Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по философии  

На правах рукописи

УДК 18

МИХАЙЛОВА Марина Валентиновна

ЭСТЕТИКА КЛАССИЧЕСКОГО ТЕКСТА

Специальность: 09.00.04 - эстетика

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора философских наук

Санкт-Петербург

2012

Работа выполнена на кафедре эстетики и этики Федерального государственного бюджетного образовательного учреждения высшего профессионального образования Российский государственный педагогический университет им. А.аИ.аГерцена.

Научный  доктор философских наук, профессор Пигров Константин консультант  Семенович

Официальные  доктор философских наук, профессор, профессор кафедры оппоненты: раннего  обучения  иностранным  языкам РГПУ имени

А.аИ.аГерцена Демидова Ольга Ростиславовна

доктор философских наук,  профессор,  профессор  кафедры

философии НОУ ВПО  Самарская гуманитарная академия

ишаев Сергей Александрович

  доктор философских наук,  доцент,  заведующий  кафедрой

  философии  ФГБОУ ВПО Санкт-Петербургский

  государственный  университет  культуры  и  искусств

  Русаков Аркадий Юрьевич

Ведущая ФГБОУ ВПО Санкт-Петербургский государственный организация  университет

Защита состоится 31 мая 2012 года в ____ час. на заседании совета по защите докторских и кандидатских диссертаций Д 212.199.10 при Российском государственном педагогическом университете им. А. И. Герцена по адресу: 197046, Санкт-Петербург, ул. Малая Посадская, д. 26, ауд. 317

С диссертацией можно ознакомиться в Фундаментальной библиотеке Российского государственного педагогического университета им. А. И. Герцена.

Автореферат разослан л____ _____________________ 2012

Ученый секретарь Диссертационного Совета

кандидат философских наук, доцент

Дорский А.аЮ.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Диссертация посвящена эстетическому исследованию феномена классического текста на материале художественной литературы.

Актуальность исследования определяется тем, что одной из актуальных проблем современности является ослабление и распад человеческой чувственности, анестезия, вызванная экспансией виртуальных технологий и особенностями постиндустриальной цивилизации. В разреженной, ослабленной среде повседневности человек испытывает своего рода эстетическую депривацию - дефицит соприкосновения с реальным миром. В этих условиях эстетика становится практической философией, а исследование классического текста обретает направленность на решение конкретных жизненных задач. Литература способна не только восполнять недостаток чувственного опыта, но и обновлять эстетическую способность. Работа с классическим текстом, в основе которой лежит опыт чтения, - действенный метод возобновления способности чувствовать и понимать, незаменимый инструмент познания и самопознания. С этой точки зрения актуальность предпринятого исследования определяется настоятельной потребностью в поиске путей к восстановлению основных культурных и природных способностей, угасающих в современном человеке.

Проблема классического текста актуализируется в ситуации разрушения ценностных иерархий, особенно в нашей стране, испытывающей острую необходимость в построении национальной аксиологии, приемлемой для всех социальных групп. В условиях, когда острой проблемой становится поиск адекватного культурного языка для выражения общенациональных ценностей, философия классического текста способна участвовать в создании оснований для восстановления здорового народного бытия. Путь осознания российской идентичности через освоение онтологического и экзистенциального ресурса литературной классики может оказаться продуктивным в условиях кризиса идеологии и утраты доверия к традиционным способам построения национального проекта.

Феномен классического текста, устойчиво пребывающий в центре интереса различных научных дисциплин, до сих пор не получил четкого философско-эстетического определения. Назрела необходимость исследования литературной классики как корпуса текстов, подлежащего, во-первых, эстетическому восприятию, равно предполагающему как переживание текста, так и аналитику этого переживания, и во-вторых, философскому рассмотрению для определения базовых свойств, позволяющих тексту обрести статус классического, и культурных механизмов, которые формируют идею классики и поддерживают ее существование.

Степень научной разработанности проблемы. Классика как одна из универсалий европейской культуры вызывает постоянный, напряженный и разнонаправленный - от сакрализации до ниспровержения - исследовательский интерес. Будучи традиционным предметом ученого рассмотрения в поэтике (Аристотель, Гораций, Н. Буало, И. Г. Гердер, Г. Э. Лессинг, А. А. Потебня, А.аН.аВеселовский, Р. О. Якобсон, Ю. В. Манн, Б. В. Успенский), теории (Э.аАуэрбах, Р. Барт, М. М. Бахтин, Х. Блум, В. М. Жирмунский, Ю.аКристева, Ю. М. Лотман, Ю. Н. Тынянов, В. Б. Шкловский, Б. М. Эйхенбаум) и истории литературы (С. С. Аверинцев, Г. А. Бялый, М. Л. Гаспаров, Г. А. Гуковский, З.аГ. Минц, Д. С. Лихачев, Г. П. Макогоненко, Д. Е. Максимов, И.аГ.аЯмпольский), в последнее время литературная классика интенсивно и плодотоворно изучается с позиций онтологии (М. А. Богатов, Л. В. Карасев, М.аА.аЛифшиц, С. А. Лишаев, М. К. Мамардашвили, О. М. Ноговицын, С.аГ.аСеменова,), философии события (А. А. Грякалов, А. С. Филоненко), социальной философии (К. С. Пигров, А. К. Секацкий), социологии (П. Бенишу, П.аБурдье, А.аВиала, М. Вудманзее, Б. В. Дубин, Л. Д. Гудков, Н. А. Зоркая, В.аСтрада), философии культуры (Я. Ассман, А. П. Валицкая, К. Г. Исупов, А.аЛ. Казин, Л. Н. Летягин), культурологии (С. Н. Зенкин, А. Л. Зорин, А.аМангуэль, А. В. Полетаев, И.аМ.аСавельева).

итературная классика как проблема эстетики и философии культуры рассматривается с разных точек зрения. Прежде всего встает вопрос о формировании литературного канона1. Я.аАссман посвятил фундаментальное исследование структурным принципам и истории складывания классического канона2. Х. Блум3 рассматривает литературный канон с позиций своей теории влияния: сильный автор входит в канон, поскольку его тексты демонстрируют мощь языка и когнитивную энергию. В работе Ф. Кермода4 показано историческое изменение объема понятия литературной классики от восходящего к античному Риму представления об универсальности и вечности поэтического слова до современного понимания, предполагающего секулярный подход, изменчивость и множественность истолкований. М. А. Лифшиц5 обосновывал классику как понятие, применимое не только к искусству, но и к жизни в целом: с его точки зрения, возможен разговор о классическом состоянии мира, поскольку классика - объективный идеал, фундаментально присущий бытию. Ю. М. Лотман6 на скрещении структуралистского и историко-культурного подходов разработал понимание классики как культурной памяти: классический текст и обеспечивает сохранение базовых культурных смыслов, и порождает новые смыслы, необходимые для движения культуры. В исследовании В. Л. Махлина, посвященном герменевтическому анализу методологии гуманитарных наук, проблема классики рассматривается с точки зрения философии диалога: вечно по-новому возвращающееся прошлое7 классического текста постулируется как основание исторического диалога, в котором самосознание культуры обретает достоверность. Т. Росс вводит различение между риторической моделью канона, основанной на производстве (production), ориентированной на воспроизведение образцовых приемов письма и свойственной традиционным культурам, и объективистской моделью, основанной на потреблении (consumption), ориентированной на интерпретацию классических текстов и свойственной модерну8.

Аналитическое рассмотрение философских работ последнего времени, посвященных классике, обнаруживает три основных подхода: герменевтический, рецептивный и релятивистский.

Герменевтический подход, в основании которого лежат прежде всего работы Г.ЦГ.аГадамера9 и П. Рикера10, различает в эстетическом событии присутствие лабсолютного настоящего, невыразимой полноты бытия, благодаря чему произведение искусства и является одним и тем же всюду, где такое настоящее представлено11. Именно поэтому классическая литература, сохраняемая живой традицией образования, и является эталоном и образцом: она находит свое место в сознании каждого12. Классический текст, несущий в себе след лабсолютного настоящего, поднимается над конкретно-историческими истолкованиями. Способом его исторического бытия является вневременность: Мы называем нечто классическим, сознавая его прочность и постоянство, его неотчуждаемое, независимое от временных обстоятельств значение, - нечто вроде вневременного настоящего, современного любой эпохе. <Е> То, что называется УклассическимФ, прежде всего не нуждается в преодолении исторической дистанции - оно само, в постоянном опосредовании, осуществляет это преодоление13. Сторонники герменевтического подхода нередко склонны принимать классику как непосредственную данность, присутствие которой в культуре служит гарантом сохранения основных интеллектуальных, нравственных и эстетических ценностей14.

В основании рецептивного подхода лежат работы В.аИзера15, Р.аИнгардена16, Х.ЦР.аЯусса17. С точки зрения рецептивной эстетики, произведение (актуализированный текст) принципиально диалогично: Опыт искусства представляет собой превосходный путь узнать чужое Ты в его Другости и, с другой стороны, в нем - собственное Я18. Поскольку смысл произведения рождается в диалоге читателя с текстом как результат движения эмпатии и его последующей рефлексии, он всегда историчен. Первоначальное эстетическое понимание (эстетическая импликация) обогащается и уточняется со временем, и в результате текст может приобрести статус классического: Историческая же импликация состоит в том, что понимание первых читателей может продолжиться и обогатиться в цепи рецепций, соединяющих поколение с поколением, предрешая тем самым историческое значение произведения, выявляя его эстетический ранг19. В противоположность Г.ЦГ. Гадамеру, который видел в классике постоянное возобновление вневременного настоящего, Х.ЦР. Яусс не усматривает структурных и онтологических оснований классичности текста и понимает последнюю только как результат истории восприятий: классический текст становится таковым после того, как оформляется новый опыт, который с исторической дистанции позволяет увидеть в тексте некую вневременную истину.

Релятивистский подход прежде всего основан на работах социолога П.аБурдье20. В отличие от приверженцев герменевтической теории, для которых понятие классики обладает исключительно позитивными коннотациями, П.аБурдье рассматривает ее как один из репрессивных социально-политических институтов, а классический текст - как продукт грандиозного предприятия символической алхимии, в котором сотрудничают - с равной убежденностью и весьма неравной прибылью - все агенты, действующие в поле производства21. Сторонники данного подхода22 предлагают понимать литературу прежде всего как культурную форму, опосредующую и конституирующую общественные взаимодействия. Ставится под сомнение традиционное понимание классики как лценностного (аксиоматического) основания литературной культуры, с одной стороны, и нормативной совокупности образцовых достижений литературы прошлого - с другой23. В трактовке релятивистов классика предстает как жесткая манипулятивная стратегия, с помощью которой буржуазия образования осуществляет свою власть. Общественным институтом, гарантирующим навязывание классики, представляется школа: В рамках школьного образования классические произведения включаются в процессы общей социализации - усвоения индивидом норм правильного поведения, которые постулируются в качестве конститутивных для данного сообщества24. Система образования генерирует литературоцентристскую дидактику, диктующую жесткие нормы оценки и интерпретации высокой литературы25, а филологическое сообщество базируется на корпоративных интересах: Система литературной социализации как репродуктивное звено литературной системы практически работает на самообоснование. Она поддерживает нормативные границы групповой идентичности хранителей и истолкователей традиции, базирующейся на классике26.

