Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по филологии  

На правах рукописи

Карпухина Тамара Петровна

ИНГВОЭСТЕТИЧЕСКАЯ ИГРА МОРФЕМНОГО ПОВТОРА:

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ АНАЛИЗА ФЕНОМЕНА ЧАСТИЧНОЙ ИТЕРАЦИИ В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ

(на материале англоязычной художественной прозы)

Специальность 10.02.04 - германские языки

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

доктора филологических наук

Иркутск 2007

Работа выполнена в Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования

Иркутский государственный лингвистический университет

Официальные оппоненты:	доктор филологических наук, профессор Малинович Юрий Марцельевич доктор филологических наук, профессор Прошина Зоя Григорьевна доктор филологических наук, профессор Рябова Марина Юрьевна
Ведущая организация:	ГОУ ВПО Московский государственный лингвистический университет

Защита состоится л 14   мая 2008 года в 10.00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.071.01 по защите докторских и кандидатских диссертаций в ГОУ ВПО Иркутский государственный лингвистический университет по адресу: 664025, г. Иркутск, ул. Ленина, 8, конференц-зал.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке ГОУ ВПО Иркутский государственный лингвистический университет.

Автореферат разослан л___ __________ 200_ г.

Ученый секретарь

диссертационного совета  Н. Н. Казыдуб

Реферируемая диссертация посвящена изучению морфемного повтора в аспекте его функциональной реализации в художественном тексте. В настоящей работе ставится и решается проблема создания теоретической модели, направленной на описание морфемного повтора, отвечающей принципам антропоцентризма, экспансионизма, экспланаторности. Предлагаемая теоретическая модель анализа, в основу которой положена игровая концепция, разработана на базе общеэстетической теории игры, осмысленной в рамках таких категориальных составляющих, как пространство, время, человек.

Актуальность исследования состоит в том, что оно отражает наметившуюся в последние десятилетия переориентацию лингвистики с внутридисциплинарного, предметно-специализированного анализа на междисциплинарный подход к языковым явлениям, что позволяет осветить их сложность и специфику в новом ракурсе, не только в плане их расширенного изучения по горизонтали, но и в аспекте их углубленного анализа по вертикали, с надстраиванием иных концептуальных оснований, привлекаемых из других областей знания. В настоящей работе учитываются эти два вектора научного исследования: комплексное, многоаспектное изучение морфемного повтора в его взаимодействии с другими текстовыми явлениями конципируется как лингвоэстетическая игра языковых форм разноуровневой принадлежности.

Объектом исследования является феномен морфемной итерации в англоязычной художественной прозе, представленный цепочками слов с повторяющейся лексической морфемой, корневой или аффиксальной. Примером частичной итерации - корневой, префиксальной, суффиксальной - могут служить следующие предложения:

A giant magnet, drawing to itself, from all quarters, the hopeful and the hopeless (Th. Dreiser);

They are anti-life, anti-art, anti-everything (J. Fowles);

I am a very helpless and defenceless little thing <Е> (Ch. Dickens).

Предмет исследования составляет механизм интегративного взаимодействия морфемного повтора с разноуровневыми лингвистическими явлениями, лежащий в основе лингвоэстетической игры, разворачивающейся в пространственно-временном континууме художественного текста.

Цель настоящей работы согласуется с ее проблемной ориентацией и заключается в том, чтобы разработать теоретическую модель описания морфемного повтора, утвердив в качестве основы игровую концепцию, позволяющую эксплицировать игру языковых форм, имплицированную данным феноменом в художественном прозаическом тексте.

В соответствии с поставленной теоретической целью в работе решаются следующие задачи:

1. На основе изучения эстетического понятия игры и выявления ее сущностных характеристик создать теоретическую модель - абстрактно-теоретический, гносеологический конструкт игры, воплощающий ее базовые свойства-атрибуты.

2. Дать теоретическое обоснование игрового статуса морфемного повтора в художественном тексте, положив в основу конгруэнтность квинтэссенциальных характеристик игры и итерации.

3. Разработав терминологический аппарат исследования на базе созданной абстрактно-теоретической модели игры, использовать его в качестве методологического инструментария для всестороннего описания морфемного повтора в художественном тексте как лингвоэстетической игры.

4. Охарактеризовать игровой потенциал взаимодействия морфемного повтора с текстовыми явлениями, представляющими собой реализацию языковых единиц и отношений разных уровней - аллитерацией, синонимией, антонимией, окказиональным словообразованием, инверсией.

5. Выявить роль таких эстетических форм упорядочивания, как ритм, симметрия и гармония в игровом взаимодействии слов с повторяющейся морфемой.

6.Определить игровой ресурс внутренней, морфологически-параллельной рифмы, создаваемой морфемной итерацией.

7. Исследовать герменевтический аспект морфемного повтора, привлекаемого в качестве ключа к пониманию художественного произведения.

Материалом исследования послужил корпус текстовых цепочек (4000 единиц), включающих слова с общей морфемой (свыше 9000 слов), извлеченных методом сплошной выборки из 54 произведений, написанных англоязычными авторами в жанре художественной прозы (общим объемом свыше 23000 страниц).

Методологическая база исследования.

Междисциплинарный подход обусловил привлечение в качестве методологической базы, на которой строится настоящее исследование, теоретических принципов и положений, разработанных в разных отраслях научно-теоретического знания. В качестве фундамента послужили исследования в области философии, эстетики, культурологии, психолингвистики, лингвистики текста, структурной лингвистики, лексической семантики, теории морфемики и словообразования, литературоведения и герменевтики.

Методологическим принципом настоящего исследования является интегрированное описание разноуровневых лингвистических механизмов с точки зрения заложенного в них игрового потенциала, реализуемого в лингвоэстетической игре морфемного повтора.

Методы исследования определяются сложностью поставленных задач и многогранностью рассматриваемой проблемы. В настоящей работе были использованы методы общелогические (абстрагирование, индукция, дедукция, анализ, синтез, аналогия, обобщение); общенаучные (гипотетико-дедуктивный и аксиоматический методы, моделирование, мысленный эксперимент, наблюдение, описание); специальные, или лингвистические (анализ морфемного состава по НС (непосредственно составляющим); анализ словообразовательной структуры на основе реляторной (аппликативной порождающей) модели; метод векторно-графической репрезентации порождения производного; анализ словарных дефиниций; компонентный анализ; контекстологический и интерпретативный (герменевтический) методы.

Апробация работы.

Основные положения работы представлены в 33 публикациях общим объемом 41,88 п.л., включая монографию (392 с., 22,78 п.л.) и 32 статьи и тезисов докладов. Основные научные результаты диссертации изложены в шести статьях, опубликованных в ведущих научных рецензируемых  журналах,  рекомендованных ВАК (5 п. л).

Концептуальные положения диссертационного исследования освещались в докладах на международных (Иркутск 1996; 2000; Тамбов 1998; Тула 1998; Хабаровск 2004; 2006); всероссийских (Орск 1998); региональных (Иркутск 1999; 2000); зональных (Владивосток 1999); межвузовских научно-практических конференциях (Тюмень 1997; Хабаровск 1995Ц2006). Результаты исследования обсуждались на заседании кафедры теоретической лингвистики Иркутского государственного лингвистического университета (2007).

На защиту выносятся следующие основные положения диссертации:

1. Теоретическое познание, опирающееся на фундаментальную диалектику внешнего и внутреннего, выявляет за внешней очевидностью морфемного повтора как феномена текста внутреннюю сложность данного явления, суть которого эксплицируется в терминах бинарных оппозиций: субстанциональное/реляционное; единство/множественность; целое/часть; внешнее/внутреннее; поэтическое/прозаическое. Сущностное осмысление морфемного повтора в свете данных оппозиций, основой конструирования которых является ось тождества/различия, создаваемая частичным совпадением одноморфемных слов, фокусирует внимание на формальной членимости, структурированности слов, которая и является главнейшим потенциалом, позволяющим осуществиться лингвоэстетической игре морфемного повтора.

2.        Конструирование теоретической модели, базирующейся на общеэстетической теории игры, осуществленное посредством таких методических процедур, как аналогия, абстрагирование, мысленный эксперимент и моделирование, позволили создать гносеологический, абстрактно-теоретический конструкт игры, эйдетически включающий важнейшие свойства игры, что предопределило его использование в качестве методологической основы данного исследования. Фундаментальными для игровой концепции, заложенными в теоретическую модель игры в качестве квинтэссенциальных конструктивных опор, являются онтологические категории пространства и времени, задающие способ бытия игры, и антропологическая составляющая, означающая включенность в игровую деятельность человека. Когеренция фундаментальных свойств морфемного повтора и игры, выявленная с помощью данной модели, позволяет утверждать о конгруэнтности игровой концепции природе морфемной итерации, атрибутируя последнюю как лингвоэстетическую игру.

3. Морфемный повтор, реальное бытие которого утверждается текстом, осуществляется в пространстве как присутствие слов и общим морфемным сегментом, занимающих определенное место в тексте. Их пространственная локализованность, воспринимаемая как одновременное, замкнутое сосуществование субстанционально-сходных слов, обладающих общей структурной частью, свидетельствует о соответствии морфемного повтора важному онтологическому принципу игры, который проявляется в способе бытия игры как пространственно-объективированной и пространственно-отграниченной структуры.

4. Пространственная текстуальная локализованность одноморфемных слов, введенных в апперцепционный обзор ретенцией внимания и двунаправленным, прогрессивно-регрессивным ментальным и визуальным движением, схватывающим единство слов в рефлексивное кольцо, создает своеобразную игровую площадку контекста, инклюзивно соотносимую с игровым полем текста (текстовым пространством произведения как эстетически-организованным целым, реализующим общеэстетический принцип игры). Понятие игровой площадки, применимое к лингвоэстетической игре морфемного повтора, позволяет реализовать принцип автономности, инобытия игры, которая, воплотившись в пространственную структуру, предстает как зрелищное представление при появлении зрителя-читателя. Игровая площадка, понимаемая как текстуально-выделенное место для зрелища, обеспечивающее возможность кругового охвата одноморфемных слов, в полной мере соответствует цели эстетического видения, значительное место в котором занимают сконцентрированная зрелищность, пространственная отграниченность, максимальная целостность и завершенность зримого, воспринимаемого сразу и целиком.

5. Морфемный повтор согласуется с временным принципом игры, в соответствии с которым способ бытия игры рассматривается как ограниченное во времени, свободное от целеустановок самодвижение. Морфемный повтор осуществляется во времени как разновременное, последовательное появление в текстуальном континууме частично-тождественных слов, взаимоотношения-корреляции которых реализуют динамически-процессуальный характер игры. Лингвоэстетическая игра морфемного повтора способствует осуществлению различных видов движения, к которым относятся: изменение места в текстовом пространстве, которое занимают одноморфемные слова; круговое, прогрессивно-регрессивное движение мысли и взора, извлекающее одноморфемные слова из текста и организующее их в единство; флуктуации внимания, переключающегося с тождества на различие и наоборот; движениеЦпреобразование, связанное с процессами анализа/синтеза, членения на части/воссоздания целого, инициируемого повтором и членимостью слов с повторяющейся морфемой.

6. Развитие игровой концепции побуждает обратить внимание на антропологическую составляющую игры, предполагающую наличие игроков, включенных в игровую деятельность, а также проявлямое в игре творческое начало - аполлоническое и дионисийское. Созданная в работе теоретическая модель игры, представляющая собой эйдетически-сконструированную, гносеологическую абстракцию, предстающую в виде некоего набора эссенциальных, идеализированных свойств, позволяет также оперировать с антропоморфными понятиями, сняв их чувственно-наглядную фактичность и метафоричность посредством идеализирующей абстракции. Таким образом, в теоретическую модель игры в качестве одной из квинтэссенциальных конструктивных опор включается антропологическая составляющая, носящая характер дереализованной антропоморфизации, предписывающей квази-доксастическую интенцию словам с общей морфемой вступать в игровую деятельность: состязаться, подражать, маскироваться, взаимно одаривать, подменять друг друга, симпатически притягиваться и лантипатически отталкиваться, проявлять аполлоническое и дионисийское начало и проч. Используемые в работе исходно-антропоморфные обозначения преобразуются идеализирующей абстракцией в дереализованные гносеологические конструкты, способные осуществить методическое обеспечение игровой концепции, выступая в ней в качестве оперативных, рабочих терминов.

7. Важнейшим опорным моментом игровой концепции является кантовский тезис о лцелесообразности без цели, присущей любой игровой деятельности как свободному от целеполагания самодвижению, характеризующему временной способ бытия игры. Морфемный повтор в полной мере отвечает принципу практически-утилитарной нецелесообразности, представляясь целесообразным лишь с эстетической точки зрения - как игра языковых форм, реализующая эстетические принципы мимезиса, красоты, гармонии, творчества, свободы, эстетической иллюзии и проч. В лингвоэстетической игре морфемного повтора телеологически обусловленные функции референции, номинации, коммуникации отступают на задний план, и на первый план выступает язык в саморепрезентирующей функции, представляя себя как самоценные знаки, привлекающие к себе исключительное внимание. Игра заключается в том, что телеологически не объяснимо взаимодействие морфемного повтора с аллитерацией, синонимией, антонимией, окказиональным словообразованием, инверсией. Целями праксиса не каузировано связывание одноморфемных слов рифмующимся созвучием, ритмом, симметрией, гармонией. Практически не детерминировано использование морфемного повтора как герменевтического ключа к смыслу произведения, так как истолкование может осуществляться и иными путями.

Каждое из вышеуказанных разноуровневых языковых явлений, функционируя в тексте и проявляя при этом свою специфику, во взаимодействии с морфемным повтором приобретает общий интегрирующий фактор, подчиняясь единому лингвистическому механизму использования формально-членимых, структурированных языковых знаков, вовлекаемых в лингвоэстетическую игру морфемного повтора.

Научная новизна работы состоит в следующем:

1. Впервые на основании обобщения положений, разработанных в общеэстетической теории игры, и привлечения опыта изучения игры в философии и культурологии, а также теоретического осмысления результатов авторского исследования языкового материала, создана и апробирована теоретическая модель анализа морфемного повтора в художественно-прозаическом тексте как лингвоэстетической игры.

