольными, они уходят из дома с намерением отомстить за погибшего отца. Происхождение таких сирот связано обычно с женщиной из статусной зоны и отцом-воином - персонажем Дикого поля. Не имея своей доли в общесемейной судьбе, эти персонажи, по достижении определенного возраста, должны отправляться за ней в Поле, повторяя воинскую судьбу отца.

По мнению Т.А. Бернштам, подготовка юноши к полеванию осуществлялась в три этапа, причем настоящее испытание героя было связано с преодолением водной преграды. Этот мотив вновь отправляет нас к теме морских скитальцев. В связи с этим возникает ключевой сюжет перехода через границу. В текстах, объединенных общей темой ухода в казаки, четко прослеживаются различные этапы этого пути: прохождение через водную преграду и так называемый логненный этап, которые, по предположению автора, также могли быть связаны с разными возрастными группами внутри мужских казачьих сообществ.

Завершая анализ архетипа ухода мужчины из статусной зоны, как он реконструируется на основе фольклорных текстов, автор приходит к выводу, что данный архетипический сюжет, связанный с традицией социализации юношей, не случайно оказался столь востребованным и растиражированным в различных вариантах именно в казачьей среде. Очевидно, он послужил своего рода мифо-ритуальной матрицей, положенной в основу конструирования культурной модели пограничья и солидаризации группы, прошедшей путь от сборища маргиналов до четко структурированных, боеспособных сообществ-братств, одержимых идеей служения оставленной Родине.

Во втором параграфе - Возрастные группы мужских казачьих сообществ в фольклорных образах Ц  решается задача выявления общей символики группы и возрастного символизма, как он представлен в фольклорных текстах. Выяснив на основе письменных и этнографических источников, что ранние казачьи сообщества имели трехчастную структуру, автор предположил, что она должна была найти отражение и в знаковой системе. Исследование групповой символики ранних казачьих сообществ показало, что в донском казачьем фольклоре  широко распространены образы хищных птиц - сокола или орла, а не волка как у германо-романских этносов, что в общем соответствует отличительным чертам звериного стиля архаической культуры славян. В русской традиции возрастной символизм связан с самыми различными зоо-и орнитоморфными образами. Так как зооморфная символика указывает на архаические пласты традиции, то исследователь обратился к общеславянским истокам, к фольклорным традициям славянских народов, касающихся возрастного символизма.

Анализ представленных в фольклорных текстах орнитоморфных образов возрастных групп начинается с выявления семантики образа петуха, который  олицетворяет подростковую и юношескую возрастные группы. Далее в работе выделяется пара петух - коршун/сокол, в которой противопоставляются домашние (брачные) персонажи и дикопольские, воинские.

В избранном ракурсе рассматриваются широко распространенные в казачьем фольклоре образы орла и сокола. Анализ текстов показал, что сокол наделен такими качествами, как волк в западноевропейской мифологии. Для него характерны чужесть, воинственность, стремление к воле. Сокол и орел оказываются связанными с мировым верхом (верхушкой древа жизни у славян, мачтой корабля), с металлом и оружием, с кровью и миром мертвых. Автором выявлен мотив возвращения, воплощения нереализованной силы/доли воина-сокола в общую долю оставленного рода (семьи). Наряду с фольклорными текстами исследовались персонификации образа хищной птицы в календарной обрядности восточных славян, где отчетливо выявляются ритуалы передачи неистраченной жизненной силы мужчин замужним женщинам и земле. В этом мотиве отчетливо прослеживается уже высказанная мысль о наличии неразрывной связи между теми, кто ушел в Дикое поле, и остальными членами славянского социума.

Далее автор обращается к известному сюжету казачьего фольклора спор сокола с конем, В результате проведенного анализа делается вывод, что с образами диких копытных животных соотносится группа взрослых (служивых, полноправных казаков). Предводитель/атаман оказывался также связанным с образом коня - дикого, необъезженного, с норовом копытного животного.

