Авторефераты по всем темам >>
Авторефераты по филологии
Кимов Рашад Султанович
КОГНИТИВНЫЕ И ЭПИСТЕМИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ
ПРЕДСТАВЛЕНИЯ МИРА В ЯЗЫКЕ
(на материале кабардинского, русского и английского языков)
10.02.19 Ц теория языка
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени
доктора филологических наук
Нальчик 2010
Работа выполнена в Государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования Кабардино-Балкарский государственный университет им. Х.М. Бербекова
Научный консультант: доктор филологических наук, профессор
Башиева Светлана Конакбиевна
Официальные оппоненты: доктор филологических наук, профессор
Болдырев Николай Николаевич
доктор филологических наук, профессор
Новодранова Валентина Федоровна
доктор филологических наук, профессор
Бижева Зара Хаджимуратовна
Ведущая организация: Институт языкознания РАН
Защита состоится 23 декабря 2010 г. в 10 часов на заседании диссертационного совета Д 212.076.05 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора и кандидата филологических наук при Кабардино-Балкарском государственном университете им. Х.М. Бербекова по адресу: 360004, г. Нальчик, ул. Чернышевского 173.
С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Кабардино-Балкарского государственного университета им. Х.М. Бербекова.
Автореферат разослан 2010 года.
Ученый секретарь
диссертационного совета Чепракова Т.А.
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Реферируемая диссертация посвящена рассмотрению на материале разносистемных языков - кабардино-черкесского (в дальнейшем - кабардинского), английского и русского - некоторых общетеоретических вопросов, связанных с ролью и вкладом соматической лексики в когнитивные процессы формирования языковой картины мира, а значит в процессы концептуализации и категоризации мира вообще и его фрагментов в частности.
Актуальность диссертационного исследования
Актуальность предпринятого исследования предопределяется особой значимостью когнитивной парадигмы знания на современном этапе развития науки и таких методологически важных вопросов, как категоризация и концептуализация, способы представления знаний в языке, грамматикализация лексических единиц и т.д., которые еще не получили однозначного решения в теории языка. До настоящего времени многие из этих проблем, в том числе способы выражения пространственных отношений в языках, грамматикализация лексических единиц, рассматривались в основном при опоре на индоевропейские языки, что с неизбежностью приводило и привело к однобокому и предвзятому освещению проблемы. Это обусловливает вовлечение в научные исследования как можно большего количества языков, чтобы максимально полного представить их языковое разнообразие [Svorou 2007:745]. Кроме этого, сейчас особую актуальность представляет восполнение серьезной лакуны современной семантики - практически полное отсутствие работ по теме, которую можно было назвать лексической типологией и сравнить весь объем сведений, необходимых для употребления семантически близких слов в разных языках [Рахилина 2000:27]. Соматическая лексика, в связи с обращением к когнитивным аспектам изучения языка и, особенно к такому его важнейшему свойству, как антропоцентричность, оказывается благодатной областью исследования, поскольку она играет чрезвычайно важную роль в формировании языковой или наивной картины мира (вслед за Ю. Д. Апресяном в работе мы используем эти термины в качестве синонимичных) [Апресян 2006:35]. Правда, значимость и роль этих средств в формировании языковой картины мира (ЯКМ) является далеко не одинаковой при переходе от языка к языку, и их выявление предопределяет своевременность и актуальность вовлечения в предлагаемое описание, помимо русского и английского, одного из кавказских языков, а именно кабардинского языка. Более того, на материале кавказских языков подобные исследования проводились недостаточно.
Объектом работы является исследование реализации естественным языком двух его важнейших функций - когнитивной и эпистемической (наряду с коммуникативной) - и выявление того, каким образом в единицах языка в виде гносеологических образов закрепляются элементы действительности, выделенные, отображенные и обработанные сознанием человека (эпистемологический аспект), и как в тех же единицах языка и их свойствах материализуются структура и динамика мысли (когнитивный аспект) [Кибрик 2005: 9-10].
Предметом анализа послужило выявление особенностей встраивания денотатов исследуемой группы слов в семантику естественного языка.
Материал исследования - соматическая лексика кабардинского, русского и английского языков - извлечен из лексикографических источников, в том числе из интернет-версий известных словарей последних двух языков, а также получен в результате многочисленных лингвистических экспериментов в ходе работы с информантами. За опорный язык мы взяли кабардинский, поскольку для него когнитивная роль соматизмов в формировании картины мира и их эпистемическая функция более значимы и значительны по сравнению с английским и русским.
Выбор материала исследования связан, прежде всего, с тем, что, представляя собой древнейший пласт лексики любого естественного языка, данная группа слов является носителем самого начального когнитивного опыта человека, вследствие чего важнейшие принципы когниции: от конкретного к абстрактному, от известного к неизвестному, от простого к сложному наиболее адекватно, на наш взгляд, могут быть описаны при опоре именно на означаемые исследуемых единиц.
На этом материале верифицируется одна общая гипотеза, заключающаяся в том, что особенности формирования ЯКМ детеминируются преимущественной опорой языка на одну из моделей концептуализации - зооморфную vs антропоморфную и три частные гипотезы исследования, связанные с тем, что:
- в языке со связанными формами (превербами, восходящими к соматизмам), концептульно коррелирущими со свободными (предлогами), пространственная ситуация кодируется более дробно и разнообразно;
- в пространственных конструкциях кабардинского языка выбор преверба предопределяется топологическим осмыслением области локализации (фона);
- ограничения на избирательность позиционного глагола накладываются когнитивными характеристиками локализуемого объекта (фигуры);
Цель исследования - комплексное семантическое и когнитивное описание соматической лексики - предопределяет решение следующих специальных задач:
- изучить и обобщить теоретическую литературу по поднимаемым в работе проблемам, а также уточнить некоторые наиболее важные понятия и термины, при опоре на которые осуществляется предлагаемый анализ;
- существенно дополнить и восстановить семантический портрет соматизмов кабардинского языка, отталкиваясь от наиболее полного лексикографического представления этих единиц в английском и русском языках, а также опираясь на опрос информантов и лингвистические эксперименты;
- выявить степень представленности одной из двух моделей концептуализации мира и его фрагментов - антропоморфной и зооморфной - в рассматриваемых языках и определить, какие последствия имеет преимущественная опора языка на одну из этих моделей и каким образом это связано с расширением ономасиологической и когнитивной базы той или иной лексемы;
- рассмотреть в связи с предыдущей задачей, каким образом расширение когнитивной базы соматизма создает условия для его использования в качестве грамматического элемента;
- проанализировать роль метафоры и метонимии как вторичных средств ономасиологического ресурса естественного языка пространственной и временной концептуализации мира, а также их роли в создании условий для перехода лексем-соматизмов в разряд грамматикализованных элементов;
- провести концептуальный анализ родственных соматизмов и рассмотреть особенности встраивания (Е.В. Рахилина) их денотатов в семантику естественного языка, в результате которого образуется ментальная проекция окружающего мира (Н.Н. Болдырев) или cпроецированный мир (Сprojected worldТ, Сexperienced worldТ Сphenomenal worldТ по Р. Джакендоффу) и сравнить спроецированные миры в исследуемых языках;
- выявить основные тенденции знакообразования в структурно сложных соматизмах (соматизм+ соматизм) и предложить их новую классификацию с когнитивных позиций при опоре на идеи Э. Бенвениста;
- рассмотреть когнитивные основания, пути и условия грамматикализации соматизмов и установить вектор процесса превращения лексической единицы в грамматический элемент со всеми вытекающими отсюда последствиями;
- определить принципиальную разницу между кодированием пространственной ситуации в английском и русском как языках со свободными формами (предлогами) и кабардинском как языке со связанными формами (превербами) и выявить концептуальную корреляцию предлогов и превербов на основе анализа пространственных или реляционных конструкций (relational constructions - S. Svorou);
- выявить когнитивные основания выбора преверба в зависимости от топологических характеристик области локализации (фон, ориентир, или релятум, в другой терминологии) и выбора позиционного глагола в зависимости от когнитивного осмысления локализуемого объекта (фигуры);
Теоретическую базу предпринятого исследования составляют достижения отечественных и зарубежных лингвистов в следующих областях лингвистического знания: языковая картина мира (В. Гумбольдт, Б. Уорф, Ю.Д. Апресян, Ю.Н. Караулов, Е.С. Кубрякова, В.И. Постовалова, Б. А. Серебренников, и др.); когнитивная лингвистика и семантика (Н.Н. Болдырев, В.З. Демьянков, А.В. Кравченко, Е.С. Кубрякова, Е.В. Рахилина, Ю.С. Степанов, J. Lakoff, R. Langacker, L. Talmy, R. Jackendoff и др.); моделирование пространства в естественном языке ( М.В.Всеволодова, Е.Ю.Владимирский, В.А. Плунгян, Е.В. Рахилина,О.Н. Селиверстова, Е.В. Мазурова, L. Talmy, S. Svorou, B. Heine и др.); теория грамматикализации (Е. Курилович, В. А. Плунгян, Т.А. Майсак, B. Heine, P. J. Hopper, S. Svorou, T. Stoltz, E. Traugott и др); теория метафоры и метонимии (Н.Д. Арутюнова, В.Г. Гак, М.В. Никитин, Г.Н. Скляревская, В.Н. Телия, J. Lakoff, M. Johnson и др.); теория лексического значения и полисемии ( Ю. Д. Апресян, И. В. Арнольд, И.К. Архипов, В.В. Виноградов, В. Г. Гак, В.А. Звегинцев, С.Д. Кацнельсон, А.А. Уфимцева, Д.Н. Шмелев, Л.В. Щерба); теория словообразования, морфология вообще и адыгская, в частности ( Е.С. Кубрякова, В.А.Плунгян, З.И. Керашева, М.А. Кумахов, Г.В. Рогава , Х.Ш.Урусов и др.);
Теоретическая значимость работы состоит в рассмотрении актуальных вопросов семантики и когнитивной лингвистики, пространственного моделирования в языке, метафоры и метонимии как основных средств формирования семантической структуры слова (эпистемологический аспект), как одних из наиболее мощных языковых механизмов концептуализации и категоризации информации, приходящей к человеку извне (когнитивный аспект) и уточнении некоторых понятий применительно к настоящему исследованию. Результаты исследования могут послужить, на наш взгляд, вкладом в дальнейшую разработку теоретических вопросов, связанных с формированием картины мира в естественном языке, предопределяемых его наличными ресурсами (свободные и связанные формы), на которые он опирается при членении пространственного и временного континуума.
Практическая значимость работы обусловлена ее теоретической значимостью и заключается в том, что результаты наших наблюдений могут быть использованы в курсах лекций по общему языкознанию, когнитивной семантике; общему и адыгскому словообразованию, при дальнейшей разработке вопросов и анализе практического материала, связанного с типологией представления пространства в естественном языке и при исследовании проблем грамматикализации лексических единиц, в лексикографической практике языков, вовлеченных в анализ, в особенности при составлении нового, усовершенствованного толкового словаря кабардинского языка, а также при разработке метаязыка такого словаря.
Научная новизна исследования заключается в том, что здесь впервые в теории языка
в орбиту комплексного исследования, проводимого в терминах когнитивной лингвистики, вовлекается язык другой типологической группы - представитель одного из западнокавказских языков;
через лексикографические данные английского и русского языков реконструируются лексические концепты, обозначаемые соматизмами в кабардинском языке;
на материале соматизмов кабардинского языка изучаются вопросы антропоморфной и зооморфной модели концептуализации мира и устанавливается, какие последствия имеет преимущественная опора естественного языка на зооморфную модель при формировании наивной картины мира;
с когнитивных позиций предлагается новая классификация эндоцентрических сложных слов (по классификации Э. Бенвениста) и рассматриваются когнитивные основания их формирования и функционирования в кабардинском языке;
вводится понятие локативного комплекса, обуславливающего этноспецифичность реляционных (пространственных) конструкций и особую роль позиционных глаголов кабардинского языка в кодировании пространственной ситуации вообще и в процессах категоризации мира и его фрагментов, в частности;
соматизмы кабардинского языка изучаются на предмет выявления путей и способов превращения полнозначной лексической единицы-соматизма в грамматикализованный элемент и устанавливается концептуальная корреляция предлога в английском и русском языках с превербом в кабардинском языке;
особенности расположения разных частей и органов тела с точки зрения наивной анатомии интерпретируются в терминах перцептивных свойств фигуры и фона;
выявляется ряд уникальных (= редко встречающихся в других языках) и (=единственных в своем роде, неповторимых) особенностей знакообразования, связанных с функционированием метафорических и метонимических наименований в системе номинативных средств кабардинского языка; в соматическом лексиконе кабардинского языка выявляется особая разновидность метафтонимии.
На защиту выносятся следующие положения:
1.Соматическая лексика любого языка представляет собой один из наиболее важных и когнитивно значимых участков языка, при опоре на который можно проследить усложнение и развитие когнитивного опыта человека.
2. Понятийный уровень мышления и, следовательно, синтезируюущая и анализирующая деятельность человеческого сознания не зависят от конкретного языка, в то время как концептуализация мира и отдельных его фрагментов лингво- и этноспецифичны и предопределяются многими факторами, в числе которых важную роль играют наличные ресурсы языка и та модель концептуализации, на которую он опирается.
2. Антропоморфная и зооморфная (пастушеская) модели концептуализации мира с разной степенью широты представлены во всех трех языках, но в кабардинском языке ведущая роль принадлежит последней; при этом обе модели концептуализации мира обнаруживаются здесь в тесном взаимопереплетении, зачастую образуя ономасиологическую осцилляцию (ср. каб. дамэ крыло как обозначение части тела человека и животного).
4. Пастушеская модель состоит не столько в том, что человек как двуногое существо уподобляется животному, сколько в том, что пространственный и временной континуум концептуализируются и категоризируются по принципу их уподобления животным.
5. Некоторые соматизмы кабардинского языка, функционирующие в качестве метафорических наименований, могут регулярно использоваться в нем в целях метонимической номинации.
6. В какой бы парадигме знания (логическая, традиционная, антропоцентрическая) не изучалась и в каких бы терминах метафора не интепретировалась (номинативная, стершаяся, образная, живая, авторская, генетивная и т.д.), она всегда основывается на взаимодействии двух областей: источника и цели, в то время как метонимия (включая синекдоху) опирается на концептуальную смежность.
7. В локативной конструкции топологические характеристики области локализации (релятум, фон) предопределяют выбор преверба, в то время как когнитивные характеристики локализуемого объекта накладывают ограничения на выбор предиката локативного состояния; при этом относительно выражения местонахождения объекта русский и английские языки можно назвать универсальными, в то время как кабардинский язык является сильно классифицирующим (Е.В. Рахилина).
8. Грамматикализация - превращение соматизма, обладающего самостоятельной номинативной ценностью в преверб, - явление векторное, однонаправленное (от конкретного к абстрактному); до приобретения лексической единицей статуса грамматикализованной, она, как правило, используется в целях вторичной (метафорической) номинации, причем с широким ономасиологическим диапазоном.
В реферируемой работе использованы разнообразные методы исследования, выбор которых продиктован спецификой анализируемого материала. Интроспективный метод применялся нами при порождении и оценке примеров в кабардинском языке. Мы также широко опирались на различные методы обращения к интуиции около 200 информантов- носителей кабардинского языка разного возраста, пола, в основном проживающих в сельской местности, с целью перепроверки погрешностей, возникающих при использовании интроспективного метода (метод наблюдения, интевьюирование, метод подстановок). Кроме этого, при работе с информантами мы использовали ингвистический эксперимент, с помощью которого нами было составлено большое количество лотрицательного языкового материала (Л.В. Щерба), особенно при анализе лязыкового поведения соматизмов в качестве грамматикализованных элементов; при исследовании материала русского и английского языков мы опирались на компонентный и концептуальный анализ, дефиниционный анализ и такие его разновидности, как: метод цепочки словарных дефиниций, метод развертывания словарной дефиниции, метод ступенчатой идентификации, а также метод лексических трансформаций (особенно при идентификации метонимических значений).
Апробация работы.
Основные положения диссертации были апробированы в виде докладов и сообщений на круглых столах по проблемам когнитивной лингвистики в Институте языкознания РАН, (г. Москва) совместно с Тамбовским госуниверситетом и Российской ассоциацией лингвистов-когнитологов и в 2006, 2007, 2008 и 2009 гг.; Международных научных и научно-практических конференциях: (Екатеринбург, 2006 г). (Владикавказ, 2006); (Ульяновск, 2006 г.); (Майкоп, 2007); (Пятигорск, 2008); Международных симпозиумах и конгрессах (Пятигорск, 2006); (Тбилиси, 2008); (Тамбов, 2008), а также на межкафедральных лингвистических семинарах (Нальчик, 2005-2009) и научно-методических семинарах кафедры английского языка.
Объем и структура: работа состоит из введения, заключения, пяти глав, приложения и библиографии, насчитывающей свыше 400 наименований отечественных и зарубежных авторов.
Первая глава Теоретические предпосылки исследования состоит из семи взаимосвязанных и взаимообусловленных разделов, которые представляют собой теоретический фундамент, на котором строится собственно анализ языкового материала.
