Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по истории  

На правах рукописи

СКОРИК АЛЕКСАНДР ПАВЛОВИЧ

КАЗАЧЕСТВО ЮГА РОССИИ В 30-е ГОДЫ XX ВЕКА: 

ИСТОРИЧЕСКИЕ КОЛЛИЗИИ И ОПЫТ ПРЕОБРАЗОВАНИЙ

Специальность 07.00.02 - Отечественная история

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Ставрополь

2009

Диссертация выполнена  в

Ставропольском государственном университете

Научный консультант Ц

заслуженный деятель науки РФ, доктор исторических наук, профессор

Кудрявцев Александр Абакарович

Официальные оппоненты: действительный член РАЕН,

доктор исторических наук, профессор

Полторак Сергей Николаевич

доктор исторических наук, профессор

Невская Татьяна Александровна

доктор исторических наук, профессор

инец Сергей Иванович

Ведущая организация: Воронежский государственный университет

Защита состоится 25 декабря 2009 г. в 12 часов на заседании совета по защите докторских и кандидатских диссертаций ДМ 212.256.03 в Ставропольском государственном университете по адресу: 355009, г. Ставрополь, ул. Пушкина, 1.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке Ставропольского государственного университета.

Автореферат разослан ____ ноября 2009 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета,

доктор исторических наук,

профессор И.А. Краснова

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования. Третье десятилетие XX века представляет собой особый, уникальный период в истории российского казачества, в том числе казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека, наиболее известных в нашей стране и за рубежом в силу многочисленности, древности происхождения и заслуг перед Отечеством. Уникальность его обусловлена не только тем, что в данное время жизнь казачьих сообществ претерпела радикальные изменения в результате осуществленных советской властью мероприятий, но и наличием в его рамках абсолютно различных исторических альтернатив для казаков. Если в начале 1930-х гг. казачьи сообщества России стояли перед угрозой исчезновения, размывания в массе колхозного крестьянства, то во второй половине десятилетия казаки, образно выражаясь, вновь оказались на коне. В связи с этим 1930-е годы можно назвать поистине судьбоносными для донских, терских, кубанских казаков, как и для всего российского казачества

Однако, несмотря на важность событий 1930-х гг. в истории российского казачества, отмеченный период является одним из наименее освещенных в научной литературе. Данное обстоятельство определяется не только тем, что в советской историографии вопросы казачьей истории периода коллективизации являлись фигурой умолчания. Сказалось также и наблюдающееся в постсоветскую эпоху ослабление внимания исследователей к проблематике колхозного строительства, произошедшее в результате расширения поля научного поиска за счет ранее табуированных вопросов отечественной истории. 

Принимая во внимание существующие в отечественной историографии многочисленные лакуны, научно-теоретическая актуальность исследования исторических судеб казачьих сообществ России 1930-х гг. очевидна. Причем, как представляется, в настоящее время сложились наиболее оптимальные условия для осуществления такого исследования. Ведь в условиях методологического плюрализма и открытости архивов ученые могут в полной мере соблюсти базовые для исторической науки принципы объективности, системности, историзма и отразить такой этап казачьей истории, как третье десятилетие XX века, во всей его сложности, многомерности, противоречивости. Собственно, в этом и заключается наиболее сложная для специалистов научная задача, - отразить жизненную противоречивость минувшей реальности, не втискивая ее в узкие рамки какой-либо теории или гипотезы, не превращая объемную, трехмерную ее картину в плоский (и, тем более, - черно-белый) рисунок.

Научные исследования такого этапа истории российского казачества, как третье десятилетие XX века, имеют также и практическую актуальность, обусловленную развернувшимся с конца 1980-х гг. процессом казачьего возрождения. В современных условиях, когда государство и казачество взаимно нуждаются друг в друге, равно стремясь к укреплению внутреннего и внешнего положения Российской Федерации (в частности, на Кавказе), необходимо в полной мере использовать опыт осуществления проказачьих мероприятий второй половины 1930-х гг., вошедших в историю как кампания за советское казачество; в частности, опыт организации кружков ворошиловских кавалеристов может быть применен в целях повышения эффективности функционирования казачьих учебных заведений. Важно подчеркнуть, что опыт советской эпохи убедительно свидетельствует о необходимости как представителям власти, так и общественности, относиться к казачьим сообществам как к равноправным партнерам, с уважением воспринимая их своеобразные традиции и культуру. Наряду с этим и казакам следует уважать законные интересы неказачьего населения, преодолев искушение вернуть себе былые привилегии (что иногда наблюдалось в начале 1990-х гг.).

Хронологические рамки исследования - конец 1920-х - начало 1940хагг. Начальная граница определена переходом сталинского режима к слому нэпа в деревне (лчрезвычайные хлебозаготовки 1927 - 1928 гг.) и развертыванием в ноябре 1929 г. сплошной форсированной коллективизации, ознаменовавшейся новым обострением взаимоотношений между властью и казачеством и осуществлением антиказачьих акций на Юге России. Завершает период Великая Отечественная война, прервавшая процесс организационно-хозяйственного укрепления и развития казачьих колхозов Дона, Кубани, Терека, интенсифицировавшийся во второй половине 1930-х гг. в связи с определенной либерализацией аграрной политики сталинского режима и развернутой в данное время кампанией за советское казачество. 

Территориальные рамки исследования. В начале 1930-х гг. донские, кубанские и терские казаки проживали в административных границах образованного в 1924 г. Северо-Кавказского края. С января 1934 г. из Северо-Кавказского края (здесь остались Ставрополье, Терек, национальные автономии Северного Кавказа) был выделен Азово-Черноморский край (сюда вошли Дон и Кубань). В 1937 г., в результате очередного этапа административно-территориальных преобразований, возникли Ростовская область (в ее границах размещались донские казаки), Краснодарский (кубанские казаки) и Орджоникидзевский (ныне Ставропольский; здесь проживали терские казаки) края.

Целью исследования является детальный анализ положения, жизнедеятельности и взаимоотношений с властью казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека на протяжении исторического периода с конца 1920-х гг. до начала 1940-х гг., в условиях сталинской модернизации, выразившейся в российской деревне (в том числе в казачьих станицах Юга России) в сплошной коллективизации.

Реализация цели осуществляется путем решения следующих задач:

- провести источниковедческий анализ исторических фактов и научной литературы о жизнедеятельности казачества Юга России в 30-е годы XX века;

- определить путем анализа историографии тенденции и лакуны в процессе научного осмысления проблемы жизнедеятельности казачества в 1930-х гг.;

-  раскрыть специфику взаимоотношений донских, терских, кубанских казаков и большевиков в преддверии сплошной форсированной коллективизации;

- осветить принципы и направления политики советской власти в отношении казачества в первой половине 1930-х гг.;

- рассмотреть отношение казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека к сплошной коллективизации и колхозной системе;

- установить степень соответствия различных трактовок расказачивания исторической реальности 1930-х гг.;

- выявить причины, начальную границу, характеристики кампании за советское казачество и отношение к ней казаков;

- проанализировать процесс осуществления властными структурами Советского Союза военно-мобилизационных мероприятий в отношении казачества Юга России во второй половине 1930-х гг.;

- проследить трансформацию хозяйственного уклада и социального статуса казачества Юга России в условиях формирования колхозной системы;

- обозначить и изучить комплекс изменений исторической повседневности и культуры казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека в 1930-х гг.

Объектом исследования выступает казачество (казачьи сообщества) Юга России в рамках советских административно-правовых образований и в границах исторического периода с конца 1920-х гг. до начала 1940-х гг. 

Предмет исследования Ц жизнедеятельность, взаимоотношения с партийно-государственными структурами, положение и роль в советском обществе донских, терских, кубанских казаков в рамках эпохи колхозного строительства в конце 1920-х - начале 1940-х гг. 

Теоретико-методологическая база работы основывается на базовых для исторической науки принципах объективности, историзма, системности и всесторонности, ориентирующих исследователей на освещение событий прошлого во всей их сложности, противоречивости, взаимной обусловленности, с учетом специфики конкретной исторической эпохи. При исследовании исторических судеб казачества Юга России 1930-х гг. основополагающими являлись формационный и цивилизационный подходы, в синтезе позволяющие осветить как социально-экономические, так и культурно-бытовые и ментальные трансформации казачьих сообществ в условиях колхозного строительства.

Базовым сюжетом методологической основы настоящего исследования является авторская частно-историческая теория о социальной многомерности южно-российского казачества, подробно изложенная в первой главе диссертации. Немаловажным компонентом теоретико-методологической базы исследования выступают положения обоснованной Т.А.Булыгиной и другими исследователями новой локальной истории, представляющей собой освещение прошлого того или иного региона с учетом общероссийских тенденций.1 Новая локальная история предоставляет исследователю возможность четко определить региональную специфику неоднозначных и противоречивых событий 1930-х гг. в казачьих районах и областях Дона, Кубани и Терека. 

В работе применялись как общенаучные, так и специально-исторические методы исследования. Сравнительно-исторический метод дал возможность установить сходство и различия социального статуса казачьих сообществ в досоветский и советский периоды их истории, проследить трансформацию казачьего уклада в ходе колхозного строительства. Историко-генетический метод применялся для определения устойчивых тенденций в сфере взаимоотношений власти и казачества Юга России, проявившихся в 1930-х гг. При помощи метода ретроспективно-логической реконструкции удалось, в частности, воссоздать присущую населению коллективизированных казачьих станиц Дона, Кубани и Терека ментальную картину окружающей действительности. Метод контент-анализа использовался для поиска смысловых единиц с целью установления количественных показателей того или иного явления, имевшего место в жизни колхозного казачества на протяжении третьего десятилетия XX века.

Новизна представленной работы заключается, прежде всего, в том, что в ней, впервые в отечественной историографии, осуществлено специальное комплексное исследование взаимоотношений советской власти и казачества Юга России в 1930-х гг., а также трансформации положения, жизнедеятельности, исторической повседневности, культуры и ментальности донских, терских, кубанских казаков в условиях колхозного строительства. Кроме того, в работе:

1. Доказан факт наличия и противоборства в 1920-х - 1930хагг. в среде партийно-советской элиты и рядовых членов Компартии основных подходов к казачеству - классово-дифференцированного и лэтнографически-унитарного. Определена социальная база и проанализировано содержание этих подходов. Установлено, что сторонники первого из обозначенных подходов строили свое отношение к казачеству с учетом его социальной неоднородности, а приверженцы второго выступали за репрессии в отношении всех казаков как таковых.

2. Установлено различие в отношении казаков к сплошной коллективизации и колхозной системе. Доказано, что казаки не выступили единым фронтом ни за, ни против коллективизации, что объяснялось социальной неоднородностью казачьих сообществ, репрессиями и агитационно-пропаганндистскими мерами сталинского режима. В составе казачества наличествовали относительно немногочисленные полярные группы убежденных противников и сторонников советского устройства (и, в том числе, колхозной системы). Но основная масса казаков вынужденно поддержала колхозы, постепенно смирившись с ними.

3. Впервые в отечественной историографии осуществлен всесторонний анализ кампании за советское казачество. Уточнена начальная граница данной кампании, установлена степень причастности к ней И.В. Сталина, представителей региональной элиты Юга России, М.А. Шолохова. Выявлены основные причины и характеристики кампании за советское казачество.

4. Проанализирован процесс военно-организационного возрождения казачества Дона, Кубани и Терека во второй половине 1930-х гг. Детально рассмотрены мероприятия советского правительства, нацеленные на использование патриотических традиций казаков к укреплению колхозной системы и обороны СССР. Реконструировано военно-патриотическое движение ворошиловских кавалеристов в казачьих регионах Юга России во второй половине 1930-х гг.

5. Проведен анализ социально-экономических трансформаций казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека в условиях сплошной форсированной коллективизации. Доказано, что следствием колхозного строительства являлась социальная и организационно-хозяйственная нивелировка крестьянства и казачества, ранее различавшихся по экономическим параметрам и положению в общественной структуре, а в 1930-х гг. вовлеченных  в однородную массу колхозников. Колхозники-казаки и колхозники-иногородние были тождественны другу по возложенным на них обязанностями предоставленным правам, а различия между ними проявлялись на бытовом уровне и в сфере ментальности.

6. Освещены изменения повседневности и культуры казаков Юга России в конце 1920-х - начале 1940-х гг. Доказано, что, хотя степень культурно-бытовых трансформаций в коллективизированных казачьих станицах была значительна, ускоренность и фрагментарность сталинской модернизации воспрепятствовали полной ликвидации традиционных элементов культуры и быта казачества. Поскольку же во второй половине 1930-х гг. партийно-советское руководство пошло на восстановление ряда казачьих традиций, в сфере повседневности и культуры казачества возникло сочетание традиций и новаций.

Среди принципиальных сюжетов настоящего исследования необходимо выделить ряд наиболее важных положений, выносимых на защиту:

1. Детальный анализ источников позволяет говорить о двух основных позициях, занимаемых руководством и рядовыми членами ВКП(б) по отношению к казачьим сообществам Советской России. Это классово-дифнференцированная и лэтнографически-унитарная позиции, которых придерживались, соответственно, большинство представителей партийно-советской элиты и чиновники местного уровня вкупе с иногородним населением Юга России. Сторонники классово-дифференцированной позиции призывали сочетать союзнические отношения с трудовым (лклассово-близким) казачеством с давлением на зажиточных (лклассово-чуждых) казаков; напротив, приверженцы лэтнографически-унитарной позиции негативно относились к казачьим сообществам в целом, видя в них оплот контрреволюции и стремясь к их ликвидации. В 1920-х - 1930-х гг. отмеченные позиции сосуществовали в постоянном противоборстве, однако официально признанной являлась лишь одна из них, - классово-дифнференцированная. 

2. В период сплошной коллективизации сторонники лэтнографически-унитарной позиции, игнорируя призывы большевистских идеологов об учете социально-классовых различий в среде казачества, широко практиковали огульно-массовые репрессивные меры в отношении казаков. Но эти, действительно многочисленные, антиказачьи акции не свидетельствовали о якобы осуществлявшемся (и, более того, якобы завершенном) в период коллективизации расказачивании, маскируемом декларациями о необходимости классового подхода к казачьим сообществам. Коллективизация не только не завершила расказачивание, но даже не может быть отождествлена с ним. Ведь казаки, превратившись в 1930-х гг. в колхозников, тем не менее, остались казаками со своей культурой, бытом, менталитетом. Можно говорить, во-первых, лишь об осложнявшем колхозное строительство антиказачьем акционизме и, во-вторых, о том, что коллективизация стала заключительным актом десословизации казачьих сообществ Юга России, но не ликвидировала их.