В казачьем эпосе выделяется также особая категория старых казаков - почетных, прошедших последнюю старческую инициацию, которая соотносится с образами пчеловодов и рыбаков - вышедших за рамки военного сообщества и выполнявших посреднические функции. Тем не менее, их фольклорные образы тесно связаны с образами копытных животных, что подчеркивает их высокий статус.

Проведенный анализ позволил высказать предположение о возможном существовании в тех восточно-славянских военизированных мужских сообществах, по типу которых могли выстраиваться и ранние казачьи объединения, нескольких возрастных групп, соотносимых с различными образами диких животных. Рассмотренные фольклорные звериные и орнитоморфные образы, выступающие в качестве символов мужчины-воина, оказались тесно связанными с миром домашним, женским. Эта тесная связь просматривается и в мифо-ритуальной традиции, проявляясь в теме возвращения и воплощения неистраченной доли воина в растениях (особенно наглядно - в обрядах календарного цикла). Дикие и культурные растения находятся в такой же неизбежной и необходимой связке, как оставшиеся дома и ушедшие на войну. Так была обнаружена еще одна модель (матрица), согласно которой могли выстраиваться отношения между жителями статусной территории и обитателями Дикого поля. И миф, и ритуал, постоянно воспроизводившиеся по обе стороны пограничья, поддерживали и подпитывали эту систему взаимоотношений.

В третьем параграфе - Статус и функции атамана в русском фольклоре - автор реконструирует путь фольклорного атамана, что позволяет на примере его судьбы получить новые данные о ритуалах перехода воина с одной ступени на другую, о мифо-ритуальной подоплеке потестарной структуры, об истинном назначении казака-воина, как оно понималось в народной традиции.

Судьба атамана в фольклорных источниках представляет собой квинтэссенцию воинской судьбы. Это путь, пройденный до конца, а потому это - путь героя. В работе исследуются фольклорные мотивы чудесного рождения атамана, природных царских знаков, а также описания тех испытаний, которые должен пройти герой на пути к атаманству. Отличительной чертой пути атамана было змееборчество. По сути, атаман приобретает статус побежденного им змееподобного Чудовища. Змеиная природа былинных богатырей и легендарных героев обращала на себя внимание многих отечественных исследователей, но обычно истоки образов змей и змееборцев искали в тотемном наследии древних славян. Инициация в форме змееборчества представлялась как превращение героя в змея (идентификация с предком, символическая смерть), после чего следовала борьба с ним (возвращение к жизни, переход-рождение). Проведенный анализ дал основание допустить возможность обратной последовательности обряда посвящения: сначала герой повергал Змея, наследовал его силу, затем приобретал его облик и должен был занять  его место.

Сразивший Чудовище атаман приобретал способности к перевоплощению, мог управлять стихиями, становился неуязвимым для булата и пуль. Все это нашло отражение в зафиксированных источниками представлениях о казачьих атаманах, как о людях, наделенных сакральными знаниями и способностями (атаман-колдун, знающий и пр.). Обращение к фольклорным материалам позволило также вновь вернуться к уже рассмотренным во II главе основным символам принадлежности к казачьему сообществу. Красные локусы в одежде, части одежды из овчинных и звериных шкур нашли в этом разделе дополнительное семантическое толкование.

Далее автор обобщает представленные в русском фольклоре материалы о гибели героев и их антагонистов. Проведенный анализ позволил выделить три основных вида смерти и соответствующие им предметы (орудия или оружие): 1) бескровные (удар, связывание, потопление); 2) связанные с пронизыванием тела (ножом, копьем, стрелой, колом) и небольшим излиянием крови; 3) кровавые (рассечение тела, отсечение головы). Определенному виду смерти соответствовал определенный напиток. В свою очередь, определенный вид смерти и соответствующий ему напиток соотносились с определенным этапом воинского посвящения. Фольклорные источники воспроизводят картину возвращения неистраченной доли героя (предводителя, атамана) в общинную долю. Троякий напий, символизировавший в Диком поле три металла и три напитка воинского счастья, в домашней зоне вновь превращается в напитки силы и счастья, но уже предназначенные для других.

