Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по разным специальностям  

На правах рукописи

исюченко Игорь Васильевич

Верховная власть у восточных славян в VI Ц Х вв.

Специальность 07.00.02 - Отечественная история

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Ростов-на-Дону, 2013

Работа выполнена на кафедре археологии и региональной истории исторического факультета ФГБОУ ВПО Ставропольский государственный университет

Научный консультант: 

доктор исторических наук, профессор

Кудрявцев Александр Абакарович

Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор

Мининкова Людмила Владимировна;

доктор исторических наук, профессор

Пузанов Виктор Владимирович;

доктор исторических наук, доцент,

Пенской Виталий Викторович. 

Ведущая организация: ФГБОУ ВПО "Санкт-Петербургский государственный университет".

Защита состоится л15 февраля 2013 года в 14 часов на заседании диссертационного совета Д 212.208.08 по историческим наукам при Южном федеральном университете. Адрес: 344006 г. Ростов-на-Дону, ул. Большая Садовая, 105.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Южном федеральном университета по адресу: 344006 г. Ростов-на-Дону, ул. Пушкинская, 148. 

Автореферат разослан  л  2012 г.

Ученый секретарь диссертационного совета кандидат исторических наук, доцент Пуховская Н.Е.

Общая характеристика работы

Актуальность заявленной темы исследования исходит из явно недостаточной разработки проблем складывания государства у восточных славян. Исследователи не сошлись во мнениях относительно того, что или кого следует называть верховной властью в VI-X вв. - князя или вече, следует ли признавать в данном случае значительную роль родо-племенной знати. Кто же в таком случае князь - народная власть, выходец из Скандинавии, слабо связанный с местной средой, глава завоевателей-колонистов или же феодализирующейся знати? Наконец, может быть, князь - в некоторой степени случайная фигура, ибо община (в широком смысле) в любой из сфер общественной жизни вполне могла обходиться без него и после X в., не говоря уже о более раннем времени? Не известно, расширял ли со временем князь свои функции, будучи изначально только военным предводителем, как это было, по мнению Ф. Энгельса, у древних германцев1, или же процесс эволюции княжеской власти заключался, напротив, в постепенном распаде архаичного соединения всех функций в одних руках. У всех вышеназванных точек зрения существовали и порой существуют и по сей день свои сторонники. Имеет место и мнение, согласно которому и в XI - начале XIII вв., не говоря о более раннем времени, у восточных славян не было своего государства2. К тому же, особенности и глубинная суть процессов зарождения и развития верховной власти зависят едва ли не от всех сфер общественного развития и, в свою очередь, серьёзно влияют на них.

Рассмотрение заявленной проблематики имеет, разумеется, не только чисто научное значение. Изучение складывания верховной власти неизбежно влияет и на современное общественное сознание, на первый взгляд, парадоксальным образом преломляясь в политической практике современности.

Объектом диссертационного исследования является позднепотестарный и раннеполитический строй восточных славян во второй половине I тыс. н.э.

Предметом настоящего исследования является верховная власть у восточных славян в VI-X вв.

Выбор термина верховная власть, в том числе и применительно к тому периоду истории, когда у восточной группы славянства явно отсутствовала государственность, связан с принципиальной соотносимостью последнего как с организацией управления в племени и союзах племён, так и в обществах, где уже наличествуют раннегосударственные структуры.

Хронологические рамки данного исследования - VI-X вв., поскольку в течение вышеуказанного времени складываются предпосылки и оформляются постепенно объединяющиеся ранние восточнославянские государства. 

Территориальные рамки  исследования - все земли, по которым восточные славяне проживали и расселялись в VI-X вв.: от Карпат и Приильменья и Поволховья на западе до Северянского Левобережья на востоке и от Белоозера и Поочья на севере до Северо-Западного Причерноморья на юге.

Степень изученности проблемы.

В историографии XVIII в. и первой половины XIX в. несложно найти первичные варианты многих воззрений, господствовавших в исторической литературе в последующее время, даже в наши дни. В частности, ещё тогда известно мнение о Древней Руси как о монархии. Историки первой половины XIX в. практически не рассматривали складывание верховной власти у восточного славянства в VI - середине IX вв. Призвание варягов (варяжское завоевание) для них - своего рода начало истории Восточной Европы, хотя прямо об этом они и не говорили3. В советской науке постепенно возобладало мнение о феодальном наполнении общественно-политических отношений в восточнославянской среде. Первую и единственную попытку опровергнуть подробным анализом точку зрения о вече как о верховной власти мы видим в трудах С.В. Юшкова. Он признавал некоторую роль народного собрания только в IX и, в некоторой степени в X вв. Данный исследователь ввёл термин раннефеодальная монархия для обозначения относительно единого государства. В своей поздней работе, вышедшей в 1949 г., С.В. Юшков даже в выражении сдумаша поляне в Сказании о хазарской дани отказывался видеть указание на вече, не исключая, что речь здесь должна идти о совещании верхушки полян4. Подобные идеи, варьируя, обычно, весьма незначительно, определили путь развития советской историографии восточных славян и Киевской Руси на долгие десятилетия. Однако, почти все вышеуказанные авторы не рассматривали ситуацию ранее IX в. 

Существуют и иные точки зрения, которые воспринимают в качестве верховной власти именно вече, а не князя как главу знати (господствующего класса или сословия). И здесь особое значение в имеют работы В.И. Сергеевича. После тщательного исследования летописных материалов он приходит к выводу о том, что в общественно-политической сфере у восточных славян главенствует именно народное собрание, а князя следует воспринимать как народную власть, причём в высшей степени. Вече - исконный институт, оно не было создано князьями для своих нужд. Не было в Древней Руси и серьёзной разницы между городом и селом, а значит, и между горожанами и сельчанами. Не признавал В.И. Сергеевич и наличия сословий в домонгольской Руси5. Представления о последней как о вечевом обществе, пусть с некоторыми оговорками, признавали многие авторы дореволюционной России.

В XX в. после известных дискуссий 1929-1934 гг. идеи о первостепенном значении веча практически исчезают со страниц научных работ. Только с конца 60-х гг. И.Я. Фроянов, а затем и его ученики, в первую очередь, А.Ю. Дворниченко, во многом возрождают идеи В.И. Сергеевича, разумеется, уже на совершенно иной методологической базе6. Первые города-государства, по мнению И.Я. Фроянова, восточные славяне создают ещё в конце IX-X вв. Тогда они строились ещё на архаичной родо-племенной основе7. Глубинная причина сохранения в Киевской Руси вечевого общества - незавершённость процесса классообразования. Поэтому здесь преобладает свободное землевладение и народное ополчение. Творчески используя результаты исследований А.И. Неусыхина, И.Я. Фроянов и его школа называли общество в домонгольской Руси лобщинным без первобытности8. Касаясь современной науки, следует отметить точку зрения Н.Ф. Котляра о существовании у восточных славян дружинного государства. В конце X в. оно сменяется, по мысли данного исследователя, раннефеодальной монархией. Подобные идеи, как легко понять, являются лишь незначительной модификацией традиционных воззрений советской историографии, и их едва ли возможно принять, что уже, впрочем, отмечалось в науке9. Рассматривая археологические исследования, необходимо особо сказать о работах А.Н. Кирпичникова. Данный автор доказал тотальную вооружённость народа10, что имеет немалое значение для решения многих вопросов, касающихся определения характеристики и эволюции верховной власти у восточных славян в исследуемое время. Другой археолог  - И.И. Ляпушкин, касаясь более раннего периода - VIII - первой половины IX вв. и, в некоторой степени, явлений и процессов VI-VII вв., на основании огромного материала доказал, что предшествующая советская историко-археологическая наука во многом модернизировала развитие восточнославянского общества. В VI  в. у известных как по археологическим, так и по письменным (византийским) источникам антов и склавинов военная демократия (мы сознаём условность данного термина) находилась ещё в стадии становления, а не завершения. Тогда именно вооружённый народ решал основные вопросы войны и мира. Тот же исследователь, а также другие учёные - как археологи, так и историки, пришли к выводу о том, что имущественное расслоение, без которого невозможно писать о классовом обществе где бы то ни было, у восточных славян достаточно слабо прослеживается даже в VIII-IX вв., не говоря уже о VI-VII вв.11 Историко-археологические исследования последних десятилетий позволили кардинально изменить взгляды и в ещё одной сфере. Сейчас имеет смысл говорить о том, что языческое мировоззрение активно влияло едва ли не на все процессы политогенеза, что показали в своих недавних трудах В.В. Пузанов и С.В. Алексеев12.

В эмигрантской науке особое значение имеют работы А.В. Карташёва, Г.В. Вернадского и летописеведа Е.Ю. Перфецкого. К эмигрантской евразийской школе примыкает и Л.Н. Гумилёв, создатель теории пассионарности, неоднократно обращавшегося к сюжетам истории восточных славян второй половины I  тыс. н.э.13 Что же касается зарубежной науки, то для нас, в первую очередь, имеют значение труды П.Й. Шафарика, Л. Нидерле и Г. Ловмяньского, каждый из которых составил настоящую эпоху в развитии науки. В скандинавской и англоязычной науке при изучении указанного времени обычно рассматриваются лишь те сюжеты, которые имеют связь с норманнским вопросом. При этом влияние скандинавов на восточнославянский политогенез обычно преувеличивается. Более взвешенные оценки мы видим у французского исследователя Л. Мюссе и британского археолога П. Сойера14. Особо необходимо выделить работы выдающегося французского исследователя Ж. Дюмезиля15. 

Целью предпринимаемого нами исследования является выявление социальной сущности и особенностей верховной власти у восточных славян в VI-X вв., эволюция последней в контексте культурно-исторической специфики эпохи. Для достижения последней были намечены следующие задачи:

• выявить особенности отражения потестарно-политической реальности VI-X вв. в различных источниках (письменных, археологических, фольклорных, этнографических и др.);
• решить вопрос о статусе и основных особенностях власти князей и княгинь у восточных славян;
• проанализировать функции княжеской власти в дни войны и мира в контексте особенностей статуса её носителей;
• изучить основные виды княжеской власти у восточных славян в конце IX - начале XI вв.;
• рассмотреть социальную роль отражённых в восточных источниках табуированного и фактического правителей восточных славян;
• раскрыть, каким образом соотносится отражённая у арабо-персидских авторов модель верховной власти с летописной моделью функционирования княжеской власти;
• решить вопрос о роли народа и жречества в складывании и эволюции верховной власти у восточных славян в VI-X вв.;
• охарактеризовать основные черты и социальную сущность верховной власти у восточных славян VI-X вв.

Источниковая база.

В данном исследовании будут привлекаться самые различные источники - письменные, эпиграфические, археологические, фольклорные, этнографические и данные языка. Своеобразием ситуации является то обстоятельство, что все письменные памятники, содержащие какие-либо сведения о рассматриваемом периоде, уже описаны и, как правило, опубликованы. Многие проблемы смогли разрешить археологические раскопки, во многом перевернувшие привычные представления о Руси. Но только комплексное рассмотрение всех сохранившихся источников может позволить хотя бы частично приблизиться к разгадкам тайн восточных славян, в частности, к разрешению вопросов, касающихся становления здесь верховной власти и государственности вообще. Скудость же письменных памятников побудила автора окунуться в безбрежный океан всё ещё мало изученного историками фольклора и этнографических источников. Былины и сказки, заговоры и описания реально проводившихся обрядов оказались настоящим кладезем информации как раз о наиболее ранних ступенях в складывании государства восточных славян. Вырисовывается тот факт, что перед нами - грандиозный гипертекст, элементы которого, взятые в отдельности, часто непонятны, что связано, кроме того, и с ласистемностью системы архаических культур, которые, в частности, порой оказываются пронизанными противоположными тенденциями16. Мы отдаём себе отчёт в том, что многое потеряно, в том числе и безвозвратно. В частности, бесценная информация, заключённая в небольшом по объёму Слове о полку Игореве, полна намёков на сюжеты, образы и представления, непонятные современному учёному17. Тем не менее, уже сейчас можно констатировать, что многие неясные фрагменты представлений, описаний обычаев, верований и властных институтов заговорили, причём, как правило, именно объясняя друг друга. При изучении лизнутри, с точки зрения архаического сознания, выяснилось, что рассмотрение многих, казалось бы, сугубо земных вопросов, связанных с характеристикой и эволюцией верховной власти в складывающемся древнерусском государстве, невозможно как раз без понимания именно картины мира восточных славян - язычников и двоеверцев. Особо также следует отметить, что гипертекст культуры наших предков во многом является частью иного, ещё более грандиозного гипертекста культуры индоевропейцев. Часто то, что не сохранилось у одной из ветвей последних, или же сохранилось смутно, можно без особого труда обрисовать по данным иных родственных народов. Поэтому нам кажется не только допустимым, но и желательным обращаться к явлениям культуры иных индоевропейцев18.