3. Казачьи сообщества Юга России не выступили единым фронтом ни за, ни против форсированной коллективизации, но разделились на противников колхозного строительства и тех казаков, которые либо убежденно поддерживали колхозы, либо были готовы смириться с ними. В своем восприятии колхозного строительства казаки практически не отличались от крестьянства, а казачьи антиколхозные протестные акции, как правило, не выделялись в общем сопротивлении хлеборобов Юга России осуществлению насильственной коллективизации. Так же, как и крестьяне, казаки потерпели поражение в противостоянии сталинскому режиму. В то же время в казачьей среде в большей мере проявилось такое негативное следствие коллективизации, как деформация патриотизма, особенно свойственного казакам как членам исторически сложившейся корпорации воинов-земледельцев.

4. Истоки кампании за советское казачество, официально стартовавшей в феврале 1936 г., относятся ко второй половине 1935 г. и территориально локализуются в Северо-Донском округе Азово-Черноморского края, что позволяет говорить о причастности к ней М.А. Шолохова. Данная кампания была обусловлена рядом факторов, важнейшими из которых являлись устойчивость казачьих сообществ к растворению в массе колхозного крестьянства и стремление большевистских лидеров использовать военно-экономический потенциал казачества для укрепления колхозов и обороны СССР. Кампания за советское казачество не означала восстановления казачьих сообществ в их традиционном социальном обличье, но была направлена на конструирование советского казачества как особой группы колхозного крестьянства. Вместе с тем, признание советского казачества как специфической части колхозного крестьянства противоречило намерениям большевиков растворить казачьи сообщества среди колхозников (то есть осуществить максимально полное расказачивание) и означал сохранение казаков как субэтнокультурной группы русского народа.

5. Во второй половине 1930-х гг. советское правительство особенно настойчиво стремилось к максимальному использованию военно-патриотического потенциала казаков в деле повышения обороноспособности СССР. С этой целью был осуществлен ряд военно-мобилизационных мероприятий, таких, как формирование системы допризывной кавалерийской подготовки молодых казаков, снятие с казачества ограничений по службе в РККА, и т. п. Такие меры позволили в определенной степени повысить уровень боевой готовности вооруженных сил СССР и, в частности, конницы. Причем, эффективность этих мер была тем более высока, что казаки в целом активно и доброжелательно откликнулись на действия правительства по укреплению обороноспособности страны. В частности, клубы и кружки ворошиловских кавалеристов пользовались значительной популярностью в казачьих сообществах, представители которых, по традиции, стремились служить именно в коннице и потому весьма серьезно относились к допризывной кавалерийской подготовке.

6. Закономерным результатом колхозного строительства на Юге России стала социально-экономическая нивелировка крестьянства и казачества путем превращения представителей отмеченных социальных групп в однородную массу колхозников. Колхозники Дона, Кубани, Ставрополья и Терека (как казаки, так и иногородние) в 1930-х гг. имели равные права и выполняли одинаковые обязанности. Если в хозяйственно-экономическом отношении казаки в доколхозный период, отличались большей зажиточностью по сравнению с иногородним населением, то в рамках колхозной системы и тем, и другим было дозволено пользоваться лишь небольшим личным подсобным хозяйством. В социальном плане коллективизация превратила казаков в членов такой неполноправной социальной группы советского общества, как колхозное крестьянство, подчиненное властным структурам и обязанное трудиться во благо государства. 

  7. Во время колхозного строительства казачья повседневность и культура претерпели заметные изменения, которые в первой половине 1930-х гг. носили, как правило, деструктивный характер и выражались в нарастании материально-бытовых трудностей в станицах. Во второй же половине 1930-х гг., в результате организационно-хозяйственного укрепления колхозной системы, изменения в культурно-бытовой сфере казачьих сообществ отличались созидательным характером (налаживание работы учреждений просвещения, здравоохранения, и т.ад.). Вместе с тем, ускоренность колхозного строительства, а также кампания за советское казачество, способствовали сохранению целого ряда традиционных элементов ментальности, культуры, быта казачьих сообществ Дона, Кубани, Терека. В рамках третьего десятилетия XX в. характерной чертой исторической повседневности и культуры донского, кубанского, терского казачества являлось то органичное, то эклектичное сочетание традиций и новаций.

Практическая значимость исследования. Материалы диссертации использовались при проведении занятий по курсам Отечественная история, История и культура донского казачества в Южно-Российском государственном техническом университете (Новочеркасском политехническом институте), при написании учебников и учебных пособий по регионоведческой тематике. Содержание и выводы диссертации могут быть использованы в работе по повышению эффективности казачьего движения в постсоветской России, при подготовке и чтении лекционных курсов по отечественной истории, краеведению, истории советского казачества и крестьянства.

Апробация работы. Непосредственно по теме диссертации опубликованы 69 работ общим объемом 220,29  п.л., среди которых 9 монографических исследований, 12 научных статей в периодических изданиях, рекомендованных ВАК России, 38 публикаций в сборниках трудов Международных, Всероссийских, региональных научных чтений и конференций. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры археологии и региональной истории Ставропольского государственного университета.

Основные положения и выводы исследования были озвучены автором на Международных, Всероссийских и региональных научных конференциях, таких, как Мифы провинциальной культуры (Самара, 1992), Личность в политической истории Отечества (Москва, 1993), Возрождение казачества: история и современность (Ростов н/Д - Новочеркасск, 1994), Региональная государственная служба (Ростов н/Д., 1995), Кубанское казачество: три века исторического пути (ст. Полтавская Краснодарского края, 1996), Военно-политические аспекты региональной безопасности на Северном Кавказе (Новочеркасск, 1999), Славянские народы на Северном Кавказе: проблемные вопросы (Ростов н/Д., 2003), Российское казачество: вопросы истории и современные трансформации (Новочеркасск, 2005), Казачество в южной политике России в Причерноморском регионе (Азов, 2006), Казачество Юга России в процессах становления и развития российской государственности (Урюпинск, 2007), и др.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка использованных источников и литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во введении к диссертационному исследованию обосновывается актуальность избранной тематики, определяются территориальные и хронологические рамки, объект, предмет, цель, задачи работы, раскрываются научная новизна и тезисы, выносимые на защиту.

В первой главе Источники, историография и методология исследования жизнедеятельности казачества Юга России в 30-е годы XX века осуществлена характеристика и презентация комплекса источников, проведен историографический анализ наличествующих научных работ по заявленной теме исследования, обоснована теоретико-методологическая база работы.

Среди компонентов, составляющих источниковую базу диссертации, наибольшее значение принадлежит архивным материалам, а также советской прессе конца 1920-х - начала 1940-х гг., сборникам документов (где собраны постановления, распоряжения органов власти, материалы и резолюции пленумов ЦК ВКП(б), донесения и отчеты органов госбезопасности и иные директивные документы),2 сочинениям представителей советско-партийного руководства (И.В.аСталина, Б.П.аШеболдаева, Е.Г.аЕвдокимова, и др.), свидетельствам современников и очевидцев, письмам донских, терских, кубанских казаков,3 и пр.

В работе использовались документы Государственного архива Российской Федерации (ГАРФ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Российского государственного архива экономики (РГАЭ), а также ряда региональных архивов: Центров документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИ РО) и Краснодарского края (ЦДНИ КК), Государственного архива новейшей истории Ставропольского края (ГАНИ СК), Государственных архивов Ростовской области (ГАРО) и Краснодарского края (ГАКК), Шахтинского филиала Государственного архива Ростовской области (ШФаГАРО). Общий объем вовлеченных в научный оборот архивных материалов составил 47 фондов и более 245 дел.

Среди наиболее информативных архивных коллекций следует отметить, прежде всего, разнообразные документы ЦК ВКП(б), хранящиеся в РГАСПИ (ф. 17). Поскольку Центральный комитет Компартии являлся, по существу, высшим руководящим органом в стране, именно в недрах его аппарата концентрировались документы, так или иначе касавшиеся казачьих сообществ и отражавшие их судьбу в условиях сталинского великого перелома.

Не менее информативны документы нижестоящих партийных органов - краевых, областных, окружных, районных комитетов ВКП(б): Северо-Кавказского (ЦДНИ РО, ф. 7), Азово-Черноморского (ЦДНИ РО, ф. 8), Краснодарского (ЦДНИ КК, ф.а1774-а), Орджоникидзевского (ГАНИ СК, ф. 1) крайкомов ВКП(б), Ростовского обкома ВКП(б) (ЦДНИ РО, ф. 9), Армавирского (ЦДНИ КК, ф. 12), Терского (ГАНИ СК, ф.а5938), Донского (ЦДНИ РО, ф. 5), Северо-Донского (ЦДНИ РО, ф. 76) и других  окружкомов ВКП(б), Базковского (ЦДНИ РО, ф.а28), Вешенского (ЦДНИ РО, ф. 36), Тарасовского (ЦДНИ РО, ф.а110) и других райкомов ВКП(б). Представители этих партийных органов осуществляли повседневные мероприятия в отношении казаков в рамках колхозного строительства, что, естественно, находило отражение в их документации. 

Необходимо отметить сводки и докладные записки ОГПУ и политотделов МТС и совхозов. Наибольшей концентрацией таких документов отличается фонд Политсектора Северо-Кавказского земельного управления (крайзу) (ЦДНИ РО, ф. 166) и, в меньшей мере - фонд Политсектора Северо-Кавказского краевого треста совхозов (ЦДНИ РО, ф. 167). В документах политотделов казаки упоминаются почти исключительно в связи с делами о саботаже, вредительстве или контрреволюционной деятельности. Данное обстоятельство позволяет со всей определенностью утверждать, что в коллективном сознании большевиков казачество было и оставалось символом реакции.

К сводкам политотделов МТС и ОГПУ тематически близки документы Северо-Кавказского краевого управления Рабоче-крестьянской инспекции (РКИ) (ГАРО, ф. р-1185). В них также казаки упоминаются, как правило, в негативном свете (например, в связи с периодическими чистками советского аппарата).

Некоторую информацию о хозяйственном и культурно-бытовом состоянии казачьих колхозов Юга России 1930-х гг. предоставляют материалы Ростовского облисполкома (ГАРО, ф.ар3737), Краснодарского крайисполкома (ГАКК, ф.ар687), Азово-Черноморской краевой плановой комиссии (ГАРО, ф.  р-2443), Краснодарского краевого статуправления (ГАКК, ф.ар1246), Северо-Кавказского и Азово-Чернонморского крайзу (ГАРО, ф.ар1390). Многообразные сведения из этих, часто идеологически выверенных, документов, подвергнутые критическому анализу, представляют собой существенное подспорье в процессе исторической реконструкции хозяйственной деятельности и повседневной жизни казаков-колхозников третьего десятилетия XX века.

В еще большей степени отвечают целям реконструкции повседневности и ментальности казачества 1930-х гг. материалы личного происхождения, то есть, прежде всего, казачьи письма и обращения в органы власти и к советским вождям. В частности, в архиве редакции Крестьянской газеты (РГАЭ, ф.а396) отложилось значительное количество посланий донцов, кубанцев и терцев, повествующих о повседневных нуждах сельских жителей. Отклики с мест о положении в колхозной деревне Юга России встречаются и в материалах личного фонда И.В. Сталина (РГАСПИ, ф. 558).

Источником, важность которого для исследователя советской эпохи трудно переоценить, являются газеты и журналы, издававшиеся в СССР в конце 1920-х - начале 1940-х гг. Среди них следует указать официальный орган Компартии газету Правда, а также ведущие региональные газеты: Молот (краевая газета сначала Северо-Кавказского края, затем Азово-Черноморского края, а с сентября 1937 г. - Ростовской области), Северо-Кавказский большевик (краевая газета Северо-Кавказского края в границах 1934 - 1937агг.), Большевик (краевая газета Краснодарского края), Орджоникидзевская правда (Орджоникидзевский край).  Также были использованы материалы издававшихся на Юге России журналов - Колхозный путь, Ударник колхоза, Колхозница.

В прессе сосредоточено огромное количество сведений, которые зачастую не содержатся (во всяком случае, в столь значительном количестве и концентрации) в архивных фонах. Это письма и отзывы современников колхозного строительства о положении в колхозах и станицах, журналистские публикации, содержащие массу примеров из повседневной жизни казаков-колхозников (что превращает их в превосходный иллюстративный материал, способный ложивить даже самое сухое научное исследование), и пр. Но, хотя материалы прессы очень важны в процессе исследовательской деятельности историка, к ним следует подходить весьма и весьма осторожно. Дело в том, что сопоставление материалов прессы с архивными документами дает основания для неутешительного, но бесспорного вывода: зачастую в газетно-журнальных публикациях 1930-х гг. искажалось и приукрашивалось действительное положение в колхозных селах и станицах Дона, Кубани, Ставрополья, Терека. Использование газетно-журнальной информации времен колхозного строительства может быть допущено лишь при условии тщательного критического анализа содержания периодических изданий.

Следует, на наш взгляд, особо выделить еще один вид исторического источника, к которому сообщество профессиональных историков демонстрирует неоднозначное, а нередко просто отрицательное, отношение. Речь идет о литературных произведениях, написанных современниками той или иной исторической эпохи, в которых в образно-художественной форме повествуется о событиях, происходивших на протяжении данной эпохи. В нашей работе были использованы произведения М.А. Шолохова (Поднятая целина, Они сражались за Родину, По правобережью Дона), В.П.аСтавского (Станица), Н.А.аБрыкина (Стальной Мамай), П. Кофанова (Вожаки земли, Стансовет). Здесь, в той или иной мере, повествуется о положении и деятельности казачества Юга России накануне и в период сплошной коллективизации. 

Романы, повести, рассказы, очерки и другие подобного рода произведения, написанные современниками исследуемой им эпохи, являются одними из наиболее информативных исторических источников в том смысле, что содержат массу сведений о мыслях, настроениях, переживаниях простых людей (которые, сами не замечая того, творили историю). Исследователи нередко скептически относятся к использованию художественных произведений в качестве исторического источника, указывая, что художник имеет право на вымысел и не обязан в точности отображать окружающую реальность. Но сопоставление художественной литературы 1930-х гг. и документов позволяет утверждать, что творения писателя (современника событий) вполне могут послужить основой научного исследования. В частности, сравнительный анализ архивных материалов и произведений М.А. Шолохова свидетельствует, что последние зачастую документально точны и соответствуют исторической действительности даже в мельчайших деталях. Например, сюжет из Поднятой целины о краже сена у колхозников Гремячего лога членами соседнего колхоза (являющийся, казалось бы, фантазией писателя), находит подтверждение в источниках. Именно об этом (ло хищении сена в колхозах колхозами) говорил в июне 1935 г. первый секретарь Вешенского райкома ВКП(б) П.К. Луговой. Можно привести еще ряд примеров, подтверждающих историчность произведений М.А. Шолохова и ряда других писателей эпохи великого перелома и позволяющих с полным основанием использовать эти произведения в процессе научной реконструкции жизнедеятельности казачества Юга России в конце 1920-х - начале 1940-х гг.

Переходя к анализу историографии проблемы положения и деятельности южнороссийского казачества 1930-х гг., следует отметить, что в процессе научного осмысления данной проблемы представляется возможным выделить не менее трех качественно различных этапов:

1. Конец 1920-х - начало 1940-х гг. В данное время исследователи приступили к накоплению информации о социально-экономических трансформациях казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека в условиях коллективизации.

