Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по разным специальностям  

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ИНСТИТУТ ИСТОРИИ

На правах рукописи

Вовина Варвара Гелиевна

Школы исследования русского летописания (XIX Ц середина XX вв.)

Специальность 07.00.09 Ц историография, источниковедение и методы исторического исследования

Автореферат диссертации

на соискание ученой степени доктора исторических наук

С.-Петербург - 2012

Работа выполнена в Санкт-Петербургском институте истории Российской академии наук

Официальные оппоненты:

доктор филологических наук,

член-корреспондент РАН А. А. Гиппиус

доктор исторических наук  А. А. Севастьянова

доктор исторических наук А. В. Сиренов

Ведущая организация: Санкт-Петербургский государственный университет культуры и искусств

Защита состоится 29 мая в 14.30 на заседании диссертационного совета при СПбИИ РАН по адресу: 197110 С.-Петербург, ул. Петрозаводская, д. 7.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Санкт-Петербургского института истории РАН

Автореферат разослан 

Ученый секретарь

диссертационного совета,

кандидат исторических наук П. В. Крылов

  Общая характеристика работы

Актуальность исследования

етописи - важнейшие памятники письменности русского средневековья, и их используют специалисты всех гуманитарных специальностей, занимающиеся древней Русью. Интерпретация летописных известий определяет понимание проблем истории и культуры. В ходе исследования летописей вырабатывались методы критики и приемы публикации. Важнейшие особенности летописания и его истории всегда оставались спорными, и в последнее десятилетие эти споры не только не утихли, но даже обострились.

Именно поэтому работа по истории изучения летописей актуальна. С одной стороны, все исследователи летописания начинали с изложения историографии вопроса. Существует множество обзоров такого рода. Они редко касаются истории методов, различие которых и привело к образованию научных школ. Исключения составляют статьи  на эту тему Я. С. Лурье, но они были написаны в рамках одной из школ, ставили задачу показать только это направление и не учитывали другие тенденции и другие методы, которые предлагались в течение более чем двухсотлетней истории критического исследования вопроса.

В других областях история научных школ стала весьма актуальным направлением истории науки конца XX  - начала XXI века. Но чаще всего школы рассматриваются историко-антропологически или просопографически. И гораздо меньше внимания уделяется методам исследования.

В данном диссертационном исследовании объектом являются научные школы как сообщества ученых, объединенных общностью методов исследования летописания в XIX - середине XX вв.

Предметом исследования являются методы, которые авторы использовали в своих трудах, то есть, те исследовательские процедуры, которые они считали необходимыми и допустимыми в отношении летописей, а также черты общности и  различия между различными подходами к летописанию и индивидуальные особенности в творчестве каждого из рассматриваемых исследователей. Школы не рассматриваются как системы социальных связей или социальные сети. Вопрос об издании летописей специально не исследуется, кроме нескольких случаев, когда это помогает раскрыть тему.

Цель исследования - выявить научные школы в области изучения летописей создать максимально полную картину научного взаимодействия в этой области.

Достижение этой цели предполагает решение некоторых задач:

- изучить историографию летописания конца XVIII - XIX вв. на фоне западноевропейского опыта и практики исследования и публикации древних текстов, выяснить степень влияние этого опыта на складывание школ в изучаемой области

- определить начало складывания научных школ в области исследования летописания и их развитие

- исследовать истоки научного метода А. А. Шахматова, степень влияния на этот метод его опыта работы в области компаративной лингвистики

- изучить различия в подходе к летописанию филологов и историков

- ввести в научный оборот данные о научном творчестве тех исследователей летописания, которые были мало или совершенно не изучены до настоящего времени, в том числе - оставшиеся неопубликованными работы ученых, погибших в годы Великой Отечественной войны.

Еще одна цель книги - изучить жизнь идей в целом, проследить, как возникают новые направления и могут ли они развиваться после смерти создателя направления другими исследователями - учениками и последователями. В этом смысле все исследователи, хотя вклад каждого в исследование летописания и различен, поставлены в этой работе в один ряд, и автором диссертации не даются собственные оценки тем или иным выводам по истории летописания. Задача состоит в том, чтобы определить, какие разнообразные возможности исследования летописания предлагались на протяжении более, чем полутора десятка столетий, безотносительно к тому, были ли они поддержаны другими исследователями, были поддержаны лишь некоторыми или же остались  маргинальными.

Хронологические рамки исследования обозначены в его заглавии. Исследование начинается с того момента, когда критический метод был впервые применен к материалу русских летописей. Верхней границей является, таким образом, начало XIX в. Творчество А. Л. Шлёцера специально не рассматривается, но описывается его метод, и его работы привлечены для сравнения. Нижней границей диссертационного исследования стали 1960-е гг., за рамки которых автор диссертации выходит только для того, чтобы написать о Я. С. Лурье -  последнем представителе школы, идущей непосредственно от А. А. Шахматова, в трудах которого возможности этой традиции достигли пика, но, вместе с тем, и известного предела.

Методы исследования. Исследование носит междисциплинарный характер. Оно выполнено на стыке историографии,  источниковедения, текстологии и истории литературы.

Сравнительно-исторический метод использован в приложении к трудам ученых. Во всех случаях показана преемственность научных методов и связь учителей с учениками. Актуально также сравнение школ историков и филологов. Главную роль играет сопоставление исследовательских процедур, которые применяли представители разных школ. Особое значение имеет также анализ научных споров.

В диссертации решается вопрос о том, можно ли связать все важнейшие течения в изучении летописей в одно генеалогическое древо как его ответвления, или же нет. Частично используется биографический метод, хотя воссоздание биографий ученых не являлось специальной темой работы.

Степень изученности темы.

Специальных работ по историографии летописания немного, но эти сюжеты затрагивались также в общих работах по историографии русской истории. В работах конца XIX в. обращалось внимание на вклад в исследование летописания А. Л. Шлёцера, М. П. Погодина, на дискуссию между скептиками и лантискептиками. Это было время, когда уже сложились школы исследования русской средневековой письменности, и многие авторы статей по историографии сами к ним принадлежали. В 1885 г. появилась статья ученика Н. С. Тихонравова, профессора Казанского университета А. С. Архангельского.1 А. С. Архангельский обратил внимание на вопрос об источниках летописи. Проанализировав основную работу А. Л. Шлёцера, его Нестора, А. С. Архангельский охарактеризовал  методы работы Шлёцера. А. С. Архангельский считал, что большинство возражений скептиков  против Начальной летописи (понятие, которое, наряду с понятием Нестор употреблялось в XIX в. по отношению к Повести временных лет), было устранено их критиками. А. С. Архангельский показал преувеличенность представлений о научности скептицизма М. Т. Каченовского  и высоко оценил  его критика М. П. Погодина. В работе А. С. Архангельского впервые намечены линии исследования летописания, которые рассматривались потом другими исследователями.

Следующая крупная работа по историографии летописания -  многотомный труд профессора киевского университета св. Владимира В. С. Иконникова.2а В отличие от А. С. Архангельского, он сосредоточился на выяснении конкретных выводов ученых. В труде В. С. Иконникова видим позитивистский подход, когда главным вопросом исследования текста является вопрос об авторстве и об изданиях текста.  В его понимании труды А. Л. Шлёцера не составили рубежа в исследованиях летописания, поскольку он был продолжателем В. Н. Татищева, М. М. Щербатова и И. Н. Болтина. В. С. Иконников занял другую, чем А. С. Архангельский, позицию в отношении скептиков. Он показал, что М. Т. Каченовский - продолжатель Б. Г. Нибура в сомнениях относительно источников по ранней истории Рима,3 и подчеркнул связь скептицизма М. Т. Каченовского с  А. Л. Шлёцером. В этом отношении В. С. Иконников повторил некоторые идеи С. М. Соловьева. От них пошла традиция оценивать скептическую школу как направление,  наиболее продвинувшееся в области критики текста.

Совершенно другие позиции по этому, и по остальным вопросам, занял П. Н. Милюков.4 В основу рассмотрения историографии он положил не накопление наблюдений, а  развитие идей. А. Л. Шлёцер для П. Н. Милюкова - важнейшая фигура не только в изучении летописей, но и в осмыслении задач истории вообще, так как он выступил против идеи национальной историографии, противопоставив ей  принцип научного безразличия. Как и А. С. Архангельский, П. Н. Милюков высоко ценил М. П. Погодина и рассматривал его как продолжателя критического метода А. Л. Шлёцера. Но и скептики, по Милюкову, были также производным явлением от А. Л. Шлёцера. Таким образом, внутри последователей Шлёцера образовалось два направления: положительное и отрицательное. П. Н. Милюков полагал, что традиция преувеличенной оценки скептиков можно объяснить тем, что к ученому спору скептиков и их противников прибавилась борьба общественных идея, так как  критики скептиков обвиняли их с точки зрения, близкой к теории официальной народности. Но мысль об особенной учености и критической работе с летописью со стороны М. Т. Каченовского и остальных скептиков, по мнению Милюкова, было ложной.

Подробный разбор историографии летописания, оставшийся неопубликованным, хранится в Архиве РАН, в  фонде А. И. Яковлева.5 Рукопись  анонима, озаглавленная как Историческая литература о летописях, датирована 1916 годом. В диссертации она обозначена как An. Эта работа была написана после выхода основных работ А. А. Шахматова, и ее автор оценил этот новый этап в изучении летописей. Наиболее значительные историографические выводы An. касаются оценки разных периодов XIX в. Он полагал, что с начала 1840-х годов началась пора спокойного изучения летописи, углубления тех общих выводов, которые были выдвинуты в предшествующей литературе, и специальных разысканий по частным вопросам. К этому времени An. отнес и начало издания Полного собрания русских летописей (далее - ПСРЛ), и первые независимые от скептического положения сомнения в принадлежности Начальной летописи Нестору. В итоге, по мнению An., произошел постепенный отход от основных идей А. Л. Шлёцера: о единстве текста Начальной летописи и принадлежности всего его Нестору и о наличии у Нестора только устных русских источников. Период 1840-х - 1860-х гг. был наивысшим достижением науки о летописях, и с ним нельзя сравнивать историческую литературу о летописях последующих десятилетий XIX в. Последняя часть работы An. посвящена А. А. Шахматову. Это первый обстоятельный разбор его сочинений. An. рассмотрел все труды А. А. Шахматова о летописях, сравнил его меняющиеся взгляды. An. впервые указал на схожесть метода Шахматова с методом Шлёцера. Но он также показал А. А. Шахматова как продолжателя науки XIX в., потом это стало характерной особенностью многих работ по историографии, в основном, исторических.

Между тем, другие исследователи не считали, что шахматовский метод был продолжением историографии XIX в., и ставили акцент на новаторстве А. А. Шахматова: А. Е. Пресняков, М. Д. Приселков, а также ученики последнего (А. Н. Насонов, Я. С. Лурье). Такой же позиции придерживался Д. С. Лихачев. Наиболее последовательно этот взгляд выразил Я. С. Лурье. Он прямо писал о том, что предшествующий А. А. Шахматову период, связанным с именами П. М. Строева и К. Н. Бестужева-Рюмина, - это период расшивки летописей, противоположный шахматовскому, т. к.  он основан на ошибочном представлении о летописном своде как о механическом соединении отрывков из разных местных летописей. Я. С. Лурье неоднократно подчеркивал, что даже в понятие летописного свода А. А. Шахматов  внес иное содержание, чем П. М. Строев. По мнению П. М. Строева, сводами нужно считать все дошедшие летописи, а по мнению А. А. Шахматова - лишь их гипотетические протографы. Я. С. Лурье резко противопоставлял школу А. А. Шахматова другим работам о летописях, написанным в советский период. Подробнее о Я. С. Лурье  сказано в главе 12.

В общих работах по историографии России, как правило, признавался выдающийся вклад А. А. Шахматова в изучение летописей, но признавались и достижения предшествующего периода, а также отмечалась преемственность как между А. Л. Шлёцером и историческими сочинениями XVIII в., так и между А. А. Шахматовым и историографией XIX в. Cами же ученые связь с предшественниками или прямо отрицали (А. Л. Шлёцер) или просто не принимали предшествующую историографическую традицию в расчет  (А. А. Шахматов).

Н. Л. Рубинштейн дал высокую оценку творчеству А. Л. Шлёцера как представителя немецкой библеистики и ученика И. Д. Михаэлиса. В отличие от большинства советских историографов, он считал, что именно Шлёцер определил дальнейшее изучение летописания не только в XIX в., но и высказал идеи, остающиеся современными. По мысли Н. Л. Рубинштейна, у Шлёцера было много последователей в России, трудами которых шлёцеровская установка лочищения Нестора сменилась задачей установить его источники. А. А. Шахматов, по мнению Н. Л. Рубинштейна, - это продолжение историко-критического метода, сформировавшегося в XIX в.

Если сравнить книгу Н. Л. Рубинштейна с более поздней работой С. А. Пештича,6 а также с курсом историографии А. Л. Шапиро,7 можно увидеть существенные  различия. С. А. Пештич считал, что Н. Л. Рубинштейн преувеличил значение А. Л. Шлёцера, как это ранее сделали П. Н. Милюков и В. С. Иконников, которые, по его мнению, исходили из того, что русская историческая наука была заложена трудами иностранных ученых, работавших в Петербургской Академии наук. Что касается А. Л. Шапиро, в его курсе лекций вся проблема рассматривалась как историческая проблема. У Шлёцера, которого он относил к просветительской историографии, прежде всего, анализировались оценки  крепостного права, деспотизма и раздробленности

В работах Л. В. Черепнина (в том числе в его сохранившихся в рукописи лекциях по истории летописания) обращено особое внимание на мировоззрение летописца, а также мировоззрение исследователей летописания. Для Л. В. Черепнина, как и для Н. Л. Рубинштейна, летописи были, прежде всего, историческим источником. Формальность подхода Шлёцера, по мнению Черепнина, заключалась в том, что Шлёцер не видел в летописных списках сознательных изменений, вызванных политическими мотивами, а потому и не мог определить, что из того или иного списка принадлежит Нестору, что нет. Среди последующих ученых  Л. В. Черепнин особенно выделял П. М. Строева, полагая, что именно его взгляд на летописи лежит в основе современных трудов в этой области. Взгляды Л. В. Черепнина подробно рассмотрены в гл. 14 диссертации.

