Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по истории  

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

  ИНСТИТУТ РОССИЙСКОЙ ИСТОРИИ

На правах рукописи

Куприянов Александр Иванович

КУЛЬТУРА ГОРОЖАН РУССКОЙ ПРОВИНЦИИ

КОНЦА XVIII Ц ПЕРВОЙ ПОЛОВИНЫ XIX В.:

ОПЫТ МЕЖРЕГИОНАЛЬНОГО ИССЛЕДОВАНИЯ

  Специальность 07.00.02 Ц Отечественная история

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Москва Ц 2007

Работа выполнена в Центре по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН

Официальные оппоненты: доктор исторических наук

  Истомина Энесса Георгиевна,

  Институт российской истории

РАН

доктор исторических наук

  Керов Валерий Всеволодович,

Российский университет

  дружбы народов

доктор исторических наук

Секиринский Сергей Сергеевич,

  Журнал Отечественная история

Ведущая организация: Уральский институт истории и

  археологии Уральского отделения

  РАН

Защита состоится л_____________ 2008 г. в 11.00 часов на заседании диссертационного совета Д 002.018.01 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора исторических наук при Институте российской истории РАН по адресу: 117036, Москва, ул. Дм.Ульянова, 19, ауд.2.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Института российской истории РАН

Автореферат разослан л__ ______________2008 г.

Ученый секретарь

Диссертационного совета,

кандидат исторических наук  Е.И.Малето

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Конец XVIII - первая половина XIX в. - особое время для русской культуры. На рубеже XVIII - XIX вв. сформировался современный литературный русский язык, тот язык, на котором мы говорим и пишем сегодня. Отечественная война 1812 г. послужила мощным стимулом к росту национального самосознания и дала серьезный импульс к осмыслению обществом насущных социальных проблем России.  Первая половина XIX в. вошла в историю как время расцвета русской классической культуры (литературы, театра, музыки, архитектуры, живописи),  создателем которой и ее основным потребителем был узкий слой дворянства. Все эти положения давно признаны в науке и хорошо известны каждому читателю, интересующемуся русской культурой и российской историей. Фундаментально исследовано творчество выдающихся деятелей русской культуры, а также культурная среда Петербурга и Москвы, в которой они, как правило, и действовали.

Значительно скромнее мы представляем роль провинции в формировании национальной культуры. И совсем минимальны наши знания о культуре рядовых горожан того времени - купцов, мещан, мелких чиновников и разночинцев. Для того чтобы новая светская культура, зародившаяся при дворе и укоренившаяся в столицах, стала национальной, необходимо было ее освоение в провинциальной России. Успех или неудача трансляции культурных достижений и культурных стандартов, выработанных в столицах и предлагаемых элитой обществу, зависел от их рецепции в провинции: в городе и дворянской усадьбе. Городской аспект этой проблемы сложен вдвойне: транслируемая культура была не только содержательно и направленно не традиционной, а новой (модернизированной) для большинства горожан культурой, но и чужой - дворянской и европеизированной. Внедрение этой светской - ранней урбанисти-ческой культуры в провинции происходило не на пустом месте. Здесь существовали свои локальные культурные среды, местные элиты и рядовые горожане, обладавшие собственным мировидением, отличающимся от столичного. Примут ли провинциалы новые культурные формы и образцы, транслируемые имперским центром, или же окажут им стойкое сопротивление? Для современной России с разноуровневым развитием составляющих ее регионов, с высокой концентрацией институтов культуры в крупнейших городах, с все еще слабыми культурными и политическими связями между отдельными регионами, проблемы культурного трансферта и влияния провинции на общероссийские социокультурные процессы остаются такими же актуальными, как и в XIX в. 

Цель диссертации - исследование социокультурных практик горожан провинции в условиях формирования русской национальной культуры. Определение национальная больше отражает суть этого этапа, чем лобщенациональная, поскольку в первой половине XIX в. крестьянство, составлявшее подавляющее большинство населения Российской империи, в этом процессе почти не участвовало.

Цель диссертации предполагает решение следующих основных задач: 1) реконструировать культурную среду русского города; 2) исследовать роль институтов (школ, ведомственных и публичных библиотек, театров и благородных собраний) и агентов новой светской культуры в трансляции форм и ценностей формирующейся национальной культуры; 3) выявить основные каналы проникновения явлений новой светской культуры из столиц Российской империи в русский провинциальный город и механизмы ее рецепции и адаптации; 4) изучить социокультурные представления горожан о монархе, местной власти, городском самоуправлении; 5) рассмотреть способы коммуникации граждан с центральной властью и избирательные практики в провинциальных городах; 6) исследовать средства формирования и способы выражения самоидентификации горожан; 7) изучить жизненные ценности провинциалов и столичных жителей.

Объектом исследования является русская провинциальная городская культура. В диссертации культура рассматривается как коммуникативное пространство, которое формируется культурной средой города, с одной стороны, и социальными практиками горожан, с другой. Культурная среда провинциальных городов не была единой и одномерной. В провинции одновременно бытовали различные пласты традиционной и модернизированной культуры. Городской социум не был единым ни в правовом, ни в культурном аспектах. Культура чиновников и дворян существенно отличалась от культуры купцов и мещан, которая в свою очередь разнилась от крестьянской культуры. Духовенство, являвшееся во многом закрытым сословием, обладало иным мировидением и специфическим бытовым укладом. Ситуация осложнялась конфессиональной неоднородностью русского населения (прихожане официальной церкви и старообрядцы). В ряде регионов, в том числе в Западной Сибири, русские испытывали культурное влияние других народов России, а также иностранцев, попавших сюда в ссылку или приехавших по доброй воле на службу.

Предмет исследования - социокультурные практики русских провинциальных горожан, обеспечивавшие коммуникации внутри городского социума, а также между столичной и провинциальной культурой в процессе формирования русской национальной культуры.

При исследовании комплекса этих проблем представляется важным выявить роль конкретных лиц в учреждении и функционировании новых заведений культуры. Выяснение вопроса об инициаторах культурных новаций, социальном составе учащихся, актеров-любителей или читателей библиотек позволяет понять соотношение импульсов идущих из правительства и исходящих от самих горожан. Еще более важная задача - попытаться выяснить мотивацию инициаторов и активных участников местной культурной жизни. Поэтому в центре исследования не история появления и развития учреждений культуры в провинции, но культура горожан, их социокультурные представления: олсебе и о других, о власти и самоуправлении, о городском социуме и сословном строе, о труде и богатстве, о счастье и других жизненных ценностях. Важная роль отводится изучению практик самоидентификации и формированию городской идентичности, проявлявшихся как в письменных текстах, адресованных власти или предназначавшихся близким людям, а иногда и самому автору, так и утверждавшихся посредством невербальных средств: в городском костюме и во всем внешнем облике горожан. Эти представления и поиски собственной идентичности рассматриваются в связи с практиками участия в управлении делами города.

Поскольку тема культура провинции является весьма обширной, ее представление в диссертации ограничивается светской культурой русского населения, основными носителями которой были купцы, мещане и чиновники. За пределами исследования остались такие важные аспекты темы как конфессиональные практики горожан, роль и место православной церкви в развитии провинциальной культуры, культура старообрядцев. Отказ от обращения к вышеназванным сюжетам определился стремлением рассмотреть, прежде всего, социокультурные институты и социокультурные практики в контексте процессов секуляризации личности и общества, которые были ядром новой культуры. Другим фактором, повлиявшим на отказ от анализа вышеназванных проблем, стало появление в последние годы работ (В.В.Керов, А.И.Мальцев и др.), посвященных различным аспектам истории официальной православной церкви и старообрядческих конфессий.

Хронологические границы исследования: вторая половина 1780-х гг. - начало 1860-х. Нижняя грань изучения берет свой отчет с момента реализации  Городового положения 1785 г. и начала осуществления школьной реформы, призванной создать единую систему общеобразовательной школы. Верхняя грань - начало эпохи Великих реформ, среди которых и городская реформа 1870 г. В это же время происходило и реформирование системы школьного образования, сопровождавшееся расширением сети мужских и женских учебных заведений.

Территориальные рамки исследования охватывают два российских региона: Нечерноземный Центр (Московская и Тверская губернии) и Западная Сибирь (Тобольская и Томская губернии). Социокультурные процессы в Москве не были предметом анализа, исходя из статуса Москвы как столичного города, но социокультурные представления москвичей рассматривались в диссертации в контексте сопоставления с мировосприятием провинциалов.

Каждый из этих регионов имел свое природно-климатическое лицо, свои особенности исторического освоения и хозяйственного уклада, национального, конфессионального и социального состава населения. Многие города Подмосковья и Верхневолжья ведут свою родословную с XII - XIII вв., а города Западной Сибири возникли на территории, осваиваемой русскими лишь с конца XVI в. В Сибири становление городов (лострогов и крепостей) предшествовало формированию сельских поселений русского населения. В Западной Сибири вокруг первых городов проживало аборигенное население, имевшее собственные культуры. Начиная с XVII в. территория региона использовалась как место ссылки, в том числе и военнопленных, а с конца следующего столетия сюда в массовом порядке высылали поляков, литовцев и представителей других этносов, боровшихся за национальные интересы. Таким образом, в некоторых городах Западной Сибири в конце XVIII - первой половине XIX в. существовали довольно заметные колонии иностранцев и нерусских поданных Российской империи. Это обстоятельство привело и к мультиконфессиональности городского населения. Впрочем, главная напряженность по конфессиональной линии была связана не с наличием католиков, протестантов, иудеев и мусульман, а русских старообрядцев. Последнее обстоятельство не составляло сибирскую специфику: в отдельных городах Центра (Ржев, Торжок) существовали большие общины старообрядцев. Особенностью западносибирского региона было отсутствие помещичьего землевладения и малочисленность крепостных крестьян. В Центре, напротив, существовали многочисленные помещичьи гнезда, в которых развивалась усадебная культура, составлявшая определенную конкуренцию городской культуре.

Особенности исторического развития Центра и Западной Сибири делают названные регионы интересными для сравнения, которое позволит, во-первых, сопоставить внутрирегиональные социокультурные процессы в границах соседних губерний; во-вторых, сравнить межрегиональные данные. Поэтому выборка регионов является достаточно представительной для характеристики состояния городской провинциальной культуры. Разумеется, такой подход не претендует на то, чтобы достигнутые в ходе исследования результаты были экстраполированы на всю Россию. Однако полученные данные отражают основные социокультурные тенденции в регионах, где русские составляли большинство населения.

Сопоставление социокультурных процессов в городах двух соседних губерний - Московской (без Москвы) и Тверской Ц  представляет особый интерес для выявления фактора близости столицы на культуру горожан. Для понимания темпов социокультурных процессов важно сравнение культурных новаций в городах этих губерний с западносибирскими городами, расположенными, как считали современники, на одной из  окраин Российской империи. Не менее существенен для анализа и тот факт, что генезис исследуемых городов имеет значительную временную протяженность. Наряду с древнерусскими городами и городами, возникшими на рубеже 16 Ц  17 вв., в регионах были и населенные пункты, получившие городской статус лишь в конце XVIII - начале XIX в. Данное обстоятельство позволяет проследить не только процесс формирования городского самосознания, но стадиальные отличия (если таковые имеются) мировосприятия горожан старых и новых городов.

Методология исследования базировалась на использовании научных принципов познания: историзм, объективность, системность и комплексность.  Основополагающим методом изучения проблемы является междисциплинарный подход к историческому исследованию. Авторский подход строится на сочетании методов и приемов, используемых в историко-культурных и историко-антропологических  исследованиях. Изучение такого сложного явления как культура горожан требует применения различных подходов и способов исследования. Поэтому в диссертации сочетается исследование структур городской культуры (публичных библиотек, театров, учебных заведений, клубов и благородных собраний) и социокультурных практик, ментальности, жизненных ценностей и представлений горожан. Исследование культурных практик горожан, опирающееся лишь на реконструкцию картин мира и стереотипов восприятия, распространенных в городской среде, без обращения к истории институтов культуры рискует превратиться в процесс конструирования и интерпретации смыслов, кодов социального поведения и норм их прочтения, что является предметом исследований интерпретативной антропологии или семиотики, а не истории. Традиционное институциональное изучение культуры игнорирует подавляющее большинство городского населения. А между тем именно позиция этого молчаливого большинства, его восприятие традиционных и новых институтов, реализуемое в повседневной практике, и определяют судьбу социокультурных процессов.