Следует отдельно отметить аналитическую работу А. Компаньона27, посвященную рассмотрению наиболее авторитетных эстетических и литературоведческих теорий последнего времени. В ряду базовых понятий теории литературы он выделил ценность - классический канон, в формировании которого особую роль играет читательская рецепция: Настоящая классика - произведение, которое никогда, ни для одного поколения не станет скучным28. Исследование различных концепций эстетической ценности привело А. Компаньона к выводу о том, что ни объективизм (герменевтическая традиция), ни релятивизм (рецептивная школа и социология литературы) не могут претендовать на окончательное и полное решение вопроса о классике. Адекватного описания механизмов складывания консенсуса и убедительной аналитики литературной ценности пока не существует: Литературная ценность не поддается теоретическому обоснованию - это предел теории, но не литературы29.

Объектом исследования является литературный классический текст. Словесное творчество обладает высокой степенью репрезентативности по отношению к культуре в целом. Структурные и семантические особенности литературы в значительной степени отражают устройство данной культуры. В отличие от других классов текстов, которые обладают большей степенью автономности по отношению к общей системе культуры, художественная литература точно повторяет фундаментальные принципы ее организации, она изоморфна культуре в целом. Таким образом, избранный объект исследования позволяет, удерживаясь в строгих рамках рассмотрения специфики литературного классического текста как факта словесного искусства, показать основные общие принципы классического.

Предметом исследования выступают эстетические свойства классического текста, рассматриваемого как со стороны его структурной определенности, так и в аспекте эстетического события.

Цель исследования: описать базовые эстетические характеристики классического текста.

Задачи исследования:

1. Разработать и обосновать определение классического текста.
2. Исследовать эстетические критерии литературного совершенства и выявить его онтологические основания.
3. Рассмотреть культурный механизм возведения текста в статус классического через оценку знатоков и читательскую рецепцию.
4. Провести анализ соотношения онтологической и конвенциональной составляющих классического текста.
5. Выявить эстетическую структуру классического текста как события, актуализирующего картину мира.
6. Обосновать необходимость онтологического рассмотрения классического текста как актуализации присутствия, осуществления встречи, совершения дара и благодарения.
7. Показать, как происходит вербальная актуализация молчания в классическом тексте.
8. Исследовать эстетические функции молчания как непременной составляющей деятельности автора (основание эстетического опыта), языка (фактор поэтического языка) и читателя (условие эстетического события).
9. Проанализировать действие фактора времени в процессе канонизации текста.
10. Исследовать положение литературной классики в современной культуре.
11. Выявить и описать экзистенциальный и культуротворческий потенциал классического текста.

Методология исследования строится в русле онтологической эстетики (С. А. Лишаев, А. Ф. Лосев, Е. А. Найман, М. Хайдеггер) и эстетики присутствия (Э. Аренс, Х.ЦУ. Гумбрехт, Н. Н. Карпицкий). Эстетическое рассмотрение классического текста дополняется в работе использованием подходов герменевтики (Г.ЦГ. Гадамер, П. Рикер), феноменологии (Н. Гартман, Ж.ЦЛ. Марион, М. МерлоЦПонти) и экзистенциальной философии (М. Бубер, М. Хайдеггер). Автор разделяет принципы философии диалога (М.аМ. Бахтин, М.аБубер, Э. Левинас). В некоторых ситуациях оказалось необходимым обращение к методам семиотики (Р. Барт, Ю. М. Лотман, У. Эко), использование приемов структурно-типологического и историко-культурологического анализа, принципов филологического анализа художественного текста.

Основные положения, выносимые на защиту.

1. Определение классического текста включает герменевтический и конвенциональный аспект: это совершенный текст, признанный в качестве такового читательским сообществом в рамках данной культуры и эпохи.
2. Вопрос о критериях совершенства литературного текста находит адекватное решение с позиций онтологической герменевтики, когда текст рассматривается как эстетическое событие, актуализирующее картину мира.
3. Эстетическая структура события совершенного текста обнаруживает онтологические аспекты присутствия (текст обновляет чувство жизни, причастности бытию), встречи (в тексте совершается диалог автора, языка, читателей), дара и благодарения (текст актуализирует переживание мира как данности и производит работу благодарения).
4. В отличие от рядовой беллетристики, воспроизводящей сложившиеся языки литературы или риторику повседневности, совершенный текст существует в режиме первого (прямого) слова, предполагающем равновесие языка и молчания, укорененности в культуре и экзистенциальной подлинности.
5. В эстетическую структуру совершенного текста как предельной языковой формы инкорпорировано молчание как основание авторского опыта, порождающего высказывание, как фактор поэтического языка, освобождающий энергию именования от тавтологических наслоений, как условие читательского восприятия, обеспечивающее сохранение и приращение смысла.
6. Канонизация совершенного текста становится возможна при участии времени, которое освобождает восприятие литературы от ситуативных оценок и идеологических клише, приводя в действие ценностные иерархии, основанные на антропологических универсалиях. Творческий механизм культурной памяти во времени высвечивает актуальные совершенные тексты, тогда как не актуальные на данный момент сохраняются как потенциал.
7. С течением времени и сменой культурных парадигм классический текст наращивает смысловую ауру: вступая в диалогические отношения с новыми контекстами, он обнаруживает новые смыслы, что позволяет ему одновременно обеспечивать единство культурной традиции и стимулировать креативный и когнитивный рост.
8. В пространстве современной культуры, отмеченной анестезией, развоплощением и размыванием личностного начала, работа с классическим текстом предстает как радикальная форма заботы о себе, самопознания и устроения личного бытия.
9. итературная классика в современных условиях предоставляет мощный ресурс для построения национальной аксиологии, свободной от идеологических, националистических и религиозных крайностей, а также для складывания системы универсальных ценностей, преодолевающей как провинциализм, так и униформирование.

Научная новизна диссертации заключается в следующем:

1. Осуществлена попытка системного осмысления классического текста как эстетического феномена с позиций онтологической эстетики, философии диалога и евхаристической герменевтики.
2. Впервые проведено междисциплинарное исследование, интегрирующее философско-эстетические, семиотические и культурологические теоретические основания и принципы филологического анализа.
3. Проведен целостный анализ эстетической структуры классического текста, раскрывающий его событийную природу.
4. Проанализированы онтологические основания литературного совершенства.
5. Впервые проанализировано соотношение языка и молчания в эстетическом событии классического текста.
6. Тематизировано время как фактор складывания классического канона и раскрыта специфика его действия.
7. Исследована сущность классической конвенции, образуемой как личностными (суждение знатоков, читательский интерес), так и экстраперсональными (ход времени) факторами.
8. Определены основные принципы культурного функционирования классического текста, раскрыты и описаны экзистенциальный, народотворческий и культуротворческий ресурсы классического текста.

Теоретическая значимость работы заключается в том, что на основе применения принципов онтологической эстетики и евхаристической герменевтики была построена целостная теория классического текста, раскрывающая его онтологические основания, эстетическую структуру, особенности канонизации и принципы культурного функционирования. Построенное на фундаментальных философских, эстетических, культурологических и филологических источниках, исследование открывает новый горизонт теоретического осмысления классического текста как эстетического феномена. Проделанная работа вводит в исследовательское поле новые представления об онтологических основаниях классического, о соотношении языка и молчания в сфере эстетического, о структуре классической конвенции и положении классического текста в пространстве современной культуры.

Практическая значимость работы заключается в том, что в диссертации на основании анализа онтологического, экзистенциального и культуротворческого потенциала литературной классики предложены актуальные стратегии работы с классическим текстом на различных уровнях: в личном чтении, в семейном воспитании, в системе образования. Исследование раскрывает и обосновывает опыт классического текста как важный фактор самопознания, раскрытия личностных возможностей, обретения свободного и ответственного отношения к миру и другому. Материалы исследования могут быть использованы для разработки учебных пособий и лекционных курсов по эстетике, культурологии, теории литературы, педагогике, а также при разработке концепции национально-культурной политики на государственном, региональном, областном и муниципальном уровнях. Выводы работы служат разработке методологической основы для дальнейшего теоретического и практического осмысления феноменов классики, литературы как словесного творчества, искусства в целом. Определенные аспекты исследования могут стать теоретической основой для решения конкретных проблем в сфере образования и семейного воспитания.

Апробация основных положений работы. Основные положения и результаты исследования представлены научному сообществу в монографиях и статьях, а также в выступлениях на 30 международных, всероссийских и городских научных конгрессах, конференциях и семинарах, среди которых: Международная конференция Христианская духовность: Исторические и культурные перспективы (Москва, ББИ св. Апостола Андрея, 2011), Международная конференция Метафизика искусства - VIII: Ценности классического в искусстве и философии (Петербург, СПбГУ, 2011), Первый Российский философский конгресс (Петербург, СПбГУ, 1997), Дни петербургской философии (Петербург, СПбГУ, 2008Ц2011). Результаты проведенного исследования апробированы также в практической учебной, творческой и культурно-просветительской деятельности автора. В течение ряда лет материалы диссертации использовались при разработке лекционных курсов и учебно-методических материалов по истории литературы для студентов факультета экранных искусств Санкт-Петербургского государственного университета кино и телевидения, а также в работе над авторскими программами, посвященными вопросам философии (Словарь), литературы (Бог и человек в мировой литературе), культуры (Образ жизни, Культурная реакция), на радио Град Петров.

Структура и объем диссертации. Диссертация (345 с.) состоит из Введения, четырех глав, включающих в себя тринадцать параграфов, Заключения и библиографического списка, включающего 292 наименования.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Введение содержит обоснование актуальности темы, характеристику ее разработанности, формулировку объекта, предмета, цели и задач исследования, определение его методологии, изложение основных положений, выносимых на защиту, раскрытие научной новизны, теоретической и практической значимости полученных результатов.