В связи с явным различием политической тактики по отношению к казачеству, выявившимся на протяжении отдельных хронологических отрезков внутри периода с конца 1920-х гг. до начала 1940-х гг. и повлиявшим на осмысление колхозного строительства в казачьих станицах Дона, Кубани, Терека, отмеченный период логично разделить на два подпериода, или субпериода: 

1а. Субпериод с конца 1920-х гг. до конца 1935 г. - начала 1936 г. В его границах господствовали две тенденции. Во-первых, это была тенденция умолчания самого факта существования казачества, порожденная надеждами большевиков на растворение казачьих сообществ в колхозном крестьянстве. Во-вторых, встречавшиеся все же единичные упоминания о казаках носили по большей мере негативный характер (за исключением публикаций весной 1930 г.).

1б. Субпериод с конца 1935 г. - начала 1936 г. до начала 1940-х гг. В это время, в связи с развернутой правительственными органами СССР кампанией за советское казачество, казаки вновь превратились в объект внимания ученых, журналистов, общественных деятелей. Тональность упоминаний о казаках Юга России изменилась с негативной на подчеркнуто-доброжелательную.

Добавим, что положительная тональность в публикациях о советских казаках сохранялась и в годы Великой Отечественной войны. Но в военное время освещались военные же проблемы, а вопросы колхозного строительства остались за пределами внимания ученых и публицистов. Поэтому период 1941 - 1945 гг. исключен нами из общей историографии проблемы жизнедеятельности казачьих сообществ 1930-х гг.

2. Вторая половина 1940-х гг. - середина 1980-х гг. В границах данного периода значительно увеличилось количество научных работ о коллективизации южнороссийской деревни, была расширена источниковая база и существенно возрос теоретико-методологический уровень исследования вопросов жизнедеятельности колхозного казачества Дона, Кубани, Терека. Однако принципиальные выводы и суждения советских исследователей о жизни и судьбе казачества Юга России  1930-х гг. не претерпели сколь-нибудь заметных изменений. 
3. Вторая половина 1980-х гг. - наше время. Данный период историографии жизнедеятельности южнороссийского казачества в условиях колхозного строительства коренным образом отличается от предшествующих. На исходе существования СССР и в постсоветский период специалисты, используя рассекреченные документы и материалы, впервые смогли приступить к объективному анализу расказачивания, неоднозначных взаимоотношений казаков и большевиков, трагических событий 1932 - 1933 гг. на Юге России, и т. д.

Первые работы, которые можно причислить к комплексу исследований о трансформациях казачьего уклада на Юге России в период колхозного строительства, появились уже в конце 1920-х - начале 1930-х гг. Как правило, они не отличались внушительными параметрами и, в силу объективных обстоятельств, основывались на довольно узком круге источников, характеризовались крайней слабостью авторского анализа, описательностью, ограниченностью рассмотренных вопросов жизнедеятельности казачества Юга России в ходе коллективизации и в условиях колхозной системы. Чаще всего внимание акцентировалось на антиколхозной деятельности кулацко-офицерских верхов казачества и колебаниях казаков-середняков.4 Положительные описания и оценки деятельности казаков Юга России по организации и укреплению колхозов встречались гораздо реже.5 Единичны были и пространные описания казачьей жизни периода великого перелома, выдержанные в позитивной тональности.6

Кампания за советское казачество, подготовительная работа к которой началась с лета 1935 г., а официальный старт был дан в феврале 1936 г., самым существенным образом повлияла на изменение тенденций историографии. Жизнь и производственные достижения донских, кубанских и терских казаков-колхозников впервые стали предметом специального исследования на Юге России. Авторы издававшихся в это время работ усиленно обосновывали тезис о благотворном влиянии коллективизации на положение казачества и о готовности казаков-колхозников неустанным трудом крепить коллективные хозяйства.7

В целом, в работах 1930-х гг. первостепенное внимание уделялось социально-политическим процессам в казачьих станицах во время колхозного строительства, а вопросы трансформации жизненного уклада и менталитета казаков освещались в гораздо меньшей мере. Социальная ситуация в станицах Дона, Кубани, Терека в период коллективизации обрисовывалась по классической схеме: отмечались непримиримая враждебность казачьей верхушки мероприятиям советской власти, колебания середняков и просоветская активность беднейших слоев казачества (беспристрастный же анализ источников позволяет утверждать, что подобная схема серьезно упрощает историческую действительность). В рамках указанного историографического периода исследователи, выполняя определенный социально-политический заказ, стремились не осветить события во всей их сложности и противоречивости, но подать их в таком виде, в каком это было выгодно советско-партийному руководству.

В послевоенный период (вторая половина 1940-х - середина 1980-х гг.) тема коллективизация вновь стала одной из центральных в работах советских исследователей. Постепенно увеличивался объем источников, расширялся круг рассматриваемых вопросов колхозного строительства, со второй половины 1950-х гг. были пересмотрены некоторые, еще сталинские, оценки и выводы. Однако в области исследования проблемы жизнедеятельности казаков Юга России в 1930-х гг. господствовали иные тенденции.

По окончании войны сталинский режим перестал нуждаться в казаках и уже не выделял их в составе колхозного крестьянства. Естественно, позиция органов власти повлияла на деятельность ученых. В научных исследованиях второй половины 1940-х - первой половины 1980х гг. нередко освещались частные вопросы колхозного строительства в казачьих станицах Дона, Кубани и Терека (социальное расслоение казачества, репрессии против казачьей верхушки, вовлечение казаков в колхозы, их производственная деятельность в рамках колхозной системы, и пр.).8 Однако, хотя казачьи сообщества периода коллективизации не являлись фигурой умолчания, все же в послевоенный период они уже не становились предметом специального исследования, как во времена кампании за советское казачество. Едва ли не единственным исключением являлась совместная монография Г.Л.аВоскобойникова и Д.К. Прилепского Казачество и социализм, в которой рассматривался процесс утверждения советской власти на Дону, взаимоотношения (нередко непростые) казаков и большевиков, служба донцов и кубанцев в Красной Армии, коллективизация в казачьих районах Юга России, и т. д. 

Постсоветский период историографии жизнедеятельности казачества 1930-х гг. самым серьезным образом отличается от двух предшествующих периодов, в связи с рассекречиванием значительного объема архивных документов и снятием идеологических ограничений в сфере научного творчества. В данное время заметно возросло количество работ по интересующей нас тематике, в которых их авторы стремились с большей глубиной и объективностью анализировать вопросы казачьей истории третьего десятилетия XX века и заполнить образовавшиеся в советское время лакуны, такие, как антиказачьи акции периода коллективизации, сопротивление казаков давлению власти, и др.9 Так, Г.Л.аВоскобойников детально рассмотрел процесс вовлечения казачества в Красную Армию, охарактеризовал казачьи подразделения в составе вооруженных сил Советского Союза. И.Я. Куценко, стремясь более подробно проанализировать кампанию за советское казачество, предпринял попытку установить, в чем заключались ограничения по службе казаков в РККА, устраненные апрельским (1936аг.) постановлением ЦИК СССР.

Несмотря на четко обозначившиеся в постсоветский период позитивные сдвиги в области исследовании истории казачества Юга России 1930хагг., следует подчеркнуть, что до настоящего времени не появилось специальной работы по указанной проблематике. Целый ряд вопросов данной темы нуждается в дальнейшем тщательном освещении. В их числе: роль, масштабы и удельный вес казачьих протестных акций в общекрестьянском сопротивлении насильственной коллективизации; мотивы, конкретные мероприятия и особенности осуществления кампании за советское казачество; синтез традиций и новаций в культуре и повседневной жизни советского казачества, и др. В конечном счете, недостаточный уровень освещения проблемы не позволяет определиться с тем, было ли в 1930-х гг. осуществлено (или даже завершено) расказачивание?

Характеризуя методологическую основу настоящего исследования, повторимся, что базовым ее сюжетом выступает авторская частно-историческая теория о социальной многомерности южно-российского казачества в рамках третьего десятилетия XX века. Постулаты отмеченной частно-исторической теории исходят из многомерности исторического явления как такового, понимаемого в конкретно-историческом контексте как некая (последовательная или алогичная) цепь исторических событий и действий, объясняющих социальную данность, в качестве которой в настоящем исследовании выступает южно-российское казачество. Многомерность донского, кубанского, терского казачества 1930-х гг. заключалась не только в его социальной неоднородности, не только в различном отношении казаков к советской власти и советскому устройству (в частности, к колхозной системе), в личностном выборе разных жизненных стратегий, но и в сочетании в перечисленных казачьих общностях социального и субэтнического начал, в различной степени готовности донцов, кубанцев и терцев воспринимать советские реалии или сохранять верность своей традиционной культуре, в ментально-психологической дифференциации по поколенческому (возрастному) принципу, и пр.

Многомерность южно-российского казачества позволяет нам в сотрудничестве с другими профессиональными историками и вместе с тем вполне  автономно позиционировать систематический курс регионоведческого исторического знания о южно-российнском казачестве со всеми его основными составляющими. К таковым в диссертации мы относим: теоретико-методонлогическую, эпистемологическую, историографическую (науковедческую), социокультурную, экономико-хозяйственную, политико-управленческую, антропологическую, этнологическую, ментально-мировоззренческую.

Теоретико-методологическая составляющая предусматривает анализ сложившихся концептуальных подходов (историко-политологического, конфликтологического, культурно-исторического и др.), дабы путем их осмысления выработать новые позиции исследования истории казачества 1930-х гг. Эпистемологическая составляющая представлена различными теоретическими способами познания южно-российского казачества как многомерного исторического явления. Историографическая (науковедческая) составляющая заключается в обзоре историографии и тщательном осмыслении наличествующих выводов и суждений о жизнедеятельности казаков в условиях колхозного строительства. Социокультурная и экономико-хозяйственная составляющие акцентированы на освещении культурных и экономических трансформаций казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека в 1930-х гг. Политико-управленческая составляющая позволяет интерпретировать ряд вопросов властеотношений, характерных для казачьих регионов Юга России. Антропологическая составляющая сосредотачивает внимание на проблеме личности казака, знаковых чертах характера, его внутренних переживаниях в сложный исторический период 1930-х гг. Этнологическая составляющая позволяет высказать ряд существенных суждений об этническом состоянии казачества, опосредованном социальными процессами. Наконец, ментально-мировоззренческая составляющая дает возможность реконструировать исторические матрицы казачьей ментальности, присущие периоду 1930-х гг. 

В целом представляется возможным заключить, что особенности тактического курса большевиков в отношении казачества в 1930-х гг. непосредственно повлияли на состояние источниковой базы и историографии проблемы жизнедеятельности донского, терского, кубанского казачьих сообществ в условиях колхозного строительства. В документах и литературе первой половины 1930-х гг. о казаках содержится минимум упоминаний, и ситуация меняется на прямо противоположную лишь во второй половине указанного десятилетия. Данное обстоятельство затрудняет анализ вопросов казачьей истории 1930-х гг. Не способствовало адекватному освещению жизни и деятельности казачества господство в исторической науке советского периода идеологических догм и марксистского подхода. В этой связи ощущается необходимость проводить анализ указанной проблемы с позиций новых теоретико-методологических подходов, одним из которых является авторская частно-историческая теория о многомерности казачества Юга России 1930-х гг. 

Во второй главе Расказачивание как научная категория и историческое явление 30-х годов XX века на Юге России и его предыстория анализируются специфика взаимоотношений казаков и большевиков в преддверии великого перелома, политика советской власти в отношении казачества в первой половине 30-х годов XX века, отношение донцов, кубанцев и терцев к сплошной коллективизации и колхозной системе, комплекс существующих дефиниций и подходов к определению расказачивания.

Источники позволяют утверждать, что в 1920х - 1930-х гг. существовали две различные стратегические позиции большевиков отношении к казачеству, - социально(классово)-дифференцированная и лэтнографически-унитарная. Первая из них представляла собой официально признанную, основанную на классовых принципах позицию высшего и среднего (краевого, областного, районного) партийно-советского руководства, в рамках которой лишь относительно небольшая часть казачества рассматривалась как враждебная советской власти, а остальные казаки (лтрудовое казачество) признавались более-менее надежными союзниками. Что касается лэтнографически-унитарной позиции, то она формально признана не была, но существовала фактически и нередко оказывала на жизнедеятельность казачества гораздо более существенное влияние, чем решения и постановления высшего и среднего партийно-советского руководства. Приверженцами данной позиции являлись в основном представители низовых властных структур, а также социальная опора большевистского режима, - пролетариат и беднейшее крестьянство. На Юге России, учитывая специфические местные условия, сторонниками данной позиции в основном выступали иногородние крестьяне, из числа которых преимущественно формировались местные органы власти. Несоответствие этих позиций, а также слабое понимание правительством страны особенностей Юга России (являвшееся основой поспешных действий, противоречивших классовым принципам) и порождало, в значительной мере, противоречивость мероприятий по отношению к российскому казачеству на протяжении 1930-х гг.

Несмотря на тяжелейшие последствия Гражданской войны, в 1920-х гг. численность казачества на Юге России была по-прежнему значительна. В середине 1920-х гг. в Северо-Кавказском крае насчитывалось свыше 2,1 млн донских, терских, кубанских казаков (32,0 % сельского населения края). Игнорировать столь заметную по численности и достаточно развитую в экономическом отношении группу населения ни местные, ни центральные власти не могли. Поэтому период нэпа характеризовался нормализацией отношений между казаками и властью. Хотя и в это время большевики последовательно осуществляли меры по десословизации казачьих сообществ (лрасказачивание), о массовых репрессиях в отношении казаков речи уже не шло и, более того, они получили возможность для интеграции в советское общество. Вершиной мирных инициатив большевиков по отношению к казакам в период нэпа стали решения апрельского (1925 г.) пленума ЦК РКП(б), в соответствии с которыми следовало с уважением относиться к казачьим традициям, вовлекать казаков в советское строительство, и т. д. Местные органы власти активно поддержали решения пленума. Так, если в 1924 г. в Северо-Кавказском крае казаки в сельских советах составляли 28 %, то в 1925 г. - уже 48,1 %.

Вместе с тем, даже в условиях нэпа (когда советскую власть более всего интересовало установление гражданского мира в разоренной и обескровленной стране) между казаками и иногородними сохранялись недружественные или прямо враждебные отношения, порожденные как земельными спорами, так и различиями культуры, быта, менталитета. Эта вражда таила в себе опасность перехода иногородних (и происходивших из их среды активистов и руководителей местного звена) к массовым антиказачьим акциям.

Сплошная форсированная коллективизация предоставила большевикам-казакофобам возможность осуществления таких акций. В условиях колхозного строительства ярко проявилась разность социально-дифференцированной и лэтнографически-унитарной позиций по отношению к казачеству не только на словах, но в реальных действиях. В это время попытки вышестоящего руководства сохранить классовые основы казачьей политики соседствовали с массой антиказачьих акций, огульно направленных местным начальством и активистами против казаков как таковых.