2.        На основании соответствия сущностных характеристик частичной итерации, объективируемых в художественном тексте, эссенциальным свойствам игры, выявляемым теоретической моделью (абстрактно-теоретическим конструктом) игры, впервые обосновывается статус морфемного повтора в художественно-прозаическом тексте как лингвоэстетической игры.

3.        В рамках предложенной теоретической модели разработан терминологический аппарат, использование которого позволило осуществить многоаспектное изучение феномена морфемного повтора как лингвоэстетической игры его взаимодействии с разноуровневыми языковыми явлениями.

4.        В настоящем исследовании впервые определена и охарактеризована сложная внутренняя структура морфемного повтора, заданная осью тождества и различия, демонстрируемая в работе посредством исчисления оппозиций: субстанциональное/реляционное; единство/множественность; целое/часть; внешнее/внутреннее; поэтическое/прозаическое.

5.        Новизна работы заключена в комплексном подходе к изучению морфемного повтора в тексте как речевом произведении. Исследованы формальный, семантический и синтаксический аспекты функционирования частичной итерации в художественно-прозаическом тексте. Описание морфемного повтора впервые осуществляется в связи с такими языковыми явлениями, как синонимия, антонимия, окказиональное словообразование, словообразовательное замещение, стилистическая инверсия. Впервые рассмотрение морфемного повтора увязывается с такими формами упорядоченности, как ритм, симметрия, аллитерация, рифма, гармония. Обосновывается их участие в усилении игровой составляющей в лингвоэстетической игре морфемной итерации.

6.        Впервые анализируется герменевтический аспект морфемного повтора, увязываемого с таким явлением текста, как ключевые слова, которые рассматриваются  как один из способов раскрытия скрытого смысла произведения. В работе теоретически обосновывается и эмпирически подтверждается определение морфемного повтора как ключа к пониманию художественного произведения, базирующееся на приписывании цепочкам одноморфемных слов критериальных признаков ключевых знаков.

Теоретическая значимость работы.

1.        Рассмотрение морфемного повтора в свете игровой концепции, осуществленное на базе обобщения, ассимиляции и усвоения комплекса идей, трансплантированных из других отраслей знания, позволяет расширить рамки чисто лингвистического анализа и в новом ракурсе осветить феномен итерации.

2.        В область научных исследований  вводится принципиально новый объект  - лингвоэстетическая игра морфемного повтора, представляющая собой концептуализацию лингвистического, текстового феномена через посредство общеэстетической теории игры.

3.        Определенную теоретическую значимость представляют терминологически разработанные в диссертации и вводимые в научный оборот понятия теоретической модели (абстрактно-теоретического, гносеологического конструкта) игры; способа пространственного и временного бытия игры; игровой площадки.

Практическая значимость работы.

Полученные результаты исследования могут использоваться в разработке общих и частных проблем лингвистики текста, стилистики, лексикологии, словообразования, морфемики, литературоведения, антропологической лингвистики.

Основные выводы и положения могут найти применение при разработке спецкурса, освещающего различные аспекты лингвоэстетической игры морфемного повтора в художественном тексте.

Практический интерес для студента языкового вуза как начинающего филолога может представлять предлагаемый в работе путь - круг понимания и толкования художественного произведения, основанный на свертывании текста до ключевых слов, связанных морфемной итерацией, с последующим развертыванием и возвращением к тексту как целостному произведению.

Структура и объем работы.

Диссертация, изложенная на 458 страницах, состоит из введения, шести частей, включающих 18 глав, выводов по главам, заключения, библиографического списка, списка использованных словарей и справочников, списка литературных источников.

Во введении определяется объект исследования, обосновывается актуальность, научная новизна, теоретическая и практическая значимость работы; формулируются цели и задачи исследования; освещается методологическая база, основные исследовательские методы и материал научного анализа; излагаются теоретические положения, выносимые на защиту; приводятся сведения об апробации работы, а также указывается структура и объем диссертации.

В первой части, состоящей их трех глав, излагаются теоретические положения, на которые опирается исследование.

В первой главе представлены игровая концепция и ее основные постулаты.

Во второй главе рассматривается феномен морфемного повтора в художественном тексте и устанавливается его сложная внутренняя структура.

В третьей главе дается теоретическое обоснование статуса морфемного повтора как лингвоэстетической игры, разрабатывается теоретическая модель игры как методологическая основа анализа частичной итерации в тексте.

Во второй части, включающей пять глав, анализируется игровой потенциал формального аспекта морфемного повтора.

В первой главе описывается пространственная локализация игровой площадки морфемного повтора в художественном тексте.

Во второй главе исследуется игровой ресурс формальной членимости одноморфемных слов.

В третьей главе анализируется игровое взаимодействие морфемной итерации и аллитерации.

В четвертой главе обосновывается игровое взаимодействие морфемного повтора с такими формами упорядоченности, как ритм, симметрия, гармония.

В пятой главе описывается игровое взаимодействие морфемного повтора с внутренней, лэмбриональной рифмой, обеспеченной морфологическим параллелизмом.

В третьей части, содержащей четыре главы, акцент ставится на игровом потенциале семантической соотносительности одноморфемных слов.

В первой главе рассматривается игровое взаимодействие морфемной итерации и синонимии.

Во второй главе описывается игровое взаимодействие морфемной итерации и антонимии.

В третьей главе представлено разнообразие семантической соотносительности одноморфемных слов, включенных в игру частичной итерации.

В четвертой главе характеризуется игровой потенциал комической семантической двойственности в игре слов с повторяющейся морфемой.

В четвертой части, состоящей из двух глав, анализируется игровой потенциал лексического аспекта морфемного повтора.

В первой главе описывается взаимодействие морфемного повтора и окказионального словообразования.

Во второй главе рассматривается явление словообразовательного замещения на игровой площадке морфемной итерации.

В пятой части, включающей две главы, анализируется игровой ресурс синтаксического аспекта частичной итерации.

В первой главе исследуется игровое взаимодействие морфемного повтора и стилистической инверсии.

Во второй главе устанавливается игровое взаимодействие морфемной итерации и актуального членения предложений с инверсионным словопорядком.

В шестой части, содержащей две главы, акцентируется роль морфемного повтора как ключа к смысловому содержанию художественного произведения.

В первой главе трактуется сложная герменевтическая проблема понимания литературного произведения.

Во второй главе, на материале романа У. Голдинга Повелитель мух (лLord of the Flies), описывается и доказывается роль ключевых слов, связанных морфемным повтором, в раскрытии скрытого смысла произведения.

В заключении в обобщенной форме излагаются результаты проведенного исследования.

Библиографический список охватывает 579 наименований, из них 53 на иностранных языках.

Список словарей и справочников представлен 20-ю наименованиями.

Список литературных  источников включает 54 художественных произведения.

СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

ЧАСТЬ I. Теоретические основы исследования.

В первой главе Ц Игровая концепция, ее истоки и постулаты Ц рассматривается понятие игры, развиваемое в разных эпистемологических парадигмах, и обозначена суть авторского подхода, заключающегося в выявлении сущностных, базовых свойств игры, характеризующих ее в отношении к таким фундаментальным категориям, как пространство, время, человек.

Игра, понятие которой складывалось в течение столетий, по мнению многих мыслителей, пронизывает жизнедеятельность человека, охватывая практически все ее стороны: забавы детей и досуговую деятельность взрослых (Эльконин 1999; Рубинштейн 2001; Выготский 1966; Спенсер 1914; Гроос 1906; Дюбо 1975; Bujtendijk 1933; Sapira 1961; Mitchell 1935); социальное и деловое общение (Левада 1984; Берн 1999; Shubek 1983; Brunes 1975; Урланова 2003); массовую коммуникацию (Stephenson 1967); психологические основы общения (Miller 1964; Livingston 1973); язык и речевую деятельность (Витгенштейн 1985; Sherzer 1980; Farb 1974); научное познание (Щедровицкий 1997; Papinean 1988); историю (Жан-Поль 1981); культуру (Хейзинга 2003); эволюцию (Тейяр де Шарден 1987); жизнь как целое (Платон 1994; Зиммель 1996).

Описываются различные функции игры: рекреационная, познавательная, коммуникативная, эвокативная, суггестивная, творчески-созидающая, гедонистическая, эстетическая.

Особенно сильны позиции игровой концепции в эстетике, в недрах которой она зародилась. Бесценный вклад в разработку концепции ars ludens - искусства играющего - внесли И. Кант, Ф. Шиллер, И. Гердер, И.В. Гете, Ф. Ницше, К. Гроос, Н.аГартман, Р. Ингарден, Х.-Г. Гадамер, Й. Хейзинга.

Выявляются разные аспекты игры, вводящие ее в сферу эстетического, увязывающие ее с инобытием (Хейзинга 2003); с практически-утилитарной нецелесообразностью (Кант 1999); красотой, свободой (Шиллер 1957); обыгрыванием чистой формы (Гартман 1958); творческим воображением (Гердер 1959); подражанием и эстетической иллюзией (Гегель 1968; Гроос 1899; Шлегель 1983); избыточной жизненной силой и энергией (Спенсер 1914); анимистическим, одушевляющим восприятием (Гартман 1958; Ингарден 1962; Гроос 1899; Хейзинга 2003); антропоцентричностью и антропоморфизмом (Шиллер 1957; Шимунек 1980).

В искусстве как эстетической игре проявляются два творческих начала - аполлоническое и дионисийское, - символизирующие противоположные тенденции: с одной стороны, к порядку, мере, соблюдению норм и правил, к гармонии; с другой стороны, к хаосу, преодолению норм и запретов, к диссонансу (Ницше 2000).

Максимально эстетизировал игровой принцип Х.-Г. Гадамер, утверждая игру как онтологическую основу искусства. Миметической основой, образцом для искусства, по его мнению, является сама природа, как постоянно обновляющаяся игра, осуществляющаяся без цели, намерения и напряжения (Гадамер 1988; 1991).

В отличие от других работ, для которых характерен синоптический, обзорный подход, перечисляющий свойства игры, в настоящей диссертации, опирающейся на общеэстетическую теорию игры, предлагается выделение и систематизированное описание сущностных, базовых характеристик игры, что является составной частью деятельности по созданию теоретической модели игры, представляющей собой гносеологическую абстракцию, содержащую важнейшие свойства-атрибуты, в отвлечении от случайных свойств-акциденций.

Таким эссенциальным предицирующим признаком является инобытие игры, создающей иной, автономный мир, отграниченный от реальной, телеологически-целесообразной человеческой жизнедеятельности. Отсюда проистекает необходимость включения в теоретическую модель игры таких основополагающих онтологических категорий, как пространство и время, задающих пространственный и временной способ бытия (инобытия) игры.

Способ бытия игры в пространстве, акцентирующий, прежде всего, локальную фиксированность игрового движения, характеризует игру как пространственно-объективированную и пространственно-отграниченную структуру (ergon). Пространство, в котором объективируется игра, являет собой отграниченное от реального бытия, специально обозначенное, визуально-оформленное и локально-фиксированное место, в котором существует мир игры в его автономном инобытии, становящемся представлением при появлении зрителя.

Способ бытия игры во времени, акцентирующий, прежде всего, ее деятельностный, динамически-процессуальный аспект, характеризует игру как ограниченное во времени, свободное от целеустановок самодвижение (energeia).

Игра как деятельность, присущая человеческой природе, осуществляется человеком, что обусловливает такое важнейшее свойство игры, как антропоцентричность. Антропологическая составляющая означает наличие игроков, вовлеченных в игровую деятельность, а также проявление в игре творческого начала - аполлонического порядка, меры, гармонии и дионисийского преодоления пределов, чрезмерности, диссонанса.

Человеческая составляющая, но уже в виде антропоморфизма, находит свое проявление в особом типе восприятия, действующем в игре как замкнутом на себя инобытии. Игровое восприятие видит в неживых объектах, включенных в игру, одушевленные существа, наделенные жизнью и ее важнейшим атрибутом - движением. Анимистическое, оживляющее восприятие обогащается антропоморфным переносом, приписывающим человеческие качества предметам, что проявляется как эстетическая иллюзия.

Вышеуказанные фундаментальные характеристики игры - пространственный и временной способ бытования и антропологическая составляющая, Ц передающие суть игры как эстетического феномена, включаются в данной работе в качестве конструирующих опор в теоретическую модель, которая в дальнейшем кладется в основу атрибуции и анализа морфемного повтора как лингвоэстетической игры.

Во второй главе - Морфемный повтор в художественном тексте как  объект исследования - обосновывается роль текста в объективации морфемного повтора как игры; дается понятие морфемы; описывается такое свойство слова, как членимость; характеризуется сложная внутренняя структура морфемного повтора.

Морфемный повтор как лингвоэстетическая игра объективируется текстом,  что и обусловило использование этого термина. В отличие от речи, которой, как временому континууму, свойственны строгая линеарность, поступательно-проспективное разверттывание, что делает единство одноморфемных слов здесь акустически ирреальным, в тексте, как пространственно-временном континууме, допускается повторное обращение к его участкам, что позволяет обнаружить слова с итеративной частью. Таким образом, реальное бытие морфемного повтора, перцепицируемое субъективным сознанием, утверждается только текстом, пространственно-фиксированный и визуально-воспринимаемый характер которого обеспечивает возможность двунаправленного, прогрессивно-регрессивного движения мысли и взора, выявляющего единство слов, связанных частичной итерацией.

Изучение феномена морфемного повтора в художественном тексте требует, прежде всего, уточнения понятия морфемы и рассмотрения релевантных для данного исследования вопросов, входящих в ее проблематику. Морфема, понятие которой было введено И.А. Бодуэном де Куртенэ для родового обозначения морфологических частей слова, представляет собой значимую часть слова, входящую в его состав на правах одного из конституентов.

Выделение морфем в слове тесно связано с таким его свойством, как членимость, которая позволяет осуществить процедуру сегментации, разложения слова на составляющие компоненты. Будучи отражением языковой диалектики прерывного/непрерывного, дискретного/континуального, членимость слова, то есть внутренняя делимость, структурированность, сочетается с внешней целокупностью, цельнооформленностью слова.