Наиболее обстоятельный историографический обзор советских работ по летописанию принадлежит В. И. Буганову, ученику М. Н. Тихомирова.8 Книга построена как обзор содержания работ по летописанию и откликов на них, разбитых по этапам летописания (начальное летописание, летописание периода феодальной раздробленности, летописание конца XV - XVII вв., хронографы, обобщающие труды) и по периодам его изучения (1918 - середина 1930-х гг.; советская историография середины 1930-х - середины 1950-х гг.; советская историография середины 1950-х - начала 1970-х гг.). Такое построение предполагало, что автор не ставил целью рассматривать отдельные научные направления. Дореволюционные исследования выходили за рамки исследования, но В. И. Буганов написал о них в предисловии и во введении. В. Н. Татищев, по его мнению, положил начало критическому анализу списков, так как отмечал в них противоречия и недостоверные известия. В. И. Буганов придавал, вслед за своим учителем М. Н. Тихомировым (о котором подробно говорится в гл. 14 диссертации), особенное значение работам И. И. Срезневского. Сильной стороной К. Н. Бестужева-Рюмина Тихомиров полагал разработку вопроса о расслоении, разложении летописных текстов на составные части. Таким образом, В. И. Буганов хвалил Бестужева-Рюмина как раз за то, за что его метод отвергал Я. С. Лурье. И, конечно, по мнению В. И. Буганова шахматовский период нельзя отрывать от дошахматовского. Кроме того,  методологию Шахматова В. И. Буганов называл глубоко ошибочной из-за игнорирования классового подхода. Он отметил у Шахматова приоритет формально-текстологического анализа над историческим, написав, что борьба против такого направления проходила на первом этапе развития науки (1918 - 1930-е гг.) и завершилась на втором ее этапе (т.е. в 1930-х - 1950-х гг.).

Несмотря на гипотетичность построений, схема Шахматова, по Буганову,  - широкое и смелое научное построение, а сущность его метода заключалась в соединении текстологического анализа летописных списков с логически-смысловым, историческим анализом текста летописей. Таким образом, В. И. Буганов оценил А. А. Шахматова за то, что он не все выводы делал на основе сравнительного анализа, то есть, за то, за что другие авторы (в основном, филологи) - его критиковали. Противопоставление внутренней критики как дошахматовского метода сравнительному методу, характерное для Я. С. Лурье, В. И. Буганов назвал несколько искусственным. М. Д. Приселкова В. И. Буганов охарактеризовал как продолжателя дела Шахматова, но оспорил его тезис о бедности содержания  составляемых после Повести временных лет летописей и об их придворном характере. Тем не менее, курс  Истории летописания М. Д. Приселкова, по мнению В. И. Буганова, был значительным вкладом в науку.  В. И. Буганов впервые разобрал содержание работ Е. Ю. Перфецкого, высоко ценимого его учителем М. Н. Тихомировым. Из других исследователей летописания он высоко ставил труды А. Н. Насонова, Я. С. Лурье и К. Н. Сербиной. В. И. Буганов не обратил внимания на то, что работы двух последних исследователей и по выводам, и по методу противоположны. Что касается  М. Н. Тихомирова и Л. В. Черепнина, то В. И. Буганов особенно подчеркивал, что они оба  стремились решить вопрос о начале летописании с использованием новых материалов.

После выхода книги В. И. Буганова долгое время не появлялось работ по историографии летописания, кроме уже отмеченных статей Я. С. Лурье. В основном, выходили историографические очерки по отдельным сюжетам истории летописания. Несколько лет назад появилась статья С. Н. Кистерева,9 вернувшая внимание к общей оценке всего периода исследования летописей. В значительной мере она была построена как развернутый комментарий к высказываниям различных ученых об истории изучении летописания. Упомянем также статью К. В. Петрова.10 В своем понимании школ К. В. Петров исходил из формального критерия, и главную роль отвел тому, кто являлся научным руководителем кандидатской диссертации исследователя.

Если попытаться выделить в работах по историографии летописания основные проблемы (т.к. не все они написаны в проблемном ключе), то видно, что историки науки обращали внимание, главным образом, на несколько вопросов:

- как следует оценивать роль А. Л. Шлёцера в изучении летописей

- являются ли работы  XIX в., и если да, то какие, продолжением А. Л. Шлёцера

- следует ли появление работ Шахматова считать переворотом в изучении летописей, или они связаны с предшествующим этапом, причем, не только с работами А. Л. Шлёцера, но и с работами других авторов XIX  в.

- кого из авторов, писавших о летописях нужно считать последователями А. А. Шахматова и каковы критерии этого выделения.

Источниковая база диссертации была продиктована целями и задачами, предполагающими работу как с тем материалом, который вошел в историографию, так и с забытыми, утраченными ныне идеями и не получившими развития мнениями. Исследование основано на опубликованных и не опубликованных источниках, хранящихся в Архиве РАН, Санкт-Петербургском филиале архива РАН (СПФ АРАН), Отделе рукописей Российской национальной библиотеки (ОР РНБ), архиве Санкт-Петербургского Института истории РАН, Бахметьевском архиве, хранящемся в Отделе рукописей и редких книг библиотеки Колумбийского университета (США), Отделе рукописей Пушкинского Дома (ОР Пушкинского Дома), архиве Университета Коменского и архива философского факультета этого университета (Братислава). Это материалы из фондов Института истории РАН, Археографической комиссии, Санкт-Петербургского отделения Института истории РАН, личных фондов А. А. Шахматова, В. М. Истрина, Н. К. Никольского, А. Е. Преснякова, М. Д. Приселкова, А. Н. Насонова, Н. Ф. Лаврова, В. Л. Комаровича, М. Н. Тихомирова, Л. В. Черепнина, В. Г. Вернадского, Е. Ю. Перфецкого.

Первый вид использованных источников - труды изучаемых ученых.  Внутри этого вида можно выделить несколько групп.

Первая группа - это законченные и опубликованные монографии и научные статьи, вошедшие в научный оборот. В диссертации исследованы труды ученых, являвшихся лидерами школ и научных направлений, а также их учеников. Примером являются работы Й. Добровского, М. П. Погодина, К. Н. Бестужева-Рюмина, И. А. Тихомирова, А. А. Шахматова, М. Д. Приселкова, А. Н. Насонова, Я. С. Лурье, Е. Ю. Перфецкого, К. Н. Сербиной и др. Наибольшее внимание уделено сравнительному анализу работ А. А. Шахматова и трудов его последователей.

Ко второй группе источников относятся отзывы этих ученых о сочинениях коллег,  рецензии. Примером является отзыв А. А. Шахматова о работах И. А. Тихомирова, или же отклики М. Д. Приселкова на исследования М. Н. Тихомирова и др.

К третьей группе относятся подготовительные материалы, конспекты и наброски научных работ. Примером являются черновые бумаги А. А. Шахматова, хранящиеся в его фонде в СПФ АРАН. Для некоторых разделов работы такие источники были основными. Так, гл. 10 была целиком написана на основе черновых материалов из фонда Н. Ф. Лаврова, хранящихся в фонде Н. Ф. Лаврова в Архиве СПбИИ РАН. В гл. 8 исследованы рукопись неопубликованной монографии В. Л. Комаровича и неопубликованные текст докторской диссертации Д. С. Лихачева, хранящиеся в ОР Института русской литературы (Пушкинского дома).

К источникам второго вида относится переписка между учеными. В наибольшей степени использованы письма корреспондентов А. А. Шахматова, хранящиеся в его фонде. Письма самого А. А. Шахматова рассредоточены по фондам корреспондентов.

Третий вид  - источники личного характера. В них содержится материал не столько аналитический, сколько биографический, позволяющий восстановить творческий путь ученого. Эти источники можно разделить также на несколько групп:

- мемуары исследователей летописания (примером могут служить неопубликованные мемуары М. Н. Тихомирова, хранящиеся в фонде М. Н. Тихомирова в Архиве РАН)

- биографические статьи и некрологи, написанные учеными о своих коллегах 

- делопроизводственная документация: личные дела ученых, отчеты о выполнении ими плановых заданий, сами плановые задания (как индивидуальные, так и планы работы институтов), хранящиеся, в основном, в фондах Архива РАН или СПФ АРАН.

Научная новизна исследования. Диссертация является первым опытом монографического изучения школ исследования летописания. В работе используются неопубликованные материалы, большинство из них впервые вводится в научный оборот. Изучение и издание летописей в России рассмотрено в контексте мировой практики. Впервые предпринят анализ научного творчества в области летописания Н. Ф. Лаврова, В. Л. Комаровича, И. М. Троцкого, проведен историографический анализ работ Е. Ю. Перфецкого и В. А. Пархоменко как представителей школы А. А. Шахматова в сравнении в трудами М. Д. Приселкова. Впервые исследованы попытки создания в 1930-х и 1940-х - 1950-х гг. новой серии издания летописей. Исследованы различия в подходах к летописанию историков и филологов.

На защиту выносятся следующие основные положения:

1. Начало применения к летописям критического метода было связано с традициями гёттингенской школы критики текста, развитыми затем в трудах Й. Добровского и других славистов.

2. В формировании методов исследования и издания летописей в первой половине и середине XIX в. сыграл роль западноевропейский опыт, повлиявший на С. С. Уварова, П. М. Строева и др.

3. История школ сравнительного исследования русских средневековых текстов началась творчеством Ф. И. Буслаева, его учеников Ф. Ф. Фортунатова и Н. С. Тихонравова.

4. Метод исследования летописей А. А. Шахматовым во многом определялся его принадлежностью к школе Ф. Ф. Фортунатова, также как особенности творчества в этой области его оппонентов В. М. Истрина, С. А. Бугославского и И. П. Еремина восходили к школам Н. С. Тихонравова и В. Н. Перетца (как ученика А. И. Соболевского). 

5. Круг ученых, которые были продолжателями и учениками А. А. Шахматова, следует расширить, включив туда, кроме М. Д. Приселкова и его учеников, также  Е. Ю. Перфецкого, В. А. Пархоменко, С. П. Розанова, а также отчасти А. Е. Преснякова и П. Г. Васенко. Все они видоизменяли схему Шахматова в разных направлениях, поскольку из творчества Шахматова можно было вывести не один, а много путей исследования летописания.

6. В истории исследования летописей в 1930-х гг. значительное место принадлежит Н. Ф. Лаврову, а также В. Л. Комаровичу, повлиявшему на творчество Д. С. Лихачева.

7. Историки школы С. В. Бахрушина (Л. В. Черепнин), также могут быть причислены к последователям А. А. Шахматова в исследовании летописания, но они развивали лишь некоторые его идеи, пытаясь приспособить его к нуждам исторической науки,  и отходили от него все дальше (М. Н. Тихомиров).

Практическая значимость работы

Результаты  работы могут быть использованы в исследованиях по истории науки и высшего образования, по истории древней Руси и России XIX - XX вв., русской историографии, в учебных пособиях по историографии и источниковедению.

Апробация результатов исследования

Диссертация была обсуждена на заседании Отдела древней истории России Санкт-Петербургского института истории РАН. Основные положения главы, посвященной научному творчеству Д. С. Лихачева, обсуждались на заседании Отдела древнерусской литературы Института русского литературы (Пушкинский Дома). Основные положения диссертации были отражены в докладах автора на международных (С.-Петербург, 2006, Москва, 2000, 2005, 2008, Новгород, 2010, Псков, 2011) и всероссийских (Саратов, 2004), (Рязань, 2011) научных конференциях.

Основные результаты были опубликованы в 31 научной работе, в том числе в монографии Школы исследования русских летописей: XIX - XX вв. (58 п. л.), учебном пособии для студентов Над страницами летописей. Ученые Петербурга XIX - XX в. (9, 25 п. л.), 24 статьях и тезисах докладов общим объемом 18,5 п.л. (из них в 9 статьях, помещенных в журналах, рекомендованных ВАК для опубликования основных результатов диссертаций на соискание ученой степени доктора наук, 6 в опубликованных материалах международных научных конференций), 6 представляют публикации источников.

Различные аспекты диссертационного исследования освещались в курсе лекций по истории летописания, прочитанных на историческом факультете Европейского университета в Санкт-Петербурге и курсах истории С.-Петербурга, методам изучения культуры, прочитанных на кафедре истории, философии и культурологии гуманитарного факультета Санкт-Петербургского технологического университета растительных полимеров.

Структура работы

В основу работы положены хронологический и, одновременно,  проблемный принципы. Диссертация состоит из введения, трех частей, разделенных на четырнадцать глав, и заключения. Справочный аппарат включает постраничные сноски, список использованных источников и литературы. Общий объем диссертации составляет 885 страниц.

Основное содержание диссертации

Во Введении обоснована актуальность и новизна темы, степень ее разработанности в научной литературе, определяется объект, предмет, хронологические рамки, цели и задачи исследования, дается характеристика методов и источников.

Часть 1 Применение критического метода к русским летописям (конец XVIII Ц начало XX вв.) состоит из пяти глав, в которых речь идет о первом этапе исследования летописей с точки зрения критики текста, а также о зарождении школ исследования летописания.