Введение включает также краткие терминологические исследования: поскольку смысл понятий текста, литературы, произведения, классики, художественности, совершенства, канона различен в разных научных дискурсах, потребовалось уточнить, что именно и на каких основаниях означают эти термины в данной работе. С учетом семиотических исследований и работ по когнитивной лингвистике текст в диссертации понимается как связная последовательность слов, запечатленная на письме или с помощью иного способа записи, оформленная автором, ориентированная на читателя/слушателя и обладающая смысловой целостностью и завершенностью. С позиций герменевтики, семиотики и диалогической эстетики, отличительными признаками итературного текста признаются самоценность и высокая степень семантической сложности, предполагающая многократную кодировку, а также тот факт, что на определенном историческом срезе в рамках той или иной культуры данный текст подлежит эстетическому восприятию. Необходимым моментом понимания текста является разработанное в семиотике различение текста как языковой данности и произведения как текста, взятого в аспекте создания/восприятия и вовлеченного тем самым в широкий онтологический, экзистенциальный, исторический и культурный контекст. Текст един - произведений столько же, сколько читателей. Объективно нам даны только тексты, актуализация которых и позволяет развертывать эстетические отношения.

Поскольку идея классики возникла раньше, чем сам термин, а объем этого понятия изменялся со временем, во Введении содержится краткий обзор истории представлений о литературной классике. Особое внимание уделяется современной ситуации, когда ставится под вопрос сам принцип ценностной иерархии, лежащий в основе идеи классического. Прояснение статуса классики в современной культуре требует ее рассмотрения в сопоставлении с авангардом, культовой и массовой литературой.

Определение классичности как признанного совершенства влечет за собой необходимость провести различение совершенства и художественности. Художественность как таковая не предполагает совершенства, поскольку художественным является любой текст, написанный в интенции самоценного: плохая литература все равно остается литературой. Как показало рассмотрение значимых высказываний ученых, работающих в разных методологиях, проблема литературного совершенства решается следующим образом: эксперты склонны выделять два критерия образцового (не в нормативном, но в платоновском смысле - образцового как выявляющего эйдос литературы) текста. Во-первых, это коммуникативная насыщенность текста, обнаруживающего свойства самовозрастающего логоса: его смысловая емкость с учетом потенциально бесконечного числа рецепций тяготеет к бесконечности. Во-вторых, так или иначе совершенство связывается с его онтологическим потенциалом, образцовый текст понимается как образное и энергийное подобие мира. Коммуникативный аспект литературного совершенства достаточно полно и глубоко изучен русским и французским структурализмом и рецептивной эстетикой. Напротив, онтологическая составляющая совершенства не была тематизирована в философской литературе и должна стать предметом специального исследования.

Введение завершается кратким рассмотрением соотношения классики и канона. Понятие канона многозначно, и в одном из существующих в современной эстетике пониманий (канон как творческая культурная память) он адекватен классике. Классический канон складывается в результате действия трех основных факторов: оценки знатоков, читательской рецепции и течения времени.

Глава первая, Классический текст как событие, посвящена репрезентации онтологических оснований литературного совершенства, необходимого для возведения текста в статус классического. Таким основанием представляется событийность - особое эстетическое качество совершенного текста, который возобновляет в человеке, будь он автором или читателем, жизненную энергию как диалогическую обращенность к другому и метафизическую открытость Другому.

В первом параграфе, Классический текст как присутствие, событие текста рассматривается с позиций онтологической эстетики, различающей два возможных подхода к эстетическим предметам: с точки зрения значения и с точки зрения присутствия. Первому подходу соответствуют семиотические, структуралистские и постструктуралистские стратегии, которые актуализируют знаковый аспект художественного текста. Что до стратегий присутствия, они представляют собой аналитику эстетического переживания, понимаемого как момент особой интенсивности, изъятости человека, переживающего эстетический опыт, из привычного порядка обыденности и открытости бытию. Литературный классический текст, будучи по определению, во-первых, бесцельным, поскольку литература есть самоценная речь, во-вторых, умозрительным (в отличие от других искусств, природа языка как материала такова, что он прямо обращается к уму, а уже затем опосредованно через ресурс памяти и воображения - к чувствам), идеален для производства присутствия.

Природа совершенного текста такова, что он не служит вместилищем истины, но есть сама это сложно выраженная истина, которая несет в себе и онтологическую составляющую. Текст выступает как машина удержания переживания, как единство мысли и события, что позволяет ему осуществлять метафизический переход - производить обнаружение бытия. Текст открыто свидетельствует (не учит!) об ином, литература обнаруживает опыт мира в языке, а читатель обнаруживает себя в присутствии, переживает опыт высокой интенсивности. Совершенный текст, обновляя чувство жизни, позволяет испытывать опыт подлинности, что дает радость и импульс к изменению жизни. Выявляя порядок мира, классическая форма вносит в жизнь человека духовный порядок, не имеющий ничего общего с насилием, но проистекающий из гармонии.

Во втором параграфе, Классический текст как встреча, выясняются диалогические аспекты совершенного текста. Его возможно рассматривать как встречу, поскольку конфигурация (в терминологии П.аРикера) текста всегда раскрыта в двух направлениях: к префигурации - авторскому экзистенциальному опыту, который повлек за собой событие письма, и к рефигурации - читательскому следованию за автором в событии чтения, когда послание одного человека становится фактом внутренней жизни другого.

Поскольку читатель необходим для осуществления текста, адекватное рассмотрение текста требует признания в нем диалогического события. Классический текст предстает как некое неделимое око, растворяющее субъект-объектные отношения: глаз, которым автор взирает на читателя, есть тот же глаз, которым читатель смотрит на автора. В эпоху неспособности к разговору опыт классического текста выступает как школа диалога. Несмотря на принципиальную неисчерпаемость смысла классического текста, интерпретирование не может быть безграничным, его предел задан конституирующей диалог необходимостью слушания и слышания.

В совершенном тексте усматриваются три аспекта диалога: внимание, ответственность, послушание. Эти свойства равно необходимы как автору для того, чтобы выразить в тексте экзистенциальный и онтологический опыт, так и читателю для того, чтобы усвоить опыт, хранимый текстом. Подчеркнем важность самой ткани текста в ее предметной определенности: именно и только в тексте происходит общение двух сознаний, именно через него формируется позиция автора и внутренний мир читателя, когда увидеть опыт другого означает познать себя. Потребность в другом имеет эстетическую природу: личности не будет, если другой ее не создаст. Таким образом, событийность литературы означает не только то, что для жизни текста необходимо бытие и автора, и читателя. Не менее справедливо и обратное: текст необходим для диалогического бытия двух последних.

Поскольку в диалоге по определению не может быть ничего безличного, инструментального, присутствие языка как полноправного участника эстетического события делает диалог триалогом. Автор выступает не только как творец, но и как свидетель, инициируя собранность при существе языка и при существе мира. Судьба классического текста, открытого множественным интерпретациям в разных эпохах и культурах, создает ситуацию полилога - длящегося и постоянно обновляющегося события общения.

Ситуация встречи позволяет обнаружить себя не только в присутствии (заново прочувствовать и осознать себя живым), но и в Присутствии (пережить свою принадлежность осмысленному бытию), поэтому событие классического текста имеет не только онтологический, но и сакральный смысл, а совершенный текст можно рассматривать как форму личного бытия. Следование интенциям классического текста позволяет перейти от вызова к зову, пережить катарсис, переоткрывая мир в модальностях уже не завоевания и присвоения, но благодати и дара.

Третий параграф, Классический текст как благодарение, и содержит описание евхаристической, благодарственной составляющей события текста. Совершенный текст позволяет заново пережить мир как данность и дар. Такое отношение к миру, присущее ребенку, действием конкурентных и селективных механизмов обыденности изглаживается в человеке и может быть возвращено только культурным усилием. Совершенный текст раскрывает способность к чистому созерцанию мира как данности.

Классика - работа благодарения: совершенная форма обнаруживает мир как дар. Классический текст не только вводит в евхаристическое измерение жизни, открывая дар бытия и тем самым продуцируя счастье как участие, причастность событию мира. Сам текст так же является даром и предложением, в нем реализуется энергия отдачи, благодеяния. Культивируя желание даровать и благодарить, классика выстраивает особый тип личности, способной создавать личную связь с миром. В истоке благодарения лежит переживание интенсивности, наполненности и открытости бытия, которое являет абсолютное настоящее. Совершенный текст позволяет длить это переживание, возвращаться к нему, возобновлять его - именно в этом сущность феномена перечитывания.

Благодарственная энергия литературы, порождаемая совершенным текстом, делает ее гимном. Слово классической литературы не имеет иного предназначения, кроме гимнического. Подчеркнем, что классика как гимн творению остается свободной от любых идеологических и конфессиональных обязательств: речь идет исключительно о том, что мир имеет смысл, обладает ценностью и движется любовью. Логика гимна при этом вовсе не обязательно предполагает эйфорическое предпочтение красивого и гармоничного в качестве темы, сюжета, персонажа и проч. Внутренняя гармонизирующая энергия текстовой структуры позволяет преодолевать пошлость и ужас обыденности и делать их предметом литературной речи. Это преодоление совершается в модусе благодарения за дар жизни. Даже когда Пушкин пишет Дар напрасный, дар случайный или Лермонтов - За все, за все тебя благодарю я, речь идет, тем не менее, о переживании мира и собственного присутствия в нем как неразрешимой тайны, как события, которое может быть бесконечно трагичным, но от этого лишь возрастает его значимость.

Энергия гимна, присущая совершенному тексту, приводит от созерцания через хвалу (или отвержение, что, как мы сказали, с противоположным знаком актуализирует ту же интенсивность присутствия в бытии) к изумлению - состоянию глубокого и наполненного невербализуемого переживания. Таким образом, пределом литературного слова становится безмолвие.

Во второй главе, Классический текст и молчание, предметом исследования становится соотношение в совершенном тексте стратегий языка и молчания как двух способов постижения мира. Онтологическое качество, описанное в первой главе, достигается в классическом тексте именно потому, что он ориентирован на молчание как путь проживания невозможного опыта.

Первый параграф, Молчание как эстетический феномен, посвящен рассмотрению эстетической проблематики молчания, значимость которого всегда была высока в человеческом сообществе, но особенно возросла сегодня, когда логоцентрическая культура стремительно становится империей болтовни, забывая не только о служении Логосу, но и о правилах ответственной вербализации. Происходит стремительная девальвация слова, которое, лишившись сакральных оснований, утрачивает связь с бытием. Переход от традиционных средств хранения и распространения информации к современным породил мощный всплеск пустословия, какого человечество прежде не знало. Человек в царстве техники, оглушенный и ослепленный потоком вербальной и визуальной болтовни, бессилен внимать бытию. Помещенное в эту опасную зону сознание оказывается в пустоте и одиночестве, так как оно теряет живые связи с миром и другим, осуществляемые через язык и молчание. В сфере эстетической культуры болтовня порождает поток артефактов, лишенных соотнесенности с миром в полноте его исторической и метафизической реальности. Фельетонная эпоха, о которой пророчески написал Гессе, обрела мощную техническую поддержку, и процесс инфляции слова идет с невероятной быстротой, сопровождаясь игрой на понижение, разрушением всех ценностных иерархий и опустошением понятий.