Рассмотренная с синхронических позиций, членимость предстает как неоднородное явление. В зависимости от типа членимости - живой, условной, дефектной (Кубрякова 1970) - вычленяемым отрезкам как составным морфологическим частям слова приписывается разный статус: морфем истинных, связанных или псевдоморфем. В качестве примера такого членения приведем слова defrost, disagree, rewrite (живое членение); detain, disappoint,relax (условное) и delete, discern, repeat (дефектное). Степени членения соотносятся с описываемыми А.Ф. Лосевым типами образности: индикаторной, неполным аниконизмом, полным аниконизмом (Лосев 1982). Лингвоэстетическая игра морфемного повтора в полной мере задействует потенциал, заложенный в языковой системе, реализуя итерацию, основанную на разного рода членимости слова.

Такие важнейшие методологические основы научного поиска, как эссенциальность, эвристичность, экспланаторность, направляют исследование на выявление, теоретическое осмысление и объяснение сущности познаваемого объекта. Приведем конкретные примеры морфемного повтора, корневого и аффиксального, свидетельствующие о его внешней очевидности, не позволяющей, однако, на эмпирическом, непосредственно-наблюдаемом уровне схватить суть этого феномена:

Why the brutality? - Because weТre not brutes (J. Fowles);

I saw her disfigured and discoloured face and heard her strangely altered voice (Ch.аBronte).

Теоретическое познание, опирающееся на фундаментальную диалектику внешнего и внутреннего, зримого и незримого, способное подойти к объекту познания и синтетически, и аналитически одновременно (thea + horo, по Платону) внутренне-эйдетическим взором видит за внешне-чувственным, эмпирически-очевидным феноменом морфемного повтора сложное явление, суть которого можно прояснить в терминах оппозиций: субстанциональное/реляционное; единство/множественность; целое/часть; внешнее/внутреннее; прозаическое/поэтическое. Основой конструирования указанных оппозиций является ось тождества/различия, создаваемая частичным совпадением формально-членимых слов.

Субстанционально морфемный повтор реализуется в текстовом пространстве в словах, содержащих идентичную морфему. И это же обусловливает реляционный аспект, взаимные отношения между частично-тождественными словами, их внутреннюю, эндометрическую корреляцию. Скажем, значения следующих слов со связанным корнем усваиваются яснее в их соотнесенности друг с другом:

He had only made explicit what had seemed implicit outside on the way back (J. Fowles).

Ось тождества/различия создает единство во множественности, целое вкупе со своими частями, связывая в единое целое генетически-родственные одноморфемные слова как составные части этого целого. Тождество, носителем которого является повторяющаяся морфема, синтезирует единство одноморфемных слов как целое, опираясь на центростремительную силу притяжения; различие, передаваемое несовпадающими морфемами, возвращает к аналитическому множеству, акцентируя разность составных частей этого единства, опираясь на центробежную силу отталкивания.

Ось тождества/различия генерирует оппозицию целого/части и в другом отношении, а именно, с точки зрения цельности/делимости слов. Морфемный повтор провоцирует ментальный анализ, дезинтеграцию слова как цельного знака на составляющие части с последующим синтезом, реинтеграцией частей в единое целое.

Анализ слова на составляющие части, индуцируемый морфемным повтором, возможен вследствие членимости, структурированности слова, что означает присутствие в слове, наряду с непосредственно-наблюдаемой внешне-целокупной формой, также и скрытой, неявной, внутренне-раздельной формы. Иными словами, частичная итерация, основу которой составляет ось тождества/различия, способна актуализировать оппозицию внутреннее/внешнее, выявляя внутреннюю раздельнооформленность слова (внутреннюю форму), предшествующую его внешней цельнооформленности.

Так, слова irrelevantly, insistently, встраиваемые в текст по отдельности, прежде всего, воспринимаются в качестве цельных единиц, несущих определенное значение. Но эти же слова, объединенные контактным морфемным повтором, схватываются языковым сознанием, прежде всего, как формально, внутренне дискретные единицы, содержащие, помимо аффиксального форманта -ly, также общие морфологические сегменты, представленные вариантами: ir-/in-; -ant/-ent: 

Irrelevantly, insistently, scores of times, he wondered when they would come on and what they looked like (J. London).

Оппозиция поэтическое/прозаическое проявляется в том, что морфемный повтор приводит к частичному акустическому тождеству коррелирующих слов, что свидетельствует о локальном вторжении поэтического элемента в прозаический текст. Индуцирование морфемным повтором ментального анализа частично-тождественных, формально-членимых слов выявляет их внутреннюю форму, вскрывает их образность, что также поэтизирует языковое выражение. Примером тому может служить созвучие слов, одно из которых (resound) претерпело неполное морфологическое опрощение, сохранив наглядно-чувственную связь с означаемым благодаря живому образу-представлению:

<Е> and the woods sounded and re-sounded with the ringing of the axes on the trees, bells for the birth of his child (M. Bragg).

Сущностное осмысление морфемного повтора в свете указанных оппозиций, основой конструирования которых является ось тождества/различия, создаваемая частичным совпадением одноморфемных слов, фокусирует внимание на формальной членимости, структурированности слов, которая, как покажет дальнейшее исследование, и является главнейшим потенциалом, позволяющим осуществиться лингвоэстетической игре морфемного повтора.

В третьей главе Ц Морфемный повтор как лингвоэстетическая игра - приводятся концептуальные основания, свидетельствующие о конгруэнтности игровой концепции природе морфемной итерации. Когеренция базовых свойств игры (как эстетического феномена) и морфемного повтора (как лингвистического феномена художественного текста) позволяет атрибутировать последний как лингвоэстетическую игру. В игровую концепцию его вписывает соответствие созданной в работе теоретической модели игры, осуществленной посредством таких методологических процедур, как аналогия, абстрагирование, мысленный эксперимент и моделирование, и представляющей собой эйдетически-сконструированную, гносеологическую абстракцию игры. Этот абстрактно-теоретический конструкт игры предстает в виде некоего набора эссенциальных, идеализированных признаков-атрибутов. В качестве квинтэссенциальных, фундаментальных выделяются онтологические категории пространства и времени, задающие способ бытия игры, а также антропологическая составляющая, определяющая анимизирующее, антропоморфизирующее игровое восприятие. В свою очередь, вокруг этих конструктивных опор, служащих своего рода систематизирующим центром, группируются прочие важнейшие свойства игры.

Способ пространственного бытия лингвоэстетической игры морфемного повтора характеризует ее пространственную локализованность, проявляющуюся в том, что одноморфемные слова объективируются и отграничиваются в тексте, воспринимаясь как замкнутое, одновременно существующее единство слов с общей тождественной структурирующей частью, что в целом соответствует способу бытия игры как пространственно-объективированной и пространственно-отграниченной структуры.

Пространственная локализованность одноморфемных слов в тексте создает своеобразную игровую площадку контекста, которая, в приложении к игре морфемной итерации, позволяет реализовать принцип автономности, инобытия игры, предстающей как зрелищное представление при появлении зрителяЦчитателя. Игровая площадка, понимаемая как текстуально-выделенное место для зрелища, образуется единством слов с повторяющейся морфемой, введенных в апперцепционный обзор ретенцией внимания и двунаправленным, проспективно-ретроспективным движением мысли и взора. Последнее охватывает одноморфемные слова в рефлексивное кольцо, которое обеспечивает равномерное распределение внимания на данных словах как членах эндометрически-замкнутой цепи.

Способ временного бытия лингвоэстетической игры морфемного повтора характеризует ее динамический аспект и временную ограниченность. Морфемный повтор в полной мере отвечает временному принципу игры, суть которого заключается в определении способа бытия игры как ограниченного во времени, свободного от целеполагания самодвижения. За феноменом морфемного повтора скрываются разные виды движения, которые можно усмотреть в разновременном, последовательном появлении в тексте частично-тождественных слов; в изменении места в текстовом пространстве, занимаемом одноморфемными словами; в круговом, проспективно-ретроспективном визуально-ментальном движении, извлекающем одноморфемные слова из текста; в переключении внимания с тождества на различие, и наоборот; в движении-преобразовании, осуществляемом при анализе/синтезе, членении на части/воссоздании целого, инициируемых повтором и членимостью, структурированностью слов с общей морфемой.

Вместе с тем, это свободное от целеустановок движение, характеризующее временной способ бытия игры, проявляется в игре морфемного повтора в виде эстетической иллюзии, поскольку изменения затрагивают не сами слова, остающиеся неподвижными, но визуальную перспективу, в свете которой они поочередно рассматриваются.

Динамический аспект итерации, в котором находит свое проявление двойственная, субъективная оптика воспринимающего сознания, объективно предопределен осью тождества/различия, лежащей в основе морфемного повтора, представленного частично-тождественными, частично-различными словами, обладающими таким свойством, как формальная членимость.

Диалектика пространства и времени проявляется в игре итерации следующим образом. Зафиксировав повтор в целом, связав одноморфемные слова в единство, мы обозначаем игровую площадку, а значит, утверждаем морфемный повтор как пространственное, субстанциональное, целостное, единое, синтетическое бытие. Рассматривая поочередно конституенты этого единства в их взаимосвязи друг с другом, анализируя создаваемые ими корреляции, совершая прогрессивно-регрессивное визуально-ментальное движение, мы утверждаем морфемный повтор в его временном, реляционном, раздельном, множественном, аналитическом бытии.

Характеризуя лингвоэстетическую игру морфемного повтора во временном, динамически-процессуальном аспекте, важно отметить проявление в нем таких свойств игрового движения, как практическая нецелесообразность, преднамеренность, упорядоченность, наличие правил, повторяемость, ритмическое чередование, свободное творчество, непредсказуемость и др.

Так, явную преднамеренность и самонаправленность повтора, усиленную тройной итерацией, демонстрирует следующий пример:

Poor Wickham! there is such an expression of goodness in his countenance! such an openness and gentleness in his manner! (J. Austen).

Определенным правилам, а именно, использованию антонимичных слов на игровой площадке морфемного повтора соответствует следующая цепочка:

And as he wandered on, alternating between depression and elation as he stared at the shelves packed with wisdom (J. London).

Подчинение общей упорядоченности, создаваемой суффиксальной морфемойа -ish, породило непредсказуемое, творчески-нешаблонное сложно-производное окказиональное слово:

Professor Pringle was a thinnish, baldish, dyspeptic-lookingish cove with an eye like a haddock (P. Wоdehouse).

Ритмичность следующих синонимов, совпадающих в силлабо-акцентной структуре, особо подчеркнута дефисным выделением послогового чтения:

Ex-act-ly  - pre-cise-ly: with your usual acuteness you have hit the nail straight on the head (Ch.аBronte).

Одним из конструктивных свойств теоретической модели игры, носящим характер квинтэссенциального признака, является антропологическая составляющая. Вследствие того, что частичная итерация оперирует с языковыми знаками, то есть неживыми предметами, человеческая составляющая в лингвоэстетической игре морфемного повтора может проявляться в игровом анимизирующем, антропоморфизирующем восприятии одноморфемных слов как игроков, включенных в игровую деятельность.

Вопрос о трансплантации антропоморфизма на почву игровой концепции, то есть в сферу теоретической познавательной деятельности, решается следующим образом. Используемые в работе исходно антропоморфные обозначения преобразуются идеализирующей абстракцией в дереализованные гносеологические конструкты, способные осуществить методическое обеспечение игровой концепции, выступая в ней в качестве терминов. Таким образом, в теоретическую модель игры вписывается дереализованная антропоморфизация, предписывающая квазидоксастическую интенцию словам с общей морфемой осуществлять игровую деятельность: состязаться, подражать, взаимно подменять или одаривать друг друга, обманывать, плутовать, маскироваться, прятаться, симпатически притягиваться и лантипатически отталкиваться, проявлять творческое начало - аполлоническое и дионисийское.

Использование теоретической модели игры, терминологически подкрепленной за счет преобразованных, идеализированных, деметафоризированных, изначально обыденных понятий, обозначающих игровую деятельность, дает возможность, изучая лингвистическое измерение текста, поставить акцент на игру, предоставив рационально-логические основания, позволяющие постулировать теоретическую, гностическую аналогию между игрой как человеческой деятельностью и лингвоэстетической игрой морфемного повтора.

ЧАСТЬ II. Игровой потенциал формального аспекта морфемного повтора.

В первой главе Ц Пространственная организация игровой площадки морфемного повтора - рассматриваются такие вопросы, как локализация одноморфемных слов, их синтагматическая дистанция и лево-правосторонняя позиционная асимметрия.

В подавляющем большинстве случаев локализация морфемных коррелятов носит упорядоченный характер, проявляясь в виде цепочечной или параллельной связи, обычно обеспечиваемой, соответственно, корневой и аффиксальной итерацией:

The life he lived for the days and weeks following, could be called an under-life (M.аBragg);

<Е> she was a born spender. She was not a grabber and she was not a grumbler (J.аPriestley).

Когезия по типу последовательного сцепления и синтаксического параллелизма имеет тенденцию к позиционному упорядочиванию слов с итеративной морфемой, взаимную локализацию которых можно описать в терминах риторических фигур размещения, таких, как анафора, эпифора, анадиплозис, хиазм, обрамление. Приведем наиболее типичные конструкции, включающие обычно противопоставленные словаа - рамочную, замыкающую их в круг, и анадиплозис, топологически  состыковывающий их общностью места:

Unreal? All this an escape dream? If so, what was there real for him? (M. Dickens);

I cannot say that I regret my comparative insignificance. Importance may sometimes be purchased too dearly (J. Austen).

Маркируя позиционную фиксированность морфемного повтора определенного типа связью, что, впрочем, формулируется в виде тенденций, а не единого стереотипа, автор усмиряет языковую стихию в пространстве текста, вводит ее в понятное человеку упорядоченное, аполлоническое русло, что придает высказыванию качество стабильности, устойчивости, рождающее в читателе неосознанное чувство удовольствия.