Кроме того, исследования, пожалуй, наиболее авторитетного специалиста по этнической истории славянства В.В. Седова и некоторых других авторов показывают, что история славянских переселений, по меньшей мере, до начала X в. была очень бурной. Различные группы славян перемещались на огромные расстояния, принося свою культуру, антропологические и языковые особенности. Таким образом, три ныне существующие группы славян - восточная, западная и южная - являются не только результатом дифференциации изначального языкового и этнокультурного славянского континуума, но и, в известной мере, результатом интеграции, когда из нескольких разнородных элементов постепенно складывались относительно однородные группы. Так, будущие словене ильменские складываются на местном финно-угорском субстрате как минимум из двух основных славянских компонентов совершенно разного происхождения. В третьей четверти I тыс. н.э. сюда из Верхнего Поднепровья пришла первая волна славянских переселенцев. Вторая же волна мигрировала в данный регион в VIII в., видимо, из славянских земель Южной Прибалтики19. Поэтому мы и решаемся, в определённых случаях, достаточно широко привлекать данные культуры иных славянских народов для лучшего уяснения тех или иных вопросов, касающихся восточных славян.

При надлежащей осторожности летописные свидетельства являются ценнейшим источником, позволяющим нарисовать картину жизни восточного славянства ранней поры. Но при этом необходимо иметь в виду литературный и лобщий этикет эпохи, ориентацию древнего книжника не только на библейские сюжеты и образы, но и, как показал И.Н. Данилевский, на волю Того, Кто всегда воспринимался главным Читателем - Бога. Индивидуальность автора и его героя проявляется здесь довольно редко, господствует особый стиль повествования, удачно названный Д.С. Лихачёвым монументальным историзмом20. Граница между собственной мыслью и мыслью предшественника, его словарём, оборотами и пр. весьма зыбка21. Тенденциозность летописцев также порой обесценивает значение сообщаемых ими свидетельств, хотя прямой, сознательной жи древнерусское летописание, как правило, не знало. О неудобных же событиях, как правило, не гали - о них умалчивали22. Кроме того, данные об иных, чем в Повести временных лет (ПВЛ), традициях в освещении ранней истории восточного славянства сохранились и в устюжской летописи по списку Л.С. Мациевича первой четверти XVI в., и в более позднем Архангелогородском летописце. Суммируя всё вышесказанное, мы принимаем и мнение тех авторов, которые отмечали, что не существовало некоего лединого ствола летописания23. Произведения иных жанров древнерусской литературы также довольно широко будут применяться в данном исследовании. Так, огромное значение имеет Слово о полку Игореве. Сохранившийся в единственном списке, видимо, XVI в., или, согласно другому мнению, XV в. (последнее мнение было высказано ещё известным палеографом А.И. Ермолаевым), данный памятник отразил лексику тех тюрок, которые господствовали в западной части Великой Степи до прихода сюда кыпчаков. Позднее они получили в древнерусской традиции обобщённое наименование чёрных клобуков. Подделать эту лексику, разумеется, не могли ни в XVIII, ни в XIX в. Кроме того, Слово о полку Игореве неоднократно использовали позднейшие книжники, что было вполне в духе времени. Первым примером подобного рода была приписка к Псковскому Апостолу 1307 г.24

Если в решении вопроса о подлинности Слова о полку Игореве большинство авторов дают утвердительный ответ, то подобного нельзя сказать об уникальных свидетельствах Истории Российской В.Н. Татищева, написанной в 30-40-х гг. XVIII в. Сам исследователь писал о том, что пользовался такими источниками, как летопись первого епископа Новгорода Великого Иоакима, полоцкой летописью, Раскольничьим манускриптом и Голицынской летописью. XX в. выявил новые подтверждения уникальных свидетельств Истории Российской25. Так, экспедиция В.Л. Янина нашла следы серьёзного пожара в Новгороде, стратиграфически датируемого 989-990 гг., т.е. временем насильственного крещения Новгорода уем (дяди по матери) Владимира Святославича Добрыней Малковичем. ПВЛ, впрочем, как и летописи, сохранившие реликты более ранних сводов об этом не сообщают. Достаточно подробно о данных событиях, как известно, свидетельствует только Иоакимовская летопись, якобы сочинённая В.Н. Татищевым26. Кроме вышеназванных письменных источников мы будем также использовать данные Краткой и Пространной редакций Русской Правды, которые в некоторой степени сохранили сведения о правовых нормах восточных славян, живших до XI в. Памятники церковного права Древней Руси и других славян и Полицкий статут также являются неоценимыми источниками.

Тем не менее, данные отечественных письменных источников и даже переводных памятников, при всей ценности последних27, в отношении истории восточного славянства второй половины I тыс. н.э. явно недостаточны. Византийские авторы, повествовавшие о склавенах и антах, в определённой степени восполняют данный пробел. На языке оригинала автором изучались произведения Прокопия Кесарийского, Псевдо-Кесария, Маврикия Стратега, Феофана Исповедника, василевса Константина VII Багрянородного (О народах), описание жизни и правления Василия Македонянина в составе Theophanis Continuatus, которое, видимо, было написано последним, а также История Льва Диакона и произведения Иоанна Скилицы28. Все они, однако, довольно тенденциозны. В определённой степени является исключением трактат О народах. Он предназначался Константином Порфирородным для своего сына, будущего василевса Романа II. Но трактат явно не доработан. Это скорее своеобразный черновик. Литературные штампы византийской учёной среды также порой принижают ценность рассматриваемых источников. Чтобы щегольнуть своими знаниями, авторы империи, как правило, называли варварские народы не их собственными, а лучёными названиями, обычно позаимствованными из античной традиции. Латиноязычные источники, изучавшиеся автором на языке оригинала, весьма разноплановы. Они вышли или из германоязычной среды, в первую очередь, из среды крестоносцев, или из западнославянского католического ареала. Ранние памятники подобного рода - это Баварский географ, написанный как черновик в середине или второй половине IX в. Оттоновское время представлено Liutprandi Antapodosis и Thietmari Chronicon. Первое из них чрезвычайно пристрастно29, но весьма немногочисленные сведения о славянах, отражённые здесь, весьма важны для нас30. Хроника же Титмара написана в начале XI в. представителем знатного рода, свидетелем и порой даже участником событий31. Интересны и сведения Гельмольда, автора Славянской хроники, посвящённой западнославянскому ареалу32. Среди рассматриваемых источников выделяется Chronica Boemorum, написанная Козьмой Пражским, умершего в 1125 г. Он также являлся современником и участником событий конца XI - первой четверти XII вв.33. Из польских авторов нас будут интересовать анонимная Хроника и деяния князей или правителей польских, хроника магистра Винцентия Кадлубка и хроника Богухвала (Великая хроника)34. Однако, для польской исторической мысли эпохи Средневековья характерна значительная тенденциозность. Что же касается хроники магистра Винцентия, то она вообще изначально создавалась как учебник по истории по всеми вытекающими отсюда последствиями. Она больше нацелена на решение дидактических, а не собственно исторических задач. Древнескандинавские источники, использованные автором в настоящей работе, - это Круг земной, песни о богах и героях с прозаическими вставками, названные Старшей Эддой, и учебник скальдического искусства - Младшая Эдда. Последняя и Круг земной, по традиции, связываются с именем Снорри, сына Стурлы. Кроме того, мы достаточно широко привлекаем данные саги о Тидреке Бернском35. Сведения рунических надписей не вызывают у историков недоверия. Опираясь на тот факт, что скальдические стихи вследствие жёстко заданной формы практически не могут быть изменяемы36, и на сообщение предисловия к Кругу земному, где говорится о том, что скальды не допускали прямой и сознательной жи37, исследователи обычно принимают данные данной группы источников. Решать вопрос о сагах так же однозначно нельзя. В частности, нет оснований преувеличивать значение свидетельств данной группы источников. Саги не умели замалчивать события. Но готовые штампы для описания событий или явлений в сагах - тоже реальность. Саги, дошедшие до нас, кроме того, были составлены уже относительно поздно. Отсюда и многочисленные несообразности, перенесение реалий XII-XIV вв. на IX-XI вв. Таким образом, свидетельства саг, особенно уникальные, требуют тщательного изучения в каждом конкретном случае. 

Едва ли ключевое для нас значение, однако, для нас имеют не западные или византийские, а восточные источники. Основное внимание нами будет уделяться Рисалэ секретаря посольства багададского халифа аль-Муктадира к правителю Волжской Булгарии Ахмеда Ибн-Фадлана. В 1956 г. она была фототипически издана А.П. Ковалевским по Мешхедской рукописи начала XIII в. Диссертантом она изучалась на языке оригинала. Пропуски текста А.П. Ковалевский смог восполнить по Алфавитному указателю стран Йакута38. Занимая особое место в сумме источников по истории Восточной и Центральной Европы вообще и восточной группы славянства в частности, сохранив чрезвычайно интересные сообщения о регионе в тот период, с которыми по их древности практически не могут конкурировать источники иных групп, восточные памятники получили столь интересующие современных учёных сведения через вторые и даже третьи руки. Никто, кроме самого Ахмеда Ибн-Фадлана, из использованных нами авторов сам в славянских землях не был. Неудивительно, что они плохо представляли себе и историю, и географию, и этнографию региона. Необходимо остерегаться наносить реки, озёра и острова, описанные ими, на реальную географическую карту. Трудом нескольких поколений востоковедов определено, однако, время, которым следует датировать сведения восточных источников о Восточной и Центральной Европе. По общему мнению, это IX-X вв.

Изучавшиеся нами памятники строго следовали за своими источниками, поэтому процесс замены на Ближнем и Среднем Востоке представления о восточных славянах представлением о русах, по словам Б.Н. Заходера, всемерно содействовал консервации сведений о славянах в мусульманской письменности, благодаря чему мы располагаем в настоящее время документом IX в. хорошей сохранности. Воспроизведение древних протографов редакторами и писцами сыграло, как это ни парадоксально звучит, хорошую службу современным учёным39. Кроме того, на языке оригинала мы использовали среднеперсидскую географическую компиляцию Худуд ал-Алем (Пределы мира), написанную в Гузганане в 982/3 г.40 

Нартовские тексты на языках кавказской семьи, фольклорные произведения картвел, а также Махабхарата изучались нами в переводах. Библия цитируется нами по общепринятым правилам по каноническому церковнославянскому синодальному изданию41. В переводе нами изучались и тексты, написанные на древнееврейском языке - еврейско-хазарская переписка X в. и так называемый Кембриджский документ. Переписка шада Иосифа и сановника омейядского халифа исламской Испании Хасдаи ибн Шафрута, как выяснил выдающийся отечественный семитолог П.К. Коковцев, действительно велась между 943 и 956 гг. Целью Иосифа было показать своё государство, на самом деле переживавшее системный кризис, процветающим и могущественным, и преувеличить его роль в борьбе с русами, порой совершавшими опустошительные набеги в исламский мир.  Принимать его сведения за чистую монету оснований нет42.

Достаточно широко в настоящей работе представлены и фольклорные памятники - как русские, так и осетинские, которые также изучались автором на языке оригинала. Особое значение имеет русский эпос, произведения которого сами носители традиции обычно называли старинами. О характере историзма эпоса до сих пор идут ожесточённые споры. С тем, что он включает отражение реальных исторических процессов и явлений, спорить сложно. Но с тезисом об отражении в былинах реальных событий и исторических лиц многие исследователи - как фольклористы, так и историки - не согласны. Достаточно близок к истине был Н.И. Костомаров, отметивший, что представления о мифологических или полумифических персонажах в фольклоре переносились на реальных исторических деятелей43. Воспроизведение действительных событий в сюжетах и образах - стадиально достаточно позднее явление. Наиболее ранние же произведения южнославянского эпоса  и словацкого фольклора также не являлись хроникатом. Историзм же в нашем понимании начинает просматриваться не в старинах, а в исторических песнях русских и в Косовском цикле44.

Кроме былин и иных эпических произведений, мы также будем использовать и русские сказки, поскольку, по нашему мнению, даже самые фантастические персонажи и сюжеты этих произведений фольклора имеют под собой вполне реальный историко-этнографический субстрат, что доказал, в частности, В.Я. Пропп, возводивший многие сюжеты и мотивы сказок к реально проводившемуся у предков русских, белорусов и украинцев, впрочем, как и других славян, обряду инициации, или же, по крайней мере, к схеме инициации. Тексты русского свадебного обряда и обряду календарного, рекрутские причитания И.А. Федосовой, белорусские песни также применяются для решения поставленных задач. Фольклор нередко связан с этнографическими материалами, без которых его свидетельства неизбежно будут восприниматься однобоко, а порой и неправильно.

Теоретическая основа настоящего диссертационного исследования связана с использованием достижений А.И. Неусыхина, допускавшего существование дофеодальных, общинных без первобытности обществ. Государственность, таким образом, также может быть общинной, а верховная власть в подобной государственности и будет представлять собой неразрывное единство власти веча и зависимой от неё власти лидера/лидеров, без которого, тем не менее, вече не мыслило себе само нормальное существование общины. К тому же, перед нами не одна община, а ряд соподчинённых общин во главе с общиной волостного центра, узурпировавшей власть (правда, частично) у подчинённых общинных союзов и возвысившейся над ними в качестве правящей. Данное утверждение И.Я. Фроянова, касающееся более позднего времени - времени складывания городов-государств, строившихся на территориальной основе, по своей сути справедливо и относительно IX-X вв., когда города-государства строились ещё на основе кровнородственных связей. И здесь  в связи с усложнением социально-политической организации общества мы видим не насильственную узурпацию князем прерогатив общины, а именно добровольную передачу последних.

Выводы А.И. Неусыхина, сделанные на основе изучения варварских обществ Западной Европы, были творчески использованы И.Я. Фрояновым и его школой при исследовании истории Древней Руси. Настоящая работа написана в общем русле исследований данной школы.