В первом разделе Концептуализация и категоризация как базовые понятия когнитивной лингвистики при опоре на работы отечественных и зарубежных лингвистов освещаются основополагающие проблемы когнитивной лингвистики (когнитивной семантики) как определенного направления современных исследований значения, в центре внимания которого находится антропоцентрический фактор, т.е. человек как носитель когниции. Понятия концептуализации и категоризации, составляющие начала когнитивной семантики, рассматриваются как взаимообусловленные стороны классификационной деятельности человеческого разума, но при этом различающиеся по своим целям и результату. Концептуализация как одна из сторон когнитивной деятельности человека представляет собой осмысление информации, поступающей к человеку извне, которое приводит к образованию определенных представлений о мире в виде концептов [Болдырев 2000; Кубрякова 2004). Обобщая анализ разных точек зрения, приведенных в работе, подчеркнем, что отправным моментом в понимании различия терминов понятие и концепт для нас является определение: понятие - конструкт, а концепт - реконструкт (понятия конструируются для того, чтобы лиметь общий язык при обсуждении проблем, в то время как концепты существуют сами по себе и реконструируются людьми с той или иной степенью не/уверенности, чем и объясняется диффузность, гипотетичность, размытость таких реконструкций [Демьянков 2007: 27]. При этом под значением, традиционно рассматриваемом в качестве еще одного, не менее важного члена триады значение - понятие - концепт, мы понимаем ту часть концепта, которая схвачена знаком [Кубрякова 1991]. Эта идея получила развитие в теоретических разработках Н.Н. Болдырева, который вполне обоснованно полагает, что лязыковые средства своими значениями передают лишь часть концепта, что подтверждается существованием многочисленных синонимов, разных дефиниций, определений и текстовых описаний одного и того же концепта [Болдырев 2001: 40]. В то же время другая сторона классификационной деятельности человеческого сознания связана с процессом категоризации, суть которой заключается в мысленном отнесении концептуализованного объекта к какой-либо категории, а следовательно, его означивании языковыми (графическими и звуковыми) средствами [Болдырев 2000].
Второй раздел Языковая картина мира как отражение многогранных связей между языком и мышлением посвящен рассмотрению простой, на первый взгляд, но довольно сложной проблемы, не получившей еще однозначного решения в рамках ни одной из наук, которые так или иначе занимаются изучением связи языка и сознания: психологии, философии и лингвистике. Кажущаяся простота проблемы, решение которой, как представляется некоторым исследователям, лежит на поверхности и вызывает, по-видимому, к жизни лаконичные определения, в соответствии с которыми, языковая картина мира (ЯКМ) понимается как мир, представленный в языке человека, или же мир, воспринимаемый сквозь призму языка. Вместе с тем взаимосвязь объективной действительности и языка, которая опосредована мышлением, многие годы ставит перед лингвистами трудноразрешимую задачу: дан ли нам мир в непосредственной эмпирии [Фрумкина 1999:90] или мы его интерпретируем или, как говорят когнитологи, прежде всего, американские, мы его конструируем. Считая положение о значимости субъективной позиции человека в видении им окружающей действительности, ее членения, ее категоризации и понимания им смысла происходящего вполне приемлемыми для лингвистического анализа до определенного предела, Е.С. Кубрякова отмечает, что, идя по пути гипостазирования принципа субъективности восприятия, можно прийти к отрицанию объективности существования мира лвне (выделено автором) нашего сознания [Кубрякова 2000:15-16]. Прямо согласуется с этими мыслями и более радикальное мнение о том, что ни на одном этапе своего становления или развития язык не выступает в качестве самостоятельной креативной силы <Е> он лишь фиксирует концептуальный мир человека, имеющий своим первоначальным источником реальный мир (выделено нами - Р.К.) и деятельность в этом мире [Колшанский 1990:32]. В этой связи в реферируемом разделе рассматриваются различные точки зрения на понятие картины мира, соотношение ЯКМ и концептуальной картины мира (ККМ), придерживаясь точки зрения, в соответствии с которой ККМ шире, богаче и разнообразнее ЯКМ, поскольку в ее образовании участвуют различные типы мышления [Серебренников 1988: 107]. При этом мы следуем методологически важному мнению Е.С. Кубряковой о том, что при исследовании проблемы языковой картины мира необходимо учитывать те глубокие связи и зависимость, которые существуют между отдельными участками картины мира и следовательно направить свои поиски на обнаружение таких общих черт, аспектов, сторон и областей знания (доменов), которые отражали бы своеобразие и неповторимость членения мира в изучаемом языке (выделено нами - Р.К.), что предопределяется принципами сортировки опыта, его обработки, его классификации, принятыми в данном языке [Кубрякова 2006: ]. В этой связи, как отмечает Ю.Д. Апресян, материалом для реконструкции ЯКМ могут служить как факты языка, так и любые тексты культуры в самом широком смысле этого слова [Апресян 2006:34]. Реконструируя ЯКМ, мы согласно задачам исследования опираемся только на языковые факты, т.е. на идею языковой (или наивной) картины мира, развиваемую Ю.Д. Апресяном, оставляя в стороне важные и ценные разыскания, проводимые в русле ряда других направлений (см. работы Н.Д. Арутюновой, В.И. Карасика, Ю.С. Степанова, И.А. Стернина, В.Н. Телия, С.М. Толстой, Т.В. Цивьян, и др.), для которых главным предметом исследования, как отмечает Ю.Д. Апресян, являются культурные концепты [Апресян там же: 34].
Языковая картина мира - это метафора и важным следствием этой картинной метафоры (помимо прочих) является, по мнению Е.В. Рахилиной, то, что картина не копирует, а отображает действительность (курсив наш ЦР.К.) [Рахилина 2000:12], что с неизбежностью сопряжено с искажением, огрублением, отсеиванием многих свойств и параметров объекта в широком смысле при его встраивании (Е.В. Рахилина) или ментальной проекции (Н.Н.Болдырев) в семантику естественного языка. Вопрос этот тесно связан с теорией языкового детерминизма или так называемой гипотезой Сепира-Уорфа, зародившейся в Америке независимо от европейской традиции и восходящей к идеям В. Гумбольдта о промежуточном языковом мире (Sprachliche Zwischenwelt), впоследствии развитых в трудах Э. Кассирера и Л. Вайсгербера. Данная гипотеза, в соответствии с которой логический строй мышления и познание определяются соответствующим языком [Кронгауз 2001:106], имеет столько же адептов, сколько и оппонентов. Так, например, Дж. Лакофф полагает, что серия замечательных экспериментов Э. Рош поставила под сомнение одну из гипотез Уорфа, а именно, что язык определяет концептуальную систему тех, кто говорит на нем [Лакофф 2004: 65]. Мы вслед за многими учеными причисляем себя к оппонентам этой гипотезы по следующим основаниям. Так, общеизвестно, что один и тот же язык предоставляет его носителю массу возможностей: альтернативным способом описать одну и ту же ситуацию с разной степенью детализации [Langacker 1987] и разной перспективизацией [Taylor 1995]; взглянуть на актуальный референт с разных сторон в дискурсивных актах; осмыслить динамическую ситуацию как опредмеченный процесс, опираясь на прономинализацию и реификацию, или означить ее посредством особого знака - производного слова; представить один и тот же концепт в виде многочисленных синонимов, разных дефиниций, определений и текстовых описаний [см. работы Гака, Кубряковой, Болдырева и др.]. Если наши рассуждения верны, то почему же носителям разных языков (особенно в разных уголках земли) надо отказывать в праве по-своему смотреть на мир и осмысливать одни и те же его сущности в терминах своих собственных языков, предопределяемых их наличными ресурсами (Б.А. Серебренников). Что мир един - общеизвестно, принципы организации анализирующей и синтезирующей деятельности человеческого разума, тем более, одни и те же; сущности этого мира в известном смысле одни и те же (в частности, части нашего тела обладают одними и теми же денотативными или референциальными характеристиками, которые закладывают основу концептуального ядра, кластера, понятийного сгустка и т.д., обеспечивая тем самым взаимопонимание людей, пользующихся разными языками), а вот в процессе же встраивания или проецирования этих сущностей в семантику естественного языка (явление в высшей степени психологичное) они могут обрастать значительным количеством концептуальных признаков, предопределяемых географическими, климатическими, культурно-историческими и т.д. условиями бытования языка, но ни в коем случае не навязываемых или диктуемых языком. Креативность - это свойство субъекта, а не самого языка, который, как правильно отмечается, не обладает самостоятельной креативной силой (ср. метафорическую и метонимическую лоси мышления как латрибутов когнитивной деятельности). Так, метафорическое мышление, предоставляя субъекту когниции полную и неограниченную свободу в его когнитивной и креативной деятельности, создает обилие метафор разного рода, делая возможным рассмотрение сквозь призму лобласти-источника самых разнообразных лобластей-мишеней. С другой же стороны, метонимическое мышление, опираясь на принципиально иные когнитивные конструкты, до известных пределов сужает эту самую креативную деятельность субъекта, вынуждая его действовать в пределах одной области и заставляя тем самым оперировать такими понятиями, как pars pro totо или toto pro pars, выбирая один салиентный признак и делая его заместителем всего предмета. И что удивительно, практически все языки мира, как нам подсказывает интуиция, работают на одних и тех же метонимических формулах с вовлечением одних и тех же объектов и их признаков (ср., например, такой метафорически в определенном смысле уникальный кабардинский язык и такой же метонимически ничем не отличающийся от многих языков мира). И еще один аргумент в защиту нашей точки зрения: многие языки мира демонстрируют большое разнообразие в кодировании взаимодействия фигуры и фона (ср. птичка на дереве и the bird is in the tree), но ни один язык мира не может навязать своему носителю воспринимать фон на основе фигуры.
Третий раздел Проблемы полисемии и организации семантической структуры многозначной лексемы посвящен краткому анализу различных точек зрения, связанных с вопросами полисемии, эпидигматических отношений в смысловой структуре полисеманта, соотношения широкозначности и многозначности и т.д.
По широко распространенному мнению современных зарубежных когнитологов, полисемия находилась на периферии интересов структуралистcкого и генеративного направлений, каждое из которых по своим известным соображениям считало ее помехой для теории языка (an obstacle to linguistic theory). И лишь спустя пятьдесят и сто лет после выхода известных работ [Breal 1897;Ullmann 1957] c появлением когнитивного направления, а также новых теорий в антропологии и психологии эта самая помеха, вполне закономерно оказавшись в центре внимания ученых, переросла в благоприятную возможность (obstacle became an opportunity) доступа к пониманию важных аспектов познавательной деятельности человека, в особенности, категоризации, опирающейся на ключевые понятия прототипов и Ссемейного сходстваТ[Nerlich and Clarke 2003]. В этой связи в рамках когнитивной лингвистики полисемант выделяется в качестве отдельной языковой категории с сетью значений (каждое из которых является членом категории), взаимосвязанных по общим когнитивным основаниям (principles): образ-схематические трансформации (image-schema transformations), метафора, метонимия, расширение, сужение. Соглашаясь с тем, что полисемия действительно находилась на задворках теоретических построений в указанных направлениях, мы одновременно пытаемся показать, что, представляя собой важнейшее и неотъемлемое свойство естественного языка как особой семиотической системы, она никогда не оказывалась в роли маргинала в отечественном языкознании: достаточно отметить глубокие работы, которые увидели свет именно в пик господства на Западе структурализма и генеративной грамматики (Ю.Д. Апресян, И.В. Арнольд, В.В. Виноградов, С.Д. Кацнельсон, Г.В.Колшанский, М.В.Никитин, А.И.Смирницкий, Ю.С. Степанов, А.А.Уфимцева, Д.Н.Шмелев и др.). Особенно плодотворными оказались замечательные идеи 70-х годов прошлого столетия, заложенные в работах ономасиологического направления (Н.Д. Арутюнова, В.Г. Гак, Г.В. Колшанский, Е.С.Кубрякова, Б.А.Серебренников, Ю.С. Степанов, В.Н. Телия, А.А.Уфимцева и др.), которое, согласно справедливому мнению Е.С. Кубряковой, по праву считается ранней версией когнитивизма как альтернативного и довольно перспективного с теоретической точки зрения подхода к изучению значения слова вообще и многозначного слова, в частности, подхода, в рамках которого особое внимание уделялось языку как средству материализации мысли. Уже именно тогда, еще до возникновения, или, скорее, становления когнитивной парадигмы знания на особую значимость субъективного начала в процессе номинации обращал внимание В.Г. Гак, справедливо указывая на то, что в традиционной триаде из поля зрения исследователей зачастую необоснованно выпадает познающий субъект (номинатор), которому принадлежит активная роль в формировании значений языковых единиц с учетом внешнелингвистических оснований номинации [Гак 1972]. Однако при этом проблема полисемии упирается в один, на наш взгляд, существенный вопрос:, что же способствует лудержанию двух и более значений в пределах одного и того же формального тождества, т.е. каковы основания объединения столь разных денотативных областей, а отсюда и значений под одним именем. По этому поводу в лингвистике до настоящего времени существует множество точек зрения, и в зависимости от теоретических установок исследователей даются разные ответы на поставленный вопрос. В этой связи в качестве оснований традиционно выдвигаются идеи общего и частных значений, инвариантного значения, смыслового ядра, смыслового стержня, семантического центра (ср. новые понятия фамильного сходства, семантической сети) и т.д. Все эти понятия, по нашему мнению, имеют равное право на существование, равное право на то, чтобы быть использованными при интерпретации означаемого (семантической структуры) полисеманта, но при этом с учетом одного важного факта - они не взаимозаменяемы, ввиду того что в их терминах описывается разная семантика. Вследствие этого неправомерно категорически отвергать, как это делается в литературе вопроса, ни один из этих терминов и стоящие за ними понятия в угоду своим теоретическим установкам как научную фикцию, неприемлемую для лингвистического описания. То, что мир проецируется в семантику естественного языка и что семантика психологична, известная истина. Но при этом необходимо учитывать, что в семантику встраиваются разные формы существования материи, разные отношения между этими формами, разные типы взаимодействия между ними: ведь предметные сущности проецируются не так, как процессуальные, событийные или признаковые [Кубрякова 2003]. Если правилен тезис о том (а мы с этим полностью согласны), что язык именует безусловно значимое для человека и, следовательно, лотсутствие названий для незначимого - это не исключение, а правило, действующее в языке повсеместно (Е.В. Рахилина), то в языке, наверняка, не существовало бы сочетаний типа семантика существительного, глагольная семантика, ладъективная семантика, предложная семантика, поэтому мы вправе, по-видимому, говорить соответственно о разных полисемиях. В самом деле, оправданно ли интерпретировать связь значений прилагательного печальный, которые находятся в явной метонимической (импликационной) связи друг с другом (ср. печальный парень, печальный случай) в терминах фамильного сходства. Ср. разные значения слова разбить в разбить стакан и разбить жизнь, семью и т.д., отношения между которыми могут быть успешно описаны в терминах инвариантных отношений (общего значения, смыслового стержня и т.д.), лексического прототипа или же радиальной полисемии. Более того, если интерпретировать само понятие лексико-грамматического класса (существительное, например) как когнитивную категорию, мы вправе выстроить известную структуру со своим центром, со своими прототипами в качестве эталонных представителей категории существительных (предметная лексика) и периферией, на которой находятся абстрактные имена, деадъективы и девербативы (в широком смысле). При этом мы с легкостью обнаружим разную полисемию у членов ядра и периферии. Точно также, рассматривая ПОЛИСЕМИЮ как когнитивную категорию в рамках явно предметной лексики, мы можем, по-видимому, говорить об лэталонных полисемантах, каковыми в силу целого ряда причин являются соматизмы. Иными словами, даже оставаясь на когнитивных позициях (что мы делаем в своей работе), не совсем правомерно, по-видимому, описывать семантику лявно предметных имен (включая искомые соматизмы) только лишь в терминах фамильного сходства или семантических сетей, которые предлагают когнитологи для описания, например, семантики слова ring [Langacker 1991] с весьма, на наш взгляд, расплывчатой денотативной отнесенностью. Так, словарь под редакцией Апресяна [1999] для первого значения слова ring фиксирует по крайней мере пять подзначений, каждое из которых равновелико может быть подведено под значение, обозначенное цифрой У1Ф: ср. 1. кольцо; 2. обруч, ободок, оправа; 3. pl. Спорт кольца; 4. кольцо для спуска (альпинизм) и 5. кольцо корзины (баскетбола). Остается при этом неясным: концептуальное осмысление какого из указанных денотатов этого слова легло в основу таких значений, как клика, шайка (воровская) и букмекеры (на скачках). Представляется, что семантическая структура данного полисеманта и ему подобных могла бы быть более адекватно описана в терминах радиально-цепочечной полисемии в духе Ю. Д. Апресяна.