Глава 1 Й. Добровский и его критический метод посвящена рассмотрению того, как критический метод исследования древних текстов был применен на материале летописей. А. Л. Шлёцер впервые11 подошел к русским летописям как лингвист и текстолог, прошедший школу критики классических текстов в центре гуманитарной мысли того времени - Гёттингенском университете.12 С гёттингенскими традициями были знакомы некоторые из профессоров Московского университета и их русские ученики. Им было ясно, что А. Л. Шлёцер первым применил к средневековой хронике метод, выработанный на материале Священного Писания и текстов античности (на что обратил внимание И. Ф. Буле). Опыт Шлёцера был продолжен Й. Добровским. Только через полвека, когда в исследовании издании древних текстов появились новые имена и приемы, а Шлёцер был уже забыт, критический метод был применен к французским средневековым текстам Г. Пари (о котором говорится в гл. 2 диссертации). Немецкая герменевтика в целом повлияла на возникновение славяноведения. Добровский во многих отношениях считал себя учеником Шлёцера. Прежде всего, это видно из текстов, помещенных в Славине, а также в предисловии Й. Добровского к работе Й. Миллера,13 на которое обратил внимание А. Е. Пресняков. Й. Добровский применял критический метод к летописям также, как и к другим видам текстов (хроникам, преданиям и легендам, песням, сказкам, житиям святых).14 В главе  использована переписка Добровского с  К. Г. Антоном и Г. С. Бандтке, изучен вопрос о том, как критический Й. Добровского  метод проявился в его работе о Кирилле и Мефодии.15

Йозеф Добровский был первым исследователем, предпринявшим сравнительное изучение русских летописей (а не издание лочищенного текста). Шлёцер и Добровский, несмотря на черты близости, не сходились в своих оценках летописей как источников и в понимании русского средневековья. Й. Добровский был гораздо глубже, чем А. Л. Шлёцер, интегрирован в ученую среду России благодаря переписке с А. Х. Востоковым и связям с Н. П. Румянцевым. К этому же кругу лиц принадлежали, несмотря на сложные отношения друг с другом, В. Копитар, В. Ганка, М. П. Погодин, И. Т. Каченовский, А. Х. Востоков, о чем свидетельствует переписка Й. Добровского с этими учеными.

Глава 2 Европейские школы критики текста и исследования летописей в XIX в. посвящена спорам, которые развернулись вокруг Повести временных лет после смерти Й. Добровского. В споре между скептиками и лантискептиками по поводу ценности летописей как источника принимали участие  ученики геттингенских профессоров, например Хр. Гейне и ученики этих учеников. Это было продолжение классической немецкой традиции, но в применении к новому материалу. Школы в гуманитарных дисциплинах в России в это время только зарождались. Многие русские ученые видели своими наставниками европейских знаменитостей, с которыми знакомились по книгам или во время поездок за границу. М. П. Погодин, так же как П. М. Строев и К. Ф. Калайдович - главные деятели Археографической экспедиции при ее возникновении  -  был учеником Р. Ф. Тимковского. Как классик, как ученик Хр. Гейне и И. Ф. Буле,  Р. Ф. Тимковский использовал сложившиеся в гёттингенской школе приемы критики текста. В лице скептиков и лантискептиков в первой половине и середине XIX в. явились два направления в исследовании летописей, очень близкие, несмотря на внешнюю противоположность. И уже можно проследить в этих направлениях определенную преемственность, идущую от учителей к ученикам, хотя учителя и ученики занимались, чаще всего, разными темами и даже разными предметами. Другой учитель П. М. Строева М. Т. Каченовский приложил к летописанию идеи  Б. Г. Нибура. Кроме того, и М. П. Погодин, и М. Т. Каченовский исходили в своих сочинениях из выводов А. Л. Шлёцера, но из иного, чем Шлёцер, видения истории летописания в целом. 

М. П. Погодин обращал внимание на несообразности в летописи. Впоследствии А. А. Шахматов показал, что это - следы предыдущих сводов. Оба они исходили из того, что противоречия в тексте - вещь ненормальная, требующая объяснения, а первоначальный текст должен быть логичным, связным, непротиворечивым. Такой  же взгляд был присущ одной из наиболее значимых величин европейской критики текста, современнику М. П. Погодина К. Лахману.16 Эти идеи уже были распространены в западноевропейской текстологии. Метод эклектицизма, распространенный в европейской практике издания древних и средневековых текстов, исходил из представления о постоянной порче текста в процессе его переписывания. Из этого делался вывод, что ни один дошедший до нас список не может содержать полностью исправный текст и его можно лишь воссоздать в ходе очистки дошедших списков и реконструкции первоначального текста на основе исправных чтений. Постепенно был выработан тип издания текста по одному лучшему списку с подведением разночтений по остальным. Такое издание предполагало возможное частичное исправление испорченных мест основного списка по аналогичным чтениям других списков или же по смыслу. Этот тип издания был осуществлен в России Р. Ф. Тимковским. В диссертации показано, что впоследствии издатели ПСРЛ ориентировались на серию Monumenta Germaniae Historiсa.

С. С. Уваров, тесно связанный с кругом П. М. Строева, М. П. Погодина и издателей ПСРЛ, а также с Гёттингенским университетом, был одной из центральных фигур русского неоклассицизма. В этой среде получили распространения идеи Фр. Вольфа, который впервые предположил, что песни, из которых состоит текст Гомера, первоначально существовали отдельно, и лишь позднее были сведены воедино.17 После трудов К. Лахмана, расчленение источника на составные части, не связанные происхождением, из которых выделяют более ранние и более поздние, причем их нужно еще реконструировать, постепенно становился важным методом филологической критики. На русской почве этот метод сразу получил отражение, на что до сих пор не обращали внимания исследователи: начинался новый этап в развитии того критического метода, которым пользовались А. Л. Шлёцер и его учителя.18 Не случайно и М. П. Погодин начал выявлять в составе ПВЛ более ранние фрагменты, заимствованные из греческих и византийских хроник. Вывод П. М. Строева о летописях как сводах первоначально не связанных материалов нашел широкий отклик в научной среде. В диссертации делается предположение, что этот вывод связан с современной П. М. Строеву немецкой практикой критики текста по методу Вольфа-Лахмана. Правда, П. М. Строев никогда прямо не ссылался ни на Вольфа, ни на Германа, ни на К.Лахмана или кого-либо другого из современных ему немецких текстологов. Но предисловие П. М. Строева к Софийскому временнику обнаруживает совпадение  с широко распространенными уже тогда идеями. 

  В этом предисловии  П. М. Строева в неразвитом виде были заложены две тенденции, которые могли затем быть подхваченными: о том, что можно воссоздать в составе сводов фрагменты первичных летописей в составе сводов фрагменты первичных летописей,  и о том, что все своды связаны друг с другом. Последний вывод не был замечен последователями. И только позднее по этому пути пошел А. А. Шахматов, хотя он отталкивался от другой основы. Идея Строева о летописях как сводах вылилась в конкретную методику исследования в трудах его последователей: И. И. Срезневского, М. И. Сухомлинова, И. Д. Беляева, Н. И. Костомарова и др. Наиболее полное воплощение строевский подход к летописанию  нашел в работе К. Н. Бестужева-Рюмина О составе русских летописей до конца XIV в..19 Но у Бестужева-Рюмина процесс складывания сводов стал представляться уже не просто работой невежественных собирателей (как это выглядело по Строеву), разрезавших на куски и заново сшивших  древние княжеские летописи, но в значительной степени творческой работой. Поэтому полное уподобление К. Н. Бестужева-Рюмина П. М. Строеву не верно.

Как раз в этот момент в спор о методах исследования средневековых текстов включились французские филологи, которые, как и русские адепты, использовали методы немецкой классической текстологии при исследовании французских средневековых хроник. Первый французским филологом, который стал изучать русские летописи, был Л.Леже. В диссертации проанализирована его работа над летописями, во многом исходящая из уже установленных принципов их изучения в России.

Глава 3 А. А. Шахматов: истоки метода. Школа Ф. Ф. Фортунатова посвящена новому периоду в истории гуманитарного знания в России, связанному со складыванием научных школ. На историю изучения древних текстов наибольшее влияние оказали мифологическая и культурно-историческая школы. В первой части главы речь идет о школе Ф. И. Буслаева, который стал первым в Московском университете последовательно применять сравнительный метод к разным областям гуманитарных наук, используя немецкую традицию школы мифологов. От Буслаева можно впоследствии провести линию к школе его ученика Н. С. Тихонравова с одной стороны, и к школе его ученика Ф. Ф. Фортунатова - с другой. Именно принадлежность к школе сравнительного языкознания Ф. Ф. Фортунатова стало важнейшим основанием для появления того метода, каким исследовал летописи его ученик А. А. Шахматов.  В диссертации выделены общие черты, отличающие работы А. А. Шахматова по языкознанию и истории летописания, и восходящие к школе Фортунатова: привлечение с возможно большей полнотой всех доступных источников; внимание к деталям; постоянный  возврат к пересмотру своих прежних положений; особое отношение к догадкам в научном исследовании; желание снять все логические противоречии при анализе текста; убежденность в неограниченных возможностях сравнительно-исторического метода, как при исследовании явлений текста, так и при исследовании явлений языка; связанное с этим стремление дать объяснение абсолютно всем имеющимся у него фактам (как языковым, так и касающимся летописей), что  обусловило и особый способ построения аргументации;  строгость логических построений, присутствие в них сильного элемента формальной логики; склонность к реконструкции. А. А. Шахматов стремился не только определить моменты сходства и различия в текстах летописей и выделить общую основу, но объяснить причины, которые побудили древнерусского книжника сознательно переделывать текст. При этом Шахматов, как и Фортунатов, подчеркивал различие между фактами реконструкций и фактами, полученными в результате сравнительного анализа реальных данных (как языка, так и текста). Позднейшие критики-историки (Л. В. Черепнин и М. Н. Тихомиров и др.) обычно хвалили Шахматова за сравнительный метод, но порицали за ре-конструирование. Между тем, путь к реконструкции сводов лежит в основе его метода. Кроме школы Фортунатова (к которой А. А. Шахматов  принадлежал), на его формирование как исследователя летописания, повлияла, как предполагается в диссертации, сама эпоха начала XX в., отмеченная кризисом позитивистской науки и внедрением в гуманитарные исследования  элементов новых философских систем, что сбивало старые позитивистские представления об обязательности следования определенной  иерархии исследовательских процедур.

Во второй части главы анализируется наиболее значительный результат, к которому наука пришла в отношении летописания к началу XX в. - схема летописания по А. А. Шахматову, но она не всеми современниками была принята, поскольку разрушала представления о летописи, усвоенные в XIX веке. 

В главе 4 Начало применения метода А. А. Шахматова нелингвистами: А. Е. Пресняков, П. Г. Васенко, С. П. Розанов идет речь о первых последователях А. А. Шахматова (историках и филологах). В главе анализируются работы по летописанию А. Е. Преснякова как представителя школы С. Ф. Платонова. От своих учителей в отношении летописания А. Е. Пресняков мог воспринять лишь господствующий тогда строевско-бестужевский метод.  Но в  1890-е гг. Пресняков провел работу по сравнительному исследованию московских сводов XVI в.  В результате в его статьях этого времени ясно виден отход от бестужевско-рюминского метода. Материал диссертации,  подтверждает уже высказанную С. В. Чирковым мысль о том, что в 1890-х гг. А. Е. Пресняков самостоятельно подошел к мысли о предшествующих сводах, лежащих в основе известных нам летописных текстов, и о необходимости их сравнительного изучения и был более других готов к пониманию того направления, которое открылось в  исследовании летописей с появлением работ А. А. Шахматова. Но при этом сам Пресняков не внес под их влиянием какие-либо существенные коррективы в свое исследование московских сводов XVI в. Его статьи 1900-х гг. не представляют собой ничего принципиально нового по сравнению с работами 1890-х гг. Исследование летописных компиляций XVI в. не могло строго идти по тому же пути, что и исследование более ранних летописей, которыми занимался А. А. Шахматов. Особенности творческой индивидуальности А. Е. Преснякова были таковы, что он в исследовании летописей не был склонен к построению общих схем, и более тяготел к исследованию отдельных памятников. Позднее А. Е. Пресняков выразил отношение к А. А. Шахматову при написании обобщающих глав о летописях в Истории русской литературы.20 Он особо ценил ту черту Шахматова, которая вызывала восхищение также у М. Д. Приселкова и почти у всех историков: летописные своды явились живыми отражениями текущей жизни, политической и общественной борьбы. Представляется, что у самого Шахматова никогда связь летописания с политикой не выступала в таком непосредственном виде.

В работах другого ученика С. Ф. Платонова П. Г. Васенко проявились два  влияния: С. Ф. Платонова  А. А. Шахматова. От школы Платонова шел у П. Г. Васенко сам принцип построения работ, в частности, подробный разбор взглядов уже существующих в литературе. Влияние А. А. Шахматова проявилось в стремлении к сплошному сопоставительному анализу дошедших списков и попытке на этой основе определить первоначальный вид изучаемого произведения. Однако ни Пресняков, ни Васенко не могут быть отнесены к прямым последователям Шахматова (каким стал, впоследствии, М. Д. Приселков). Прежде всего, оба несли в себе черты платоновской школы. Хотя последняя и не была напрямую связана с изучением летописей, но она означала приверженность определенной процедуре, и ее представители не видели себя вне традиции. Черты школы Платонова сказывались у А. Е. Преснякова и П. Г. Васенко также в большей по сравнению с Шахматовым осторожности выводов и оценок. По этой же причине они не были склонны, изучая историю текста, к догадкам и гипотезам, а также к ре-конструированию. Они признавали шахматовский сравнительный метод, но на позднем материале, это,  в сущности, означало просто, что нужно тщательно сравнивать между собой списки летописей.

По опубликованным текстам и переписке можно заключить, что С. П. Розанов  также может быть причислен к первым последователям А. А. Шахматова, а все его выводы и наблюдения прямо исходили из работ А. А. Шахматова. Однако С. П. Розанова, как и П. Г. Васенко, отличало от А. А. Шахматова негативное отношение к догадкам и гипотезам. В фонде А. А. Шахматова сохранились письма С. П. Розанова, из которых следует, что он воспринимал Шахматова как учителя. При этом С. П. Розанов, в отличие от А. Е. Преснякова и П. Г. Васенко,  в занятиях Русским Хронографом был теснее вовлечен в анализ построений Шахматова.

Содержание главы 5 отражено в ее названии: Историки и филологи. Первая волна обсуждений. (В. З. Завитневич, М.Грушевский, В. М. Истрин,  Н. К. Никольский и др.). Появление в 1890-хЦ1910-х гг. работ А. А. Шахматова по истории летописания вызвало неоднозначные отклики в среде историков и филологов. Они показали, что работы Шахматова стали рубежом в исследовании древнейшей истории русской письменности. Поскольку Шахматов на основании предложенного им подхода сумел определить место и связи почти каждого летописного памятника, ему известного, и поскольку почти все наиболее важные летописи до XVI в. включительно были уже в это время открыты, то все дальнейшее изучение истории летописания в XX в. неизбежно должно было превратиться в уточнение или исправление отдельных моментов этой схемы и в полемику с Шахматовым по частным и общим вопросам. Одним из первых критиков стал В. З. Завитневич. Сделанные им упреки, в том числе в том, что построения Шахматова разрушают единство текста летописи, в дальнейшем повторялись в основном филологами, которые стремились подходить к Повести временных лет как к цельному памятнику древнерусской литературы. Что касается исторических работ, то их авторы зачастую стремились использовать летопись без учета истории текста. Текстологический анализ летописи, предпринятый Шахматовым, казался представителям этого направления формальным и противопоставлялся анализу внутреннему, то есть разбору собственно содержания летописи.