Вместе с тем в фольклорных текстах устойчивым является мотив воплощения неистраченной силы (или ее части) предводителя в сокровища-клады. Сразивший Чудовище герой не только принимает обличье антагониста, но и занимает его место - становится хранителем клада. Анализ многочисленных легенд и преданий о кладах показал, что в народной традиции клады понимались, как общинная доля, а казачьи атаманы предстают как ее главные хранители и распределители. Именно они наделяют тех, кто избрал путь воина, специфической долей-судьбой. В этом принципиальное отличие пути простого воина от латаманского пути: воин в обряде посвящения обретал собственную долю-душу-судьбу. Атаман же, повергая Чудовище, получал сумму долей, предназначенных для всего социума, и затем распределял их. Эти мотивы отражали, по сути, характерные для раннего казачества представления о власти и функциях тех, кто этой властью обладал.

В заключение главы выделяются еще раз те элементы переходно-посвятительных ритуалов, которые, согласно фольклорной традиции, сопровождали переход воина в очередную возрастную группу, и которые удалось конкретизировать на примере судьбы атамана. По сути, за всеми, упоминаемыми в фольклоре способами умерщвления атамана, стоят способы перехода в новую воинскую группу. Три напитка и соответствующие им три вида смерти маркируют три посвящения и три основные этапа на пути становления воина (в возрастных категориях - это малый, молодой и старый, а в статусных - простой воин и предводитель). Неистраченная жизненная сила погибшего (ушедшего в Поле) воина, проходя через женско-земное начало, воплощалась в хлебе, травах и меде, вновь поступавших в общинную долю. Сила срезанных хлебов и трав получала новое воплощение в сакральных напитках, выпиваемых посвящаемыми, и поступала, таким образом, в новый круговорот постоянного обмена между социумом и дикой природой, между домашней зоной и Диким полем.

Зафиксированные фольклорными текстами представления о воинской судьбе, службе, власти реализовывались как в способах устройства внутриобщинной жизни ранних казачьих сообществ, так и в формах взаимодействия с метрополией, определяя их социокультурную специфику.

В Заключении подводятся итоги исследования и делается вывод о том,

что мужские сообщества на Дону, в рамках которых происходило формирование культурной модели донского казачества, характеризуются как социокультурный феномен, у истоков складывания которого стояли различные славянские и тюркские этносы. Главные отличительные черты культуры донских казаков определялись условиями фронтира и Дикого поля, что привело к преобладанию мужской воинской культуры. Способом преодоления внутреннего функционального конфликта, оформившегося в процессе генезиса собственно казачьей культуры стал механизм воспроизводства  архаики в условиях экстремального существования. Уходя с родной земли от нарастающего политического, социального и религиозного гнета и обретая статус изгоев, казаки создавали такую социокультурную модель, которая позволяла им обрести новый статус (лцарских слуг) и в этом новом статусе они оказывались востребованными оставленной родиной.

Основные положения и выводы диссертации изложены в следующих публикациях:

Статьи, опубликованные в ведущих рецензируемых научных журналах и изданиях, включенных в перечень периодических изданий  ВАК РФ:

1. Рыблова М.А. Типы традиционных жилищ донских казаков / М. А. Рыблова // Этнографическое обозрение. - 1998. - № 6. - С.41-55. - 1 п. л.

2. Рыблова М.А. Понятие граница в обрядах и представлениях донских казаков / М. А. Рыблова  // Этнографическое обозрение. - 2002. - № 5. - С. 3-15. - 1,2 п. л.

3. Рыблова М.А. Взвейтесь, соколы, орлами: орнитоморфная символика в восточнославянской воинской традиции / М. А. Рыблова  // Этнографическое обозрение. - 2007. - № 2. - С. 86-106. - 1, 8 п. л.

4. Рыблова М.А. Атаманская власть в казачьих сообществах на Дону (XVI-XVIII вв.) / М. А. Рыблова // Власть. - 2008. - № 11. - С. 129-133 - 0,5 п. л.