Особое значение имеет обращение к цивилизационным особенностям домонгольской Руси. Последнее не только предполагает исследование верховной власти у восточной группы славянства VI-X вв. с учётом цивилизационного подхода, но и имеет особый интерес в том ключе, что данные особенности в изучаемый период находились в процессе своего становления, ибо это исследование обычно скрытого от историка фундамента цивилизации. 

Методологическая основа диссертации базируется на творческом соединении исследовательских принципов и методов классической и неклассической парадигм исторического исследования. В первом случае познавательный потенциал последней переосмыслен относительно недавно в виде неоклассики45.

В контексте классической историографии работа основана на принципах историзма, объективности и всесторонности. При последовательном применении это позволило диссертанту воссоздать целостную и многоракурсную картину истории верховной власти у восточных славян с VI по X вв. включительно. Первый из данных принципов позволил рассмотреть предмет исследования в контексте соответствующей исторической среды, что позволило связать становление и развитие верховной власти в пределах племени - союза племён - союза союзов племён с соответствующими военно-потестарными (военно-политическими), социально-экономическими и социокультурными явлениями и процессами, протекавшими в восточнославянских обществах второй половины I тыс. н.э. Историзм же исследования верховной власти неизбежно вывел диссертанта на диалектическое понимание предмета работы, что позволило показать эволюцию изменения синкретичной фигуры изначального в связи с мучительным и порой обратимым процессом изживания последнего, когда князья даже после принятия Православия никак не могли и не хотели стать только светскими правителями, а жрецы порой боролись за те прерогативы, которые человек Нового времени назвал бы светскими. Стремление же диссертанта к реализации принципа научной объективности позволило на основании анализа разнородных источников рассмотреть истоки княжеской власти и её функции в дни войны и мира в контексте особенностей статуса её носителей, изучить основные виды княжеской власти у восточных славян в конце IX - начале XI вв., охарактеризовать основные черты и социальную сущность верховной власти у восточных славян.

Кроме того, диссертант использует историко-генетический метод, раскрывающий явления и процессы в их развитии, историко-сравнительный и историко-типологический, с помощью которых возможно уяснить общее и особенное в истории восточной ветви славян VI-X вв. Историко-генетический метод, в частности, позволил автору проследить эволюцию верховной власти у восточных славян с VI по X век включительно - от изначального главы рода к правителю раннего государства, действующему, однако, только в неразрывном единстве с вече - универсальным институтом самоорганизации общины изучаемого времени. Применение того же метода позволило диссертанту проследить эволюцию и постепенное изживание черт материнского рода в восточнославянской среде второй половины I тыс. н.э. Историко-сравнительный метод, также основанный на принципе историзма, позволил выявить общие и особенные черты в региональных моделях эволюции княжеской власти, во многом отличных между собой.

Иной принцип классической историографии - системность. Последний проявляется в осознании взаимодействия самых различных компонентов общественной организации восточнославянского общества VI-X вв., позволив, тем самым, рассмотреть истоки и многоплановую эволюцию верховной власти в изучаемом обществе. Общее мировидение, хозяйство, социальные и потестарно-политические институты, предправовые и правовые нормы, господствовавшие в восточнославянском обществе в указанное время, способы и особенности ведения военных действий и организация обороны в связи с использованием данного подхода предстали как известное единство, тот грандиозный гипертекст, который может быть прочитан исследователем без логических несообразностей. Принцип системности реализуется в методе структурного и функционального анализа, позволяющего понять структуру и функциональные особенности различных институтов в восточнославянском обществе указанного времени.

В контексте неклассической историографии использовался принцип признания чужой одушевлённости, который предполагает анализ особенностей психологии, системы ценностей и своеобразия ментальности язычников и двоеверцев, в том числе и создателей письменных, эпиграфических и фольклорно-этнографических источников. Реализация данного метода имеет место в историко-психологическом методе, позволяющим понять многочисленные странности в поведении человека - носителя традиции.

Наконец, скудость источниковой базы, нередкое отсутствие параллельных источников продиктовало автору использование особого метода исследования, названного К. Гинзбургом луликовой парадигмой, когда реконструкции индивидуальных случаев возможна только на основе следов, симптомов, улик46. Обмолвка летописца, единственное число там, где по законам грамматики древнерусского языка должно двойственное, наименование дипломатической поездки нашествием - все эти случаи заставляют историка искать объяснение, и такие поиски порой могут привести к весьма неожиданным выводам.

Кроме того, следует отметить, что концепция диссертанта базируется на сопоставлении данных различных групп источников, что побудило автора заимствовать методы и приёмы смежных наук - фольклористики, этнографии, языкознания.

Научная новизна и теоретическая значимость диссертационной работы заключается в следующем:

1. Разработана авторская концепция комплексного и многоаспектного анализа сохранившихся источников по теме исследования. Доказано отсутствие принципиальной разницы в осмыслении исторического материала как авторами и редакторами письменных произведений, так и носителями фольклорной традиции, разработаны приёмы лизвлечения информации из источников различных видов по истории потестарно-политической реальности языческого и двоеверного общества.

2. Решён вопрос о статусе и основных особенностях власти князей и княгинь у восточных славян. Впервые доказано, что изначальный кънязь - это синкретичный лидер, родовладыка, непосредственный производитель (при проведении ряда обрядов - священный земледелец), управитель, судья, предводитель на войне и, разумеется, верховный жрец свой общности. Впервые проводится и доказывается тезис, согласно которому мир, коллектив и его лидер сближались едва ли не до полного отождествления.

3. Сконструирована авторская модель особенностей функций княжеской власти в дни войны и мира. В работе доказано, что восточнославянские правители языческой поры имели настолько явственный сакральный ореол, что общественное сознание считало идеальным личное княжеское управление и личное же участие в войне.

4. В работе впервые представлено целостное видение многообразного комплекса проблем, связанных со своеобразием и эволюцией верховной власти у различных племён восточных славян в конце IX - начале XI вв., в частности, изучены основные виды княжеской власти у восточных славян, существовавшие в рассматриваемое время.

5. В диссертации впервые в исторической науке дан комплексный анализ сообщений восточных авторов, повествовавших о бездеятельном (табуированном) и фактическом правителях у ас-сакалиба и русов, доказано тождество данных этнических групп и рассмотрена социальная роль этих должностных лиц.

6. Опираясь на проведённый анализ, в работе впервые в историографии раскрыто, каким образом отражённая у арабо-персидских авторов модель верховной власти соотносится с летописной моделью функционирования княжеской власти и доказано, что между показаниями восточных и древнерусских источников нет противоречий.

7. В диссертационном исследовании впервые раскрыта многоаспектная роль народа и жречества в складывании и эволюции верховной власти у восточных славян в VI-X вв. Доказано, что именно вечевая община имела тогда наибольшее могущество, что было связано и с сакрализацией основного занятия восточных славян - земледелия.

8. Впервые в историографии тщательно проанализированы общие особенности организации верховной власти в Восточной Европе. Проведенный диссертантом анализ позволяет охарактеризовать верховную власть у восточных славян в VI-X вв. как нерасторжимое единство связанных рядом (договором) князя или княгиню и вече.

9. Исследование расширяет знания о потестарно-политической сфере жизни восточных славян в VI-X вв. В диссертации охарактеризована не только верховная власть у восточных славян и её носители, но и на новом уровне развития науки раскрыта специфика противоречиво и долго складывавшейся ранней государственности последних.

Таким образом, внесён серьёзный вклад в решение вопроса о своеобразии и социальной сущности ранней восточнославянской государственности..

Практический аспект исследования заключается в том, что ее результаты и выводы могут быть использованы при написании соответствующих разделов в учебников отечественной истории, а также при разработке лекционных курсов, спецкурсов и спецсеминаров по истории восточных славян и Древней Руси, послужат отправной точкой для дальнейших исследований этнографов, фольклористов и языковедов.

Кроме того, настоящее диссертационное исследование будет иметь немалое значение для источниковедов и специалистов по историографии как опыт параллельного привлечения данных совершенно различных групп источников.

На защиту выносятся следующие основные положения:

1. Предпринятый автором опыт комплексного исследования восточных авторов, летописей и внелетописных произведений древнерусской литературы, былин, сказок и иных фольклорных источников, в том числе и таких, которые не могли влиять друг на друга даже опосредованно, отразил во многом фольклорные, а в конечном итоге - восходящие к мифам и ритуалам истоки данных памятников.

2. Рассматривая верховную власть у восточных славян в VI-X вв., диссертант вначале обратился к анализу власти князей. В истоке развития последней была синкретичная власть главы рода. Лишь позднее она в некоторой степени была разделена на сакральную и светскую. Особо следует отметить, что кънязь как глава общности  был и непосредственным производителем. Правитель у восточных славян воспринимался ими как живой бог, повиновение которому - веление языческой веры. Об этом сообщает и русский фольклор, и Худуд ал-Алем. Само же Крещение Руси, с точки зрения человека того времени, - не безусловный разрыв традиции. Князь, как посредник между мирами, просто выбрал тогда новых богов для своей общности, и не более того.

3. Своеобразие изучаемого нами восточнославянского общества второй половины I тыс. н.э. в том, что здесь причудливо сочетались самые различные черты как материнского, так и отцовского права, хотя, разумеется, данное общество явно эволюционирует в сторону последнего. Относительно же периода до начала XI в. можно говорить не о пережитках, а об элементах ещё живого явления, что может быть объяснено мощной, в целом самобытной языческой культурной струёй, где женщина считалась священным существом, особо связанным с древними божествами, в первую очередь, божествами плодородия. Потому от князя по многим параметрам слабо отличались и княгини. 

4. Приобретение княжеского сана было связано с милостью богов, что могло, по мнению человека того времени, проявляться по-разному. Удача на войне или при ведении хозяйства, благоприятный результат ритуального поединка, обряд инициации и пр. - всё это отражение положительного исхода суда богов. Прерогативы народа в таких случаях не нарушались, и последний признавал подобное приобретение права на власть, тем более, что победитель приобретал, в таком случае, не только все права, но и все обязанности своего предшественника.

5. Именно вследствие сакрального статуса князей народ не мыслил себе жизни без них. Важнейшей функцией последних было мироустроение, о чём сообщают различные фольклорные источники. В некоторых случаях князья и княгини могли выступать как волшебники, проводившие соответствующие военно-магические обряды. Будучи священной личностью, князь, как считалось даже после X в., лично управляя и верша суд, а в дни войны - лично участвуя в сече, передавал всем свой божественный ореол.

6. К IX в. в Южной Руси происходит распад синкретизма функций в руках князя, фигура правителя как бы раздваивается. Сам князь, опутанный различными табу, становится ответственным, в первую очередь, за предстательство перед богами и обеспечение благополучия общины. Главным в данном случае было обеспечение плодородия земли и народа, а также, вполне возможно, скота. Этого правителя следует признать воплощением божеств Верха - Солнца и Ярилы. В былинах это такой бездеятельный лидер, как Владимир Красное Солнышко. Считаясь Царём-Солнце, князь зимой посолонь объезжал подвластные ему племена во время полюдья, подпитывая их своей волшебной мощью, а в день зимнего солнцеворота обновляя её. В эти дни любой человек мог бросить вызов князю и в случае победы своего коня над конём прежнего правителя, занять его место.

7. Фактическим правителем в таком случае был глава мужского союза, черпавшего, как считалось, свою волшебную мощь от огненных духов хтонического мира. Он водит войска, управляет и судит, в чём данные Ахмеда Ибн-Фадлана полностью соответствуют свидетельствам былин. Возможно предположить, что его мужской союз, отражённый в старинах как богатыри, - это союз воинов-профессионалов, уже чётко структурированный и имеющий внутреннюю иерархию, и в старинах этот лидер отражён как Илья Муромец, а в летописях, скорее всего, это изначальный воевода (`предводитель`). Борьба между табуированным и фактическим правителями восточных славян закончилась победой первого. Она проводилась в строгих ритуальных формах борьбы божеств Неба и Хтоноса, что имеет поразительные индоевропейские параллели.

8. Особо следует отметить, что народ и рассматриваемое время господствовал в дни войны и мира. С точки зрения язычника, это было связано и с тем, что они занимались священным занятием - земледелием, тогда как глава мужского союза опирался на мифоритуальные комплексы ещё доземледельческой поры. Именно поэтому в эпических текстах Илье и нельзя биться с сакральным земледельцем - Микулой. В Киеве во второй половине IX - начале X вв. усиливаются жрецы, но члены мужского союза, возможно, в союзе с табуированными правителями - князьями разгромили их, что получило отражение в эпическом сюжете об Алёше и Тугарине и производном от него сюжете об Илье и Идолище. В некоторых неполянских традициях князь считался воплощением Змея-Велеса. Князь-змеевич во главе неженатой молодёжи переселялся на новые земли, истребляя всех местных жителей, кроме будущих жён (сюжет Волх Всеславьевич). Змеевич имеет способности к оборотничеству сам, а его воины - только по его санкции.