Тем более неприемлемым для нашего материала, как предлагают когнитологи, представляется анализ означаемого частиц и предлогов up и out [Lindner 1981], over [Brugman 1981], проводимых в терминах тех же семантических сетей. В этой связи отметим, что Дж. Лакофф [2004: 541-593], развивая идеи К. Бругман и предлагая свое видение семантики over, но уже в терминах траектора и лориентира (Р. Лангакер) [Langacker 1986], радиальных категорий, лобраз-схем, лидеализированных когнитивных (метафорических и метонимических моделей, в постановочной части проблемы приводит более десяти примеров, предваряющих собственно анализ, в которых реализуется лишь небольшая часть значений over, с тем, чтобы дать представление о чрезвычайной, по его словам, сложности проблемы. И эта сложность, по его мнению, не является только семантической, а проистекает еще оттого, что over в этих примерах выступает в различных категориальных испостасях: в одном случае это предлог, в другом - частица, в третьем - наречие, в четвертом - префикс и т.д. [там же: 542]. В результате анализа автор приходит к бесспорному, по его мнению, выводу о том, что лисследование Бругман, так же, как исследования Линднер и Янды (имеется в виду работа Лоры Янды, посвященной русским глагольным префиксам [Janda 1984] - Р.К.), показывают, что в лексике гораздо меньше произвольности, чем это раньше было принято думать. Здесь, однако, возникает один момент, который научной справедливости ради, требует комментариев. Признавая вслед за ведущими отечественными учеными тот неоспоримый научный вклад, который внесли западные когнитологи (в том числе и Дж. Лакофф) в новое осмысление многих теоретических проблем (в общем смысле), хотелось бы дополнить, что огромное количество исследований, проведенных отечественными учеными (правда, в других терминах) в области семантической деривации (эпидигматика) и собственно словообразования (дериватология), убедительно и перспективно сняли многие существовавшие долгие годы сомнения относительно произвольности связи между формой и значением (ср. работы выше). В дополнение к сказанному укажем еще на одно допущение Дж. Лакоффа о том, что классическая теория категорий плохо подходит для случаев полисемии на том основании, что при установлении границ формального тождества многозначной лексической единицы данная теория должна трактовать все связанные значения как имеющие некоторое общее абстрактное значение - обычно настолько абстрактное, что оно охватывает все эти случаи, и настолько лишенное реального значения, что оно не может быть опознано (выделено нами - Р.К.) как то, о чем люди думают как о значении слова [Лакофф 2004:538]. Уважая мнение известного ученого, рассмотрим семантическую структуру кабардинского полисеманта фэ кожа, сравнив его с коррелятами в английском и русском языках языках: ср. кожа, шкура - leather, skin; кожура (апельсина)- skin; кожица (листьев) - epidermis; оболочка (семян) - cover; кора - bark, rind; шелуха - husk, peel; узга- husk; стручок - pod; оболочка (кабеля) - sheath; корка (на ране) - crust; корка (сыра) - rind; скорлупа, панцирь - shell. Нетрудно заметить, что означаемое всех лексем в английском и русском языке может быть равновелико и безусловно подведено под формальное тождество кабардинской лексемы на основании идентификатора СпокрыватьТ (англ. cover), который в явном или косвенном виде можно обнаружить, пользуясь методом ступенчатой идентификации, в дефиниции всех значений искомой кабардинской лексемы. В этой связи возникает сомнение: настолько ли абстрактным и лишенным значения являются основания семантической производности или, говоря современными терминами, когнитивные основания подведения всех этих значений под одно и то же формальное тождество. В случае с кабардинской лексемой, как кажется, вполне приемлемы традиционные понятия инвариантного значения, смыслового стержня, смыслового ядра и т.д. без привлечения понятия семейного сходства, которое лучше подходит для интерпретации эзотерических оснований формирования категории лигра и ей подобных. При всем желании, вряд ли в каком -либо из значений слова Spiel, составляющих эту категорию, можно обнаружить исходную (лдонорскую) денотативную область, например, такую же, как у лексемы фэ кожа, концептуализация которой послужила основанием семантической производности и создала условия для ее многочисленного использования в целях метафорической номинации в кабардинском языке. Тем более трудно (если вообще можно) обнаружить такую же ресурсную зону в семантике слов типа over, поскольку эти слова по своей сути реляторы (в общем смысле), лишенные самостоятельной номинативной ценности и не имеющие, следовательно, строгой денотативной привязки. Тем не менее, семантику этого слова Дж. Лакофф описывает с опорой (наряду с другими) на метафорические и метонимические модели.
В этой связи в следующем четвертом разделе первой главы Метафорические и метонимические значения как основные составляющие смысловой структуры полисеманта обсуждается вопрос о том, какие метафоры мы изучаем в реферируемом исследовании и анализируем на фоне тех, которые предложены в концепции Дж. Лакоффа, поскольку все исследования, проведенные в терминах полисемии, а также метафоры и метонимии как основных составляющих (наряду с расширением и сужением) полисеманта в сравнении с этой концепцией, квалифицируются как лежащие в русле традиционной семасиологии.
Существует мнение [Dirven 2002:4] о том, что мировая лингвистика обязана возрождением интереса к метафоре и метонимии Р. Якобсону, а именно его в высшей степени программной (higly programmic) небольшой работе УThe metaphoric and metonymic polesФ [Jakobson 1956]. В этой связи отмечается, что теория метафоры Лакоффа-Джонсона [ Lakoff & Johnson 1980; Лакофф, Джонсон 2004;] вызвана к жизни благодаря лекциям Р. Якобсона в Гарвардском университете, слушателем которых был Дж. Лакофф [Dirven 2002:1]. Новаторский подход Р. Якобсона к интерпретации метафоры и метонимии заключается в том, что он был первым, кто рассмотрел эти явления с точки зрения афатических нарушений деятельности головного мозга. Так, исходя из допущения о том, что речевое событие может развиваться по двум смысловым линиям: одна тема может переходить в другую либо по подобию (сходству), либо по смежности, он ввел два термина: "ось метафоры" (основанная на селекции и субституции) и "ось метонимии" (основанная на комбинации), поскольку эти линии находят свое наиболее концентрированное выражение в метафоре и метонимии соответственно [Якобсон 1991: 110-132]. Развивая Р. Якобсона, по мнению Р. Дирвена, спустя 55 лет оказалось возможным описать эти две фундаментальные возможности структурирования УповеденияФ человека (two fundamental possibilities of structuring human СbehaviourТ (термин Р. Якобсона, на который ссылается Р. Дирвен), оперируя термином концептуализация. Таким образом, выстраивая собственное понимание явлений метафоры и метонимии, Р. Дирвен приходит к выводу о том, что эти два полюса как операционные принципы концептуализации (operation principles) могут быть описаны с привлечением понятий парадигматики и синтагматики в соссюрианском смысле: отсюда метафора в широком понимании связывается им с парадигматической осью, так как она дает возможность альтернативной концептуализации одного и того же феномена (alternative conceptualization for the same phenomenon), в то время как метонимия - с синтагматической, поскольку механизм метонимии позволяет связывать явления, так или иначе находящиеся в отношениях смежности (links phenomena which are somehow contiguous to each other) [Dirven 2002:75-113]. Эти же идеи Р.Якобсона, по мнению Р. Дирвена, заложили и основы концепции когнитивной метафоры Лакоффа-Джоннсона, которая опирается на взаимодействие, как принято говорить в терминах этой теории, двух концепутальных доменов (областей). Исходя из положения о том, что эти две концепции не взаимоисключают, а дополняют друг друга, мы и рассматриваем теорию Дж. Лакоффа, имея в виду Лакоффа-Джонсона. Оригинальность его подхода к пониманию метафоры заключается в том, что к обычно проводящемуся различению метафор на мертвые (стершиеся, банальные) и живые (свежие, образные) добавляется еще один вид метафор - когнитивные (познавательные) [Худяков 2007: 206]. Когнитивные метафоры двукомпонентны и основаны на взаимодействии двух концептуальных областей (систем): области-источника и области-цели (в этой связи их синонимично именуют концептуальными метафорами). При этом область-источник, как правило, более конкретен, более известен и лэкспериенциально осмыслен, нагляден, лучше доступен для восприятия, что позволяет ему служить в качестве концептуального ресурса для постижения, познания, концептуализации и категоризации другой области, менее доступной для восприятия, менее видимой и менее изученной. Так, если рассмотреть широко эксплуатируемую метафору Love is a journey (любовь - это путешествие), становится ясно, что здесь речь идет не о метафоре как переносе наименования, т.е. не о метафоре как механизме, обуславливающем эпидигматические внутрилексемные связи, а о метафоре, предоставляющей возможность использовать одно высоко структурированное и четко выделимое понятие для структурирования другого [Лакофф, Джонсон 1987: 129]. В самом деле, в словарной статье лексемы journey (путешествие), которая служит для обозначения высокоструктурированного и четко выделимого понятия, нет ни одного значения, которое можно было бы прямо или косвенно связать хотя бы с одним из значений слова love. В этой связи, согласно ТКМ (теории когнитивной метафоры - Р.К.), переносу подвергается не изолированное имя (с присущим ему прямым номинативым значением - выделено нами - Р.К. ), а целостная концептуальная структура (схема, фрейм, модель, сценарий), активируемая некоторым словом (фокусом метафоры) в сознании носителя языка, благодаря конвенциональной связи данного слова с данной концептуальной структурой [Кобозева 2002].
Предлагаемое же нами исследование основывается, с одной стороны, на эпидигматических, внутрилексемных связях, мотивированных механизмами метафоры и метонимии и направлено на выявление их эпистемологической природы, с другой стороны, призвано рассмотреть эти же понятия в терминах когнитивных механизмов в руках субъекта когниции, обеспечивающих расширение и обогащение семантической структуры лексемы, предопределяемое специфическими когнитивными задачами (ср. термины, используемые современными когнитологами - metaphorical and metonymic extension). В этой связи, подходя к пониманию метафоры с ономасиологических позиций, мы считаем, что когда слово, не теряя прежней связи с денотатом, получает и новую связь, с новым денотатом, - перед нами метафора (выделено нами - Р.К.) как явление языка [Степанов 1975: 19]. Метафоры, которые мы изучаем, основываются на особом когнитивном механизме, ментальной операции соотнесения двух сущностей предметного, процессуального или признакового характера в силу каких-либо сходных черт, лоткровенных или сокровенных (Арутюнова), присущих им по природе или приписываемых познающим субъектом, но при этом с обязательным использованием одного и того же имени. При этом, думается, мы не нарушаем тождества понимания метафоры как языкового явления. В общем случае, в каких бы построениях ни рассматривалась метафора (риторика, диахронная/синхронная семасиология, когнитивная лингвистика), в каких бы терминах она при этом ни интерпретировалась (живая, образная, окказиональная vs мертвая, стершаяся, узуальная, историческая и генетивная, когнитивная и концептуальная с такими разновидностями как онтологическая, ориентационная и т.д.), механизм этот всегда опирается на две денотативные области - исходную и целевую (ср. термины: донорская и реципиентная, ресурс или мишень). Источник и цель при этом могут быть представлены сколь угодно лограниченными концептуальными областями (нога человека - ножка стола) до самых широких и размытых (ср. области СпутешествиеТ и СлюбовьТ). Главное условие сохранения метафорой как языковым явлением своего тождества независимо от парадигмы, в которую она вовлечена (логическая или экспериенциальная), на наш взгляд, заключается в той возможности, которую она предоставляет: в возможности концептуализации одной сущности через призму другой (вспомним парадигматическую ось Р. Якобсона). Следуя за современными когнитивными концепциями (теория фамильного сходства и теория прототипов), можно, по-видимому, считать, что все типы метафор образуют языковую категорию МЕТАФОРА, объединяемую чертами фамильного сходства, и, выделив центр и периферию, обнаружить более или менее прототипические метафоры, обусловленные спецификой подхода к изучению языка: в XIX веке, например, по-видимому, были свои прототипические метафоры, в XXI веке - это когнитивные метафоры и т.д., но при этом все они члены одной метафорической семьи. Следует особо указать и на то, что нашим метафорам, т.е. тем, которые составляют предмет изучения реферируемого исследования, Дж. Лакофф не отказывает в праве носить имя метафора. Так, выражения the foot of the mountain Сподножие горыТ, a head of cabbage Скочан (букв. голова) капустыТ, the leg of a table Сножка столаТ (все примеры взяты из [Лакофф, Джонсон 2004:91]) один из основателей теории когнитивной метафоры называет идиосинкретическими метафорическими выражениями в силу того, что использование их в языке и мышлении не имеет системного характера [там же]. Так, следуя своим теоретическим построениям, выдержанным в духе анализа целостных метафорических систем (см. выше), ученый отмечает, что эти выражения представляют собой изолированные примеры метафорических концептов (выделено нами - Р.К.), когда в метафоре используется только одна часть концепта (или, может быть, две или три). По его мнению, при этом в выражении the foot of the mountain Сподножие горыТ представлена единственная используемая часть метафоры (целостной метафорической системы - Р.К.) ГОРА- ЭТО ЧЕЛОВЕК [там же: 91]. Отмечая при этом, что метафоры типа ГОРА- ЭТО ЧЕЛОВЕК маргинальны в нашей культуре и языке (американской культуре (?) и английском языке - Р.К.) и их лиспользуемая часть очень мала, лих взаимодействие с другими метафорическими концептами не имеет системного характера. Полагая, что это серьезное теоретическое допущение, которое нуждается, на наш взгляд, в дальнейшем исследовании, отметим два важных момента. Оставляя в стороне наши сомнения относительно возможности усмотрения культурного начала в концептуальной структуре выражения Сподножие горыТ и ему подобных, укажем на то, что проведенное исследование убеждает нас в том, что процесс встраивания мира и его фрагментов в семантику кабардинского языка, основанный на таких сторонах когнитивной деятельности человека, как концептуализация и категоризация, опирается в большой степени на те метафорические концепты, которые являются ласистемными, идиосинкретическими (по Дж. Лакоффу), в силу чего рассматриваются как маргинальные в английском языке. Другое дело, насколько правомерно подводить эти концепты под такую целостную систему (обобщенную метафору) как ГОРА- ЭТО ЧЕЛОВЕК. Так, с точки зрения кабардинского языка денотат слова СдомТ осмысляется как имеющий буквально: СголовуТ(ср. русск СкрышаТ); С грудьТ; СспинуТ; Сзад (ягодицы)Т; СбокТ; СглазаТ; СгубыТ; СротТ; СступнюТ). Следует ли при этом интерпретировать все эти концепты в терминах метафорической системы ДОМ-ЭТО ЧЕЛОВЕК? Более того, два кабардинских соматизма пэ нос и кIэ хвост, широко используемые в виде метафорических обозначений пространства, в соответствии с известной концептуализацией ПРОСТРАНСТВО>ВРЕМЯ, перескочив через пространственный категориальный барьер, регулярно функционируют в этом языке для метафорического обозначения соответственно начала и конца временных отрезков. Отсюда мы имеем буквально Снос/хвост года/осени/месяца/неделиТ (см. об этом гл. 2-5 работы). Дают ли эти метафорические выражения, являющиеся буквальными переводами с кабардинского языка, основание для их подведения под лэзотерическую рубрику ВРЕМЯ - ЭТО ЖИВОТНОЕ? Здесь уместно для сравнения привести пример концептуализации денотата слова axe (русск. топор), у которого английский язык лобнаруживает носок (toe) , щеку (cheek), плечо (shoulder), бороду (beard), глаз (eye), пятку (heel) [Wickipedia]. Подытоживая свои рассуждения и не делая при этом больших метафорических обобщений типа ГОРА- ЭТО ЧЕЛОВЕК или ВРЕМЯ - ЭТО ЖИВОТНОЕ, мы хотели бы отметить, что в анализируемом языковом материале в качестве ресурсного источника или концептуального домена выступает семантика соматической лексики трех языков. Иными словами, мы рассматриваем особенности концептуализации частей тела (человека и животных) в процессе их встраивания в семантику естественного языка, что, с одной стороны, обусловливает специфику знакообразования в системе соматизмов, предопределяемых особыми правилами словообразования (главным образом, - словосложения): 90% соматизмов кабардинского языка, как оказалось, - сложные образования, а с другой, закладывает когнитивные основания использования соматизмов в качестве вторичных метафорических и метонимических наименований при наречении сущностей, окружающих человека, создавая тем самым (что очень важно в нашем случае) возможность превращения этих же наименований (метафорических) в грамматикализованные элементы, участвующие в виде разнообразных реляторов в языковом моделировании пространства.