5. Рвачева О.В., Рыблова М.А. Тенденции развития систем казачьего управления на территории Войска Донского (XVIII-XX вв.) / О. В. Рвачева, М. А. Рыблова  // Власть. - 2009. - № 4. Ц  С. 136-139.  - 0,5 п.л.

6. Рыблова М.А. Весенние праздники у донских казаков в XIX - начале XX в.: половозрастной аспект / М. А. Рыблова // Проблемы истории, филологии и культуры. - 2009. - № 1 (23). - С. 414-438. - 1,6 п.л.

7. Рыблова М.А. Казачьи братства на Дону в XVI-XVIII вв. (специфика культурной модели) / М. А.  Рыблова // Родина. - 2009. - № 6. - С. 90-91. - 0,3 п.л.

Монографии:

8. Рыблова М.А. Традиционные поселения и жилища донских казаков / М. А. Рыблова  - Волгоград, 2002. - 241 с. - 14 п. л.

9. Рыблова М.А. Донское братство: казачьи сообщества на Дону  в XVI - первой трети XIX в. / М. А. Рыблова - Волгоград, 2006. Ц  342 с. - 31,6 п. л.

10. Очерки традиционной культуры казачества России / под ред. Н.И. Бондаря. - М-Краснодар, 2002, Т.1. / Коллективная монография - 30 п.л., авторский вклад - 1 п.л.

11. Судьба. Интерпретация культурных кодов. - Саратов, 2004. 11 п.л. / Коллективная монография - 11 п.л., авторский вклад - 4 п.л.

Статьи в других журналах и сборниках:

12. Рыблова М.А. Поземная система отопления в жилищах донских казаков-верховцев / М. А. Рыблова // Материальная культура народов России. - М., 1995. - С. 184-188. - 0,5 п. л.

13. Рыблова М.А. Ранние формы жилищ донских казаков-верховцев (опыт реконструкции) / М. А. Рыблова // Вопросы краеведения. - Волгоград, 1994. - С. 55-59. - 0,4 п. л.

14. Рыблова М.А. О двух моделях организации внутреннего пространства традиционного восточнославянского жилища / М. А. Рыблова // Сборник научных статей научно-практической конференции студентов и молодых ученых Волгоградской области. - Волгоград, 1995. - С. 99-102. - 0,3 п. л.

15. Рыблова М.А. Поселения  донских казаков: от куреня к станице: эволюция донских казачьих поселений / М. А. Рыблова // Проблемы казачьего возрождения. Сборник научных статей. - Ростов-н/Д., 1996. - С. 13-17. - 0,5 п. л.

16. Рыблова М.А. Обряд проводов Фомы у донских казаков / М. А. Рыблова // Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Кубани за 1997 год. Материалы научно-практической конференции. - Белореченск, 1998. - 0,4 п. л.

17. Рыблова М.А. Погребальный обряд у донских казаков (по полевым материалам) / М. А. Рыблова  // Традиции и обычаи народов России. Вторая Российская конференция с международным участием. В 2 т. Т. 2. - СПб., 2000. - С. 92-101. - 0,5 п. л.

18. Рыблова М.А. Люди за чертой в традиционной казачьей общине / М. А. Рыблова // Дикаревские чтения (6). Материалы региональной научной конференции. - Краснодар, 2000. - С. 83-88. - 0,4 п. л.

19. Рыблова М.А. Кулачные бои у донских казаков / М. А. Рыблова // Дикаревские чтения (7). Материалы региональной научной конференции. - Краснодар,  2001. - С. 83-88. - 0,3 п. л.

20. Рыблова М.А. Донские верховые и низовые казаки: к вопросу о локализации группы / М. А. Рыблова // Вестник ВоГУ. - Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. - Вып. 6. - Волгоград, 2001. - С. 57-69. - 1 п. л.

21. Рыблова М.А. Представление о своей земле и особенностях ее освоения у донских казаков / М. А. Рыблова // Дикаревские чтения (8). Материалы региональной научной конференции. - Краснодар, 2002. - С. 5-24. - 0,6 п. л.