Другим направлением в оценке творчества А. А. Шахматова была критика гипотетичности его построений. В диссертации рассмотрены многочисленные рецензии на А. А. Шахматова, написанные М. С. Грушевским. Более глубоко к творчеству Шахматова подошел В. М. Истрин. В отличие от Грушевского, сразу же откликавшегося на выход каждой работы Шахматова, В. М. Истрин позволил себе дать им оценку лишь после смерти Шахматова. Ученик Н. С. Тихонравова, В. М. Истрин был историком литературы, тогда как А. А. Шахматов - лингвистом. Но оба они исходили, хотя и не в первом поколении, из одной школы,  будучи внуками Ф. И. Буслаева. Таким образом, В. М. Истрин был независимо от А. А. Шахматова связан со школой, основанной на использовании сравнительно-исторического метода, и поэтому не совсем верно утверждать, что В. М. Истрин стал применять его в своих исследованиях хронографов под влиянием трудов Шахматова. Н. С. Тихонравов был очень осторожен в отношении выводов и обобщений.  Несогласие В. М. Истрина с изменчивостью выводов А. А. Шахматова, по-видимому, шло именно  от  школы Н. С. Тихонравова. Переписка с Шахматовым, сохранившаяся в фонде последнего, показывает, что В. М. Истрин советовал А. А. Шахматову не публиковать своих выводов, если он не уверен в них и собирается их пересматривать. В. М. Истрин не принял главные выводы Шахматова о возникновении летописания. Кроме того, В. М. Истрин критиковал Шахматова за склонность к сложным построениям там, где вопрос, по его мнению, можно было разрешить более простым путем. Это относится к анализу А. А. Шахматовым разных временных слоев в Повести временных лет.

Существует традиция, идущая от Б. Д. Грекова, выделять две фигуры - В. М. Истрина и Н. К. Никольского - как главных критиков Шахматова. Ей следовали все  позднейшие исследователями (Я. С. Лурье, А. Л. Шапиро, А. Н. Насонов, В. И. Буганов и др.). Сохранившаяся в фонде Шахматова переписка с Никольским, которая велась на протяжении многих лет, говорит о близких отношениях и представляет интерес для реконструкции интеллектуальной среды, к которой они принадлежали, также как и переписка Н. К. Никольского с В. М. Истриным, сохранившаяся в фонде Истрина. Никольского как критика Шахматова нельзя ставить в один ряд с Истриным. Полемика последнего с Шахматовым носила характер спора о взаимном отношении конкретных летописных текстов и о методах их изучения. Никольский же, не критикуя Шахматова по сути, показал недостаточность выводов его работ, и выдвинул собственную гипотезу культурно-исторического плана.21

Часть 2 диссертации называется Наследие А. А. Шахматова в первой половине XX в.. В ней рассмотрены труды по летописанию историков и филологов, принадлежащих к различным исследовательским школам. За рамки середины века текст выходит лишь при обращении к творчеству Д. С. Лихачева, однако, и в этом разделе, основное внимание сосредоточено на ранних работах последнего. В части 2 диссертации сосредоточены главные сюжеты, касающиеся творчества ученых, забытых или мало упоминающихся в связи с исследованием летописания.

В главе 6 Сравнительный метод в использовании учеников А. А. Шахматова Ц историков проанализированы работы М. Д. Приселкова, В. А. Пархоменко и Е. Ю. Перфецкого, а также их переписка с Шахматовым. Молодой М. Д. Приселков пытался применить в историко-политическом исследовании тот же метод, который Шахматов применял к текстам летописей. Эта  реконструкция подверглась критике как со стороны Шахматова, так и современников-историков. Все критики отмечали, что Приселков выводил заключения из цепи нанизанных одно на другое предположений. Другой особенностью книги М. Д. Приселкова, по Шахматову, являлись содержащиеся в ней модернизация прошлого. Для сравнения творческих отношений А. А. Шахматова и М. Д. Приселкова 1910-х гг. использована полемика между М. Д. Приселковым и В. А. Пархоменко. Приселков обвинял Пархоменко в том, что тот не признал некоторых важнейших предположений Шахматова, и вместо этого давал собственные трактовки летописных текстов, тогда как  Приселков в этот момент целиком исходил из всех выводов Шахматова как полностью доказанных. В. А. Пархоменко, в свою очередь, подверг критике работы М. Д. Приселкова, считая, что тот в ряде случаев строил свои обобщения на неверно понятом выводе Шахматова. Многолетняя переписка А. А. Шахматова с В. А. Пархоменко касались критики трудов М. Д. Приселкова. В главе делается вывод, что В. А. Пархоменко можно причислить к лицам, близким к Шахматову, к его окружению и его ученикам. Однако, по мнению Шахматова, выделению исторических фактов должна предшествовать работа над литературным составом источников, а этой предварительной работы  Шахматов не увидел ни в работах М. Д. Приселкова, ни в работах В. А. Пархоменко.

Самостоятельное обращение М. Д. Приселкова к летописным текстам произошло после смерти Шахматова. Вероятно, это было связано с невозможностью продолжать историко-церковные исследования. М. Д. Приселков сразу обратился к летописанию XIV в. и к истории северо-западных сводов, лежащих в основе летописей XIV в., очевидно, полагая, что в истории киевского и новгородского летописания древнейшего периода Шахматовым сделано уже все, что можно. В главе проанализированы ранние статьи М. Д. Приселкова и История русского летописания, представляющая собой университетский курс лекций. В диссертации делается вывод, что Приселков внес принципиально другой по сравнению с шахматовским принцип разделения текста летописи на источники - политические суждения автора. Основные идеи Шахматова и его схема были сохранены. Анализ разбора М. Д. Приселковым южнорусского летописания  XII - XIII вв. выявляет тенденцию: при общем следовании схеме Шахматова более мелко дробить исследуемый летописный текст на источники, результате чего, у Приселкова появилось значительно больше гипотетических сводов-протографов, причем выявлялись они главным образом логическим путем, внутри одного текста.  В отличие от Шахматова, Приселков не пересматривал своих старых взглядов, а скорее дополнял в более поздних работах, развивал их.

Реконструкция М. Д. Приселковым Троицкой летописи стала итогом применения шахматовского метода к летописанию московского периода. По типу она ближе к шахматовскому изданию Повести временных лет, чем к реконструкциям древнейших летописных сводов и их источников в Разысканиях о древнейших русских летописных сводах Шахматова. У Приселкова, в результате изучения московского летописания, получилась картина длительного параллельного существования великокняжеского и митрополичьего летописания. Она оказала большое влияние на историографию, в том числе на А. Н. Насонова, как показано в главе 11. Собственный вклад Приселкова в исследование общерусских сводов заключался в том, что он отказался от некоторых, наиболее уязвимых звеньев шахматовской схемы, но, с другой стороны прибавил к ней некоторые гипотетические своды, которые отсутствовали у Шахматова, то есть, сделал ее еще более сложной. В итоге, схема Шахматова оказалась с одной стороны укрепленной, с другой - приобрела новые уязвимые звенья.

К ученикам и последователям А. А. Шахматова следует отнести Е. Ю. Перфецкого. Его наиболее известная работа вышла в свет в 1922 г.,22 Причину долгого неупоминания работ Е. Ю. Перфецкого в советское время можно видеть в его эмигрантской биографии. Сохранились письма Е. Ю. Перфецкого Шахматову, которые показывают научную близость между ними. С опорой на материалы Архива Университета Коменского в Братиславе и архива Философского факультете этого университета в главе изложены ранее неизвестные обстоятельства творческой биографии Е. Ю. Перфецкого. Главной темой книги Е. Ю. Перфецкого являлось летописание после Повести временных лет. Но если М.Д.Приселков в работах 1920-х гг. сосредоточил внимание на владимирских и общерусских сводах, то Е. Ю. Перфецкий взял более широкую тему, исследовав новгородское летописание. Основная идея, на которой базируются все разыскания Е. Ю. Перфецкого,  -  возникновение в XII в. двух крупных летописных ветвей: южной и северной. Эта идея шла от А.А.Шахматова. Вслед за А. А. Шахматовым Е. Ю. Перфецкий выделил отдельную группу текстов, восходящих к древнейшему общерусскому своду - Владимирскому Полихрону и, поэтому, соединяющих в себе южный и северный материал. Он называл эту группу текстов группой Полихрона, но историю ее видел иначе, чем Шахматов. Впоследствии. Е. Ю. Перфецкий исследовал текст хроники Яна Длугоша и определил ее место в иерархии русских средневековых текстов.23 Принципы шахматовской школы проявились и в  его работах о древненемецких, древнечешских и древнепольских хрониках, появившихся в конце 1920-х - начале 1930-х гг.

Таким образом, от А. А. Шахматова шли различные линии в исследовании летописей, воплощенные разными его учениками,  нет оснований полагать, что М.Д.Приселков в данном случае явился более последовательным сторонником шахматовского метода, чем Е. Ю. Перфецкий. Картина истории владимирского летописания получилась у М. Д. Приселкова в некоторых сюжетах очень похожей на ту, которую нарисовал до него Е. Ю. Перфецкий. Хотя Е. Ю. Перфецкий предложил целостный взгляд на летописание XII - XIV вв., включая новгородскую, южную и северо-восточную традиции, увязывая между собой почти все существующие тексты, большинство исследователей схему Е. Ю. Перфецкого не восприняло. Тем не менее, являя собой развитие шахматовской традиции, Е. Ю. Перфецкий, как представляется, может считаться оригинально мыслящим и сильным текстологом.

В главе 7 Филологи школы В. Н. Перетца изучено отношение к творчеству Шахматова А. И. Соболевского (ученика  Н. С. Тихонравова,  Ф. И. Буслаева и Ф. Ф. Фортунатова) и творческие отношения между Соболевским и его ближайшим учеником В. Н. Перетцем. Школа В. Н. Перетца в исследовании древнерусской письменности явилась одним из наиболее заметных явлений первой половины XX в. В. Н. Перетц состоял в многолетней переписке как с А. И. Соболевским, так и с А. А. Шахматовым, сохранившейся в фонде Соболевского и фонде Шахматова. Особое значение для историографии летописания имело творчество двух учеников В. Н. Перетца - С. А. Бугославского и И. П. Еремина. Оба они строили свои исследования в полемике с Шахматовым, и пришли к иным выводам по истории летописания в оценках природы летописания. И. П. Еремин критиковал Приселкова (и в определенной степени Шахматова) за то, что у того летописец выступает как политик, а летопись рассматривалась как политическое произведение, моральные же моменты и психологические особенности древнерусского писателя и читателя не учитывались. С точки зрения И. П. Еремина, текст древнейшей летописи един, а непонятные и темные его места -  не знак вставок, а следствие особой философии истории, присущей летописцу. По Еремину, в летописи отражалось допрагматическое историческое мышление, и многие ее особенности объясняются характером мировоззрения ее составителей и переписчиков, а не на путях текстологического анализа.

В главе содержится анализ работ С. А. Бугославского по систематизации списков Повести временных лет и текстам Борисоглебского цикла, изданных Ю. А. Артамоновым,24  рассмотрена критика в адрес Бугославского со стороны Д. С. Лихачева, а также переписка Бугославского с Шахматовым. С. А. Бугославский в своих классификациях использовал только дошедшие до нас тексты и стремился, по возможности, вывести их друг из друга, тогда как для А. А. Шахматова реальные тексты являлись лишь верхушками кроны, венчавшей сложный генеалогический ствол, уже не сохранившийся. По мнению Бугославского, мы вправе выделить и анализировать Повесть временных лет из состава различных сводов, не касаясь истории этих летописных сводов в целом. Классификация Бугославского - это классификация текстов Повести временных лет, а не списков, эти тексты содержащих. Большую по сравнению с А. А. Шахматовым роль отводил С. А. Бугославский анализу общих ошибок в тексте списков, в соответствии с теорией К. Лахмана, хотя на нее и не ссылался. Он строил свою схемы на анализе не индивидуальных, а общих чтений. С. А. Бугославский был уверен, что у каждой родственной группы списков можно  восстановить архетип, затем, сопоставляя эти восстановленные архетипы, выйти к реконструкции первоначального текста. Недостатком метода А.А.Шахматова, по его мнению, являлся, прежде всего, отход от традиционной процедуры анализа древних текстов, который привел к произвольности выводов и модернизации. В итоге, С. А. Бугославский не признал заключений Шахматова о существовании документально не засвидетельствованных сводов. А. А. Шахматов и С. А. Бугославский воплотили два различных подхода к исследованию древних текстов: подход аналитически-содержательный (А. А. Шахматов) и формально-текстологический (С. А. Бугославский). Первый базировался на фундаменте школы сравнительного языкознания, второй - на фундаменте классической европейской текстологии своего времени. Этот последний подход, плодотворно реализованный в начале XX в. в трудах самого В. Н. Перетца и его учеников, продолжал и позднее применяться в работах по текстологии древнерусской литературы, однако, уже не на материале летописей.