9. Таким образом, носителем верховной власти в восточнославянской среде VI-X вв. являлось нерасторжимое единство князя/княгини, воспринимавшихся как живые боги, и веча. У тех племён, у которых произошло разделение синкретичной фигуры верховного лидера, таковым следует считать нерасторжимое единство князя/княгини и воеводы, с одной стороны, и веча, - с другой. Наконец, в Киеве в конце IX - середине X вв. князя частично подчиняет себе позже разгромленное жречество. К середине IX в. на уровне племенных союзов у восточных славян складываются ранние вечевые государства, строившиеся ещё на доклассовой основе. Они ещё не приобрели соответствие чётким признакам государственности, принятым историко-юридической наукой Нового времени (территория, население, публичная власть), и экономические причины, кроме имевших некоторое значение военно-торговых интересов, не играли здесь серьёзной роли. Главными были военно-политические и сакральные факторы. Именно княжеская власть в условиях стирания древних границ и крушения локальных мирков выступила естественным орудием вечевой общины в ходе протекания противоречивых и нередко мучительных процессов государствообразования, сглаживавших отрицательные последствия последнего. Наконец, в конце IX-X вв. эти племенные союзы несколько раз объединялись в относительно единый союз союзов. Несмотря на очевидную непрочность данного сверхсоюза, не следует преуменьшать и значение центростремительных сил, несколько раз вновь соединявших вроде бы окончательно распавшееся государство.

Структура исследования. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, списка сокращений, источников и литературы.

Основное содержание диссертации

Во введении раскрывается актуальность темы, дается понятие об объекте и предмете исследования, обозначаются цели и задачи последнего, его хронологические и территориальные рамки, анализируется источниковая база диссертации, дается историографический обзор, раскрывается научная новизна и практическая значимость данной работы.

Первая глава лИсточники и литература по истории верховной власти у восточных славян в VI-X вв. состоит из двух параграфов. В первом параграфе лИсточники истории верховной власти у восточных славян VI-X вв. мы кратко рассмотрели основные группы источников, использованные в данном исследовании. В настоящее время едва ли возможно ожидать появления нового письменного источника, не известного науке. Таким образом, только комплексное изучение по возможности более широкого круга памятников позволит надеяться на расширение эвристических возможностей исследования. Большое внимание диссертант уделяет восточным источникам, написанным на арабском и персидском языках. Консервативность последних, неуклонное, порой даже рабское следование предшественникам при всех отрицательных последствиях сохранило для историка Восточной Европы множество данных из не дошедших до нас текстов, написанных ещё в IX-X вв. Особую ценность имеет совпадение свидетельств источников, не зависимых друг от друга. Проведённый анализ позволил диссертанту сделать вывод о том, что древнерусская литература во многом имеет фольклорные истоки - не столько в своих формальных, например, жанровых особенностях, сколько в отношении к человеку, обществу и истории. В фольклоре же отражено архаическое мировидение, безразличное к человеческой личности. Носитель фольклорной традиции, а нередко и летописец сводили свой рассказ к системе штампов, моделей поведения и набору социальных ролей, - системе достаточно гибкой, но не историчной с точки зрения человека Нового времени, хотя в этом не было сознательной жи. Сама же готовая матрица штампов изменялась чрезвычайно медленно, будучи, в конечном итоге, унаследована от мифа и ритуала.

Второй параграф рассматриваемой главы - лИсториография истории верховной власти у восточных славян VI-X вв. Историография заявленного комплекса проблем крайне неоднородна и включает два основных направления. В XVIII в. зарождается представление о Древней Руси как о монархии. Позднее развивается мысль о том, что верховной властью у восточных славян второй половины IX-X вв. являлась власть князя. Обычно княжеская власть и община (земство) противопоставлялись. В советской науке было распространено мнение о наличии у восточных славян конца V - начала VII вв. военной демократии на высшей стадии её развития, а в конце IX - середине XI вв. - раннефеодальной монархии. VII - первая половина IX вв., как правило, изучались слабо. Княжескую власть, даже если признавали генетически связанной с родоплеменной знатью, в советской науке считали происходившей из власти военных вождей, постепенно расширивших свои функции, присвоив себе прерогативы верховных жрецов, администраторов и судей. Таким образом, на восточнославянское общество была перенесена схема Ф. Энгельса, касавшаяся древних германцев, и построенная, в свою очередь, на свидетельстве Тацита. Родо-племенную знать, как таковую советские исследователи обычно не признавали верховной властью. То же самое следует сказать и о восточнославянском жречестве.

Существовала и иная историографическая линия, согласно которой верховной властью в VI-X вв. и позже следует считать вече, неотделимое от княжеской власти, ибо народ не мыслил себе жизни без князей. Исследования последних десятилетий свидетельствуют в пользу данной точки зрения. Так, анты и склавены VI-VII вв., видимо, только достигли стадии военной демократии. Кроме того, в данном параграфе дана краткая характеристика исторической и историко-лингвистической литературы, касающейся изучения мировоззрения восточных славян, что имеет определённое значение и для рассмотрения заявленной проблематики.

Вторая глава лСтатус и основные черты власти князей и княгинь у восточных славян состоит из трех параграфов. В первом параграфе главы лСтатус князей в глазах народа у восточных славян диссертант пришёл к следующим выводам. В условиях безраздельного господства веча без князя народ, тем не менее, не мыслил себе нормального существования общины, причём рационалистически объяснить это возможно далеко не всегда. Но народ вполне мог справляться без князя, причём не только в VI-X вв., но и позже. Данное явление, как и экстерриториальность княжеских резиденций, объясняется не привнесённостью княжеской власти у восточных славян, а сакральным характером последней. Многие парадоксы истории и культуры восточнославянского мира легко понять, если учесть крайнюю степень сакрализации князя народом. Это живой бог, повиновение ему - требование веры, о чём сообщают фольклорные памятники восточных славян и персоязычный географический трактат Пределы мира, написанный в 982/3 г. на территории нынешнего Афганистана, где о славянах говорится следующее: Они считают себя по вере обязанными к служению падшаху47. Принятие Православия, вопреки широко распространённому в историографии мнению, не расширило, а уменьшило полномочия князя, который с этого времени, по крайней мере, официально, потерял значение как служитель высших сил. В истоке же развития княжеской власти была синкретичная власть главы рода. Кънязь был главой общины, построенной либо на основе кровно-родственных связей, а изначально - главой рода, а не военным предводителем, со временем расширявшим свои функции. Напротив, имел место постепенный распад изначального синкретизма. Именно изначальные черты синкретичного лидера сохранялись довольно долго. Особый внешний облик и особые ритуалы перехода в древнерусской княжеской среде маркировали особый характер княжеской власти у восточных славян - власти, освящённой языческими богами.

Рассмотрение данного комплекса проблем приводит к необходимости тщательного изучения вопроса о том, как и почему князь у восточных славян становился князем, что было рассмотрено во втором параграфе - лПриобретение княжеского достоинства у восточных славян Привычный для Древней Руси наследственный характер княжеской власти в отдалённые языческие времена вовсе не был единственным. Княжеское достоинство, впрочем, как и любое иное право на исполнение лидерских обязанностей, приобреталось здесь четырьмя  основными способами - явочным порядком как результат удачи на войне или в производственной деятельности, что воспринималось как отражение милости сверхъестественных существ, по суду богов (ритуальный поединок, война или специальные обряды, призванные выявить угодное богам лицо), после прохождения инициации и по праву происхождения от прежнего лидера, ибо в языческом и двоеверном  обществе все верили в наследуемость как положительных, так и отрицательных качеств человека. Богатство в данном случае вовсе не определяло знатности человека. Первые три способа в сознании самих носителей традиции сливались едва ли не до полного отождествления. Удивляться подобному смысла нет: обрядовый поединок и сближаемая с ним едва ли не до полного отождествления война - сами по себе своеобразный ритуал, имеющий своей целью выявить самого выдающегося, т.е. угодного богам человека. Выигравший обрядовый суд богов, убивая соперника, приобретал все прерогативы правителя, а также жену и детей того, кого он победил. Однако, это не влияло на права народа, тем более что против князя-бога можно было вызвать иные сверхъестественные силы (смерть Олега Вещего). К тому же, по крайней мере, в норме, новый властитель приобретал, в таком случае, и все обязанности своего предшественника.

В третьем параграфе второй главы лРитуальные убийства правителей, культ мёртвых князей и роль женщин во властных отношениях у восточных славян рассматриваются некоторые вопросы истории княжеской власти у восточных славян, которые редко изучаются в исторической науке. Крайняя степень сакрализации князя привела к тому, что личность правителя здесь воспринималась священной и неприкосновенной. Перед нами - не влияние Православия или такого прецедента, как убийство свв. Бориса и Глеба Святополком Окаянным, а наследие языческой эпохи, частный и наиболее ляркий пример боязни кровопролития вообще, что оскверняет и убийцу, и землю. Убивать князей нельзя, но в ряде случаев их можно и даже необходимо приносить в жертву. Подобное отношение к князьям позволяет относить и существование генотеизма в данной сфере. Мёртвые правители, как считалось, продолжали помогать своей стране и своим живым родичам и после смерти, откликаясь на просьбы своих живых родичей. Похоже на то, что, умирая, князь сохранял некие права и неразрывные с ними обязанности на своё государство. Иначе, как наследие язычества, воспринимать это нельзя.

Далее следует отметить, что изучаемое нами восточнославянское общество - общество с достаточно мощными чертами времён материнского рода, что влияло, в том числе, и на потестарно-политическую сферу. Даже во времена Владимира Святославича князь и княгиня имели равные дружины. Об этом, кроме саги об Олафе Трюггвасоне, свидетельствует русский свадебный фольклор и былины об Иване Годиновиче. Судя же по данным русского фольклора, такое явление имело своим истоком реальную власть княгини в более ранний период времени. Значительная роль княгинь и в Киеве, и у славян Южной Прибалтики, связанной многообразными связями с будущей Новгородской землёй, не позволяет свести все эти факты к аланскому или же к финно-угорскому влиянию. Особо следует сказать о женском союзе - поляницах. Они участвовали в войнах Руси, постепенно, таким образом, оформившись в военно-потестарный, а затем и военно-политический союз, встроившись в формирующуюся государственность. Данные папы Никифора о событиях 626 г. и Иоанна Скилицы о войнах Святослава с империей полностью подтверждают данные славянского фольклора о девах-воительницах. Особо отметим, что противопоставлять их народному ополчению нельзя. Это не княжеские или боярские дружины, а часть самого народа, которая выделялась по половозрастному принципу.

Третья глава исследования - Два основных типа княжеской власти у восточных славян и её функции состоит из трёх параграфов. Первый параграф - Функции восточнославянского князя - посвящён рассмотрению особенностей княжеской власти через характеристику её функций. Выясняется, что князья-боги восточных славян считались обладающими могущественной волшебной силой, помогавшей им в дни войны и мира. Потому важнейшая функция древнего правителя - космогоническая, позволявшая конструировать мир, отвоёвывая его у сил Хаоса. Особое значение имели именно такие ритуалы, получившие отражение, как в археологических, так и в фольклорно-этнографических текстах. Огромную роль князья и, как показывает Плач Ярославны в Слове о полку Игореве, княгини играли и в проведении военно-магических обрядов. Заклятья, изрекаемые властителями-богами, как считалось, могли серьёзно повлиять на военные события и на исход войны в целом. Здесь кроется и ключ к совершенно нелогичному, на первый взгляд, поведению даже позднейших древнерусских князей, почти всегда лично участвовавших в бою, причём в первых рядах, хотя это было чревато угрозой пленения или гибели, что уже само по себе порой вынуждало общину сдаваться. Однако, народ, являвшийся доминантой общественно-политической жизни у восточных славян, предъявлял очень жёсткие требования к своим князьям как к воинам и полководцам. Им было необходимо лично биться с врагами и запрещено терпеть поражения. Более того, в определённых обстоятельствах князья были обязаны идти на верную смерть, что чрезвычайно прославлялось в домонгольской политико-правовой традиции. Если же в аналогичной ситуации правитель предпочитал жизнь, восточные славяне относились к такому выбору крайне неодобрительно.

В дни мира наилучшим судом и управлением считался личный суд и ряд правителя как живого бога, что также вызывало массу неудобств, но и обуславливало единение князя и общины. При всём том правитель был жёстко связан традицией, потому, в частности, законодательные функции князя даже в конце изучаемого периода были весьма невелики. В данном случае диссертант считает архаичными явлениями и требование народом личного княжеского суда, и участие самих общинников лично или через своих представителей в отправлении правосудия и правотворческой деятельности. Противоречия здесь нет, ибо это частный случай дуализма власти у восточных славян, когда одни и те же прерогативы могли выполняться и общиной, и князем, и ими совместно. Там, где сознание современного человека останавливается в удивлении, для язычников и для двоеверцев нет ничего странного: князь-бог тождествен коллективу и миру в целом, а коллектив и мир получают своё полное и, отметим специально, наилучшее выражение именно в князе-боге.