22. Рыблова М.А. От Дикого Поля к Донской земле: специфика духовного освоения пространства в донской казачьей традиции / М. А. Рыблова // Вестник ВоГУ. - Серия 4: История. Регионоведение. Международные отношения. Вып. 7. - Волгоград, 2002. - С. 98-114. - 1,2 п. л.

23. Рыблова М.А. Дикое поле в этнографической ретроспективе и реалиях сегодняшнего дня / М. А. Рыблова // Россия и Восток: проблемы взаимодействия. - Волгоград, 2003. - С. 145-155. - 0,6 п. л.

24. Рыблова М.А., Сергеева Н.В. Шапка-трухменка и шуба заветная: к вопросу об атрибутах и функциях казачьего атамана / М. А. Рыблова, Н. В. Сергеева // Дикаревские чтения (9). Итоги фольклорно-этнографических исследований  культур Северного Кавказа за 2002 год. - Краснодар, 2003. - С. 14-16. - 0,6 п. л.

25. Рыблова М.А. Обряд посвящения атамана как источник для реконструкции некоторых мифоритуальных традиций донских казаков / Рыблова М.А. / М. А. Рыблова // Мир православия. - Вып.5. - Волгоград, 2004. - С. 335-369.  - 2,2 п. л.

26. Рыблова М.А. Казачий атаман: путь, функции и атрибуты (по фольклорным материалам / Рыблова М.А. // Мужчина в традиционной культуре народов Поволжья. Материалы международной научно-практической конференции. - Астрахань, 2003. - С. 41-45. - 0,5 п. л.

27. Рыблова М.А. Атаман и Чудовище: к вопросу о восточнославянских инициациях / Рыблова М.А. // Мифология и религия  в системе культуры этноса. - СПб., 2003. - С. 72-75 - 0,3 п. л.

28. Рыблова М.А. Мотив гибели атамана в русском фольклоре / М. А. Рыблова // Итоги фольклорно-этнографических  исследований этнических культур Северного Кавказа за 2004 год. Дикаревские чтения-11. - Краснодар, 2005. - С. 209-224.  - 0,5 п. л.

29. Рыблова М.А. Старики в донской казачьей общине: статус и функции  / М. А. Рыблова // Мир казачества. - Краснодар, 2005. - С. 135-157. - 1 п. л.

30. Рыблова М.А. Тумак и лампасы: к вопросу о посвятительных обрядах донских казаков / М. А. Рыблова  // Казачество России: прошлое и настоящее. - Ростов-н/Д., 2006. - С. 109-124. - 1 п. л.

31. Рыблова М.А. Об истории, некоторых итогах и перспективах исследования этнокультурных особенностей населения Волгоградской области / М. А. Рыблова // Стрежень. Научный ежегодник. - Вып. 4. - Волгоград, 2004. - С. 356-363. - 1 п. л.

32. Рыблова М.А. О специфике социального управления в ранних казачьих сообществах / М. А. Рыблова // Современное состояние и сценарии развития Юга России. - Ростов-н/Д., 2006. - С. 214-225. - 1 п. л.

33. Рыблова М.А. Шапка с биркой и дiркой: мотив клеймения героя в казачьей традиции / М. А. Рыблова // Лавровские (Среднеазиатско-Кавказские) чтения (2004-2005). - СПб., 2005. - С. 128-130. - 0,3 п. л.

34. Рыблова М.А. Смерть от пуговицы: мотив гибели казачьего атамана в фольклорных свидетельствах и этнографических интерпретациях / М. А.  Рыблова // Лавровские (Среднеазиатско-Кавказские) чтения (2004-2005). - СПб., 2005. - С. 130-133. - 0,3 п. л.

35. Рыблова М.А. Казачий атаман: функции и атрибуты / М. А. Рыблова // Вестник  ВоГУ. - Серия 4. - Вып. 11. - Волгоград, 2006. - С.  83-95. - 1 п. л.