Надо сказать, что многие казаки пострадали во время раскулачивания, представлявшего собой непременный элемент форсированной коллективизации. Не случайно первый секретарь Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) Б.П.аШеболдаев признавал в январе 1931 г., что осуществление раскулачивания в крае породило среди казаков слухи о повторной попытке расказачивания. Однако раскулачивание само по себе не являлось свидетельством враждебности большевиков к казачьим сообществам как таковым. Ведь значительная часть казаков, по сравнению с иногородними, отличалась большей зажиточностью, а это, по логике большевиков, автоматически превращало их в непримиримых противников советской власти. В итоге широкие масштабы раскулачивания и репрессий в казачьих станицах Юга России находили удовлетворительное объяснение в сознании высшего руководства СССР и властей Северо-Кавказского края, считавших эти меры необходимыми для ликвидации классово-чуждых казаков. На бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) в первой половине января 1930 г. обсуждался проект специального постановления о коллективизации и раскулачивании, где среди различных категорий контрреволюционного кулацкого социально-опасного элемента неоднократно упоминались казаки.

Однако, если раскулачивание в казачьих станицах находило удовлетворительное объяснение с позиций классового подхода, такого нельзя было сказать об огульной враждебности к казакам вообще, вспыхнувшей во время коллективизации. Документы убедительно свидетельствуют, что в период колхозного строительства были воскрешены худшие сценарии времен Гражданской войны, когда огульная враждебность к казакам переросла в массовые антиказачьи акции. Так, уже в апреле 1930 г. в прессе признавалось, что левые головотяпы расценивают все казачество, сплошь, как враждебную социализму силу. Они не хотят отличить казака-середняка от казака-кулакаЕ Отсюда - прикрытая фиговым листком левой фразеологии антипартийная практика подавления середняка-казака вместо переделки его психологии, игнорирования - вместо привлечения и т. д..

Огульно-массовые антиказачьи акции, широко практиковавшиеся во время коллективизации на Дону, Кубани и Тереке местными властями, сотрудниками карательно-репрессивных органов и разного рода лактивистами, резко осуждались вышестоящим партийно-советским руководством. Ведь партийно-советские чиновники краевого, областного, районного уровня придерживались классового подхода, согласно которому ликвидации подлежали лишь кулацкие казачьи хозяйства. Репрессивное расказачивание отвергалось краевыми властями по ряду соображений, из которых важнейшими являлись не только идеологические (классовый подход), но также социально-политические и социально-экономические. В социально-политическом отношении речь шла о том, чтобы массовыми антиказачьими акциями, осуществляемыми без учета классового расслоения казачьих сообществ, не спровоцировать массового же сопротивления казаков. В социально-экономическом плане первостепенную роль играло значение казаков в аграрном производстве Северо-Кавказского края.

Учитывая такого рода соображения, первый секретарь Северо-Кавказнского крайкома ВКП(б) А.А. Андреев на бюро крайкома 11 апреля 1930 г. осудил невнимание местных властей к средним слоям казачества и призвал увеличить удельный вес казаков в составе местного (станичного, колхозного) руководства. На основе выступления Андреева бюро Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) в тот же день было принято постановление О проведении весенней посевной кампании и мерах укрепления колхозного строительства (где предполагалось набрать из числа казаков не менее половины местных чиновников), а 26 апреля того же года - расширенное постановление о работе среди казачьего населения Юга России, которым предусматривались те же меры. Реализация этих решений привела к заметному увеличению численности казаков среди местного начальства. В частности, если в 1928 - 1929 гг. казаки составляли в сельсоветах Новочеркасского района Северо-Кавказского края 53,2 %, то в 1930 - 1931 гг. их удельный вес доходил до 69,6 %.

Однако, постепенно, усилившееся в 1930 г. внимание к казакам вновь ослабло, вплоть до полного исчезновения упоминаний о них в документах первой половины третьего десятилетия XX века. Данное обстоятельство объяснялось тем, что приверженцы и классово-дифференцированной, и лэтнографически-унитарной позиций, при всех различиях отношения к казакам, одинаково выступали за их растворение в колхозном крестьянстве. Более того, в конце 1932 г. высшее партийно-советское руководство во главе с И.В.аСталиным осуществило на Кубани огульно-антиказачьи акции (депортация жителей чернодосочных станиц) с целью активизации хлебозаготовок. Тем самым партийный центр сыграл на руку южнороссийским радикалам-казаконфобам и нарушил основы классового подхода. Причем, как и предупреждали северо-кавказские руководители, репрессии против жителей чернодосочных станиц привели к тяжелейшим общественно-политическим и социально-экономическим последствиям, которые выразились в кризисе аграрного производства и обострении взаимного недоверия между значительной частью южнороссийского казачества и властью. 

Подобно большевикам, придерживавшихся различных тактических линий в отношении казачьих сообществ, казачество Юга России не выступило единым фронтом ни за, ни против коллективизации. Множество казаков приняли активное участие в колхозном строительстве. В казачьих округах и районах Северо-Кавказского края уровень коллективизации был не ниже, а то и выше, чем на территориях с преобладанием иногородних. Так, в начале 1930 г. в Донском округе были максимально коллективизированы такие, в основном населенные казаками, районы, как Ейский, Мечетинский, Старо-Минской и Кущевский. Напротив, районы с преобладанием крестьянского населения, - Мясниковский и Таганрогский, - отличались низким уровнем коллективизации. К марту 1930 г. показатели коллективизации в казачьих округах (Армавирском, Донском, Донецком, Кубанском, Терском) составляли 77,8 % - 94,9 %.

Однако далеко не все казаки Юга России разделяли позитивный настрой по отношению и к колхозному строительству. Анализ событий, происходивших на Юге России во время и по завершении коллективизации, позволяет выделить несколько этапов в противостоянии сталинского режима и крестьянско-казачьего населения. Эти этапы различаются масштабами противостояния, накалом борьбы, численностью участников протестного движения, и т. д.

1. Конец 1920-х гг. - начало 1930-х гг. Это этап наиболее ожесточенного противоборства между крестьянством и казачеством, с одной стороны, и сталинским режимом - с другой, характеризующийся преобладанием наиболее масштабных и наиболее острых протестных акций (бунты, теракты, и пр.).

2. 1933 г. - начало 1940-х гг. Это этап постепенного угасания протестной активности крестьянства и казачества Юга России в результате репрессий, голода 1932 - 1933 гг., а также организационно-хозяйственного укрепления колхозов. В его рамках превалировали пассивные формы протеста (уклонение от участия в колхозном производстве, бегство из деревни, и т. д.). 

3. Период Великой Отечественной войны, когда некоторая часть казачества с оружием в руках поддержала нацистов, стремясь с их помощью ликвидировать советское устройство и вернуть досоветские порядки. Хотя освещение данного периода не входит в круг определенных нами задач, все же следует отметить, что казачий коллаборационизм был генетически связан с событиями 1930-х гг. и являлся реакцией непримиримых казаков на антиказачьи мероприятия советских властей времен колхозного строительства.

Казачьи акции протеста на Юге России в период колхозного строительства можно (с известной степенью условности) подразделить на два типа: 1) протестные акции, преследовавшие цель воспрепятствовать форсированной коллективизации и, 2)аакции, направленные не только против коллективизации, но также в защиту особых прав и интересов казачества (причем зачастую речь шла попросту о праве казаков на существование). В первой половине 1930-х гг. имели место протестные акции, в ходе которых казаки отстаивали свои корпоративные интересы и противопоставляли себя иногородним. Одним из ярких примеров выступает враждебность кубанцев к красноармейцам-переселенцам, которых советское правительство с конца 1932 г. направляло для заселения опустевших чернодосочных станиц. Необходимо, однако, подчеркнуть, что в большинстве случаев протест донцов, кубанцев и терцев был направлен все же не столько против расказачивания и в защиту казачьей особости, сколько против собственно коллективизации как комплекса мер, ущемлявших интересы южнороссийских хлеборобов. Источники позволяют утверждать, что большинство казаков в период коллективизации боролись не столько за свои сословные права и привилегии (которые к началу 1930-х гг. уже канули в Лету), сколько за возможность свободно хозяйствовать на земле. В этом случае интересы казаков и иногородних крестьян совпадали, и их протест против коллективизации был единым. Показательно высказывание одного из казаков: лодним словом, не только казаки против [коллективизации] но и все мужики, кроме партийных. Уже все наелись свободы. 

Поскольку сплошная коллективизация сопровождалась целым рядом антиказачьих акций, уже ее современники стали отождествлять данную политику с расказачиванием. В постсоветский период гипотеза о якобы осуществлявшемся в период коллективизации расказачивании получила широкое распространение и в публицистике, и в историографии: утверждается даже, что расказачивание стало фактически второй, тщательно скрываемой задачей в ходе осуществления сплошной коллективизации в Донском и Северо-Кавказском регионе в 30-х гг. Более того, по мнению ряда исследователей, именно во время колхозного строительства процесс расказачивания был завершен.

С подобными утверждениями нельзя согласиться. Источники позволяют утверждать, что коллективизацию невозможно ни отождествлять с расказачиванием, ни трактовать ее как завершение расказачивания.

Среди специалистов нет единого подхода к определению расказачивания. Можно выявить, как минимум, три основных трактовки данной политики (процесса). Во-первых, расказачивание понимают как процесс ликвидации (самоликвидации) казачества как сословной группы в составе российского общества (на наш взгляд, это наиболее точное определение, в наибольшей мере соответствующее исторической действительности). По другой трактовке, расказачивание представляло собой ни что иное, как процесс уничтожения казаков как особой социальной общности; в данном случае речь идет об устранении казаков как социальной группы, имеющей определенные традиции, особенности жизнедеятельности, коллективной психологии и пр. В-третьих, расказачивание понимают и как ликвидацию казачества как социально-этнографической общности вообще, как превращение казаков в обычных граждан. Данная трактовка расказачивания близка к приведенной выше, но конкретизирует ее и серьезно дополняет указанием на то, что в советский период власть ставила перед собой цель ликвидировать казаков уже не просто как сословие и даже социальную общность, а как субэтнос.

Коллективизацию не представляется возможным отождествить ни с одной из приведенных выше трактовок расказачивания. Если понимать расказачивание как десословизацию, то очевидно, что оно было в основном осуществлено большевиками еще в 1920-х гг. и в ходе колхозного строительства расказачивать уже было некого; коллективизаторы лишь окончательно устранили еще сохранявшиеся имущественные различия между казаками и иногородними, превратив тех и других в колхозников. Тем более коллективизацию невозможно отождествлять с расказачиванием, если понимать последнее как ликвидацию казачьих сообществ вообще, превращение казаков в лобычных граждан, устранение их субэтнических характеристик.

Существуют документы, со всей очевидностью свидетельствующие, что большевики не ставили перед собой цель ликвидировать казаков как таковых, стремясь уничтожить лишь классово-чуждые элементы в казачьих сообществах. Об этом говорят и апрельские (1930 г.) постановления Северо-Кавказского крайкома ВКП(б), и обнаруженное нами в архивном фонде крайкома инструктивное письмо Б.П. Шеболдаева, направленное отдельным райкомам 18аянваря 1931 г. В письме, имевшем гриф секретно, говорилось о необходимости выселить несколько тысяч кулаков из причерноморских районов края. При этом Шеболдаев подчеркивал: необходимо соблюдать строго-классовый подход при отборе хозяйств, подлежащих выселению и в особенности необходимо осторожное отношение к казаку-середняку, бывшему рядовому участнику белого движения. Далее в письме отмечалось, что с особой тщательностью нужно добиться полной очистки этих районов от кулацко-белогвардейского элемента из так называемого иногороднего населения, что особенно важно в связи с наличием попыток со стороны классово-враждебных элементов истолковать лозунг партии о ликвидации кулачества, как ликвидации казачества, и мероприятия по выселению кулачества, как меру расказачивания. Как видим, выселению должны были подвергнуться не только казаки, но и иногородние, если они представляли опасность для колхозов и советской власти.

Трактовать коллективизацию в качестве завершения расказачивания невозможно еще и потому, что во второй половине 1930-х гг. была развернута кампания за советское казачество, в ходе которой казаки-колхозники вновь стали позиционироваться властью как особая группа в составе колхозного крестьянства. Наконец, во время колхозного строительства, несмотря на масштабные репрессии, не были полностью уничтожены и антисоветским (антибольшевистски) настроенные казаки. Данное обстоятельство было продемонстрировано во время Великой Отечественной войны, когда немало казаков избрали новую форму сопротивления сталинскому режиму, форму коллаборационизма - сотрудничества с нацистами.

В целом можно заключить, что в постсоветский период трактовки политики большевиков по отношению к казачеству в 1920х - 1930-х гг. зачастую страдают явной политизацией и в очень слабой степени опираются на источниковую базу. На наш взгляд, применять термин расказачивание (как бы мы его ни понимали) по отношению к периоду коллективизации, характеризовать данную политику как завершающий этап расказачивания неправомерно. Исторически правомерной будет формулировка о том, что особенностью осуществления коллективизации на Юге России являлось наличие антиказачьего акционизма, как результата экстраполяции отношений периода гражданской войны на новую историческую ситуацию. Однако большевистское руководство решительно осуждало огульно-массовые антиказачьи акции, ратуя за выстраивание отношений с казачьими сообществами Юга России на основе классового подхода.

В третьей главе Военно-организационное возрождение казачества Юга России во второй половине 30-х годов XX века освещается перестройка работы органов власти в казачьих районах Юга России, осуществление властными структурами военно-мобилизационных мероприятий в отношении казачества, неоднозначная реакция казаков на инициативы властей.

18 февраля 1936 г. газета Правда вышла с редакционной статьей Советские казаки, где утверждалось, что казачество стало советским не только по государственной принадлежности, но и по духу, по устремлениям, по преданности советской власти и колхозному строительству. Эта статья ознаменовала начало кампании под лозунгом за советское казачество. Анализ историографии позволяет нам утверждать, что, хотя данную социально-политинческую кампанию и нельзя отнести к числу неразгаданных тайн истории, в научной литературе еще далеко не полно освещены ее истинные причины, истоки, характер и отношение к ней самих казаков. 

В советской историографии на первый план выдвигалась такая причина развертывания кампании за советское казачество, как заинтересованность правительства СССР в использовании военно-патриотических традиций казаков для укрепления колхозного строя и обороноспособности страны. Действительно, к середине 1930-х гг. международное положение все более обострялось и, в преддверии будущей войны с гитлеровской Германией, сталинский режим стремился привлечь к себе симпатии казаков и максимально полно использовать их военно-патриотические навыки и традиции. В то же время можно указать еще ряд причин кампании за советское казачество, таких, как: разбуженный романом Тихий Дон интерес российской эмиграции и мировой общественности к судьбам казачества в Советской Союзе; стремление сталинского режима к примирению (по выражению Ш. Фицпатрик), к укреплению советского общества накануне внешнеполитических осложнений; попытки властей опереться на казаков ввиду национально-политической сложности Южно-Российского региона; намерение И.В. Сталина применить казачьи части в качестве полицейской силы (предположение работника НКВД А. Орлова).