Кратко рассмотрев функции князя, имевшие, как мы видим, явственные архаические черты, диссертант далее постарался проследить, как происходила эволюция княжеской власти у восточных славян от власти главы рода до правителя раннего государства в различных регионах Восточной Европы. Этому посвящён, в частности, второй параграф третьей главы настоящего исследования - Два основных типа княжеской власти у восточных славян в изучаемую эпоху. Проделанный анализ былин, летописей и произведений восточных авторов позволяет снять некоторые не решённые вопросы в истории верховной власти восточных славян. В частности, после привлечения данных восточных авторов можно объяснить и несоответствие летописного  (деятельного) и былинного (бездеятельного) образа князя. О табуированном и реальном правителях у ас-сакалиба писали ал-Гардизи, ал-Марвази и автор Худуд ал-Алем. Более подробное описание подобного управления, но уже у русов, оставил Ахмед Ибн-Фадлан. Их вполне возможно развести хронологически. По всей видимости, наиболее ранний тип князя как главы общины у различных групп восточных славян в ходе политогенеза начинает эволюционировать по-разному. У племён, сведения о которых сообщает нам Ахмед Ибн-Фадлан, выделяется два лидера - священный, бездеятельный, и реальный. Учитывая же, что примерно такую же систему власти в складывающемся государстве нам описывает и русский эпос, сообщения о котором, так или иначе тяготеют к югу Восточной Европы, ясно, что русы этого автора жили, скорее всего, здесь. В любом случае, перед нами - восточнославянские реалии. Северные германцы ничего подобного, как известно, не знали. Священный же дворец-храм последнего - центр мира, сосредоточение сущности последнего в глазах язычников. Обряды же, проводимые бездеятельным владыкой для плодородия, воспринимались как жизненно важные для всего коллектива, будучи генетически связанными с летописными данными о женолюбии князя Владимира. Это была не личная прихоть сластолюбивого правителя, а веление традиции. Князь всегда находился в своём священном дворце-храме на огромном ложе - Мировом Древе в ритуале, подножие (корни) которого стерегли, видимо, от Змея-Велеса члены его сакральной дружины (`храбрецы` Рисалэ Ахмеда Ибн-Фадлана). Замок царя и его сердцевина - ложе-брахман - хранили мироздание от разрушительных катастроф, являясь его основополагающей осью. Уйти князю с Мирового Древа - значит, судя по всему, подвергнуть мир смертельной опасности. Потому священный царь, несмотря на все свое безвластие, воспринимался как более важная составляющая общины, нежели его халиф, сосредоточивший в своих руках реальную власть. Огромную роль играют и храбрецы малика русов, охраняющие, видимо, корни Мирового Древа (основание ложа - брахмана) от Змея-Велеса, традиционного противника Перуна.

Однако, рассмотрение многообразных источников - фольклорных и литературных - позволяет сделать вывод о том, что в языческие времена у славян существовал и относительно целостный сакральный рассказ (миф) о князе, сыне божественного Змея (Велеса). Подобный тип княжеской власти не вызывает удивления, хотя и датируется примерно тем же временем, что и отмеченная выше двойственность власти малика восточных славян и его халифа, являясь, судя по всему, связанным просто с иными племенными союзами. Данный мифоритуальный комплекс имеет все признаки эпохи материнского права. Инициатором священного брака со Змеем-Велесом, который производится в мире гор, т.е. в мире этого божества, выступает сама княгиня. Змей же, обращаясь человеком, принимает облик мужа княгини. Иными словами, сам Змей (Велес) - это сам князь в шкуре (одеянии) и/или маске этого священного животного. Свойства оборотня помогают змеевичу в охоте и в войне. Когда же спал накал борьбы с язычеством, книжники стали обращаться к образам и сюжетам фольклора, и отразили свидетельства о наличии некогда на Руси воинов-оборотней, надевавших шкуры священных зверей. В сече они не чуяли на себе ран. О боевом безумии у восточных славян сообщает и Слово о полку Игореве. Судя же по свидетельству Льва Диакона, росы впадали в своеобразный транс, ревя как звери, коллективно, сражаясь в тесном строю. Воины же Волха - не княжеская дружина в традиционном для XI-XIII вв. понимании. Это её генетический предшественник - мужской союз, не тождественный киевским богатырям иных эпических сюжетов. В былинах об этом герое мы видим первичный зачаток данного потестарного института. Это ещё временное объединение, создаваемое из неженатой молодёжи с целью приобретения земель для поселения и девушек, которых в данном случае умыкали.

Рассмотрев общую канву эволюции власти изначального князя (`родоначальника`), мы переходим к анализу солнечных черт в облике восточнославянского правителя второй половины I тыс. н.э., чему посвящён третий параграф настоящей главы - Восточнославянский князь как воплощение бога Солнца. Итак, священный владыка считался также воплощением бога Солнца, перерождающимся каждый зимний солнцеворот и, одновременно, каждую зиму во время полюдья подпитывающий общину своей божественной мощью. В день зимнего солнцеворота или же во время бедствий любой, в том числе и его родственник (сын или сестричич), мог бросить вызов священному правителю-Солнцу и сесть на его место. Данный ритуал никак не затрагивал прерогатив веча и проводился в форме состязания коней его участников, что получило отражения в славянских сюжетах Состязание юнака с Солнцем, Иван Гостиный сын. Однако, учитывая параллель в Младшей Эдде, данный мифоритуальный комплекс старше и славян, и германцев как таковых. Учитывая, что приблизительно с середины X в. полянский князь уже не был бездеятельным, а один из участников обрядового состязания - эпический князь Владимир Красное Солнышко - ещё представлен таковым, существование подобного способа замены старого правителя новым также следует датировать временем не позже середины X в. Отметим и следующее. Восточнославянское полюдье в гораздо большей степени было завязано на самой личности правителя-бога, оно не могло быть передоверено наместнику или посланцу, по крайней мере, в большинстве случаев. Это обстоятельство, по нашему мнению, далеко не случайно, и говорит в пользу большей архаичности именно восточнославянского варианта данного института, что, в свою очередь, является симптомом огромной роли князя-бога как воплощения Солнца, и об относительной слабости жречества.

Рассмотрение же системы двойственности власти у восточных славян неизбежно ставит вопрос о халифе табуированного владыки славян и русов, чему посвящена четвёртая глава диссертационного исследования - Фактический правитель восточных славян и социальная роль возглавлявшегося им мужского союза, также состоящая из трёх параграфов. Первый из них - Фактический правитель восточных славян по данным восточных авторов и русского эпоса и его инициация. Здесь диссертант отвечает на вопрос, кто из должностных лиц, известных нам из древнерусских письменных источников, являлся тем заместителем ( ) священного владыки, о котором писали восточные авторы. Подобная постановка вопроса оправдывается, в первую очередь, тем, что для Ахмеда Ибн-Фадлана священный и действительный владыки русов - ещё реальность, а не воспоминание о далёком прошлом, а положение дел на Руси времён посольства халифа ал-Муктадира, пусть и с пробелами, получило своё отражение и в летописях. Видимо, халифами князя были воеводы.

Последние же были наиболее сильными именно в ранний период, т.е. в X в. (Олег Вещий, Свенельд), а не в XI-XII вв. Тогда они, надо полагать, сосредотачивали в своих руках, кроме военных, и гражданские функции. В пользу данного предположения свидетельствует тот факт, что Свенельд получил от Игоря право сбора дани для своей дружины. О том же косвенно говорят и данные языка. Воевода - предводитель войска, войско же первоначально - просто члены рода. Кроме того, в переводной литературе на Руси этим словом обозначали, кроме военачальника, также `администратора`, `наместника области`, `высшего правительственного чиновника`. Примерно то же самое бы видим и в старославянских рукописях X-XI вв.

Рассмотрим теперь халифа священного правителя русов, как он обрисован у Ибн-Фадлана. При этом возникает необходимость обратиться к двум текстам. Кроме Мешхедской рукописи, где в интересующем нас месте пропуск, мы также привлечём данные Алфавитного словаря стран Йакута. Это оправдывается двумя основными обстоятельствами. Последний автор, живший, как известно, примерно спустя три века после Ахмеда Ибн-Фадлана, прямо обвинил последнего во жи, заявив, что заимствует из его произведения сведения буква в букву, снимая с себя ответственность за их достоверность. Можно, разумеется, подвергнуть сомнению слова Йакута, тем более, что определённые изменения он всё же вносил. Делал он это, видимо, потому, что со стилистической точки зрения текст Ибн-Фадлана весьма далёк от совершенства. Однако, на месте обрыва в Мешхедской рукописи на месте глагола , который имеет место у Йакута, стоит  (без диакритического знака внизу у буквы лйа), что указывает на ту же III породу глагола. Следовательно, с достаточно высокой степенью вероятностью можно утверждать, что этот компилятор и эрудит XIII в. выполнил своё обещание, и его текст отражает подлинные сведения Ахмеда Ибн-Фадлана. Итак, обратимся к источнику. Рассказав о бездеятельном владыке русов, автор рассказывает, что у него есть , последний же    - начальствует войсками. Далее в Мешхедской рукописи пропуск, восстанавливаемый по Алфавитному словарю стран: - нападает на (внешних) врагов. После указанного выше на 14-й строке данного листа Мешхедской рукописи в начале 15-й строки мы видим - его у его рабов (холопов). Здесь имеется в виду подвластное владыке русов как государю население. Однако, имеется и такой нюанс: последнее существительное ( ) буквально означает стадо, смысловой перевод - даже не чернь, а холопы, рабы. Удивлять нас данное явление, однако, не должно. Автор источника или же его позднейшие редакторы или переписчики, судя по всему, перенесли собственные социальные отношения на описываемое им общество русов, которое, разумеется, было ещё вечевым. В Мешхедской рукописи пропущен глагол   - замещает, сохранённый у Йакута48. Таким образом, даже в этом кратком тексте сохранилось упоминание о том, что это замещение носило всеобъемлющий характер, а не ограничивалось только военной сферой. В иной традиции заместитель малика вступал во временный брак с представительницей иной, неполянской общности, находившейся с Киевом в состоянии вражды-брачного обмена. Их дочь (сын) является в Киев и начинает поединок с отцом за власть над богатырями и общиной отца.

Далее в работе рассматривается прототип киевского богатырства русского эпоса - мужской союз, чему освящён второй параграф четвёртой главы Социальная роль мужского союза, возглавляемого фактическим правителем. Комплексное изучение различных источников позволяет диссертанту сделать вывод о том, что основной функцией данного института было обеспечение обороны зарождающегося государства. Былины отразили и восприятие бездеятельности князя как нормального явления, и схему общественной структуры (князь, его заместитель, члены мужского союза, поляницы как члены женского союза, остальные представители элиты, купцы и весь остальной народ). Наиболее ярким является следующий текст, заставляющий вспомнить слова восточных источников о двойственности власти у ас-сакалиба и русов. Илья Муромец говорит: А и уж ты ой еси, ты князь да всё Владимер же, /А й ты Владимер-князь же у нас да Святославьёвиць, /А и не тужи ты об том, тебе Осподь не велел! /А и тут не твоя печель же, князь Владимер же! /А теперь наше дело то, да богатырьскоё, /А мы теперь знам да шшо же нам да дело делати, /Э и уж как надо всё нам да со царём с Кудреянком-то, /С Кудреянком-то царём да всё немилосьливым. /А мы поступим-то с им да как нам надобно, /А мы подумам-то своим умом да богатырьским же49. Здесь нет осуждения или недовольства. Бездеятельность князя в данной - ключевой в те времена - сфере констатируется как нормальное и даже освящённое сакральными силами положение дел.

Крестовое братство в имеющихся у нас текстах - замена более древнего языческого побратимства. Но меняясь крестами, а в генезисе - совершая соответствующий языческий ритуал, члены мужского союза устанавливали иерархию между собой (старший - средний - младший). Эта иерархия может пониматься и как иерархия силы богатырей. Поразительная глубина народной памяти донесла до нас даже строгую систему знаков отличия и престижа, которые одновременно были и знаками власти. В силу тактической, оперативной или какой-либо иной военной необходимости воины-профессионалы, входившие в мужской союз, могли делиться на боевые группы. Таким образом, изучаемый мужской союз - не аморфный, а чётко структурированный институт. Судя же по некоторым особенностям в образе былинного Добрыни Никитича, в ходе складывания раннего восточнославянского государства переплетаются ритуальные практики обоих исследованных нами мужских союзов. Данное явление, по мнению диссертанта, может быть объяснено либо тем, что образ данного богатыря был лишь позже прикреплён в киевскому циклу былин, который, в целом, описывает двойственную систему организации верховной власти в восточнославянской среде второй половины I тыс. н.э. (князь и воевода), либо реальным соединением обрядовой практики двух мужских союзов примерно в то же время. Последний вариант кажется более предпочтительным.

Третий параграф настоящей главы - Борьба за власть бездеятельного и фактического правителя восточных славян в конце IX Ц середине X вв. - посвящён ответу на вопрос, каким образом структура верховной власти у восточных славян приобрела привычный для нас вид. Детабуация князя явно была связана с тем, что общине в особо важных случаях было необходимо личное присутствие князя как лидера, окружённого божественным ореолом. Со своего же ложа он мог, не нарушая табу, сходить на коня, ибо последний являлся, как и ложе, воплощением Мирового Древа, нередко наделяемое зооморфными чертами. Итак, примерно в IX - середине X вв. у восточных славян происходила борьба табуированного и реального правителей. Побеждает первый, воспользовавшись своим статусом владыки мира, которому служит даже хозяин подземного мира, сажающий Илью в погреб. Без понимания данного факта невозможно, по нашему мнению, понять, как бездеятельный и нередко (в эпосе) трусливый правитель смог отправить Илью - великого богатыря, истребляющего бесчисленные силы врагов, в погреб. Казнить Илью нельзя, но закапывание в землю - это не казнь в понимании певцов. Смерть в языческих традициях Ц  это не уничтожение, а всего лишь серьёзное изменение человека. Уничтожить Илью, таким образом, невозможно, возможно лишь отправить его в тот мир, с которым он связан, откуда он черпал своё могущество и силу. Таким образом, борьба табуированного и реального правителей восточных славян, в результате которой победил первый из них, проводилась в рамках ритуала борьбы лидеров, связанных с богами Верхнего и Нижнего Миров. Это отзвук едва ли не общеиндоевропейского мифа о борьбе небесных и хтонических богов, видимо, как-то связанного с мифоритуальной схемой замены старого лидера новым.