Как добиться исторического синтеза при исследовании таких принципиально разных предметов изучения как институты культуры и социокультурные практики? Следует заметить, что проблема исторического синтеза является одним из самых сложных  вопросов исторического познания, который был предметом самого пристального внимания в мировой историографии конца XX в. Эта проблема привлекла внимание и ряда ведущих российских историков:  А.Я.Гуревича, Ю.Л.Бессмертного, Л.П.Репиной и др. Мировой опыт поисков исторического синтеза послужил компасом для моей попытки соединить в исследовании институциональное и социокультурное изучение городской культуры. В диссертации социокультурные практики горожан исследуются в различных социальных контекстах, в общественной и частной жизни. Представляется, что тем самым во многом преодолевается познавательное противоречие между разными предметами изучения и подходами (генерализирующим и индивидуализируемым) к их исследованию. Но до конца это противоречие не может быть устранено по своей природе. Здесь уместно прибегнуть к аналогии о соотнесении макро- и микроистории. Как отметил Ю.Л.Бессмертный, они сочетаются между собой по принципу дополнительности, что предполагает их нераздельность и их неслиянность.

Важную роль в исследовании играет межрегиональный подход, предполагающий сравнительное изучение социокультурных процессов в разных регионах. Компаративная часть исследования позволит установить доминирующие факторы, которые влияли на темпы социокультурных процессов, выявить соотношение локальных, региональных и общероссийских факторов, уточнить роль власти и общества, а также разных социальных групп в культурной жизни. В этой связи  межрегиональный подход социокультурного изучения культуры русской провинции представляется весьма действенным инструментом познания  прошлого.

Степень изученности проблемы. Культура горожан русской провинции конца XVIII - первой половины XIX в.  стала изучаться еще современниками - краеведами и этнографами-любителями (Н.А.Абрамов, Е.А.Авдеева, С.И.Гуляев, П.А.Золотов, Н.Рубцов и др.), которые освещали вопросы просвещения, театральной и музыкальной культуры в провинции, а также повседневность необразованных городских слоев. Собранные ими данные, среди которых заметное место занимают непосредственные этнографические наблюдения,  и сегодня сохраняют свою ценность для историографии темы.

Основы научного познания русского города как социокультурного феномена были заложены в 1920-х гг. в работах Н.П.Анциферова и И.М.Гревса.1  В их работах был сформулирован подход к городской среде как целостной системе. Пожалуй, наиболее четко это положение было сформулировано И.М.Гревсом: Надо изучать все стороны культуры не только в отдельности, но и вместе, в сосуществовании и взаимодействии. Целостная культура! <Е> такое обозначение единства культуры встречается еще недоумевающим взором, потому что недостаточно чувствуется его бытие. Между тем это объективно достоверный факт и существенная задача.2 Методологически к ним был близок и Н.К.Пиксанов, который поставил вопрос о роли провинции (лкультурных гнезд) в русской культуре.3 Он справедливо писал о необходимости перестройке изложения истории русской культуры, в которой провинция наряду со столицами должна быть равноправным субъектом лобщероссийского культурного процесса.4 Это направление по идеологическим причинам было насильственно уничтожено и не получило в дальнейшем развития.

В отечественной историографии советского периода отказ от подхода к культуре как целостному явлению и от поисков исторического синтеза привел к тому, что возобладали исследования культуры по отраслевому принципу (архитектура, живопись, театр, музыка, библиотечное дело и т.д.). В этом отношении показательны многотомные Очерки русской культуры, издававшиеся МГУ с 1970 г. В жанре очерков появлялись и первые региональные исследования по истории культуры.5 

Наряду с господством отраслевого подхода в исследовании культуры и доминированием позитивистского видения истории в 1960-х гг. произошел всплеск интереса к исторической психологии, реализованный в книге Б.Ф.Поршнева и нескольких сборниках статей.6 Однако уже в начале 70-х гг. это направление было фактически свернуто. Единственное исключение составило изучение семиотики русской культуры, связанное, прежде всего, с именами Ю.М.Лотмана и Б.А.Успенского.7

Повседневная жизнь, быт, традиционные обряды и праздники Ц  эти и подобные аспекты жизнедеятельности горожан стали в 70-е - 80-е гг. XX в. предметом изучения этнографов.8 Большинство работ историко-этнографического характера, посвященных русскому городу, хронологически начиналось с конца XIX в. Для темы диссертации необходимо отметить исследования М.Г.Рабиновича,9 рассматривавшие городской быт с момента возникновения городов на Руси. К сожалению, материалы по первой половине XIX в. были привлечены в небольшом объеме, а главное внимание уделено средневековому периоду.

Последние 15 лет в российской историографии, в том числе в изучении русской культуры, характеризуются внедрением новых подходов и методов исследования. В новой культурной истории центральное место занимает не изучение институтов и структур культур прошлого, а антропологически ориентированная история, в центре которой находятся люди, повседневно творящие культуру и живущие в ней.

Однако анализ историко-культурных процессов за редким исключением  проводится на материалах Москвы и Петербурга, которые экстраполируются на всю Россию. А для иллюстрации тенденций развития культуры используются отдельные факты из жизни провинции. С начала 1990-х гг. в историографии ощутимо возрос интерес к истории российской провинции. Сегодня можно говорить о повороте от изучения новых, прогрессивных, светских тенденций к анализу всей совокупности историко-культурных процессов. При этом обнаружилось смещение фокуса исследований с истории социальных институтов культуры на социокультурные процессы, протекавшие в разных социальных средах и в отдельных  регионах.10 Об этом же писала и Л.В.Кошман, отметив, что приоритетным становится рассмотрение культуры не как суммы ее отдельных отраслей, а как функционирующей системы, через выработанный механизм ее распространения - школу, книгу, культурно-просветительные учреждения, информационную коммуникацию и т.д..11 Эти перемены отчетливо прослеживаются в  Очерках русской культуры, издаваемых МГУ. Если в томах, охватывающих XVIII в. традиционно превалировал отраслевой подход изложения материала,12 то в томах по XIX в. отраслевой подход сочетается с попытками рассмотреть культуру как целостность, использовать системно-функциональный подход.

Заметный вклад в изучение провинциальной культуры XIX в. вносят работы историко-этнографической направленности, в первую очередь следует назвать исследования Поволжья.13 Вместе с тем, в этих работах проявились и главные недостатки российского историко-этнографического исследования города: преобладание описательности над анализом, превалирование статики над динамикой при исследовании социальных и культурных процессов, первостепенное внимание к этнически маркированным элементам, в ущерб прочим. Как справедливо пишет А.Н.Зорин: Даже специалисты порой подсознательно отождествляют этнографию с изучением национальных особенностей.14

Не отрицая продуктивность и научные перспективы изучения лобщественного быта горожан и листории бытовой культуры, отмечу два принципиальных момента. Во-первых, в литературе отмечалось, что между этнографическим исследованием быта и историей повседневности существует серьезная разница. Так, А.Л.Ястребицкая, пишет, что история повседневности была осмыслена в европейской историографии (особенно среди медиевистов и историков раннего Нового времени) как интегративный метод познания человека в истории.15 С ней солидарна Н.Л.Пушкарева.16  Во-вторых, современным этнографам города не удается отгородиться китайской стеной от влияния социальной, культуральной, истории повседневности, истории частной жизни или микроистории. Показательно, что в Очерках городского быта дореволюционного Поволжья,17 в авторском коллективе, которым руководил А.Н.Зорин, не было достигнуто единства подходов. В Очерках рядом с историко-этнографическими главами по истории семьи и семейного быта, праздников, досуга и развлечений соседствуют разделы о мещанской общине (А.П.Каплуновского), о клубах и общественных ассоциациях в Казани (немецкого историка Л.Хэфнера), выполненных в традициях социальной истории и микроистории.

Российские исследователи проблем городской повседневности нередко отождествляют себя с лантропологически ориентированной историей. Среди ряда работ по истории повседневности, обращают на себя внимание монография Н.А.Миненко, Е.Ю.Апкаримовой и С.В.Голиковой Повседневная жизнь уральского города в XVIII - начале XX века и книга А.Б.Каменского Повседневность русских городских обывателей: Исторические анекдоты из провинциальной жизни  XVIII века. Эти работы отличаются выбором сюжетов,  масштабом исследования и степенью хронологического охвата материала, но объединяет эти труды внимание к человеческому измерению историю и принципиальная ориентация на источники, которые становятся отправной точкой построения исследований.18

Особое место в историографии темы занимают труды историко-культурологического характера, призванные осмыслить, пользуясь формулировкой Ф.Броделя, структуры большой длительности в российской истории. К числу таких работ, претендующих на обоснование новой глобальной теории,  призванной объяснить особенности истории России и обнаружить законы ее развития, относятся исследования А.С.Ахиезера,19 Н.А.Хренова и  К.Б.Соко-лова.20 Возможности историко-культурологического подхода для исследования городской культуры использованы пока совершенно недостаточно. В качестве позитивного опыта совместных усилий культурологов и историков следует назвать коллективную монографию, посвященную г. Дмитрову.21

Переходя к анализу конкретных проблем, поставленных в диссертации, необходимо констатировать, что в целом коммуникации столичной и провинциальной культуры в процессе формирования русской национальной культуры не была предметом специального рассмотрения. Лишь  книге В.В.Познанского поставлена проблема формирования русской национальной культуры. Под термином национальная культура он понимает культуру нации, как общности людей, складывающейся в ходе возникновения, формирования и утверждения капиталистического уклада, общности связанной буржуазными, а не феодальными отношениями.22 Реально В.В.Познанский смог проследить не становление национального самосознания русского народа, а лотражение этого процесса в творчестве передовых деятелей культуры.23 Автор связывал процесс формирования национальной культуры с дворянским этапом освободительного движения в России и сосредоточил внимание на тех элементах дворянства и крестьянства, которые были связаны так или иначе с распространением новых, буржуазных отношений в недрах феодального общества, а также на духовенстве.24 Таким образом, он фактически утверждал, что к формированию буржуазной нации и национальной культуры городское гражданство  (купечество и мещанство) никакого отношения не имеет.

Отдельные стороны провинциальной культуры и вопросы ее взаимодействия со столичной культурой получили должное освещение в литературе. Востребованной темой оказалось изучение  культуры классов и сословий, прежде всего, купечества (М.В.Брянцев, Н.В.Козлова, О.Е.Нилова, А.В.Семенова и др.). Среди работ, посвященных культуре купечества, выделяется монография М.В.Брянцева Культура русского купечества. Воспитание и образование (Брянск: Курсив, 1999).

Одним из новейших направлений исторического городоведения является изучение ментальности горожан. Впрочем, некоторые авторы предпочитают оперировать другими более традиционными понятиями - психология и социальная психология.25 Изучение ментальности, внутреннего мира купечества не исчерпывается этими подходами. В книге О.Н.Судаковой внимание сосредоточено на ценностных ориентациях, ценностном мире русского купечества.26 Иной ракурс в исследовании А.В.Быкова, который обратился к лобразу жизни сибирского купечества.27 Разделы о ментальности горожан стали важной частью исследований последних пятнадцати лет, посвященных купечеству. Так, В.Н.Разгон в монографии, исследующей формирование сибирского купечества, в заключительной главе останавливается на предпринимательской ментальности купцов и выделяет социально-психологические типы предпринимателей.28 Эти вопросы решаются им в контексте конкретных социальных условий, в которые были поставлены купцы: колонизация Сибири, монополия государственной собственности на землю и недра, господство чиновников, всевластие монополий, отсутствие помещиков, обилие ссыльных и каторжан и др. Автор справедливо пишет, что содержание и сущностные черты купеческого предпринимательства определялись не только лэкономическими и политическими условиями, но и системой материальных и духовных ценностей, интересов и потребностей купечества, определявших его социально-психологический облик, а также его мировоззрением и строем мышления, на который влияли как реалии времени, так и обычаи и традиции, предшествующего периода. По мнению В.Н.Разгона, специфические черты ментальности определялись положением, которое занимало купечество в системе феодального общества и выполнявшимся им экономическими функциями.29

Проблема формирования буржуазии в России теснейшим образом связна с процессом консолидации верхних слоев торгово-промышленного населения в единое сословие. Одни исследователи, например, Н.В.Козлова считает, что составной частью процесса консолидации купечества явилось складывание общих черт самосознания купечества, проявлявшихся через присущие ему идеи, мысли, стремления, образ жизни и поведения, систему ценностей.30 Другие (Д.Гаер) полагают, что именно этих черт и не хватает русскому купечеству, чтобы признать его сословием не только в юридическом смысле.