Второй вопрос, практически вовсе не освещенный в историографии, связан с начальными этапами кампании за советское казачество. Ее официальное начало относится, как уже отмечалось, к февралю 1936 г. Однако источники дают основания для утверждений, что подготовительная работа к кампании началась уже с середины 1935 г. Подготовительные мероприятия более-менее последовательно проводились в Северо-Донском округе Азово-Черноморского края, что позволяет говорить о причастности к выработке проказачьего правительственного курса М.А. Шолохова. На остальной территории Дона, а также на Кубани и Тереке подготовительные мероприятия к кампании за советское казачество были почти незаметны.

Одной из наиболее громких и известных мер в процессе подготовки к кампании за советское казачество являлась статья Б.П. Шеболдаева Казачество в колхозах, опубликованная в конце 1935 г., в том числе в газете Правда. Указав на факты сопротивления кулацкой верхушки казачества колхозному строительству, Шеболдаев большую часть своей работы посвятил описанию организационно-хозяйственных достижений казачьих колхозов и трудовых свершений казаков-колхозников Дона и Кубани, свидетельствовавших о росте просоветских настроений среди донцов и кубанцев. После того, как статья Шеболдаева была опубликована в прессе, в Северо-Донском округе Азово-Черноморского края было созвано окружное совещание стахановцев и передовиков сельского хозяйства, на котором казаки-колхозники приняли обращение к И.В. Сталину, где заверяли его в безусловной преданности советской Родине.

Б.П. Шеболдаев, таким образом, выступает в качестве одного из инициаторов кампании за советское казачество. Очевидно, однако, что у истоков данной кампании стоял лично И.В. Сталин (по словам Шеболдаева, все это дело есть инициатива нашего великого Сталина). Вместе с тем, показательно, что И.В. Сталин, при всем одобрении кампании за советское казачество, явно сохранял определенную дистанцию при ее осуществлении. Он не спешил публично выступать с какими-либо речами или, более того, программными заявлениями, не спешил во всеуслышание заявлять о своем доброжелательном отношении к казачеству. По всей видимости, генеральный секретарь ЦК ВКП(б), стремясь с максимальной полнотой использовать военный и хозяйственно-экономический потенциал казачества, оставался верен большевистскому восприятию казаков как нагаечников и контрреволюционеров. Отсюда и его сдержанность в ходе кампании за советское казачество.

Далее, историографический анализ позволяет констатировать, что одним из наименее освещенных является вопрос о характере кампании за советское казачество. В данном случае источники предоставляют возможность высказать ряд принципиальных соображений.

Во-первых, кампания за советское казачество не означала возрождения казачества как особой социальной (сословной) группы в составе советского общества. Советская власть не желала (да и не могла) воссоздавать казачество как сословие, ибо это противоречило бы ее же собственной политике, с успехом осуществленной в 1920-х - начале 1930-х гг., когда казаки лишились своего сословного статуса. Прежнее автономное положение казачьих областей, титульное население которых имело целый ряд льгот и привилегий, в советское время уже являлось анахронизмом и было неприемлемо. Показательно в этой связи, что в ходе кампании за советское казачество среди знаменитых казачьих атаманов всегда назывались Степан Разин и Емельян Пугачев, но крайне редко - Кондратий Булавин, руководивший восстанием, участники которого стремились восстановить независимость (или хотя бы автономию) Дона от Российского государства. О том, что кампания за советское казачество не означала восстановления казачества как особой социальной группы, свидетельствовали и  предпринимаемые властями попытки объявить казаками все население Юга России (тем самым, представляется возможным говорить о тенденции локазачивания во второй половине 1930-х гг.).

Во-вторых, кампания за советское казачество, по большому счету, не являлась резкой сменой политики правительства СССР по отношению к казакам. В противовес политизированным суждениям о якобы проводившемся в период сплошной форсированной коллективизации тщательно скрываемом, латентном расказачивании (неком лантиказачьем заговоре), источники убедительно свидетельствуют, что большевики строили политику по отношению к казакам не по сословному, но по социально-классовому принципу, ничуть не скрывая данного факта. В период осуществления кампании за советское казачество органы власти никоим образом не отказались от классовых принципов, но изменили тактическую линию в отношении казачьих сообществ. Если ранее большевики стремились к растворению в массе колхозников беднейшего и среднего казачества (не допуская туда казачье кулачество), то теперь казаки-бедняки и середняки, доказавшие свою верность лидеалам социализма, признавались специфической группой в составе колхозного крестьянства. Советская пресса во второй половине 1930-х гг. разъясняла неизменность политики советской власти по отношению к казачеству: лесть отдельные товарищи, которые, глубоко ошибаясь, считают, что сейчас под лозунгом советского казачества начинает проводиться какая-то новая линия в отношении казачества. Конечно, это нелепость. Линия партии в отношении казачества была одна на протяжении всей истории революции и строительства социализма. Это линия - на разгром кулацко-офицерской верхушки и завоевывания на сторону рабочего класса трудовых масс казачества.

В-третьих, исходя из вышеизложенного, кампания за советское казачество, по существу, носила характер социального конструирования казачества, но не возрождения его. Сталинский режим был намерен использовать в своих интересах (но также и в интересах безопасности страны) лишь военно-хозяйственнный потенциал казачьих сообществ СССР и, в частности, Юга России. Однако большевики не намеревались восстанавливать сословные привилегии донцов, кубанцев и терцев, а в сфере культуры и быта усиленно внедряли советские новации, не допуская реанимации не совместимых с действительностью социалистического общества традиционных элементов повседневности казачества (религиозность, специфическое местное самоуправление, и пр.). 

Партийно-советское руководство во второй половине 1930-х гг., в рамках кампании за советское казачество, наиболее последовательно осуществляло военно-мобилизационные мероприятия в отношении казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека. Именно стремлением использовать военный потенциал казаков для укрепления боеспособности РККА (прежде всего, советской кавалерии) объяснялось принятие ЦИК СССР 20 апреля 1936 г. постановления О снятии с казачества ограничений по службе в РККА. Затем, уже 23 апреля 1936 г., последовал приказ наркома обороны СССР о создании казачьих кавалерийских дивизий и корпусов. В итоге в Северо-Кавказском военном округе (СКВО), на основе уже имеющихся кавалерийских формирований, были созданы 10-я Терско-Ставропольская и 12-я Кубанская, а также началось создание 13-й Донской казачьей кавалерийской дивизии. Все они были объединены в 4-м казачьем кавалерийском корпусе. Впрочем, названия не означали, что эти дивизии состояли исключительно из донцов, кубанцев или терцев. Как и ранее, в них входили не только казаки, но также рабочие и колхозники из числа бывших иногородних. Здесь вновь проявилась последовательность большевистского руководства, даже во время кампании за советское казачество не помышлявшего о ресословизации казачьих сообществ.

Помимо снятия с казаков ограничений по службе в РККА и формирования казачьих кавалерийских дивизий и корпусов, среди военно-мобилизанционных мероприятий времен кампании за советское казачество следует отметить также движение ворошиловских кавалеристов. Движение это зародилось еще в конце 1935 г., когда молодые казаки из колхоза Донской скакун Тарасовского района Северо-Донского округа Азово-Черноморского края обратились с письмом ко всем сельским комсомольцам и молодежи Советского Союза заботиться о конском поголовье и создавать в колхозах и совхозах конно-спортивные кружки и клубы ворошиловских кавалеристов, которые должны были дать вооруженным силам страны подготовленных новобранцев. Но наиболее сильный импульс процессам создания, развития и функционирования клубов и кружков ворошиловских кавалеристов дала кампания за советское казачество, в ходе которой численность таких заведений стала стремительно расти. По свидетельствам прессы, к началу апреля 1936 г. в Азово-Черноморском крае насчитывалось до 600 кружков ворошиловских всадников, в Северо-Кавказском крае - не менее 250. Создание и функционирование клубов и кружков ворошиловских кавалеристов продолжалось на Дону, Кубани, Ставрополье и Тереке вплоть до начала Великой Отечественной войны.

Клубы (или кружки) ворошиловских кавалеристов (лворошиловских всадников) представляли собой, по существу, военно-спортивные негосударственные, добровольные организации. Создавались они на общественных основах в колхозах и совхозах Юга России с целью подготовки молодежи для службы в кавалерийских частях РККА, финансировались теми предприятиями, при которых они возникали. Клубы, по сравнению с кружками,  были более многочисленны, располагали необходимым (и полным) комплектом основополагающих документов (в частности, уставом и пр.), нередко имели в числе учредителей представителей районного, окружного или даже краевого руководства, пользовались поддержкой военных чинов и работников Осоавиахима. Кроме того, формально клубы ворошиловских кавалеристов расценивались как центральная организация, а кружки - как отделы (ячейки) этой организации.

При всей активности инструкторов Осоавиахима и представителей подразделений СКВО в деле содействия развитию организаций ворошиловских кавалеристов, основную работу по воспитанию и военной подготовке молодых казаков выполняли казаки старшего поколения. Нередко такие казаки, имевшие солидный боевой опыт, являлись не только руководителями кружков ворошиловских кавалеристов, но также своего рода инструкторами и инспекторами, занимаясь вместе с молодежью и показывая ей на собственном примере, как надо действовать в конном бою. Не случайно 21 марта 1936 г. Северо-Донской окружком ВКП(б) решил принять все меры к обеспечению кружков и клубов [лворошиловских кавалеристов] инструкторскими кадрами, путем подбора наиболее опытных казаков, хорошо знающих кавалерийское дело.

В клубах и кружках ворошиловских кавалеристов молодые казаки проходили начальную военную подготовку, обучаясь навыкам джигитовки, владения холодным и огнестрельным оружием, совершенствуя боевое мастерство путем участия в военных играх, учебных боях и разного рода состязаниях. Ворошиловские всадники периодически проходили квалификационные испытания, а конечным этапом их военного обучения являлась сдача нормативов на право получения значка ворошиловского кавалериста. В частности, к 1940аг. в Базковском районе Ростовской области было подготовлено 103алворошиловских всадника первой и второй ступени. Молодые казаки, проходившие курс обучения в клубах и кружках ворошиловских кавалеристов, представляли собой прекрасно подготовленное и дисциплинированное пополнение кавалерийских частей РККА.

Говоря о реакции казаков на кампанию за советское казачество, следует подчеркнуть, что определенной и однозначной она не была. Источники позволяют прийти к выводу, что большинство представителей казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека выразили полное одобрение действиям органов власти. Наибольшее одобрение кампании за советское казачество выражала, естественно, казачья молодежь, выросшая в условиях советской действительности и потому априори предрасположенная к позитивному ее восприятию. О безусловном одобрении молодыми казаками проказачьих правительственных мероприятий свидетельствовало, в частности, их горячее желание проходить курс начальной кавалерийской подготовки в клубах и кружках ворошиловских всадников. С молодежью были солидарны и казаки старших возрастов, неоднократно благодарившие партийно-советских чиновников за их внимание к колхозному казачеству. В знак благодарности казаки Северо-Донского округа Азово-Черноморского края в мае 1936 г. избрали горячо любимого вождя всех трудящихся и лучшего друга советского казачества великого Сталина почетным казаком-колхозником Дона (показательно, что сам Сталин и в этом случае дистанцировался от донского казачьего сообщества и воспрепятствовал широкой огласке своего локазачивания).

Однако, наряду с позитивным восприятием кампании за советское казачество, определенная часть донцов, кубанцев и терцев демонстрировала к ней (и к развернувшим ее партийно-советским властным структурам) либо недоверчиво-настороженное, либо прямо враждебное отношение. Невозможно утверждать, что численность антисоветски (или же только антибольшевистски) настроенных казаков была высокой: такое предположение попросту невероятно, учитывая значительные масштабы раскулачивания и репрессий 1930-х гг. Но и говорить о полном отсутствии казачьей оппозиции сталинскому режиму во второй половине третьего десятилетия XX века не представляется возможным. 

Казаки, недовольные советским устройством, невзирая на постепенное укрепление коллективных хозяйств и улучшение жизни в коллективизированных станицах, озвучивали антиколхозные и антисоветские настроения. Более того, определенная часть казачества высказывала надежды на будущую войну, которая вернет доколхозные порядки. В основном такие надежды были присущи казакам старших возрастов, которые не могли до конца смириться с утратой своего права самостоятельно хозяйствовать на своей земле. К исходу 1930-х гг., ввиду обострившейся международной обстановки, надежды на будущую войну среди казаков, не смирившихся с колхозной системой, превратились в почти твердую уверенность. Так, осенью 1939 г., во время германо-польской войны, в станице Каргинской Шелковского района Орджоникидзевского края казаки, уже не таясь, радостно говорили: вот наши прийдут, а потом мы отомстим. В начале 1940 г. сотрудники Арзгирского райотдела НКВД Орджоникидзевского края докладывали, что здесь есть ряд лиц, которые высказывают надежды возращения капиталистического строя с помощью интервенции.

Можно заключить, что смена тактического курса по отношению к казачеству, произведенная советским правительством во второй половине 1930-х гг., представляла собой вынужденную меру. Во-первых, не оправдались расчеты большевиков на растворение казачьих сообществ в однородной массе колхозного крестьянства (основанные на признании казачества лишь сословием, а не субэтносом) и, во-вторых, обострявшееся международное положение требовало консолидации советского общества и мобилизации его ресурсов для отражения вероятной агрессии. Поэтому, развернув кампанию за советское казачество, правительственные органы СССР обратили особое внимание на военно-мобилизационные мероприятия в казачьих сообществах Юга России. Казаки, к середине 1930-х гг. в подавляющем большинстве ставшие колхозниками, в целом доброжелательно откликнулись на кампанию за советское казачество, демонстрируя готовность защищать советскую Родину, что они и доказали в годы Великой Отечественной войны. В то же время определенная часть представителей казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека, чувствуя сохраняющееся недоверие большевиков и не желая забыть причиненные сталинским режимом обиды, остались верными антисоветским (и антиколхозным) настроениям.

В четвертой главе Социально-экономические условия жизни казачества Юга России в 30-е годы XX века освещаются трансформация хозяйственного уклада казачьих сообществ в условиях колхозного строительства, изменение традиционного быта казачьей станицы Юга России в конце 1920-х - 1930-х гг., советские мотивы и доминанты в культуре и менталитете донских, кубанских, терских казаков в рамках третьего десятилетия XX века.

Во время колхозного строительства на Юге России произошла унификация социально-экономических отношений. Были устранены еще сохранявшиеся пережитки хозяйственных, социальных, правовых  различий между казаками и иногородними; и те, и другие превратились в колхозников. При условии добросовестной работы в коллективном хозяйстве казаки-колхозники могли пользоваться небольшим земельным участком, составлявшим, согласно Примерному уставу сельхозартели 1935 г., 0,25 - 0,5 га, держать одну корову и телку, несколько свиней, овец и коз; для обработки земельного участка им оставляли простейший сельхозинвентарь. Обобществленное же имущество коллективного хозяйства  его членам не принадлежало, вопреки официальным декларациям, провозглашавшим колхозников хозяевами своего колхоза.