Итак, во второй половине I тыс. н.э. борьба священного и реального правителей воспринималась в свете мифа борьбы богов небесного и хтонического миров. Не имеет смысла задавать вопрос, была ли вражда этих правителей враждой ритуальной или политической, поскольку в силу синкретизма тогдашней культуры такое противопоставление, видимо, ещё не могло существовать. Перед нами - политическая борьба, проходящая в ритуальных формах, причём борьба за верховную власть воздействовала, с другой стороны, и на сам обряд, и на миф.

Пятая глава Характеристика и особенности верховной власти и ранней государственности у восточных славян в VI-X вв. состоит из трёх параграфов. Первый параграф - Священный бездеятельный правитель, жречество и народ у восточных славян VI-X вв. Здесь делается вывод о том, что власть и князя, и его заместителя, в свою очередь, была ограничена не только фактической мощью народа. Данные представления отразились в редкой русской старине о Микуле и Вольге и в обмолвках певцов о том, что Илье Муромцу нельзя биться с Микулой, ибо последнего любит сама Мать Сыра-Земля. Для уяснения ситуации исключительное значение, по нашему мнению, имеет следующий текст, обобщающий положение дел, сложившееся ко второй половине I тыс. н.э. Убавив силу Ильи наполовину, инициирующие старцы объясняют ему: Хватит, - говорят, - с тобой и этого, /Тебе в бою смерть /Не написана /Только не выходи драться /Со Святогором-богатырем: /Через силу его /Мать сыра земля /Носит, /Не выходи драться /С Волгой Всеславьевичем, /Тот не силой возьмёт - /То хитростью, мудростью, /И не выходи драться /С Микулушкой /Селяниновичем, /Того мать сыра земля /Любит. /А больше смерть тебе /В бою не написана50. Итак, в мире, по мнению сказителей, некогда существовало четыре существа с огромным могуществом, причём их могущество имеет разное происхождение: дух огненных гор, который, однако, не может жить в мире людей, инициированный им человек, которому в бою не писана смерть, князь-оборотень - лидер охотничьего общества. Таким образом, могущество того лидера, которого Ахмед Ибн-Фадлан знал как владыки русов, вовсе не было неоспоримо. Мощь веча строилась не только на военном и хозяйственном преобладании народа, но и на древних представлениях о том, что каждый земледелец во время проведения сельскохозяйственных работ, в глазах язычников не очень отличавшихся от священнодействия, могущественнее даже главы мужского союза воинов-гор. Интересно, что народ остановился именно на этой стороне дела. Таким образом, считать киевское богатырство, в образе которого отразился изучаемый нами мужской союз, сильнее общины, нет. Особо следует остановиться на одном варианте мучительного изживания первичного синкретизма власти, связанного с выделением у части восточных славян сильного жречества, претендовавшего на светскую власть. Богатыри, возможно, в союзе с самим князем, в сюжетах об Алёше и Тугарине расправляются с отрицательным персонажем, имеющим явные черты Змея. Историческим субстратом данных представлений был конфликт между князем и осильневшими, по данным Ибн Ростэ, жрецами, выступавшими в маске священного покровителя княжеского рода. Власть последних строилась, судя по данным былин, на их праве на княгиню, что имеет многочисленные индоевропейские параллели. Уже со второй половины X в. их влияние стало гораздо меньше, что позволяет достаточно точно датировать время разгрома жрецов у восточных славян примерно второй половиной или концом IX - первой половиной X вв. Над убитым жрецом был проведён страшный обряд восприятия силы, аналогичный тому, который был проведён над черепом василевса Никифора I.

Второй параграф пятой главы Ц Характеристика и особенности верховной власти у восточных славян в VI-X вв.. Рассмотрев преимущественно данные восточных авторов и русского эпоса и сказок о становлении потестарно-политических институтов у восточных славян, нам предоставляется возможность проанализировать информацию, содержащуюся в наиболее ранних летописях, уже с использованием результатов проведённого выше анализа. Выясняется, что в конце IX - третьей четверти X вв. немалую, но уменьшающуюся со временем роль при князе, причём даже при взрослом и дееспособном, играл воевода, который в данное время всегда был один. Обратим внимание на то, что Олег не оставил потомства, по крайней мере, законного в том смысле, которое могло бы, находясь в рамках правового поля того времени, претендовать на власть. Подобное обстоятельство имеет явные параллели в мотиве священного безбрачия Ильи. Каждый новый заместитель получал власть не в силу происхождения, а после соответствующих инициационных обрядов. После гибели или же изгнания и гибели Олега на чужбине старая система управления сохраняется, хотя смерть последнего стала для неё первым известным нам серьёзным потрясением. Вещий воевода, претендовавший, после победы над Византией, на княжеский статус, что также было обычно в те времена, погиб, как полагали язычники, от колдовства полян, которых он обложил данью в пользу славянских и финно-угорских племенных союзов Севера. Призвав, в ходе соответствующих обрядов, на помощь повелителя мёртвых - Велеса - они отправили ненавистного им Олега в Нижний Мир, с которым он, если вспомнить былинных богатырей, был связан изначально

Что же касается восточнославянских князей, то с середины X века они уже становятся реальными правителями, тогда как ранее Игорь явно был оттеснён на второй план воеводой. Определённую роль в данном случае сыграл и личностный фактор, и события военно-политической истории. Св. Ольга после ритуального убийства-жертвоприношения своего мужа, что воспринималось язычниками как безраздельная победа древлян, смогла провести соответствующие ритуалы, переломившие ситуацию в пользу полян. Её же сын Святослав вообще вёл себя как идеальный князь, будучи победителем другого живого бога - хазарского кагана, само появление которого на поле боя вынуждало племена Восточной Европы сдаваться, и едва не поставивший Византию на колени в период её наивысшего могущества. Сынъ Ольжинъ предпочёл умереть вместе со своими воями, вызвав удар на себя, тогда как отстранённый им от верховной власти Свенельд в критической ситуации предпочёл жизнь. Олег Святославич отомстил за отца, убив единственного сына воеводы, после чего Свенельд спровоцировал последнюю полянско-древлянскую войну, в ходе который Олег погиб, а киевский князь Ярополк разгневался на Свенельда51. Далее воевода исчезает со страниц источников. Видимо, над ним и был проведён страшный ритуал посажения в погреб, хорошо известный в русском эпосе.

Ослабление же влияния воеводы происходит вследствие использования князьями не новых по происхождению раннефеодальных или раннерабовладельческих институтов, а, напротив, чрезвычайно архаичных представлений, мифоритуальных комплексов и институтов, возникших и окрепших даже не в начале изучаемого нами периода, а гораздо ранее. Новые же - землеустроительные - функции князья стали исполнять, также опираясь не на свои мощные дружины и большие вотчины, якобы подчинив себе народ, а на древние представления о верховной власти - как гаранты социального мира, устроители священных пиров, сопровождавшихся жертвоприношениями и дарами, нередко тождественные вечам, сакральные хозяева коней, потому и занимавшиеся их разведением, дарители оружия, что положительно отражалось на обороноспособности страны. Прерогативы общины и в IX-X вв. также никак не страдали. Исходя же из всего вышесказанного, мы можем определить верховную власть как нерасторжимое единство между князем/княгиней и народом, создаваемое рядом. Несколько ранее носителями последней являлась также верхушка жречества и воевода, до середины или третьей четверти X в. замещавшего князя в различных сферах общественной жизни.

Последний параграф пятой главы Ц Характеристика и особенности ранней государственности у восточных славян в IX-X вв.. Подводя определённые итоги, необходимо отметить, что перед нами - вечевые общины (города-государства), строившиеся на родоплеменной основе, доклассовые, общинные без первобытности объединения. Летописи отразили, и то чрезвычайно скудно, только завершающий этап данного процесса, начавшегося, судя по отрывочным сообщениям византийских авторов, ещё в VI-VII вв. К IX в. складываются гигантские по западно- и центральноевропейским масштабам племенные союзы, неоднократно объединявшиеся в относительно единый сверхсоюз в IX-X вв. Но можно ли сказать, что государственное строительство к тому времени в целом закончилось на региональном уровне, т.е. на уровне племенных союзов? Если давать утвердительный ответ, можно сравнить Русь до Владимира с ранними объединениями Древней Скандинавии, представлявшими собой своего рода союз мелких государств со своими законами и спецификой управления под властью одного конунга. И здесь мы должны сделать разные выводы в зависимости от того, что мы понимаем под верховной властью и государством соответственно. Если это отделённая от народа власть (безразлично - власть князя или родо-племенной знати, или же правящей верхушки в целом), которая практически всегда или почти всегда может навязать народу свою волю, то, в таком случае, верховная власть и государство у восточных славян в изучаемое время отсутствовали. Но подобные подходы, по нашему мнению, неверны. Многие архаичные государства сложились ещё на доклассовой основе. Мы же видим у восточных славян IX-X вв., а может быть, и VIII в. общинную государственность. С другой стороны, определённые сомнения вызывает применение к истории восточных славян VI-X вв. тех признаков государства, которые обычно используются современной юридической наукой (суверенитет, население и территория). Власть здесь не отделялась от народа. Процессы классообразования в течение VI-X вв. не были успешны. Данные общества были настроены не столько на последние, сколько на саморегулировку - гомеостазис, что, в первую очередь, было связано с тяжелейшими войнами, которые вели восточные славяне, и с суровыми природными условиями. У данной ветви славянства в VI-IX вв. имущественное расслоение выражено достаточно слабо. Судя по этому факту, имеющему огромное значение, перед нами - достаточно архаичное общество, состоящее из общин. Пока сохранялась необходимость в архаичных институтах, они продолжали существовать и даже восстанавливались.

Кроме того, следует повнимательнее приглядеться к тезису, согласно которому государство - это организация управления, способная удержать общество от распада. Акцент, в таком случае, следует перенести с государства как такового как способа организации управления, на само общество и его потребность в государственном управлении. По нашему мнению, можно говорить о сложившемся, в целом государстве в том случае, если то или иное общество выказывает явную способность восстанавливать достаточно развитые органы управления после временных периодов упадка. Русь же, как мы видели выше, даже временно распадаясь, что резонно характеризуется как свидетельство не устоявшейся здесь государственности, снова и снова объединяется. Таким образом, потребность в государстве и потенция к государственности уже в X в. здесь налицо. Государственность же, по нашему мнению, действительно также может быть общинной, а верховная власть в подобной государственности и будет представлять собой неразрывное единство власти веча и зависимой от неё власти князя, без которого, тем не менее, вече не мыслило себе само нормальное существование общины.

В заключении сформулированы главные положения и выводы настоящего диссертационного исследования.

Основное содержание диссертации изложено в 46 публикациях автора общим объёмом 123,23 п.л.

Основные положения диссертации изложены

в следующих публикациях автора:

I. Монографии

1. Лисюченко, И.В. Матриархат как общий фундамент потестарно-политической культуры восточных славян и других индоевропейских народов // Интеграция личности в национальную и мировую культуру: опыт, тенденции развития / Под общ. ред. С.Н. Глазачева, Н.Н. Сотниковой: Моногр. / И.В. Лисюченко. - М.; Ставрополь: РИО СФ ГОУ ВПО МГГУ им. М.А. Шолохова, 2009. - С. 51-58. 1 п.л.

2. Лисюченко, И.В. Миф, ритуал и власть у восточных славян: Моногр. / И.В. Лисюченко. - М.: Илекса, 2009. - 456 с. 37,63 п.л.

3. Лисюченко, И.В. Восточные славяне VI-X вв.: мир, человек и власть в письменных и фольклорно-этнографических источниках: Моногр. / И.В. Лисюченко. - Ставрополь: НОУ ВПО СКСИ, 2012. - 216 с. 12,5 п.л.

4. Лисюченко, И.В. Бездеятельный и фактический правители у восточных славян: Моногр. / И.В. Лисюченко. - Ставрополь: ООО Ставропольбланкиздат, 2012. - 352 с. 20,5 п.л

5. Лисюченко, И.В. Верховная власть и складывание государственности у восточных славян в VI-X вв.: Моногр. / И.В. Лисюченко. - М.; Ставрополь: РИО СФ ГОУ ВПО МГГУ им. М.А. Шолохова, 2012. - 380 с. 23,75 п.л.

II. Статьи, опубликованные в ведущих рецензируемых научных изданиях из Перечня российских рецензируемых научных журналов, рекомендуемых ВАК Минобрнауки России

6. Лисюченко, И.В. Суд богов и приобретение княжеской власти у древних славян // Научные проблемы гуманитарных исследований. - 2008. - Вып. 8. - С. 55-60. 0,6 п.л.