Глава 8 Филологи других школ. Отличие филологического и исторического взглядов на летопись посвящена рассмотрению творчества В. Л. Комаровича и Д. С. Лихачева. В работах учителя В. Л. Комаровича А. К. Бороздина не видно близости шахматовской школе.25 Но  в части лекций, посвященной фольклору, А. К. Бороздин прививал ученикам идеи, в целом близкие тихонравовской школе. Очевидно, В. Л. Комарович самостоятельно познакомился и с работами А. А. Шахматова,  и с ним самим. О последнем свидетельствует его сохранившееся письмо Шахматову 1919 г. С 1930-х гг. древнерусская литературы стала главным предметом изысканий В. Л. Комаровича. Ему  было поручено писать разделы о летописании (совместно с В. П. Адриановой-Перетц) в первых двух томах Истории русской литературы.26 Одновременно он  писал монографию по истории летописания, оставшуюся незаконченной и хранящуюся в Отделе рукописей Пушкинского Дома. В этой работе некоторые звенья схемы Шахматова подвергнуты пересмотру. Особенностью Комаровича как ученого было соединение интереса к летописям и к фольклорным и историко-культурным сюжетам, а также мысль о том, что в поздних летописях можно найти известия значительно большей древности, чем в некоторых из старших сводов. Это привело его к необходимости ретроспективного анализа поздних летописных сводов XVI. И это же обстоятельство объясняет его особое пристрастие к Никоновской летописи, которая стоит часто в центре его построений. Корни подобного подхода кроются, возможно, в занятиях В. Л. Комаровича фольклорными сюжетами, при исследовании которых такой ретроспективный анализ иногда очень поздних сочинений широко применялся, как, например, книге В. Л. Комаровича о Китежской легенде.27 Кроме неизданной монографии, в архиве Пушкинского дома хранятся заметки В.Л.Комаровича, озаглавленные в описи как Заметки его относительно источников Никоновской летописи. Введение в научный оборот этих источников позволяет выделять научное творчество В. Л. Комаровича как самостоятельное ответвление шахматовской школы.

Под влиянием трудов Шахматова  находился и учитель Д. С. Лихачева Д. И. Абрамович. Об этом свидетельствуют его работы, а также письма Д. И. Абрамовича А. А. Шахматову, которые сохранились в фонде последнего. Но Д. И. Абрамович ставил Шахматова в определенный ряд исследователей, исходивших из представления о летописи как своде. Во многих аспектах Абрамович был согласен с Шахматовым, но  мыслил не как реконструктор, и его больше интересовали сами реально сохранившиеся рукописи, чем гипотетические своды, лежащие в их основе. Д. И. Абрамовичу, как и почти всем ученым современникам Шахматова, была свойственна осторожность в выводах и неприятие гипотез. Расхождения Д. И. Абрамовича и ученых школы А. И. Соболевского, хоть и носящие частный характер, повлияли на творческие отношения между их учениками.

Д. С. Лихачев близко общался в предвоенные годы  с В. Л. Комаровичем, - человеком, уже построившим свое исследование на основе схемы А.А.Шахматова, хотя и несколько изменившим ее. Анализ неопубликованных кандидатской и докторской диссертаций Д. С. Лихачева показывает, что Д. С. Лихачев  развивал некоторые идеи В. Л. Комаровича об областных сводах. Отзыв А. Н. Насонова о кандидатской диссертации Лихачева показывает расхождение между их подходами к летописанию. В докторской диссертации Д. С. Лихачев дал оценки концепции А. А. Шахматова, отмечая, что  результатом ее явилась модернизация психологии деятелей древней Руси. Продолжая развивать идею связи письменного и устного текста в летописи, уже высказанную в кандидатской диссертации, Д. С. Лихачев обнаружил в составе Повести временных лет два основных слоя: с одной стороны, церковные сказания о первых русских христианах, а, с другой, - устные народные предания о первых русских князьях-язычниках. Как и Шахматов, он выделял эти  слои на основании противоречия одних летописных сообщений другим. Но, как и у Д. И. Абрамовича, построения Лихачева не требовали преобразования текста летописи, и он прямо извлекал свои лустные летописи из текста Повести временных лет. Так из старого, еще Шлёцеровского предположения о большой роли устных источников для Нестора, развитого несколькими поколениями исследователей вплоть до Шахматова, Лихачев, опираясь на опыт В. Л. Комаровича, создал стройную и логически связную концепцию. Если в начальных работах он широко использовал критерий политической заинтересованности летописца, то впоследствии, во многом отошел от этого. Это связано с развитием концепции об особом складе мысли древнерусского человека, о невозможности судить его с точки зрения современного человека. При таком взгляде, было уже невозможно последовательно использовать критерий политической ангажированности летописца, как это делали историки вслед за А. Е. Пресняковым, М. Д. Приселковым и Л. В. Черепниным. Возможно, именно поэтому, Д. С. Лихачев не продолжил заниматься текстологией летописания и так и не издал текста своих диссертаций. Мысль о нетождественности средневекового образа мысли современному, и о невозможности, поэтому,  оценивать строение текста с точки зрения здравого смысла, вызывала активное неприятие у  других текстологов  шахматовского направления, таких как Я. С. Лурье, верно оценивший несовместимость данного направления с шахматовским логически-смысловым и сравнительным анализом.

В главе 9 Группа (лбригада) по изданию русских летописей 1936 г. Ее судьба. Изучение летописания в ЛОИИ 1930-х гг. исследуется попытка создать новую серию издания летописей, которая должна была сменить ПСРЛ. В 1930-х гг. в Ленинграде и Москве сложился круг историков, которые стали заниматься летописями, используя сравнительный метод, хотя и не будучи прямыми учениками А. А. Шахматова: М. Д. Приселков и его ученики (А. Н. Насонов, К. Н. Сербина, В. Л. Гейерманс), ученики А. Е. Преснякова (Н. Ф. Лавров), ученики Б. Д. Грекова (И. М. Троцкий), а также В. П. Любимов. Большая их часть была объединена участием в двух больших проектах - в бригаде по изданию летописей, существовавшей под руководством Н. Ф. Лаврова на протяжении 1936 г., и  потом распущенной, и в издании Русской Правды, первый том которой вышел в свет перед войной.

В фонде М. Д. Приселкова, сохранились протоколы заседаний группы (лбригады) по изданию летописей в Ленинградском отделении Института истории СССР АН СССР (ЛОИИ). Из них явствует, что М. Д. Приселков и Н. Ф. Лавров были инициаторами продвижения этого проекта. Новая серия изданий летописей должна была стать высоконаучным изданием, вобравшим все знания о публикуемом тексте, но при обсуждении конкретных вопросов возникали острые дискуссии. Неожиданный скорый конец группы дают возможность проследить материалы, хранящиеся в фонде Института истории. Проект ленинградских коллег был подвергнут критике в Москве, в частности, со стороны А. И. Яковлева. С другой стороны, А. Н. Насонов, судя по сохранившимся письмам М. Д. Приселкову, подверг план доброжелательной критике. Она касалась нескольких вопросов, по которым, как видно, мнения расходились даже между членами самой бригады. Из писем Насонова видно, что у него была собственная концепция классификации и издания летописей (подробнее в гл. 11). Как раз в это время несколько ленинградских сотрудников были арестованы по обвинению в троцкизме, в связи с этим в Ленинград была прислана специальная комиссия для проверки работы ЛОИИ. В главе делается предположение, что это также повлияло на  роспуск группы и крах всего плана переиздания ПСРЛ. После роспуска группы по изданию летописей двое его бывших членов, Н. Ф. Лавров и Г. Л. Гейерманс, были включены в другую группу - по изданию Русской Правды, возглавляемую Б. Д. Грековым. Работа с текстом Русской Правды также предполагала исследование летописания, так как древнейшие списки ее сохранились в составе новгородских летописей. Важнейшим был вопрос о классификации списков, и он был связан, в том числе, и с вопросом о классификации летописных текстов. В основу издания была положена классификация В. П. Любимова, но она подверглась критике при обсуждении работы. В июне 1937 г. в ЛОИИ состоялось совещание, главным вопросом которого был вопрос о классификации списков Русской Правды, связанный с общими проблемами текстологии древнерусских памятников письменности. О взглядах  на летописание В. П. Любимова говорят его тезисы доклада 1948 г. Правда Русская и Киевская летопись, сохранившиеся в фонде А. Н. Насонова.

Новгородское летописание оказалось в центре интересов сразу многих историков, связанных как с идеей нового плана ПСРЛ, так и с изданием Правды Русской. Одним из них был И. М. Троцкий. Статьи И. М. Троцкого о новгородских летописях дают представление о школе историков, отличной от школы А. Е. Преснякова. Но это направление не было развито, так как И. М. Троцкий был репрессирован.

В главе 10 Н. Ф. Лавров как представитель школы А. Е. Преснякова в работе над летописями показана трагическая судьба ученого, погибшего в блокаду Ленинграда, не успев опубликовать своего главного труда (и труд этот также погиб). В главе исследуется единственная опубликованная статья  Н. Ф. Лаврова по летописанию, посвященная Никоновской летописи,28 рассмотрено положение Н. Ф. Лаврова в научных кругах конца 1930-х гг. и планы его научных работ. В отношении Шахматова  и его метода Лавров стоял на тех же позициях, что и другие ученики С. Ф. Платонова и А. Е. Преснякова. Он считал возможным указывать на малоубедительность некоторых шахматовских выводов и методов, которые к ним вели. Лавров проводил сплошной сопоставительный анализ известий по большому количеству летописных вариантов и обращал особое внимание на редакции отдельных летописных чтений, из которых выделял  старшие или младшие, и это было одним из важнейших приемов его работы. У  Шахматова имеются элементы такого подхода, и они всякий раз отмечались Лавровым. Некоторые работы Н. Ф. Лаврова, связанные с летописями, увидели свет лишь после его смерти. Речь идет о подготовленных им к печати двух неоконченных трудов А. А. Шахматова.29 В фонде Н. Ф. Лаврова сохранился текст, в котором рассматриваются принципы работы над летописями М. Д. Приселкова, что было связано со смертью последнего.

Судя по материалам  фонда Лаврова, работа его над книгой о московском летописании в 1941 г. должна была быть закончена, что подтверждает  свидетельство К. Н. Сербиной о гибели уже законченной монографии Лаврова. Вероятно к 1936 - 1937 гг. относятся выписки Лаврова из шахматовских Разысканий о древнейших русских летописных сводах, содержащие немало практических поправок по разным частным моментам. Сличая  заметки  Н. Ф.  Лаврова  с самим текстом книги А. А. Шахматова, мы можем получить некоторое представление  о  взглядах  Лаврова на историю летописания.  Замечания Н. Ф. Лаврова  помогают  понять при почти полном отсутствии других возможностей хотя бы некоторые из его собственных взглядов. Отношение к догадкам и реконструкциям на их основе несохранившихся текстов у Лаврова иное, чем у Шахматова. Исторические картины, рисованные Шахматовым в подтверждение гипотез о происхождении текстов, не внушали ему полного доверия. В частности, Лавров сомневался в существовании Древнейшего Новгородского свода и оказывается первым, кто поставил его под сомнение среди последователей Шахматова. Только позднее, уже после гибели Лаврова, исследователи один за другим стали подвергать сомнению это звено шахматовской схемы. 

Часть материалов фонда Лаврова атрибутирована в диссертации как подготовительные материалы к его погибшей монографии. Они охватывают русское летописание в целом. Материалы сохранились в виде тетрадей с материалами сличения летописей и комментариями к ним, сделанными рукой Н. Ф. Лаврова. Взятые вместе, они являют постатейную роспись новгородских, южнорусских и общерусских летописных известий XI - XVI  вв. Лавров разбивал текст летописи на известия и анализировал каждое, отмечая места, где расходились чтения разных летописей.  В некоторых случаях наблюдения и выводы, сделанные Лавровым в 1930-х гг., были позднее заявлены другими исследователями, не знавшими  об этой работе Лаврова, и сейчас прочно вошли в историографию.  Если бы книга Лаврова увидела свет, то она стала бы событием в изучении летописания, вызвала бы, вероятно, дискуссии, и могла бы  повлиять на ход научных исследований в этой области, проводимых во второй половине XX века. Многие моменты истории летописания были позднее изучены отдельно, и ученые пришли к иным выводам, чем Н. Ф. Лавров. Во многих случаях он предвосхитил поздние дискуссии. Это касается, например, сомнений Лаврова в существовании ряда общерусских сводов первой половины XV в. Н. Ф. Лавров критиковал выводы Шахматова полученные путем внутренней критики текста. Но многочисленные схемы, помещенные в его тетрадях, показывают, что он собирался строить собственную схему летописания, в которой много места занимали гипотетические протографы сохранившихся летописных текстов. Н. Ф. Лавров был творчески близок к работам своих коллег - учеников А. Е. Преснякова. Но полностью мы их сравнивать не можем, так как ни один из них, кроме Н. Ф. Лаврова, не занимался летописями более раннего, чем XVI в., периода. К каким бы выводам мы теперь не пришли относительно конкретных наблюдений Н. Ф. Лаврова, масштаб его научного творчества придется оценить по-новому. Он был одной из значительных фигур науки 1930-х гг., активным участником научных дискуссий, одним из главных участников крупного проекта нового издания летописей, автором первого после А. А. Шахматова монографического исследования русского летописания (поскольку книга М. Д. Приселкова была курсом лекций).

Часть 3 озаглавлена Школы историков середины XX в.. После того, как Д. С. Лихачев отошел от текстологии летописания и обратился к проблемами древнерусской литературы и культуры, в середине прошлого столетия исследованием истории летописания занялись историки. Им и посвящена данная часть диссертации (исключение составляет глава, посвященная Н. Е. Андрееву, филологу, но вовлеченному в споры по истории летописания, в основном, с историками).

В главах 11 и 12  рассмотрена школа М. Д. Приселкова - творчество его ближайших учеников. Глава 11 А. Н. Насонов как ученик М. Д. Приселкова и  последователь А. А. Шахматова посвящена исследованию трудов по летописанию А. Н. Насонова и определению его позиции внутри шахматовского направления. Исследование опирается на творческую биографию А. Н. Насонова, написанную В. А. Кучкиным на основе автобиографии, хранящейся в фонде ученого в архиве РАН,30 а также на неопубликованные письма ученого. В главе проанализированы ранние работы Насонова по политической истории Руси,31 и специальные работы по летописанию.32 В ранней работе о тверских летописях А. Н. Насонов уже использовал тот метод, который стал позднее его излюбленным орудием при работе с летописанием. Историю тверского летописания можно воссоздавать, только препарируя материал, дошедший в составе  московских сводов.  Уже тогда А. Н. Насонов  пришел к выводу, который он затем развивал на материале других летописей до конца жизни: о митрополичьем летописании второй половины  XV - начала XVI вв.  Осуществленное им издание псковских летописей было задумано как часть работы группы Лаврова,33 на что указывает, в частности, отзыв М. Д. Приселкова об этой работе. Издание псковских летописей повлекло за собой дальнейшее исследование темы.34 Позднее А. Н. Насонов развил идеи, к которым пришел гораздо раньше, защитив в качестве кандидатской диссертации книгу Монголы  и Русь. Стенограмма заседания ученого совета сохранилась в фонде Института истории. В 1944 г. состоялось обсуждение и защита докторской диссертации А. Н. Насонова. Изучение материалов обсуждения работы в Институте истории, хранящихся в фонде Насонова, позволяет увидеть реакцию на нее коллег ученого, в частности, С. В. Бахрушина и М. Н. Тихомирова, выразивших свое отношение не только к диссертанту, но и ко всему шахматовскому направлению.