Доминирующие в историографии представления о городском  самоуправлении дореформенной эпохи (1775 - 1870) сложились благодаря работам историков и юристов XIX - начала XX в. (А.Д.Градовский, И.И.Дитятин, А.Григорьев А.А.Кизеветтер и др.), абсолютизировавших законодательные источники и игнорировавших за исключением А.А. Кизеветтера, практики самоуправления. До 1990-х в советской и в западной историографии России самоуправление, как и в целом, дореформенный город, оставалось периферийной темой. Разумеется, были редкие исключения (П.Г.Рындзюнский, В.В.Рабцевич, М.Хильдермайер). Изучению русской провинции мешали столичноцентричная ориентация большинства исследований и недоступность провинциальных архивов для зарубежных исследователей до 1990-х гг. Поэтому, как образно писал М.Хильдермайер, русская провинция представляет белое пятно на исторической карте и, возможно, самое большое.31

Последние 10 - 15 лет наблюдается всплеск интереса к истории самоуправления.32 Но история городского общественного управления все еще остается слабо изученной. Проблема коренится в сложности объекта исследования. В работах, выполненных на архивных материалах, как правило, освещается история одного института в одном городе (одной губернии), значительно реже - в одном регионе. Хронологические рамки исследований часто носят узкий характер. Поэтому редкие попытки обобщения истории самоуправления в России (Б.Н.Миронов) по-прежнему опираются на труды исследователей XIX - начала XX в. и анализ законодательства.

Культурная среда провинциального города исследована не равномерно по темам (наиболее полно - история народного просвещения) и по регионам (Западная Сибирь изучена лучше, чем Центр). Из исследований, рассматривающих культурную среду городов Центра, можно отметить работы О.Е. Глаголевой.33

Тема мода и городская культура привлекла к себе внимание, прежде всего, искусствоведов, театроведов, культурологов.34 Однако и в работах историков появляются разделы о городском костюме, который рассматривается в связи с особенностями занятий горожан и изменениями в городской культуре.35

В последние годы в российской историографии заявили о себе в полный голос региональные исследования. Декларируется необходимость изучения истории отдельных регионов не как довесок к истории страны, но как важнейшее направление исследований, без которых невозможно познание прошлого, настоящего и будущего. Сама терминология еще не устоялась. Употребляются такие понятия как регионология, регионалистика, регионоведение. Но понимание, чем должны заниматься авторы региональных исследований постепенно начинает изменяться. В середине 1990-х г. большинство историков смотрели по это направление как на развитие в новых условиях краеведения. Это прослеживалось не  только на уровне деклараций, но и в выборе сюжетов, территориальных границ и задач исследований. Характеризую тогдашнюю ситуацию, Я.Е.Водарский писал, что без накопления и осмысления фактов региональной истории невозможно дать полноценное освещение истории страны в целом, отметив опасность лутонуть в море мелких фактов.36 Проблема генерализации разрозненных фактов, таким образом, приобретает первостепенное значение.

Исследователи (В.В.Алексеев, К.И.Зубков, И.В.Побережников, В.П.Тимошенко и др.), работающие в сфере социально-экономической истории, раньше других стали развивать понятийный аппарат и опробовать модели региональных исследований. Историки культуры  еще только делают первые шаги в этом направлении.  Главным препятствием на этом пути является с локальный характер данных, используемых в региональных исследованиях. Материалы последних, как правило, относятся к одной губернии, а часто и к одному городу. Проблемы, методы, источники этих исследований отличаются большим разнообразием. Полученные в результате таких исследований данные фрагментарны и не служат надежной базой для синтеза локальных исследований в национальном масштабе, как это имело место в 1980-е  гг. в Англии.37

В целом, в историографии существуют две ветви историко-культурных исследований: столичная, когда изучаются социокультурные процессы в Москве и Петербурге, а полученные данные обобщаются как явления, характерные для России в целом, и провинциальная, описывающая глубинку и претендующая на то, чтобы осмыслить провинциальное измерение русской культуры в противовес столичному.

Учитывая все разнообразие  социальных и культурных особенностей регионов России, а также недостаточную изученность исторического прошлого большинства из них, всю пестроту и неоднородность, а, следовательно, и несопоставимость накопленных данных по отдельным городам, на современном этапе развития исторической науки не представляется возможной плодотворная генерализация имеющихся разрозненных данных, касающихся городской культуры. 

Новизна исследования состоит в том, что впервые в историографии изучается культура горожан русской провинции, а не городская культура или социокультурные ласпекты истории русского города. Такая постановка  проблемы позволяет полнее раскрыть антропологическое содержание истории. В диссертации впервые в качестве  одного из возможных и эффективных путей преодоления имеющихся трудностей изучения провинциальной культуры, связанных с локализацией данных, использован межрегиональный подход. Суть этого подхода состоит в изучении культурных процессов в нескольких регионах России, отличающихся по природно-климатическим, социально-экономическим и социокультурным характеристикам.

Новизна исследования заключается также в использовании новых методологических подходов, представляющих синтез институционального и антропологического подходов к изучению истории культуры. В рамках комплексного исследования анализируются структуры городской культуры и разнообразные культурные практики горожан. Практики, направленные как на достижение социального консенсуса и динамическое развитие социокультурных процессов, так и на сохранение традиционной городской культуры и отрицание любых новаций в сфере культуры. Исследование культурных институций сочетается с анализом ментальности, жизненных ценностей,  чувств и эмоций горожан.

Практическая значимость работы. Научные результаты диссертации, а также введенные в научный оборот источники могут быть использованы при подготовке обобщающих работ, учебников и учебных пособий по истории России XVIII - XIX вв., исторической антропологии, истории русской культуры, культурологии, исторической урбанистики и исторической регионалистики (регионоведения). Другое применение итоги диссертационного исследования могут найти при подготовке различных специальных курсов по истории провинциальной культуры и правовой культуры горожан.

Апробация результатов исследования. Основные положения и выводы диссертации отражены в двух монографиях и 40 статьях общим объемом более 75 печатных листов. Диссертация и ее отдельные главы обсуждались на заседании Центра по изучению отечественной культуры Института российской истории РАН. Доклады по теме диссертации были сделаны на заседаниях Ученого совета Института российской истории РАН, на межинститутском семинаре по истории частной жизни и истории повседневности в Институте всеобщей истории РАН, а также на конференциях и круглых столах в ИРИ РАН, в Государственном историческом музее, в журнале Отечественная история. Результаты исследования были представлены также на коллоквиумах по истории Восточной Европы в университетах Констанца, Марбурга и Тюбингена (ФРГ).

  ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы, определены объект и предмет, хронологические и территориальные рамки исследования, цели и задачи работы, анализируется степень изученности проблемы, дана характеристика источниковой базы исследования, показана новизна, теоретическая и практическая значимость работы.

Первая глава Ц Культурная среда русского города - посвящена проблемам взаимодействия и конфронтации государства и общества в деле народного образования на локальном - городском уровне.

В первом параграфе - Социокультурные факторы образования горожан - рассматриваются основные вопросы становления системы государственной школы в центральном и западносибирском регионах в контексте взаимодействия/противодействия власти и местных обществ.

В результате исследования было установлено, что процесс создания народных школ в регионах протекал неравномерно. Более успешное формирование сети государственных школ наблюдалось в Центре. В Тверской губернии сеть общеобразовательных училищ охватила большинство городов еще до реформы 1786 г. Здесь в 1776 - 1777 гг. по инициативе наместника М.Кречетникова появились городские школы. В 1781 - 1782 гг. училища были организованы и в двух оставшихся городах. В Московской губернии сеть народных училищ была создана менее чем за два года и охватывала не 9, как принято считать в литературе,38 а 12 уездных городов. В 1790 - 1793 гг. она распространилась еще на два города Московской губернии. В Западной Сибири достижения школьной реформы оказались скромнее: лишь в 7 городах из 16 появились народные училища. Быстрые темпы формирования сети общеобразовательных училищ в Центре определялись большими возможностями региона в подготовке учителей и более высоким уровнем культурного развития посадского населения отдельных городов Тверской губернии.

История народного образования не была однолинейным процессом распространения просвещения  вширь и вглубь. Развитие школьного дела в последней четверти XVIII - первой трети XIX в. определялось, прежде всего, политикой государства. При Екатерине II доминировало стремление к распространению просвещения, в том числе в заштатных городах и посадах. Павел I, напротив, жестко увязал вопрос существования школ с официальным статусом поселения. Упразднение городов или перевод их за штат в ходе реализации административной реформы, привели к ликвидации училищ в 4 городах Московской губернии: Бронницах, Подольске, Никитске и Сергиевом посаде. Аналогичные процессы протекали и в Тверской губернии. Поэтому с 1797 г. число общеобразовательных школ в Центре сократилась с 23 до 19.

Реформа системы просвещения 1804 г. была ответом власти на недовольство родителей оторванностью школы от жизни. В истории педагогики ее замысел и принципы перестройки просвещения обычно оцениваются положительно. Действительно, она, создала стройную систему учебных заведений, состоящую из ступеней в виде приходских и уездных училищ, гимназий, университетов. Каждая из этих ступеней имела определенную завершенность и давала уровень образования, необходимый, по мнению ее инициаторов, для каждого сословия. Реализация реформы 1804 г. растянулась на многие годы, чему способствовало стремление правительства переложить бремя расходов на плечи городских обществ. В Центре преобразование малых народных училищ в уездные и приходские шло быстрее, чем в Западной Сибири. Так, в Московской губернии оно за единственным исключением было реализовано уже в 1805 - 1806 гг. В уездных городах Западной Сибири, реформа осуществлялась в 1817 - 1818 гг. В провинции училищам министерства народного просвещения пришлось конкурировать с частными школами. Главная причина игнорирования родителями школьного образования детей коренилась в ментальности купцов и мещан. Для них школа была проявлением чуждой европеизированной дворянской культуры. Отсюда и предпочтение, отдаваемое частному обучению. Дворяне же были против совместного обучения детей разных сословий.

Образованию женщин ни ведомство народного просвещения, ни губернские власти до 1837 г. не уделяли никакого внимания, оно было предметом заботы одних родителей. Первые самостоятельные школы для девочек возникли в Центре в конце 1830-х гг., а в Западной Сибири - во второй половине 1840-х гг. Создание сети женских учебных заведений стало важным социокультурным явлением городской жизни. Организация девичьих училищ была результатом успешного сотрудничества губернской власти и органов самоуправления, а также родителей. Однако идеи женской эмансипации еще не проникли в сознание большинства горожан, ментальность которых оставалась патриархальной. Поэтому объем знаний, которые считали нужным дать в процессе обучения девочкам, был меньше.

Во втором параграфе - Роль ведомственных и публичных библиотек в развитии городской культуры - анализируются проблемы доступности городских библиотек для читателей. Ведомственные библиотеки, главным образом, при светских и духовных учебных заведениях, появились раньше, чем публичные. Их роль в удовлетворении духовных запросов горожан в начале XIX в. сократилась по сравнению с XVIII в. из-за стремления администрации обеспечить сохранность книжных фондов и создать благоприятные условия пользования книгами своим служащим. Сеть публичных библиотек формировалась в России с 1830-х гг. Ее организация была возложена на МВД. В Твери и Тобольске они так и не были созданы, а в Томске библиотеку удалось организовать благодаря частным пожертвованиям и поддержки со стороны городской думы, предоставившей помещение и выделившей средства на ее содержание. Осташковские купцы и мещане, объединенные в Общество любителей словесности и литературы, создали в 1832 г. одну из первых уездных публичных библиотек в России. Эта библиотека была уникальной для того времени - ее основатели принадлежали к городскому гражданству, а дворяне и чиновники стали лишь ее читателями. Декларация  учредителей библиотеки и их ходатайство о введении должностей по библиотеке в номенклатуру выборных общественных служб позволяет утверждать, что они, видели в публичной библиотеке не только полезное учреждение культуры, но и важный общественный институт.

Упадок и закрытие многих публичных библиотек в провинции в конце 1840-х - начале 1850-х гг. не было следствием реакционной политики Николая I, как утверждалось в литературе, а стало результатом стечения многих неблагоприятных факторов, имевших  общероссийский, региональный, городской и внутрибиблиотечный характер. На рубеже 50-х - 60-х гг. XIX в. публичные библиотеки по инициативе общественности (Омск, Ишим, Кузнецк, Каинск) или как следствие частнопредпринимательской инициативы (Тобольск, Барнаул) возникают в Западной Сибири, в то время как в Центре публичная библиотека появилась лишь в Твери. Эти библиотеки были ориентированы на читателя из среды образованного общества и учащихся. Интересы читателей старшего поколения из купеческо-мещанской среды с ориентацией на духовно-нравственную литературу в репертуаре библиотек были отражены слабо.