7. Лисюченко, И.В. Князь, народ и мужской союз воинов-камней у восточных славян во второй половине  I тыс. н.э. // Вестник СПбГУ. - Сер. 2. История. - 2009. - Вып. 2. - С. 84-91. 0,8 п.л

8. Лисюченко, И.В. Один из типов верховной власти у восточных славян: княгиня-волшебница и князь-змеевич // Научные проблемы гуманитарных исследований. - 2009. - Вып. 10 (2). - С. 79-83. 0,63 п.л.

9. Лисюченко, И.В. Сакральность княжеской власти у восточных славян и ритуальные убийства правителей // Научные проблемы гуманитарных исследований. - 2009. - Вып. 12 (2). - С. 52-58. 0,85 п.л.

10. Лисюченко, И.В. Эволюция двух видов мужских союзов у восточнославянских племен // Вестник Челябинского государственного университета. - № 41. - 2009. - История. - Вып. 38. - С. 23-29. 0,8 п.л.

11. Лисюченко, И.В. Наследование власти у восточных славян в былинном сюжете Илья и Сокольник // Известия Алтайского государственного университета. - Серия История. Политология. - 2009. - № 4/4 (64/4). - Барнаул: Издательство Алтайского государственного университета, 2009. - С. 146-149. 0,62 п.л.

12. Лисюченко, И.В. Эволюция верховной власти у восточных славян в X в. // Власть. - 2010. - № 7. - С. 163-165. 0,62 п.л.

13. Лисюченко, И.В. Образ Микулы и проблема верховной власти у восточных славян в VI-X вв. // Вестник СПбГУ. - Сер. 2. История. - 2010. - Вып. 2. - С. 133-140. 0,88 п.л.

14. Лисюченко, И.В. Постриги в восточнославянской княжеской среде как один из аспектов обоснования права на верховную власть // Культурная жизнь Юга России. - 2010. - № 3 (37). - С. 43-45. 0,4 п.л.

15. Лисюченко, И.В. Дворец-храм бездеятельного владыки русов первой четверти X века и характеристика верховной власти восточных славян // Вестник Северо-Осетинского государственного университета им. К.Л. Хетагурова. - 2010. - № 2. - С. 77-80. 0,45 п.л.

III. Статьи в других научных изданиях:

16. Лисюченко, И.В. Происхождение понятия лидерства у восточных славян и его трансформация в Древней Руси / И.В. Лисюченко // Вестник Ставропольского государственного педагогического института. - Вып. 2 / Гл. ред. Е.Г. Пономарев. Ставрополь: Изд-во СГПИ, 2003. - С. 133-145. 0,95 п.л.

17. Лисюченко, И.В. К вопросу о чертах матриархальных отношений у восточных славян и в Древней Руси / И.В. Лисюченко // Современное гуманитарное знание о проблемах социального развития / Отв. ред. Е.Н. Шиянов. -Ставрополь: Изд-во Северо-Кавказского социального института, 2005. - С. 365-368. 0,6 п.л.

18. Лисюченко, И.В. Междисциплинарный подход к изучению восточных славян. (На примере образа правителя в русских былинах и у восточных авторов.) / И.В. Лисюченко // Этнокультура славян и современность: В 2-х ч. - Ч. I. - Ставрополь: СКИПКРО, 2006. - С. 66-68. 0,17 п.л.

19. Лисюченко, И.В. К вопросу о происхождении этнонима Русь / И.В. Лисюченко // Вестник Южно-Российского университета. - 2007. - № 1. - С. 228-235. 0,85 п.л.

20. Лисюченко, И.В. К вопросу о двоевластии у восточных славян и русов / И.В. Лисюченко // Вестник Южно-Российского университета. - 2007. - №  4. - С. 58-65. 0,88 п.л.

21. Лисюченко, И.В. К вопросу о восточнославянском князе как о сыне бога Велеса / И.В. Лисюченко // Современное гуманитарное знание о проблемах социального развития / Отв. ред. Е.Н. Шиянов. - Ставрополь: Изд-во Северо-Кавказского социального института, 2007. - С. 306-309. 0,4 п.л.

22. Лисюченко, И.В. Владимир Красно Солнышко и  Илья Муромец: к истолкованию образов / И.В. Лисюченко // ЭКО: Экология. Кругозор. Образование. - 2007. - № 1. - С. 15-21. 1,15 п.л.

23. Лисюченко, И.В. Статус княгинь у восточных славян и элементы матриархата / И.В. Лисюченко // Шолоховская весна-2008: Материалы Международной конференции. - Ч. I / Ред. колл.: Ю.И. Щербаков, С.Н. Глазачев, Н.Н. Сотникова. - Ставрополь: РИО Ставропольского филиала МГГУ им. М.А. Шолохова: Ставропольсервисшкола, 2008. - С. 80-86. 0,55 п.л.

24. Лисюченко, И.В. Элементы матриархата у восточных славян в юридических документах (на примере статуса древнерусских княгинь) / И.В. Лисюченко // Вестник Южно-Российского университета. - 2007. - С. 91-94. 0,3 п.л.

25. Лисюченко, И.В. Некоторые аспекты особенностей верховной власти у восточных славян до середины X в. / И.В. Лисюченко // ЭКО: Экология. Кругозор. Образование. - 2008. - № 2-3. - С. 66-74. 1,75 п.л.

26. Лисюченко, И.В. Князь Владимир, богатыри русского эпоса и нарты в контексте образа мира древних индоевропейцев / И.В. Лисюченко // Из истории народов Северного Кавказа: Сб. научных статей. - Вып. 8 / Отв. ред. А.А. Кудрявцев. - Ставрополь: Изд-во Ставропольского государственного университета, 2008. - С. 88-96. 0,75 п.л.

27. Лисюченко, И.В. Роль мужского союза во главе с князем-змеевичем в складывании ранней восточнославянской государственности / И.В. Лисюченко // Актуальные проблемы современного российского права: Материалы Международной научно-практической конференции. Невинномысск, 29-30 января 2009 г. - Ч. 2 / Отв. ред. А.М. Соловьёв, О.Н. Палиева. - Невинномысск: Невинномысский государственный гуманитарно-технический институт, 2009. - С. 192-204. 0,9 п.л.

28. Лисюченко, И.В. Проблема взаимоотношений государственной власти и общины в контексте устойчивости развития восточнославянского общества / И.В. Лисюченко // Общество и личность: интеграция, партнёрство, социальная защита: материалы II Международной научно-практической конференции / Отв. ред. Т.Ф. Маслова. - Ставрополь: НОУ ВПО Северо-Кавказский социальный институт, 2009. - С. 78-83. 0,55 п.л.

29. Лисюченко, И.В. Основные черты языческого миросозерцания восточных славян / И.В. Лисюченко // Современное гуманитарное знание о проблемах социального развития / Отв. ред. Е.Н. Шиянов. - Ставрополь: НОУ ВПО Северо-Кавказский социальный институт, 2009. - С. 34-41. 0,75 п.л.

30. Лисюченко, И.В. Поляницы и их роль в складывании ранней восточнославянской государственности / И.В. Лисюченко // Проблемы всеобщей истории и политологии: Сборник научных трудов. - Выпуск № 2 / Под ред. Б.Г. Койбаева. - Владикавказ: Изд-во СОГУ, 2009. - С. 96-102. 0,4 п.л.

31. Лисюченко, И.В. Приобретение княжеского достоинства у восточных славян и обряд настолования / И.В. Лисюченко // Актуальные вопросы социальной теории и практики: сборник научных трудов / Отв. ред. Е.Н. Шиянов, Н.Г. Сикорская. - Ставрополь: НОУ ВПО Северо-Кавказский социальный институт, 2009. - С. 174-180. 0,62 п.л.

32 Лисюченко, И.В. Исконность княжеской власти у восточных славян / И.В. Лисюченко // Северный Кавказ и кочевой мир степей Евразии / Гл. ред. А.А. Кудрявцев, отв. ред. О.Ю. Служак. - Ставрополь: Изд-во Ставропольского государственного университета, 2009. - С. 91-98. 0,65 п.л.

33. Лисюченко, И.В. Князья и жречество у восточных славян IX-X вв. / И.В. Лисюченко // Северный Кавказ и кочевой мир степей Евразии / Гл. ред. А.А. Кудрявцев, отв. ред. О.Ю. Служак. - Ставрополь: Изд-во Ставропольского государственного университета, 2009. - С. 232-239. 0,58 п.л.

34. Лисюченко, И.В. Верховная власть и смерды в ранней восточнославянской государственности / И.В. Лисюченко // Актуальные проблемы современного российского права: материалы II Международной научно-практической конференции. Невинномысск, 11-12 февраля 2010 года / Отв. ред. А.М. Соловьёв, Н.Ю. Шлюндт. - Невинномысск: Невинномысский государственный гуманитарно-технический институт, 2010. - С. 370-379. 0,75 п.л.

35. Лисюченко, И.В. Община и князь как верховная власть у восточных славян в VI-X вв. / И.В. Лисюченко // Современное гуманитарное знание о проблемах социального развития / Отв. ред. Е.Н. Шиянов, Н.Г. Сикорская. - Ставрополь: НОУ ВПО Северо-Кавказский социальный институт, 2010. - С. 20-25. 0,5 п.л.

36. Лисюченко, И.В. Сакральность правителя у восточных славян и болгар / И.В. Лисюченко // Социально-гуманитарный вестник Юга России. - 2010. - № 1. - С. 16-26. 1 п.л.

37. Лисюченко, И.В. Княжеская власть у восточных славян и восприятие распространения христианства на Руси как битвы богов / И.В. Лисюченко // Социально-гуманитарный вестник Юга России. - 2010. - № 2. - С. 12-23. 1,05 п.л.

38. Лисюченко, И.В. Верховная власть у восточных славян и крещение Киевской земли / И.В. Лисюченко // Социально-гуманитарный вестник Юга России. - 2010. - № 3. - С. 226-241. 1,25 п.л.

39. Лисюченко, И.В. Поход Владимира на Корсунь в свете эволюции верховной власти у восточных славян / И.В. Лисюченко // Актуальные проблемы гуманитарных, юридических и экономических наук в современной России: В 3-х частях. - Ч. 1 / Отв. ред. З.И. Шпунтова. - Кумертау: Кумертауский институт экономики и права, 2010. - С. 172-176. 0,5 п.л.

40. Лисюченко, И.В. Древнерусские имена Рогволодъ и *Рогъ и восприятие лидерства у восточных славян / И.В. Лисюченко // Ономастика и общество: язык и культура / Отв. ред. А.С. Щербак. - Тамбов: Издательский дом Тамбовского государственного университета им. Г.Р. Державина, 2010. - С. 124-127. 0,3 п.л.

41. Лисюченко, И.В. Требование личного княжеского управления у восточных славян / И.В. Лисюченко // Современное гуманитарное знание о проблемах социального развития / Е.Н. Шиянов, А.П. Федоровский (отв. ред.). - Ставрополь: НОУ ВПО Северо-Кавказский социальный институт, 2011. - С. 18-25. 0,7 п.л.

42. Лисюченко, И.В. Происхождение и социальная сущность государственности у восточных славян в VI-X вв. / И.В. Лисюченко // Проблемы современной науки и практики. Специальный выпуск. - 2010. - № 5-6 (7-8). - С. 36-41. 0,8 п.л.

43. Лисюченко, И.В. Полководческие обязанности восточнославянского князя и принцип объективного вменения / И.В. Лисюченко // Проблемы современной науки и практики. Специальный выпуск. - 2011. - № 1 (11). - С. 35-39. 0,75 п.л.

44. Лисюченко, И.В. Славяно-русское общество в свете трёхфункциональной теории Ж. Дюмезиля и происхождение этнонима Русь / И.В. Лисюченко // Материалы и исследования по отечественной и зарубежной истории: К 70-летию доктора исторических наук профессора А.А. Кудрявцева / Отв. за вып. И.В. Зозуля, Л.П. Ермоленко, Э.В. Кемпинский. - Ставрополь: Изд-во Ставропольского государственного университета, 2011. - С. 387-394. 0,62 п.л.

45. Лисюченко, И.В. Этноним лас-сакалиба у восточных авторов / И.В. Лисюченко // Актуальные вопросы социальной теории и практики: Сборник научных трудов / Отв. ред. Е.Н. Шиянов, А.П. Федоровский. - Ставрополь: НОУ ВПО СКСИ, 2011. - С. 52-58. 0,63 п.л.

46. Лисюченко, И.В. Верховная власть и принесение человеческих жертв у восточных славян / И.В. Лисюченко // Современное гуманитарное знание о проблемах социального развития / Е.Н. Шиянов, А.П. Федоровский (отв. ред.). - Ставрополь: НОУ ВПО Северо-Кавказский социальный институт, 2012. - С. 115-122. 0,8 п.л.

---

1 Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1948. С. 163-166, 185.

2 См., напр.: Гуревич А.Я. О генезисе феодального государства// Вестник древней истории (ВДИ). 1990. № 1. С. 103-104.

3 Карамзин Н.М. История государства Российского. Кн. I. Т. I-IV. М., 1988. Т. II. С. 39.

4 Юшков С.В. Общественно-политический строй и право Киевского государства. М., 1949. С. 102-104, 239-240.

5 Сергеевич В.И. Вече и князь. М., 1867. С. 302, 72, 98-100, 113.