В социальном плане одним из наиболее заметных позитивных изменений, обусловленных утверждением советской власти и усиленных коллективизацией, являлась возросшая мобильность селян. В данном случае казачьи сообщества Юга России выступали в качестве одного из наиболее ярких примеров положительных сдвигов в жизни советских граждан, вызванных деятельностью большевиков. В досоветский период у казаков имелось немного возможностей для перехода в иной социальный статус. В советский период сословные ограничения исчезли, и казаки могли заниматься не только земледелием, но обрести престижные в коллективизированной деревне 1930-х гг. профессии тракториста, комбайнера, получить высшее образование, устроиться на завод, и т.д. Возросшая в советский период социальная мобильность особенно приветствовалась, что естественно, казачьей молодежью, стремившейся выйти за рамки традиционного уклада сельской жизни.

Но созданная сталинским режимом колхозная система, хотя и способствовала повышению социальной мобильности и жизненного уровня беднейших слоев сельского населения, означала, по существу, повторное закрепощение крестьянства и восстановление служилого статуса казачества (хотя уже в иных формах: первейшей обязанностью казаков-колхозников являлась не военная служба, а труд во благо советского государства). Не случайно крестьяне и казаки расшифровывали аббревиатуру ВКП(б) как второе крепостное право большевиков. Также симптоматично, что в 1932аг. на заборах Семикаракорского сельсовета Константиновского района Северо-Кавказского края возмущенные местные жители, таясь от милиции, работников ОГПУ, начальства и лактивистов, писали: Долой колхозное рабство.

Хотя во второй половине 1930-х гг. казачьи колхозы на Юге России заметно окрепли, а в коллективизированных станицах постепенно налаживалась жизнь и быт, эти позитивные изменения не повлияли на социальный статус колхозников, будь то казаки или бывшие иногородние. Основополагающие принципы колхозной системы во второй половине 1930-х гг. были лишь несколько реформированы с учетом интересов населения, но не изменены. Колхозники по-прежнему оставались в подчиненном положении по отношению к управленческому корпусу коллективных хозяйств и вышестоящего руководства.

Форсированная коллективизация не только коренным образом изменила экономические отношения на селе и статус казачества, но и с неизбежностью повлияла на структуры повседневности казачьих сообществ. Необходимо отметить, что на протяжении 1930-х гг. казачьи станицы Дона, Кубани и Терека (как, впрочем, и российская деревня в целом) прошли в своем развитии два этапа, в рамках которых господствовали прямо противоположные тенденции культуры и быта. В первой половине 1930хагг. на селе доминировали негативные тенденции, являвшиеся прямым следствием коллективизации и выражавшиеся в резком сокращении и ухудшении качества продовольствия, потребляемого казаками (да и всеми сельскими жителями), разрушении казачьих станиц, и т.ад. Напротив, во второй половине 1930-х гг., в результате общего организационно-хозяйственного укрепления колхозной системы (а также, в определенной мере, в результате кампании за советское казачество), в сфере культуры и быта сел и станиц Юга России возобладали позитивные тенденции: улучшилось материальное обеспечение колхозников, активно создавались сельские учреждения культуры, просвещения, образования, здравоохранения, и пр. 

С развертыванием политики коллективизации, важнейшей задачей которой (в ближайшей перспективе) являлось снабжение горожан и армии за счет крестьянства, крайне обострилась в повседневной жизни населения сел и станиц Юга России проблема продовольственного обеспечения. Уже с конца 1920хагг. в письмах казаков своим родственникам-эмигрантам с удручающим постоянством встречаются сообщения о недостатке продовольствия, причиной чему зачастую являлись хлебозаготовительные кампании. В начале 1930-х гг. ситуация с продовольственным обеспечением сельского населения, и в том числе казаков, еще более ухудшилась, главным образом из-за снижения урожайности (произошедшей в результате дезорганизации аграрного производства, произошедшей под влиянием коллективизации) и непомерно высоких государственных хлебозаготовительных планов. В конечном итоге сталинский режим довел села и станицы Юга России (как и целого ряда других регионов СССР) до Великого голода 1932 - 1933 гг.

Соответственно, наблюдалось и заметное качественное ухудшение повседневного рациона питания казачества. Нередко на трудодни выдавали в основном рожь, кукурузу, ячмень; из них и пекли хлеб или лепешки. В условиях перманентных так называемых продовольственных затруднений сельские жители Юга России, и в том числе казаки, широко использовали природные ресурсы. Как писал один из донских казаков в 1930 г., придется вспомнить приемы 20-х голодных годов, окунуться в Дон-Кормилец за ракушками. Кроме ракушек и рыбы, в пищу употреблялись лебеда, крапива, щавель, другие растения, дикорастущие фрукты и ягоды и т. д. Важными элементами казачьего меню в это время были молоко и молокопродукты, которые чаще всего колхозники получали не из колхоза, а от своих коров, содержавшихся в личных подсобных хозяйствах.

ишь во второй половине 1930-х гг., когда в функционировании колхозной системы отчетливо наметились положительные тенденции, произошел перелом в продовольственном обеспечении колхозников Юга России, в том числе и казаков. Если в колхозах Дона в 1931 г. колхозники в среднем получали на трудодень 2,2 кг зерна и 0,22 руб., в 1932 г. - 1,42 кг и 0,42 руб., то в урожайном 1937 г. - 5,31 кг и 0,84 руб., в 1939 г. - 3,3 кг и 1,31аруб. Те же тенденции наблюдались на Тереке и Кубани. Впрочем, даже во второй половине третьего десятилетия XXавека продовольственные затруднения не стали мрачным преданием.

Трудности возникали не только с продовольствием. Сложная ситуация наблюдалась и в сфере обеспечения сел и станиц Юга России промышленными товарами: одеждой, обувью, спичками, керосином, гвоздями и т.ад. По воспоминаниям современников, в первой половине 1930-х гг. в станице Новолеушковской (Кубань) колхозники были очень бедными, ходили хуже нищих. Тогда же представители власти на Юге России (в том числе и руководители типично казачьего Вешенского района) неоднократно признавали, что в сельских лавках потребкооперации нет никаких товаров, кроме спичек, и колхозники ощущают лострую нужду в обуви и мануфактуре, недостает нужных товаров, в частностиЕ телогреек, обуви.

Трудности с приобретением одежды и обуви способствовали устойчивости костюма сельских жителей Юга России (так как  легкая промышленность в слабой степени обеспечивала казачьи станицы своей продукцией, их жители сами производили одежду, которая, естественно, изготавливалась в традиционном стиле). На протяжении 1930-х гг. обычной одеждой донских, кубанских, терских казаков-колхозников и единоличников являлись рубаха и штаны, тулуп или полушубок, треух или папаха. Обуви не хватало, поэтому летом нередко ходили босиком, зимой же носили валенки или чувяки. У демобилизованных казаков-красноармейцев традиционный сельский костюм дополнялся такими элементами, как гимнастерка, галифе. Обычной одеждой женщин в казачьих районах Северо-Кавказского края были платки или косынки, рубахи и широкие длинные юбки; зимой этот наряд дополнялся теми же полушубками.

Наряду с этим, судя по фотодокументам и описаниям, казаки на Юге России в 1930-х гг. своим внешним обликом заметно выделялись из общей массы колхозников. Множество казаков носили как повседневную одежду свою военную форму или ее элементы. Правда, надо сказать, что ношение традиционного казачьего костюма в 1920-х - 1930-х гг. было сопряжено с целым рядом неприятностей и сложностей. Формально не существовало никаких нормативно-правовых и подзаконных актов, запрещавших казакам носить свою военную форму, которая в мирное время использовалась ими как повседневная и парадная (выходная) одежда. Однако неоспоримым фактом являлось преобладающее отрицательное отношение к любым проявлениям казачьей самобытности со стороны иногородних, составлявших подавляющее большинство представителей местного руководства на Юге России. Неудивительно поэтому, что во время коллективизации, когда такое недоброжелательное отношение резко усилилось, немало казаков стыдились [своей принадлежности к казачьей общности], не признавались, что [они] казаки и не носили свои традиционные одеяния.

Вместе с тем, отказ от повседневного ношения традиционной казачьей одежды не стал в период коллективизации повсеместным явлением в казачьих станицах Юга России. Несмотря на раздраженную реакцию властей, казаки по традиции использовали как повседневную одежду элементы военного обмундирования. На Дону это были фуражки с красными околышами, шаровары темно-синего цвета с красными лампасами, на Кубани и Тереке - невысокие барашковые шапки (лкубанки), черкески, бешметы, башлыки, и т. д. 

Поэтому, когда началась кампания за советское казачество, внешний облик населения казачьих станиц Юга России изменился не столь существенно. Разница заключалась лишь в том, что казаки стали почти обязательно надевать парадную казачью одежду на те или иные праздники и торжественные мероприятия, активно позировать в парадных костюмах для фотографов. Во второй половине 1930х гг. традиционный костюм казаков превратился в некий брэнд, без которого кубанские, донские, терские колхозы уже не мыслились. Укреплению позиций традиционного костюма казаков способствовало и создание во второй половине 1930-х гг. казачьих кавалерийских формирований, чья форменная одежда практически полностью повторяла дореволюционные образцы. 

Впрочем, не все донцы, кубанцы и терцы восторженно встретили действия властей по восстановлению своего традиционного костюма. Ряд известных в данное время представителей казачества, отличавшихся просоветской риторикой (и такими же настроениями), довольно скептически отнесся к этому, расценивая лампасы, черкески и т.д. как анахронизм или напоминание о реакционном прошлом казачьих сообществ. В частности, получивший широкую известность во время кампании за советское казачество заведующий животноводством сельхозартели Знамя колхозника Мигулинского района Азово-Черноморского края Ф.М. Скылков чаще всего позировал фотографам не в казачьей форме, а в гимнастерке с орденом Ленина на груди. В таком виде он был запечатлен на фотографии во время выборов в Верховный Совет СССР в конце 1937 г. (куда он был выдвинут от Миллеровского избирательного округа). 

Несколько прохладное отношение к процессам популяризации казачьего костюма выказывала и прекрасная половина казачества, особенно, девушки. Дело в том, что молодые казачки, естественно, стремились угнаться за модой, а их традиционная сельская одежда никоим образом не способствовала этому (она, конечно, была практична и удобна, но никак не могла конкурировать с нарядами горожанок). Неудивительно поэтому, что многие сельские женщины, и особенно девушки (в том числе и казачки), стремились следовать за городской модой и, если им позволяли средства, то непременно носили береты (для чего делалась соответствующая короткая стрижка), костюмы и другие городские наряды. Так, знаменитая в 1930-х гг. кубанская казачка, трактористка Канеловской МТС П.И. Ковардак предпочитала носить современный, а не традиционный казачий, костюм. На фотографии, датируемой осенью 1937 г., мы видим П. Ковардак в типичном городском платье, с завитыми и уложенными по тогдашней моде волосами.

Если облик донских, кубанских, терских казаков в 1930-х гг. изменился несущественно, то в отношении казачьих станиц наблюдались противоположные тенденции; коллективизация оказала на внешний вид населенных пунктов и жилищ казаков существенное влияние. Здесь, опять-таки, в первой половине 1930-х гг. преобладало не созидание, но разрушение. В источниках содержится немало свидетельств о разрушении в период коллективизации казачьих станиц. Особенно пострадали кубанские станицы в период слома кулацкого саботажа хлебозаготовок в 1932 - 1933 гг. В октябре 1933 г., например, директор Копанской машинно-тракторной станции Северо-Кавказского края рассказывал на совещании директоров новых МТС, что станица [Копанская] была большая, но сейчас разрушена.

Только вторая половина 1930-х гг. ознаменовалась для сел и станиц Юга России последовательной работой по созданию и расширению социальной инфраструктуры. В результате приложения совокупных усилий государства и колхозов казачьи станицы Дона, Кубани, Терека заметно преобразились. В них проводилось электричество, создавались школы, библиотеки, клубы, амбулатории и т.д. Так, если в колхозах Дона к середине 1930 г. было 125аклуба, то в 1940аг. - уже 1а096. В колхозах Кубани, где в 1930 г. было 122 клуба, 313аизб-читален, 308акрасных уголков, спустя около десяти лет имелось уже 1а739аколхозных клубов, 598аизб-читален, 1а112аколхозных библиотек. Это, естественно, изменяло сам стиль жизни, привычный уклад казачьей пасторали.

Вместе с тем, несмотря на указанные позитивные сдвиги, типичное жилище казаков Юга России строилось по традиционным методикам и имело традиционный же вид (глинобитные хаты, курени, и т. п.). Одной из ведущих причин отмеченного явления выступал порожденный особенностями командно-административной системы (безразличной к нуждам рядового гражданина) острейший дефицит стройматериалов. По той же причине, а также вследствие низкой оплаты труда колхозников и невнимания властей к нуждам рядовых аграриев, некоторые сельские жители Юга России во второй половине 1930-х гг. продолжали ютиться в землянках и развалюхах. Так, в 1937 г. руководство ряда совхозов Ростовской области докладывало, что ряд семей рабочих вынужден жить в землянках.

Культура казачьих сообществ Юга России в 1930-х гг. также подверглась влиянию модернизационных процессов. В первой половине 1930-х гг., когда среди большевиков были распространены надежды на растворение казаков в массе колхозников, их самобытная культура рассматривалась как обреченная на исчезновение. В соответствии с характером сплошной коллективизации, культурные преобразования в казачьих станицах осуществлялись жестко и решительно, нередко с помощью административных мер и насилия в отношении сельских жителей, которые рассматривались лишь как объект большевистского цивилизаторства. Новая, социалистическая культура должна была вытеснить предшествующие образцы. В частности, именно во время колхозного строительства в казачьих районах Дону, Кубани, Терека усилился натиск на религию и сельскую церковную организацию. 

Однако коллективизация, несмотря на присущий данной политике радикализм, не могла в кратчайшие сроки изменить формировавшийся на протяжении столетий сельский уклад (к тому же сеть сформированных в начале 1930-х гг. культурно-просветительных заведений зачастую функционировала крайне неэффективно). В связи же с развертыванием кампании за советское казачество культура донского, кубанского, терского казачьих сообществ во всей ее уникальности получила право на существование и развитие. Но это была уже культура советского, колхозного казачества, в которой сочетались (то органично, то эклектично) традиции и новации.

Ярким примером сочетания традиций и новаций в казачьей культуре третьего десятилетия XX века выступает фольклор донцов, кубанцев и терцев. Отметим, что казачьи самодеятельные фольклорные коллективы стали создаваться на Юге России как раз в связи с подготовкой и осуществлением кампании за советское казачество. По инициативе М.А. Шолохова в Вешенском районе Азово-Черноморнского края уже летом 1935 г. из казаков-колхозников был создан районный казачий хор, члены которого осенью того же года ездили в Москву и дали там более 60 концертов. С 1936аг. фольклорные коллективы возникли во многих казачьих станицах Азово-Черноморского и Северо-Кавказского краев. В марте 1936 г. северо-кавказские журналисты утверждали, что в крае нет станицы, где сейчас не было хотя бы небольшого хора. 