Вместе с тем, по мнению Р.Дирвена, в концепции Дж. Лакоффа наблюдается смещение интересов в сторону метафоры в ущерб метонимии, что было вызвано, вероятно, невозможностью сбалансированного внимания (balanced view) к обоим явлениям в эпоху метафорической революции, о начале которой в 1980 году возвестил артиллерийский залп, известный под названием Метафоры, которыми мы живем Лакоффа и Джонсона (the metaphor revolution launched by Lakoff & JohnsonТs canon shot known as Metaphors We Live by) [Dirven 2002: 1]. И лишь двадцать лет спустя, с появлением работ Panther and Redden 1999; Barselona 2000, метонимия, как отмечает ученый, оказалась восстановленной в своих правах наравне с метафорой [там же:1]. При этом, однако, анализ отечественной литературы вопроса позволяет убедиться в том, что метонимия наряду с метафорой так или иначе находилась в сфере исследовательских интересов российской лингвистической мысли. Еще в 1978 году, за два года до появления известной работы американских лингвистов и почти за двадцать лет до ее восстановления в правах на Западе, метонимия широко обсуждались Н.Д. Арутюновой, впервые указавшей на принципиальную разницу в тропеическом и чисто семантическом прочтении метафоры и метонимии с позиции коммуникативной организации предложения. Новый подход, осуществляемый при опоре на классификацию лексики на идентифицирующую и предикатную, позволил ученому прийти к выводу о том, что за метафорой закрепляется предикатная функция, в то время как для метонимии наиболее характерна идентифицирующая функция [Арутюнова 1978; 1979 и др.], и предложить свою классификацию этих явлений. Более того, широко эксплуатируя в современных отечественных исследованиях пример The ham sandwich is waiting for his check (букв. Бутерброд с ветчиной ждет своего чека), заимствованный из известной работы Дж. Лакоффа, который довольно ярко и недвусмысленно иллюстрирует концептуальную смежность, на которой зиждется механизм метонимии (что совершенно справедливо и бесспорно), мы зачастую, как нам кажется, упускаем из виду, что многочисленные примеры подобных метонимий (лконтекстно обусловленные метонимические замены по [Шмелев 1964:64]) в разное время, но в других терминах анализировались в отечественной литературе. Ср.: Больше всех скандалит выцветшее пальто с собачьим воротником. Сама втерлась, а других не пускает [Шмелев 1964]; военная фуражка вскочила с места [Арутюнова 1979: 152] и др. Кстати, Дж. Лакофф, демонстрируя в своей работе принципиальное отличие метонимических концептов от метафорических, оперирует традиционными метонимическими формулами. Любопытно, однако, что формула ВРЕМЯ - СОБЫТИЕ, в терминах которой может быть проинтерпретирована концептуальная смежность, лежащая в основе таких примеров, как зима была тяжелая, выпала из поля зрения ученого, хотя такой тип метонимии широко распространен в языках (в том числе английском) и, думается, претендует на универсальность (об этом типе метонимии см. дальше). В реферируемой работе под метонимией (ср. с определением метафоры выше) понимается использование в ходе познавательной деятельности человека имени в целях вторичной номинации, основывающееся на концептуальной смежности двух сущностей (когнитивный аспект репрезентации мира), который приводит к образованию метонимически мотивированных значений как особых ментальных единиц, в которых представлен гносеологический образ мира (эпистемический аспект). Метонимия в отличие от метафоры служит отражением регулярныйх связей (Н.Д.Арутюнова), существующих в объективном мире, что и служит в качестве когнитивных оснований в процессе проецирования мира в семантику естественного языка. Отсюда, метафорическое мышление, связанное с парадигматической осью в смысле Р. Дирвена, предоставляет субъекту когниции большую свободу выбора концептуальных признаков при выстраивании метафорической модели мира (от простейших метафор подножье горы, нос/хвост года и т.д. до когнитивных, основанных на двух концептуальных системах (ЛЮБОВЬ ЭТО ПУТЕШЕСТВИЕ), позволяющих мыслить об одном через призму другого). При этом одно из важных отличий метафоры от метонимии в нашем понимании состоит в том, что метафорическая номинация опирается на взаимодействие двух разных денотативных областей (части тела - продукты питания, артефакты, ландшафт, растения и т.д.), в то время как метонимическая номинация замыкается в пределах одной, концептуально соположенной, денотативной области (лчасть тела - одежда, материал-изделие, здание - люди, временной отрезок - событие <которое происходит в этом промежутке отрезке> и т.д.). К такому выводу мы пришли еще в 1982 году в результате вектора семантической производности в означаемом частотных существительных английского языка в терминах ономасиологии [Кимов 1982]. Так, оперируя четырьмя парами категориальных признаков (Уабстрактное vs конкретноеФ, Уодушевленное vs неодушевленноеФ, Улицо vs нелицоФ, Уисчисляемое vs неисчисляемоеФ), идентифицированных в семантической структуре прямых значений этих существительных, при опоре на особые матрицы - решетки Вейтча, заимствованные нами из [Арнольд 1966], мы получили 16 комбинаторных вариантов, которые позволили с достаточной степенью объективности установить принципы внутрилексемной эпидиматической производности. Как оказалось, метафорическая номинация осуществляется в двух направлениях: от конкретного к конкретному и от конкретного к абстрактному, в то время как метонимическая основывается помимо этих двух и на таком важном соотношении как от абстрактного к конкретному, что нехарактерно, как принято говорить в современных терминах, для метафорического мышления (ср. концепции Р. Якобсона, Р. Дирвена и Дж. Лакоффа), в отличие от метонимического, которое основывается прежде всего на концептуальной смежности, создающей возможность использования в общем смысле лодного вместо другого. Исследование, проведенное на указанном материале, позволило нам также прийти к выводу о том, что сама природа связи предметов, а отсюда и характер метонимического отражения последней, сводит до минимумаЕсвободу вторжения субъекта и творческого начала его мышления в именование предметов, вследствие существования связей между ними как объективной данности, которая субъекту уже заранее дана и потому не зависит от его творчества в процесса номинации [Кимов 1982:44]. Вполне возможно, что заявление отчасти категоричное и далеко небесспорное, но при этом, на наш взгляд, оно не нарушает основополагающих принципов метонимии как таковой, изучаемой в любой из парадигм знания. Отсюда, видимо, можно предположить, что выбор метонимического имени гораздо в большей степени навязывается (термин Ю.Д.Апресяна) языком, с чем связано его рассмотрение в некоторых концепциях в терминах синтагматической оси языка (Р. Дирвен). Именно возможность отражения метонимией регулярных и устойчивых связей, существующих в объективном мире, способствует тому, что она обязана работать во всех языках мира на одних и тех же формулах при вовлечении, по сути, одних и тех же денотатов (ср. часть тела - функция; дерево - плод; материал - изделие; сосуд-содержимое). И в этом смысле можно, видимо, говорить о том, что метафора в отличие от метонимии более лингво-, этно- и культурно специфична. Возвращаясь к выводам, полученным нами ранее [Кимов 1982], отметим, что через несколько лет после выхода своей революционной книги Дж Лакофф уже в более поздних работах [Lakoff 1987: 288; Lakoff, Turner1989:103] подчеркнет, что когнитивная, проекция (mapping), опирающаяся на метонимию, осуществляется не на УмеждоменномФ(not across domains) уровне (как в случае с метафорой - Р.К.), а лосуществляется в пределах одного домена (occurs within a single conceptual domain), за что подвергается несправедливой, на наш взгляд, критике У. Крофтом, который предлагает называть эти домены - матричными (matrix-domains) на том основании, например, что в пределах одного домена в когнитивных моделях оказывается возможным выделить несколько субдоменов (subdomains)[Croft 2002: 161-177].
В этой связи в лингвистической литературе последнего десятилетия существует мнение о том, что одним из самых слабых мест (the most criticized aspects) в теории Лакоффа является положение о том, что метафора должна удовлетворять обязательно условию двудоменности, в то время как для метонимии таким же условием является, лоднодоменность (the two-domain claim for metaphor and the one-domain claim for metonymy) [Dirven 2002:2]. Вместе с тем, как показывает анализ, эти условия являются решающими для наших метафор и метонимий, правда, с некоторыми оговорками, которые мы привели выше. Завершая раздел, в котором мы уделили достаточное внимание метафоре и метонимии, методологически оправданно, на наш взгляд, рассмотреть промежуточное явление, которое с легкой руки Луи Гуссенса [Goosens 1990] получило название метафтонимия, - родовой термин (cover term), введенный для общего обозначения двух моделей взаимодействия метафоры и метонимии, которые он обнаружил, анализируя конвенционализированные выражения (expressions), включающие в качестве одного из компонентов представителя одной из трех донорских областей: (1)части тела, (2) звуки (3) ожесточенные действия (violent actions), каждый из которых может перейти в целевую область, названную автором linguistic actions, т.е. речевые действия, что предопределяется возможным одновременным или последовательным прочтением одной и той же фразы в терминах метафоры или метонимии. Ср. примеры to bite off oneТs tongue в значении to make oneself unable to speak (1); to giggle в значении express by or utter with a giggle (2) и snap at в значении say or answer in an angry or rude way (3). Использование трех донорских областей для концептуализации указанной ресурсной зоны, как оказалось, опирается на два доминирующих типа: метафора из метонимии и метонимия в метафоре. Что же касается такой разновидности, как метонимия из метафоры, автору не удалось обнаружить ее в анализируемом материале, хотя, по его мнению, такое в принципе возможно (though not impossible in principle) [Goossens 2002: 349-379]. Однако кабардинская часть нашего материала показала, что такая разновидность: viz. метонимия, порождаемая метафорой, не только в принципе возможна, но даже с достаточной степенью регулярности функционирует в этом языке, порождая вполне нормативные фразы. Поясним, о какой метафтонимии мы ведем здесь речь. Так, по справедливому замечанию Е.В. Падучевой [2004: 163], при инвентаризации формул метонимических переносов вне поля зрения исследователей зачастую остаются такие важные типы, как ВРЕМЯ ----> событие. Вместе с тем в нашем исследовании [Кимов 1982], анализируя семантику частотных существительных английского языка, мы обнаружили, что названия времен года с регулярностью используются в целях метафорической номинации (англ. the autumn of our love, ср.весна любви нашей ). Кроме этого, интерпретируя метонимию как явление, опирающееся на смежность в широком понимании (пространственные, причинно-следственные и т.д. связи), мы выявили формулу ОТРЕЗОК ВРЕМЕНИ - СОБЫТИЕ, что позволило нам прийти к выводу о том, что механизм метонимического расширения сферы референции данных имен (лтемпорального ряда: минута, день, ночь, неделя, год - Р.К.) можно интерпретировать следующим образом: все то, что имело место в данный отрезок времени, получает название того отрезка времени, в рамках которого происходили те или иные события, явления и т.д. [Кимов 1982: 83]. При этом, как оказалось, данная формула носит характер лингвистической универсалии ввиду указанной выше специфики метонимии. Однако, подходя с когнитивных позиций к описанию кабардинского языка и экстраполируя тем самым выводы, полученные нами ранее в другой парадигме знания (логический подход в широком смысле), мы выявили уникальную (= неповторимую), как нам кажется, с типологической точки зрения особенность вторичного знакообразования. Так, начало и конец временных отрезков (утро, зима, год и т.д.) обозначается в данном языке при помощи двух соматизмов, используемых в своих метафорических значениях (пэ нос символизирует начало года букв. Снос годаТ, а кIэ хвост - конец года, букв. Схвост годаТ). Эти же самые метафорические имена используются в данном языке в целях метонимической номинации (для обозначения всего того, что происходит в начале и конце временных отрезков), чем и обусловлено функционирование большого количества вполне нормативных примеров, буквальные переводы которых на русский язык мы приведем для облегчения восприятия материала (ср. Снос года/осени/неделиТ был для нас несчастливым, посмотрим, что нам принесет Схвост года/осени/неделиТ; ср. также Снос фильма/романа мне не понравился, хвост фильма/романа намного интереснееТ). Не вызывает сомнения то, что в данных и им подобных многих примерах мы имеем дело с особым случаем метафтонимии (метонимия из метафоры), явлением, которое вызвано к жизни сложной концептуальной цепочкой (пространственная метафора создает экспериенциальную базу для временнй метафоры, которая в свою очередь закладывает когнитивные основания для конечного продукта - метонимии), укладывающейся в формулу ПРОСТРАНСТВО > ВРЕМЯ > СОБЫТИЕ (о когнитивных основаниях подобного развития см. анализ соматизмов в гл. 3 работы).
В пятом разделе Способы идентификации и методика разграничения метафорических и метонимических значений мы на основе дефиниционного анализа разработали методику и специальные процедуры идентификации метафорически и метонимически мотивированных значений в семантической структуре полисеманта. При этом мы полагаем, что данная методика и процедуры в какой-то степени позволят разрешить некоторые спорные случаи полисемии и омонимии, тем самым проливая свет на когнитивные основания подведения разных лексико-семантических вариантов под одно и то же формальное тождество (см. гл.3 работы). При идентификации метонимических значений нами был использован метод лексических трансформаций, предложенный в [Арнольд 1966]. Суть данной методики состоит в том, что для идентификации метонимического значения составляется формула объяснения, в которую входит дефиниция прямого значения, либо целиком, либо его местоименный заместитель как составная часть определительного придаточного предложения, устанавливающего пространственную, временную или причинно-следственную связь между двумя предметами, либо между предметом и его функцией. Данная методика не только помогает идентификации метонимических значений, но также во многом объясняет основания метонимической номинации, которая обслуживает не две концептуальные области как в случае с метафорой, а одну. Здесь уместно вспомнить идею синтагматической ориентированности метонимии, на которую обратил внимание Р. Якобсон и которая спустя сорок лет получила развитие в новой парадигме знания (см. работу Р. Дирвена).
В шестом разделе Когнитивный подход к изучению соматизмов как языковых средств представления мира и его фрагментов мы кратко останавливаемся как на традиционных работах отечественных лингвистов, в которых представлено изучение соматизмов, так и исследованиях, посвященных изучению соматизмов с позиции новых теоретических установок как у нас в стране, так и за рубежом. Подобно теоморфной модели сотворения человека, в соответствии с которой Господь создал его по образу и подобию своему, практически во всех языках человек моделирует ориентацию предметов в пространстве, так сказать, по себе [Рахилина 2000:14]. Вместе с тем мир может быть проецирован в семантику языка в соответствии с зооморфной моделью, явление чрезвычайно редкое и характерное для аридных районов Западной Африки [Heine 1991], - тезис, который подвергается нами анализу в главах 2-5. Одной из первых работ, посвященных сравнительному анализу соматизмов в русском и кабардинском языках, является работа М.А. Апажева [Апажев 1992], практическим материалом которой мы воспользовались при составлении списка соматизмов. Среди других исследований, в которые с разных точек зрения так или иначе вовлечен анализ соматизмов, отметим: на материале русского языка [Урысон 1998, Шмелев 2005; Рахилина 2000; Шанский 1972 и др.]; кавказских и тюркских языков [Бижева 2000; Ворокова 2003; Цримова 2003; Дзуганова 2008; Карданов 2008; Хараева 2007; Геляева 2002; Битокова 2009; Додуева 2008; Гайцайниева 2008;]; английского [Жадейко 2008; Семерикова 1974 и др.]; языка догон [Плунгян 2003]; французского [Гак 1998]. Гораздо большего внимания изучаемая группа слов удостоилась в зарубежной лингвистике в силу того, что, начиная с конца прошлого века, специалисты в области когнитивной семантики в Европе и Америке все чаще обращаются к экзотическим языкам Австралии и Полинезии, Африки и Северной Америки, наивная картина которых вообще и лотдельных наивных картин (наивной геометрии, наивной анатомии и т.д.) в корне отлична от таковой в индоевропейских языках. В доказательство данного аргумента уместно привести результаты плодотворных разысканий современных зарубежных лингвистов, занимающихся исследованием экзотических языков мира, особенно тех, которые работают на стыке антропологии и лингвистики. Их многочисленные наблюдения заставляют прийти к однозначной мысли о том, что новая информация и новые знания (все новое и доселе невиданное, а значит, непознанное и, следовательно, непоименованное), приходящие к современному человеку (мы небезосновательно полагаем, что именно так обстояло дело в случае и с архаичным человеком), концептуализируются и категоризуются в значительной степени при опоре на соматизмы, которые используются во вторичной номинативной функции, viz. метафорической или же метонимической (ср. новейшие исследования в области гебраистики [Steinberg 2003] и египтологии [Anselin 2005]. В последней, в частности отмечается, что древнеегипетский язык широко опирался, наряду с антропоморфной, и на зооморфную модель концептуализации мира). Подтверждением того, что в когнитивной деятельности современного человека (причем в разных частях света) в качестве ресурсного источника концептуализации мира, в первую очередь, выбирается соматический лексикон, являются важные наблюдения, представленные в работах [Franklin 2003] и [Marlett 2000]. Так, по данным [Franklin 2003], в культурном опыте носителей языка кева (Папуа-Новая Гвинея), автомобиль появился лишь в 1960 году (середина 20-го века) и, столкнувшись с необходимостью концептуализации и категоризации нового существа, они его просто лочеловечили, т.е. автомобиль предстал в наивной картине народа объектом с человеческим лицом. Так, с точки зрения носителей этого языка оказалось, что кузов автомобиля - это его кожа, фары - глаза, коробка передач - -лсердце, амортизаторы - почки, топливный бак - желудок, боковые зеркала - луши и т.д. [Franklin 2003]. Ученый при этом в своей недавней работе [Franklin 2003:1] со всей ответственностью рекомендует лексикографам, предпринимающим попытку составления словарей бесписьменных языков, начинать именно с соматической лексики как с естественного стартового концептуального источника (ср. body part terms are highly metaphorical and illustrate metonymy and other figurative extensions). Любопытно, что идентичные наблюдения регистрирует и другой лингвист-антрополог Stephen A. Marlett, занимающийся изучением языка сери (seri - язык-изолят, распространённый среди индейцев сери в двух деревнях на побережье штата Сонора, Мексика, в противоположном конце земли). Замечательный вклад в изучение соматизмов внесли исследования Б. Хайне. Так, опора на собственные разыскания на материале 125 африканских языков [Heine 1989], а также на результаты исследования Дж. Боудена [Bowden 1991], проанализировавшего данные 104 языков Австралии и Океании, позволили известному типологу Бернду Хайне (Bernd Heine) сделать ряд чрезвычайно важных выводов по использованию соматизмов для выражения пространственных концептов НА (ON); ПОД (UNDER); ПЕРЕД (FRONT); ЗАД (BACK); В (IN), на которые мы широко опираемся в реферируемом исследовании. Интересными представляются наблюдения автора относительно избирательности соматизмов по отношению к каждому из искомых концептов при переходе от языка к языку. Так, для выражения концепта ПЕРЕД в африканских языках широко используется концепт лицо наряду с концептом глаз, и объяснение этому ученый находит в том, что во многих африканских языках концепт лицо этимологически восходят к концепту глаз, что подтверждается диахронными разысканиями, согласно которым между двумя этими частями тела существует определенная когнитивная связь [Heine- et al: 1991]. Это наблюдение, как нам кажется, особенно важно для таких языков, как, например, кабардинский, которые не могут быть в силу известных обстоятельств вовлечены в диахроннные исследования, поскольку оно отчасти проясняет существование в этом языке четырех сложных наименований для обозначения лица (ср. напэ, нэгу, нэкIу, нэIу), каждое из которых содержит компонент НЭ глаз (cм. гл.4). Другой важный вывод известного типолога связан с вопросом о том, почему ицо, голова и грудь служат в качестве опорной области для концепта ПЕРЕД, в то время как нос, щека и подбородок (наряду с гениталиями) с особой настойчивостью и упорством отвергаются языками, вопрос, который требует, по его замечанию, дальнейших разысканий. Наши наблюдения, однако, позволяют сделать теоретическое допущение, согласно которому ответ кроется в той модели концептуализации (антропоморфная vs зооморфная), на которую опирается конкретный язык, что тоже требует подтверждения на материале других языков мира (мы не располагаем такими данными на сегодняшний момент). По свидетельству Б.Хайне, зооморфная модель - явление чрезвычайно редкое и характерное для аридных районов Западной Африки. Вместе с тем, сравнив данные [Bowden 1991] и [Heine 1989], в противовес всем языкам, которые послужили предметом рассмотрения Б. Хайне (ср. также данные по отомангским языкам (семья индейских языков, сохранившаяся в Мексике - Р.К.), в которых мир вокруг носителей данного языка моделируется только по антропоморфному принципу [R. MacLaury 1976 b; R. MacLaury 1989]), мы выявили, что кабардинский язык в равной степени опирается на обе модели, которые находятся в сложном взаимопереплетении, чем, по-видимому, и объясняется особая концептуализация денотатов лексем нос и хвост при пространственном и временном моделировании мира. Более того, денотаты русских соматизмов крыло и плечо (ср. англ. wing и shoulder) в кабардинском языке обозначаются одним и тем же словом дамэ СкрылоТ - явление, которое мы обозначили как концептуальная или ономасиологическая осцилляция (см. гл. 2 и 3).