6 Фроянов И.Я., Дворниченко А.Ю. Города-государства Древней Руси. Л., 1988; Дворниченко А.Ю. 1). Эволюция городской общины и генезис феодализма на Руси// ВИ. 1988. № 1. С. 58-73; 2). К проблеме восточнославянского политогенеза// Ранние формы политической организации: от первобытности к государственности/ Отв. ред. В.А. Попов. М., 1995. С. 294-318.

7 Фроянов И.Я. Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. Л., 1980. С. 232.

8 Неусыхин А.И. Дофеодальный период как переходная стадия развития от родо-племенного строя к раннефеодальному (на материале истории Западной Европы раннего средневековья)// Проблемы истории докапиталистических обществ. Кн. I/ Отв. ред. Л.В. Данилова. М., 1968. С. 596-617; Фроянов И.Я. 1). Киевская Русь: Очерки социально-политической истории. С. 185-215.

9 Котляр Н.Ф. Древнерусская государственность. СПб., 1998. С. 51-110.

10 Кирпичников А.Н. Древнерусское оружие. Вып. 1. М.; Л., 1966. С. 11-12, 15, 59; Вып. 3. Л., 1971. С. 43, 61, 73.

11 Ляпушкин И.И. Славяне Восточной Европы накануне образования Древнерусского государства (VIII - первая половина IХ в.). Историко-археологические очерки// Материалы и исследования по археологии СССР. № 152. Л., 1968. С. 167; Русанова И.П. Славянские древности VI-VII вв. М., 1976; Седов В.В. Восточные славяне в VI-XIII вв. М., 1982. С. 244. Ср., напр.: Третьяков П.Н. Восточнославянские племена. М., 1953.

12 Пузанов В.В. Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты. Ижевск, 2007. С. 122-136; Алексеев С.В. 1). Славянская Европа V-VI веков. М., 2005; 2). Славянская Европа V-VIII веков. М., 2009.

13 Карташев А.В. Собр. соч.: В 2 т. Т. 1. Очерки по истории русской церкви. М., 1992; Vernadsky G. V. Kievan Russia. New Haven; London, 1976. P. 177; Вернадский Г.В. Древняя Русь. Тверь; М., 1996. С. 271-374; Гумилёв Л.Н. 1). Этногенез и биосфера Земли. М., 2007; 2). Сказание о хазарской дани (опыт критического комментария летописного сюжета)// Русская литература. 1974. № 3. С. 164-174; 3). Древняя Русь и Великая степь. М., 1993. С. 31-34; Перфецкий Е.Ю. Русские летописные своды и их взаимоотношения. Братислава, 1922.

14 Шафарик П.Й. Славянские древности. Часть историческая. Т. 1. Ч. 1. М., 1837; Т. 1. Ч. 2. М., 1837; Т. 1. Ч. 3. М., 1838; Нидерле Л. Славянские древности. М., 2001; Ловмяньский Г. 1). Рорик Фрисландский и Рюрик Новгородский// Скандинавский сборник. Т. VII. Таллин, 1963. С. 221-248; 2). Poszstki Polski. T. 3. Warszawa, 1967; 3). Основные черты позднеплеменного и раннегосударственного строя славян// Становление раннефеодальных славянских государств/ Ред. колл.: Б.А. Рыбаков и др. Киев, 1972. С. 4-16; 4). О происхождении русского боярства// Восточная Европа в древности и средневековье/ Отв. ред. Л.В. Черепнин. М., 1978. С. 93-100; 5). Русь и норманны. М., 1985; Стриннгольм А.М. Походы викингов. М., 2002; Томсен В. Образование Русского государства. М., 1891; Арбман Х. Викинги. СПб., 2006; Duczko W. Viking Rus. Studies on the Presence of Scandinavians in Eastern Europe. Brill; Leiden; Boston, 2004; Кёстлер А. Тринадцатое колено. Крушение империи хазар и ее наследие. СПб., 2001; Мюссе Л. Варварское нашествие на Западную Европу: вторая волна. СПб., 2006; Сойер П. Эпоха викингов. СПб., 2002.

15 Дюмезиль Ж. 1). Осетинский эпос и мифология. М., 1976; 2). Верховные боги индоевропейцев. М., 1986; 3). Скифы и нарты. М., 1990.

16 Фрейденберг О.М. Миф и литература древности. М., 1998. С. 29. 

17 Мельникова Е.А. Устная традиция в Повести временных лет: к вопросу о типах устных преданий// Восточная Европа в исторической ретроспективе: К 80-летию В.Т. Пашуто/ Под ред. Т.Н. Джаксон, Е.А. Мельниковой. М., 1999. С. 153.

18 Невская Л.Г. Семантика дома и смежных представлений в погребальном фольклоре// Балто-славянские исследования. 1981 год/ Отв. ред. Вяч.Вс. Иванов. М., 1982. С. 106.

19 Седов В.В. Избр. труды: Славяне: Историко-археологическое исследование. Древнерусская народность: Историко-археологическое исследование. М., 2005.

20 Лихачев Д.С. Человек в литературе Древней Руси// Избр. работы. Т. 3. М., 1987. С. 6-66; Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX-XII вв.). Курс лекций. М., 2001. С. 354.

21 Насонов А.Н. История русского летописания XI - начала XVIII века. М., 1969. С. 236-242.

22 Пузанов В.В. Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты. С. 180-181.

23 Гагин И.А. Новейшие оценки Истории Российской В.Н. Татищева// ВИ. 2008. № 10. С. 15.

24 Щепкина М.В. Замечания о палеографических особенностях рукописи Слова о полку Игореве// Труды Отдела древнерусской литературы (ТОДРЛ). Т. IX. М.; Л., 1953. С. 7-19; Пиккио Р. История древнерусской литературы. М., 2002. С. 87-90.

25 Гагин И.А. Указ. соч. С. 18.

26 Янин В.Л. Летописные раснсказы о крещении новгородцев (о возможном источнике Иоакимовской летописи)// Русский город. Вып. 7/ Под ред. В.Л. Янина. М., 1984. С. 55-56; Гагин И.А. Указ. соч. С. 19, 21.

27 Долгов В.В. Древняя Русь: мозаика эпохи. С. 69-71.

28 Свод древнейших письменных известий о славянах. Т. I (I-VI вв.)/ Отв. ред. Л.А. Гиндин, Г.Г. Литаврин. М., 1991. С. 192, 254, 368; Т. II. (VII-IX вв.)/ Сост. С.А. Иванов, Г.Г. Литаврин, В.К. Ронин, отв. ред. Г.Г. Литаврин. М., 1995. С. 288; Константин Багрянородный. Об управлении империей/ Под. ред. А.П. Новосельцева и Г.Г. Литаврина. М., 1989; Theophanis Continuatus// Theophanis Continuatus, Ioannes Cameniata, Symeon magister, Georgius Monachus/ Ex recognitione I. Bekkeri. Bonnae, 1838. P. 1-481; Leonis Diaconi Historiae libri decem// Patrologia Graeca. T. CXVII/ Excudebatur et venit apud J.-P. Migne Editorem. Paris, 1864. P. 655-926; Ioannes Scylitzae Synopsis Historianum/ Rec. I. Thurn. Berolini; Novi Edoraci, 1973.

29 Annales Bertiniani// Monumenta Germaniae Historica (MGH). Scriptorum. T. I/ Ed. G.H. Pertz. Leipzig, 1925. P. 434; Geograf bawarski// Monumenta Poloniae Historica. T. 1/ Wyda August Bielowski. Lwow, 1864. P. 10-11; Liutprandi Antapodosis// MGH. Scriptorum. T. XX/ Ed. G.H. Pertz. Hannover; Leipzig, 1925. P. 273-339

30 Liut. Ant. V, 15; III, XXIX.

31 Thietmari Chronicon/ Ed. V.Cl.Ioh.M. Lappenberg// MGH. Scriptorum. T. XX. P. 723-871; Фортинский Ф.Я. Титмар Мерзебургский и его хроника. СПб., 1872.

32 Helmoldi Presbyteri Chronica Slavorum/ Ex schedis B.M.V. Ill. I.M. Lappenberg// MGH. Scriptorum. T. XXI/ Ed. G.H. Pertz. Hannover; Leipzig, 1925. P. 1-99.

33 Cosmae chronica Boemorum/ Ed. D. Rudolfo Kpke Ph. D.// MGH. Scriptorum. T. IX/ Ed. G.H. Pertz. Hannover; Leipzig, 1925. P. 1-132.

34 Galli Chronicon// Monumenta Poloniae Historica (MPH). T. 1/ Wydal August Bielowski. Lwow, 1864. P. 391-484; Magistri Vincenti Chronicon Poloninia/ Ed. A. Bielowski// Ibid. T. 2/ Wyda August Bielowski. Lwow, 1872. P. 193-449; Boguphali II episcopi Posnaniensis Chronicon Poloniae, cum continuatione Basconis custodis Posnaniensis// Ibid. P. 467-598.

35 Snorri Sturluson. 1). Heimscringla. Nregs konunga sogur/ Utgivet af F. Jnsson. Oslo; Kbenhavn, 1966; 2). Edda. Gylfaginning og prosafortellingene av skldskaparml/ Utgitt av A. Holsmark og J. Helgason. Kbenhavn; Oslo; Stockholm, 1965; Olsen M. Smundar Edda. Oslo, 1965; Saga Ditriks af Bern. Fortlling om kong Thidrik af Bern og Hans Kmper, I Norsk Bearbeidelse fra det trettende aarnundrede efter tydske kilder/ Udgiret af C.R. Unger. Christiania, 1853.

36 Сойер П. Указ. соч. С. 59.

37 Snorri Sturluson. Heimscringla. Bl. 2.

38 Ахмед Ибн-Фадлан. Рисалэ// Ковалевский А.П. Книга Ахмеда Ибн-Фадлана о его путешествии на Волгу в 921-922 гг. Харьков, 1956; Ibn Khorddhbeh. Kitb al-Khrad// Bibliotheca Geographorum Arabicorum (BGA). T. VI/ Ed. M.J. de Goeje. Lugdani Batavorum, 1889; Abu Ali Ahmed ibn Omar Ibn Rosteh. Kitb al-`Alk an-Nafisa// Bibliotheca Geographorum Arabicorum (BGA). T. VII/ Ed. M.J. de Goeje. Lugdani Batavorum, 1892. P. -; Maoudi. Les prairies d'or/ Texte et traduction par C. Barbier de Meynard. T. IV. Paris, 1865; Chronolocei orirntalischer vlker von Al-Brn/ Herausgegeben von Dr.C. Eduard Sachav. Leipzig, 1878; Новосельцев А.П. Хазарское государство и его роль в истории Восточной Европы и Кавказа. М., 1990. С. 12, 21; Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т. II. М., 1967. С. 141.

39 Заходер Б.Н. Каспийский свод сведений о Восточной Европе. Т. II. М., 1967. С. 153.

40 Худуд ал-Алем. Рукопись Туманского/ С введением и указателем В. Бартольда. Л., 1930.

41 Нарты. Адыгский героический эпос/ Сост. тома А.И. Алиева, А.М. Гадагатль, З.П. Кардангушев, перевод А.И. Алиевой, отв. ред. тома В.М. Гацак. М., 1974; Далгат У.Б. Героический эпос чеченцев и ингушей. Исследование и тексты. М., 1972; Чиковани М.Я. 1). Амираниани. Грузинский эпос. Тбилиси, 1960; 2). Народный грузинский эпос о прикованном Амирани. М., 1966; Махабхарата. Книга восьмая/ Пер. с санскрита, предисловие и комментарий Я.В. Василькова и С.Л. Невелева. М., 1990; Библия. Книги Священного Писания Ветхого и Нового Завета на церковнославянском языке. М., 1997.

42 Коковцов П.К. Еврейско-хазарская переписка в X веке. Л., 1932. С. 72-103, 113-123.

43 Костомаров Н.И. Русские инородцы. М., 1996. С. 147, 572-573.

44 Путилов Б.Н. Экскурсы в теорию и историю славянского эпоса. СПб., 1999. С. 22.

45 Мининков Н.А. Методология истории. Ростов н/Д, 2004. С. 120-121; Лубский А.В. Альтернативные модели исторического исследования. М., 2005. С. 93-132, 256-339.

46 Гинзбург К. Приметы. Уликовая парадигма и её корни// Гинзбург К. Миф - эмблема - приметы. Морфология и история. Сб. ст. М., 2004. С. 200.

47 Русская свадьба. Т. 1/ Отв. ред. А.С. Каргин. М., 2000. № 21. С. 152; Федосова И.А. Избранное. Петрозаводск, 1981. № 10. С. 125, 160-161; Фольклор Саратовской области. Кн. 1/ Сост. Т.М. Акимовой, под ред. А.П. Скафтымова. Саратов, 1946. № 371; Худуд ал-Алем. Л. 37б.

48 Ахмед Ибн-Фадлан. Рисалэ. 212б 14-15; Ковалевский А.П. Указ. соч. С. 266-267. Примеч. 892-894.

49 Былины Печоры и Зимнего берега (новые записи)/ Изд. подг. А.М. Астахова и др. М.; Л., 1961. № 97.

50 Сидельников В. Былины Сибири. Томск, 1968. № 42.

51 Мининкова Л.В. Сюзеренитет-вассалитет в домонгольской Руси. Ростов н/Д, 2007. С. 188.

   Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по разным специальностям