Этапной для А. Н. Насонова стала подготовка им издания новгородских летописей. В фонде А. Н. Насонова сохранился отзыв об этой работе, написанный В. П. Любимовым. Сохранился также набросок текста Насонова о Шахматове. Он касается вопроса о переменчивости шахматовских выводов, который вызвал наибольшие споры среди его последователей. Большая работа А. Н. Насонова о летописях так и не была издана при его жизни, и опубликована посмертно.35 В ней ясно выступают все особенности творческой личности А. Н. Насонова. Прежде всего, это развитие идей Шахматова, но А. Н. Насонов внимательно относился к трудам и других своих предшественников. Взгляд Насонова на летописи - это взгляд не только текстолога, но и историка, для которого были важны исторические аргументы, тогда как для А. А. Шахматова большую ценность представляли особенности текста, противоречии в нем, особенности языка.  Но исторические аргументы А. Н. Насонова - другого рода, чем исторические аргументы его учителя М. Д. Приселкова. А. Н. Насонов никогда не видел в летописях так прямо, как это делал Д. М. Приселков, заказного, политически ангажированного текста. И этапы в летописном деле он прямо не связывал с политикой. Осторожность в выводах - важная черта А. Н. Насонова. В разных частях книги А. Н. Насонов неоднократно указывал на соблазнительные пути, которые он отвергал, так как лизбрав такой путь, легко допустить произвольные, субъективные решения. А. А. Шахматов использовал не только сравнительный метод, но и внутреннюю критику текста, его смысловую интерпретацию. А. Н. Насонов этого не предпринимал почти никогда. Все выводы делались им исключительно на сравнительном материале. Причем, самые важные выводы делались на основе особым образом препарированных летописных текстов, в которых снимался один из слоев, отделялся от другого слоя, и в результате обнаруживались гипотетические протографы, почти всецело читающиеся в сплетенном виде в дошедших до нас текстах. В отличие от Шахматова, Насонов почти не выходил за рамки реально существующих списков, не переставлял их части местами, не воссоздавал иной первоначальный смысл и иной первоначальный текст. А. Н. Насонов иначе, чем А. А. Шахматов, относился к противоречиям в тексте. Поэтому и к шахматовским вставкам относился с осторожностью. С этим связано и отношение А. Н. Насонова к догадкам в исследовании. По мнению Насонова,  обойтись без догадок и предположений нельзя, но всякое исследование будет тем совершеннее, чем меньше в нем догадок, которые он противопоставлял твердо обоснованным выводам.

Материалы фонда Насонова позволяют посмотреть на черновой этап его работы, поскольку сохранились тома ПСРЛ,  содержащие пометы А.Н.Насонова, а также черновые материалы к его последней книге. Они не попали в его изданные работы. Возможно, он планировал как-то использовать их в дальнейшем. Все они представляют опыт внутреннего анализа одного текста, тогда как в своих законченных работах Насонов в основном использовал сравнительный материал нескольких текстов.

В главе 12 Младшие ученики М. Д. Приселкова: отсутствие единства рассматривается творчество К. Н. Сербиной и Я. С. Лурье. Творчество Я.С.Лурье представляет наиболее особое, рационалистическое ответвление приселковской школы и шахматовского направление вообще. При анализе его творчества использованы опубликованные труды, а также неопубликованная  многолетняя переписка  с А. А. Зиминым.  В 1960-е гг. и особенно, начиная с 1970-х гг. вышла в свет серия статей Я. С. Лурье по летописанию XIV - XV вв., получивших широкое признание и в значительной мере объединенных впоследствии в книге Общерусские летописи XIV - XV вв..36 По мнению Я. С. Лурье,  А. А. Шахматов создал схему истории русского летописания, которая затем была приведена в систему М. Д. Приселковым и дополнена А. Н. Насоновым. Примерно с 1960-х гг.  наступил новый этап в развитии этой школы. От создания и уточнения общей схемы истории летописания  нужно было перейти к более тщательному изучению отдельных ветвей летописного древа с учетом новых обнаруженных к тому времени памятников, раскрыть большие скобки, по определению М. Д. Приселкова, заложенные А. А. Шахматовым в его схеме. А. Н. Насонов сделал это по отношению к тверскому и псковскому летописанию. Я. С. Лурье занялся общерусскими летописями. Над общей картиной летописания XIV-XV вв. он  продолжал  работать постоянно и после  написания монографии об общерусских летописях XIV- XV вв., детализируя,  внося изменения, если того требовали новые данные и новые появившиеся работы других исследователей.

Другой аспект его работы по летописному источниковедению можно назвать теоретическим. Сначала была написана статья, посвященная его учителю М. Д. Приселкову.37 Затем появилась серия статей об А. А. Шахматове и М. Д. Приселкове, о сущности шахматовского метода, задачах, стоящих перед исследователями летописания Я. С. Лурье считал, что шахматовский метод совершил переворот в отечественном источниковедении в начале XX в., и является единственно научным подходом к изучению летописания, дающим к тому же и наиболее плодотворные результаты, и считал, что всякий отход от шахматовского метода воскрешает устаревший метод расшивки летописных текстов. Своеобразие шахматовского метода, по мнению Я. С. Лурье, состояло в соотношении между доказанными и предположительными элементами построений.  По мнению Я. С. Лурье,  особенно важно различать  и в каждом конкретном случае учитывать, о чем идет речь -  о научно аргументированной гипотезе, опирающейся на сходство  реальных текстов летописей, об атрибуции выделенных путем такого сличения текстов гипотетических сводов-протографов, об источниках этих сводов или же об определении целых групп сводов. Я. С. Лурье  дал описание конкретных стадий работы ученого над летописными текстами. В этой серии работ большое внимание уделялось гипотезам и догадкам в исследовании. У Шахматова, по мнению Лурье, догадки появлялись лишь тогда, когда не было текстов для сравнения. Тем не менее, представляется, что у самого Шахматова не существовало такого четкого, как у Я. С. Лурье, разделения  на догадки и гипотезы, и стадии творчества возможно и не были так четко разделяемы, а приселковские большие скобки  в самих текстах Шахматова не всегда ясно выступают.

Я. С. Лурье наметил задачу провести на основе пересмотренной и дополненной схемы Шахматова сопоставление летописей, созданных в рамках великокняжеской и царской официальных традиций, с  другими - более ранними, а также неофициальными. Я. С. Лурье считал необходимым, опираясь на результаты такого рода изысканий, заново исследовать средневековую историю России. Сам он реализовал этот замысел на материале истории  XV в.38 На той же методической основе была написана последняя работа Я. С. Лурье, в которой исследуется восприятие новым временем истории Древней Руси. Таким образом, те основные задачи, которые ставил перед собой Я. С. Лурье, начиная заниматься летописным источниковедением, были им решены.

К. Н. Сербина в студенческие годы, кроме занятий с М. Д. Приселковым, слушала лекции С. Н. Валка по источниковедению, и была близка к А. И. Андрееву. В фонде Археографической комиссии хранится большой отзыв М. Д. Приселкова на подготовленную К. Н. Сербиной, в рамках бригады Н. Ф. Лаврова публикацию Устюжского летописца. Анализ ранних статей Сербиной по устюжскому летописанию приводит к  выводу, что в них виден интерес к языку летописи, ее стилю, который проявился и в последующих работах. К. Н. Сербина проявила себя, скорее, не проблемщиком, не автором, решающим общие вопросы истории летописания (как Шахматов, Насонов, Приселков, Лурье), но как исследователь особого, редкого типа: она вглядывалась в слово, в детали текста,  видела за ними жизнь. Здесь она была сильнее, чем в оценках социально-политического лица летописца, которые делались ею вслед за Приселковым, и текстологических построения, в которых она шла вслед за Насоновым. А. Н. Насонов оценивал ее вклад высоко, полагая, что К. Н. Сербина подтвердила итоги его наблюдений. Она была более ученым, развивающим уже существующие направления, чем новатором, предлагающим собственные. Ей была интереснее сама история, жизнь города, чем большая текстология. С этим, в значительной степени, было связано критическое отношение к работам К. Н. Себиной со стороны Я. С. Лурье, ясно видимое в его письмах А. А. Зимину. Лурье неоднократно отмечал, что К. Н. Сербина не приемлет шахматовский метод, ей чужды шахматовские построения. Представляется, что это не вполне верно. Просто она была более  историк, чем текстолог, и скорее тяготела к наблюдению над частностями списков, чем к построению общих схем, тогда как для Лурье именно последнее было главной задачей историка летописания. Все это проявилось в поздних трудах К. Н. Сербиной, особенно в книге Устюжское летописание XVI - XVIII вв., вышедшей в свет в 1985 г., и в подготовленных ею публикациях летописей,

Глава 13 Н. Е. Андреев посвящена русскому ученому, стоявшему как эмигранту несколько особняком среди современников в России. Начало его творчества проходило среди членов пражского Семинария Н. П. Кондакова. Н. П. Кондаков, ученик  Ф. И. Буслаева, воплотил в своем творчестве многие особенности его школы, сближавшие его также и со школой Н. С. Тихонравова. Их восприняли от него участники Seminarium Kondakovianum. В рамках семинария Андреев начал заниматься временем Ивана Грозного. Этой теме была посвящена большая статья, сделавшая его имя известным среди европейских русистов,39 а также почти все последующие крупные работы, касающиеся псковского летописания и культуры Псково-Печерского монастыря. Его взгляд отличался от принятого тогда в советской историографии мнения о Псково-Печерском монастыре, и особенно о его игумене Корнилии как об оплоте антимосковских, сепаратистских тенденций. Н. Е. Андреев настаивал на том, что источники ничего не сообщают нам о нестяжательской позиции Корнилия и конфликте с московскими властями. Н. Е. Андреев провел ту же работу по сличению текстов псковских летописей, что и А. Н. Насонов, однако, пришел к другим выводам. Н. Е. Андреев полагал, что А. Н. Насонов находился под воздействием схемы, согласно которой всегда следовало искать если не классовую, то политическую борьбу. Сам Андреев делал акцент не на противостоянии, а, наоборот, подчеркивал преемственность русской культуры, как в целом, так и в отдельных ее проявлениях. Выводы Н. Е. Андреева об истории псковского летописания, как и вся система его аргументации не были затем ни внимательно рассмотрены, ни опровергнуты. В работе использованы письма Н. Е. Андреева Г. В. Вернадскому, хранящиеся в Бахметьевском архиве.

В главе 14 Историки школы С. В. Бахрушина. Особенность восприятия ими летописей и метода их исследования проанализированы труды по летописанию Л. В. Черепнина и М. Н. Тихомирова. Л. В.Черепнин может считаться также и учеником А. И. Яковлева. С. В. Бахрушин и А. И. Яковлев были учениками В. О. Ключевского. О позиции А. И. Яковлева свидетельствует его выступление по вопросу об издании летописей и Русской Правды (гл. 9), мнение С. В. Бахрушина о А. А. Шахматове и его методе, проявилось в выступлении на защите А. Н. Насонова. Метод исследования С. В. Бахрушина виден из его работ о сибирском летописании. В фонде Бахрушина сохранилась также его неопубликованная статья о Начальном своде.40

. В. Черепнин воплотил характерные особенности отношения к средневековым текстам советских историков. В главе проанализированы статьи Л. В. Черепнина,41 труды по историографии и рукописный текст его лекций по русскому летописанию. Определенные черты позволяют говорить о влиянии на Черепнина трудов Шахматова: внутренний логический анализ одного текста, реконструкция внутри него более ранних текстов, сравнение этих выделенных новых текстов с остальными частями летописи, восстановление широкого политического и культурного слоя, за ним стоящего, показ его как часть некогда существовавшего, но утраченного целого. Таким образом, Черепнин использовал как раз ту сторону шахматовского метода, которая с осторожностью принималась даже некоторыми его ближайшими последователями, полагавшими, что только на пути сравнительного исследования, а никак не внутреннего анализа, могут быть получены весомые результаты. Другая точка соприкосновения Черепнина с Шахматовым, и, в особенности, с Приселковым, - это его размышления над социально-политической природой текстов летописей. В этой же плоскости лежит полемика Л. В. Черепнина с филологами школы В. Н. Перетца (С. А. Бугославским и  И. П. Ереминым). Это была разница между школами в понимании не только летописания, но и средневековья в целом.

Отличие работ Л. В. Черепнина заключается в том, что: Л. В.Черепнин не делал настоящих реконструкций текстов, к чему всегда стремился А. А. Шахматов; А. А. Шахматов никогда так прямо, как это делал Черепнин, не подходил к тексту летописей с политическими оценками и, тем более, не использовал аргументы о соответствии или не соответствии того или иного летописного чтения исторической обстановке. Л. В. Черепнин позиционировал себя как продолжатель Шахматова, но с учетом новых достижений исторической науки. Однако, в действительности, он не занимался текстологией в духе Шахматова. Он развивал мысль о политическом значении летописи и летописания, и о летописце как политике, но, по-видимому, взял ее даже не непосредственно у Шахматова, а из работ М. Д. Приселкова и других историков. В неопубликованном курсе лекций по летописанию Л. В. Черепнина видно, что у Шахматова и других текстологов Черепниным были взяты, прежде всего, их конечные выводы о соотношении текстов. Всю сложность пути к установлению этих соотношений Черепнин не рассматривал.