Показательно, что молчание в философской и научной литературе чаще всего понимается как умолчание, минус-текст, за которым скрывается нечто выразимое средствами общего языка. Молчание, однако, несводимо к умолчанию, которое является лишь одним из возможных вариантов актуализации молчания в повседневности. Корректно рассматривать молчание как невербальную, незнаковую форму отношения к смыслу, которая действительно может быть соотнесена с языком, но не с умалчиваемым текстом, а только со всей полнотой языка, с языком как целым, соответствующим миру в его живом динамическом единстве и никогда не данным вполне индивиду.

В отличие от языка (в широком его понимании как любой коммуникативной системы), который в силу конституирующей его энергии различения имеет дистантную природу и возможен лишь в ситуации несовпадения субъекта и объекта речи, молчание осваивает смысл через совпадение, бытие-вместе. Этим определяется высокая значимость молчания в мистических, психологических, религиозных, художественных практиках.

Молчание - главное условие созерцания. Языковая практика предполагает наложение на живую реальность слов, знаков опыта (что немаловажно - всегда чужого: все слова уже сказаны до нас и, произнося их, мы рискуем стать легкомысленными, неоправданно просто именуя то, что всерьез не пережили). Именно в молчании обретается возможность прямого неограниченного видения, необходимого как для художественного творчества, так и для восприятия.

Во втором параграфе, Текст и автор: молчание как основание эстетического опыта, выясняется роль молчания в опыте автора. Разговор об авторе неминуемо влечет за собой обсуждение проблемы смерти автора. Представляется, что декларация смерти автора и разработка концепта скриптора, важные в эстетических воззрениях постмодернистов, сводятся не к отрицанию авторства как такового, но к созданию нового адекватного научного языка для описания текста как многомерной смысловой реальности. С развитием представлений о структуре текста и диалогической природе литературы отошло в небытие представление об авторе как инстанции, тотально определяющей смысл. Тем не менее, автор как скриптор, источник текста, порождающая энергия, имеющая личностную природу, неустраним. Уместно вспомнить изначальное римское представление об авторе (от augeo - содействую, умножаю) как учредителе, о том, кто приводит в бытие новые вещи или укрепляет, усиливает то, что уже существует. Античное понимание автора и авторства строится на представлении о том, что автор не измышляет, он следует бытию, сотрудничает с ним (именно в этом ракурсе раскрывается миметическое призвание литературы), но в то же время его личность дает силу тому, что он сообщает - делает общим достоянием, переводит на общий язык.

Автора конституирует онтологический опыт. В истоке художества лежит молчание, которое позволяет пережить присутствие. Совершенному тексту свойственна сила прямого, первого слова: при всей открытости классического текста пространству культуры в основании его неизменно лежит опыт прямого видения, когда слово воспроизводит не другое слово, но предмет в его собственной вечности, по выражению Борхеса. Молчание, высвобождающее созерцательную способность, становится исходным импульсом словесного творчества: опыт вещи, воспринятой в той чистоте и красоте, как ее мог видеть первый человек, столь значителен, что требует быть разделенным с другим. Подчеркнем, что опыт вещи в данном случае становится опытом мира: за созерцанием предмета открывается порядок бытия, который и сообщает вещи подлинность и глубину.

Опыт мира - источник текста. По свидетельству Мандельштама, поэт лопыт из лепета лепит и лепет из опыта пьет: трепетный лепет детского, до-аналитического, невербального проживания заключается, как в сосуд, в опыт - текстовую форму, откуда потом это состояние непосредственного проживания и может быть извлечено и присвоено. С этой точки зрения различение совершенного и рядового текста определяется качеством удерживаемого им опыта. Если массовая и эпигонская литература удваивает возможный (вербализуемый) опыт, то сфера интересов высокой литературы, из среды которой вырастает классический канон, лежит в стороне невозможного (невербализуемого) опыта. Совершенный текст справляется с литературной сверхзадачей - выразить невысказываемое, создать форму, которая не только воспроизводит отражения вещей и действий, но дает место цветению бытия. В литературе мы имеем дело с предельной выразительностью, которая предлагает нам сосредоточиться на невыразимом. Классический текст именно своей формальной напряженностью предлагает пройти сквозь форму, которая ведет за свои пределы, указывая на тот сложный опыт целостного предстояния миру, ради которого она и существует. Если совершенный текст позволяет нам созерцать бытие в его цветении, то именно форма позволяет автору сделать свой молчаливый внутренний опыт достоянием других. Цель поэзии - несокрытость бытия.

Молчание автора предстает как смирение, творческая аскеза, необходимая для того, чтобы в его тексте совершилась несокрытость бытия. С этой точки зрения автор классического текста выступает не как творец, вполне определяющий художественный мир текста, но именно как скриптор в средневековом смысле слова - переписчик, высшей добродетелью которого является внимательная точность, необходимая для того, чтобы через него без пропусков и искажений сказался совершенный текст.

Формальная напряженность совершенного текста обнаруживает в нем наличие внеязыкового смысла. Словесный материал строится вокруг неизрекаемого центра, который не поддается вербализации, но доступен читательскому эстетическому восприятию. Наличие этого неприкосновенного пространства, столь же конкретно ощутимого, сколь невыразимого, - критерий совершенства.

Молчание для автора является не только онтологическим, но и техническим условием качества, поскольку оно позволяет автору занять позицию вненаходимости, которая является необходимым условием эффективности работы с языком. Опыт молчания дает свободу от расхожих дискурсов, легкость использования которых оплачена ценой неточности словоупотребления, а в конечном счете - симуляции речи.

Третий параграф, Текст и язык: молчание как фактор поэтического языка, содержит описание основных аспектов отношений классического текста с языком, который в качестве материала словесного творчества радикально отличается от материала других искусств прежде всего потому, что он имеет не чувственную, но умственную природу. Если во всех несловесных или даже синтетических (кино, театр) искусствах мы движемся от чувственного восприятия к осознанию, то в литературе все иначе: наш ум воспринимает текст, и тогда возникает импульс, запускающий не сами чувства, но память чувств. На глубоких уровнях литература через язык связана с памятью, временем, опытом пребывания в мире. Слово литературы стоит на грани чувственного восприятия, которое в нем сохраняется и легко актуализируется, и умственных жестов, обладающих собственной красотой. Оно равно обращено и к бытию, и к сознанию, что и делает его необыкновенно гармоничным материалом, позволяющим с одинаковой виртуозностью производить как эффекты значения, так и эффекты присутствия.

Со времен В. фон Гумбольдта в философии языка сложилось представление о языке как энергии, творящей силе. В отличие от утилитарной словесности, где язык может использоваться как инструмент достижения внешних целей, в совершенном тексте происходит раскрытие творческих потенций языка. Кроме того, в свете философии диалога язык приобретает статус полноправного участника эстетического события. Свидетельства авторов говорят о том, что тексты не столько сочиняются, сколько извлекаются из онтологического ресурса языка, вплоть до того, что Бродский определяет поэта как средство существования языка. Через поэта язык вполне реализует свои онтологические и эстетические возможности, создавая опыт высокой интенсивности.

Язык - дом бытия, философы и поэты - хранители этого обиталища. Тем самым выстраивается иерархия: язык принадлежит миру, человек служит языку. Процедура извлечения совершенного текста из языковой стихии предполагает особые отношения с языком, и сохраняющие эту иерархию, и преодолевающие ее: необходимо и вполне отдаться ему, и сохраниться как личность, смыслообразующий кристалл. Искусство письма с этой точки зрения предстает как выявление языкового образа, а классический текст - как полнота самораскрытия языка. Молчание необходимо для того, чтобы эта предельная самореализация языка состоялась. Классический текст предстает как игра языка и молчания: могущественные слова выявляют бытие того, что собой огораживают, вершат священный танец вокруг невыразимого, чтобы оно стало внятно, оставшись неназванным, не разменянным на медную монету прямых именований. Стратегия письма, порождаемая молчанием, подобна структуре иерусалимского храма, в центре которого было пустое пространство Святого Святых, где пребывала шхина - божественное Присутствие, но вокруг этой значимой пустоты было выстроено несколько рядов искусно украшенных стен, дворов, оград. Виртуозная форма совершенного текста устремлена к молчанию. По существу речь идет об энергии метафизического перехода, которая потенциально содержится в языке и актуализируется в сильном слове. Совершающееся в тексте производство присутствия делает возможными восчувствование мира как Присутствия Другого и осмысленную полноту личного бытия.

Классический текст предстает как результат не только конструирования, сознательной работы, но и захваченности языком, позволяющей поэту быть с ним в согласии, довериться ему. Заметим попутно, что именно такова порождающая модель священного текста: Язык мой - трость скорописца (Пс.а44,а2), - свидетельствует псалмопевец. Молчание и слушание - необходимые условия для того, чтобы онтологические энергии языка сказались в тексте.

С другой стороны, оформление опыта требует отстраненности и вненаходимости, доставляемых автору практикой молчания. Совершенный текст являет собой не только манифестацию, но и преодоление языка. Когда философы постмодернизма говорят о репрессивности языка, мы имеем дело вовсе не с лингвофобией, но с констатацией существующего положения вещей. Только литература и философия в своих совершенных проявлениях дают нам доступ к языку как великому целому, все прочие практики вводят в игру множество ограниченных дискурсов. В этом случае язык становится уже не голосом бытия, но той силой, что формирует сознание помимо и вопреки опыту. Он заряжается энергией конформирования и униформирования, магически погружает человека в сон безответственности и необязательности.

В таком отпадшем от онтологической полноты состоянии язык выступает как сила, форматирующая сознание и моделирующая образ реальности. Язык тогда властвует нами. У философов постмодернизма были все основания утверждать, что язык - общеобязательная форма принуждения, а цель речевого акта - не столько коммуникация, сколько осуществление власти. Социум вырабатывает механизмы распределения языка, ориентированные на ту систему ценностей, которая главенствует в обществе. В образовании и воспитании сегодня доминирует информационная концепция: семья и школа стремятся обеспечить ребенка должным количеством формализованной информации. Когда эта программа проводится последовательно, место экзистенции, уникальной личности занимает удобная обществу функция, элемент машины. Общение сводится к коммуникации, мышление - к воспроизводству стереотипов. В результате человек, отторгнутый от бытия, живет в невротическом состоянии смутного недовольства собой и миром, ощущая себя как нечто ненужное, мусорное, выброшенное на обочину мощным потоком технологичной современности.