Раздел седьмой К вопросу о теории грамматикализации лексических единиц посвящен анализу литературы и рассмотрению некоторых важных вопросов, связанных с ней. По мнению Т.А. Майсака, одного из современных российских лингвистов, серьезно занимающихся типологией грамматикализации (см. фундаментальное исследование автора с привлечением данных более 400 языков мира, представляющих все основные семьи и ареалы [Майсак 2005]), ученые на протяжении веков думали и писали о самом явлении задолго до появления термина грамматикализация [там же: 23]. На сегодняший день не существует единого понимания, а следовательно, и единого определения грамматикализации и любое из них так или иначе отражает теоретические установки автора[Майсак 2002: 37]. Сам термин грамматикализация введен в лингвистический обиход одним из учеников Ф. де Соссюра Антуаном Мейе еще в 1912 году, который определил грамматикализацию как приобретение автономным словом функции грамматического элемента. При этом процесс грамматикализации рассматривался им на примере превращения глагола tre с экзистенциальным значением в деконцептуализированные формы, говоря современными терминами (ср. je suis chez moi - je suis malade - je suis parti) [Hopper, Traugott 2003:19]. В лингвистике считается (см., например [Bowden 1991: 13ff; Майсак 2002], что интерес к данной теме связан с именем Е. Куриловича, который дал хрестоматийное определение процессу грамматикализации как расширения сферы функционирования морфемы от лексической к грамматической или от менее грамматического к более грамматическому статусу, т.е. от аффикса с деривационным статусом к флексии [Курилович 1965; Кurylowicz 1965:52]. Применительно к нашему исследованию мы хотели бы отметить, что все-таки наши превербы, которые в локативных комплексах задают реляцию фигуры и фона, не совсем подходят под разряд лопустошенных форм, каковыми являются падежные флексии, например, по сравнению с деривационными аффиксами. Они в определенной степени сохраняют семантическую связь с соответствующим соматизмом, который, будучи использованным в целях метафорической номинации, постепенно превратился в преверб. В работе мы опираемся на определение, предложенное В.А. Плунгяном, который понимает грамматикализацию как листорический процесс превращения неграмматической единицы языка в грамматическую или появления у некоторой единицы языка большего числа грамматических свойств (выделено нами - Р.К.). Тем самым грамматикализацию можно рассматривать как непрерывный процесс усиления грамматичности языковой единицы, при котором неграмматическое превращается в грамматическое, а менее грамматическое - в более грамматическое [Плунгян www.krugosvet.ru]. Всплеск интереса к изучению вопросов грамматикализации приходится на 70-е и 80-е годы прошлого столетия, когда лингвисты начали активно обращаться к межъязыковым сопоставлениям, вовлекая в орбиту исследований экзотические языки. В это время, особенно в последующие 80- е годы, появилось значительное количество работ, посвященных исследованию так называемых адпозитов, т.е. свободных морфологических форм в языках, которые выступают в контексте существительных, либо в препозитивном (предлоги), либо в постпозитивном (послелог) виде для передачи разнообразных падежных значений пространства, времени, каузальности, инструментальности. Первые работы, которые по сути заложили основу когнитивной семантики, связаны с изучением смыслового содержания адпозитов [Talmy 1972, 1975, 1978, 1983, 1985; Lakoff & Johnson 1980; Brugman 1981, 1983; Lindner 1981; Herskovits 1982, 1985, 1986; Casad 1982; Casad & Langacker 1985; Lakoff 1987; Hawkins 1984, 1986; Radden 1986; Stolz 1992]. Эти работы высветили экспериенциальную основу адпозитов, исследовав их полисемантическую природу в терминах прототипической структуры радиальных категорий. Что особенно важно: практически во всех приведенных исследованиях показана когнитивная роль метафоры в развитии и расширении их прототипической основы. Но именно в те годы в когнитивных исследованиях, прямо или косвенно связанных с вопросами грамматикализации, наблюдается, по мнению С. Свороу, значительный крен исследовательских интересов в сторону индоевропеистики, что проявилось в пристрастном смещении интереса в сторону изучения только предлогов. Отсюда изучение одних свободных форм при игнорировании связанных дает неполную картину всего лингвистического спектра (incomplete picture of the linguistic spectrum). Во многих работах, посвященных проблеме, отмечается, что в качестве концептуального источника грамматикализации языки в значительной степени опираются на соматизмы [Heine 1991:55; 1997: 35ff; ср. Matsumoto 1999; Amiridze 2003; Schladt 1999:111f; Hollenbach 1995; Hopper 1991; Senft 1994; Traugott 1974; 1978; Kahr 1975; 1976; Lillehaugen 2004; Moravcsik 1972; Heine 1999]. Эти исследования еще раз подтверждают замечательную идею Бернда Хайне о том, что, где только возможно, мы используем человеческие категории для описания и понимания всего того, что находится вне нас (whenever possible we use human categories to describe and understand non-human onesФ) [Heine 1997: 40].
Ввиду того, что кабардинский язык, изучаемый изнутри в терминах базовых понятий когнитивной лингвистики, впервые вовлекается в лингвистическую теорию как с точки зрения общей, так и лексической типологии, мы сочли необходимым представить во второй исследовательской главе Соматический лексикон кабардинского языка целостную картину всей ее соматической лексики, своего рода аналитическую платформу, которая позволит легче воспринять наше видение типологически уникальных черт этого языка, которые освещены в последующих исследовательских главах.
Данная глава состоит из двух взаимосвязанных разделов, в первом из которых Структурно-семантические группы соматизмов мы даем краткую информацию соматизмов кабардинского языка с точки зрения их структуры и семантики. В соответствии с материалами самого полного существующего на сегодняшний день Словаря кабардино-черкесского языка (в дальнейшем изложении - Словарь), включающего 31 000 единиц, соматический лексикон кабардинского языка насчитывает около 300 единиц. При этом структурно простые соматизмы составляют лишь около 20 единиц (около 8% от общего количества), с помощью которых по особым правилам словосложения, действующим в этом языке, сформирован соматический лексикон (ср. 53 000 единиц в Словаре русского языка С.И. Ожегова [Ожегов 1974], из которых соматизмы составляют, по данным [Апажев 1974], 155 единиц). Вместе с тем, в списке соматизмов обнаруживаются и образования типа тхьэ-м-бы- легкие (1); тхьэ-кIу-мэ (2) ухо; тхьэ-м- щIы- гъу печень (3); нэ- гэ- гъу пупок (птиц) (4), которые с синхронной точки зрения традиционно рассматриваются также под рубрикой нечленимых (простых) основ, с чем мы не можем безусловно согласиться по следующим причинам. Так, очевидной представляется рекуррентность морфем тхьэ- в (1), (2) и (3) и -гъу в (3) и (4). Далее, в соответствии с правилами словосложения кабардинского языка (что мы покажем ниже), морфема Ц в (1), в чем мы нисколько не сомневаемся, реализует значение Смясо, мышцаТ, так как она, выступая в свободном виде (ср. ы русск. мясо, мышцы), служит в качестве гиперонима для обозначения мышечной массы тела человека/животного, а, соединяясь с другими соматизмами, образует гипонимы для обозначения разновидности мышц соответствующей части тела (ср. рекуррентность морфемы - в таких примерах, как куэ- мышцы бедра, букв. бедро+мясо; пщэ- мышцы шеи, букв. шея+мясо, щхьэ- мышцы головы, букв. голова+мясо). Более того, в (3) и (4) аффиксальная морфема -гъу повторяется в ряде девербативов и деноминативов, выражая значение Свместе, сТ (ср. англ. девербативы: сo-own, co-operate и деноминативы: co-founder, co-worker и т.д.). Указанные соображения не позволяют, на наш взгляд, считать их безусловно простыми основами такого же ранга, как и моновокальные единицы, вследствие чего мы с определенными оговорками причисляем их к производным основам.
Итак, соматизмы представлены в кабардинском языке следующими структурно-семантическими группами.
Соматизм в виде минимальной основы, совпадающей с корнем:
щхьэ голова, пэ нос, жьэ рот, фэ кожа и т.д. Эти слова образуют список, состоящий из 20 единиц, о которых мы говорили выше.
Соматизм состоит из двух минимальных основ, каждая из которых представляет собой соматизм и реализует в комплексе свое прямое номинативное значение: жьа-фэ нижняя губа; букв. рот+кожа
В композитах кабардинского языка порядок расположения членов, в отличие от русского языка, преимущественно правовершинный (ср. идентичный кабардинскому порядок расположения членов в некоторых сложных словах английского языка doghouse, necklace), вследствие чего кабардинский сложный соматизм при переводе следует читать справа налево.
Соматизм состоит из двух минимальных основ-соматизмов, при этом правый член (вершина) выступает в метафорическом значении*1
:
на- кIэ внешний угол глаза, букв. Сглаз+хвостТ, т.е. край глаза
Iу- пэ губы, букв. Срот+носТ, т.е. передняя часть рта
Iэ- гу адонь букв. Срука+ сердцеТ, т.е. середина руки
Соматизм состоит из двух именных основ (членов), при этом правый член не является соматизмом (взят из другой предметной области):
ъэ- дакъэ пятка, (дакъэ Ц пень, кряж, комель), букв. * Спятка ногиТ
па-щIэ верхняя губа, (щIэ Ц дно, нижняя часть, букв. нос+дно
В кабардинском языке денотат лексемы СгубыТ концептуализируется особым образом: русскому Сверхняя губаТ (англ. upper lip) соответствует па-щIэ, букв. низ (нижняя часть) носа; нижняя же губа (англ. lower lip) осмысляется букв. как Скожа ртаТ и обозначается композитом жьа-фэ, букв. рот+ кожа.
Соматизм представлен двумя основами, одна их которых (левая) является собственно соматизмом, вторая (правая) представляет собой глагольный элемент, реализующий метафорическое значение; в целом весь комплекс служит метонимическим обозначением определенной части тела.
Такие примеры немногочисленны:
ъэгуажьэ-тес коленная чашечка, [колено+сидящий], т.е. букв. то, что сидит на колене;
IэфракIэ-тес, верхушечная часть локтевой кости, [локоть+сидящий], т.е. букв. то, что сидит на локте.
В этих примерах проявляется ярко выраженная тяга кабардинского языка к своеобразной концептуальной и ономасиологической симметрии, особенно при проецировании конечностей (рук, ног и их частей) в семантику языка. В соответствии с этой тенденцией язык считает, что если есть коленная чашечка, то такая же СчашечкаТ обязательно должна быть у локтя (см. пример выше). Ср. Iэ-тхьэмпэ, который служит для обозначения кисти руки, букв. рука+лист <растения> (ср. англ. palm СладоньТ, образованный от латинского palma, по сходству с пальмовым листом). Сохраняя тенденцию к симметрии, язык образует соматизм ъэ- тхьэмпэ для обозначения ступни (нога+лист <растения>), т.е. буквально такую же кисть он лобнаруживает у ноги. Нам представляется, что это типологически уникальная (= редко встречающаяся) черта кабардинского языка, (ср. русск. кисть руки и ступня; англ. arm (forearm) и foot).
Соматизм в некоторых случаях представлен в виде номинативного эндоцентрического словосочетания, при этом соматизмом является левый член :
тхьэкIумэ гъуанэ ушная раковина, букв. ухо + дыра;
ср. ъа-щхьэ зэ-ры-ты-пIэ голеностопный сустав, где лъа-щхьэ - подъем (см. выше) + сустав, букв. место стояния друг в друге (зэ- аффикс взаимности; -ры- соединительный элемент; -т- корневая морфема в значении СстоятьТ; пIэ - аффиксальная (?) морфема со значением СместоТ.
Во втором разделе второй главы Соматизмы как знаконосители (sign vehicles). Ономасиологические особенности рассматриваются, какие типы знаков использует данный язык для именования как самих соматизмов, так и для членения пространственно-временного континуума.
Типологически важной чертой соматической лексики кабардинского языка, как выявлено нами в ходе анализа, является то, что в целях вторичной номинации могут использоваться как структурно простые, так и сложные соматизмы.
Здесь соматизмы функционируют, обслуживая свою исконную денотативную область:
в качестве собственно соматизмов с простой структурой, обозначающих соответствующую часть тела/орган человека или животного:
жьэ рот, фэ кожа, нэ глаз, пщэ шея;
в качестве собственно соматизмов со сложной структурой*, обозначающих соответствующую часть тела/орган человека или животного:
жьа- фэ нижняя губа, букв. рот+кожа
куа-фэ*2
кожа на бедре, букв. бедро+кожа
Соматизмы обнаруживаются в правовершинной позиции сложных слов, выступая при этом только в переносных значениях, обозначая:
пространство и его фрагменты, окружающие человека: уа-фэ небесный свод, букв. небо+кожа, шкура; щIы-Iу земная поверхность, букв. земля+ рот; рельефно-ландшафтные единицы: бгыЦпэ уступ, обрыв, букв. гора+нос; нэ-пкъ берег реки, букв. глаз+ костная основа; определенные части поселений: къуажэ- пщэ верхняя часть села , букв. село+шея (лшейная часть); части натурфактов: псыЦIу берег <реки>,букв. река+рот; части артефактов: унэ-гупэ фасад дома, букв. дом+грудь; машина- пхэ зад автомобиля, букв. автомобиль+зад (ягодицы); временные отрезки: гъатхэ-кIэ, конец весны, букв. весна+ хвост.
Соматизмы выступают в именных словосочетаниях в виде пространственных и временных дейктиков, которые обретают подлинный смысл в ситуации hic et nunc; соматизм занимает левовершинное положение, выступая в атрибутивной функции.
Таких соматизмов в кабардинском языке всего 4: щхьэ голова (1), пщэ шея (2), кIэ хвост (3), пэ нос (4).
и-пщэ къуажэ верхнее село <которое расположено выше по течению>,
букв. егошея+село, т.е. шейное село
и-щхьэ этаж верхний этаж, букв. егоголова+этаж;
и-кIэ подъезд конечный подъезд, букв. егохвост+подъезд;
и-пэ зэман прежде, прежнее время<то, которое было впереди>,
букв. егонос+время.
В русском языке соматизмы в подобных словосочетаниях (они довольно редко встречаются) имеют морфологическое оформление прилагательных: ср. головной/хвостовой вагон <состава>; в английском языке такие комбинации - явление также довольно редкое: в них соматизмы в основном используются в терминологическом или специализированном значениях. Ср. headband повязка для головы, headnote краткое введение, headline газетный заголовок, head lettuce салат кочанный; necklace ожерелье; tail group хвостовое оперение (авиа).
Cоматизмы кабардинского языка в обязательном порядке сопровождаются посессивными маркерами (ср. с облигаторностью притяжательных местоимений при названиях частей тела в английском языке). Как видно, элемент и-, стоящий в препозиции и передающий значение СегоТ, функционально и семантически коррелирует с притяжательными местоимениями английского (и русского) языков, не являясь при этом собственно притяжательным местоимением: в кабардинском языке последние, выступая в функциях подлежащего, дополнения и сказуемого не функционируют в качестве определения. В этой связи, для разграничения собственно притяжательных местоимений и указанных элементов, которые в грамматике кабардинского языка именуются лично-притяжательными местоимениями (и-пщэ Сего шеяТ), мы обозначили их посессивными маркерами или посессивными прономинальными проклитиками (для краткости - посессивными проклитиками) на том основании, что они всегда образуют просодическое единство или клитический комплекс, имеющий только одно ударение, которое в зависимости от лакцентных правил данного языка (В.А. Плунгян) меняет свое место: при соединении с моновокальными основами ударение падает на клитику (си- пшэ Смоя шеяТ), в других случаях - на опорное слово (си-ъапэ Смоя ступняТ). Изначально выполняя функции приименных поссессивных проклитиков, они настолько спаиваются со своим носителем, что весь этот клитический комплекс оказывается лексикализованным. Особенно активным локазывается посессивный маркер 3 лица единственного числа и-, который при соединении с одним из четырех указанных соматизмов (щхьэ голова, пщэ шея, кIэ хвост, пэ нос), образует пространственные и временные дейктики и-щхьэ-кIэ, и-пщэ-кIэ, и-кIэ-кIэ, и-пэ-кIэ, функционирующие здесь либо в качестве наречий, либо в виде послелогов; при этом рекуррентный элемент -кIэ во всех четырех словах есть не что иное, как флексия так называемого послеложного падежа, одной из функций которого является функция пространственного и временного дейксиса (ср. школым-кIэ в значении Спо направлению к школеТ, букв. школа+кIэ (падежный аффикс со значением директива).
Указанные дейктики участвуют в концептуализации следующих прототипических сценариев:
- В (исполнитель действия), перебирая книги, пытается дотянуться до той, которая лежит в стопке, А (говорящий, наблюдатель) советует: и-щхьэ-кIэ дэIэбей Спротяни руку выше Т, букв. протяни руку головно <дальше от того места, где твоя рука находится сейчас, но ближе к верху, т.е. к голове стопки>.
- Книги стоят в ряду на одной горизонтальной плоскости <столе>, и В хочет взять для А книгу, которая находится достаточно далеко и А советует: и-пщэ-кIэ дэIэбей, Спротяни руку дальшеТ, букв. протяни руку шейно <дальше от того места, где твоя рука находится сейчас, но ближе к дальним книгам в ряду, т.е. к шее ряда книг>.
- Для перевода на кабардинский язык фразы Раньше люди жили плохо, говорящий должен обязательно использовать комплекс и-пэ-кIэ для выражения идеи раньше. С точки зрения обыденного сознания, раньше это буквально то, что перед-сейчас или до-сейчас (ср. англ. before now). Вот эта идея before и концептуализируется при опоре на лексему пэ нос.
Когнитивные основания, детерминирующие подобное лязыковое поведение (А. Вежбицка, Е.В. Рахилина) лексемы, особенности встраивания денотатов кабардинских соматизмов в его семантику в развернутом виде излагаются в соответствующих главах диссертации, (особенно в гл. 3 и 5).
Соматизмы в виде связанных форм (превербов) обнаруживаются в глаголах и участвуют в репрезентации пространственных ситуаций, концептуально коррелируя со свободными формами (предлогами), функционирующими в индоевропейских языках.
При кодировании статических пространственных ситуаций соматизмы грамматикализуются и в виде разветвленной системы превербов функционируют в языке вкупе с одним из трех позиционных глаголов (ср. stance verbs, posture verbs), образуя особую структуру, которую мы обозначили термином локативный комплекс (Iу-тын стоять рядом, около, у <дома>, букв. губы+стоять).