В главе проанализированы опубликованные работы Тихомирова по историографии и источниковедению 1940 - 1960-х гг., неопубликованные варианты его последней книги о начале летописания, а также неопубликованные мемуары М. Н. Тихомирова, в которых он написал, в частности, о начале занятий историей летописания и о своих ученических отношениях с В. Н. Перетцем. В мемуарах описывается находка М. Н. Тихомировым списка Московского свода конца XV века. Сохранившийся крайне резкий отзыв М. Д. Приселкова о статье М. Н. Тихомирова, посвященной анализу этого свода. М. Д. Приселков не отметил в ней решительно ничего положительного. Позднее эту оценку повторил Я. С. Лурье. Причина заключалась в том, что Тихомиров не использовал некоторых работ Шахматова. Но М. Н. Тихомиров осуществил исследование самой рукописи и ее палеографических особенностей, что совершенно не был оценено его критиками, как значение, которое обнаружение данной рукописи имело для истории летописания.

В позднейших работах по историографии М. Н. Тихомиров стремился показать, что А. А. Шахматов применил к изучению летописи филологический метод исследования, но затем посмотрел на них как историк. К положительным чертам трудов Шахматова Тихомиров отнес четкость, отчетливость, определенность. Это отличалось от восприятия творчества Шахматова другими исследователями, которые, как показано в гл. 5, подчеркивали как раз неопределенность, переменчивость взглядов Шахматова, гипотетичность его построений. М. Н. Тихомиров претендовал на собственное видение А. А. Шахматова и на право преемственности ему, минуя М. Д. Приселкова. Мысль о том, что работы Шахматова можно подправить и приспособить, как и сам метод Шахматова, к нуждам исторической науки, долго не покидала Тихомирова и была высказана во многих его работах. В главе разобрано отношение М. Н. Тихомирова к работам А. Н. Насонова как самого яркого для его времени представителя шахматовского направления. И привлечением неопубликованного архивного материала рассмотрен спор М. Н. Тихомирова с А. Н. Насоновым по поводу оценок книги Н. Н. Ильина о летописной статьи о Борисе и Глебе,42 а также высказывание Тихомирова по поводу гипноза и давления, какой, по его мнению, на А. Н. Насонова оказывали работы Шахматова.

Эволюцию взглядов М. Н. Тихомирова на русские летописи дает анализ нескольких вариантов его неопубликованной последней книги Начало русской историографии. Основные идеи будущей книги были высказаны в отдельной статье.43 Наброски первой редакции книги и черновик второй датируются 1963 - 1964 гг., черновик третьей редакции - 1964 г., а третья редакция - 1965 г. (последним годом жизни М. Н. Тихомирова). Следуя в русле некоторых представлений о Начальном своде своего учителя С. В. Бахрушина, М. Н. Тихомиров обратил внимание не чрезвычайную гипотетичность предположений Шахматова и его последователей о начале русского летописания. С поисками иного, чем у Шахматова, начала летописания было связано и другое понимание Тихомировым летописного свода, которые по Тихомирову есть соединение многих источников в единое целое. Это представление о своде отличалось не только от представления А. А. Шахматова, но и от П. М Строева. Летописным сводам, по Тихомирову, предшествовали записи об исторических событиях и отдельные сказания которые лишь частично отразились в некоторых поздних памятниках. Позднее М. Н. Тихомиров предположил существование Сказания о русских князьях, написанного еще в конце X в. или (в третьей редакции книги) в начале XI в. Применительно к тому первоначальному тексту, который (под разными названиями) он помещал в начало всей истории летописания, М. Н. Тихомиров использовал понятие прагматической истории. Особенность этой прагматической истории, существовавшей до появления летописных сводов,  - то, что в ней повествование не было разделено на годы, а события излагались вне непосредственной связи друг с другом. Некоторые известия этого древнего сказания, по Тихомирову, не вошли в Повесть временных лет, но отразились в позднем летописании. Из этого делался вывод о существовании таких летописей, которые не были связаны с традицией, идущей из XII в. Таким образом, ставилось под сомнение наличие единого летописного древа, на существовании которого основан метод Шахматова.

В определенном смысле эти утверждения были итогом  научного творчества М. Н. Тихомирова в области летописания. Развивая критику своего учителя С. В. Бахрушина в адрес Шахматова, в начале своей научной деятельности, он был движим желанием лишь подправить шахматовскую схему и приспособить ее к нуждам историков. Правда, уже тогда он принимал Шахматова не во всей сложности его построений, и во многом - внешне. Но в конце жизни Тихомиров был движим идеей лосвобождения от Шахматова, хотя и продолжал оценивать его как гениального ученого. Только освободившись от влияния работ Шахматова, Тихомиров смог развивать новые, захватившие его идеи, которые касались древнейших пластов летописных текстов. Эти идеи не были поддержаны ни историками-учениками М. Д. Приселкова, ни филологами школы Д. С. Лихачева и И. П. Еремина (при всем различии их собственных подходов).

Проявлением противоречий между школами, показывающим все достижения и расхождения во взглядах, определившиеся к этому времени, можно считать последнюю попытку подготовить новую серию издания летописей. Главные участники предыдущего проекта - М.Д.Приселков и Н.Ф.Лавров - уже ушли из жизни, но их идеи продолжали обсуждаться оставшимися в живых: А. Н. Насоновым, К. Н. Сербиной  и  М. Н. Тихомировым. Новый этап дискуссии начался в 1948 г., когда М. Н. Тихомиров предложил на обсуждение Археографического совета Института истории АН СССР доклад Об издании русских летописей и проект инструкции или Правил издания летописей.44 В 1949 г. М. Н. Тихомиров издал в формате ПСРЛ том, в котором поместил текст Московского летописного свода. Затем была образована специальная групп в составе Сектора источниковедения Института истории СССР АН СССР, выделившаяся из него и ставшая самостоятельной. В таком виде возобновление ПСРЛ выглядело как естественное продолжение прежнего издания. Но на самом деле, этот путь не был единственно возможным. М. Н. Тихомиров, как когда-то и М. Д. Приселков, полагал устарелым старую серию. Но Тихомиров подверг план Приселкова жесткой критике. Хотя в 1936 г., судя по сохранившимся источникам,  он занимал более мягкую позицию. В одном вопросе мнения Тихомирова и Приселкова совпали: в том, что издание летописей, в первую очередь, преследует интересы историков, и в этом очевидна скрытая полемика с Шахматовым, который был сторонником филологического типа издания летописей. Взгляды Тихомирова отражены в Правилах издания летописей, в основу которых было положено два основных принципа: возможное приближение к подлиннику, и удобство чтения и единообразие в цитировании. Дальнейший ход обсуждения можно восстановить при помощи неопубликованного материала фонда А. Н. Насонова и фонда К. Н. Сербиной. Основные возражения Тихомирову были сделаны со стороны ленинградских специалистов, под которыми нужно понимать К. Н. Сербину. Позицию К. Н. Сербиной поддержал А. Н. Насонов. Таким образом, обозначилось противодействие плану М. Н. Тихомирова со стороны ученых школы Приселкова. В фонде Насонова сохранился текст его записки с разработкой собственного плана издания летописей. Сравнение показывает, что, во-первых, план Насонова гораздо более детален с точки зрения истории летописания, чем план Тихомирова. Но главное отличие заключается в том, что в основу плана Тихомирова положена периодизация истории России, как он ее понимал и как она в это время официально трактовалась. В основе же плана Насонов лежал географический принцип (которого придерживался ранее Приселков), хотя полностью он не выдерживается, и с самого начала сочетался с хронологическим принципом. Но это была хронология не истории России, а хронология истории летописания. Все сознавали, что необходимо возобновить издание летописей, но спор шел о том, по какому пути пойдет это издание. Можно было начать новую серию ПСРЛ. Можно было, как планировал М. Н. Тихомиров, продолжать это издание, начиная с 26-го тома, и, одновременно, переиздавать старые тома. Насонов же предложил план, не связанный с традицией старой серии, как это хотел сделать и Приселков: все тексты должны были издаваться заново, с учетом всего, сделанного в области истории летописания, и в сопровождении текстологического введения. Это был не просто спор о принципах издания летописей. Это был спор о том, что в летописи является наиболее важным, и насколько она представляет ценность сама по себе, как культурный феномен, вне зависимости от содержащейся в ней информации. Точка зрения М. Н. Тихомирова победила, и план А. Н. Насонова не был принят к осуществлению. Дальнейшее издание ПСРЛ пошло по пути, намеченному М. Н. Тихомировым, хотя его план не был выполнен полностью.

В Заключении подведены итоги работы.

В конце XVIII -  начале XIX в. к занятиям русскими летописями приступили ученые, связанные с ведущей в это время школой текстологии Гёттингенского университета (А. Л. Шлёцер, позднее Р. Ф. Тимковский и его ученики). Впервые методы критики текста, выработанные на материале текстов древности, были использованы для разбора текста средневекового. От Шлёцера пошло несколько направлений в исследованиях. Самой крупным ученым среди его преемников был Йозеф Добровский, но его метод на несколько десятилетий был оставлен, не найдя продолжения. Другим направлением в первой половине XIX в. стало изучение источников летописи, и тут главными фигурами оказались сначала М. П. Погодин, затем П. М. Строев и его последователи. Представление о летописи как своде отражало распространенную тогда в европейской текстологии  идею о том, что в древних текстах нужно, прежде всего, выделять первоначально независимые составляющие.

В середине и второй половине XIX в. начали складываться школы исследования русских древностей (сначала среди филологов), в основе которых лежало использование сравнительного метода. Главенствующее положение тут заняла школа Ф. И. Буслаева как последователя европейской школы мифологов. Ученики  Ф. И. Буслаева (Ф. Ф Фортунатов, Н. С. Тихонравов, Н. П. Кондаков, А. И. Соболевский) образовали школы, основанные на применении сравнительного метода к разным типам памятников. Их собственные ученики уже во многом по-разному смотрели на то, как исследовать, в частности, летописи (А. А. Шахматова, В. М. Истрин, ученики В. Н. Перетца).

Метод А. А. Шахматова родился из соединения разных течений, некоторые из которых опосредованно восходили к Шлёцеру, но представление об этой связи было тогда уже утрачено. Более очевидно было влияние на А. А. Шахматова лингвистической школы Ф. Ф. Фортунатова. А. А. Шахматов -  ученый, соединивший многие научные подходы, опыт которого не смог повторить ни один из его преемников. Однако эти преемники впоследствии стали развивать отдельные направления, намеченные А. А. Шахматовым, пересматривая  и дополняя многие его наблюдения, вступая в спор и, во многом, расходясь все далее.

В рамках филологической школы В. Н. Перетца его ученики С. А. Бугославский и И. П. Еремин предложили, каждый, свои методы исследования летописания, основанные на отказе от многих шахматовских положений. Д. С. Лихачев соединил в своих ранних работах как картину истории летописания по Шахматову, так и внимание к устному, фольклорному материалу в летописи, идущее от В. Л. Комаровича. В первой половине XX в. к текстологии летописания обратились также историки (А. Е. Пресняков, П. Г. Васенко, Н. Ф. Лавров, М. Д. Приселков). Ученые школы С. Ф. Платонова и А. Е. Преснякова, признавали высокие заслуги А. А. Шахматова, но не соглашались с ним по многим вопросам. В середине - второй половине XX в., самыми заметными направлениями стали, работы текстологов школы М. Д. Приселкова (А. Н. Насонова и, после его смерти, Я. С. Лурье), которые претендовали на преимущественную принадлежность к шахматовской линии, но на собственном понимании творчества Шахматова настаивали также историки школы С. В. Бахрушина (Л. В. Черепнин, М. Н. Тихомиров), желавшие, прежде всего, рассматривать летописи как исторические источники. Таким образом, изучение истории школ как истории методов дает возможность нового понимания смены историографических парадигм и оказывается плодотворным при восстановлении картины научного взаимодействия на протяжении длительного периода.

Основные положения работы отражены в следующих публикациях:

Монография:

1. Вовина-Лебедева В. Г. Школы исследования русских летописей: XIX - XX вв. СПб.: Дмитрий Буланин, 2011. 927 с. (58 п. л.)

Учебное пособие:

Вовина-Лебедева В. Г. Над страницами летописей. Над страницами летописей. Ученые Петербурга XIX - XX в. Учебное пособие и практикум для студентов. СПб.: Нестор-История, 2009. 148 с. (9, 25 п. л.)

Статьи в ведущих научных журналах, рекомендованных ВАК:

1. Вовина В. Г. Новый летописец и спорные вопросы изучение позднего русского летописания // Отечественная история. 1992. № 5. С. 117 - 130. (1 п. л.)

2. Вовина В. Г., Панеях В. М. Я.С.Лурье - источниковед // Вспомогательные исторические дисциплины. Т. 26. СПб.: Дмитрий Буланин, 1998. С. 354 - 364. 19/ 9,5 с. (1/0,5 п. л.) 

3. Вовина В. Г. К вопросу о методах исследования нарративных текстов // Отечественная история. 2002. № 4. 124 - 135 (1 п. л.)

4. Вовина - Лебедева В. Г. В. Л. Комарович - исследователь русских летописей // Труды Отдела древнерусской литературы. LVII. СПб.: Дмитрий Буланин,  2006. С. 359 - 367. 17 с. (1 п. л.)

5. Вовина-Лебедева В. Г. Николай Федорович Лавров - исследователь летописания и критик А.А.Шахматова // Древняя Русь. Вопросы медиевистики. 2008. № 3(33). С. 16 - 19. 3 с. (0,3 п. л.)

6. Вовина-Лебедева В. Г. Н. Ф. Лавров за чтением А. А. Шахматова // Российская история. 2009. № 4. (1.п. л.) 

7. Вовина-Лебедева В. Г. К истории больших школ: школа М. Д. Приселкова // Исторические записки. М., 2010. Т. 131 (13). С. 409 - 452. 47 с. (2 п. л.)

8. Вовина-Лебедева В. Г. Е. Ю. Перфецкий - исследователь летописания // ВИД. Т. XXXI. СПб.: Дмитрий Буланин, 2010. С. 436 - 455. 20 с. (1 п. л.)

9. Вовина-Лебедева В. Г. Издания и исследования русских летописей в первой половине XIX в. на фоне европейского опыта // Вестник СПбГУ. Серия 2. Вып. 4. 2011.аС. 3 - 12. (0, 5 п.л.)