Учет синтагматической дистанции, позволяющей оперировать с пространственными координатами близко/далеко, показывает, что игровая площадка морфемного повтора может создаваться как контактно-, так и дистантно-расположенными одноморфемными словами. При этом явное преимущество принадлежит контактно-локализованной итерации, обладающей значительной апперципирующей, ретентивной и концентрирующей способностью, что позволяет, замедлив ход чтения, мгновенно охватить повтор взглядом и сфокусировать внимание и контемпляцию на игровом взаимодействии морфемных коррелятов. Приведем пример контактного повтора, осуществляемого в легко обозримых пределах, представляющего игровую алогичную антитезу, выражаемую одноморфемными словами, занимающими эпифорическую позицию, что придает алогизму - оксюморонному соседству антонимов - характер окончательного вывода:

It was there, inevitable. And then, he thought, it was impossible (D. H. Lawrence).

Итерация может носить и дистантный характер, обеспечивая такой ресурс игры, как синтагматическую удаленность морфемных коррелятов, затрудняющую их обнаружение и введение в апперцепционный обзор. Так разделены в текстовом пространстве восемью распространенными предложениями следующие слова со связанными корнями, звучащие в речи Мистера Пеготти:

We was living then in a solitary place <Е>

<Е> But I think the solitude done her good (Ch. Dickens).

Дистантная итерация как бы прячется, маскируется в толще текста, выявляясь только при внимательном или повторном чтении. Вовлечение читателя в подобную лингвоэстетическую игру, физическим аналогом которой является поиск и нахождение спрятавшегося игрока, может вызывать у читателя разные эмоции: удивления, интереса, восхищения.

Важное значение имеет порядок расположения одноморфемных слов, включающий в игру билатеральную асимметрию левое/правое. В ее основе лежит пространственная ориентированность человека, заданная, во-первых, объективным порядком мироздания, где исходной, изначальной является левая сторона; во-вторых, вертикальной центрированностью человеческого тела, базирующейся на гравитационной силе тяжести.

Игра может строиться на соответствии/несоответствии лево-правосторонней ориентации, схватываемой человеком на интуитивном уровне. Так, по-разному воспринимаются цепочки dryly - tediously (О. Henry) и importantly - fussily (J. Priestley), одна - как аполлонически гармоничная, соответствующая правилу истечения сложного из простого, другая - как дионисийски диссонансная, нарушающая это правило. Инициирование автором подобных перцепций, не обязательно имеющих осознанный характер, объясняется квази-рациональными, игровыми интенциями.

Во второй главе Ц Игровой ресурс членимости слова при морфемном  повторе Ц рассматривается формальная членимость слова, которая может быть живой, условной и дефектной и обладать - именно вследствие своей разнородности - значительным игровым потенциалом. Подобное многообразие свидетельствует об лизлишке сил, богатстве форм языкового выражения, заложенном в лингвистическом организме, системная организация и диахронически неравномерное развитие которого допускают гетерогенную структурированность слов как цельностей, разделенных внутри себя на разные составные части.

Слова с живой членимостью, содержащие свободный корень, представляют собой текстовую реализацию таких комплексных единиц системы деривации, как словообразовательное гнездо и словообразовательный ряд, суффиксальный или префиксальный. Примером могут служить следующие предложения:

The fog? Yes, it,s often foggyЕ (I. Murdoch);

The darkness and the deep stillness of the room were very solemn (Ch. Dickens);

He was not overawed, he was not overbold (Th. Dreiser).

Условно-членимые слова, общность которых устанавливается на уровне этимологической рефлексии, входят, соответственно, в этимологическое гнездо/этимологический ряд. В данных словах, претерпевших неполное морфологическое опрощение, происходит процесс реэтимологизации, то есть восстановления стертой внутренней формы слова, что возвращает ему индикаторную образность:

And Muriel had been pleased to be able to form and inform a mind for whose future development she still had detailed plans (I. Murdoch).

Слова с дефектной членимостью входят в псевдоморфемные гнездо/ряд, итеративный сегмент в которых представляет собой квази-морфему. В данных словах, претерпевших полную деэтимологизацию, структурированность поддерживается наличием в одноморфемных цепочках формально-сходных слов с живой членимостью, содержащих истинные морфемы, омонимичные указанным квази-частям. Так, в цепочке dishonestЦdissolute формальное тождество, включающее мощный механизм аналогии, оказывается настолько сильным, что иррадиирует свой эффект и придает структурированность фактически неделимому слову (dissolute), причем первое слово делится с последним также частью своей негативной семантики, игровым аналогом чего служит принцип потлатча бескорыстного одаривания:

The official, unless he is dishonest, unbelievably dissolute, or incompetent to the point of idiocy, is absolutely secure (J. Braine).

Псевдоморфемной следует считать также цепочку, содержащую слова, принадлежащие разным языковым системам. Лингвоэстетическая игра в этом случае строится вокруг оппозиций: свое/чужое, ассимилировавшееся/макароническое слово:

<Е> IТm not a beautiful woman <Е> Coquelin always used to say I had the beaute du diable (S. Maugham).

Во всех вышеприведенных случаях повтор, привлекающий внимание к морфемным коррелятам, провоцирует ментальную операцию сегментации, разложения слов, в результате чего из номинативных знаков, означивающих некое содержание действительности, они преобразуются в знаки, в которых на первый план выходит их внутренняя форма, реальная или воображаемая, восстанавливающая наглядно-образную, индикаторную соотнесенность с означаемым. Такая трансформация не мотивирована рационально-практическими целями и носит лингвоэстетическую, игровую направленность.

С лингвистической точки зрения в игре морфемного повтора, вне зависимости от степени членимости, - живой, условной, дефектной, - выделяемый благодаря итерации сегмент представляет собой структурную часть слова, обладающую безусловно, условно или окказионально независимым статусом, который указывает на возможность ее осмысления как отдельно существующей билатеральной единицы, обладающей определенной формой и неким, не всегда четко определенным содержанием.

В третьей главе Ц Взаимодействие морфемного повтора и аллитерацииа - обосновывается значительный игровой потенциал, который заложен в лингвистическом механизме одновременной текстовой реализации сегментных единиц разных уровней, что, в частности, обнаруживается в игровом взаимодействии морфемного и звукового (аллитерации) повторов.

ингвоэстетическая игра, задействующая аллитерацию, заключается не только в квази-рациональном миметическом стремлении письменной речи подражать устной, в подмене графики звучанием, в интериоризации природного голосового звучания, в возрождении голоса на письме. Эффект подражания может распространяться и на смысл, что наблюдается в тех нередких случаях, когда аллитерирующий звук выходит за свои пределы, демонстрируя своеобразную билатеральность в игре звукового символизма, представляясь не только означающим, но и означаемым, приобретая, таким образом, окказиональную иконичность. Приведем отрывок с 17-кратным повтором глухого согласного [t], пропитывающего текст, создающего образ глухой тишины, причем не просто символизирующего тишину, а буквально подражающего ей. Заметную роль в этом играет конвергенция повторов: корневого (quiet - quietly) и аффиксального (brightly - faintly), также выделяющих глухой [t]:

The room was quiet. The Thomsons had gone to the theatre and wouldnТt return till late. The fire was burning brightly and smelled faintly aromatic, as it had done the first time IТd been in the rooms. The quietness hit my sense of time like a Commando ear-box <Е> (J. Braine).

Важный ресурс игры заложен в разнообразии аллитерации, которая может быть явной: humbly - heartily (Ch. Dickens) и неявной: vacuous - glaucous (J.аFowles); корневой инициальной: bony - bushy (J. Braine) и финальной: indifferent inconsiderate (V. Woolf).

Неявная корневая аллитерация, инициальная и финальная, наиболее очевидным образом демонстрирует намерение автора поиграть в читателем в игру в прятки. Проявляя игровой камуфляж, фонетический повтор прячется в тени более заметных частей слова - корня и префикса: unsteady - uncertain (Ch. Dickens), impropriety - imprudence (J. Austen); корня и суффикса: comfortable - profitable (J. Braine), sadness - mildness (Ch. Dickens).

окализация аллитерации непосредственно связана со структурацией слова на значимые части - морфемы. Повторяющийся звук обычно локализуется на морфемном шве, указывая на голос, который фонически маркирует границы частей слова, тем самым озвучивая его внутреннюю раздельнооформленность. Без структурированности слова, его членимости такая лингвоэстетическая игра, сосредоточенная на форме языкового знака, на фонетическом акцентировании внутрисловных связей, была бы в принципе невозможной.

В четвертой главе Ц Ритм, симметрия и гармония на площадке морфемного повтора - характеризуется представленность данных эстетически-значимых абстрактных форм упорядочивания в игровом взаимодействии слов с повторяющейся морфемой.

Аудио-фонический ритм и визуально-графическая симметрия содействуют усилению единства морфемных коррелятов в количественном плане, а интеллигибельно-воспринимаемая гармония - более высокая степень упорядочивания - упрочивает это единство в качественном отношении.

Ритм и симметрия в тексте далеки от шаблона: одноморфемные слова проявляют разную степень ритмичности и симметричности, варьирующуюся от очевидной пропорциональности до практического отсутствия таковой:

Elinor, Elinor, they who suffer little may be proud and independent as they like - may resist insult or return mortification - but I cannot (J. Austen);

A treacherous friend is the most dangerous enemy (H. Fielding);

It makes me sick, the blindness, deadness, out-of-dateness, stodginess, and yes, the sheer jealous malice of the great bulk of England (J. Fowles).

Вместе с тем, изолированная словесная диспропорция как проявление дионисийского начала преодолевается аполлонической упорядоченностью в рамках более крупных единиц - синтагм, составляющих предложение как единое, качественно-гармоничное целое. Примером тому служит последнее предложение, в котором слуховое воображение (выражение Т. Элиота) улавливает возрастающий ритм, выходящий за рамки цепочки, преодолевая диссонанс третьего суффиксального коррелята. Содействует гармоничности и единящему эффекту также аллитерация звуков [d], [s], [l],[g]:

blindness| deadness| out-of-dateness| stodginess and yes| sheer jealous malice| of the great bulk of England|.

|_ _ |_ _ | _ _ _ _ | _ _ _ _ _ | __ _ _ _ _ _ _ _ _ _ _ |

Привлечение в морфемную корреляцию ритма, симметрии, гармонии как абстрактных форм упорядоченности, в основе которой лежат интериоризированные человеческим сознанием формы природной слаженности, показывает логическую избыточность этих эстетических форм, способствующих усилению единства одноморфемных слов, задержке внимания и подталкиванию мысли в поисках объяснения такого единства, то есть чисто эстетической рефлексии, что,  следовательно, в очередной раз доказывает квази-рациональность, практическую нецелесообразность лигвоэстетической игры морфемной итерации.

Эстетические формы упорядоченности, о которых идет речь, суть объективные свойства, характеризующие слова с повторяющейся морфемой. Взаимную соотносительность слов в плане ритмичности и симметричности обеспечивает не что иное, как членимость слов, их структурированность. Без формальной делимости слова на конституирующие части было бы невозможно говорить о силлабо-акцентной, морфемно-слоговой характеристике, а значит, не было бы критериев для оценки соразмерности, пропорциональности слов, воспринимаемой акустически, визуально и интеллигибельно.

В пятой главе Ц Внутренняя рифма на площадке морфемного повтора - описывается локальное вторжение рифмы в прозаический текст, демонстрирующее своеобразный миметически-игровой обман, а именно, игру прозы, подражающей поэзии.

Вследствие частичного формального совпадения одноморфемные слова обладают определенным созвучием, что позволяет говорить о рифмующей роли итерации и о наличии в единстве одноморфемных слов некоего поэтического элемента. В лингвоэстетической игре морфемного повтора используется лэмбриональная рифма, вызванная морфлогическим параллелизмом, сохраняющая некоторые дистинктивные признаки поэзии: выделенность, ритмизованность, рецитационную форму воспроизведения (опору на звучание).

На площадке морфемного повтора обнаруживается разнообразие рифмующихся созвучий, а именно, рифмы мужская, женская, дактилическая, гипердактилическая:

With her sister she was much alone, a lone figure in a tossing, thoughtless sea (Th.аDreiser);

At first she did not recognize the shabby,  baggy figure (Th. Dreiser);

I was struck besides with the shocking expression of his face, with the remarkable combination of great muscular actvity and great apparent deblity of constitution <Е> (R.L. Stevenson);

With all his experience of her zig-zag incalculability, her shreds of knowledge that seemed to have no source, her ambitions and desires that seemed not worth the pains, her veiled resentment of hurts which he had not meant to inflict, her amiability when he had expected her to be angry, he was surprised now at her indifference (S. Lewis).

Степень создаваемого созвучия может варьироваться от полной тавтологии при корневом повторе: earthy - earth (S. Lewis), до слабой суффиксальной рифмы: dexterity - certainty (J. Priestley). Созвучие слов с общей морфемой в значительной мере определяется их членимостью, структурированностью, поскольку речь идет о рифме, обеспеченной, прежде всего, повтором морфем как составных частей слова.

В многочленных цепочках, в которых обычно рифмуются не все слова, действуют разнонаправленные акустические тенденции, как в сторону аполлонического фонического уподобления, так и дионисийского расподобления морфемных коррелятов, что делает лингвоэстетическую игру подражания в поэзию на определенном участке прозаического текста разнообразной и непредсказуемой:

He had never heard a piece of music before that gave such an impression of thinness, boniness, scragginess and scratchiness (J. Priestley).

Подчеркивая игровой характер вкраплений поэтического элемента в прозаический текст, не обусловленных практической целью построения стихотворной речи, следует отметить, вместе с тем, что, объединяя самые разные слова в единство, внутренняя рифма пробуждает в читателе дремлющее поэтическое сознание архаического человека, веровавшего в магию всеобщего единства и тождества всего существующего в универсуме.

ЧАСТЬ III. Игровой потенциал семантического аспекта морфемного повтора.