В третьем параграфе - Театр и зритель - рассматриваются вопросы рецепции новой культуры в провинциальном городе, связанные с театром. Отношение зрителей к провинциальному театру служит хорошим индикатором степени усвоения светской культуры. Театральные представления вошли в культурный быт ряда  городов Западной Сибири (Тобольска, Барнаула, Омска) раньше, чем в городах Тверской и Московской губерний. Особенно успешно театральное дело развивалось в Тобольске, где была создана постоянная труппа, а в 1794 г. на казенные средства выстроен театр. Актерами этого профессионального театра, как автору удалось выяснить по новым источникам, были преимущественно ссыльные, в том числе 4 женщины. В дальнейшем тобольский театр перешел на антрепризу, и до 1820-х гг. был устойчивым явлением городской жизни.

Заметную роль в культурной жизни провинции играли театральные кружки при учебных заведениях. В первой половине XIX в. одновременно действовали коллективы, ориентировавшиеся на современный национальный театр, и кружки, сохранившие приверженность традициям народной драмы и школьного театра. Хранителями традиционного репертуара школьного театра были семинаристы. Отношение духовного начальства к театральным спектаклям семинаристов менялось. При Екатерине II театру отводилась важная роль в просвещении народа. В дальнейшем, особенно после 1812 г., в связи с ростом консерватизма духовное начальство запретило представления семинаристов, которые давались уже в тайне от властей. Кроме семинаристов традиции народного театра сохранялись кантонистами и солдатами.

В 20-е - 30-е гг. XIX в. произошел спад и в театральной жизни Западной Сибири. Но с конца 1830-х гг. в культурных центрах региона (Тобольске, Барнауле) происходит возрождение интереса горожан к театру. В середине 1840-х гг. оживилась театральная жизнь двух других центров региона - Омска и Томска, где был выстроен хорошо оборудованный театр. Таким образом, в наиболее крупных городах западносибирского региона театральная жизнь оживилась на 10 - 15 лет раньше, чем в целом в стране. Принято считать, что  в России усиление интереса к театру, наблюдавшееся в 1850-х гг., было связано с подъемом общественно-политической жизни страны, так как характерные черты духовной жизни общества этой эпохи наиболее явственно, по сравнению с другими видами искусства, отразил драматический театр.39 Исследование театральных процессов в Западной Сибири обнаруживает не менее значимое влияние и региональных факторов.

Гастроли профессиональных трупп изменяли роль театра в досуге горожан. Если любительские и народные представления устраивались по праздничным дням, исключая лишь Барнаул, то выступления профессиональных артистов вторгались в повседневный досуг горожан. Но ни профессиональный, ни любительский театры не смогли вытеснить из досуга мещан, цеховых, солдат и разночинцев народный театр. Это было характерно как для городов Западной Сибири, так и Центра России.

Близость городов Московской и Тверской губернии к столицам мешала развитию местной театральной культуры. Помещики, чиновники и купцы, особенно из Подмосковья, часто посещали Москву или даже проводили в столице несколько месяцев. Поэтому театралы, видевшие на сцене лучших актеров того времени, не были заинтересованы в появлении в их родном городе посредственных трупп.

Сопоставление театральной жизни Центра России и Западной Сибири обнаруживает общую закономерность: театр к середине XIX в. вошел в быт лишь губернских городов. Омск и Барнаул, оставаясь формально уездными городами, резко отличались по своим функциям (Омск с 1839 г. был административным и военным центром  региона, а Барнаул - центром горного ведомства) и составу горожан (много военных и гражданских чиновников) от других уездных городов. Нормальное исключение - Осташков, где любительский театр появился раньше, чем в губернской Твери, в 1805 г. и просуществовал до 1825 г., эпизодически возобновляя свою деятельность в 20-х - 30-х гг., а с 1840-х гг. стал устойчивым явлением городской культуры. Строительство театров в Осташкове (1842 г.), в Твери и Томске в 1848 - 1849 гг. на средства купцов (Савиных, Боброва и Филимонова) означало смену вех. Прежде устройство театров было делом рук просвещенных администраторов, а с 1830-х гг. оно становится уделом общественности и купцов, выступающих в роли меценатов. 

В четвертом параграфе - Вклад клубов и благородных собраний в городскую культуру - анализируется роль этих заведений в изменении досуга горожан в связи с процессами модернизации провинции. Города Московской и Тверской губерний превосходили Западную Сибирь по развитию клубной жизни, что было связано с особенностями социального состава региона. Благородные собрания и клубы учреждались дворянством и выполняли функцию организации будничного и праздничного общественного досуга. Важную роль в учреждении благородных собраний и клубов в уездных городах Московской и Тверской губернии сыграли офицеры. В Западной Сибири клубные заведения также возникли в тех городах, где было много служащих дворян. Большинство этих заведений, не обладая прочной материальной базой,  предлагали своим членам значительно меньше возможностей проведения досуга, чем столичные заведения. Дух аристократической республики, характерный для Московского Английского клуба, вызывал восхищение провинциалов,40 но оказался не востребован в деятельности клубных заведений провинции. В клубах Центра сословные барьеры затрудняли доступ купечеству в свои ряды. Та же картина наблюдалась и в некоторых городах Западной Сибири: в Омске и Барнауле. В Тобольске и Томске ситуация была иной уже в конце 30-х гг. XIX в., благодаря более высокому уровню благосостояния и образованности купечества этих городов. Провинциальное купечество не сразу испытало потребность участия в совместном проведении досуга. Когда же эта потребность появилась, купцам пришлось входить в клубы и благородные собрания на ущемленных правах. В то время как в  более крупных и развитых городах (Одесса, Харьков, Казань, Нижний Новгород) возникали купеческие клубы и благородные собрания, в которых дворянство не имело никаких привилегий.

Являясь закрытыми заведениями, клубы и благородные собрания  сыграли некоторую роль в усвоении норм и ценностей европейской культуры для более широкого круга горожан. Благородные собрания, время от времени допускавшие в свои залы и простых горожан, способствовали  знакомству последних с современными бальными танцами и нормами повседневного бытового общения, принятыми в среде образованных слоев общества.

В целом, в губернских городах сеть институтов культуры была более разветвленной и плотной. В отдельных средних по численности уездных городах, где купечество преобладало в общественной жизни, городская культура была представлена уже в 1830-х - 1840-х годах тем же набором институтов, что и в благополучных губернских городах. Осташков даже превосходил в сфере культуры свой губернский город, а отчасти и губернские центры Западной Сибири. Чаще наблюдалось заметное отставание социокультурного развития уездных городов от губернского центра. Гипертрофирование отдельных функций даже в достаточно крупных для русской провинции городах, как показывает история Омска - военно-административного центра Западной Сибири - могло существенным образом деформировать общерусскую модель  городской культуры, характерную для крупных и средних городов. Различия в повседневной городской культуре между древними и молодыми городами оказались менее существенными, чем можно было предположить. В большей мере на плотность и разветвленность социокультурной инфраструктуры влияли статус города, численность населения, конфессиональный состав, наличие лобразованной  публики (чиновников и дворян) и социокультурные традиции.

В первой половине XIX в. уездные города всех исследуемых губерний - старые  и новые (получившие городской статус в конце XVIII - начале XIX) - тяготели к формированию однотипной культурной инфраструктуры. Государство было заинтересовано в первую очередь в подготовке кадров для аппарата управления. Однако план формирования сети общеобразовательных школ не был реализован в полном объеме. Институализация школьного дела тормозилась и отношением горожан к учебным заведениям и образованию вообще. В картине мира купцов и мещан все носители новой, европеизированной культуры рассматривались как чужие.

Другие институты городской культуры не были столь устойчивы. Социальными агентами  культурных новаций в русском провинциальном городе в XVIII Ц  первой трети XIX в. были военные и гражданские администраторы, члены их семей, богатые помещики, образованные ссыльные, а также иностранцы (чиновники, купцы, военнопленные). Во второй трети XIX в., особенно с  конца 1840-х гг. культуртрегерские функции постепенно переходят в руки чиновников средних рангов, получивших образование в университетах и других высших учебных заведениях, и другой разночинной интеллигенции, а также купцов и образованных мещан.

Вторая глава - Культура политического: представления о власти и практики самоуправления - состоит из четырех разделов. В первом параграфе - Отношение горожан к верховной власти - анализируются социокультурные представления о власти, распространенные в провинциальной среде, которые  сопоставляются с взглядами столичных жителей. По источникам о настроениях из фондов III Отделения,  складывается впечатление об эмоциональном переживании купцами и мещанами событий, связанных с императорской семьей, и об идеализации отношений в царской семье. Однако наряду с идеализированными, наивными и восторженно-патриархальными представлениями о доме Романовых существовал и иной, реалистический, взгляд на взаимоотношения высочайших особ. Династические перипетии XVIII - первой четверти XIX в. создали основы для критического отношения к внутрисемейным отношениям правящей династии. Народная интерпретация странных обстоятельств прихода к власти Николая I постоянно порождала слухи о намерении Константина восстановить справедливость с помощью польских войск, Франции, коалиции иностранных держав или опираясь на  солдат и крестьян. Эти слухи циркулировали и в Центре, и в Сибири. В Таре писарь инвалидной команды Николай Семенов сочинил и распространял в начале февраля 1826 г. подложное письмо за подписью министра юстиции о бескровном воцарении с помощью польских войск Константина. Текст документа свидетельствует, что Семенов критически отнесся к официальной информации о событиях междуцарствия, в которой внутрисемейные отношения членов царствующего дома идеализированы и сентиментализированы. В пасквиле Семенова, напротив, есть жесткое противостояние двух лагерей. Сколько бы официальная идеология не стремилась навязать подданным идею об идеальных отношениях в семье государя, но в представлениях городского простонародья открытый конфликт между членами правящей династии был возможен.

Среди горожан были широко распространены представления о сакральном характере царской власти и о сакральности (хотя и не полной) самого монарха. Сакрализация распространялась не только на монарха, но и на наследника престола. В провинции дом, где ночевал наследник, часто освобождался от квартирного постоя. Представления о сакральности царя разделялось и московскими купцами, которые  придавали мемориальный характер предметам, которые случайно попадали в монарший обиход. Однако в середине XIX в. это воспринималось многими уже как профанация идеи сакральности царской власти. Чрезмерная активность императора, его стремление лично контролировать  повседневную жизнь подданных способствовали десакрализации образа монарха в сознании горожан. В Петербурге такие представления о несовместимости достоинства царя с вмешательством в мелочные дела привились быстрее, чем в провинции, однако благодаря личностным контактам они постепенно усваивались и в российской глубинке. Специфика восприятия образа государя подданными в столице и в провинции интересовала и сотрудников III Отделения. В провинции народ и понятия не имеет ни о личности государя, ни о действиях его, но в слове государь заключается для него все великое, все прекрасное, все совершенное, - отмечалось в Обозрении умов за 1835 г. Любовь к царю в этой среде - врожденное чувство. Иное отношение к монарху было в средних и высших классах общества, особенно в столицах: здесь уже понятия о государе основываются более на действиях его; здесь их обсуждают и нередко осуждают...41 Впрочем, и в низших классах петербуржцев о царе судили не только, руководствуясь традиционными представлениями об идеальном государе, но и исходя из его конкретных действий. Такое восприятие монарха во время обсуждения готовящейся крестьянской реформы было характерно для значительной части городского простонародья. При этом у недавних выходцев из деревни и у крестьян-отходников все же преобладало старое патриархальное отношение к царской власти.

В массовом сознании монарх являлся не только символом и олицетворением народа, но и частью тела народного. Часть эта в силу своей исключительной значимости могла навлечь многие бедствия на весь народ. Причем слухи, выражавшие недовольство политикой царя, циркулировали во всех слоях общества. Такие настроения усиливались во время войн, голода, эпидемий и стихийных бедствий. Так, военные маневры 1839 г. на Бородинском поле, сопровождавшиеся отселением крестьян из окрестных деревень, вызвали у крестьян и московской черни острое недовольство властью. Причину проведения этих грандиозных воинских маневров народ приписывал затее министров, которые непременно с кем-нибудь откроют войну..., чтобы им удобнее было наживаться и грабить народ...42 В этом агентурном донесении логика народной молвы выстраивалась не по традиционной схеме: добрый царь - злые бояре. Вся ответственность за попустительство министрам, за разорение крестьянских хозяйств возлагалась на монарха: лэто государю от Бога грех, его Бог невидимо накажет, он затеял делать нещастие России...43.