Репертуар донских, кубанских, терских казачьих фольклорных коллективов состоял в значительной мере из старинных песен. В то же время, эпоха великого перелома оказала существенное влияние на казачий фольклор, дополнив его песнями, в которых прославлялись колхозная система, советское устройство и любимый вождь товарищ И.В.аСталин. Например, репертуар Северо-Донского окружного казачьего хора во время его выступлений в Москве в октябре 1936 г. включал в себя как новые (Интернационал, Песня о тов. Сталине), так и старые (На заре было, на зореньке, Ковыль-травушка, Орелик, Веселитесь, храбрые казаки, Конница лихая) песни.

В целом представляется возможным заключить, что коллективизация существенно изменила социально-экономическое устройство казачьих станиц, превратив казаков в членов такой неполноправной социальной группы советского общества, как колхозное крестьянство. По итогам коллективизации казаки в социально-экономическом и юридически-правовом отношении никак не выделялись из массы колхозников. Даже кампания за советское казачество ничего не изменила, поскольку одна из основных идей данной кампании заключалась как раз в том, что казачьи сообщества стали сообществами казаков-колхозников, не имевших никаких оснований для сословной розни с колхозниками-иногородними. В ходе колхозного строительства казачья повседневность и культура также претерпели серьезные изменения, выражавшиеся в создании и налаживании функционирования сети учреждений просвещения, здравоохранения, бытового обслуживания, в насыщении казачьего фольклора советскими мотивами, и т. п. Но ускоренность сталинской модернизации не позволила полностью изменить складывавшийся веками уклад жизни казаков Юга России. Поэтому на протяжении третьего десятилетия XX в., как в культуре, так и в быту казачьих сообществ Дона, Кубани, Терека наблюдалось любопытное и порой неожиданное сочетание традиций и новаций.

В заключение диссертационной работы подводятся итоги исследования и формулируются основные выводы. Сплошная форсированная коллективизация и последующее укрепление колхозной системы самым существенным образом повлияли на положение, жизнедеятельность, культуру и повседневность казачьих сообществ Дона, Кубани и Терека. Во время колхозного строительства был осуществлен ряд огульно-массовых антиказачьих акций; казаки утратили экономическую самостоятельность и, пройдя процесс социальной нивелировки, превратились в членов такой социально однородной и неполноправной группы советского общества, как колхозное крестьянство. Но, несмотря ни на репрессивные антиказачьи акции, ни на социальное превращение казаков в колхозников, коллективизация 1930-х гг. не может быть отождествлена с расказачиванием, под которым нередко понимается политика советской власти по ликвидации казачества как субэтнической группы русского народа. Коллективизация не уничтожила казачество, не стерла его культуру, традиции, ментальность. Кампания за советское казачество, инициированная правительственными органами СССР во второй половине 1930-х гг., привела к признанию казаков как особой группы в составе колхозного крестьянства, имеющей свои бытовые особенности и культурные традиции. В рамках третьего десятилетия XX века была продемонстрирована многомерность казачьих сообществ Юга России, которые, радикально изменив социально-экономические характеристики, по-прежнему сохраняли свой особый субэтнический и культурный облик. 

Основное содержание настоящего диссертационного исследования отражено в следующих публикациях автора:

Монографии

1. Скорик А.П. Многоликость казаченства Юга России в 1930-е годы: Очерки иснтории. Ростов н/Д., 2008. - 20,0 п.л.
2. Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г., Лукичев П.Н. и др. Казачий Дон: Очерки истории Ч.I / Под ред. А.П. Скорика. - Ростов н/Д, 1995. - 11,16 (8,37) п.л.
3. Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г., Лукичев П.Н. и др. Казачий Дон: Очерки истории Ч.II / Под ред. А.П. Скоринка. - Ростов н/Д., 1995. - 12,09 (10,28) п.л.
4. Скорик А.П. и др. Донские  казаки в  прошлом  и  настоящем / Под общ.  ред.  Ю.Г.аВолкова. - Ростов  н/Д., 1998.  Ц  40,6 (10,4) п.л.
5. Скорик А.П., Данцев А.А., Кирсанов Е.И. Двухвековой путь столицы казачьей вольницы. Ростов н/Д., 2004. - 7,75 (2,75) п.л.
6. Скорик А.П., Озеров А.А. Этносоциальный адрес донцов. Научно-полеминческий дискурс. Ростов н/Д., 2005. - 14,5 (12,04) п.л.
7. Скорик А.П., Озеров А.А. Этносоциальный адрес донцов. 2-е изд. Ростов н/Д., 2005. - 14,0 (11,62) п.л.
8. Скорик А.П., Водолацкий В.П., Тикиджьян Р.Г. Казачий Дон: очерки иснтории и культуры. Ростов н/Д., 2005. - 28,75 (23,0) п.л.
9. Скорик А.П. и др. Донские казаки в XX веке / Сост. К.С. Филиппов. - Ростов н/Д., 2006. - 21,25 (2,8) п.л.

Публикации в периодических изданиях, рекомендуемых ВАК РФ

10. Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г., ЛукичеваП.Н. Казачья  общность в контексте истории: опыт теоретического эссе // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавнказнский регион. Общественнные науки (г. Ростован/Д). 1994. № 1 - 2. - 1,5 п.л.
11. Скорик А.П. Донская казачья субкультура как историческое явление // Научная мысль Кавказа (г. Ростов н/Д). 1995. № 4. - 0,7 п.л.
12. Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г. Заметки о книгах: Кислинцын С.А. Государство и расказачивание 1917 - 1945 гг.. Роснтов  н/Д., 1996. 80  с. // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественнные науки. 1998. № 1. - 0,4 п.л.
13. Скорик А.П. Этносоциальные  проблемы возрождения донского  казачества // Известия высших учебных заведений.  Северо-Кавказский регион. Общественные науки. 1998. №  2. - 0,2 п.л.
14. Скорик А.П., Панкова-Козочкина Т.В. Первые шаги Донской организации кадетской партии // Вопросы истории (г. Москнва). 2004. № 12. - 1,0 п.л.
15. Скорик А.П. Бондарев В.А.Черкески, башлыки, бешнметы. Советские казаки Юга России в 1930-е годы и их костюм // Родина (г. Москва). 2008. № 8 (август). - 1,2 п.л.
16. Скорик А.П., Бондарев В.А. Расказачивание на Юге России в 1930хагг.: иснторические мифы и реальность // Отечественная история (г. Москва). 2008. №а5. - 1,5 п.л.
17. Скорик А.П. К истории одной полинтической кампании в 1930-е гг. // Вопросы истории. 2009. № 1. - 1,0 п.л.
18. Скорик А.П. Антипатриотические настроения казачества Юга России в период коллективизации как вынражение социального протеста // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавнказнский регион. Общественнные науки. 2009. № 1. - 0,75 п.л.
19. Скорик А.П. Оборонно-массовое двинжение ворошиловских кавалеристов в казачьних районах Юга Роснсии во второй половине 1930-х гг. // Вестник Военного универнситета (г. Москва). 2009. № 1(17). - 0,75 п.л.
20. Скорик А.П. Тикиджьян Р.Г. Красные партизаны в сонветской действительнности 1920-х - 1930-х годов (на материалах Юга России) // Российская история (г. Москва). 2009. №а4. - 1,5 п.л.
21. Скорик А.П. Прототипы шолоховских героев в документальных источниках по истории донского казачества 1930-х гг. // Власть (г. Москва). 2009. № 7. - 0,5 п.л.

Научные публикации.

