Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по разное  

На правах рукописи

Кошелев

Анатолий Вячеславович

Пушкин в воспоминаниях:

Проблемы изучения литературных мемуаров

Специальность 10.01.01 - русская литература

Великий Новгород

2011

Работа выполнена на кафедре русской и зарубежной литературы

Новгородского государственного университета им. Ярослава Мудрого

Научный консультант: 

Доктор филологических наук, профессор В.А. Кошелев

Официальные оппоненты:

Доктор филологических наук С.В. Денисенко

Доктор филологических наук, профессор Е.В. Душечкина

Доктор искусствоведения, профессор В.С. Листов

Ведущая организация:

Костромской государственный университет им. Н.А. Некрасова

Защита состоится __ ________ ______ года в ____ часов на заседании диссертационного совета Д 212. 168. 05 по защите диссертаций на соискание ученой степени доктора филологических наук в Новгородском государственном университете им. Ярослава Мудрого по адресу: 173014, Великий Новгород, Антоново, Университет, ауд. 1220.

С диссертацией можно ознакомиться в Научной библиотеке Новгородского государственного университета.

Автореферат разослан  __ ________  2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета

Доктор филологических наук О.С. Бердяева

Общая характеристика работы

Изучение биографии предполагает работу с тремя массивами источников: автобиографическими источниками, документальными (или официальными) источниками, а также мемуарными источниками. Ни один из выделенных пунктов не является безусловным с точки зрения достоверности; при этом мемуары - наиболее сложный источник, фактическая ценность которого обусловлена целым рядом самых различных факторов. Между тем без учета мемуаров невозможно создание биографии - Пушкина ли, или любого другого писателя.

В работе внимание уделено двум проблемам. Одна связана с комплексным изучением воспоминаний о Пушкине, вторая - с общими вопросами литературоведческого анализа воспоминаний, причем нас интересовали проблемы, связанные с использованием мемуаров в качестве источника исследования. Безусловно, эта проблема оказывается одной из основных для ученого-биографа, однако  ставилась она главным образом на материале отдельных воспоминаний.

Уже П.В. Анненков и П.И. Бартенев, понимая важность мемуаров, активно собирали и использовали их в своих пушкиноведческих работах. К концу XIX столетия, с формированием национального пушкинского мифа, поиск новых мемуарных источников этого рода, по сути дела противоестественный (большинство знавших Пушкина современников ушло из жизни) усилился. Это привело к появлению ряда откровенных подделок и апокрифов. Но эта же тенденция определила и появление по-своему ценных вторичных воспоминаний - мемуаров через поколение (П.П. Вяземский, Л.Н. Павлищев, О.Н. Смирнова и др.), свидетельств детей пушкинских современников, опирающихся (хотя бы частично) на документы своих родителей. Воспоминания лиц или не вовсе не знакомых с Пушкиным, или видевшим его только в детстве, представляют отдельную источниковедческую и историко-литературную проблему.

Целью работы оказывается поиск и учет новых мемуарных источников о жизни и творчестве Пушкина. При этом речь идет не только об архивных исследованиях (их целью является открытие неизвестного ранее документа), а об опубликованных материалах. Казалось бы, это весьма спорное намерение - но в связи с изучением мемуаров оно оказывается справедливым.  В картотеке Пушкинского кабинета ИРЛИ РАН раздел, где были бы представлены персоналии мемуаристов, не выделен. В недавно вышедшей Библиографии библиографий произведений Пушкина и литературы о нем также нет специального раздела, посвященного мемуарам. В результате воспоминания о Пушкине известны широкому кругу исследователей не полностью, а лишь по двухтомному изданию Пушкина в воспоминаниях современников (при всех достоинствах этого, несколько раз переизданного, сборника, на его основе нельзя составить полного представления ни о количестве материала, ни о его качестве).

Предметом исследования становится целостный свод воспоминаний о Пушкине. Под воспоминанием в данном случае понимается повествование от лица автора о реальных лицах и событиях прошлого (лповествование о прошлом, основанное на личном опыте и собственной памяти мемуариста - А.Г. Тартаковский). В работе осваивается материал журнальных публикаций преимущественно второй половины XIX века, а также привлекаются ряд архивных материалов рукописных фондов и собраний ИРЛИ (Пушкинский Дом) РАН, РГБ, РГАЛИ, ГИАНО, которые не были введены в научный оборот. Обследованы личные фонды Л.Я. Гуревич, О.Н. Смирновой, А.О. Смирновой, А.Ф. Онегина, В.Д. Спасовича.

С этим связана и научная новизна исследования. Она заключается:

- в расширении источниковедческой базы и введении в научный оборот малоизвестных материалов мемуарного характера;

- в составлении Материалов к аннотированному указателю воспоминаний о Пушкине;

- в формировании общих принципов литературоведческого анализа мемуаров;

- в обосновании методики работы с вторичными воспоминаниями о поэте.

Методология исследования основана на представлении о единстве литературного процесса, которое обеспечивает возможность целостного анализа мемуарных текстов различных авторов. В основу методологии положен историко-литературный метод исследования, инструментарий которого актуализирует понятия и представления о целостности восприятия прошлого как движущейся данности.

Актуальность работы обусловлена фундаментальностью категории памяти в русской словесности в целом и необходимостью выявления историко-литературной логики в эволюции воспоминаний как специфического ее жанра.