Наряду со средневековым восприятием монарха как части тела народного в массовом сознании существовал и другой стереотип, вполне светский и рационалистический: царь боится дворян и вынужден выполнять их волю. Идеализация отношений в царской семье, навязываемая народу официальной пропагандой, ложилась на благоприятную почву. Однако последствия рецепции такой пропаганды могли иметь не столь однозначный характер, как бы этого хотелось правительству. Так, среди слухов о предстоящей отмене крепостного права широкое распространение получили те, в которых царь предстает любящим отцом, готовым ради счастья дочери уступить ее жениху (Наполеонову наследнику) и освободить крепостных. Царь принимает это решение, осознавая, что оно встретит сопротивление дворян. Но чувства дочери оказываются для него важнее, чем недовольство дворянства. Преломление в народном сознании обстоятельств семейной жизни монарха и его социальной политики обнаруживает неверие народа в желание монарха дать вольницу. Побудительным мотивом является оказываемое на него давление извне. В целом, в политических настроениях народа в 1810-х - 1850-х гг. существенную роль играла надежда на вмешательство иностранных держав (Франции) в дело освобождения крестьян.

В культуре политического горожан особую роль играли доносы на имя царя. Они были важным средством коммуникации монарха и подданных. Обращение к царю, мыслится не как исключительная мера борьбы за справедливость, но как средство, предоставленное подданным законом для отстаивания своих интересов. Огромную роль в переосмыслении права на защиту личности от произвола чиновников сыграло законодательство Екатерины II. Рецепция риторики указов Екатерины Великой в среде непривилегированных горожан способствовала росту правовой культуры и дала серьезный импульс к осознанию чувства достоинства человеческой личности, к постепенному превращению городских обывателей в граждан.

Образы  власти в картине мира горожан были связаны не только с царем, но и с институтами местного управления. Поэтому, во втором параграфе - Конфигурация власти в провинциальном городе - освещаются особенности распределения полномочий между коронными и выборными учреждениями, а также их реального функционирования  в русском провинциальном городе. Проведенное исследование позволяет утверждать, что гипотеза Б.Н. Миронова о разделе власти между чиновниками и выборной верхушкой городского самоуправления в большей степени отвечает реалиям провинциальной жизни, чем господствующий в историографии взгляд на бесправность самоуправления.

Губернская реформа и формирование новой системы самоуправления в 70-х - 80-х гг. XVIII в. привели к изменению существовавшей конфигурации власти в городе. Ситуация с распределением властных полномочий осложнялась тем, что новые структуры функционировали одновременно со старыми институтами. В Тверской губернии, как показала в своем исследовании Н.В.Середа, системы органов выборного городского самоуправления в городах древних и новоучрежденных существенно отличались, как по набору элементов, составляющих систему, так и по роли, которую каждая из них играла в жизни городаЕ44 К схожему выводу на материалах Сибири пришла и В.В.Рабцевич, писавшая, что в конце XVIII - начале XIX в. распределение властных функций в каждом городе имело свои отличия. Формирование этих различий было ситуативно: в одних городах на распределение функций повлияла власть, в других - решающую роль сыграла местная инициатива горожан.45 

В диссертации проблемы участия горожан в делах города рассматриваются через призму выборов в учреждения самоуправления, которым посвящен третий параграф главы - Выборы и престиж общественных служб. Избирательные кампании дали возможность рассмотреть круг вопросов, связанных с историей города и политической культуры, с взаимодействием городских сословий (купцов и мещан) с остальным населением города, с взаимоотношениями государства и общества. Изучение избиратель-ных практик позволяет скорректировать представление о безразличии горожан к выборам. В ряде городов Центра и Сибири в ходе выборов в самоуправление наблюдалась острая борьба купцов и мещан, старожилов и новожилов, православных и старообрядцев, отдельных купеческих кланов.

Доминирующей тенденцией в реализации права голоса на городских сходах и участия в городском самоуправлении стало превращение общесословного управления (каким его видел законодатель) в управление собственно городских сословий: купцов, мещан и цеховых. Чиновники и дворяне самоустранились или были вытеснены гражданами от всякого участия в решении городских дел.

В четвертом параграфе - Избирательные практики в старом русском городе - подробно рассматриваются методы и способы борьбы на выборах. Из которых самым простым и надежным способом обеспечить успех кандидатам, угодным действующему городскому голове, было формирование корпуса выборщиков. Несовершенство законодательства о выборах позволяло городскому голове злоупотреблять своим должностным положением. Правильный подбор избирателей обеспечивал успех выборной кампании. Некоторые кандидаты не брезговали и прямым подкупом избирателей, организуя бесплатные застолья. Такие предвыборные мероприятия бытовали в московском регионе: в Дмитрове и Подольске. Использовались и более тонкие способы воздействия на избирателей. Желающие занять престижную должность стремились сформировать о себе благоприятное общественное мнение. Достигался благоприятный имидж различными путями: пожертвованиями на общественные нужды или в пользу церкви, помощью бедным, уплатой недоимок за несостоятельных граждан, покровительством губернского или духовного начальства. В арсенале у городских голов были и репрессивные методы воздействия на неблагонадежных, с их точки зрения, граждан. Способы эти были довольно разнообразны: от закрытия лавки под каким-нибудь благовидным предлогом до включения вне очереди неугодного мещанского семейства в число подлежащих поставки рекрута.

Несовершенство законодательства о выборах вызывало обеспокоенность чиновников и отдельных деятелей городского самоуправления. С конца 1850-х гг. эта проблема стала предметом публичного обсуждения и на страницах газет. В частности, в 1859 г. в Московских ведомостях автор, скрывшийся под инициалами, критиковал практику приглашения главами некоторых городов на избирательные собрания городского плебса, подкупленного ими. В качестве рецепта борьбы с этим явлением предлагалось введение имущественного ценза, необходимого для участия в выборах.46

Культура политического горожан во многом имела патриархальный характер. Граждане, да и чиновники, полагали, что влиянием на городские дела должны пользоваться состоятельные и зрелые граждане. Представители старшего поколения считали родственные отношения основанием для безусловной поддержки их позиции и интересов со стороны родственников. Однако значение родственных связей в рассматриваемое время постепенно ослабевает. Так, градской глава маленького уездного городка, Июдин, избранный на эту должность вопреки своему желанию, не потворствовал дяде и другим родственникам, а выстроил линию поведения, исходящую из своего понимания справедливости и иной культуры политического, в которой важное место занимает чувство личной ответственности и служение интересам сограждан.

Законодательство стремилось создать самоуправление для верхних слоев городского населения, но граждане предпочли, чтобы в его деятельности участвовала не только верхушка, но и состоятельные мещане, обладавшие недвижимостью. Снижение имущественного статуса для участия в делах самоуправления определялось малочисленностью богатого купечества, а также несовпадением представлений о социальной природе городского самоуправления у государственных сановников и у горожан.

Горожане на выборах не были марионетками, послушно опускавшими шары в ящик по предложению городского головы. Вдумчиво и серьезно они рассматривали кандидатов, выдвигаемых на наиболее ответственные посты. Вместе с тем, у части беднейших избирателей в Подольске, Дмитрове (весьма вероятно и во многих других уездных городах) отсутствовало подлинно гражданское понимание важности и значения городских выборов.

Избирательные процедуры не всегда соблюдались во всей своей полноте в уездных городах. Как граждане, так и чиновники, обязанные наблюдать за порядком на выборах, действовали нередко, исходя не из буквы, а из своей интерпретации законов. Такие отклонения проистекали отчасти из пренебрежительного отношения к действующему избирательному законодательству, как не учитывающему местные реалии. Но было и другое убеждение, выраставшее из трактовки городского самоуправления как сословного дела городского гражданства. Эта привилегия была дарована монархами для пользы горожан, следовательно, исходя из своих собственных интересов, купцы и мещане имеют право корректировать на практике порядок проведения выборов. Местные традиции выборов в самоуправление оказывались в глазах граждан почти равными действующим законам.

Выборы 1840-х - 1850-х гг. в городах Центра обнаруживают  кризисные черты избирательной системы, проявившиеся в организации института доверенных лиц, которым в отдельных городах делегировалось право представлять купеческое и мещанское общества при решении вопросов городской жизни. Кризисные явления обнаруживают себя также в сокращении числа кандидатов на выборные должности. Однако эта тенденция не достигла уровня, характерного для некоторых сибирских городов, где баллотировалось по одному кандидату на должность,47 а в Барнауле в первой четверти XIX в. даже городского голову и бургомистров избрали без баллотировки, с общего согласия.48 

Третья глава Ц Чувства и представления русских горожан  Ц посвящена  исследованию социокультурных представлений горожан и проблемам конструирования городской идентичности. 

В первом параграфе - Социальный статус и проблемы самоидентификации - предпринята реконструкция социокультурных представлений купцов и мещан о современном им обществе и своем месте в социальной иерархии.

Н.В.Середа, анализируя употребление терминов (лкупечество, мещанство, гражданство, посад), в делопроизводственной документации магистратов городов Тверской губернии в конце XVIII века, заключает, что словосочетание городское гражданство синонимично сочетанию купеческое и мещанское общество.49 Анализ ответов городских обществ на предложение правительства о слиянии магистратов с уездными судами в 1837 г. позволяет утверждать, что такая трактовка гражданства была, как в Центре, так и в Сибири. В этих документах прослеживается внутригородская консолидация всех непривилегированных горожан в форме городского гражданства.

Вопросы социальной самоидентификации на индивидуальном уровне в диссертации рассматриваются преимущественно на материалах дневников и мемуаров провинциальных и столичных купцов и мещан. Главная напряженность в провинциальном городе в дневниках 1820-х - 1860-х гг. обозначена внутри городского гражданства - между богатыми и бедными. Поэтому конфликты граждан с дворянами отходят на второй план. Верхушка же торгово-предпринимательского слоя горожан в лице купцов первых двух гильдий значительно острее воспринимала столкновение своих интересов с интересами дворянства. Причем связно это было не только с наличием привилегий у дворян, важнейшей из которых было монопольное право на владение крепостными, но и с повседневным руководством делами города, что проявилось в 1831 г. в конфликте осташковского городского головы Мосягина с уездным предводителем дворянства. Вообще всякое участие дворян (отчасти даже чиновников) в делах города отвергалось купеческой элитой как вмешательство в сферу, предоставленную их компетенции.

Для небогатых провинциальных купцов III гильдии и мещан, владельцев недвижимости, важно было отделить себя от социально близких - крестьян и городской бедноты (лчерни), т.е. людей, занятых тяжелым физическим (лчерным) трудом. Но существовал и другой водораздел между гражданами и чернью - культурный. Крестьяне и городские низы в дневниках И.А.Нечкина,  П.С.Лобкова и И.И.Лапина предстают невоспитанными, невежественными, неотесанными, неловкими и вообще некультурными людьми, преданными пьянству и праздности. Поэтому для потомственного горожанина статус мещанина был ценнее, чем крестьянский и по юридическим правам, и по своему культурному потенциалу, ибо город открывал больше возможностей для развития личности. Разумеется, для каждого провинциального мещанина или небогатого купца объявление купеческого капитала было знаковым событием в жизни, позволяющим возвысить или поддержать свой социальный статус в городском обществе. Об этом красноречиво свидетельствуют дневниковые записи чухломского купца И.В.Июдина.

Восприятие москвичом П.В.Медведевым межличностных отношений было во многом сходным с восприятием их провинциалами. Он не чувствовал ни сословного единства, ни корпоративной солидарности московского купечества. Временами в его дневнике появлялись строки, пронизанные глубоким недовольством иерархическим устройством публичной жизни московского купечества и своим низким статусом в купеческой среде. При этом московский купец  обнаруживает большую социальную ответственность по сравнению с авторами провинциальных дневников. Медведев даже задумывался об обучении грамоте молодых рабочих из крестьянских семей.