Через классический текст благодаря личностному присутствию автора язык возвращается к самому себе, очищаясь от рутинных словоупотреблений. Автор борется с манипулятивными дискурсами власти и завораживающими дискурсами посредственности за освобождение языка. Литература способна решить эту задачу именно потому, что в ней присутствует опыт молчания. Автор стремится выразить событие мира, невыразимое в системе расхожих дискурсов, перевести уникальный опыт на общий язык. Напряженная несовместимость этого опыта с обиходной речью и вызывает к жизни совершенный текст как стратегию смысловых сдвигов, всякий раз творящую новый язык, чтобы войти в молчание и открываемую им полноту реального. Текст, ориентированный на удвоение возможного опыта, выпадает в зону болтовни, но если автор, обладающий невозможным опытом, не умеет работать со словом, текст тоже не состоится как совершенный, поскольку будет тавтологически воспроизводить метафизические, романтические, символические или иные штампы.

Классический текст, будучи продуктом языка, в то же время осуществляет свою творческую власть. Классика - сильное слово, она влияет на язык в стихии повседневной речи. Классический текст творит национальный язык, раскрывая возможности языка его носителям. В событии перевода совершенный текст свидетельствует о мировом языке как абсолютной онтологической основе всех языков мира.

В четвертом параграфе, Текст и читатель: молчание как условие эстетического события, предметом исследования становится чтение, понимаемое как сложное соотношение активности и пассивности. Осознать меру актуализации действия и недеяния, свободы и принудительности, молчания и языка в читательской рецепции - значит понять, что такое чтение.

С одной стороны, всякое чтение и понимание принудительно в том смысле, что оно в значительном смысле обусловлено предпониманием. Каждый читатель приступает к тексту со своими нормами, ценностями, жизненным и литературным опытом (в рецептивной эстетике это называется горизонтом ожиданий), а потому абсолютно прозрачного чтения не бывает, каждый видит в тексте то, что способен увидеть. С этим отчасти связан феномен перечитывания: когда люди меняются с возрастом и опытом, уже читанные тексты открываются им настолько по-другому, что в этом зеркале можно увидеть, что с ними за время, протекшее с предыдущего чтения, произошло.

С другой стороны, чтение всегда предполагает сотворчество, а значит, и свободу. Чтение требует мастерства, умения понимать язык и следовать его законам в том виде, в каком они проявились в данном тексте. Читатель, как и автор, работает со смыслами реальности, которая раскрывается через язык и за языком, в той зоне безмолвия, ради которой и существует литература. Предпринимая путешествие сквозь письмо, читатель вступает в сферу внутреннего опыта.

Описать соотношение свободы и предопределенности в акте чтения возможно через обращение к феномену перевода, который выступает как универсальная метафора интеллектуальной и эстетической деятельности. Перевод - модель того, что происходит с нами в чтении. Мы приобщаемся к традиции, усваиваем язык, уже выстроенный кем-то до нас, и для этого нам требуется молчание и смирение. В то же время следовать автору означает сделать живым и действующим то, что собрано и заключено в тексте, для чего нам необходимо дерзновение и творческая сила.

Если равновесие слова и молчания в чтении нарушается, возникает нечистое чтение - в том смысле, в каком мы говорим о нечистом, фальшивом музыкальном исполнении: читательская рецепция не строит с текстом, не обогащает, а искажает, уничтожает его гармонию. Чтение может быть болтливым и потребительским. Первая аномалия чтения провоцируется культовой литературой, которая удовлетворяет потребность в отождествлении со сверхзначимой фигурой модного автора, попутно порождая целый ряд симулякров (литературы, творчества, личности, элитарности и проч.). Так же, как болтовня выступает в качестве бесплодного эпифеномена полноценной речи, болтливое чтение культовых текстов не возрождает традиционные смыслы и не порождает новые, в чем и состоит задача читателя, а удовлетворяет потребность в самоутверждении за счет симуляции культурного и духовного. Потребительское (лкулинарное, по определению Х.ЦР. Яусса) чтение возникает в соприкосновении с массовой литературой, которая отвечает желанию развлечений, забвения, легкого отдыха. Если видимость интеллектуальной деятельности, которую создают культовые тексты, передается глаголом казаться, то откровенное отсутствие мысли и усилия воображения и даже презрение к ним в массовой литературе обнаруживают интенцию не быть, раствориться в иллюзорном бессильном пространстве, конструируемом повтором штампов и общих мест расхожего здравого смысла и посредственного мироощущения.

Чистое чтение строится в молчании: читатель свободно, дружелюбно и непредвзято внимает тексту, что и позволяет знакам авторского опыта развернуться во внутреннем мире читателя, рождая новые смыслы. Молчание предполагает принципиальный отказ от языков, известных и привычных читателю, от внесения из пространства читательского опыта в текст произвольных и случайных смыслов. Опыт чтения с этой точки зрения является своего рода аскезой, упражнением в смирении, слушании и послушании, но это радостная аскеза, поскольку она не ограничивает жизненную и когнитивную силу читателя, но напротив, пробуждает и освобождает их.

Если первые две главы диссертации были посвящены исследованию критериев совершенства, то в третьей и четвертой главах выясняются конвенциональные аспекты классического.

В третьей главе, Классический текст и время, исследовательский интерес сосредоточен на темпоральном факторе складывания классической конвенции. На первый взгляд, классика - продукт времени: всякий предмет, покрытый патиной, претендует на то, чтобы представлять свою эпоху и в этом смысле служить образцом. Однако внутри наследия существуют тексты разного ранга. Памятник и классический текст - понятия близкие, но не совпадающие: среди памятников есть и совершенные, и рядовые тексты.

В первом параграфе, Время как разрушитель, рассматривается очистительное действие разрушающего времени. Культурные механизмы классического (принципиально вневременного) раскрываются в сравнении его с модным (принципиально временным). Классика и мода состоят в отношениях много более сложных, чем банальное противостояние, и граница между ними вовсе не непроницаема: модное вполне может оказаться классикой (как произошло, скажем, с романами Льва Толстого), а классическое время от времени входит в моду.

Внутреннее родство классики и моды определяется тем, что в их основе понятие образца. Классика - совершенный образец, вполне выявляющий сущность той или иной формы (к примеру, сонеты Шекспира). Мода также предполагает создание образцовых форм, канонических моделей. Однако механизмы функционирования этих образцов различны.

Основной принцип отношения к классическому образцу выразил Басе, когда сказал, что мы стремимся к тем же вершинам, которые были покорены древними, но мы должны подняться туда своими путями. Классический образец, являя возможность совершенства, инициирует мастера и провоцирует движение творческой энергии, предполагающее поиск новых путей к совершенству и создание нового классического образца. Классика не подлежит тиражированию, классические артефакты уникальны и невоспроизводимы. Копирование классических образцов непременно входит в ученическую практику, но по завершении учения оно свидетельствует о творческом бессилии.

Модные образцы, напротив, прямо предназначены для копирования и тиражирования. Мода в принципе является формой массового поведения. Она динамично распространяется в обществе, имеет выраженный императивный характер и активно влияет на вкусы и предпочтения потребителей. Мода не предполагает свободного творческого отношения к образцу. Модный автор - тот, кому удается соответствовать доминирующей стилистике эпохи. Был он только литератор модный, только слов кощунственных творец, - говорит Блок, и здесь заложена формула различения модного и классического в литературе как кощунственных слов и священных глаголов, что, впрочем, не отнимает у модного литератора возможности сделаться классиком - но для того, чтоб это совершилось, должно пройти время. Именно различие в понимании образца разводит классику и моду как элитарное и демократичное, вечное и современное, уникальное и массовое.

Время выступает по отношению к литературе прежде всего как разрушитель. Сила разрушения, вносимая временем в жизнь и культуру, может оцениваться не только негативно, как лишение и утрата, но и позитивно - как очищение, освобождение от лишнего, выявляющее необходимое. Культура, лишенная этого творческого вычитания, превращается в свалку: все законсервировано, все уравнено в статусе, и в чрезмерном скоплении артефактов уже невозможно отличить драгоценность от хлама.

Классическая форма существует в условиях ценностной ориентированности, которая отчасти создается временем: ценное сохраняется, неценное вымывается. Разрушающее время, таким образом, унося все легковесное и непрочное, творит культурную судьбу текста. Только во времени выявляется востребованность текста, мера устойчивости читательского и исследовательского интереса к нему. Впрочем, классический канон тоже подвержен действию времени: идея классического пребывает, но конкретное содержание канона может меняться. Скажем, Гаргантюа и Пантагрюэль Рабле был модным и знаменитым, затем он был забыт, и новая волна интереса к роману возникла в ХХ веке. Смена исторических эпох и культурных парадигм актуализирует одни тексты и оставляет в резерве другие.

Освободительное разрушение проявляется не только на метауровне классического канона, но и на уровне отдельного текста. С течением времени текст освобождается от современности с ее случайными эффектами, которые накладывают определенные ограничения на восприятие текста. Когда текст отделяет от нас значительная временная дистанция, мы хуже различаем бытовые подробности и исторические детали, но за счет этого онтологические и антропологические структуры, запечатленные в нем, выглядят более рельефно и убедительно.

Во втором параграфе, Время как оценщик, рассматриваются вопросы возведения уцелевших в потоке времени текстов в ранг классических. В центре исследовательского интереса оказывается фигура классического автора. Поскольку заведомо классический текст написать невозможно, и только его последующая культурная судьба определяет его статус, фигура живого классика представляется сомнительной. История литературы знает множество ситуаций, когда тексты превозносимого при жизни автора не выдерживают испытания временем и вымываются из канона, и наоборот. Так, Людовик XIV был немало удивлен, когда Буало на его вопрос, кто из литераторов прославит в веках его царствование, с уверенностью назвал только Мольера, которого сам король числил в придворных шутах, никак не в классических авторах. Ранг автора определяется статусом текстов в традиции, поэтому живых классиков не бывает, хотя, конечно, возможны ситуации, когда прижизненное признание автора подтверждается временем, как было с Гете или Львом Толстым. Суть вопроса не в том, жив или мертв автор, а в том, завершилась ли его литературная судьба, протекло ли достаточно времени, чтобы оценить тексты с должного расстояния. Можно уже при жизни принять позу классика, но стать классиком возможно только по истечении контрольной временной дистанции. Более того, чаще всего в жизни классик неклассичен.

Если классические тексты обладают некоторыми структурными особенностями, которые обеспечивают им устойчивый читательский интерес, разумно предположить, что и классическим авторам присущи некоторые личностные особенности, которые позволяют им создавать тексты высокой интенсивности и смысловой насыщенности. Однако взгляд историка литературы обнаруживает в признанных классиках такое разнообразие темпераментов, психологических типов, судеб, философий, нравственного пафоса, что выделить и описать инвариант, образующий личность классического автора, представляется непростой задачей. Богатый материал для того, чтобы сформулировать подступы к решению проблемы, предоставляет трагедия Пушкина Моцарт и Сальери - вещь, написанная классиком о классике.