Важная типологическая особенность этих локативных комплексов (грамматикализованный соматизм в виде преверба+ позиционный глагол) состоит в том, что они, лексикализуясь, приобретают статус самостоятельного глагольного имени и подаются в Словаре в виде автономных единиц в отдельной словарной статье (ср., например, русск. Сстоять уТ, Слежать возлеТ, Ссидеть подТ и их кабардинские корреляты, которые могут быть переданы средствами русского языка букв. как *у-стоять, *под-сидеть, *возле-ежать; при этом для выражения каждого из этих пространственных концептов соответственно используются превербы, восходящие к соматизмам, обозначающим губы, хвост и грудь). И эти комплексы, именно в таком виде, соединяются с существительными и образуют сложные слова, используемые в языке в целях вторичной (именно метонимической) номинации.
Рассмотрим примеры:
Нывэ-кIэ-пы-с. Этим сложным образованием кабардинцы обозначают трясогузку (маленькая птичка). Оно состоит из двух основ нывэ-кIэ Скамень+ хвостТ (1) и пыс (2). В свою очередь (1) также является сложной основой, состоящей из двух корней нывэ- камень и -кIэ- хвост, т.е. (1) это буквально Схвост камняТ (ср. гипотетич. англ. *stonetail) ; (2) это усеченная форма локативного комплекса пы-сын в буквальном значении кончиксидеть или крайсидеть (преверб пы- в значении СкончикТ+ корневая морфема -с-, передающая значение СсидетьТ). Итак, внутренняя форма этого имени (ср. русск. трясогузка) выглядит буквально как тот, кто сидит на хвосте <краю> камня. Здесь важны следующие моменты:
а) соматизм кIэ хвост выступает в метафорическом значении СкрайТ;
б) соматизм пэ нос, выступая в виде метафорического имени , реализует значение СкончикТ и, грамматикализуясь, вступает в локативный комплекс с глаголом;
в) два соматизма, объединяясь в своих метафорических значениях и кодируя сложное концептуальное образование, дают метонимическое название птичке.
Гу-пхэ-Iу-т. Этим сложным словом кабардинцы обозначают задок телеги (ср. англ. tail-board, букв. Сдоска у хвостаТ). Комплекс состоит из двух компонентов: (1) гу телега пхэ зад, ягодицы, букв. телега+зад и (2) Iу-т (усеченная форма локативного комплекса Iу-т-ын (см. выше), который состоит из грамматикализованного соматизма Iу рот и корневой морфемы -т- стоять. Отсюда получаем метонимическое обозначение искомого объекта - Сто, что стоит у зада телегиТ. При этом концепт СуТ в этом сложном концептуальном образовании передается через метафорическое значение грамматикализованного соматизма СIуТ рот.
Высказанные соображения свидетельствуют еще об одной уникальной в типологическом отношении особенности кабардинского словообразования. Примеры подобного рода довольно многочисленны. При этом в качестве превербов в локативных комплексах также могут выступать и превербы несоматического происхождения, которые кодируют концепты в и на. Но нам здесь, как и во всем диссертационном исследовании, важно показать в соответствии с целью и задачами работы, прежде всего, роль соматизмов в категоризации и концептуализации мира.
Третья глава Изучение смысловой структуры многозначных соматизмов с точки зрения когнитивной парадигмы знания посвящена в общем смысле процедуре описания ЯКМ, что связано с реконструкцией определенной подсистемы знаний человека (соматизмов разных языков), вследствие чего ее называют когнитивным анализом, термин, который получил распространение, прежде всего, в работах E.С. Кубряковой и ее школы.
В соответствии с этим анализом при опоре на многочисленные примеры (см. ресурсы и методы сбора материала во вводной части работы) мы восстановили семантический портрет всех многозначных соматизмов кабардинского языка. В диссертации, однако, представлены результаты анализа тех соматизмов, которые наиболее убедительно, на наш взгляд, демонстрируют принципы сортировки опыта, его обработки, его классификации, принятые в данном языке (Е.С. Кубрякова). При этом каждому из соматизмов посвящается самостоятельный раздел. Ниже приводятся результаты анализа некоторых из них. Так, денотат лексемы (=слова) голова концептуализируется в данном языке в определенном смысле уникально: кроме того, что слово щхьэ голова служит в качестве метафорического обозначения верхней части многих объектов мира (что связано с канонической вертикальной организацией строения человека и находит отражение практически во всех языках мира), в кабардинском языке для обозначения концепта верх других средств не существует (ср. англ. surface, up, upper part, upwards и русск. поверхность, верх, наверху, сверху и т.д.). Отсюда части всех объектов мира, которые представляются как лверхние или как лповерхности с точки зрения других языков, в кабардинском языке обозначаются только этой лексемой, занимающей правовершинную позицию (см. гл 2.). Ср. буквальный перевод на русский язык вполне нормативных кабардинских фраз со словом щхьэ голова, которое обозначает:
верхнюю часть твердых объектов (ср. голова горы, дерева, дома, комнаты, столба, двери и т.д.); покрытие юбых емкостей (голова кастрюли, фляги, сундука, чайника); поверхность жидкостей (голова масла, воды, бульона, молока и т.д.); верхний слой сыпучих веществ (голова муки, соли, сахара,пшена и т.д.); верховье реки - букв. голова реки; первоначально вложенная в бизнес сумма <для извлечения прибыли> (ты возьми голову денег, а я - прибыль); высшая, крайняя степень чего-либо (твои слова показались мне головой всего <того, что ты сказал мне до сих пор>); ср. русск. Сверх наглости, совершенстваТ); верхний предел, граница (сверх головы < суммы, которую я определил > я тебе не заплачу ни копейки больше); понедельник голова семи <дней> ср. блыщхьэ [семь+голова] и др.
Помимо широко распространенного в языках мира метонимического использования лексем-коррелятов слова щхьэ голова (ср.голова в значениях Сединица счета скотаТ и Сум, рассудокТ), в данном языке она используется для обозначения таких концептов, как СсамТ (ср. англ. self), СлицоТ (в значении СчеловекТ, ср. англ. person). Отсюда, в кабардинском языке обилие вполне нормативных фраз, которые мы представим в буквальном переводе: *хочешь заслужить уважение людей, уважь, в первую очередь, свою голову <себя>; * головно я <лично я > туда не пойду. Примеры эти, демонстрируя своеобразную концептуальную смежность (в отличие от русского и английского), укладываются, как нам кажется, в метонимическую формулу ГОЛОВА <ЧАСТЬ ТЕЛА > - ЧЕЛОВЕК. При анализе особенностей концептуализации, а отсюда и встраивания денотата слова голова в семантику кабардинского языка мы сделали определенные выводы, которые могут быть, на наш взгляд, релевантными и для объяснения метафорического видения мира во многих языках. Так, под прямое (основное) значение любых слов в любом языке мира, которые обозначают искомый денотат, можно подвести как голову человека, так и голову всех животных, которые разительно отличаются от этой части человека прежде всего по месту расположения и форме (ср. голову лошади, кошки (которая изображается в детских рисунках в виде треугольника с перевернутым основанием), птиц, рептилий, пресмыкающихся, рыб и даже гусениц). Вместе с тем, отражение проецирования этого, казалось бы, самого привычного, главного денотата в семантику языка вызывает у лексикографов большие затруднения. Так, английские лексикографы единодушно, но, с разной степенью детализации отмечая количество концептуальных признаков, подают первое значение лексемы head как foremost part of body of animal, upper part of human body, containing mouth, sense organs and brains (1) [СOD]; в [Ожегов 1970] это же значение слова голова определяется как часть тела человека (или животного), состоящая из черепной коробки и лица (или морды животного) (2). Практически все английские словари, в отличие от [Ожегов 1970], с завидным упорством подчеркивают разное расположение головы человека и животных (ср. uppermost vs foremost). Таким же образом в новом издании [Ожегов, Шведова 2000] авторы, пытаясь усовершенствовать дефиницию (2), через точку с запятой добавили: лу беспозвоночных животных - передний, относительно обособленный участок тела с органами чувств и ротовым отверстием. При этом авторами-составителями не снято, как нам кажется, одно важное противоречие. Так, раскрывая методом подстановок толкование значения словосочетания лчерепная коробка в [Ожегов, Шведова 2000], получаем лкостное вместилище головного мозга. Но ведь в таком случае мы отказываем гусеницам в праве носить голову (ср. значение слова гусеница, которое определяется этим же словарем как продолговатое, мягкотелое, бескостное ( выделено нами - Р.К.) животное. Более того, ни в одном из английских и русских словарей в толковании первого значения искомой лексемы не дается указания на форму головы (круглая) как раз по причине того, что под это значение подведены разные головы с разными формами. В этой связи мы полагаем, что именно в данном случае когнитивное направление, опирающееся на теорию семейного сходства и концепцию прототипов, поможет в некотором смысле снять возникающие противоречия. Так, если в пределах первого значения выстроить когнитивную категорию ГОЛОВА (по типу естественных категорий), то в центре окажется прототипическая голова человека, которая мыслится как самая верхняя часть тела (округлой формы), содержащая мозги и органы чувств (отсюда - метафорические значения, реализуемые во фразах типа глава города, голова сыру, the head of a cabbage и метонимические - лум, рассудок, seat of intellect), в периферийную же зону войдут головы разных животных, концептуализация которых как передней части тела порождает метафоры, вызванные к жизни зооморфной моделью мира (ср. головной вагон, лидти во главе колонны, а также: плестись в хвосте; he marched at the head of the parade). Мы также считаем, что метафорическое использование названия головы для обозначения головных частей артефактов во многих языках опирается также на зооморфную модель концептуализации, а именно на формы голов разнообразных животных и их расположение (ср. head of а hammer, axe и их кабардинские эквиваленты, которые в переводе звучат буквально как голова молотка, топора, косы и т.д.). Из этого ряда выбывает, впрочем, пример the head of an arrow, spear, который на кабардинском буквально звучит как *нос стрелы (ср. русск. острие стрелы, копья). Это связано с тем, что в кабардинском языке денотаты лексем нос и хвост подвергаются особой концептуализации, чем и объясняется их чрезвычайная активность в метафорическом моделировании пространства и времени.
Так, в кабардинской ЯКМ лексема пэ нос служит для метафорического обозначения дула любого огнестрельного оружия (*нос револьвера, автомата); передней части чего-нибудь движущегося или вытянутого(*нос поезда, кометы (ср. русск. голова кометы и англ. head of a comet и cometТs head); *нос пехотной колонны; *нос потока <воды, водной массы>; *нос слова и предложения. При помощи этой же лексемы концептуализируется как внутренний, так и внешний угол объекта (англ. hollow angle vs. projecting angle). Одним из наших наблюдений, объясняющих особую сортировку, концептуализацию и классификацию опыта носителей кабардинского языка, является также и то, что конец любого острого, колющего или режущего лорудийного объекта (в широком смысле) от простой иголки до железного лома (=ручной ударный и рычажный инструмент) осмысляется при опоре на денотат лексемы нос. В этой связи получается, что все части этих объектов, которые мыслятся в английском и русском языках как их концы (ср. кончик иглы, пера, ножа и tip of a knife, cigar, stick, spear), в кабардинском языке обозначаются лексемой пэ нос. Ср. *нос иглы, пера, ножа, меча, ручки, карандаша, палки, шеста, хворостины, гвоздя, шурупа, болта (лнос любого из этих объектов имеет свое функциональное предназначение, что важно подчеркнуть, как мы увидим далее). На первый взгляд, может показаться, что здесь наблюдается какая-то особая, прямо противоположная европейской (в широком смысле) концептуализация фрагментов мира (ср начало VS конец), навязанная языком (вывод, к которому можно прийти, возведя в абсолют понятие языкового детерминизма). На самом деле, все объясняется сильным ориентированием кабардинского языка на зооморфную модель концептуализации мира. Так, если выстроить когнитивную категорию НОС по принципу естественных категорий (ср. категорию ГОЛОВА), то в центре окажется нос человека, а на периферии - носы разных животных и птиц. При усложнении когнитивного опыта и возникновении необходимости наречения новых объектов (кончик иглы, ножа, например) кабардинский язык, оказывается, в отличие от русского и английского языков (нос корабля, носик чайника), опирается помимо формы и расположения и на другой, безусловно, важный салиентный признак, а именно на функциональное предназначение денотата лексемы нос (прежде всего у птиц). В кабардинском языке есть только одно слово для обозначения носа человека и клюва птиц (ср. русск. клюв и нос и англ. nose, beak (у хищных птиц) и bill (у голубей, уток и т.д.; любопытными представляются английские сочетания: aircraft nose Снос самолетаТ , beaks of warships - букв. Склювы военных кораблейТ и beak of a turtle - букв. Склюв черепахиТ ; ср. при этом довольно странную дефиницию слова bill во втором значении, которое определяется как a mouthpart (as the beak of a turtle) that resembles a bird's bill.)
Ни русский, ни английский язык, однако, (как и большинство языков мира) осознавая и видя лорудийное предназначение этой части тела (ср. иллюстративные примеры из [Ушаков 1989]: дятел, долбя клювом кору деревьев, добывает насекомых и дятел долбит носом), не опираются на него при дальнейшем лосвоении пространства, поскольку их наивные картины ориентируются, главным образом, на антропоморфное видение мира. С этим связано и широкое метафорическое использование лексемы пэ нос для означивания более мелких частей тела в кабардинском языке ( ср. русск. кончик крыла, языка, пальца и каб. букв. *нос крыла, языка, пальца; подбородок и губы с точки зрения кабардинского языка это соответственно *нос челюсти, а губы - *нос рта). В отличие от многих языков, кабардинский выстраивает свою собственную и неповторимую картину при опоре на иную экспериенциальную базу: на каноническое горизонтальное расположение животного (при этом нос обращен вперед, а хвост - назад) относительно поверхности земли (ср. голову, нос, шею бегущей лисы, например, и те же части стоящего человека). Вместе с тем в соответствии с еще одним нашим наблюдением, если лязыку передняя часть объекта представляется недостаточно заостренной или же выдающейся (англ. protruding), чтобы его можно было бы осмыслить как нос, дав ему одноименное метафорическое обозначение, носители языка в качестве концептуального источника привлекают денотат слова шея (четвероногих животных). Отсюда мы имеем *шея села (начало села относительно течения реки), *шейное село (расположенное дальше и выше <относительно течения реки> того села, в котором находится наблюдатель); ср. также *шейная улица, дом и * шейный/носовой вагон поезда (кстати, молодые информанты до 40 лет больше склонны считать, что это нос вагона, видимо, под влиянием русско-кабардинского билингвизма - проблема, которая, бесспорно, заслуживает внимания и требует дальнейших разысканий под углом зрения концептуализации мира в условиях билингвизма). Еще одним важным следствием преимущественной ориентации кабардинского языка на зооморфную модель (по сравнению с антропоморфной) представления мира является также и то, что при членении временного континуума он широко или даже исключительно опирается на денотаты слов нос и хвост. Ср. *нос дня, недели, года, осени, зимы и их соответствующие хвосты: *хвост дняЕзимы и т.д.
Отсюда следует наше допущение, - важное, как нам кажется, для теории лексической типологии: языки типа кабардинского, которые сильно ориентированы на зооморфную модель восприятия мира, при кодировании начала и конца временных отрезков, в первую очередь, прибегают к концептам нос и хвост (именно к концептам, поскольку для их обозначения языки могут привлекать разные названия). Возвращаясь, однако, к использованию лексемы пэ нос в пространственном значении, обратим внимание на один важный момент: в кабардинском языке все приведенные объекты (образующие топологический тип стержней), имея нос (русск. конец/кончик), не имеют такого же хвоста, что можно было бы теоретически ожидать, исходя из наших рассуждений. Объяснение этому кроется в выводе, сделанном на материале русского языка в [Рахилина 2000]. Так, автор считает, что стержни (например, палка) в русском языке могут иметь конец, но не имеют начала на том основании, что начало палки совпадает с той точкой отсчета, в качестве которой используется положение наблюдателя (говорящего), что делает невозможным использование слова начало в пространственном значении (ср. конец палки, трубы, нитки, но *начало палки, трубы, нитки) [Рахилина 2000: 246]. Вместе с тем, пара начало-конец вполне нормативно используется в русском языке для обозначения начала и конца временных отрезков (ср. начало и конец года, недели, дня). Но если при осмыслении некоторых объектов в качестве салиентных признаков выступает идея процессуальности или динамичности, то вполне возможны сочетания типа: начало фильма, рассказа, пути и конец фильма, рассказа, пути. Обоснованность этой мысли ученого мы подтвердили на материале кабардинского языка: стержни имеют метафорический нос (пространственное значение), но не имеют хвоста (пространственное значение), в то время как ономасиологическая пара нос-хвост служит для кодирования соответствующих частей отрезков времени (ср. букв. нос недели, месяца, осени, пути, рассказа, предложения и их соответствующие хвосты). Как видно, логика мышления носителей разных языков абсолютно одинакова, но при этом концептуальные ресурсы, на которые опираются языки, - лингво- и этно-специфичны.
Глава 4 Особенности словосложения внутри соматического лексикона посвящена, с одной стороны, анализу того, как углублялся процесс познания и осмысления человеком самого себя, т.е. каким образом простые соматизмы, интегрируясь и объединяясь в сложные комплексы по особым формальным и концептуальным комбинаторным правилам, предопределяемым типологическими особенностями кабардинского языка, репрезентируют буквально все анатомическое устройство человека с точки зрения его наивного сознания (см. справку). С другой стороны, в данной главе рассматривается также и то, каким образом эти новые комплексы, получив статус самостоятельных номинативных единиц, обладающих свойством двойной референции, - будучи обращенные, с одной стороны, к миру слов (в основном соматизмов), а с другой - к миру действительности (Е.С. Кубрякова), обретают новую функцию в языке, выступая в качестве метафорических обозначений фрагментов действительности.