В первой главе Ц Взаимодействие морфемного повтора и синонимии - описываются взаимоотношения между синонимичными словами с общей морфемой. На морфемную, формальную корреляцию накладывается корреляция семантическая, причем и в том, и в другом случае действует однонаправленный лингвистический механизм частичного уподобления. Частичное тождество придает динамичный, внутренне противоречивый характер единству синонимичных слов с общей морфемой, поскольку последние ни семантически абсолютно равнозначны, ни формально полностью гомогенны. Подобие, выстраивающее ось тождества/различия, не только в формальном, но и семантическом плане, создает условия для игрового движения, для флуктуационной оптики, переключающей внимание с тождества на различие и наоборот.

Синонимичные слова с общей морфемой обладают значительным игровым потенциалом, заложенным в разнообразии корреляций, в которые вступают данные слова. К ним относятся корреляции с точки зрения морфемного состава, словообразовательной структуры, частеречной принадлежности, степени синонимичности. В любой корреляции возможно обыгрывание двух сторон оси: тождества и различия, а значит, связанных с ними оппозиций симметрии/асимметрии;статики/динамики; аполлонического единообразия/дионисийского многообразия; симпатического притяжения и лантипатического отталкивания. Акцентироваться может любой  из этих аспектов.

Рассмотрим, например, корреляцию по морфемному составу, в частности, по типу морфемы - корневой или аффиксальной. В синонимические отношения вступают и однокорневые, и одноаффиксные корреляты, причем первые, соответствуя языковой тенденции избегать дублирования, явно уступают в количественном отношении последним. Немногочисленные однокорневые синонимы, демонстрирующие высокую степень подобия, играют в игру подражания, симпатического притяжения, симметрии, аполлонического единообразия, статичности, фиксирующей длительное внимание на заметном сходстве, формальном и семантическом:

What we need in the world is liberalism, liberality, if we are going anywhere (S. Lewis).

Одноаффиксные синонимы вносят в игру тождества/различия большее разнообразие, демонстрируя, с одной стороны, семантическое сходство, с другой стороны, формальное расхождение, нередко, впрочем, сопровождаемое симметричностью коррелятов:

He has nothing but roughness and coarseness to offer you in exchange for all that is refined and delicate in you (J. London).

Опираясь на ресурсы системы деривации, позволяющие создать синонимичные слова разной словообразовательной структуры, можно объединить в одной корреляции равнопроизводные или разнопроизводные синонимы, например insercurity - uncertainty (Th. Dreiser) или contemptible - disreputable (O. Henry). Первая пара одноаффиксных синонимов, при всем формальном несоответствии, - префикса, корня, - проявляет заметный крен в сторону тождества. Порождаясь на одном шаге деривации, они имеют одну структуру, которая в реляторной и графической записи (Соболева 1972; 1980) выглядит одинаково:

R3O secure, certain

 

  R3R3O insecure, uncertain

R2R3R3O  insecurity, uncertainty

 

Вторая пара демонстрирует вектор, явно направленный в сторону различия: синонимы порождаются на разных деривационных шагах, имеют разную словообразовательную структуру, что ясно видно из их реляторных формул и графической транскрипции:  R2O  repute

  R2O  contempt  R3R2O reputable 

  R3R2O contemptible R3R3R2O disreputable

Задействуя ресурсы системы деривации, располагающей разнообразием моделей образования производных и многообразием словообразовательных средств, позволяющих создать синонимичные слова одной и разной частеречной принадлежности, можно соотнести в морфемной корреляции синонимы внутричастеречные: non-belief Ц unbelief (T. Caldwell) и межчастеречные: discomfort Ц uncomfortable (R. L. Stevenson).

Первые разворачивают ось тождества/различия в сторону уподобления, последние - в направлении расхождения. Первые по-аполлонически симметричны и статичны, последние по-дионисийски асимметричны и динамичны, так как часть речи и вектор порождения у них различен. Межчастеречные синонимы порождаются не однонаправленно-линейно,а с векторным, угловым разворотом, что создает иллюзию движения, наглядно представленную графической транскрипцией:

  belief comfort

comfortable

 

  unbelief, non-belief  discomfort uncomfortable

 

В лингвоэстетической игре морфемного повтора, взаимодействующего с синонимами, могут быть использованы ресурсы семантики, а именно, может обыгрываться степень синонимичности, которая разделяет языковые и контекстуальные синонимы. Морфемный повтор, особенно использованный неоднократно, запускает в действие механизм структурного уподобления, способствующий синонимизации слов, что приводит к синонимической конденсации. Контекстуальное расширение синонимического ряда, превышающее его языковые, кодифицированные пределы, свидетельствует о проявлении дионисийского многообразия и преодоления норм. Но дионисийское начало уравновешено аполлоническим единообразием,  выраженным многократным морфемным повтором:

<Е> and at a very unfashionable, unseasonable, unvisitable hour went to Lady Bellaston (H. Fielding).

И все же, говоря об игре тождества/различия одноморфемных синонимов, мы должны подчеркнуть их подобие, как формальное, так и семантическое, что в целом позволяет утверждать об их взаимном тяготении, описываемом в терминах такой антропоориентированной фигуры мирового сходства, как симпатия.

Рассуждая о лингвоэстетической игре частичной итерации, стоит напомнить и о членимости, структурированности рассматриваемых синонимов. Глубинная значимость структуры, способной рождать общий смысл, особенно ярко проявляется в контекстуальной синонимизации, развивающейся именно благодаря изоструктурности слов. Последняя усилена их частичной морфемной общностью, что нейтрализует в определенной мере различающиеся компоненты в семантике одноморфемных слов и способствует взаимному перераспределению компонентов значения, что соответствует игровому принципу взаимного дарения по типу потлатча.

В основе лингвоэстетической игры синонимичных слов с общей морфемой лежит глубинная идея о возможности разноименного, но равнозначного означивания одного и того же участка действительности посредством разной его структурации. Так в игре морфемного повтора, вовлекающего синонимичные слова, отдаленно звучит игра мировых форм, где одно есть все, и все есть одно.

Во второй главе Ц Взаимодействие морфемного повтора и антонимии Ц анализируются взаимоотношения антонимичных слов с идентичной морфемой, образующих динамичное, внутренне-противоречивое единство одновременно согласующихся и противодействующих коррелятов. Игру, разворачивающуюся вокруг оси тождества/различия, обеспечивает разнонаправленный лингвистический механизм, в котором заложены: с одной стороны, формальное подобие слов, с другой стороны, их семантическое противопоставление.

ингвоэстетическая игра обнаруживается в разнообразии корреляций, складывающихся между одноморфемными антонимами, характеризующих их с точки зрения морфемного состава; словообразовательной структуры; частеречной принадлежности; природы логической (семантической) противоположности. Взаимная эндометрическая корреляция антонимов, основу которой составляет ось тождества/различия, высвечивает оппозиции симметрии/асимметрии; статики/динамики; аполлонического единообразия/дионисийского многообразия; симпатического притяжения/лантипатического отталкивания. Сосредоточение на данных аспектах, относящихся к языковой материи текста, означает не что иное, как игру.

Обратимся к рассмотрению морфемного состава, ограничившись типом морфемы - корневой или аффиксальной. Отношениями антонимии могут быть связаны и однокорневые, и одноаффиксные слова:

All the way back, they talked about pictures and film actors and actresses they liked and disliked <Е> (J. Priestley);

<Е> she stood there <Е>, the whiteness of her face and hands no longer visible, and to my sight the blackness of her costume faded into the shadow <Е> (R.P. Warren).

Следует отметить, однако, явное количественное преимущество антонимичных слов с повторяющимся корнем. Специфика семантической связи предопределяет морфемный состав коррелятов: в отношения антонимии вступают, в основном, однокорневые слова, в отношения синонимии - одноаффиксные слова.

Нетрудно заметить, что общность корневой морфемы как вещественного стержня слова объединяет однокорневые синонимы и антонимы в плане тяготения их к формальному подобию, аполлоническому единообразию и статичности, обеспеченной длительной фиксацией внимания на значительном формальном сходстве. Вместе с тем, так же очевидна асимметричность однокорневых антонимов: inexact - exact (R. L. Stevenson), а главное, их агональное, лантипатическое отталкивание в семантическое плане.

Одноаффиксные антонимы, так же отталкиваясь в агональном состязании в семантическом отношении, в то же время в формальном плане демонстрируют аполлоническую симметричность и ритмичность: positive - negative (R. P. Warren); greatness - littleness (E. Waugh), что объединяет их с одноаффиксными синонимами.

Использование ресурсов деривации, создающей слова благодаря многообразию словообразовательных моделей и средств, приводит к различию производных в отношении словообразовательной структуры, что позволяет соотнести в морфемной корреляции антонимы равнопроизводные: merciless - merciful (T. Caldwell) и разнопроизводные: honour - dishonour (J. Braine). В формальном плане первые по-аполлонически симметричны, ритмичны, статичны, последние по-дионисийски непропорциональны, неритмичны, динамичны, что явственно проявляется при изображении их в реляторной записи и в графической транскрипции:

  R2O mercy R2O  honour

  R3R2O merciful  R2R2O  dishonour

  merciless 

Но в любом случае в семантическом плане и равно,- и разнопроизводные антонимы лантипатически отталкиваются в агональном состязании как противопоставленные слова.

Те же ресурсы системы деривации позволяют образовать производные антонимы одной и разной частеречной принадлежности, что дает возможность обыграть в морфемной корреляции как линейную асимметрию внутричастеречных антонимов: visible - invisible (O. Wilde), так и угловую, векторно-поворотную асимметрию межчастеречных антонимов: unprotected - protection (S. Lewis). И в том, и в другом случае асимметрия создает иллюзию движения - меньшую при внутричастеречной антонимии и большую при межчастеречной антонимии. Различие двух типов асимметрии наглядно представляет графическая запись производных, отражающая и разные траектории взгляда, охватывающего одноморфемные антонимы в единство:

  visible protect

  protected 

invisible  protection  unprotected 

 

Обращение к ресурсам семантики выявляет многообразную природу семантической (логической) корреляции, связывающей антонимичные слова, которая может быть контрадикторной: abnormal - normal (F. S. Fitzgerald); конверсивной: (M. Mitchell); векторной: downward - upward (Th. Dreiser); контрарной: happy - unhappy (J. Austen).

Игровое взаимодействие морфемного повтора и антонимии, отвлекающее читателя на какой-то момент от функций прямой референции и коммуникации и фокусирующее внимание на формально-семантических взаимоотношениях самих языковых знаков, может обогащаться дополнительными игровыми моментами, обеспеченными интегративным взаимодействием разноуровневых единиц и явлений. Так, симметричность семантики конверсивов conquerors - conquered, различающихся лишь ориентацией на субъект/объект действия, усилена в нижеследующем предложении параллелизмом как симметрично организованной синтаксической структурой; ритмичным звучанием двух частей фразы; симметричной локализацией морфемного повтора - эпифорической: conquerors - conquered и анафорической: arrogance - endurance. Столь явная игра сконденсированного уподобления служит, однако, не цели усиления тождества, но, напротив, выдвижения на первый план различия антонимичных морфемных коррелятов, их агонального противостояния в непреодолимой антитезе:

Arrogance and callousness for the conquerors, bitter endurance and hatred for the conquered (M. Mitchell).

Подытоживая рассмотрение игрового взаимодействия одноморфемных антонимов, следует сказать, что их объединяет с синонимичными словами общий лингвистический механизм, обеспечивающий игру тождества/различия. В основе лингвоэстетической игры антонимичных и синонимичных коррелятов, извлекающей ресурсы морфемики, деривации, семантики, лежит формальная членимость, структурированность слов, обусловленная тем, что играющие на площадке морфемного повтора синонимы и антонимы - это формально-членимые, генетически-родственные слова, обладающие общей структурирующей частью.

Игровую специфику антонимичных морфемных коррелятов можно описать в терминах такой антропоориентированной общемировой фигуры упорядочивания, как лантипатия, отталкивание. Схватывающихся в агональном состязании антонимов сближает не столько формальное сходство, сколько семантическое противоречие, нуждающееся в общности места, топоса, чтобы получить разрешение. Так в игре языковых форм видится далекий отсвет субъективно-воспринимаемых, дивинативно-схватываемых взаимосвязей мировых форм, в основе которых лежат, с одной стороны, противоречивость, с другой стороны, единство всего сущего.

В третьей главе Ц Разнообразие семантических корреляций на площадке морфемного повтора Ц описываются различные виды смысловой соотносительности, складывающиеся между одноморфемными словами. Диапазон смысловой связи между ними достаточно широк. Разнообразие сплетения смыслов, наблюдаемое на игровой площадке морфемного повтора, в определенной мере обусловлено семантическим релятивизмом языкового знака, проявляющимся в подвижности семантических границ слова, позволяющих ему сочетаться с самыми разными словами.

Смысловая общность может не носить парадигматически-связанного характера, свойственного синонимам и антонимам, а иметь внелингвистические, экзистенциально-обусловленные основания, проистекающие из общечеловеческого опыта. Так, в одну цепочку объединены слова, общим денотативным знаменателем которых является жизненный опыт человека, показывающий, что каждый человек, будучи существом социальным, проживает все же свою жизнь по-своему, в одиночестве проходя свой жизненный путь:

<Е> he did not know how to get understanding or livingness or oneness or any of those things, could not even imagine what they were (J. Priestley).

Общечеловеческий опыт может лежать в сближении слов не только в плане денотации, но и коннотации. Отрицательная модальность следующих слов объясняется нарушением обозначаемыми ими явлением этической и этологической (поведенческой) норм:

His former expression, a mingling of cupidity and hostility, returned, remained ten seconds, and vanished (O. Henry).

Примером положительной модальности является цепочка слов, несущих общий, жизнеутверждающий смысл: She was, he says, of a warm nature, <Е> agile, resourceful and cheerful <Е> (R. P. Warren).

В одну цепочку могут быть сведены парадигматически непредсказуемые, семантически не соотносимые слова, образующие своим сочетанием бессмысленный, абсурдный набор слов. Формально близки, но семантически неконгруэнтны одноаффиксные корреляты, звучащие в речи безграмотных клерков, очарованных книжными, мудреными словами, которым контекстуально придается некое интегральное, интенсифицирующее, негативирущее значение:

The old town notified us <Е> that they was going to give us the biggest blow-out, complimentary, alimentary, and elementary <Е> (O. Henry).