Проведенный анализ пушкинского текста позволяет с уверенностью предполагать, что фундаментальное свойство классика (гения, в терминологии Пушкина) - праздность, пустота, предполагающая свободу от себя и внимание к жизни. Пребывание в слушании позволяет классику наполниться голосом бытия. Рассмотрение биографии и творчества классического автора нередко выявляет контраст между жизненным поведением и текстами. Как правило, тот, кто щедро вкладывает творческую силу в создание грандиозных сюжетов и персонажей, не склонен тратить свой дар на собственную персону и в памяти современников остается простым, общительным, скромным человеком, лишенным всяких претензий на самоуглубленность или особый культурный статус. Таковы были Сервантес и Шекспир, Расин и Пушкин. Живость и жизненность классика не обязательно выражается в веселии и жизнерадостности, это во многом зависит от конкретного характера. Достоевский тоже классик, хотя веселым его никак не назовешь. Тем не менее, интеллект, эмоциональность, мастерство классика всегда питаются объемлющей их силой жизни - интенсивной радостью, подлинным страданием, открытостью миру, которая и позволяет им создавать тексты, отмеченные, как сказал Гессе, золотым следом трансцендентного.

Третий параграф, Время как творец, посвящен анализу смысловых приращений, которые происходят в классическом тексте с течением времени. Время не только расчищает культурное пространство и производит оценку артефактов, но и творит новые смыслы культуры.

Классический текст обычно рассматривают в аспекте прошлого как памятник и наследие, но не менее верно видеть его в аспекте будущего: классика зачастую предназначена не столько современникам, сколько будущим собеседникам, далеким потомкам, по Баратынскому: И как нашел я друга в поколенье, / Читателя найду в потомстве я. Классика порождает временные парадоксы: в ней можно усматривать актуальное прошлое, на котором строится современность.

В то же время классический текст - призма, через которую видны прошедшие времена, в нем они завершаются, и он позволяет судить об их зрелости. Не всякое время способно дать высокую национальную, тем более - мировую классику, поскольку не в каждой исторической эпохе сходятся зрелость языка, зрелость ума и зрелость нравов. Тем не менее, классические тексты появляются в каждом времени, выявляя его собственную полноту, завершая внутреннюю логику его развития, и сохраняют свое историческое время для будущего, выступая в других временах как модель культуры, которая их породила.

В классическом тексте осуществляется схождение времен - моменты, когда он был написан и когда он читается, в событии текста совпадают. Он диалогически открыт к любому времени, что не означает, что все приметы его собственного времени рождения из него вымываются. Свободная игра текста с историческими временами обнаруживает, что он ни одному из них не принадлежит вполне, открывает для нас вечность, которая не является другим временем (как и метафизический мир не является другим пространством), но способом восприятия актуального времени. Благодаря классическому тексту становится возможным опыт абсолютного настоящего. Классический текст в этом смысле выступает как инструмент перенастройки видения: поскольку бытие скрыто от обыденного человеческого взгляда, для постижения его динамической вечности необходимы особые условия, которые и возникают в эстетическом событии. Сосредоточивая внимание на конкретном, классическая форма выявляет в нем черты непреходящего. Углубление в историческое время раскрывает в нем становящуюся вечность. Вневременность классического текста, равно принадлежащего прошлому, настоящему и будущему, определяется не столько тем, что он выявляет некое универсальное значение, равное во все времена, но тем, что он являет присутствие.

В четвертой главе, Классический текст и современная культура, раскрываются основные особенности культурного функционирования классического текста, который представляет собой мощный персональный, народотворческий и культуротворческий ресурс, что и обеспечивает устойчивый интерес к нему в новых поколениях.

Первый параграф, Персональность классического текста, посвящен выявлению антропологических оснований читательского интереса, определению тех эффектов, которые позволяют текстам оставаться востребованными. Судьба чтения сегодня оказывается под вопросом, поскольку центр интереса смещается от книги к экрану, от вербального к визуальному образу. Это смещение наряду с увеличением скоростей и экспансией технологий масс-медиа выступает как симптом антропологического кризиса, который в силу своей незавершенности пока не поддается целостному философскому осмыслению, что не отменяет настоятельную необходимость реагировать на происходящие процессы.

В сложившейся культурной ситуации классика представляет позицию здорового консерватизма, сохраняющего верность отвергаемым современностью ценностям при полной открытости и готовности обсуждать любые вопросы, оставляя при этом за собой право на несогласие с большинством. Такую стратегию невозможно упрекнуть в несовременности: в эпоху пост, когда все уже случилось и завершилось, человек постмодерна волен выбирать ту систему ценностей, в которой он хочет жить. Если современность утверждает релятивизм (все позиции уравнены в поле культуры), это означает в частности возможность для индивида релятивистски отнестись к релятивизму и избрать классику с ее ценностными иерархиями как собственное жизненное пространство.

Чтение классики - личное, частное дело. Классический текст, в отличие от массового, предполагает интеллектуальное и нравственное усилие. Он одновременно и несет в себе интеллектуальную норму, приобщая читателя к опыту завершенности разработанной мысли, представляя выстроенную картину мира, и инициирует свободу мышления, поскольку каждый текст является результатом уникального творческого акта и раскрывается в равном творческом усилии. Сохраняя внутреннюю свободу человека, классический текст приобретает нравственный смысл. Известная формула Бродского Эстетика - мать этики говорит именно о том, что человек, обладающий эстетическим опытом, привыкает думать, выбирать и оценивать, а потому мало подвержен идеологическим манипуляциям. Классика участвует в осуществлении личной свободы и потому, что раскрывает значительность и наполненность эпох и культурных парадигм, иным по отношению к актуальной, и тем самым утверждает читателя в убеждении, что ни одна идеологическая или культурная система не может претендовать на статус единственно истинной.

Работа с классическим текстом инициирует самопознание. Текст позволяет не только осуществить самоидентификацию, но и раскрыть личностный потенциал, дотоле неведомый самому читателю. Созерцание другой, более того - заведомо вымышленной жизни становится подлинным средством для становления и самораскрытия личности. Когнитивная энергия чтения, направленная на человеческую природу, позволяет увидеть не только то, каков я есть сейчас, но и то, каким я желаю и могу быть. Самопознание происходит в режиме динамической, освобождающей идентичности: благодаря работе классического текста человек становится тем, кем он призван быть и кто он уже есть в определенном смысле, поскольку может стать.

В данном ракурсе чтение классики предстает как вид заботы о себе: целостность и стройность, присущие классическому тексту как онтологически заряженному творению, выстраивают, укрепляют и исцеляют человеческую природу. Влечение к классике связано с ее антропологической полноценностью (с этой точки зрения показательны такие явления, как катарсическое воздействие трагедии, гармонизирующую энергию четырехстопного ямба, очищающий смех и прочие психо- и физиотерапевтические эффекты литературы). Природа человека при всей своей пластичности обладает, тем не менее, некоторыми антропологическими константами, и классика с ними вступает в резонанс, интенсифицируя проживание и инициируя процессы устроения личности. Плоды чтения - пробужденность, свобода, познание страдания, жизненная сила и радость. Несовершенному человеку свойственно быть неточным, не соответствовать подлинному образу самого себя и тем самым искажать образ мира. Классика пробуждает нас к совершенству, к присутствию в подлинном мире, к участию в порядке вещей.

Будучи сильным инструментом самопознания, классический текст в то же время обогащает читателя причастностью к сообществу. Текст объединяет читателей в пространстве и времени, создавая сообщество, которое гарантирует непрерывность культуры. Будучи человеком своего времени и своего уникального опыта, читатель неизбежно рождает новую интерпретацию классического текста, но при этом он в той или иной степени владеет культурным языком источника и знаком с историей предшествующих прочтений, что рождает в нем сознание причастности к мощной традиции. Это сознание дает устойчивость и силу, необходимые для сохранения свободы от активно навязываемых новых этических и эстетических стандартов. Классика играет важную роль в становлении свободно мыслящего субъекта, в обретении той тайной свободы, которая дает возможность жить достойно и гармонично.

Во втором параграфе, Народность классического текста, рассмотрен комплекс проблем, связанных с функционированием литературной классики в национальной культуре. Литература считается наиболее точным выражением базовых принципов национальной культуры, поскольку она дает язык народа. Складывание литературного языка происходит именно в классических текстах, которые создают условия для полной реализации возможностей языка. В классическом тексте проясняется не только строй речи, но и картина мира, присущая данному народу и хранимая в языке. Не теоретизируя и не анализируя, классический текст целостно и полно выявляет структуры народного самосознания. Он равно обращен к каждому из носителей языка независимо от их социального положения и уровня образованности. Через эстетическое восприятие классической языковой формы человек познает себя как принадлежащего к данному национальному сообществу. В транзитивные эпохи, когда иные способы построения национальной аксиологии находятся в кризисе, именно классический текст способен стать фундаментом народного единства: классика помогает народу найти общий язык и в прямом, и в метафорическом смысле слова. При этом классический канон не только сохраняет сущность народного этоса, но и постоянно возводит его к ценному и подлинному, обращает к реальности лцветения мира. Даже когда мы имеем дело с острой и горькой сатирой, как у Гоголя или Салтыкова-Щедрина, сама возможность увидеть себя в правде и по совести открывает путь перемен.

Классический канон обеспечивает стабильность национальной культуры, сохраняя традицию. С этой точки зрения литература выполняет функцию культурной памяти сообщества. Классический текст выступает как знак культуры, в которой он был создан. В то же время раскрытие его смыслов осуществляется в каждом прочтении, и тогда создается диалог культур прошлой и актуальной. Традиция, таким образом, предстает не как воспроизведение неподвижного образца, но именно как tra-ditio - передача, постоянное возобновление творческого импульса, направленного на выстраивание живых отношений человека с миром. В таком понимании традиция предполагает как ученичество, готовность к слушанию и послушанию, благодарному принятию опыта прошлого, так и свободу обращения с наследием, возможность принять на себя долг учительства по отношению к будущим поколениям. Традиция консервативна в смысле верности невысказываемому, но вполне реальному духу, который она хранит, но она не предполагает консерватизма как окостенения, отказа от новых форм и эстетических открытий. Как раз напротив, буквализм сохранения формы влечет за собой неадекватность выражения, поскольку каноническая форма была верна и точна для своего времени, но другое время требует нового языка. Парадоксальным образом именно причастность к традиции стимулирует постоянное обновление творческого начала в культуре.