36. Рыблова М.А. Знаки и атрибуты Донского казачьего войска / М. А. Рыблова  // Дикаревские чтения (12). Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Северного Кавказа за 2005 г. - Краснодар, 2006. - С.  261-278. - 0,5 п. л.

37. Рыблова М.А. К вопросу о специфике религиозных воззрений и практик донских казаков / М. А. Рыблова // Общественные отношения и права человека на Юге России. История, современность, перспективы. Материалы международной научно-практической конференции. - Волгоград, 2006. - С. 419-427. - 0,4 п. л.

38. Рыблова М.А. Казакование в истории России: социокультурные трансформации и поиск утраченной идентичности / М. А. Рыблова // Казачество Юга России в процессах становления и развития Российской государственности. - Волгоград-Урюпинск, 2007. - С. 102-107. - 0,4 п. л.

39. Рыблова М.А. Освоение Дикого Поля: к вопросу о специфике российских колонизационных процессов / М. А. Рыблова. // Модернизация и традиции - Нижнее Поволжье как перекресток культур. - СПб.-Волгоград, 2006. - С. 344-352. - 0,5 п. л.

40. Рыблова М.А. Образы своих и чужих в процессах социокультурных трансформаций на Дону / М. А. Рыблова // Материалы Фелицинских чтений 2007 г.  - Краснодар, 2007. - C. 9-15. - 0,5 п. л.

41. Рыблова М.А. Экстремалы Дикого Поля: основные этапы жизненного пути воина-казака / М.А. Рыблова // Мужской сборник-3. - М., 2007. - С.  207-223 - 1,8 п. л.

42. Рыблова М.А. "Суд и расправа по-казачьи": О специфике норм обычного права в ранних общинах запорожских и донских казаков / М.А. Рыблова  // Вопросы краеведения. Вып. 10. Материалы краеведческих чтений. - Волгоград, 2007 - С.  46-51. - 0,4 п. л.

43. Рыблова М.А. Социокультурные трансформации на Дону (XVI-XXI вв.) / М.А. Рыблова  // Казачество России: прошлое и настоящее. Сборник научных статей. - Вып. 2. Ростов-н/Д., 2008. - С. 3-33. - 2,5 п. л.

44. Рыблова М.А. Специфика семейно-брачных отношений у донских казаков: истоки и трансформации / М.А. Рыблова // Стрежень. Научный ежегодник. - Вып. 6 - Волгоград, 2008. - С. 132-149. - 2 п. л.

45. Рыблова М.А. Огонь, вода иЕ сковорода: к вопросу о позорящих наказаниях по обычному праву донских казаков / М.А. Рыблова  // Дикаревские чтения (13). Итоги фольклорно-этнографических исследований этнических культур Северного Кавказа за 2006 год. Материалы Северокавказской научной конференции. - Краснодар, 2007. - С. 397-414. - 0,5 п. л.

46. Рыблова М.А. Казачья этничность в формировании региональной идентичности Волгоградской области / М.А. Рыблова // История края как поле конструирования региональной идентичности. - Волгоград, 2008. - С. 55-75. - 1 п. л.

47. Рыблова М.А. Малолетки и выростки в структуре донской казачьей общины XIX- начала XX в. / М.А. Рыблова // Молодежь и молодежные субкультуры этносов и этнических групп Южного Федерального Округа. Традиции и современность. - Краснодар, 2008-2009. - С. 57- 69. - 0,6 п.л.

---

1Сухоруков В.Д. Общежитие донских казаков в XVII-XVIII столетиях. Новочеркасск, 1892; Он же.  Историческое описание земли Войска Донского. Новочеркасск, 1903; Он же. Статистическое описание Земли донских казаков, составленное в 1822-32 годах В.Д. Сухоруковым.  СПб., 1891; Ригельман А.И. История, или повествование о донских казаках, отколь и когда они начало свое имеют, и в какое время и из каких людей на Дону поселились, какия их были дела и чем прославились и пр.,: Чтения в Императорском обществе истории и древностей российских. М.,  1846. № 3; Дружинин В.Г. Раскол на Дону в конце XVII в. СПб., 1889; Савельев А.М. Трехсотлетие Войска Донского. СПб.,  1870; Савельев Е.П. Средняя история казачества. Ч. II. Новочеркасск,  1916.