Медведева отождествлял себя с чорным народом, в то время как ни у провинциалов  (в том числе выходцев из крестьянства) такой самоидентификации нет. Причина этого противоречия заключалась в различии самоощущения человека в столичном и в уездном городе. В провинции  в середине XIX в. гражданин  чувствовал себя гражданином несравненно в большей степени, чем в Москве, Петербурге и в крупных губернских городах, в которых проживало много дворян. Само понимание гражданства купцами и мещанами не оставалось неизменным. Начиная с 1840-х граждане - это уже не только обозначение совокупности купцов и мещан, но и принадлежности к более широкой городской общности. В частности, у сибирских купцов и мещан со словом гражданин возникают коннотации с гарантированными законом гражданскими правами и активной жизненной позицией. Социальная идентичность этого нового гражданства выстраивалась первоначально на обособлении купцов и мещан от дворян и чиновников. В дальнейшем - на представлениях о необходимости отмены сословных привилегий и уничтожении чиновничества как касты.

Во втором параграфе - Труд и богатство в картине мира русских купцов - рассматриваются жизненные ценности провинци-ального купечества. Категории труд и богатство непосредственно отражают представления о мотивах трудовой деятельности, распространенные в обществе. Первоочередное внимание к представлениям купечества о цели и смысле труда объясняется тем, что купечество было тем социальным слоем, в котором происходило  формирование буржуазного стиля жизни.

В целом для купцов было характерно уважительное отношение к труду земледельца. Что объясняется постоянным пополнением купечества выходцами из деревни.50 Но потомственные горожане меньше, чем мигранты из деревни, уважали крестьянский труд. Низкий социальный статус пахаря, особенно крепостного, также не повышал оценку купцами крестьянского труда. Социальная действительность и влияние дворянства деформировали представления о значимости в глазах горожан труда земледельца. Купец не только обладал более высоким социальным статусом, чем крестьянин, но и считал себя носителем более высокой городской культуры. В торговой среде широко распространилось негативное отношение к занятиям черному и вообще ремесленному труду.

Амбивалентное отношение к физическому труду, характерное для торгово-промышленной части купечества, перерастает в отрицательное восприятие его в мещанской среде. В стремлении горожан избежать земледельческих занятий были не только ментальные и культурные причины. Здесь сказывались и социально-экономические факторы: сокращение ресурсов городов, необходимых для ведения сельского хозяйства, и развитие товарно-денежных отношений.51 Ход вещей заставлял мещан, занятых сельским хозяйством, переносить свои интересы из аграрной сферы в промышленность, на транспорт, в торговлю, в сферу услуг. По подсчетам Б.Н.Миронова, доля городского населения Европейской России, занятого в сельском хозяйстве, уменьшилась с 45% в 1790-х гг. до 12% в 1850-х гг., а доля занятого в промышленности и ремесле выросла с 14% до 44%, в торговле и на транспорте - с 19% до 21%.52

Отношение купцов к интеллектуальной и управленческой видам деятельности и к людям, посвятившим себя им, в целом было достаточно негативно. Негативная оценка труда чиновников определялась особенностями функционирования бюрократии в России. На отрицательное отношение к интеллектуальному труду повлияли другие причины. Ю.М.Лотман и Б.А.Успенский отмечали, что в XVIII в. всякий интеллектуальный труд престижно оценивался по самой низкой категории.53 Такая оценка интеллигентного, в том числе и интеллектуального труда, сохранилась во многом до реформ 1860-х гг. Дворянство оценивало его невысоко как труд наемный, труд ради заработка. Другое обстоятельство, связанное с наемным характером всякого профессионального интеллигентного и управленческого труда, определяло отношение к нему дворян-землевладельцев и купцов, - его несамостоятельность.

Престижность интеллектуального труда всякий раз определялась ситуационно и зависела, прежде всего, от официального статуса лиц, занятых им. Представления о труде для среднего купца, жившего в дореформенном городе, исходили из незыблемости существующего социального строя и сословной структуры русского общества. Всякое вторжение человека в сферу деятельности, не свойственной традиционным занятиям, характерным для того сословия и даже того круга, к которому он принадлежал по рождению, вызывали если не осуждение, то недоумение. В купеческом торгово-промышленном быту большинство достижений науки, особенно фундаментальной, не могло найти себе применения. Поэтому занятия наукой казались купцами делом странным, не престижным и крайне далеким от потребностей жизни. Разумеется, по мере роста образовательного уровня купечества отношение к людям науки менялось.

В купеческой среде был особенно высок престиж тех капиталистов, которые смогли своим трудом, благодаря энергии и предприимчивости нажить богатство. Высокая оценка человека, обязанного своему преуспеванию собственной хватке и деловитости, определялась социально-экономическими факторами существования купечества и нравственными качествами, одобряемыми купцами: трудолюбием, предприимчивостью и  расчетливостью.

С конца XVIII в. отношение купечества к богатству испытывало давление дворянских представлений. В наибольшей степени это влияние затронуло Петербург. Под влиянием дворянского отношения, новых веяний, исходивших от европейской буржуазии, в иерархии ценностей русского купечества богатство становится не самоцелью, а средством жить независимо и вести свое дело, позволяющее реализовать свои амбиции и воплощать в жизнь собственные идеи. Высокая оценка богатства была характерна для всех сословий. Даже в крестьянском мировосприятии счастье часто ассоциировалось с богатством.54 Престиж богатства был характерен, разумеется, не только для России. По мере завершения в основном процесса первоначального накопления капитала, роста просвещенности купечества стала возможной широкая благотворительность лучшей его части. Рассмотренные представления купечества о труде и богатстве дают основание полагать, что наряду с экономическими, социальными и политическими факторами, ментальность значительной части русского купечества не способствовала в должной мере процессам буржуазного развития страны.

В третьем параграфе - Репрезентации счастья Ц  анализиру-ются, главным образом, по источникам личного происхождения важнейшие ценности русских горожан. Система ценностей средних городских слоев (граждан и чиновников) в принципе была едина в столицах и в провинции. У всех авторов дневников счастье расположилось почти исключительно в сфере частной жизни. В центре всех жизненных интересов горожан находились собственная семья: жена (муж), дети, родители, материальное благополучие и благоприятный семейный климат. Лишь у земского исправника А.И.Дружинина в понимании счастья присутствовала и общественная составляющая, которая, думается, была все же больше данью литературной традиции, нежели твердым убеждением. Семейное благополучие - общее место для всех персонажей исследования. Любовь, доверительные отношения между супругами, дети - вот несомненные ценности, разделяемые ими. В целом, представления о счастье у разных горожан оказались значительно ближе друг к другу, чем можно было ожидать, исходя из их сословного происхождения, социального статуса, образования и жизненного опыта.

В дневниках 1840-х - 1850-х гг. по сравнению с дневниками конца XVIII - первой четверти XIX в.  наметился сдвиг в сторону большей эмоциональной выразительности. Акцент в сфере  чувств смещался с выражения своих эмоций в соответствии с принятыми нормами в сторону индивидуального их переживания. Дискурс чувственного секуляризировался, обретая светские черты, но обостренно переживали события своей жизни люди, находившиеся в состоянии нравственного и духовного кризиса, сохранившие религиозность. Во внутреннем мире горожан, живших в последней трети XVIII - первой половине XIX в., стремление к наслаждению полнотой жизни вступало в конфликт с религиозным миросозерцанием. Одновременно имело место столкновение новых тенденций эмоционального развития (интериоризация сознания, осознание ценности собственной личности и своего внутреннего мира, стремление контролировать проявление своих чувств не под влиянием прямых предписаний общества, но руководствуясь уважением к правам и чувствам других людей) и традиционных социальных установок на сдержанность и выполнение ролевых ожиданий в сфере эмоционального выражения чувств.

В четвертой главе Ц Мода и власть: проблемы идентичности русских горожан - рассматриваются изменения городского костюма и внешнего облика горожан, позволяющие понять особенности конструирования городской идентичности, а также регламентация властью костюма горожан. В этой главе визуальные источники не просто дополняют сведения из письменных источников, но и служат не менее важными данными для  анализа процессов европеизации русской провинции.

В первом параграфе - Немецкая мода и городская идентичность - анализируется ситуация в сфере городского костюма после  указа 14 декабря 1762 и манифеста 3 марта 1764 гг.55, отменивших дискриминацию старообрядцев и других бородачей.  Эти акты не привели к отказу власти от регулирования костюма подданных. Но купцам, мещанам и другим непривилегированным жителям была предоставлена существенная свобода выбора своего гардероба и всего внешнего облика. Эта свобода не была дарована дворянству. Власть продолжала рассматривать бритые мужские подбородки и европейское платье как важное средство поддержания благородной идентичности.

Для большинства русских купцов и мещан современная мода оставалась чужой: дворянской или/и немецкой. Одежда служила важнейшим фактором подтверждения своей социальной (городской) и этнической идентичности. Впрочем, медленные перемены в одежде провинциальных купцов в условиях, когда современная мода воспринималась еще как чужая (дворянская) явление закономерное. Аналогичные процессы происходили и в других странах, включая даже Францию до революции 1789 г.

Большинство историков моды  придерживаются одной модели объяснения изменений в одежде в Новое время. Низшие классы подражают высшим классам в выборе силуэта фигуры, фасона одежды, материала для платья. Мода рождается в столичных городах, из которых распространяется в провинции. Поэтому жители захолустных городов часто сильно отстают от моды. Однако эта модель подражания низших классов высшим плохо объясняет реалии русского городского костюма в первой половине  XIX в. Проведенное исследование дает основание говорить об одновременном существовании в провинциальных городах России 4Ц5 моделей функционировании моды: иерархической, сегрегационной (старообрядческой), левразийской, буржуазной.

В различных городах одного и того же региона нередко одновременно существовало несколько моделей распространения моды. В зависимости от особенностей исторического развития, географического положения, этнического и социального состава горожан, их благосостояния и уровня просвещенности в разных городах преобладала одна из моделей. Но такая ситуация не была неизменной: к середине XIX в. в ряде городов произошел переход от старообрядческой или иерархической  к буржуазной модели. В большей степени это проявилось в женском костюме.

Во втором параграфе - Регламентация властью городского костюма - рассматриваются усилия имперской власти по приданию горожанам желаемого для государства внешнего облика. На основе анализа текстом указов императора Павла I, запрещавших ношение круглых шляп, фраков, жилетов и панталон, опровергается устоявшаяся в историографии чрезмерная политизация этих запретов. Запреты и регламентация мужского костюма имели не идеологический, а эстетический характер: монарху не нравились английские и французские моды, пышность и пестрота мужской одежды, ему по вкусу были прусские мундиры и сдержанность мужского костюма. Поэтому как самодержец он  стремился придать подданным более пристойный вид, который рассматривал в числе других проблем исправления нравов. 

Во время правления Александра I (1801Ц1825) одежда, прили-чная для каждой ситуации и конкретной социальной среды (исключая придворных), определялась уже не предписаниями власти, но модой и местными традициями. При Николае I (1825Ц1855) регламентации костюма превратилось фактически в государственную политику. Император лично обращал внимание на то, как одеты его подданные, какие у них прически, носят ли они усы и бороды. Выполняя  волю царя, полиция наблюдала за внешним обликом горожан, что вело к конфликтам между гражданами и местной властью

В третьем параграфе - Мода как средство обретения новой идентичности - рассматривается изменение гардероба горожан в кон-тексте социокультурной динамики городской повседневности. Город-ской костюм в Западной Сибири и в Центральной России претерпел в конце XVIII - серединеXIX в. существенные перемены. Главным направлением перемен было постепенное внедрение в купеческо-мещанскую среду современного среднеевропейского платья. К середине XIX в. процесс распространения общеевропейской  моды в русском городе зашел достаточно далеко. Это стало возможным благодаря ряду факторов: 1) Демократизации моды, которая стала больше выражать интересы средних городских слоев; 2) Широкому фабричному производству недорогих и удобных тканей (ситец, хлопчатобумажные ткани), открывшим путь модному платью в широкие слои городского, а затем и сельского населения; 3) Росту образованности горожан, способствовавшей изменению отношения к моде. Феномен моды начинает восприниматься не в социальном, а в социокультурном аспекте; 4) Учащению контактов с Западной Европой и иностранцами.

Темпы этих изменений были далеко не одинаковы в разных городах, а с конца 1850-х гг. отчетливо видна и возвратная тенденция: в гардеробе чиновников и дворян появляются вещи, которые являются модернизированной народной одеждой. Такие вещи они носили и прежде - в качестве повседневной домашней одежды, свидетельствующей, как правило, о бедности их обладателя или о его неблагородном происхождении. В середине же XIX в. их назначение меняется - они превращаются в одежду для улицы, цель которой публично заявлять о своей этничности и приверженности национальному духу или эпатировать публику.