Третий параграф, Универсализм классического текста, содержит рассмотрение роли классического текста в обеспечении единства мировой культуры. Если национальная классика преодолевает временные границы, структурируя культуру народа, универсальный канон снимает ограничения, связанные с языком, и строит единство более высокого порядка. Универсальный классический текст говорит о вечных вопросах, апеллирует к предельному опыту, конституирующему природу человека. Именно поэтому возможны такие эстетические явления, как, например, Ран Куросавы: Король Лир транспонируется в самурайскую Японию, и при этом тот тайный жар, который составляет основу этой вещи, не угасает.

Классика выступает как школа: надежно и верно транслируя фундаментальные ценности, она научает быть человеком, соответствовать не только требованиям социума, но призванию, призванности в бытие. Классический текст ставит взгляд и тренирует внимание, учит послушанию и ответственности, вносит в жизнь духовный порядок. Раскрывая упорядоченность и устроенность мира, встраивая частную жизнь через эстетическое переживание в мировое целое, текст культивирует базовые свойства антропоса. Классическая мера задает достоинство и ценность персонального бытия в его отнесенности к миру как целому. Через работу с классическим текстом в культуре постоянно обновляются и действуют упорядочивающие духовные энергии. Классика поддерживает истинный масштаб жизни в перспективе вечного настоящего, преодолевая узость сознания и мелочность желаний, то, что Элиот называл провинциализмом.

Универсальная классика не ограничивается созданием литературной школы или направления, разработкой филологической или эстетической теории, хранением, описанием, переводом и комментированием текстов, хотя сообщества, возникающие вокруг такого рода культурных форм и видов деятельности, также структурируют пространство культуры и удерживают его единство. Наиболее существенным представляется то обстоятельство, что разным людям в разные времена через классический текст открывается такой образ мира, который для каждого из них жизнестроителен и ценен. Эстетическое переживание, рожденное классическим текстом, вводит людей в то онтологическое измерение, где выявляется общая принадлежность истине мира, что создает основу для их совместного бытия. Литература, реализуя в классическом тексте свою гимническую природу, творит сообщество восхищения и изумления. Именно потому, что классический текст имеет дело с основаниями жизни, он захватывает читателя, и эта захваченность, сохраняя глубоко личный характер, парадоксальным образом способна соединять с другими, кто так же пережил присутствие и встречу, выстраивая единство человечества.

В Заключении диссертации подводятся итоги проведенного исследования, формулируются основные выводы, намечаются возможные направления развития авторской концепции.

Исследование классического текста, предпринимаемое в постнеклассическую эпоху, обладает выраженным оттенком вызова и выбора. Проведенная работа позволила показать, что классика, энергично компрометируемая и вытесняемая сегодня на периферию культурного пространства, не только сохраняет свое центральное культуростроительное значение, но и выступает непременным условием здорового и осмысленного личного и национального бытия.

Занятые нами исследовательские позиции позволили на основе рассмотрения широкого научного и художественного материала построить целостное представление о литературном классическом тексте, учитывающее достижения наиболее авторитетных философских, эстетических и литературоведческих школ. В ходе работы удалось провести необходимые терминологические и уточнения и различения, показать историю понятия классики и выявить расстановку сил в современном литературном пространстве.

В диссертации предпринята попытка разработки теории классического текста с позиций онтологической эстетики и евхаристической герменевтики. Исследование эстетических критериев литературного совершенства выявило его онтологические основания, что позволяет вывести рассмотрение проблемы классики из сферы идеологии или вкуса и на новом уровне вернуться к представлению о классике как антропологическом каноне, образце, обладающем жизнестроительным значением. Предложенная трактовка культурного механизма канонизации текста, учитывающая как рационально постигаемую оценку знатоков, так и действие времени, которое не поддается однозначным истолкованиям, позволит, развивая эту концепцию, построить теорию литературной и шире - культурной ценности, свободную как от иррационализма, сакрализующего классику, так и от прагматизма, сводящего феномен классики к играм власти.

Предложенная в диссертации философия классического текста - это философия эстетического события, открытая к ценностям диалога, познания и самопознания. Проведенное исследование классического текста как вербальной актуализации молчания открывает новые перспективы разработки эстетики присутствия, которая призвана восполнить и уравновесить эстетику значения, к настоящему времени сложившуюся и в значительной мере развернувшую свой потенциал.

В процессе исследования была намечена и еще одна важная перспектива для дальнейшей работы: классический текст как средство обнаружения характеристик времени, скрытых от обыденного восприятия. Темпоральные парадоксы, которые проявляются в литературе, достойны стать темой отдельного философско-эстетического исследования.

Материалы и выводы диссертации позволяют по-новому осмыслить круг острых проблем современной культуры и дают основания для выработки культурных и жизненных стратегий, позволяющих личности или сообществу создать экологическую нишу, свободную от действия деструктивных факторов современности и благоприятную для развития новых творческих и культурных форм. Автор видит основной результат проведенного исследования в том, что философско-эстетическая апология классического текста открывает новые перспективы разговора о даре, радости, жизненной силе культуры.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях:

Монографии

1. Михайлова М. В. Эстетика молчания: Монография / М. В. Михайлова. СПб.: Изд-во Русской христианской гуманитарной академии, 2009. - 320ас. (10 п.л.).
2. Михайлова М. В. Эстетика молчания: Монография. Изд. 2-е, дополненное / М. В. Михайлова. М.: Никея, 2011. - 319 с. (12 п.л.).
3. Михайлова М. В. Эстетика классического текста: Монография / М.аВ.аМихайлова. СПб.: Алетейя, 2012. - 280 с. (15 п.л.).

Учебное пособие

4. История русской и зарубежной литературы (зарубежная литература). Учебно-методическое пособие. СПб.: Изд-во СПбГУКиТ, 2008. 23 с. (1 п.л.).

Публикации в рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК

5. Михайлова М. В. Свобода молчания и молчание свободы / М.аВ.аМихайлова // Вестник Санкт-Петербургского университета. - СПб., 2000. - Сер. 6. - Вып. 1. - С. 37Ц40. (0,35 п.л.).
6. Михайлова М. В. Классический текст в горизонте социальной метафизики / М. В. Михайлова // Вестник Санкт-Петербургского университета. - СПб., 2011. - Сер. 6. - Вып. 4. - С. 38Ц42. (0,4 п.л.).
7. Михайлова М. В. Классический текст как личное бытие / М.аВ.аМихайлова // Вестник Русской христианской гуманитарной академии. - СПб., 2011. - Т. 12. - Вып. 1. - С. 257Ц271. (1,1 п.л.).
8. Михайлова М. В. Книга и экран: Классический текст в структуре семейных отношений / М. В. Михайлова // Известия Российского государственного педагогического университета имени А.аИ.аГерцена. - СПб., 2011. - № 143. - С. 33Ц44. (0,9 п.л.).
9. Михайлова М. В., Пигров К. С. Что такое классика? Вечные собеседники / М.аВ. Михайлова, К. С. Пигров // Вопросы культурологии. - М., 2011. - № 8. - С.а61Ц65. (0,4/0,3 п.л.).
10. Михайлова М. В. Классический текст в образовательном процессе: Стратегии значения и стратегии присутствия / М. В. Михайлова // Высшее образование сегодня. - М., 2012 (январь). - № 1. - С. 51Ц54 (0,5 п.л.).
11. Михайлова М. В., Пигров К. С. Вокруг классического текста / М.аВ.аМихайлова, К. С. Пигров // Вопросы культурологии. - М., 2012 (февраль). - № 3. - С.а22Ц27. (0,5/0,4 п.л.).