В этой связи в первом разделе Соматизмы в соматизмах нами рассматриваются когнитивные основания, а также пути и особенности вторичного знакообразования внутри самого соматического лексикона. При этом уже на данном этапе можно наблюдать опору кабардинского языка на обе модели концептуализации мира - антропоморфную и зооморфную. Так, первоначально лимея в своем распоряжении, как мы уже указали (см. гл.2), 20 простых соматизмов, которые составляют всего 8% искомого лексикона, в ходе неизбежного усложнения когнитивного опыта носителей языка, а следовательно, при возникновении необходимости наречения других частей тела, они начинают вступать в разнообразные концептуальные конфигурации, образуя различные комбинаторные варианты, загадочные и малопонятные, а порой и непостижимые для неносителей кабардинского языка. Это заставляет нас прибегать к эквивалентам (если они есть), различного рода дескрипциям, к буквальному переводу или квадратным скобкам, в которые мы заключаем компоненты сложного слова в своих прямых значениях: (гу-щхьэ верхняя часть сердца [сердце+голова]; кIа-пэ кончик хвоста [хвост+нос]; нэкIу-щхьэ щека, верхняя часть щеки [щека+голова]; Iэ-ф-ра-кIэ Ц букв. Схвост кожи рукиТ, т.е. кусочек кожи, который при разгибании локтя легко оттягивается <напоминая хвостик> [рука+кожа+ра (соединительный элемент) + хвост]; кстати, и сам локтевой сустав метонимически обозначается этим же словом). Одним из наиболее активных соматизмов, который, используясь в метафорической функции, служит для означивания других частей тела, является лексема щхьэ голова. В главе представлено подробное описание соматизмов под обозначенным углом зрения, здесь мы рассмотрим лишь некоторые из них. Так, часть туловища от шеи до руки, <на которой носят охапку хвороста, сапетки: ср. нести что-л. на плечах> в кабардинском языке именуется дама-щхьэ, что в буквальном переводе означает Сголова крылаТ [крыло+голова], т.е. кабардинская лексема дамэ, обозначающая в своем прямом значении денотат слова крыло, вполне нормативно используется и для именования плеча <человека> (ср. букв. перевод с кабардинского: он на своем крыле перетаскал много груза и русск. *крыло человека и *wing of a human): другого обозначения этот денотат не имеет. В случаях, подобных данным, не представляется возможным установить направление концептуализации, в связи с чем такие случаи названы нами концептуальной лосцилляцией (человекживотное). Далее, кабардинский композит ъы-щхьэ букв. главная кровь [кровь+голова] служит для обозначения генов человека, которые могут проявиться через несколько поколений. Это слово, кстати, широко используется в языке адыгской (черкесской) диаспоры в таких контекстах, как куда бы судьба ни забросила черкеса, головная кровь <кровь предков, которая течет в его жилах> обязательно даст о себе знать с положительной стороны<этикет, высокая культура>.
Кабардинский язык широко опирается и на лексему пэ нос при означивании других (более мелких частей тела). Так, выступая в данном языке в качестве метафорического обозначения передней части любого объекта, она легко соединяется с другими соматизмами, например, Iэ рука, и образует комплекс Iэ-пэ, букв. нос руки [рука+нос], который получает статус самостоятельной номинативной единицы. Функционируя в таком статусе, эта структурно сложная лексема получает своеобразное концептуальное развитие, служащее основой двух самостоятельных значений, соотносящихся по метонимическому типу ЧАСТЬ-ЦЕЛОЕ. Ср. Iэ-пэ в значениях: 1. С<отдельно взятый >палецТ и 2. Спередняя часть<всех пальцев вместе взятых за исключением большого> кисти рукТ Затем, когда в культурном опыте носителей языка появились ударно-клавишные музыкальные инструменты (фортепиано), это слово стало использоваться для обозначения клавиш, т.е. клавиши мыслятся как пальцы рук (ср. Iэ-пэ в значении часть тела и клавиша). Расположение самих клавиш, кстати, осмысляется в этом языке по зооморфной модели: крайние левые клавиши (для извлечения низких звуков) - это буквальное шейные, в то время как крайние правые - это хвостовые клавиши. Здесь мы также наблюдаем уникальное взаимодействие двух концептуальных моделей: с одной стороны, клавиша получила свое название в соответствии с антропоморфным видением мира (ср. палец человека и УпалецФ пианино), с другой же, сама клавиатура получает зооморфное осмысление (ср. шея и хвост). Ср. также комплекс пхъэ-Iэпэ, русск. грабли ( пхъэ СдеревоТ+ Iэпэ букв. СпалецТ), которое служит яркой иллюстрацией процесса знакообразования, основанноого на особом проецировании некоторых денотатов в семантику данного языка: метафорически используемая лексема пэ нос, соединяясь с основой Iэ рука, дает название пальцу (см. выше), затем это название, используемое метафорически, дает название зубьям граблей, которые напоминают пальцы (ср. Iэпэ в значении СпальцыТ <граблей>), далее композит Iэпэ, соединяясь со словом пхъэ дерево (в кабардинском дерево, доски, изделия из него обозначаются одним этим словом) образует комплекс пхъэ-Iэпэ [деревопалец], значение которого можно условно передать как Спалец, сделанный из дереваТ; далее в силу концептуальной смежности, сложный концепт [деревопалец] служит когнитивным основанием для метонимического использования комплекса пхъэ-Iэпэ грабли. И, наконец, в силу концептуальной аттракции этим же словом теперь обозначают железные грабли. Когнитивная схема образования структурно сложных соматизмов (ср. название соматизмы в соматизмах) и их встраивание в семантику этого языка может, естественно, иметь разные конфигурации, здесь мы показали основную тенденцию (подробно см. гл. 3).
Раздел второй Классификация Э.Бенвениста применительно к сложным соматизмам кабардинского языка в когнитивном аспекте посвящен рассмотрению структурно сложных соматизмов кабардинского языка, а также некоторых сложных образований, которые содержат соматический компонент с точки зрения когнитивной деятельности человека. При этом за основу взята хорошо известная специалистам классификация эндоцентрических сложных слов по четырем типам, предложенная Э. Бенвенистом [1974], которая опиралась на синтаксические основания связей элементов сложных образований. Следуя за известным ученым, мы исходим из принципиального положения о том, что сложная лексическая единица всегда образуется двумя компонентами, притом независимо от их структурной простоты/сложности (ср. нем. Bleistifthalter и англ. cocktail-mixer в кабардинском количество корневых морфем может доходить до четырех). Первый тип сложных образований, по классификации ученого, это имена с простой бинарной структурой, называемые УдвандваФ, классические примеры которого представлены в ведийском языке: dyvpthiv небо-земля и pitrmtr мать-отец (ср. русск. хлеб-соль, гуси-лебеди, которые современными исследователями относятся к данному типу, но описываются в иных терминах, как-то: лаппозитивные сочетания, парные слова, геминация). Анализ материала позволил нам сделать допущение о том, что язык прибегает к образованиям типа двандва для того, чтобы компенсировать отсутствие терминов суперординатного уровня категоризации. Так, в кабардинском языке функционирует довольно сложное (со структурной и концептуальной точек зрения) образование Iэпкъъэпкъ [(Iэ рука + пкъы кость) + (ъэ нога, ступня + пкъы кость)], которое служит в качестве метонимического обозначения всех конечностей человека, которых, с точки зрения наивной анатомии, всего 12 (ср. I am aching all over, у меня болит все тело <все кости> и букв. перевод у меня болят все 12 Iэ-пкъ-лъэ-пкъ). Попутно отметим, что в число 12 входят: 2 кисти рук, 2 предплечья, 2 плеча, 2 ступни, 2 голени и 2 бедра. Компонент пкъы (мы условно передали его значение через русский эквивалент СкостьТ) один из самых сложных членов всей соматической системы, который требует специального исследования (ведь в кабардинском языке есть самостоятельное слово для обозначения кости). Пока что ограничимся указанием на то, что это сложное концептуальное образование, своего рода гештальт, который может быть передан на русский язык как: основа, остов, каркас, тело, скелет. Другой тип сложных слов (ср. poisson-chat УсомФ; oiseau-mouche УколибриФ) отличается от двандва, по его определению, в том, что композиты первого типа всегда обозначают (выделено нами - Р.К.) два реальных предмета (ср. мать-отец), в то время как композиты второго типа - один реальный предмет. Интерпретируя второй тип сложных образований (созданных при опоре на соматизмы) с позиций когнитивной лингвистики, мы выявили, что их важное отличие от первого типа заключается в том, что если двандва создается в целях именования членов суперординатного уровня естественных категорий, то композиты второго типа выполняют двоякую и при этом одинаково важную функцию в языке: с одной стороны, они служат для обозначения конституентов субординатного уровня категоризации, а с другой, являются языковыми репрезентантами нарушений естественных норм природы. При этом под нормой, вслед за Н.Д. Арутюновой [Арутюнова 1998: 75], мы понимаем все виды и формы порядка, включая как естественные нормы природы, так и созданные человеком правила и законы. Нормальный нос, голова, лоб, как известно, не имеют атрибутов, выраженных в языковой форме, но при этом любое отклонение от нормы лохотно фиксируется языком. Ср., например, щхьэ-къэб [щхьэ голова + къэб тыква] - для обозначения неестественно большой головы и жьэкъэб [ жьэ рот +къэб тыква] Ц для обозначения неестественно большого рта (нижней челюсти).
Пятая глава Новый когнитивный статус соматизмов. Грамматикализация реферируемой работы состоит из двух разделов, первый из которых посвящен изучению вопросов, связанных с грамматикализацией соматизмов, следствием чего является приобретение ими нового когнитивного статуса, позволяющего им в качестве связанных форм, традиционно именуемых превербами, выступать для кодирования пространственной ситуации в кабардинском языке в сравнении со свободными формами (предлогами), на которые опираются русский и английский языки для описания тех же пространственных ситуаций. Данный раздел состоит из нескольких самостоятельных подразделов, каждый из которых посвящен способам кодирования разнообразных концептов при помощи соматизмов.
Анализ материала позволил нам выдвинуть гипотезу о том, что концептуально коррелируя, предлоги и превербы являются альтернативными способами репрезентации лонтологически тождественных (Е.С. Кубрякова) пространственных ситуаций. В этой связи мы кратко останавливаемся на разных подходах (геометрический, топологический и функциональный) к описанию предложной семантики, которая лучше и полнее разработана на сегодняшний день по сравнению с семантикой связанных форм в виду давних традиций изучения первой [Филиппенко 2000; Д. Пайар 2000; Плунгян 2000; Селиверстова, Маляр 1996; Gougenheim 1959; Clark 1973; Leech 1969; Welsche 1988; Hottenroth 1991; Hawkins 1988; Vandeloise 1994 и др.]. Поскольку, однако, впервые в орбиту теоретических разысканий вводится изучение особой роли и участия превербов в представлении пространственных ситуаций и - шире - в формировании картины мира кабардинского языка, изучаемого изнутри, мы также осветили некоторые вопросы, связанные с природой преверба, как с традиционной (морфосинтаксической), так и когнитивной точек зрения. Из известных 25 превербов кабардинского языка 16 восходят к собственно соматизмам, т. е. представляют собой грамматикализованные соматизмы или превербы-соматизмы. В работе нас интересуют именно последние, хотя мы также привлекаем и лобыкновенные превербы несоматического происхождения по нескольким причинам: во-первых, кодирование пространственной ситуации осуществляется с вовлечением тех и других по разным когнитивным основаниям, чему и посвящен собственно анализ этого раздела данной главы; во-вторых, при концептуализации пространственного соположения частей тела и органов (ср. русск. голова на плечах, зубы во рту), а также жидкостей внутри человека (слезы на/в глазах), кабардинский язык опирается на те и другие. Пространственные ситуации, кодируемые при помощи тех или иных соматизмов, снабжены нами специальными картинками для облегчения восприятия материала.
Пространственная ситуация соотношения двух объектов в европейских языках, как правило, кодируется при опоре на локативные, пространственные или же реляционные конструкции (в работе они используются синонимично), которые могут быть представлены в виде обобщенной формулы Х R Y (ср. Die Blumen sind in der Vase; яблоко в вазе; le livre est sur la table; the boy is at the window). Позицию X занимает локализуемый объект, Y - область локализации; R - элемент (ср. релятор - О.Н. Селиверстова, грам (relational gram) - С.Свороу), задающий соотношение X-а и Y-а, которое плодотворно описывается в терминах: фигура и фон [Talmy 1978]; траектора и ориентира [Langacker 1987;1981]; локализуемый объект и релятум [Селиверстова 2000]. Ввиду того, что данный раздел работы посвящен изучению статических пространственных конструкций мы будем пользоваться в основном терминами Л. Талми, поскольку коррелирующие термины Р. Лангакра опираются на динамическое осмысление ситуации. Для облегчения восприятия материала все примеры из кабардинского языка глоссируются при опоре на концепты локализации (IN С пространство внутри ориентираТ (LOC_IN); SUPER Спространство выше ориентираТ(LOC_SUPER); ANTE Спространство перед ориентиромТ (LOC_ ANTE) и т.д.), предложенные в [Плунгян 2002 ], и глоссы, представленные в [Мазурова 2007 ]. В простейшем случае статическая пространственная ситуация (ср. яблоко в вазе) в кабардинском языке выглядит следующим образом:
МыIэрысэ-р вазэ-м и- ъ - щ
Яблоко- ABS ваза-ERG LOC_IN лежать Ц 3 SG
Средствами русского языка ситуацию, выраженную в данном примере, можно буквально передать как Уяблоко ваза вежитФ.
Эта конструкция имеет ряд очевидных особенностей, предопределяемых типологическими чертами данного языка, а именно: во-первых, нарушен доминирующий левропейский порядок слов (ср. две формулы X RY vs. X Y R); во-вторых, фигура кодируется существительным в абсолютиве (ABS), фон - в эргативе (ERG); в-третьих, что, пожалуй, самое главное, сама идея соотношения фигуры и фона задается не УпростымиФ реляторами - предлогами, на которые опираются указанные языки (ср. также арабские предлоги fi, 9ala и др.), а локативным комплексом, состоящим из преверба (это может быть как грамматикализованный соматизм, так и лобыкновенный), выражающего соответствующий пространственный концепт (в нашем примере это преверб и-, кодирующий концепт IN Спространство внутри фонаТ, представленный в виде глоссы LOC_IN) и обязательно одним из позиционных глаголов (русск. сидеть, лежать, стоять), которые в составе комплекса выступают всегда в связанном виде (см. -ъ-). При этом, если европейские языки при кодировании пространственной ситуации в общем случае опираются на широкий и безликий локативный предикат (ср. to be и его аналоги) или вообще обходятся без него (ср. факультативность предикатов быть, находиться для русского языка), то кабардинский язык должен не только задать локализацию фигуры относительно фона при помощи преверба, но в обязательном порядке должен передать информацию о способе расположения фигуры по отношению к фону (ср. сидеть, лежать, стоять) и это имеет, как нам кажется, далеко идущие последствия для этого языка, что заставило нас, исходя из допущения о концептуальной корреляции свободных и связанных форм, выдвинуть еще две гипотезы. В соответствии с первой из них мы полагаем, что выбор конкретного преверба предопределяется в каждом случае когнитивными характеристиками Y-а (фона). Вторая гипотеза связана с нашим предположением о том, что, все-таки, использование одного из позиционных глаголов (posture verbs в терминологии западных исследователей) в качестве обязательного элемента при кодировании любой пространственной ситуации, любой простоты и сложности,- факт неслучайный и связан он с особой концептуализацией и категоризацией Х-а (фигуры). Иными словами, если Х, как мы полагаем, накладывает ограничения на выбор позиционного предиката, то Y предопределяет выбор преверба в конкретной ситуации. Так, в соответствии с первой гипотезой обнаружено, что кабардинский язык, в зависимости от когнитивного осмысления области локализации, использует пять разных превербов для кодирования концепта IN, в то время как индоевропейские языки прибегают к предлогу in и его аналогам (ср. русск. в). Данное положение связано с тем, что кабардинский язык, помимо опоры на собственно топологические характеристики объекта как контейнера, привлекает большее разнообразие салиентных его признаков, зачастую комбинируя их, что и позволяет выделить в этом языке пять подтипов контейнеров, каждый из которых описывается в контексте соответствующего преверба:
а) преверб и- (LOC_IN) для контейнеров-объектов типа стакан, ведро, бак;
б)преверб хэ-(LOC_INTER) для контейнеров-субстанций (газообразные вещества, сыпучие продукты, жидкости, УконтинуумыФ, Умножественные сущностиФ типа толпа, стадо, коровы; ср. mass - multiplex entities [Brugman, Lakoff 1988: 507], абстрактные понятия типа радость, горе );
в) преверб дэ- (LOC_IN-BETWEEN) для контейнеров типа шкаф, сундук, моллюски, имеющих УстворкиФ или представляющих собой огороженные пространства типа двор, город (русск. во дворе, в городе), названные нами обобщенно створчатые контейнеры;
г) преверб щIэ- (LOC_IN-SUB) для контейнеров-жилищ или зданий;
д) преверб кIуэцIы- (грамматикализованный соматизм живот) для контейнеров типа сверток, узел <с вещами>, содержимое которых недоступно прямому наблюдению; основное отличие от подтипа (а) заключается в том, что объекты в них запакованы, завернуты или закутаны (ср. пироги в узелке, деньги в свертке); в примерах глоссируется как LOC_INTERIOR.
Выявлено также, что некоторые объекты концептуализируются в данном языке в терминах совмещенной топологии (русск. в озере и по озеру<плыла яхта>): так, денотат слова лес при встраивании в семантику кабардинского языка осмысляется в терминах двух топологических подтипов, а именно: подтипы СбТ и СгТ (ср. лес как множественная сущность (LOC_INTER) и как здание (LOC_IN-SUB).