Феномен моды в провинциальном городе должен был вызвать быструю смену туалетов, особенно дамских и привести к возрастанию расходов на одежду. Анализ бюджетов жителей Тобольска 1840-х гг., показывают, что горожане двух наиболее бедных разрядов тратили на одежду 15,4% и 17% своего бюджета. А представители двух наиболее состоятельных групп - 19,1% и 18,3% (самые богатые).56

Мода была важным инструментом стандартизация и определенного социокультурного сближения городских жителей. В 1840-х - 1860-х гг. (в Петербурге раньше) происходило размывание сословного характера одежды. Горожане (особенно женщины) из непривилегированных слоев общества перестают рассматривать модное платье, как дворянское и немецкое, и, если позволяют средства, переходят на европейский костюм. Это наблюдается в Центре и в Сибири. Модное платье позволяло его обладателю претендовать на иную - общегородскую культурную идентичность. Скорость перемены в одежде была выше в городах, в которых проживало больше иностранцев и, соответственно, меньше старообрядцев, а также в молодых городах, население которых не имело давних локальных традиций городского костюма.

В четвертом параграфе - Социокультурная трансформация традиции в русском обществе XIX в.: борода и мода - на примере борьбы за бороду исследуются отношения власти и общества, социальной среды и личности в контексте истории индивида в России. 

Екатерина II отменила для раскольников и бородачей указное платье, сохранив запрет на ношение бороды дворянами. При ее ближайших преемниках Павле I и Александре I продолжалась та же политика. Николай I активно боролся с заразой либерализма, одно из проявлений которого, он видел в распространявшейся среди дворян моде на бороду. Преследования дворян, носящих бороды, продолжалась и в первые годы правления Александра II. Власть, следя за лцивилизованным обликом (в петровском понимании)  дворян и всех служащих, стояла на охране социокультурных норм и предписаний традиционного общества, в котором сословия, социальные группы (лзвания, чины, классы, разряды людей) и конфессии не должны смешиваться. Одной из мер поддержания сословных норм в обществе был и запрет лицам, состоящим на государственной службе или вышедшим в отставку, а также вообще всем дворянам, носить бороды.

Сопротивление общества этому вмешательству власти в частную жизнь дворян после смерти Николая I, особенно с рубежа 50-х - 60-х гг. XIX в., резко возросло. Поэтому власть вынуждена была делать постоянные уступки подданным. Возникла и проблема идентификации бородачей полицией в условиях размывания сословного характера костюма. К началу 1860-х гг. городское гражданство (купечество и мещанство) в большинстве своем сохранило народную традицию отношения к бороде. Славянофильски настроенная часть образованных слоев в поисках национальных корней еще раньше обратилась к бороде как символу русскости. Либеральная молодежь с помощью бород и бородок (как и длинными волосами, вольностями в одежде) выражала свою оппозиционность правящим кругам и неприятие принятых в обществе норм приличия. Наконец, на молодых и людей среднего поколения (отчасти и представителей старшего поколения, носивших бороды в 1830-х гг.) повлияли европейские моды на бороды. Сочетание различных причин: глубинных традиционных социокультурных, современных политических и сиюминутных явлений в моде, - привело к тому, что бородатых мужских лиц становилось все больше в городской толпе и даже на балах в благородных собраниях.

В Заключении подведены итоги диссертационного исследования, сформулированы выводы и обобщения по ключевым проблемам рассматриваемой темы.

Исследование позволяет заключить, что в губернских городах сеть культурной инфраструктуры была более разветвленной и плотной. Вместе с тем, в отдельных средних по численности уездных городах (Осташков), с малочисленным чиновничеством и дворянством, городская культура была представлена уже в 1830 - 1840-х годах тем же набором институтов, что и в благополучных в плане развития социокультурной инфраструктуры губернских городах. И все же такое положение нельзя назвать типичным. Чаще наблюдалось заметное отставание социокультурного развития уездных городов от  губернского центра.

В условиях, когда отдельные функции, выполняемые городом, приобретали гипертрофированный характер, общерусская модель социокультурной структуры, характерная для крупных и средних (в понимании людей того времени) городов могла быть существенно деформирована. Яркий пример - история Омска, крупнейшего военно-административного центра Западной Сибири. В Омске, где велика была роль военно-учебных заведений, даже уездное училище появилось лишь в середине 1850-х гг., публичная библиотека еще позже, а публичная жизнь имела строго сословный характер.

  Различия в повседневной городской культуре между древними и молодыми городами оказались менее существенными, чем можно было предположить. В большей мере на плотности и разветвленности социокультурной инфраструктуры сказывались статус города и численность населения.

Среди всех институтов культуры наиболее стабильно функционировала сеть учреждений народного просвещения. Другие институты городской культуры не были столь устойчивы. Социальными агентами культурных новаций в русском провинциальном городе в XVIII - первой трети XIX в. были военные и гражданские администраторы, члены их семей, богатые помещики, в Сибири - образованные ссыльные, а также иностранцы (чиновники, купцы, военнопленные). Во второй трети XIX в., особенно с  конца 1840-х гг. культуртрегерские функции постепенно переходят в руки молодых чиновников, получивших образование в университетах и других высших учебных заведениях, и другой разночинной по происхождению интеллигенции, а также купцов и образованных мещан. Заметную роль в культурной жизни провинции начинают играть женщины.

Сравнительное изучение структур городской культуры в избранных регионах выявило определенное отставание уездных городов Московской губернии от ряда западносибирских городов и отдельных городов Тверской губернии. Это отставание имело место в тех сферах (библиотеки, театр, женское образование), которые были связаны с инициативой самих горожан и которые отражали уровень освоения национальной культуры. Решающими факторами, тормозившими социокультурные процессы в городах Московской губернии, стали близость столицы, последствия Отечественной войны 1812 г. и, вероятно, в какой-то степени наличие многочисленных помещичьих усадеб, представлявших инвариант продвижения в провинцию урбанистической культуры.

К середине XIX века в сфере городской культуры наращивают темп три переплетающихся процесса: переход культурной инициативы от власти к общественности; вовлечение в культурное творчество лиц из купечества и мещанства; активное участие во всех культурных начинаниях женщин. Как показывает анализ  русской провинции первой половины XIX века, процесс активного вовлечения купечества в культурную жизнь города начался раньше в уездных городах, с малочисленным чиновничеством и дворянством, чем в губернских и крупных уездных городах, где, как, например, в Омске и Барнауле господствовала социокультурная сегрегация. 

Исследование городского самосознания, затрагивающие наиболее важные сегменты картин мира и сферы чувств и переживаний горожан разных сословий, провинциалов и столичных жителей обнаружило существенную близость ценностных установок и близость ядра картин мира русских горожан.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

Монографии:

1. Куприянов А.И. Русский город в первой половине XIX в. М., 1995. - 160с. (11,2 п.л.).

2. Куприянов А.И. Городская культура русской провинции (конец XVIII - первая половина XIX в.). М., 2007. - 480 с. (26 п.л.).

Статьи в изданиях, рекомендованных ВАК:

3. Куприянов А.И. Календарные праздники в быту русского городского населения Западной Сибири в первой половине XIX в. // Советская этнография [Этнографическое обозрение (с 1992 г.)]. 1989. №3. С.70 - 79 (1 п.л.).

4. Зубкова Е.Ю., Куприянов А.И. Ментальное измерение истории: в поиске метода // Вопросы истории. 1995. №7. С.153 - 160 (1,1 п.л.). - Вклад соискателя 0,5 п.л.

5. Куприянов А.И. Историческая антропология в России: проблемы становления // Отечественная история. 1996. №4. С.86Ц99. (1,4 п.л.).

6. Зубкова Е.Ю., Куприянов А.И. Возвращение к русской истории: кризис идентичности и национальная история // Отечественная история. 1999. №5. С.4Ц28. (1,4 п.л.). - Вклад соискателя 0,7 п.л.

7. Куприянов А.И. Мы всеЕ будем гражданами, чиновничества не будет: Самоуправление в представлениях горожан (конец XVIII - первая половина XIX в.)  // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия История России. 2007. №1. С.14Ц25. (1 п.л.).

8. Куприянов А.И. Городская демократия: Выборы в русской провинции (вторая половина 1780-х - начало 1860-х гг.) // Отечественная история. 2007. №5. С. 31Ц49 (2 п.л.).

9. Куприянов А.И. Императорский доноситель // Родина. 2007. №2. С.42Ц44. (0,4 п.л.).

Статьи и рецензии:

10.        Куприянов А.И. Городское хозяйство в Западной Сибири в первой половине XIX в. // Город и деревня Сибири в досоветский период. Новосибирск, 1984. С.76Ц87. (1 п.л.).

11.        Куприянов А.И. О круге чтения детей и юношества в городах Сибири в первой половине XIX в. // Русская книга в дореволюционной Сибири. Новосибирск, 1984. С.43Ц56. (1 п.л.).

12.        Куприянов А.И. Общественные праздники в Омске в первой половине XIX в. // Культурно-бытовые процессы у русских Сибири: XVIII - начало XX в. Новосибирск, 1985. (1 п.л.).

13.        Куприянов А.И. Специфика общественного быта горожан Западной Сибири на третьем этапе освоения края русскими (первая половина XIX в.)  // Исторический опыт освоения Сибири. Новосибирск, 1986.С.30Ц37 (0,6 п.л.).

14.        Куприянов А.И. Чтение и его роль в досуге горожан Западной Сибири // Русская книга в дореволюционной Сибири. Новосибирск, 1986. С.152Ц167. (1,2 п.л.).

15.        Куприянов А.И. Из истории первой публичной библиотеки в Западной Сибири //  Русская книга в дореволюционной Сибири. Новосибирск, 1987. С.18Ц26. (0,6 п.л.) .

16.        Куприянов А.И. Праздничные общественные обряды и развлечения городского населения Западной Сибири в первой половине XIX в. // Традиционные обряды и искусство русского и коренных народов Сибири. Новосибирск, 1987. (1 п.л.).

17.        Куприянов А.И. Правовая культура горожан  Сибири в первой половине XIX в. // Общественно-политическая мысль и культура сибиряков в XVIIЦпервой половине XIX в. Новосибирск, 1990. С.81Ц101. (1,2 п.л.).

18.        Куприянов А.И. Calendrical Holidays in the Life of the Russian Urban Population. // Soviet Anthropology and Archeology. 1991. №29 9(4). (0,8 п.л.).

19.        Куприянов А.И. Труд и богатство: проблемы менталитета русского купечества дореформенной эпохи // Российское купечество от средних веков к новому времени. М., 1993.        (0,1 п.л.).

20.        Куприянов А.И. Представления о труде и богатстве русского купечества дореформенной эпохи // Менталитет и культура предпринимателей  России XVII - XIX вв. М.: ИРИ РАН, 1996. С.83 - 107. (1,3 п.л.).

21.        Куприянов А.И. Историческая антропология: проблемы становления // Исторические исследования в России. Тенденции последних лет. М., 1996. С.366 - 385. (1,5 п.л.).

22.        Куприянов А.И. Представительные органы власти и горожане (конец XVIII  - первая половина XIX в.) // Столичные и периферийные города Руси и России в средние века и раннее новое время. Тезисы докладов научной конференции. М., 1996. С.212Ц215. (0,1 п.л.).

23.        Куприянов А.И. Пагубная страсть московского купца // Казус: Индивидуальное и уникальное в истории. 1996. М., 1997. С.87 - 106. (1,3 п.л.).

24.        Куприянов А.И. Поляки в представлениях русских (1760Ц1860-е гг.) // Россия и внешний мир: Диалог культур. М., 1997. С.31 - 40. (0,6 п.л.).

25.        Куприянов А.И. Русский город // Энциклопедический словарь юного историка М., 1997.        (0,4 п.л.).

26.        Зубкова Е.Ю., Куприянов А.И. Возвращение к русской идее: кризис идентичности и национальная история  //Национальные истории в советских и постсоветских государствах. М., 1999. С.299Ц328. (2 п.л.) - Вклад соискателя 1 п.л.

27.        Зубкова Е.Ю., Куприянов А.И. Ментальное измерение истории: поиски метода (вместо введения) //Российская менталь-ность: Методы и проблемы изучения. М., 1999. С.3Ц22. (1,3 п.л.) - Вклад соискателя  0,65 п.л.