Другие публикации

12. Михайлова М. В. Болтовня как зона антиэстетического / М. В. Михайлова // Эстетика. Культура. Образование: Материалы 4 международной конференции Ребенок в современном мире (Санкт-Петербург, 8Ц10 октября 1997). СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 1997. - С. 81Ц83. (0,3 п.л.).
13. Михайлова М. В. В отсутствии молчания и диалога / М. В. Михайлова // Философия преступления: Материалы конференции Преступность: социально-философские и социально-психологические проблемы. СПбГУ, 6 декабря 1996. СПб.: Изд-во СПбГУ, 1997. - С. 95Ц96. (0,2 п.л.).
14. Михайлова М. В. Молчание и бытие / М. В. Михайлова // Первый Российский философский конгресс: Человек - философия - гуманизм. Том 1. СПб: Изд-во СПбГУ, 1997. - С. 214Ц216. (0,3 п.л.).
15. Михайлова М. В. Молчание и слово: Таинство покаяния и литературная исповедь / М. В. Михайлова // Метафизика исповеди: Пространство и время исповедального слова. Материалы международной конференции (Санкт-Петербург, 26Ц27 мая 1997). СПб.: Изд-во Института Человека РАН (СПб Отделение), 1997. - С. 9Ц14. (0,4 п.л.).
16. Михайлова М. В. Молчание как проблема цивилизации / М. В. Михайлова // Философия и цивилизация: Материалы Всероссийской конференции 30Ц31 октября 1997. СПб.: Научный издат. центр Кафедра, 1997. - С.а247Ц251. (0,3 п.л.).
17. Михайлова М. В. Проблема жизни и смерти в христианстве / М.аВ.аМихайлова // Жизнь человека: Опыт междисциплинарного исследования: Материалы конференции. Февраль 1997. СПб.: Ин-т биологии и психологии человека, 1997. - С. 67Ц69. (0,2 п.л.).
18. Михайлова М. В. К экологии слова / М. В. Михайлова // Дом Человека: Экология социально-антропологических процессов. Материалы межвузовской конференции 16Ц18 марта 1998. СПб.: Ин-т биологии и психологии человека, 1998. - С. 77Ц80. (0,3 п.л.).
19. Михайлова М. В. Молчание как опыт общения / М. В. Михайлова // Проблемы общения в пространстве тотальной коммуникации: Международные чтения по теории, истории и философии культуры. Вып.а6. СПб.: Филос.-культурол. исслед. центр Эйдос, 1998. С. 164Ц167. (0,4 п.л.).
20. Михайлова М. В. О хлебе, слове и молчании / М. В. Михайлова // Философия пира: Опыт тематизации. СПб.: Изд.-торг. дом Летний сад, 1999. С. 61Ц68. (0,4 п.л.).
21. Михайлова М. В. Апофатика в постмодернизме / М. В. Михайлова //. - Символы, образы, стереотипы современной культуры: Философский и метафизический опыт. СПб.: Филос.-культурол. исслед. центр Эйдос, 2000. - С. 166Ц179. (0,9 п.л.).
22. Михайлова М. В. О возможности социального воображения / М.аВ.аМихайлова // Виртуальное пространство культуры: Материалы научной конференции 11Ц13 апреля 2000. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2000. - С. 79Ц81. (0,2 п.л.).
23. Михайлова М. В. Опыт иного / М. В. Михайлова // Символы, образы, стереотипы современной культуры: Исторический и экзистенциальный опыт. СПб.: Филос.-культурол. исслед. центр Эйдос, 2000. - С. 250Ц263. (0,9 п.л.).
24. Михайлова М. В. О хоре у Платона и Деррида / М. В. Михайлова // Традиции и новации в современных философских дискурсах: Материалы круглого стола 8 июня 2001, Санкт-Петербург. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2001. - С.42Ц45. (0,2 п.л.).
25. Михайлова М. В. О возможности философского слова / М. В. Михайлова // Звучащая философия: Сборник материалов конференции. СПб.: Санкт-Петербургское философское общество, 2003. - С.138Ц141. (0,3 п.л.).
26. Михайлова М. В. Щит Ахилла и пирожное мадлен: Вещь в пространстве художественного текста / М. В. Михайлова // Время/бремя артефактов: Социальная аналитика непоправимости. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2004. - С. 71Ц77. (0,5 п.л.).
27. Михайлова М. В. Словарь и образ жизни: О двух программах радио Град Петров / М. В. Михайлова // Mixtura verborumТ2006: Топология современности. Самара: Самар. гуманитар. акад., 2007. С. 67Ц80. (0,7 п.л.).
28. Михайлова М. В. Эстетика классического текста / М. В. Михайлова // Вестник Самарской гуманитарной академии. - Серия Философия. Филология. - Самара, 2007. - № 2. - С. 110Ц133. (1,2 п.л.).
29. Михайлова М. В. Bliss: О Духе и духовности / М. В. Михайлова // Gratias agimus: Философско-эстетические штудии. Сборник научных трудов в честь 70-летия профессора А.аП.аВалицкой. Т. 2. СПб.: Изд-во РГПУ им. А. И. Герцена, 2007. - С. 400Ц409 (0,5 п.л.).
30. Ветрова Ю. В., Михайлова М. В. Земля: Из цикла Словарь / Ю.аВ.аВетрова, М. В. Михайлова // Mixtura verborumТ2007: Сила простых вещей. Самара: Самар. гуманитар. акад., 2007. - С. 91Ц105. (0,8/0,4 п.л.).
31. Грякалов А. А., Михайлова М. В. Главное - не быть современным / А.аА.аГрякалов, М. В. Михайлова // Вода живая. - СПб., 2007. - № 7. - С. 46Ц47 (0,25/0,1 п.л.).
32. Крылов А., прот., Михайлова М. В. Небо: Из цикла Словарь / Прот. А.аКрылов, М. В. Михайлова // Mixtura verborumТ2007: Сила простых вещей. Самара: Самар. гуманитар. акад., 2007. - С. 77Ц90. (0,8/0,4 п.л.).
33. етягин Л. Н., Михайлова М. В. Суша: Из цикла Словарь / Л.аН.аЛетягин, М. В. Михайлова // Mixtura verborumТ2007: Сила простых вещей. Самара: Самар. гуманитар. акад., 2007. - С. 106Ц121. (0,8/0,4 п.л.).
34. Михайлова М. В., Пигров К. С. Человек перед телевизором / М.аВ.аМихайлова, К. С. Пигров // Вода живая. - СПб., 2007. - № 8. - С. 46Ц47 (0,25/0,1 п.л.).
35. Михайлова М. В., Секацкий А. К. Власть / М. В. Михайлова, А.аК.аСекацкий // Вода живая. - СПб., 2007. - № 5. - С. 42Ц43 (0,25/0,1 п.л.).
36. Михайлова М. В. Путешествие по кухне / М. В. Михайлова // Вестник Самарской гуманитарной академии. - Серия Философия. Филология. - Самара, 2008. - № 1 (3). - С. 105Ц108. (0,2 п.л.).
37. Михайлова М. В. Философия простых вещей: Созерцательность и событийность / М. В. Михайлова // Вестник Самарской гуманитарной академии. - Серия Философия. Филология. - Самара, 2008. - № 1 (3). - С. 3Ц9. (0,4 п.л.).
38. Михайлова М. В. Францисканская традиция и русское богословие XX века: Митрополит Антоний Сурожский, протопресвитер Александр Шмеман, протоиерей Александр Мень / М. В. Михайлова // Святой Франциск и Россия: Францисканские чтения. 2006. СПб: Изд-во СПбГУ, 2008. - С. 110Ц119 (0,55 п.л.).
39. Михайлова М. В. Братство Книги / М. В. Михайлова // Эстетика и этика в изменяющемся мире. СПб.: Астерион, 2009. - С. 274Ц283. (0,5 п.л.).
40. Михайлова М. В. Два этюда о чистоте / М. В. Михайлова // Философия российской телесности. СПб.: Изд-во СПбГУП, 2009. - С. 195Ц203. (0,4 п.л.).
41. Михайлова М. В. Искусство как язык молчания / М. В. Михайлова // Актуальные проблемы современного искусства и искусствознания. СПб.: Изд-во СПбГУКиТ, 2009. - С. 33Ц45. (0,6 п.л.).
42. Михайлова М. В. Классический текст как проблема современности / М.аВ.аМихайлова // Mixtura verborumТ2009: Боли нашего времени. - Самара: Самар. гуманитар. акад., 2009. - С. 39Ц66. (1,25 п.л.).
43. Михайлова М. В. Гаргантюа и Пантагрюэль Франсуа Рабле как актуальный классический текст / М. В. Михайлова // Credo new: Теоретический журнал. - 2010 - № 3 (63). - С. 290Ц293. (0,2 п.л.).
44. Михайлова М. В. Август 1921 / М. В. Михайлова // Русский мiръ: Альманах. Пространство и время русской культуры. - СПб., 2011. - Вып. 6. - С.а48Ц64. (1,1 п.л.).
45. Михайлова М. В. Классика и молчание: Классический текст в горизонте христианской духовности / М. В. Михайлова // Страницы: Богословие, культура, образование. - М., 2011. - № 3 (15). - С. 388Ц397. (0,5 п.л.).
46. Михайлова М. В. Классика versusЕ / М. В. Михайлова // Вестник Самарской гуманитарной академии. - Серия Философия. Филология. - Самара, 2011. - № 1 (9). - С. 38Ц51 (0,75 п.л.).
47. Михайлова М. В. О классике и моде / М. В. Михайлова // Актуальные проблемы современного искусства и искусствознания. Вып. 2. СПб.: Изд-во СПбГУКиТ, 2012 (февраль). - С. 38Ц45 (0,4 п.л.).

---

1 См., напр.: Canon vs. Culture: Reflections on the Current Debate. L.ЦN.-Y, 2001.Guillory J. Cultural Capital: The Problem of Literary Canon Formation. Chicago, 1993; Ross T. The Making of the English Literary Canon: From the Middle Ages to the Late Eighteenth Century. Montreal - Kingston, 1998.

2 Ассман Я. Культурная память: Письмо, память о прошлом и политическая идентичность в высоких культурах древности. М., 2004.

3 Bloom H. The Western Canon: The Books and School of the Ages. N.-Y., 1994 (см. русский перевод главы из кн.: Блум Х. Шекспир как центр канона // Иностранная литература. 1998. № 12).

4 Kermode F. The>

5 Лифшиц М. А. Что такое классика? М., 2004.

6 Лотман Ю. М. Избранные статьи. В 3 т. Таллинн, 1992Ц1993; Лотман Ю. М. История и типология русской культуры. СПб., 2002; Лотман Ю.М. Статьи по семиотике культуры и искусства. СПб., 2002.

7 Махлин В. Л. Второе сознание: Подступы к гуманитарной эпистемологии. М., 2009. С. 60.

8 Ross T. The Making of the English Literary Canon: From the Middle Ages to the Late Eighteenth Century. Montreal and Kingston, 1998.

9 Гадамер Г.ЦГ. Актуальность прекрасного. М., 1991; Гадамер Г.ЦГ. Истина и метод: Основы философской герменевтики. М., 1988.

10 Рикер П. Время и рассказ. М.ЦСПб., 1999; Рикер П. Герменевтика. Этика. Политика. М., 1995; Рикер П. Конфликт интерпретаций. М., 1995.

11 Гадамер Г.ЦГ. Истина и метод. С. 174.

12 Там же. С. 211Ц212.

13 Там же. С. 342Ц343.

14 См., напр.: Айзерман Л. С. Русская классика накануне XXI века: Уроки совести // Литература в школе. 1994. № 4; Горелов П. Г. Кремнистый путь. М., 1989; Гулыга А. В. Уроки классики и современность. М., 1990; Левидов В. А. Художественная классика как средство духовного возрождения. СПб., 1996.

15 Изер В. Вымыслообразующие акты // Новое литературное обозрение. 1997. №а27; Изер В. К антропологии художественной литературы // Новое литературное обозрение. 2008. №а94.

16 Ингарден Р. Исследования по эстетике. М., 1962.

17 Яусс Х.ЦР. История литературы как провокация литературоведения // Новое литературное обозрение. 1995. № 12; Яусс Х.ЦР. К проблеме диалогического понимания // Вопросы философии. 1994. № 12; Яусс Х.ЦР. Письмо Полю де Ману// Новое литературное обозрение. 1997. № 23.

18 Яусс Х.ЦР. К проблеме диалогического понимания. С. 105.

19 Яусс Х.ЦР. История литературы как провокация литературоведения. С. 56Ц57.

20 Bourdieu P. Les Regles de lТart: Genese et structure du champ litteraire. P., 1992; Бурдье П. Поле литературы // Новое литературное обозрение. 2000. №а45; Бурдье П. Рынок символической продукции // Вопросы социологии. 1993. № 1/2, 5.

21 Bourdieu P. Les Regles de lТart. Р. 241. Выделено автором.

22 См., напр.: Бенишу П. На пути к светскому священнослужению: литератор и новая вера // Новое литературное обозрение. 1995. № 13; Гудков Л. Д., Дубин Б. В. Литература как социальный институт: Статьи по социологии литературы. М., 1994; Гудков Л., Дубин Б., Страда В. Литература и общество: введение в социологию литературы. М., 1998; Дубин Б. В. Литературная классика в идеологиях культуры // Библиотека. 1997. № 4;Дубин Б. В., ЗоркаяаН.аА. Идея классики и ее социальные функции // Проблемы социологии литературы за рубежом. М., 1983; Benichou P. Le Sacre de lТecrivain, 1750-1830: Essais sur lТavenement du pouvoir spirituel laique dans la France moderne. P., 1973.

23 Дубин Б. В., Зоркая Н. А. Указ. соч. С. 42Ц43.

24 Там же. С. 74.

25 Там же. С. 77.

26 Там же. С. 80.

27 Компаньон А. Демон теории: Литература и здравый смысл М., 2001.

28 Компаньон А. Указ. соч. С. 294.

29 Там же. С.295Ц296.

  Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по философии