Таким образом, формальная общность, иррадиируя эффект единства, окказионально рождает смысловую совместимость, предстающую в некоем смутно-нерасчлененном виде.

Демонстрируя самые разные смысловые связи, морфемные корреляты как формально-членимые, генетически-родственные слова, обладающие общей структурирующей частью, сохраняют игровой потенциал частичного подобия, конструируемого осью тождества/различия. Вместе с тем, одноморфемные слова, в том числе и семантически неконгруэнтные, преднамеренно отобраны автором на том основании, что они способны играть - не только вследствие морфемной общности, но и в силу заложенного в них потенциала семантического релятивизма, смысловой относительности, дающих им большую свободу в синтагматической комбинаторике. Кажущаяся случайность, непредсказуемость, легкость подобных сочленений, скрывающие напряженно-селективную работу автора, есть не что иное, как проявление творчески свободного начала в лингвоэстетической игре.

В четвертой главе Ц Игра слов, реализующая эстетическую категорию комического на площадке морфемного повтора, Ц рассматривается участие частичной итерации в лигре слов, соотнесенной с категорией комического, основу которого составляет логическое противоречие, порождающее двусмысленность. Двойственность толкования смысла, рефлексивно осваиваемая воспринимающим сознанием в попеременном, чередующемся ментально-визуальном движении, свидетельствует о соответствии данного явления важнейшему игровому принципу, характеризующему временной способ бытия игры.

Двусмысленность, в основе которой лежит формально-логическое, мнимое противоречие, нарушающее закон самотождественности языкового знака, преодолевающее семантические границы слова, приводит к состязанию смыслов на игровой площадке морфемного повтора, не получающему преференциального разрешения. Это характеризует такие инстанции комического, как каламбур, парадокс, оксюморон, шуточная (ложная) реэтимологизация.

В игру слов, провоцируемую морфемным повтором, основанную на формальной членимости, структурированности языкового знака, всегда вовлечены два слова. Примером каламбурного сталкивания разных значений полисемантичного слова appearance, допускающего неоднозначную членимость, может служить следующее предложение из романа Ч. Диккенса Оливер Твист:

And then followed a full description of OliverТs dress, person, appearance and disappearance: with the name and address of Mr. Brownlow at full length.

В предложении говорится о посланном в газету объявлении о розыске пропавшего мальчика, где описывается внешность Оливера и сообщается о его внезапном исчезновении. Вместе с тем, соположение слов appearance и disappearance позволяет прочесть предложение и иначе, увидеть другой смысл, заключающийся в том, что мальчик вначале появился в доме мистера Браунлоу, а затем бесследно исчез. Таким образом, происходит одновременная реализация разных значений слова appearance (внешность/появление), заданных эпидигматическими, деривационно-мотивационными отношениями, допускающими одновременное сосуществование противонаправленных процессов: регрессивных и прогрессивных (Голев 1998). В значении внешность слово appearance претерпевает регрессивные процессы морфологического опрощения и деэтимологизации, десинхронизирующие первичную мотивированность и связь с производящим глаголом appear. В значении появление слово appearance, сохраняя связь с производящим глаголом, не теряет первичной мотивированности, что свидетельствует о протекании прогрессивного процесса в деривационно-мотивационных отношениях.

Сказанное означает, что морфемный повтор инициировал игровое состязание разных смыслов одного и того же неоднозначно-членимого слова, которое, попеременно чередуясь, предстает разным языковым знаком: то аниконическим, формально-неразложимым, то индикаторным, формально-членимым.

Иллюстрацией парадокса может служить следующее утверждение, основанное на мнимом контрасте, совмещающем разные семантические планы слова extraordinary, способного обозначать как высшую степень необычности, так и предельную заурядность:

But he is so ordinary that heТs extraordinary (J. Fowles).

Игра слов, возникающая на площадке морфемного повтора, зачастую приводит к оксюморонному сочетанию противоположных по значению слов, в основе которого также лежит мнимое формально-логическое противоречие, нарушающее закон тождества. Согласно этому закону утверждение и отрицание могут быть членами реального противоречия только в том случае, когда в них рассматривается один и тот же объект, в одно и то же время, в одном и том же отношении (Свинцов 1998). В качестве примера оксюморонного сочетания формально-членимых слов с общей корневой морфемой можно привести следующие межчастеречные антонимы, один из которых (artfully) может пониматься двояко: как искусно, а, значит, естественно, и искусственно, а, значит, притворно, неестественно:

<Е>she refrained from mentioning the fact at the supper table in the artfully artless manner Swellen had (M. Mitchell).

Игра слов может возникать в результате шуточной, ложной реэтимологизации, когда словам придаются несуществующие отношения формально-семантической выводимости. Такую псевдоэтимологию, приписывание слову несвойственной ему внутренней формы, наблюдаем в слове disconsolate (безутешный), соотносимом с глагольной основой console (утешать), которое искусственно увязывается с формально-сходным паронимичным словом Consulate (консульство), что придает ему ложное значение лишенный или не принимаемый консульством:

<Е> so he drove out that morning to the Consulate. There was the usual cluster of disconsolate Indians round the door (E. Waugh).

Вышеуказанные разновидности лигры слов объединяет не только двусмысленность, актуализация которой приводит к игровому состязанию, когда попеременно чередуются, сталкиваются разные смыслы. Важно то, что ведущую роль в этом осуществляет членимость, структурированность слова, выявляемая в ходе ментальной операции сегментации слова, провоцируемой морфемным повтором. В результате анализа/синтеза неоднозначно-членимого слова на выходе получается то один, то другой смысл, напоминая этим самым игровую подмену, чередующуюся подстановку игрока. При этом ни одному из играющих смыслов не отдается предпочтения, и они охватываются воспринимающим сознанием прогрессивно-регрессивным игровым движением в единое эстетически-рефлексивное кольцо.

ЧАСТЬ IV. Игровой потенциал лексического аспекта морфемного  повтора.

В первой главе Ц Взаимодействие морфемного повтора и окказионального словообразования Ц описываются авторские неологизмы, представленные на площадке морфемного повтора, их особенности и способы создания. Игра, олицетворяющая свободу и творчество, диалектична: в ней сплавляются противоборствующие стороны: аполлоническое и дионисийское начало: необходимость следования правилам и свобода в их осуществлении; общепринятый канон и непредсказуемые отступления от него; ограничения и их творческое преодоление. Эта диалектика находит свое проявление при создании новых слов, потенциальных и окказиональных, которые используются на площадке морфемного повтора в качестве объекта лингвоэстетической игры.

Потенциальное слово, отсутствующее в языковой системе, но не нарушающее нормативные ограничения, реализует аполлоническое стремление соответствовать правилу и сложившемуся традиционному канону, что демонстрируют, например, образованные по регулярным словообразовательным моделям слова accentless, giraffish, ovenful в следующих цепочках: accentless - emotionless (D. Francis); giraffe - giraffish (J. Fowles); oven - ovenful (D. H. Lawrence).

Истинный окказионализм, преступающий самые разные запреты, в том числе и общекатегориальные (частеречные), нарушающий формальные, семантические, стилистические закономерности сочетаемости непосредственно составляющих компонентов, преодолевающий межъязыковые барьеры и границы протяженности слова, воплощает дионисийское стремление к чрезмерности и самопревышению.

Так, в стремлении расширить круг производящих основ за счет мотивирующих слов иной частеречной принадлежности, преодолевая самые жесткие заслоны общекатегориального характера, автор создает слово thinkless, комбинируя адъективный суффикс -less не с именной, а глагольной основой, что противоречит системной закономерности:

They think they think and such thinkless creatures are the arbiters of the lives of the few who really think (J. London).

В окказиональном oblongness преступается формальная, эвфоническая норма,  диктуемая правилами морфонологии, запрещающими скопление на морфемном шве сонантов:

They were made up a little now, a faintly Slavonic oblongness about them accentuated; and they had a directness he liked (J. Fowles).

Зачастую нарушается ограничение на использование формально-сложной основы, препятствующей ее языковой валентности:

I could see daylight through a keyhole. <Е> One keyholeful of light in seven days (J. Fowles; ср. узуальные lungful, spoonful и т.д.).

В этом ограничении просматривается запрет на увеличение границ слова, его протяженности. Особенно ярко преодоление этого предела обнаруживается в голофрастических конструкциях (Сыроваткин 1976). Голофрастическое образование, представляющее собой лобломок фразы как синтаксического целого, окказионально притязает на словность, подражая слову в своем уподоблении. Эта игра, размывающая границы между фразой и словом, основана на важнейшей онтологической и гносеологической категории части/целого:

Ending, as Being-toward-the-end, must be clarified ontologically in terms of DaseinТs kind of Being (I. Murdoch).

В следующем случае игра идет по другим правилам, когда сочетаются семантически несочетаемые идея сверхкачества, передаваемая префиксом super, - и понятие болезни, в котором заложена идея не возрастания, а убывания качества, а именно, жизненных сил:

Or maybe it is a kind of supersickness youТve got yourself. ThereТs a hell of a lot of sick people, he said glumly <Е> (R. P. Warren).

Яркий окказионализм характеризует мораль общества, где неизлечимой сверх-болезнью считается профессионализм и самоотверженность врача, дарящего людям здоровье, а не извлекающего из этого выгоду.

В следующем предложении существительное culture, ассоциируемое с высокими интеллектуальными достижениями, стилистически не согласуется со сниженным, грубовато-фамильярным глаголом grab в окказионально-созданном слове culture-grabbing:

You have the chance to get all sorts of culture and everything and I just stay home  <Е> Will you help me? Sure. Anything I can do to help you in the culture-grabbing line - yours to oblige, G.F. Babbitt (S. Lewis).

Окказиональное слово способно преодолеть и межъязыковые барьеры, что обнаруживается в так называемых фантазийных словах (Розен 1991), представляющих собой псевдо-макаронические, гибридные образования, комбинирующие иноязычные и исконные элементы, играющие в игру имитации, подражания:

HowТs the much famoso majordomoso ? (S. Lewis).

На игровой площадке морфемного повтора, содержащей окказиональное слово, задействованы самые разные способы словообразования (словообразовательные процессы): аффиксация, а именно, суффиксация: princess Ц princessity (S. Lewis) (обращение) и префиксация: American Ц sur-American (S. Lewis); конверсия: son-in-lawаЦ to father-in-law (H. Fielding) (с меной опорного компонента); словосложение: аддитивные композиты: hatred Ц headache Ц hatred-headache (T. Caldwell); сложнопроизводные слова: week-end - week-endy (J. Priestley); контаминация: money - moneyholic (D. Francis); редеривация: expect - unexpected - to unexpect (S. Lewis).

Вместе с тем, при всем разнообразии словообразовательных процессов, свидетельствующих об лизбытке сил языкового организма, между конституентами цепочки складываются, в основном, словообразовательные отношения словосложения и аффиксации, что позволяет утверждать о введении дионисийского многообразия в упорядочивающее, унифицирующее, аполлоническое русло.

Как правило, на игровой площадке морфемного повтора, помимо окказионализма, находится узуальное слово, первообразное или производное, которое представляет собой опору для авторского неологизма, как для его понимания, так и для его создания. При корневом повторе между ними обычно складываются отношения формально-семантической производности, то есть выводимости вновь созданного слова из его узуального коррелята: think - thinkless (J. London). При аффиксальном повторе между ними выявляются отношения, свойственные словообразовательной модели, служащей образцом создания слов: coldness - woodenness (V. Woolf).

Важнейшим игровым ресурсом является членимость, структурированность вновь созданного слова. Частичная итерация, направляющая языковое сознание на анализ/синтез окказионального слова, позволяет увидеть механизм его создания: как оно было образовано, как его части сформировали целое, как из старых, известных компонентов сформировалась новая, неизвестная целокупность. Так эстетически осмысляется соотношение части/целого, поэтическая морфология формально-членимого неологизма, его индикаторная образность, чему в немалой степени содействует наличие в тексте морфемного повтора, соотносящего в одной цепочке узуальное и окказиональное слова.

Во второй главе Ц Метаморфозы словообразовательного замещения на площадке морфемного повтора Ц рассматривается такое явление, как окказиональная словообразовательная замена, суть которой помогает прояснить привлеченная из античной мифологии идея метаморфозы, базирующейся, в свою очередь, на принципах превращения и тождества, мнимости, маскировки, обмана, подмены, присутствия и отсутствия, которые вовлечены в игру означаемого и разных означающих.

Подобную метаморфозу, которая происходит под давлением большинства в суффиксальной цепочке, претерпевает узуальное слово depression, вытесненное своим окказиональным трансформом depressingness:

Ugh! Too much feminine slush and slot. <Е> Too much messiness and brightness and depressingness and sympathy (J.аPriestley).

Метаморфозная подмена, достигаемая трансформацией канонического языкового знака путем замены в нем одной из составляющих морфологических частей, обусловлена лизбытком сил языкового организма, наличием синонимичных единиц (префиксов, суффиксов, корней), обеспечивающих варьирование средств языкового выражения. В основе явления лежит членимость, структурированность слова, части которого поддаются замене. Так происходит подмена узуального слова eго окказиональным синонимом, что достигается замещением аффиксальной морфемы, а именно: префикса: unsubstantiality Ц uncertainty (Ch. Bronte); ср. узуальное insubstantiality) или суффикса: amusing-amusingness (S. Lewis); ср. узуальное amusement); замещением корня: complexities Ц  uncomplex (T. Caldwell); ср. узуальное simple); заменой словообразовательной модели: unwasteful Ц unadventurous (S. Lewis); ср. узуальное wasteless).

Метаморфоза, происходящая с узуальным словом, приводит к игре подмены, обмана, подстановки, присутствияотсутствия, порождающей эффект своеобразного оборотничества, двойственности, когда попеременно проявляется то присутствующее окказиональное, то отсутствующее узуальное слово, вызванное в памяти его синонимичным неологизмом.