Тексты докладов и тезисы международных научных конференций:

1. В. Г. Вовина. Особенности позднего русского летописания // Спорные вопросы отечественной истории XI - XVIII веков. Первые Зиминские чтения. Тезисы докладов и сообщений международной научной конференции. М., 1990. С. 35 - 38. (0,3 п. л.)

2. В. Г. Вовина-Лебедева. Переписка А. А. Зимина и Я. С. Лурье (1951 - 1963 гг.) // Историк во времени. Третьи Зиминские чтения. Доклады и сообщения международной научной конференции. М., 2000. С.114 - 120. (0,6 п. л.)

3. В. Г. Вовина-Лебедева. Йозеф Добровский - исследователь русского летописания // Европейское Просвещение и развитие цивилизации в России. Материалы международного научного коллоквиума. Саратов, 2002. С.25 - 27. (0,4 п. л.)

4. В. Г. Вовина-Лебедева. Лев Владимирович Черепнин - исследователь летописания // Общество, государство, верховная власть в России в Средние века и раннее Новое время в контексте истории Европы и Азии (X - XVIII столетия). Тезисы докладов и сообщений. Препринт. М., 2005 г. С. 14 - 15 (0,3 п. л.)

5. В. Г. Вовина-Лебедева. К истории изучения псковских летописей // Псков - Москва: 500 лет в едином государстве: Сборник трудов международной научной конференции 19 - 21 мая 2010 г. Псков: Псковская областная типография, 2011. С. 416 - 442. (1 п. л.)

6. Вовина-Лебедева В. Г. К истории исследования новгородского летописания: летописи и Русская Правда // Новгородика 2010. Материалы Международной научно-практической конференции. Ч.1 Великий Новгород, 2011. С. 40 - 50. (0,8 п. л.)

Публикации источников:

1. М. Д. Приселков. История русского летописания XI - XV вв. / подготовка текста к публикации В. Г. Вовиной. СПб.: Дмитрий Буланин, 1996. 325 с. (20,5 п. л.)

2. Валк С. Н. История Российская В. Н. Татищева в советской историографии // Валк С. Н. Избранные труды по историографии и источниковедению /  вступительная статья, комментарии (Текст) / В. Г. Вовина-Лебедева. СПб.: Наука, 2001. С.441 - 451. 10 с. (0, 4 п. л.)

3. Валк С. Н. История Российская В. Н. Татищева в трудах Н. М. Карамзина // Валк С. Н. Избранные труды по историографии и источниковедению /  вступительная статья, комментарии (Текст) / В. Г. Вовина-Лебедева. СПб.: Наука, 2001. С. 458 - 461. 4 с. (0, 3 п. л.)

4. Валк С. Н. История Российская В. Н. Татищева в трудах отечественных исследователей XIX - начала XX века. Подготовительные фрагменты // Валк С. Н. Избранные труды по историографии и источниковедению /  вступительная статья, комментарии (Текст) / В. Г. Вовина-Лебедева. СПб.: Наука, 2001. С. 508 - 515. 8 с. (0, 5 п. л.)

5. Вовина-Лебедева В. Г., Андреева Т. В. О смысле жизни. Предсмертное письмо А.А.Шахматова // Государство и общество в дореволюционной России XV - начала XX века / подготовка текста к публикации, вступительная статья, комментарии / В. Г. Вовина-Лебедева, Т. В. Андреева / Сб. ст.  памяти Н. Е.Носова / отв. Ред. А.П.Павлов. СПб.: Наука, 2007.  (0,7 / 0,4 п. л.)

6.  Вовина-Лебедева В. Г. Переписка Я. С. Лурье и В. Д. Бонч-Бруевича / подготовка текста к публикации, вступительная статья, комментарии (Текст) / В. Г. Вовина-Лебедева // Лурье Я. С. Избранные статьи и письма. СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2011. С. 215 - 263. 48 с. (2, 5 п. л.)

Другие публикации:

1. Школа А. А.  Шахматова в изучении русских летописей // Культура исторической памяти. Сборник материалов научной конференции. Петрозаводск. 2004. (0,5 п. л.)

2. Н. Е. Андреев - исследователь русских летописей // Перекресток культур. Междисциплинарные исследования в области гуманитарных наук. М.: Логос, 2004. С. 32 - 50. (0,5 п. л.)

3. Вовина-Лебедева В. Г.  М. Д. Приселков и школа академика А. А. Шахматова: к вопросу о судьбах научных школ в России // Историческое сознание и власть в зеркале России XX века. Научные доклады. СПб.: Нестор-История, 2006. С. 22 - 42. (1 п. л.)

4. А. А. Шахматов и русские младограмматики // Отечественная история и историческая мысль в России XIX - XX веков. Сборник статей к 75-летию Алексея Николаевича Цамутали. СПб.: Нестор-История, 2006. С.76 - 88. (1 п. л.)

5. Геттингенская метода или пражская школа? (К вопросу о А. Л. Шлёцере и Й.Добровском как исследователях русских летописей) // Studia Slavica et Balcanica Petropolitanum. Т.1 Комментарии. Сборник памяти В. П. Денисенко. СПб.: Изд-во СПбГУ, 2007. С. (0,7 п. л.)

6. А. А. Шахматов и другиеЕ (оценки работ А.А.Шахматова о летописании в историографии конца XIX - первой половины XX в.) // Поэтика русской литературы в историко-культурном контексте. Новосибирск: Наука, 2008. С. 40 - 59. 0, 8 (п. л.)

7. Н. Ф. Лавров, А. Н. Насонов, М. Д. Приселков и группа по изданию русских летописей 1936 г. // Летописи и хроники. Новые исследования. СПб.: Альянс-Архео, 2008. С. 290 - 308. (1 п. л.)

8. Русские средневековые тексты в восприятии французских историков: Луи Леже - исследователь славянства и публикатор русских летописей // Санкт-Петербург - Франция: наука, культура, политика. СПб.: Европейский дом, 2010. С. 305 - 317. (1 п. л.)

9. Лев Владимирович Черепнин - исследователь летописания // Сословия, институты и государственная власть в России. Средние века и раннее новое время. Сборник статей памяти Л.В.Черепнина. М.: Языки славянских культур, 2010. С. 35 - 44.  0,5 (п. л.)

---

1 Архангельский А.С. Первые труды по изучению начальной русской летописи. Историко-литературные очерки //Ученые записки Казанского университета по историко-филологическому факультету. 1885 год. Казань. 1886. с. 298 - 359.

2 Иконников В.С. Опыт русской историографии. Киев. 1908. Т.2. Кн.1. С. 326 - 414. 

3 Иконников В.С. Скептическая школа в русской историографии и ее противники. Киев. 1871.

4 Милюков П.Н. Главные течения русской исторической мысли. Т.1. М. 1897. Шлёцер. С. 62 - 73; 206 - 226.

5 Архив РАН. Ф. 665.Оп.1.№ 116

6  Пештич С.А. Русская историография XVIII века. Л. 1965.Ч.2.

7  Шапиро А.Л. Историография с древнейших времен до 1917 года. СПб. 1993. 

8 Буганов В.И. Отечественная историография русского летописания. М. 1975.

9  Кистерев С.Н. Вехи в историографии русского летописания // Очерки феодальной России. М. 2003. Вып. 7. С.5 - 28.

10 Петров К.В. Петербургские научные школы по изучению истории феодальной России в постсоветский период: современное состояние и перспективы // Историография, источниковедение, история России X - XX вв. Сборник статей в честь Сергея Николаевича Кистерева. М. 2008. С. 539 - 563.

11 Schlzer A. L. Probe Russischer Annalen. Bremen; Gttingen, 1768.

12 Schlzer A. L. Russische Annalen in ihrer slavonischen Grund-Sprache verglichen, bersetzt und erklrt. Gttingen, 1802Ц1809. Vol. 1Ц5.

13 Mller I. Altrussische Geschichte nach Nestor. Berlin, 1812.

14  Dobrovsk J. Kritische Versuche die ltere bmische Geschichte von spteren Erdichtungen zu reinigen. 1) BoiwojТs Taufe. Zugleich eine Probe wie man alte Legenden fr die Geschichte benutzen soll. Prag, 1803; 2) Ludmila und Drahomir. Fortgesetzte Probe wie man alte Legenden fr die Geschichte benutzen soll. Prag, 1807; 3) Wencel und Boleslaw. Die lteste Legende von Wenzel als Probe, wie man alte Legenden fr die Geschichte benutzen soll. Prag, 1819.

15  Dobrowsky J. Cyrill und Method, der Slaven Apostel. Prag, 1923.

16 Laсhmann Каrl. Betrachnungen ber HomerТs Iliad // Abhandlungen der Berliner Academie. Hist.-philol. Klasse.1837, 1841, 1843. (Отдельное издание: Berlin, 1847).

17 См.: Wolf Fr. А. Prolegomena to Homer, trs. A. Grafton, C. W. Most and J. E. G. Zetze. Princeton, 1985 (orig. ed. 1795).

18 Ouwaroff S., von. ber das Vor-Homerische Zeitalter. Ein Anhang zu den Briefen ber Homer und Hesiod von Gottfried Hermann und Friedrich Creuzer. St.Petersburg, 1819.

19 Бестужев-Рюмин К. Н. О составе русских летописей до конца XIV в. // Летопись занятии Археографической комиссии. СПб., 1868. Вып. 4.

20 Пресняков А.Е. Древнерусское летописание. Летописное дело в XIV-XVI вв.// История русской литературы до XIX в. Под ред. А.Е.Грузинского. М.1916. Т.1. С.148-169; 248-270.

21 Никольский Н.К. Повесть временных лет как источник для истории начального периода русской письменности и культуры // Сборник по русскому языку и словесности. Т Л. 1930. II. Вып.1.

22 Перфецкий Е.Ю. Русские летописные своды  и их взаимоотношения. Братислава. 1922.

23 Perfeckij Evgenij. Historia Polonica Jana Dlugosze a ruske letopisectvi. V Praze. 1932.

24 Бугославский С.А. Текстология Древней Руси. М. 2006. Т.1. Повесть временных лет; М. 2007. Т.2. Древнерусские литературные произведения о Борисе и Глебе.

25 Бороздин. А.К. Очерки по истории русской литературы. СПб.-Киев., 1913.

26 История русской литературы. Т.1. Литература XI -  начала XIII века. М.-Л. 1941; Т.2. Литература 1220-х - 1580-х гг. М.-Л. 1945.

27 Комарович В.Л. Китежская легенда. Опыт изучения местных легенд. Труды Отдела древней литературы. М.-Л. 1936.

28 Лавров Н.Ф. Заметки о Никоновской летописи // Летопись занятий  Постоянно историко-археографической комиссии. Л., 1927. Вып. 1 (34). С. 55 - 90.

29 Шахматов А. А. 1864 - 1920. Сборник статей и материалов. Под редакцией академика С. П. Обнорского. М.-Л., 1947.

30 Кучкин В.А. Арсений Николаевич Насонов. Биография и творческий путь //Летописи и хроники. Сборник статей 1973 г. Посвящен памяти Арсения Николаевича Насонова. М., 1974. С.5 - 25.

31 Насонов А.Н. 1) Князь и город в Ростово-Суздальской земле // Века. Исторический сборник. Пг., 1924. Вып. 1. С. 3 - 27; 2) Монголы и Русь. (История татарской политики на Руси). М.-Л., 1940.

32 Насонов А. Н. 1) Летописные своды Тверского княжества // Доклады АН СССР. Серия В. Ноябрь - декабрь 1926 г. Л., 1926. С. 125 - 128; 2) Летописные памятники Тверского княжества // Известия АН СССР. Отделение гуманитарных наук. 1930. № 9. С. 709 - 738; № 10. С. 739 - 773.

33  Псковские летописи. Вып.1. М.-Л. 1941. Вып.2. М.-Л. 1955.

34 Насонов А.Н. 1) Летописные памятники Пскова // Историк-марксист. 1937. № 5 - 6. С. 271 - 272; 2) Из истории псковского летописания // Исторические записки. 1946.Т. 18. С. 255 - 294.

35 Насонов А.Н. История русского летописания XI -  начала XVIII века. Очерки и исследования. М. 1969.

36 Лурье Я. С. Общерусские летописи XIV - XV вв. Л. 1976.

37 Лурье Я.С. 1) Михаил Дмитриевич Приселков - источниковед // Труды Отдела древнерусской литературы. 1962. Т. 18. С. 464 - 475; 2) Михаил Дмитриевич Приселков и вопросы изучения русского летописания  // Отечественная история. 1995. № 1. С. 146 - 159.

38 См.: Лурье Я.С. Две истории Руси XV в. Ранние и поздние, независимые и официальные летописи об образовании Московского государства. СПб., 1994.

39Андреев Н.Е. О деле дьяка Висковатого // Seminarium Kondakovianum. Прага.,1932. № 2. (Переиз. в сб.:Философия русского религиозного искусства. XVI - XX вв. М., 1993.)

40 Бахрушин С. В. [К вопросу о достоверности Начального свода] // Бахрушин С. В. Труды по источникведению, историографии и истории России эпохи феодализма / сост. Л. Г. Дубинская, А. М. Дубровский. М.: Наука, 1987. С. 15 - 35.

41 Черепнин Л. В. 1)Летописец Даниила Галицкого // Исторические записки. 1941. Т. 12. С. 228 - 253; 2) Повесть временных лет, ее редакции и предшествующие ей летописные своды // Исторические записки. 1948. Т. 25. С. 293 - 333; 3) Рец. Еремин И.П. Повесть временных лет: Проблемы ее историко-литературного изучения. Л. 1947. // Советская книга. 1948. № 3. С. 104 - 106; 4) Русская Правда (в краткой редакции) и летопись как источники по истории классовой борьбы // Академику Борису Дмитриевичу Грекову ко дню семидесятипятилетия: Сб. статей. М., 1952. С. 89 - 99.

42 Ильин Н.Н. Летописная статья 6523 года и ее источник. М., 1957.

43 Тихомиров М.Н. Начало Руссой историографии // Вопросы истории. 1960. № 5. С. 41 - 56.

44 Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979. С.342 - 354.

Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по разным специальностям