28.        Куприянов А.И. Русский горожанин в поисках социальной идентичности (первая половина XIX в.) // Одиссей.1998. М.: Наука, 1999. С.56 - 72. (1,4 п.л.).

29.        Куприянов А.И. Русский горожанин конца XVIII - первой половины XIX в. (по материалам дневников) // Человек в мире чувств. Очерки по истории частной жизни в Европе и некоторых странах Азии до начала нового времени. М.: РГГУ, 2000. С.120Ц146. (1.8 п.л.).

30.        Куприянов А.И. Московский Английский Клуб: Очерк истории досуга московской элиты конца XVIII - начала XX вв. // Чтения по истории русской культуры. М., 2000. С.249Ц285. (2 п.л.).

31.        КуприяновА.И. Случай с подполковником Депрерадови-чем // Казус. Индивидуальное и уникальное в истории. Вып.3. М., 2000. С.283Ц294. (0,9 п.л.).

32.        Куприянов А.И. Конфликты поколений и власть: частная жизнь в XIX в. (на примере казуса Депрерадовича) //Actio Nova 2000. М., 2000. С.245Ц253. (1п.л.).

33.        Куприянов А.И. Российский старый порядок: опыт исторического синтеза (Круглый стол) // Отечественная история. 2000. №6 С.49Ц50, 77Ц79. (0,3 п.л.).

34.        КуприяновА.И. Великороссия и СибирьЦматерик этничес-кого спокойствия в море имперской конфликтности (1881Ц1904 гг.) // Новый мир истории России. М., 2001. С.122Ц136. (1,5 п.л.).

35.        Куприянов А.И. Истина в подробностях: Земский исправник в русской прозе 1820Ц1830-х гг. // История России XIXЦXX веков: Новые источники понимания. М., 2001. С.82Ц87. (1 п.л.).

36.        Куприянов А.И. Не знатность нас счастливыми творитЕ // Казус 2002. Индивидуальное и уникальное в истории. М., 2002. С.118Ц134.(1 п.л.).

37.        Куприянов А.И. Сюжеты о структурах повседневности в школьных курсах истории  // Историки читают учебники истории. М., 2002. С.170Ц182. (1п.л.).

38.        Куприянов А.И. Труд, власть и культурные стереотипы в зеркале конфликта 1840 г. вокруг тулупа, подпоясанного кушаком // Города Европейской России конца XVIII - первой половины XIX века. Тверь, 2002. С.395Ц402. (1п.л.).

39.        Куприянов А.И. Немецкая мода и идентичность в русском городе (конец XVIII - первая половина XIX века) // Труды института Российской истории. М.: Наука. 2004. С.95Ц117. (1,4 п.л.)

40.        Куприянов А.И. Отечественная война 1812 г. Энциклопедия (Рецензия) // Имперская Россия/Classical Russia. Т.1. 2006. С.177Ц181. (0,3 п.л.).

41.        Куприянов А.И. Выбрить бороду и взять подписку: Культурный конфликт в русском обществе XIX в. // Казус 2005. М., 2006. С.258Ц270. (1,2 п.л.).

42.        Куприянов А.И. Между демократией и лолигархией: городское самоуправление в конце XVIIIЦпервой половине XIX в. // Труды института российской истории. М.: Наука, 2007. [в печати] (1,5 п.л.).

---

1 Анциферов Н.П. Пути изучения города как социального организма. Л., 1926; Анциферовы Н. и Т. Книга о городе. Т.1. Город как выразитель сменяющихся культур. Т.3. Жизнь города. Л., 1926; Гревс И.М. Монументальный город и исторические экскурсии // Экскурсионное дело. 1921. №1; Экскурсия в культуру. Сб. под ред. И.М. Гревса. М., 1925.

2 Гревс И.М. Развитие культуры в краеведческом исследовании // Анциферовские чтения. Л., 1989. С.36.

3 Пиксанов Н.К. Областные культурные гнезда. М., 1928.

4 Там же. С.4, 20.

5 См. например: Копылов А.Н. Очерки культурной жизни Сибири. Новосибирск, 1974.

6 Поршнев Б.Ф. Социальная психология и история. М., 1966; История и психология. М., 1971; и др.

7 Лотмана Ю.М. Избранные статьи. В 3-х тт. Таллинн, 1992; Он же. Беседы о русской культуре: Быт и традиции русского дворянства (XVIII - начала XIX века) . СПб., 1994; Успенский Б.А. Избранные труды. Т.1. - 2. М., 1996.

8 Анохина Н.А., Шмелева М.Н. Быт городского населения средней полосы РСФСР в прошлом и настоящем. М., 1977; Старый Петербург: Историко-этнографические исследования. Л., 1982; Будина О.Р., Шмелева М.Н. Город и народные традиции русских. М., 1989 и др.

9 Рабинович М.Г. Очерки этнографии русского феодального города: горожане, их общественный и домашний быт. М., 1978; Он же. Очерки материальной культуры русского феодального города. М., 1988.

10 Провинциальная культура: миф или реальность? // Alma Mater. 1994. №2. С.3 - 7; Российская провинция XVIII - XX вв: Реалии культурной жизни. Пенза, 1995; и др.

11 Кошман Л.В. Русский город в XIX веке: социокультурный аспект исследования. Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора исторических наук. М., 2001. С.3 - 4.

12 Очерки русской культуры XVIII века. Ч.1 - 4. М.: МГУ, 1985 - 1990.

13 Зорин А.Н. Уездные города Казанского Поволжья. Опыт историко-этнографического изучения планировки. Казань, 1989; Он же. Застройка и экология малых городов. Опыт регионального историко-этнографического исследования. Казань, 1990; Он же. Горожане Среднего Поволжья во второй половине XVI - начале XX вв. Историко-этнографический очерк. Казань, 1992. Города и посады дореволюционного Поволжья. Казань, 2001 и др.

14 Зорин А.Н. Этнография города как научное направление // Очерки городского быта дореволюционного Поволжья. Ульяновск, 2000. С.8. 

15 Ястребицкая А.Л. О культур-диалогической природе историографического // Выбор метода: изучение культуры в России 1990-х годов. М., 2001. С.44.

16 Пушкарева Н.Л. Частная жизнь и проблема повседневности глазами историка // Города Европейской России конца XV - первой половины XIX века. Материалы международной научно-практической конференции 25 - 28 апреля 2002 года. Часть I. Тверь, 2002. С.52.

17 Очерки городского быта дореволюционного Поволжья. Ульяновск, 2000.

18 Миненко Н.А., Апкаримова Е.Ю., Голикова С.В. Повседневная жизнь уральского города в XVIII - начале XX века. М.: Наука, 2006. С.9; Каменский А.Б. Повседневность русских городских обывателей: Исторические анекдоты из провинциальной жизни XVIII века. М: РГГУ, 2006. С.21.

19 Ахиезер А.С. Россия: критика исторического опыта (Социокультурная динамика России). Т.1 - 2. 2-е изд. Новосибирск, 1998.

20 Хренов Н.А., Соколов К.Б. Художественная жизнь императорской России (субкультуры, картины мира, ментальность). СПб., 2001.

21 Российская провинция: Среда, культура, социум. Очерки истории города Дмитрова (конец XVIII - XX век).Ц М., 2006.

22 Познанский В.В. Очерк формирования русской национальной культуры. Первая половина XIX века. М., 1975. С.5.

23 Там же. См. аннотацию. [С.224].

24 Там же. С.13.

25 Федоркова И.Р. Психология российского купечества дореволюционного периода. М., 2005.

26 Судакова О.Н. Ценностный мир русского купечества нового времени (культурологический анализ). Улан-Удэ, 2001.

27 Быков А.В. Образ жизни сибирского купечества: вторая половина XIX - начало XX в. Новосибирск, 2006.

28 Разгон В.Н. Сибирское купечество в XVIII - первой половине XIX в. Барнаул, 1999. С.611 - 651.

29 Там же. С.611.

30 Козлова Н.В. Некоторые черты личностного образца купца XVIII века (К вопросу о менталитете российского купечества) // Менталитет и культура предпринимателей России XVII - XIX вв. М., 1996.С.43.

31 M. Hildermeier. Liberales Milieu in Russischer Provinz. Kommunales Engagement, brgerliche Veriene und Yivilgesellschaft 1900 - 1917. In: Jarbcher fr Geschichte Osteuropas 51(2003 ). S.505.

32 Институты самоуправления: историко-правовое исследование. М., 1995; Городское самоуправление и государственная власть. М., 1995; Еремян В.В., Федоров М.В. Местное самоуправление в России (XII - начало XX вв.). М., 1998;  Толочко А.П., Коновалов И.А., Меренкова Е.Ю., Чудаков О.В. Городское самоуправление в Западной Сибири в дореволюционный период: становление и развитие. Омск, 2003; Местное самоуправление в истории Сибири XIX - XX веков. Новосибирск, 2004; Середа Н.В. Реформа управления Екатерины II: Источниковедческое исследование. М, 2004; и др.

33 Глаголева О.Е. Тульская книжная старина. Очерки культурной жизни XVIII - первой половины XIX вв. Тула, 1992; Она же. Русская провинциальная старина: Очерки культуры и быта Тульской губернии XVIII - первой половины XIX вв. Тула, 1993.

34 Кирсанова Р.М. Розовая ксандрейка и драдедамовый платок: Костюм - вещь и образ в русской литературе XIX в. М., 1989; Она же.  Костюм в русской художественной культуре XVIII - первой половины XIX в. (Опыт энциклопедии). М., 1995; Она же.  Сценический костюм и театральная публика в России XIX века. М.; Калининград, 2001; Она же.  Русский костюм и быт XVIII - XIX веков. М., 2002; Коршунова Т.Т. Костюм в России XVIII - начала XIX в. Л., 1979; Суслина Е.Н. Повседневная жизнь русских щеголей и модниц. М., 2003.

35 Гончаров Ю.М. Очерки истории городского быта дореволюционной Сибири (середина  XIX - начало XX в.). Новосибирск, 2004. С.163 - 201.

36 Водарский Я.Е. Задачи изучения региональной истории // Проблемы региональной истории России. Ч.1. Липецк, 1997. С.5.

37 См.: Phythiam-Adams Ch. Re-thinking English Local History. Leicester. 1987; Репина Л.П. Новая историческая наука и социальная история. М., 1998. С.64 - 72.

38 Белявский М.Т. Школа и система образования в России в конце XVIII в. //Вестник Московского университета. 1959. №2. С.110.

39 Петровская И. Театр и зритель в провинциальной России: Вторая половина XIX в. Л., 1979. С.6.

40 См.: Куприянов А.И. Московский Английский клуб: Очерк истории досуга московской элиты конца XVIII - начала XX вв. // Чтения по истории отечественной культуры. М., 2000. С.245 - 289.

41 ГАРФ. Ф.109. Оп.223. Д.2. Л.58 об. - 59.

42 ГАРФ. Ф.109. Оп.223. Д.2. Л.41 - 41 об.

43 Там же. Л.42.

44 Середа Н.В. Реформа управления Екатерины II. М., 2004. С.325 - 326.

45 Рабцевич В.В. Сибирский город в дореформенной системе управления. Новосибирск, 1984. С.154 - 156.

46 Б.В-н. О необходимости ценза в городских выборах // Московские ведомости. 1859. №113. С.849 - 850.

47 РГИА. Ф.1287. Оп.37. Д.1665. Л.28 об.

48 ГААК. Ф.1. Оп.2. Д.2759. Л.19 - 19 об.; Д.2963. Л.7.

49 Середа Н.В. К изучению терминов гражданство, мещанство, купечество (по документам

городовых магистратов Тверской губернии) // Мир источниковедения. М.; Пенза, 1994. С.100.

50 Миронов Б.Н. Русский город в 1740 - 1860-е годы. Л., 1990. С.169 - 173; Рындзюнский П.Г. Горо-

дское гражданство дореформенной России. М., 1958.

51 Миронов Б.Н. Русский город... С.221.

52 Там же. С.206.

53 Лотман Ю.М., Успенский Б.А. Изгой и лизгойничество как социально-психологическая позиция в русской культуре преимущественно допетровского периода (лсвое и чужое в истории русской культуры) // Ученые записки Тартусского государственного университета. Тарту, 1982. Вып.576. С.121.

54 Каргаполов Н.А. О народной этике // Сибирский фольклор. Томск, 1965. Вып.1. С.57.

55 ПСЗ-I. Т.XVI. №11725, 12067.

56 АРГО. Р.61. Оп.1. Д.5. Л.47 об. - 51.

  Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по истории