2  Карамзин Н.М. История Государства Российского. М., 1989. Кн. II. Т.VIII  С. 86-87.

3  А. Попов.  История о Донском войске. Ч. 1. Харьков: Тип. Университета, 1814; Пудавов В.М. История войска Донского и старобытность начал казачества. Новочеркасск, 1890. С. 61-78; Савельев Е.П. Средняя история казачества. С. 282-299.

4 Ознобишин Е. Цимлянская станица // Донские областные ведомости. 1875. N 10; Сулин И.М. Станицы по Дону. Краткое описание станиц Области войска Донского // Донские епархиальные ведомости. 1894. № 7; Никулин П. Народные юридические обычаи донских казаков 2-го Донского округа // Донская газета. 1876. № 40; Краснов И. Низовые и верховые донские казаки //Донские войсковые ведомости. 1858. № 35; Тимощенков И. Общественный быт и юридические обычаи Казанской станицы // Донские областные ведомости. 1873. № 40 и др.

5 Ветчинкин В.Н. Очерк поземельного владения на Дону в связи с развитием межевания // ТОВДСК. Новочеркасск, 1874. Вып. 2. С. 1-95; Робуш С.С. О народном образовании в войске Донском // ТОВДСК. Новочеркасск, 1867. Вып. 1. С. 121; Кириллов А. К актам, относящимся до бытовой истории войска Донского // СОВДСК. Новочеркасск, 1907. Вып. 7. С. 148-155; Тимощенков И. Станица Нижне-Чирская. Статистико-экономический очерк // СОВДСК. Новочеркасск, 1906. Вып. VI. С. 12-24; Щелкунов С. З. Об устройстве казачьих поселений и об юртовых при них довольствиях // СОВДСК. Новочеркасск, 1907. Вып. 7. С. 51- 65 и др.

6  Харузин М. Сведения о казацких общинах на Дону. Материалы для обычного права. Вып. I. М.,  1885.

7 Программа для собирания сведений об юридических обычаях / Харузин М.Н. - М., 1887.

8  Сватиков С.Г. Вольные и служилые казачьи войска // Путь казачества. 1927.  № 20.

9  Астахова А.М. Былины. Итоги и проблемы изучения. М.-Л., 1966; Путилов Б.Н. Некоторые общие проблемы  истории казачьего фольклора // Народная устная поэзия Дона: Мат. научн.-практ. конф. Ростов н/Д., 1963. С. 14-28.

10  Путилов Б.Н. Героический  эпос и действительность. Л., 1988.

11  Рудиченко Т.С. По следам экспедиций А.М. Листопадова // Культура донского края: страницы истории. Ростов н/Д., 1993. С. 150-168; Она же. Об архаических мотивах в былинном эпосе донских казаков // История и культура народов степного Предкавказья и Северного Кавказа: проблемы межэтнических отношений. Ростов  н/Д.,  1999. С. 184-203.

12  Рудиченко Т.С.  Донская казачья песня в историческом развитии. Ростов н/Д., 2004.

13  Заседателева Л.Б. Терские казаки. Историко-этнографические очерки. М., 1974.

14  Токарев С.А. Основы этнографии. М., 1978. С. 259.

15  Жукова Л.М., Бандурина  С.А. Одежда казаков-некрасовцев // Донской народный костюм. Ростов н/Д., 1986. С. 54-63; Абрамова  Т.Н. Бытовая культура казаков-некрасовцев  конца XIX - начала XX в. // Известия Ростовского областного музея краеведения. Вып. 2. Ростов н/Д.,  1988. С. 34-42; Абрамова Т.Н. Традиционный комплекс женской одежды  в свадебном обряде казаков-некрасовцев // Известия  Ростовского областного музея краеведения. Вып. 6. Ростов н/Д., 1989.