В подобной игре языковых форм, выплескивающей на поверхность идеи части и целого, структурации и интеграции, трансформации и устойчивости, скрывается глубинная идея, связывающая метаморфозы словообразования с метаморфозами мироздания. Чудо устойчивости природы, при всех своих изменениях остающейся самотождественной (Гейзенберг 1989), воспринимается как игра природных сил, и эта игра, интериоризированная человеческим сознанием, отдаленно отсвечивает в языковой игре метаморфозного, самотождественного преобразования.

ЧАСТЬ V. Игровой потенциал синтаксического аспекта морфемного  повтора.

В первой главе Ц Взаимодействие морфемного повтора и инверсии Ц рассматриваются различные аспекты использования одноморфемных слов в предложениях с инверсионным словопорядком, характеризующие их с точки зрения морфемного состава, фразового/сверхфразового уровня функционирования, позиционного расположения.

Инверсионный словопорядок сочетается с частичной итерацией, задействующей ресурсы деривации и морфемики, вовлекающей в игровую корреляцию слова с общей корневой и аффиксальной, свободной и связанной морфемой, в чем проявляется творческое стремление по-дионисийски разнообразить игру, избегая чрезмерного крена в сторону аполлонической упорядоченности, рискующей превратиться в обычную стандартизацию и шаблон. При этом отмечается тенденция использовать морфемные корреляты в разных частях структурно-сложного предложения, а также в соседствующих предложениях в рамках сверхфразового единства:

Had he married a more amiable woman, he might have been made still more respectable than he was (J. Austen);

He began to feel these subtleties which he could find words to express. With every expression came increased conceptionЕ(Th. Dreiser).

Но в любом случае игровая площадка морфемного повтора строится на основе достаточно близко расположенных слов, объединенных частичной итерацией, что вводит их в апперцепционный обзор, с чего начинается их рефлексивное, прогрессивно-регрессивное, эстетически-игровое освоение, сосредоточенное на собственно языковом выражении, заданном осью тождества/различия.

Обращение к такому аспекту взаимодействия итерации и инверсии, как их пространственная локализация, рассмотренная в терминах билатеральной асимметрии левой/правой сторон, обнаруживает единую тенденцию, свойственную как морфемному повтору, так и стилистической инверсии, соответствовать объективному порядку мироздания и пространственной ориентации человека, эксплицированных в оппозициях: левое/правое; простое/сложное; исходное/последующее; начальное/финальное.

Для инверсии характерно ее сдвижение в правостороннюю, последующую, сукцедентную позицию, в сравнении с левосторонней, антецедентной позицией части предложения или предложения с прямым словопорядком, что способствует смягчению эмфатического эффекта инверсии как высокоэкспрессивной стилистической фигуры. Что касается морфемной итерации, то и здесь обычно в правой, последующей, инвертированной части располагается формально более сложное слово:

As these therefore reflect no honour <Е>, so neither is he at all dishonoured <Е> (H. Fielding);

Сказанное не означает непременного диктата аполлонической закономерности следовать от простого к сложному. Дионисийское преодоление этого правила можно увидеть в том, что инверсия встречается все же в антецедентной, инициальной позиции, а также в том, что предшествовать способно формально более сложнее слово:

Miserable as he was on the steamer, a new misery came upon him (J. London);

What if the spot awakened thoughts of death? Die who would; it would still remain the same (Ch. Dickens).

Для инвертированных предложений характерна та же локализация морфемных коррелятов, о которой говорилось ранее, а именно, цепочечная при корневом и параллельная при аффиксальном повторе, что свидетельствует о подчинении инверсии общим конструктивным закономерностям, заложенным в итерации как текстосвязующей категории:

<Е> he should not have been too proud to be dishonest - for dishonesty I must call it (J. Austen);

So acutely did Mrs. Dashwood feel this ungracious behaviour, and so earnestly did she despise her daughter-in-law for it, that <Е>, she would have quitted the house forever <Е> (J. Austen).

Итак, взаимодействие частичной итерации и стилистической инверсии явственно обнаруживает игру противоположных начал: тенденцию к аполлонической упорядоченности и дионисийскому отступлению от нее. Инверсия как высокоэкспрессивная, изначально синтаксически деструктивная макрофигура, нацеленная на нарушение правил канонического словопорядка, в значительной степени уравновешивается, умеряется повтором, в котором, прежде всего, заложено конструктивное, организующее, текстосвязующее начало. С другой стороны, явное стремление языковой формы выдвинуться, привлечь к себе внимание конвергенцией приемов Ц инверсии и итерации, - отодвинув на какой-то момент содержательный аспект, указывает на ее эстетическую, а не практически-рациональную целесообразность, что свидетельствует о реализации лингвоэстетической игры, обеспеченной взаимодействием морфемного повтора и стилистической инверсии. Определяющее значение при этом имеет членимость, структурированность слова, поскольку в игровое взаимодействие итерации и инверсии вступают формально-членимые слова с общей морфемой.

Во второй главе Ц Роль и место морфемного повтора в актуальном  членении предложений с инверсионным порядком слов Ц анализируются такие аспекты слов с итеративной частью, как их коммуникативная характеристика с точки зрения константности/переменности темы/ремы; тип повторяющейся морфемы, корневой/аффиксальной, и тип осуществляемой ими связи, цепной/параллельной.

Для корневого повтора характерно изменение коммуникативной роли итеративного элемента в актуальном членении предложения, причем, как правило, наблюдается рема-тематическая миграция повторяющегося корня на фоне цепочечной связи. Разноструктурность однокорневых слов способствует акцентированию их различия, включая, таким образом, их в игровое состязание на оси тождества/различия:

She was confined for some days to the house; but never had any confinement been less irksome (J. Austen).

Аффиксальному повтору более свойственна константная коммуникативная нагрузка итеративного компонента, причем повторяющийся аффикс обычно принадлежит словам, несущим рематическую информацию. Это происходит при реализации, главным образом, параллельной связи, симметричность которой усилена, в большинстве случаев, симметричностью равнопроизводных морфемных коррелятов:

УVery willingly could I leave Hawaii, <Е> УVery lightly could I leave my house <Е>. Very bravely could I go to Moloka <Е> (R. L. Stevenson).

Изучение роли и места морфемного повтора в связи с актуальным членением предложения выявило наличие игровой составляющей во взаимодействии данных аспектов. При этом корневой и аффиксальный повторы используют разные правила игры. Первому свойственна асимметрия во взаимоотношениях коррелятов, дионисийский динамизм, метаморфозная подмена, при которой один и тот же конституент слова, а именно, корневая морфема, является то в облике информативно нового, неизвестного, то старого, знакомого. Второму присуща аполлоническая статика, высокая степень упорядоченности, проявляющиеся в сохранении частью слова - аффиксальной морфемой - коммуникативно-информативной нагруженности и в параллелизме синтаксических структур, сопровождающих аффиксальную итерацию.

ЧАСТЬ VI. Морфемный повтор как ключ к смысловому содержанию  художественного произведения.

В первой главе Ц Понимание художественного произведения как  герменевтическая проблема Ц характеризуется сложная проблема герменевтического освоения литературного произведения как многосмысленного эстетического знака, в котором означающее отнюдь не однозначно равно означаемому. Скрытый в произведении смысл обусловливает необходимость его раскрытия и освоения, что предполагает осуществление читателем герменевтической деятельности, в сферу которой входят процессы понимания и истолкования.

Разнообразны пути герменевтического освоения смыслового содержания произведения, к которым относятся: диалог, основанный на диалектике вопроса и ответа; рефлексия как размышление над становлением процесса понимания; размыкание, раскрывающее возможности смысла посредством набросков, вариантов понимания; структурация текста на значимые фрагменты с последующим синтезированием общего смысла; извлечение из текста ключевых знаков, раскрывающих смысл всего текста; процесс перевода смысла в другую форму выражения.

Заложенная в тексте объективная смысловая основа сохраняет его самотождественность при всех вариациях толкования, не позволяя ему рассыпаться на множество индивидуальных смыслов. К стабилизаторам смысла можно отнести и ключевые слова, формирующие опорный каркас текста, организующие его в единое целое. Важнейшими, критериальными признаками ключевых слов являются: повторяемость и частотность употребления; дейктичность, указывающая на более широкое семантическое содержание; сгущенность смысла, передающая в сконденсированном виде свернутую информацию; ретроспективность осознания его как ключевого; градуальность, позволяющая выявить набор доминантных ключевых знаков, представляющих собой смысловой экстракт текста как целого; образность и символичность; обеспечение ими связности и цельности текста. Наличие этих признаков наделяет ключевые знаки способностью выступать в качестве герменевтического ключа к  смысловому содержанию текста.

Во второй главе Ц Морфемный повтор как ключ к герменевтическому коду романа У. Голдинга Повелитель мух Ц на практическом материале показывается важная роль в дешифровке закодированного смыслового содержания произведения, которую способны осуществить слова, связанные морфемной итерацией, при условии соответствия их критериальным признакам ключевых знаков.

Практическое приложение идеи о морфемном повторе как ключе к герменевтическому коду произведения опиралось на поэтапную, аналитико-синтетическую процедуру. По прочтении текста, на первом этапе была проведена компрессия, редукция текста, спрессовавшая текст в сжатый смысловой экстракт, содержащий ключевые слова, связанные морфемным повтором. На втором этапе было осуществлено декодирование редуцированного минитекста, посредством его расширенного, конкретизирующего толкования.

Вначале мы уплотняем, интенсифицируем, сжимаем пространство до одних только морфемных стежков-нитей, свернутых в клубок. Затем мы развертываем клубок, и пространство текста расширяется, возвращаясь в экстенсивное, протяженное целое. Но это не прежнее, а новое, синтетически воссозданное целое, которое больше своих развернутых частей, а это значит, что круг модифицируется в герменевтическую спираль.

Представим сюжетную канву романа, сплетенную стежками морфемных коррелятов, отвечающих критериальным признакам ключевых знаков. После авиакатастрофы волею случая дети оказываются на необитаемом острове, который встречает их идиллической картиной: песчаным пляжем (sand Ц sandy), щебетанием птиц (birds - bird-clamour).

Но вот в дальней дымке пляжа появляется что-то темное (dark Ц darkness), и это оказывается группа марширующих детей, одетых в черную униформу, беспрекословно подчиняющихся Джеку Мeридью. С их появлением на острове устанавливается порядок: в результате демократического голосования (vote Ц voting) выбирается вождь (chief Ц chieftan), право говорить получает только тот, кому доверяется раковина. Последняя, еще секунду назад не имевшая названия (thing Ц trumpet-thing), приобретает огромную силу, становясь символом власти.

Дети еще надеются на спасение (rescued Ц rescue), поддерживая огонь сигнального костра (fire Ц bon-fire), охота на диких подсвинков помогает добыть еду и выжить (hunt Ц hunter; piglet Ц pig Ц pigТs).

Постепенно дети привыкают к такой жизни, и читателя настораживает, с какой легкостью и весельем они выбирают в своей среде изгоя и меняют кличку умного очкарика (Fatty Ц Piggy), включив его тем самым в ассоциативный ряд жертв - подсвинков как объект охоты. Резко увеличивается число цепочек с корневыми морфемами pig и hunt ( pig-run - pigТs; hunter Ц huntingn Ц huntn и др.).

Дети теряют человеческий облик, перестают следить за собой (dirty Ц dirt), не боятся больше леса, в котором созрели съедобные плоды (ripeЦ ripeness) и, наконец, гасят сигнальный костер (smoke Ц smokeless). Время созревания плодов символически совпадает с моментом, когда дети созревают для одичания (savage Ц savagery; wild Ц wildness). Симптоматично, что с этих страниц, описывающих одичание и полное подчинение детей Джеку Меридью, в текстовых цепочках появляются слова кровь и смерть (pig Ц pig-dying; blood Ц bloodedadj др.). С этого момента в последовательностях слов, объединенных общностью лексической и флективной морфем, исподволь вводится подтекстовая информация: в них впервые оказываются имена будущих жертв - Хрюши и Саймона, Ц убитых одичавшими детьми много позднее (Piggy Ц pig; PiggyТs - stagТs; SimonТsЦ pigТs; meat Ц pig-meat - Piggy - pig Ц meat-eating).

Окончательное одичание наступает, когда скрытая под раскрашенными масками толпа (war-paint - paintingn Ц paintedadi) исполняет под раскаты грома (explosionаЦ explode) и проливной дождь (waterfall Ц water) первобытный тотемный танец, становясь то человеком, то зверем. В экстатическом исступлении толпа, ведомая примитивным, архаическим мышлением, отождествляющим предмет и его изображение, убивает Саймона и Хрюшу.

Появившийся в конце романа военно-морской офицер видит лишь перепачканных мальчишек, заигравшихся в войну, не подозревая, что дети нуждаются не в том, чтобы их помыли и вытерли им носы (nose-wipe - unwiped nose), но в том, чтобы очистилась их душа.

В ключевых словах с повторяющейся морфемой заложена самая разнообразная информация: содержательно-фактуальная, концептуальная, подтекстовая. Так, в самом начале, в эпизоде, в котором Джек Меридью впервые выходит на охоту, ключевыми становятся слова hunter Ц dog Ц ape Ц furtive Ц thing, которые характеризуют трансформацию героя, проходящего эти этапы - от охотника до неуловимой вещи - на наших глазах. Неслучайно доминирующие слова выделены повтором: dog-like Ц ape-like; furtive Ц primitive Ц oppressive. Глубокий подтекст заложен в ключевом слове furtive, вырастающем до символа, означающего неуловимость вещи, ее стремление слиться с другими, то есть отказаться от самой себя, от своего места в пространстве, что переводит ее из разряда бытующей сущности в небытие, пустоту. Изменение человеком своей сути есть величайшее зло, говорит нам роман языком символа.

Многообразие функций ключевых слов, содержащих общую морфему, их способность свертывать и нести разного рода информацию Ц фактуальную, концептуальную, подтекстовую, способность нести обобщенный, символический смысл придает ключевым словам, связанным морфемным повтором, исключительную важность в плане использования их в качестве герменевтического ключа, позволяющего вскрыть заложенный в рассматриваемом романе скрытый смысл.