В соответствии со второй гипотезой мы выявили, что, как и в русском языке, позиционный предикат кабардинского языка со значением лежать обслуживает объекты, выключенные из жизни [Рахилина 2000; Кравченко 1998]. Кроме этого, животные и насекомые, даже рыбы, как правило, сидят, жидкости всегда стоят (ср. русск. вода < в бутылке> стоит в холодильнике, но *вода стоит в бутылке, *вино стоит в бурдюке; англ. *the water stands in the bottle); звезды < в небе> сидят, фрукты <на дереве> сидят.
Нами проанализированы все локативные превербы (как те, которые восходят к соматизмам, так и превербы несоматического происхождения), в работе представлены результаты анализа некоторых из них. Здесь же мы имеем возможность продемонстрировать лишь малую часть грамматикализованных соматизмов, которые участвуют в кодировании концептов пространственной локализации:
щхьэ- голова в составе локативного комплекса (т.е. вкупе с одним из позиционных глаголов) служит для кодирования концептов SUPER Сфигура на фоне, в контакте с фономТ; SUPER- ABOVE Сфигура над фоном, но без контактаТ;
Iу- губы - концепты ANTE, APUD Срядом с фоном, у передней стороны, края фона ( в контакте с фоном или без контакта)Т;
пы- нос - концепт END, APEX CONT Сфигура на самом конце фона, в контакте с нимТ ;
пэ- нос - концепт ANTE, OPPOSITE Сфигура перед фоном, прямо напротив негоТ;
бгъэ- грудь - концепт OPPOSITE Сфигура перед фоном, но необязательно напротивТ ;
кIэ- хвост - концепт SUB, APUD Сфигура рядом с фоном, в нижней части фона в обязательном контакте с нимТ.
Выявлено, что при репрезентации динамических пространственных ситуаций принимают участие все превербы-соматизмы, поскольку эти ситуации с когнитивной точки зрения гораздо более вариативны, в то время как при означивании статических пространственных ситуаций оказываются задействованными гораздо меньшее количество превербов. Так, например, статическая ситуация нахождения фигуры сзади фона (велосипед за домом) обслуживается только лексически, т.е. соматизмом в метафорическом значении, а не соматизмом, получившим статус преверба и т.д.
Второй раздел данной главы Наивная анатомия и реликтовые знания об устройстве мира в свете когнитивных характеристик превербов посвящен решению двух задач: с одной стороны, рассмотреть особенности концептуализации и категоризации отдельных частей тела, а также того, как язык видит пространственное расположение частей и органов тела друг относительно друга. Описание материала проводится в терминах тех же реляционных конструкций с опорой на две гипотезы, выдвинутые нами в том же разделе. В соответствии с первой задачей нами выявлено, что некоторые части тела получают такое же осмысление, что и в других языках. Так, тело, голова, горло, рот, ухо, нос, глаз, печень, почки, легкие и т.д. в общем смысле с точки зрения английского и русского языков представляют собой контейнеры, правда, с разной степенью прототипичности (ср. могзи в голове, камни в печени, боль во всем теле). Кабардинский язык (= носители языка), опять-таки, исходя из специфических принципов концептуализации и категоризации объектов мира и - шире - сортировки информации о мире, что, собственно, и обусловило выдвижение указанных выше гипотез, осмысляет как само тело, так и его части в терминах разных топологических подтипов. Здесь мы наблюдаем еще одну уникальную (= редко встречающуюся в других языках) особенность кабардинского языка как с точки зрения грамматической, так и лексической типологии. Так, зачастую соматизмы, грамматикализуясь и приобретая статус преверба с одноименным названием (ср. пкъы как соматизм в значении СтелоТ и пкъы- преверб с одноименным названием), служат в качестве идентификатора, или, скорее, классификатора топологии объекта. Например, для описания ситуации хворь в теле кабардинский язык прибегает к локативному комплексу (преверб пкъы - + позиционный глагол СстоятьТ), поскольку при концептуализации тела как особого рода контейнера выдвигается салиентный признак распространение чего-л. во всем объекте. Отсюда болезнь <инфекция> мыслится как особая сущность, которая <равномерно?> распространяется по всему телу (ср. букв. перевод с каб. Сболезнь телостоитТ). Этот же самый преверб используется для описания ситуаций типа Ссыр (мясо) еще недостаточно пропитались рассоломТ, т.е. буквально Сраствор соли еще недостаточно распространился в теле сыра или мясаТ.
Части же тела осмысляются в терминах следующих топологических подтипов: подтип А контейнеры Ц объекты: живот, голова, ухо, нос, почки; подтип Б контейнеры - субстанции: кровь, моча, лимфа, печень, легкие, мозги, мышцы, волосяной покров; подтип В Ц створчатые контейнеры: рот, гениталии (женск.); подтип Г - глаз (соринка лежит в глазу, но при этом под <веком>). Особняком стоит горло, которое встраивается в семантику кабардинского языка в терминах топологического типа плоскостей, а не контейнеров, как в других языках (ср. русск. кость в горле и букв. каб. *кость на горле).
В соответствии со второй задачей мы также рассмотрели, с одной стороны, концептуализацию пространственного расположения частей и органов тела друг относительно друга (ср. голова на плечах), а с другой, в каком локативном состоянии (ср. сидеть, стоять, лежать) пребывает та или иная часть тела. Здесь мы также обнаружили ряд уникальных особенностей проецирования денотатов некоторых соматизмов в семантику кабардинского языка. Так, в общем случае пространственное расположение частей тела кодируется при помощи реляционных конструкций (ср. мозги в голове и букв. перевод мозг вежит голова;)*3
.
Приведенный пример представляет собой реализацию прототипической реляционной конструкции кабардинского языка, которая названа нами полной, поскольку здесь присутствуют все элементы: фигура, фон, локативный комплекс. Вместе с тем в некоторых случаях фон или область локализации (Y) устраняется (такие конструкции названы нами лусеченные), поскольку, видимо, язык считает, что его легко идентифицировать, исходя из фундаментальных знаний человека, или же это само собой разумеющийся факт (ср. *мясо наежит<кожа?>, *кожа наежит<мясо?>, уши настоят). В других случаях лексема, обозначающая фон, соединяется с лексемой, обозначающей фигуру, образуя сложное слово (щхьэ-ц Сголова + волосыТ, букв. *Сголовные волосыТ, *волосы головы). Такие сложные слова репрезентируют субординатный уровень категоризации (ср. цы волосы - название для базового уровня категоризации и щхьэ-ц Ц терм для субординатного уровня категоризации, т.е. для обозначения УразновидностиФ волос, предопределяемой мереологическими отношениями (Е.В. Рахилина) или областью локализации.) Отсюда мы имеем фразу, которая в буквальном переводе звучит как: Сголовные волосы настоятТ. Ясно, что областью локализации Сголовных волосТ является сама голова, поэтому и оказывается неидентифицированной. В этой связи мы имеем букв. шейные, запястные, икроножные, ушные, носовые и т.д. волосы. Локализация носа также кодируется при помощи СусеченнойТ конструкции, т.е. его расположение относительно неидентифицированного языком фона (голова? лицо?) кодируется при помощи локативного комплекса с грамматикализованным превербом пы- нос и предикатом стоять (ср. пы-т-щ , где преверб передает концепт END, APEX CONT Сфигура на самом конце фона, в контакте с нимТ). В этой связи мы также обнаруживаем еще одну типологическую особенность кабардинского языка: соматизмы (например, пэ нос), приобретая статус преверба с одноименным названием (преверб пэ/пы нос) и выступая в составе локативного комплекса, служат для кодирования локализации денотата этого соматизма по отношению к денотатам других соматизмов (расположение носа по отношению к лицу другие языки никак не выражают). Кабардинский язык, кстати, УвидитФ ситуацию фрукты на дереве в терминах этого же комплекса пы-т-щ ( стоят <прикрепленные> носом к ветке). Именно так (через грамматикализованный соматизм пэ- нос) язык кодирует расположение всех концевых частей тела, как-то: пальцы на руке/ноге, кисти рук, ступни (причем в иерархической последовательности: палец по отношению к кисти, кисть - к руке, рука к телу), шея, голова, гениталии (мужск.), хвост, ягодицы и даже ресницы (а брови настоят !) Иными словами, для кодирования расположения всех этих X-ов по отношению к соответствующим Y-ам (которые зачастую оказываются неидентифицированными), язык прибегает к тому же комплексу, при помощи которого он описывает расположение УконцевыхФ частей протяженных вытянутых артефактов (ср. русск. кончик ножа, пера и их буквальные переводы на кабардинский как Снос ножаТ и Снос пераТ ). Анализ особенностей кодирования пространственных ситуаций позволил сделать нам еще одно важное, на наш взгляд, допущение. Так, для того, чтобы тот или иной преверб (например, преверб пэ-/пы нос), образованный от одноименного соматизма (пэ нос), оказался задействованным в определенном локативном комплексе (пы-т-щ), в семантической структуре этого соматизма, как правило, должно присутствовать метафорическое значение. Так, если у ножа есть метафорический СносТ, то прикрепление этого носа к объекту обозначается через локативный комплекс с одноименным превербом. Таким же образом, для того, чтобы, например, описать ситуацию Сстоять у < ворот>Т, кабардинский язык использует соматизм Iу рот дважды: сперва язык обязательно идентифицирует у объекта Y (фон) метафорические СгубыТ, т.е. наделяет его СгубамиТ (ср. бжэ-Iу-пэ букв. ворота+губы), затем использует локативный комплекс с этим же соматизмом, но уже в виде грамматикализованного элемента (преверба) в составе локативного комплекса (ср. Iу-тын в значении Сстоять у < ворот>Т, букв. губы+стоять).
В заключении подведены итоги исследования. На примере соматизмов рассмотрены важные вопросы теоретической лингвистики, связанные с языковым членением пространственно-временного континуума, т. е. проецированием мира и его фрагментов в семантику естественного языка. При этом особая роль в осуществлении языком двух своих важнейших функций - когнитивной и эпистемической - принадлежит метафоре и метонимии (включая синекдоху). Особенности встраивания или проецирования мира в семантику естественного языка во многом связаны с преимущественной моделью концепутализации - антропоморфной или пастушеской, которую избирают носители языка и которая детерминирует особенности формирования его картины мира и, следовательно, реализацию языком указанных важнейших функций.
Дальнейшее направление исследования мы видим в возможности вовлечения в орбиту исследования динамических пространственных ситуаций с участием сомтазимов и расширении типологической базы исследования (вовлечения большего количества языков).
Результаты диссертационного исследования нашли отражение в 32 публикациях, 7 из которых вышли в рецензируемых изданиях, рекомендованных ВАК.
Монографии:
1. Кимов Р.С. Метафора и метонимия как когнитивные и эпистемологические мехнизмы формирования языковой картины мира: Монография. - Нальчик: Каб.-Балк. ун-т, 2010. - 9, 5 п. л.
- Кимов Р.С. Соматизмы кабардинского языка. Грамматикализация: Монография. - Нальчик: Каб.-Балк. ун-т, 2010. - 5, 5 п. л.
Статьи в рецензируемых изданиях, рекомендованных ВАК РФ:
- Кимов Р.С. Об особенностях категоризации знаний в языке // Известия высших учебных заведений Северо-Кавказский регион. Общественные науки. Спецвыпуск. 2006. - 0,5 п. л.
- Кимов Р.С. Реляционные конструкции и соматизмы в языках// Вестник Костромского ГУ им. Н.А.Некрасова 2006 № 3. - 0,6 п. л.
- Кимов Р.С. Зооморфная vs антропоморфная модель мира// Вестник Костромского ГУ им. Н.А.Некрасова 2005 № 12.- 0,7 п. л.
- Кимов Р.С. Формирование языковой картины мира на примере соматизмов // Вопросы когнитивной лингвистики 2007 №4. - 0,6 п. л.
- Кимов Р.С. Пространство и время через призму соматической лексики// Вопросы когнитивной лингвистики 2008 №2. - 0,6 п. л.
- Кимов Р.С. Метафора и метонимия в соматической лексике// Вестник Тамбовского университета. Серия гуманитарные науки. Выпуск 5, 2008. - 0,6 п. л.
- Кимов Р.С. Когнитивный анализ сложных соматизмов// Вестник Тамбовского университета. Серия гуманитарные науки. Выпуск 4, 2008. - 0,6 п. л.
Участие в международных конференциях:
- Kimov R. Cognitive approach to the study of body-part terms// II International Symposium "Ibero-Caucasian Linguistics: legacy and perspectivesФ dedicated to the 110-th anniversary of Arn. ChikobavaТs birth. - Tbilisi, 2008. - 0,4 п. л.
- Kimov R.S. Body parts as source concepts// Международный конгресс по когнитивной лингвистике// Тамбовский государственный университет. - Тамбов, 2008.- 0,4 п. л.
- Kimov R. Conceptualization of body parts // Общетеоретические и практические проблемы языкознания и лингводидактики. Материалы Междун. научн.-практ. конференции. - Екатеринбург, 2006г. - 0,3 п. л.
- Кимов Р.С. Композиционная семантика и соматизмы//Общетеоретические и практические проблемы языкознания и лингводидактики. Материалы Международной научно-практической конференции. - Екатеринбург, 2006. - 0,4 п.л.
- Кимов Р.С. Когнитивные особенности соматизмов // Материалы Междун. науч.- практ. конференции. - Майкоп, 2008. - 0.8 п. л.
- Кимов Р.С. Концептуализация мира в полилингвальном и поликультурном образовательном пространстве// Полилингвальное образование как основа сохранения языкового наследия и культурного разнообразия человечества. Материалы международной научной конференции. - Владикавказ, 2006. - 0,4 п. л.
Статьи в других научных изданиях:
- Кимов Р.С. К вопросу об отражении переносных значений в семантике деривата // Структура и функционирование языка. - М.: АН СССР Институт языкознания, 1981. - 0,5 п. л.
- Кимов Р.С. Соматика и когниция // С любовью к языку. Сборник научных трудов. Юбилейный сборник, посвященный Е.С. Кубряковой. - Москва-Воронеж, 2002.- 0, 6. п. л.
- Кимов Р.С. Размышления над кабардинским глаголом// Журнал Выпуск по языкознанию народов Северного Кавказа. - Нальчик, 2002. - 0,8 п. л.
- Кимов Р.С. О некоторых номинативных особенностях соматической лексики в кабардино-черкесском языке// Межвузовский сборник научных трудов. Ц Нальчик. 1996. - 0,5 п. л.
- Кимов Р.С. Битокова С.Х. О соотношении широкозначности и многозначности// Межвузовский сборник научных трудов. - Нальчик, 1996. - 0,5 п. л.
- Кимов Р.С. Метафора как одна из лингвистических универсалий// Актуальные вопросы адыгских языков. - Нальчик: КБИИФЭ, 1981. - 0, 5 п. л.
- Кимов Р.С. О концептуализации действительности и представлении знаний в разных языках//Проблемы представления знаний в языке. Типы и форматы знания. Сб. научных трудов РАН Институт языкознания. - М., 2007. - 0,7 п. л.
- Кимов Р.С. Соматизмы и концептуализация мира// сб. научных трудов Актуальные задачи лингвистики, лингводидактики и межкультурной коммуникации. - Ульяновск: УПТГУ, 2006. - 0,4 п. л.
- Кимов Р.С. Локативные предикаты и концептуализация мира // Общетеоретические и практические проблемы языкознания и лингводидактики. Материалы Международной научно-практической конференции Екатеринбург. - 2006 г. - 0,4 п. л.
- Кимов Р.С. Концепт в и его реализация в разных языках// Концептуальный анализ языка: современный направления исследования // cб. научных трудов РАН-ТГУ им. Г.Р. Державина. - М-Тамбов. 2007. - 0,8 п. л.
- Кимов Р.С. К вопросу о контрастивном методе изучения английской грамматики в национальной школе // Проблемы обучения родным языкам в условиях полиэтничного общества: Материалы Всеросс. научн.-практ. конференции. - Нальчик: КБГУ, 2008. - 0,3 п. л.
- Кимов Р.С. Наивная анатомия и реликтовые знания об устройстве мира // Когнитивные исследования языка. Сб. науч. трудов / Гл. ред. серии Е.С.Кубрякова; отв. ред. выпуска Н.Н.Болдырев. - М.- Тамбов: 2008. - 0,6 п. л.
- Кимов Р.С. Описание когнитивных признаков анатомической лексики сквозь призму перцептуальных свойств фигуры и фона // Non multum, sed multa: Немного о многом. У когнитивных истоков современной терминологии: Сб. научн. трудов в честь В.Ф. Новодрановой. - М.: Авторская академия, 2010. 0,8 п.л.
Тезисы:
- Кимов Р.С. Бытийные предложения в разных языках // Тезисы 2-го межународного конгресса Мир на Северном Кавказе через языки, образование, культуру - Пятигорск, 1998. - 0,2 п. л.
- Кимов Р.С. К вопросу о категории обладания в разных языках // Тезисы докадов республиканск. научн.-практ. конференции. - Нальчик: КБГУ, 1996.
- Кимов Р.С. О некоторых особенностях локативных превербов // Проблемы развития государственных языков КБР. - Нальчик: КБГУ, 1996.
- Кимов Р.С. Номинативные особенности некоторых превербов в кабардино-черкесском языке // Проблемы развития государственных языков КБР. - Нальчик: Каб.-Балк. ун-т, 1997.
* правые члены во всех примерах используются в своих метафорических значениях. Ср. кIэ хвост и конец чего-л ; пэ нос и передняя часть чего-л. (губы мыслятся как нос рта, т.е. та часть, с которой начинается рот ; гу - сердце и середина).
* оба члена сложного соматизма выступают в прямом (лсоматическом) значении.
* Лексема, обозначающая мозг в значениях лорган и кушанье с точки кабардинского языка не имеет множественного числа, поскольку это субстанция; мы полагаем, что это тот самый момент, где встречается грамматика с лексикой (с семантикой), на что необходимо обращать, по мнению Е.С. Кубряковой, особое внимание при изучении проблемы связи образа мира и его отражения в словообразовании и грамматике [Кубрякова 2006].
Авторефераты по всем темам >>
Авторефераты по филологии