16  Очерки традиционной культуры казачеств России. Москва-Краснодар, 2002. Т.1.; Очерки традиционной культуры казачеств России. Москва-Краснодар, 2005. Т. 2.

17  Королев В.Н. Происхождение донского казачества: донские славяне и казаки // Возникновение казачества и становление казачьей культуры. Материалы научно-практической конференции (15-16 октября 1999 г.). Ростов н/Д., 1999. С. 3- 12; Королев В.Н. Донские казачьи городки у Эвлии Челеби // Историческая география Дона и Северного Кавказа. Ростов н/Д., 1992; Мининков Н.А. Донское казачество на заре своей истории. Ростов-н/Д.,  1992; Мининков Н.А. Донское казачество в эпоху позднего средневековья (до 1671 г.) Ростов н/Д., 1998; Мининков Н.А. Система ценностей и правосознание донского казачества XVII века  // Социальная организация и обычное право. Материалы научной конференции.  Краснодар,  2001. С. 116- 127; Рябов С.И. Донская земля в XVII веке.  Волгоград, 1992; Рябов С.И. Войско Донское и Российское самодержавие. Волгоград, 1993.

18  Никитин Н.И. О формационной природе ранних казачьих сообществ // Феодализм в России. Сборник документов. М., 1987; Станиславский А.Л. Гражданская война в России XVII в. Казачество на переломе истории. М., 1990.

19  Дворниченко А.Ю. О ранних казачьих сообществах // Исторический опыт русского народа и современность. Мавродинские чтения. СПб., 1994. С. 107- 110; Дворниченко А.Ю. Первые Романовы и демократические традиции русского народа (к истории ранних казачьих сообществ) // Дом Романовых в истории России. СПб., 1995. С. 124- 133.

20  Мининков Н.А. Донское казачество в эпоху позднего средневековья (до 1671 г.) Ростов н/Д., 1998. С. 230-231.

21  Фалалеев А.В. Государственно-правовое положение Земли Войска Донского (конец XV - первая четверть  XVIIIавв.): автореф. дис. Е канд. юрид. н.; юридические науки: 12.00.01.: [Волгоградский гос. университет] Волгоград, 2006.

22  Hobsbawm E.J. Social Banditry// Rusal protest: Peasant Movemenst and Social Change. 1974. P.  142-157.

23  OТRourke. S. Warriors and Peasants: The Don Cossacks in Late Imperial Russia. New York: St. MartinТs Press in association with St. AntonyТs College, Oxford, 2000.

24  Скрынников Р.Г.  Сибирская экспедиция Ермака. Новосибирск, 1986. С. 125-126; Станиславский А.Л.  Гражданская война в России XVII в. Казачество на переломе истории. М., 1990.

25  Казачий Дон.  Очерки истории. В 2-х ч.  Ч. I. Ростов н/Д., 1995 С. 12-23.

26  Boeck B.J. The KubanТ Cossack Revival (1989-1993): The  Beginning of a Cossack National Movement in the North Caucasus Region // Nationalities Papers. 1998. P. 635-636; Боук Б.М. Фронтир или пограничье? Роль зыбких границ в истории донского казачества // Социальная организация и обычное право. Материалы научной конференции.  Краснодар, 2001. С. 147- 155; Сень Д.В.. Казачество Дона и Северного Кавказа в конце XVII ЦXVIII в: практика взаимоотношений фронтирных сообществ с мусульманскими государствами Причерноморья (в контексте задач и перспектив международных отношений в регионе) // Укранский iсторичний збiрник. Випуск 10. Кив, 2007. С.  59-64.

27 Самойлов Л. Этнография лагеря // Этнографическое обозрение. 1990. № 1; Банников К.Л. Антропология экстремальных групп. Доминантные отношения среди военнослужащих срочной службы Российской армии // Этнографическое обозрение. 2001. № 1. С. 112- 141; Банников К.Л. Антропология экстремальных групп. М., 2002; Волков В. Силовое  предпринимательство. СПб.,  2002.

Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по культурологии