22. Скорик А.П. Возникновение донского казачества как этноса. Изначальные культурные традиции. Новочеркасск, 1992.Ц 4,18 п.л.
23. Скорик А.П., Лукичев П.Н. Казачество: историко-психологический портрет // Возрождение казачества: история и современность: Материалы к V Всерос. (Международ.) науч. конф.: Сб. науч. ст. - Новочеркасск, 1994. - 1,5 п.л.
24. Скорик А.П. Великая Отечественная война и исторические судьбы донского казачества // Российская Федерация в гонды Великой Отечественной войны: Материалы Всенрос. науч.-практ. конф., посвянщенной 50-летию Побенды. Воронеж, 1995. - 0,25 п.л.
25. Скорик А.П., Лукичев П.Н. Казачество: историко-психологический портрет // Возрождение казачества: история и современность: Сб. науч. ст. к V Всерос. (Международ.) науч. конф. Изд. 2-е, исправл. и доп. - Новочеркасск, 1995. - 1,6 п.л.
26. Скорик А.П. Возрождение военных традиций донского казачества // Цивилизация и человек: проблемы развития: Материалы науч.-теор. конф. факультета гуманитарного и социально-экономического образования Новочерк. гос. техн. ун-та (г. Новочеркасск, 18 - 19 апреля 1995аг.). - Ростован/Д., 1995. - 0,13 п.л.
27. Скорик А.П., Лукичев П.Н. Социально-психологический феномен казачества // Свободная  мысль (г. Москнва). 1995. № 8. - 0,9 п.л.
28. Скорик А.П. Проблема парадигмального сдвига в исследованиях по истории  донского казачества // Проблемы казачьего возрождения: Сб. науч. ст. Ч.I. Ростов н/Д., 1996.Ц 0,33 п.л.
29. Скорик А.П. Социокультурное моделирование процесса возрождения донского казачества // Кубанское казачество: три века исторического пути: Материалы Международ. науч.-практ. конф., ст. Полтавская Краснодарского края, 23 - 27 сентября 1996 г. - Краснодар, 1996. - 0,21 п.л.
30. Скорик А.П., Давидович В.Е. Исторический социотип донской казачьей субкультуры // Цивилизации и культуры: Научный альманах. Вып.3. Россия и Восток: геополитика и цивилизационные отношения. - М., 1996. - 1,6 п.л.
31. Скорик А.П. Исторический феномен донского казачества // Техника, экономика, культура: Сб. статей и кратких научных сообщений сотрудников и аспирантов НГТУ по материалам научной сессии, посвященной 100-летию истории университета, г. Новочеркасск, 5 - 15 апреля 1997 г. - Новочеркасск, 1997. - 0,5 п.л.
32. Скорик А.П., Немыкин А.А. Казачество как выразитель общеславянских чаяний на Северном Кавказе // Славянские народы на Северном Кавказе: проблемные вопросы (Ростов н/Д., 4 октября 2003 г.): Материанлы регионал. науч.-практ. конф. / Под ред. И.А. Иваннникова и В.В. Черноуса. - Ростован/Д., 2003. - 0,3 п.л.
33. Скорик А.П. Донские казаки как этнинческая группа // Актуальные проблемы сонциальной истории: Сб. нануч. ст. Вып. 6. / Новочерк. гос. мелиор. акад. - Новончернкасск; Ростов н/Д., 2005. - 0,5 п.л.
34. Скорик А.П. Донские казаки как этнинческая группа русского суперэтноса: проблемы идентификации // Славянские народы на Сенверном Кавказе: состояние и перспективы развития (Ростов н/Д., 20 дек. 2004аг.) / Материалы второй регионнал. науч.-практ. конф. / Под ред. В.В. Черноуса. - Роснтов н/Д., 2005. - 0,4 п.л.
35. Скорик А.П., Озеров А.А. Донские казаки как этнинческая группа // Государственность и право славянских народов: пробнлемы теории и практики. Тез. докл. науч.-практ. конф., 28 - 29 апреля 2005 г. Ростовск. гос. ун-т путей сообщения / Под ред. И.А. Иванникова. - Ростов н/Д., 2005. - 0,44 п.л.
36. Скорик А.П. Этнический статус доннского казачества как субстанция социальной стратегии реабилитанции казачества в  совренменной России // Российское казачество: вонпросы истории и современнные трансформации: Матенриалы науч.-практ. конф. Дунховная культура доннского казачества: прошлое и современность и Межндуннарод. науч.-практ. конф. Реабилитация казачества: современная синтуация и перспективы, г. Новочернкасск, 9 сент. 2005 г. / Отв. ред. А.П. Скорик. - Ростов н/Д., 2005. - 0,51 п.л.
37. Скорик А.П., Панкова-Козочкина Т.В. Искусство казачьего занговора // Региональные измерения социальной истории России / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новочеркасск, 2006. - Деп. в ИНИОН РАН 25.04.2006 г., № 59724. - 0,75 п.л.
38. Скорик А.П. Экспозиция православия в донском казачестве XIX века // Донской юридический инснтитут: Ученые записки. Панмяти С.В. Римского. Т. 31 / Отв. ред. Е.И. Дулимов. - Ростов н/Д.: изд-во ДЮИ, 2006. - 0,66 п.л.
39. Скорик А.П., Бондарев В.А. Виновен ли Харлампий Ермаков, или новый взгляд на шолоховских героев // Донской временник. Год 2007-й. - Ростов н/Д., 2006. - 0,3 п.л.
40. Скорик А.П., Бондарев В.А. Конфликтогенная ситуанция на Юге России 1930х гг. как результат полинтики коллективизации // Актуальные проблемы бензопасности в условиях конфликтогенной ситуации на Юге России: Материалы Международ. научн.-практ. конф. / Под ред. В.М.аЮрнченко. - Краснодар, 2007. - 0,2 п.л.
41. Скорик А.П., Бондарев В.А. Колхозное казачество Кубани во второй полонвине 1930-х гг.: костюм и особенности менталитента // Итоги фольклорно-этногранфических исследований этннических культур Севернонго Кавказа за 2006 год. Динкаревские чтения (13). - Краснодар, 2007. - 0,44 п.л.
42. Скорик А.П., Юдин А.И. Православная церковь в контексте истории доннского казачества // Локальная история: образы и события. К 100-летию ЮРГТУ (НПИ). Сб. статей. /Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новочеркасск, 2007. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60648 от 19.12.2007. - 0,63 п.л.
43. Скорик А.П., Бондарев В.А. Конфликтогенная понвседневность: быт как фактор социальной нанпряженности в колхознной деревне Юга России 1930-х гг. // Быт как фактор экстремальнного влияния на историко-психологические особеннности поведения людей: Материалы XXII Междуннар. науч. конф. Санкт-Пентербург, 17-18 декабря 2007 г.: В 2 ч. / Под ред. С.Н.аПолторака. - СПб., 2007. Ч. 2. - 0,32 п.л.
44. Скорик А.П., Ревин И.А. Украинизация и казанчество Юга России в условиях коллективизанции (конец 1920-х - первая треть 1930-х гг.) // Казачество и иные социальнные группы в отечественнной истории XIX - XX вв. Сб. статей. / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новончеркасск, 2008. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60539 от 15.04.2008. - 0,82 п.л.
45. Скорик А.П. Смена государственной политики по отношению к советскому казачеству во второй половине 1930-х гг.: факты, мнения и оценки // Казачество и иные социальнные группы в отечественнной истории XIX - XX вв. Сб. статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новончеркасск, 2008. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60539 от 15.04.2008. - 1,0 п.л.
46. Скорик А.П., Бондарев В.А. К вопросу о расказачинвании на Юге России в 1930-х гг. // Казачество и иные социальнные группы в отечественнной истории XIX - XX вв. Сб. статей. / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новончеркасск, 2008. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60539 от 15.04.2008. - 1,0 п.л.
47. Скорик А.П., Кислов А.А. Товарищ Сталин - пончетный казак: преемнственность патернанлистских традиций казанчества Юга России в 1920-х - 1930хагг. // Страницы истории Юга России (XIX-XX вв.). Сб. ст. преп. и ст-тов ЮРГТУ (НПИ) / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т. - Новочеркасск, 2008. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60588 от 30.06.2008. - 0,5 п.л.
48. Скорик А.П., Левченко К.Ю. К вопросу о взаимоотноншениях советской власнти и казачества Юга России накануне коллекнтивизации // Страницы истории Юга России (XIX - XX вв.). Сб. ст. преп. и ст-тов ЮРГТУ (НПИ) / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т. - Новочеркасск, 2008. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60588 от 30.06.2008. - 0,5 п.л.
49. Скорик А.П., Юдин А.Ю. Специфика политики большевиков по отношеннию к казачеству в период коллективизации (на материалах Юга России) // Страницы истории Юга России (XIX - XX вв.). Сб. ст. преп. и ст-тов ЮРГТУ (НПИ) / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т. - Новочеркасск, 2008. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60588 от 30.06.2008. - 0,5 п.л.
50. Скорик А.П. Инверсивные экспектанции войны и иностранной военной интервенции в казачьей среде в 1930-х гг.: причины и формы проявления (на матенриалах Юга России) // Проблемы отечественной и зарубежной истории: мненния, оценки, размышления. Ученые записки. Вып. Х / Под общ. ред. В.П. Ермаконва. - Пятигорск, 2008. - 0,75 п.л.
51. Скорик А.П., Бондарев В.А. Латентность подготовнки кампании за советнское казачество на Юге России в 1930-е годы // Проблемы отечественной и зарубежной истории: мненния, оценки, размышления. Ученые записки. Вып. Х / Под общ. ред. В.П. Ермаконва. - Пятигорск, 2008. - 0,75 п.л.
52. Скорик А.П., Бондарев В.А. Коллективизация и раснказачивание на Юге Роснсии в 1930-х гг.: Основные проблемы и пернспективы исследованния // Казачество России: прошнлое и настоящее: Сб. науч. ст. Вып. 2. - Ростов н/Д., 2008. - 1,5 п.л.
53. Скорик А.П. Исторические интерпрентации эпифеномена канзачества Юга России в 1930-е гг. // Российское общество: истонрическая память и социальнные реалии: Материалы межрегионал. науч.-практ. конф. XIV Адлерские чтенния-2008. - Краснодар, 2008. - 0,2 п.л.
54. Скорик А.П., Бондарев В.А. Производнственно-генндернное выравнивание в казачьих сообществах Юга России в ходе колнлективизации (1930-е гг.) // Экономическая история Роснсии: проблемы, поиски, решения: ежегоднник / Гл. ред. М.М. Загонрулько; Вып.10. - М.; Волнгоград, 2008. - 0,7ап.л.
55. Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г. Донские казаки и советнская власть в ходе чрезнвычайных хлебозаготонвок 1927 - 1928 гг.: от нэпа к великому перенлому // Лосевские чтения: труды Международной ежегодной науч.-теор. конф., г. Новончеркасск, май 2008 г. - Нонвочеркасск, 2008. - 0,35 п.л.
56. Скорик А.П., Бондарев В.А. Источниковая база иснследований истории сонветского казачества 1930-х гг.: состояние и специфика // Исторические образы казанчества Юга России (XIX - первая треть XX вв.). Сб. науч. статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Нонвончеркасск, 2008. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60689 от 26.01.2009. - 1,0 п.л.
57. Скорик А.П., Самсоненко Т.А. Культура и быт казачьних станиц Юга России (вторая половина 1930-х гг.) // Исторические образы казанчества Юга России (XIX - первая треть XX вв.). Сб. науч. статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Нонвончеркасск, 2008. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60689 от 26.01.2009. - 1,0 п.л.
58. Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г. Политика большевиков по отношению к казаченству в 1920-х - 1930-х гг.: различие и противонборство подходов // Актуальные проблемы сонциальной истории: Сб. науч. ст. Вып.10 / Новочерк. гос. мелиор. акад. - Новочернкасск; Ростов н/Д., 2009. - 0,75 п.л.
59. Скорик А.П. Произведения М.А. Шонлохова как источник по исследованию донского казачества 1930-х гг. // Российская государственнность в судьбах народов Сеннверного Кавказа. Матенриналы регионал. науч. конф. Пятигорск, 14 - 16 ноября 2008 г.Ц Пятигорск, 2009. - 0,5 п.л.
60. Скорик А.П., Самсоненко Т.А. Культурно-бытовое обунстройство казачьих станниц 1930-х гг.: к постанновке проблемы // Российская государственнность в судьбах народов Сеннверного Кавказа. Матенриналы регионал. науч. конф. Пятигорск, 14-16 ноября 2008 г.Ц Пятигорск, 2009. - 0,5 п.л.
61. Скорик А.П., Бондарев В.А. Истоки кампании за сонветское казачество на Юге России // Национальные элиты и проблемы социально-полинтической и экономической стабильности: Материалы Всерос. науч. конф. (9-10 июня 2009 г., г. Ростов н/Д) / Отв. ред. акад. Г.Г. Матиншов. - Ростов н/Д., 2009. - 0,25 п.л.
62. Скорик А.П., Самсоненко Т.А. Казачий фольклор как отражение эпохи велинкого перелома: (на мантериалах Юга России) // Национальные элиты и проблемы социально-полинтической и экономической стабильности: Материалы Всерос. науч. конф. (9-10 июня 2009 г., г. Ростов н/Д) / Отв. ред. акад. Г.Г. Матиншов. - Ростов н/Д., 2009. - 0,25 п.л.
63. Скорик А.П. Особенности государстнвенной военной службы современного донского казачества // Проблемы становления праннвового государства и гражданского общества в России: Материалы Всерос. науч. конф. (22 - 26 мая 2009 г., г. Адлер). XV Адлерские чтения. - Краснодар, 2009. - 0,25ап.л.
64. Скорик А.П., Тикиджьян Р.Г. Субэтничность в преднставлениях казачества и политике большевиков в 1920-х - 1930-х гг. (на материалах Юга России) // Народы России: историко-психологические аспекты межэтнических и межконнфессиональных отношений: Материалы XXV Междунар. науч. конф., Санкт-Петернбург, 12 - 13 мая 2009 г. / Под ред. С.Н. Полторака. - СПб., 2009. - 0,4 п.л.
65. Скорик А.П. Кампания за советское казачество в свете сонветского законодательнства: загадка одного понстановления ЦИК СССР // Россия: история законности и беззакония: Материалы 54-й Всерос. заочной науч. конф. / Под ред. С.Н. Полтонрака. - СПб., 2009. - 0,4 п.л.
66. Скорик А.П. Военно-служилая интеннциональность донского казачества: историко-ретроспективный анализ // Политика и силовые струкнтуры на Юге России / Южннороссийское обозрение Центра системных регионнальных исследований и прогнозирования ИППК ЮФУ и ИСПИ РАН. Вып. 58. - Ростов н/Д., 2009. - 1,13 п.л.
67. Скорик А.П., Самсоненко Т.А. Казачьи фольклорные ансамбли на Юге России в 1930-х гг.: возникновенние и особенности деянтельности // Вопросы исторической ренгионалистики. Сборник нанучных статей/Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новончеркасск, 2009. - Деп. в ИНИОН РАН от 23.07.2009 г. № 60768. - 0,44 п.л.
68. Скорик А.П. О методологии исследонвания казачьих сообнществ Юга России 1930-х гг. // Вопросы исторической ренгионалистики. Сборник нанучных статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новончеркасск, 2009. - Деп. в ИНИОН РАН от 23.07.2009 г. № 60768. - 1,07 п.л.
69. Скорик А.П. Казачество Юга России в 1930-х гг.: к вопросу о состоянии историографии // Первые Велиховские научные чтения: Сб. науч. ст. (15 марта 2009 г., г. Новочеркасск) / Новочерк. гос. мелиор. акад.; Под ред. Л.С. Николаевой. - Новочеркасск, 2009. - 0,4ап.л.

---

1 См., например: Булыгина Т.А. Историческая антропология и исследовательские подходы новой локальной истории // Человек на исторических поворотах XX века / Под ред. А.Н. Еремеевой, А.Ю. Рожкова. Краснодар, 2006. С. 27 - 34; МаловичкоаС.И., Булыгина Т.А. Современная историческая наука и изучение локальной истории // Новая локальная история. Вып. 1. Материалы первой Всероссийской Интернет-конференции., Ставрополь, 23 мая 2003 г. - Ставрополь. 2003. С. 6 - 2. 

2 Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: Документы и материалы в пяти томах. 1927аЦ 1939 / Гл. ред. В.П. Данилов, Р. Маннинг, Л. Виола. Т. 1. Май 1927аЦ ноябрь 1929. М., 1999; Т.2. Ноябрь 1929аЦ декабрь 1930. М., 2000; Т.3. Конец 1930аЦ 1933. М., 2001; Т. 4. 1934аЦ 1936. М., 2002; Т. 5. Кн. 1. 1937. М., 2004; Кн. 2. 1937 - 1939. М., 2006; Советская деревня глазами ВЧКаЦ ОГПУаЦ НКВД: Документы и материалы. 1918аЦ 1939 / Под ред. А.аБереловича, В.П. Данилова. Т.2. 1923аЦ 1929. М., 2001; Т.3. Кн.1. 1930аЦ 1931. М., 2003; Кн. 2. 1932 - 1934. М., 2005; Коллективизация сельского хозяйства на Северном Кавказе (1927 - 1937гг.) / Под. ред. П.В. Семернина и Е.Н. Осколкова. Краснодар, 1972; Краснодарский край в 1937 - 1941 гг. Документы и материалы / Гл. ред. А.А. Алексеева. Краснодар, 1997.

3 День нашей жизни. Очерки. Статьи. Заметки. Письма. Документы. (15 мая 1940аг.). Ростов н/Д., 1940; Крестная ноша. Трагедия казачества. Ч. I. Как научить собаку есть горчицу. 1924 - 1934 / Сост. В.С.аСидоров. Ростов н/Д., 1994; Письма во власть. 1928аЦ 1939. Заявления, жалобы, доносы, письма в государственные структуры и советским вождям / Сост. А.Я. Лившин, И.Б. Орлов, О.В. Хлевнюк. М., 2002.

4 См., например: Тодрес В. Колхозная стройка на Тереке. Пятигорск, 1930; ЛихницкийаН.Т. Классовая борьба и кулачество на Кубани. Ростован/Д, 1931; Радин А., Шаумян Л. За что жители станицы Полтавской выселяются с Кубани в северные края? Ростов н/Д, 1932.

5 Каравай М. Сегодня политотдел - сила // Политотделы Северного Кавказа за работой. Ростов н/Д., 1933. С. 23.

6 ДавыдоваЮ.аКрасный терец (о колхозе ст. Ново-Павловской, Георгиевского района). Ростован/Д., 1931.

7 Шеболдаев Б.П. Казачество в колхозах. Ростов н/Д., 1936; См. также: Правда. 1935. 5 декабря; Колхозный путь. 1935. № 11. С. 3 - 7; Советские казаки. Очерки о бойцах, строителях социализма, верных сынах колхозного Тихого Дона. Сталинград, 1936; РадинаА.Е., ГодовичаЕ.А. Советские казаки. Ростован/Д., 1938; Гайдаш Н. Калиновский колхоз л15 лет Октября. Пятигорск, 1940.

8 Извекова А.К. Сплошная коллективизация и ликвидация кулачества как класса на Кубани: Дис. Е канд. ист. наук. Краснодар, 1948; Канцедалов П.З. Коллективизация сельского хозяйства на Тереке: Дис. Е канд. ист. наук. Пятигорск, 1951; Пейгашев В.Н. Большевики Ставрополья в борьбе за сплошную коллективизацию сельского хозяйства: Дис. Е канд. ист. наук. Пятигорск, 1951; Иванов В.И., Чернопицкий П.Г. Социалистическое строительство и классовая борьба на Дону (1920 - 1937 гг.). Исторический очерк. Ростов н/Д., 1971; Ленинский путь донской станицы / Под ред. Ф.И. Поташева, С.А. Андронова. Ростов н/Д., 1970; Осколков Е.Н. Победа колхозного строя в зерновых районах Северного Кавказа. Ростов н/Д., 1973; Очерки истории Ставропольского края. Т. 2. Ставрополь, 1986, и др. 

9 См., например: Куценко И.Я. Кубанское казачество. Краснодар, 1990; Осколков Е.Н. Голод 1932/1933. Хлебозаготовки и голод 1932/1933 года в Северо-Кавказском крае. Ростован/Д., 1991; Его же: Трагедия чернодосочных станиц: документы и факты // Известия вузов. Северо-Кавказский регион. 1993. №а1 - 2. С. 3 - 23; Алексеенко И.И. Репрессии на Кубани и Северном Кавказе. Краснодар, 1993; Его же: Коллективизация и казачество Кубани в 1929 - 1933 гг. // Проблемы истории казачества: Сб. ст. Волгоград, 1995. С. 236 - 248; Кропачев С.А. Большой террор на Кубани. Краснодар, 1993; Казачий Дон: Очерки истории. Ч. I / А.П. Скорик, Р.Г. Тикиджьян и др. Ростов н/Д., 1995; Донские казаки и в прошлом и настоящем / Под общ. ред. Ю.Г. Волкова. Ростов н/Д., 1998; Баранов А.В. Многоукладное общество Северного Кавказа в условиях новой экономической политики. Краснодар, 1999; ВоскобойниковаГ.Л., Батырев В.Д. Советская власть и казачество (1921 - июнь 1941). М., 2003; Бондарев В.А. Казачество Юга России в социальном противостоянии деревни и власти (конец 1920х - первая половина 1940-х гг.) // Российское казачество: вопросы истории и современные трансформации: Материалы междунар. науч. практ. конф. Духовная культура донского казачества: прошлое и современность, г. Новочеркасск, 9 сент. 2005 г. - Ростов н/Д., 2005. С.а20 - 25; КозловаА.И. М.А. Шолохов: Времена и Творчество. По архивам ФСБ. Ростован/Д., 2005; Курков Г.М. Кубанские и донские казачьи кавалерийские формирования в 1936 - 1945агг.: историческое исследование. Дис. Е канд. ист. наук. М., 2006.

   Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по истории