Благодаря членимости, структурированности слов создается единство ключевых знаков, существующих не изолированно, а в расщепленно-сочлененном словесном комплексе, что свидетельствует о способности частичной итерации приводить в действие текстосвязующий механизм, объединяющий организующую силу повторения и ключевых знаков.

В заключении подводятся основные итоги исследования. Изначально допуская разные подходы к явлению морфемного повтора, полагаем, что концептуальные основания, выдвигаемые в данной работе, позволяют высветить те аспекты частичной итерации, которые при другом подходе остались бы незамеченными. Обоснование игровой концепции, заложенной в теоретическую модель (гносеологический конструкт) игры, позволило осуществить многоаспектное изучение феномена морфемного повтора с точки зрения проявления в нем сущностных, дистинктивных характеристик игры, приведшее, в итоге, к экспликации игры языковых форм, имплицированных данным феноменом в художественно-прозаическом тексте.

В морфемной итерации потенциально заложена способность взаимодействовать с самыми разными языковыми единицами и явлениями, извлекая из совместного функционирования многообразные игровые ресурсы. Играя каждый раз по новым правилам игры, определяемым спецификой взаимодействия с тем или иным лингвистическим явлением, морфемный повтор всегда сохраняет присущие ему свойства, характеризующие его как лингвоэстетическую игру, заданную осью тождества/различия, обладающую присущим ей способом бытия в пространстве и времени и особым игровым восприятием, важное место в котором занимает антропоморфическая составляющая. Лингвоэстетическая игра морфемного повтора не противоречит серьезности, что доказывается участием слов с общей структурной частью в передаче важнейшей содержательной информации, вложенной в художественное произведение, что позволяет использовать их в качестве герменевтического ключа, раскрывающего скрытый смысл произведения.

Основные положения диссертации отражены в следующих публикациях автора:

Монография:

1. Карпухина, Т. П. Морфемный повтор в художественном тексте в свете общеэстетической теории игры: монография [Текст] / Т. П. Карпухина. - Хабаровск: ДВГГУ, 2006. - 392 с. (22,78 п. л.).

Публикации в ведущих научных рецензируемых журналах, 

рекомендованных ВАК:

2. Карпухина, Т. П. Ключевые слова и морфемный повтор в английской художественной прозе (на материале романа У. Голдинга Повелитель мух [Текст] / Т. П. Карпухина // Известия РГПУ им. А. И. Герцена. Общественные и гуманитарные науки. - № 8 (34) . - 2007. - Спб.: РГПУ, 2007. - С. 52Ц61 (1 п. л.).

3. Карпухина, Т. П. Игра слов и морфемный повтор: членимость слова как лингвистическая основа комического обыгрывания [Текст] / Т. П. Карпухина // Омский научный вестник. Ц № 7 (43). - 2006. - Омск: ОмГТУ, 2006. Ц С. 239Ц243 (0,5 п. л.).

4. Карпухина, Т. П. Место морфемного повтора в актуальном членении предложений с инвертированным порядком слов (на материале английской художественной прозы) [Текст] / Т. П. Карпухина // Вестник Томского государственного педагогического университета. - Вып. 4 (55). - 2006. Серия: Гуманитарные науки. - Томск: ТГПУ, 2006. - С. 71Ц76 (0,5 п. л.).

5. Карпухина, Т. П. Отношения антонимии между словами, связанными морфемным повтором в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Вестник Томского государственного педагогического университета. - Вып. 4 (55) . - 2006. Серия: Гуманитарные науки. - Томск: ТГПУ, 2006. - С. 110Ц118 (1 п. л.).

6. Карпухина, Т. П. Способы образования окказиональных слов в одноморфемных текстовых цепочках в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Вестник Чувашского университета. - № 1. - 2006. Серия: Гуманитарные науки. - Чебоксары: Изд-во Чуваш. ун-та, 2006. - С. 196Ц207 (1 п. л.).

7. Карпухина, Т. П. Взаимодействие морфемного повтора и инверсии (на материале английской художественной прозы) [Текст] / Т. П. Карпухина // Вестник Чувашского университета. - № 5. - 2006. Серия: Гуманитарные науки. - Чебоксары: Изд-во Чуваш. ун-та, 2006. - С. 116Ц124 (1 п. л.).

Статьи и тезисы докладов

8. Карпухина, Т. П. Игра слов и морфемный повтор: комическое состязание смыслов в словах с общей морфемой ( на материале английской художественной прозы)  [Текст] / Т. П. Карпухина // Вестник Воронежского государственного университета. Серия: Лингвистика и межкультурная коммуникация. - № 1. - 2007. - Воронеж: ВГУ, 2007. - С.81 - 89 (1 п. л.).

9. Карпухина, Т. П. Комбинаторика компонентов окказионального слова, входящего в одноморфемную текстовую цепочку (на материале английской художественной прозы) [Текст] / Т. П. Карпухина // Вестник Поморского университета. - Вып. 3. - 2007. Серия: Гуманитарные и социальные науки. - Архангельск: Изд-во Поморского гос. ун-та, 2007. - С. 63Ц70 (0,7 п. л.).

10.Карпухина, Т. П. Функционирование словообразовательного гнезда в художественном тексте (на материале английского языка) [Текст] / Т. П. Карпухина // Деп. в ИНИОН РАН № 48588 от 19.10.1993 г. - Библиографический указатель ИНИОН РАН Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Языкознание . - № 3-4. - 1994. - С.115 (0,6 п. л.).

11. Карпухина, Т. П. Корневой повтор и словообразовательные связи в художественном тексте [Текст] / Т. П. Карпухина // Материалы 41-й итоговой научной конференции: в 3 ч. - Ч. 3. - Хабаровск: ХГПУ, 1995. - С. 65Ц66 (0,1 п. л.).

12. Карпухина, Т. П. Виды корневого повтора в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Материалы 42-й научной конференции: в 3 ч. - Ч. 2. - Хабаровск: ХГПУ, 1996. - С. 63  (0,1 п. л.).

13. Карпухина, Т. П. Корневой повтор в художественном тексте (на материале английской прозы) [Текст] / Т. П. Карпухина // Язык в эпоху знаковой культуры: тезисы докладов и сообщений международной научной конференции (Иркутск, 17Ц20 сентября 1996). - Иркутск: ИГПИИЯ, 1996. - С. 58Ц59 (0,1 п. л.).

14. Карпухина, Т. П. Корневой повтор в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Деп. в ИНИОН РАН № 52192 от 27.12.96 г. - Библиографический указатель ИНИОН РАН Новая литература по социальным и гуманитарным наукам. Языкознание . - 1997. - С.131  (2 п. л.).

15. Карпухина, Т. П. Аффиксальный повтор и корневая аллитерация в английском художественном тексте [Текст] / Т. П. Карпухина // Материалы 43-й научной конференции. - Вып. 7. - Хабаровск: ХГПУ, 1997. - С. 28Ц32 (0,3 п. л.).

16. Карпухина, Т. П. Одноаффиксные текстовые цепочки и звуковой повтор в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Актуальные проблемы лингвистики и лингводидактики: сб. докладов научно-практической конференции / Тюменский гос. ун-т. - Тюмень: ТГУ, 1997. - С. 33Ц37 (0,4 п. л.).

17. Карпухина, Т. П. Когнитивные аспекты использования окказиональных и иноязычных слов в однокорневых и одноаффиксных текстовых цепочках [Текст] / Т. П. Карпухина // Лингвистика текста: тезисы докладов Всероссийской научно-практической конференции / Орский госпединститут. - Орск: ОГПИ, 1998. - С.20. - 22 (0,1 п. л.).

18. Карпухина, Т. П. Когнитивно-релевантные аспекты функционирования словообразовательных гнезд и словообразовательных рядов в тексте [Текст]  / Т.П.аКарпухина // Когнитивная лингвистика: современное состояние и перспективы развития: материалы Первой Международной школы-семинара по когнитивной лингвистике: в 2 ч. / Тамбовский госпедуниверситет им. Г. Р. Державина. - Тамбов: ТГПУ, 1998. - Ч. 2. - С. 138Ц141 (0,25 п. л.).

19. Карпухина, Т. П. Виды корневого повтора в художественном тексте и их взаимодействие (на материале английского языка) [Текст] / Т. П. Карпухина // Методы лингвистических исследований: межвузовский сб. научных трудов: в 2 ч. - Ч. I. - Хабаровск: ХГПУ, 1998. - С. 33Ц51 (1,2 п. л.).

20. Карпухина, Т. П. Морфемный повтор в художественной прозе [Текст] / Т.П.аКарпухина // Динамика педагогического образования: от института к университету: тезисы докладов Международной научно-практической конференции (29Ц30 сентября 1998 г.) - Тула: Тульский госпедуниверситет им. Л. Н. Толстого, 1998. - С. 299 - 300 (0,1 п. л.).

21. Карпухина, Т. П. Аллитерация и аффиксальный повтор в тексте художественной прозы [Текст] / Т. П. Карпухина // Культурно-языковые контакты: Материалы зональной межвузовской конференции, посвященной 40-летию факультета филологии ДВГУ (28 марта 1997 г.). - Вып. 1. - Владивосток: ДВГУ, 1999. - С. 30Ц44 (0,8 п. л.).

22. Карпухина, Т. П. Функционирование комплексных единиц системы деривации в художественной прозе (когнитивный подход) [Текст] / Т. П. Карпухина  // Материалы II регионального научного семинара по проблемам систематики языка и речевой деятельности (13Ц15 сентября 1999 г.). - Иркутск: ИГЛУ, 1999. - С.54Ц60 (0,4 п. л.).

23. Карпухина, Т. П. Словообразовательное гнездо и его функционирование в тексте художественной прозы [Текст] / Т. П. Карпухина // Культурно-языковые контакты: сб. научных трудов. - Вып. 2. - Владивосток: ДВГУ, 1999. ЦС. 30Ц41 (0,6 п. л.).

24. Карпухина, Т. П. Актуализация синхронического словообразовательного гнезда и характер связи между его конституентами в тексте художественной прозы [Текст] / Т. П. Карпухина // Лингвистическая реальность и межкультурная коммуникация: материалы Международной научной конференции (19Ц21 апреля 2000 г.). - Иркутск: ИГЛУ, 2000. - С. 64Ц67 (0,3 п. л.).

25. Карпухина, Т. П. Одноморфемные текстовые последовательности со связанными корнями в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Материалы III регионального научного семинара по проблемам систематики языка и речевой деятельности (13Ц15 сентября 2000 г.). - Иркутск: ИГЛУ, 2000. - С. 141Ц146 (0,3 п. л.).

26. Карпухина, Т. П. Взаимодействие аллитерации и аффиксального повтора в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Методы лингвистических исследований: межвузовский сб. научных трудов: в 2 ч. - Ч. 2.  - Хабаровск: ХГПУ, 2000. - С. 26Ц41 (1 п. л.).

27. Карпухина, Т. П. Слова со связанными корнями в цепочках слов с общей морфемой (на материале английского художественного текста) [Текст] /Т. П. Карпухина // Язык как структура и социальная практика. - Вып. 2. - Хабаровск: ХГПУ, 2001. - С.55Ц62 (0,5 п. л.).

28. Карпухина Т. П. Одноморфемные текстовые цепочки в предложениях с инвертированном порядком слов (на материале английской художественной прозы) [Текст] / Т. П. Карпухина // Язык как структура и социальная практика. - Вып. 3. - Хабаровск: ХГПУ, 2002. - С. 53Ц56 (0,25 п. л.).

29. Карпухина, Т. П. Окказиональное слово в одноморфемных текстовых цепочках: асимметрия словообразовательных процессов и словообразовательных отношений [Текст] / Т. П. Карпухина // Язык как структура и социальная практика. - Вып. 4. - Хабаровск: ХГПУ, 2003. - С. 49Ц57 (0,5 п. л.).

30. Karpukhina, T. Morphemic repetition and inversion in English artistic prose [Теxt] / Т. Karpukhina // Лингвистика и межкультурная коммуникация: история, современность, перспективы: материалы Международной научной конференции. - Хабаровск: ХГПУ, 2004. - С. 64Ц70 (0,5 п. л.).

31. Карпухина, Т. П. Словообразовательная замена (окказиональное vs узуальное) в одноморфемных текстовых цепочках в английской художественной прозе [Текст] / Т. П. Карпухина // Социальные и гуманитарные науки на Дальнем Востоке.а - № 4. - 2004 . - Хабаровск: ГОУ ВПО ДВГУПС, 2004. - С. 139Ц146 (1 п. л.).

32. Карпухина, Т. П. Замещение деривационной морфемы и образование окказионального слова в английском художественном тексте [Текст] / Т. П. Карпухина // Язык как структура и социальная практика. - Вып. 5. - Хабаровск: ХГПУ, 2004. ЦС. 80Ц87 (0,5 п. л.).

33. Karpukhina, T. Morphemic repetition in English artistic prose [Теxt] / Т. Karpukhina // Языковая политика и языковое образование в условиях межкультурного общения: сб. научных статей по материалам Международной научной конференции 26 - 29 сентября 2006 г. - Хабаровск: ДВГГУ, 2007. - С. 119128 (0,5 п. л.).

Карпухина Тамара Петровна

ИНГВОЭСТЕТИЧЕСКАЯ ИГРА МОРФЕМНОГО ПОВТОРА:

ТЕОРЕТИЧЕСКАЯ МОДЕЛЬ АНАЛИЗА ФЕНОМЕНА ЧАСТИЧНОЙ ИТЕРАЦИИ

В ХУДОЖЕСТВЕННОМ ТЕКСТЕ

(на материале англоязычной художественной прозы)

Автореферат

Подписано в печать 26.12.2007.

Бумага для множительных аппаратов.

Гарнитура Times New Roman. Печать RISO. Усл.-печ.2,56

Тираж 200 экз.

Заказ

Отдел оперативной печати  Дальневосточного государственного гуманитарного университета

680000, г. Хабаровск, ул. Лермонтова, 50

       

Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по филологии