Положения, выносимые на защиту:

1. Фактическая достоверность / недостоверность не является единственным критерием при характеристике и оценке мемуаров о Пушкине. Точка зрения на этот источник определяется тем, что воспоминания, как и другие личные документы о писателе (его переписка, автобиографические материалы и пр.) выстраивают не только его реальную биографию, но и биографию-легенду, которая является неотъемлемой частью его творчества. Фундамент для биографии-легенды закладывает сам писатель, впоследствии она лобогащается отзывами и воспоминаниями современников, по-разному интерпретируется исследователями. Поэтому мемуары о Пушкине необходимо изучать не только с точки зрения фактической точности; они приобретают значительный интерес как факт осмысления личности и творчества Пушкина в определенную эпоху.

2. Память вспоминающего выступает как особая способность к сохранению и закреплению того, что уже было в сознании (А.Г. Тартаковский), прежних впечатлений, ранее воспринятой информации. В этом смысле она выступает как свойство сознания отражать и аккумулировать прошлое. И роль памяти тем значительнее, чем более вспомненная действительность отдалена от времени создания мемуаров. При этом неточность сведений, заключенных в мемуарах - это органическое свойство жанра. Это тем более важно потому, что мемуарист вспоминает не разговоры, споры, не литературные прения, а бытовые детали, подчас очень незначительные (вне зависимости от его принадлежности / непринадлежности к кругу собственно писателей).

3. Воспоминание о поэте несет в себе, кроме информативной, другую задачу - оценить его жизнь и творчество. Мемуары сближаются, таким образом, с другим феноменом - с литературной критикой.  Поэтому, например, статьи В.А. Жуковского Последние минуты Пушкина и Н.А. Полевого Пушкин с полным правом входят и в сборники Пушкин в русской критике и в сборники воспоминаний о поэте. Близость мемуарного и критического высказывания стала определяющей и для нашего исследования.

4. Анализ вторичных воспоминаний как исторического источника сужает проблему изучения спорных документов. Рассмотрение Записок А.О. Смирновой в контексте эпохи второй половины 80-х - начала 90-х гг. XIX в. позволяет рассматривать их как полемическое сочинение, но не мемуарное свидетельство. 

Теоретическая значимость диссертации заключается в корректировке имеющихся в историко-литературной науке представлений о возможностях использования литературных мемуаров, в разработке отношения к так называемым недостоверным мемуарным источникам, в уточнениях существующих текстологических и эдиционных принципов публикации и комментирования мемуарных текстов.

Практическое значение полученных результатов работы состоит в возможности их использования в преподавании историко-литературных и теоретических курсов, посвященных русской литературе XIX в., а также в рамках специальных курсов.

Основные результаты исследования апробированы в  50 публикациях, общим объемом более 60  п.л., в том числе в монографии, изданиях литературных мемуарах: Алексей Степанович Хомяков в воспоминаниях современников (Тула,  2004); А.О. Смирнова-Россет. Воспоминания (СПб., 2011); 12 публикациях на страницах изданий, рекомендованных ВАК для размещения научных результатов по докторским диссертациям; в учебно-методических пособиях. Материалы диссертации докладывались на ряде всероссийских и международных конференций: Дни науки (Великий Новгород, 1999-2010), Болдинские чтения (Большое Болдино, 1999, 2000, 2003, 2009, 2011), Традиции в контексте русской культуры (Череповец, 2000, 2004), А.С. Хомяков: Личность - творчество - наследие (Хмелита, 2004),  Литературное общество Арзамас: культурный диалог  эпох (Арзамас, 2005), Историко-культурное наследие семьи Раевских и ее международное значение (Кировоград (Украина), 2006), XXI Фетовские чтения (Курск, 2006), Славянские чтения (Измаил (Украина), 2007, 2010), Пушкин и мировая культура (Арзамас, 2007), Культура и словесность Русского Севера (Череповец, 2010).

Результаты диссертационного исследования использовались в лекционных курсах диссертанта: История русской литературы XIX века (первая треть), История русской литературной критики, Принципы научного комментирования, Филология и источниковедение, на семинарских занятиях, в рамках специальных курсов.

Структура исследования. Диссертация состоит из Введения, трех глав, Заключения, а также трех Приложений. Одно из них - Воспоминания о Пушкине. Материалы к аннотированному указателю - содержит указатель мемуаров о Пушкине. В него вошли тексты, не попавшие в два издания Пушкина в воспоминаниях современников (М., 1950; М., 1976). Два других приложения (л<Записи воспоминаний А.О. Смирновой (?)> А.Ф. Онегина; Статья О.Н. Смирновой о матери и русских писателях) относятся к третьей главы диссертации и представляют собой комментированную публикацию ранее неизвестных материалов. Библиография работы насчитывает 320 источников.

Основное содержание работы

Во Введении определяется предмет, задачи и цели, разъясняется структура работы. Уместно говорить о трех этапах становления свода воспоминаний о Пушкине.

Первый этап (40-е года XIX в.) - время, близкое к смерти Пушкина, по объективным причинам не мог быть эпохой активной публикации мемуаров о нем.

Второй этап (1850-1870-е гг.) связан с деятельностью первых пушкинистов: П.В. Анненкова, П.И. Бартенева, М.Н. Лонгинова, М.И. Семевского и др. Их деятельность по сбору воспоминаний о Пушкине описана в целом ряде исследований, а мемуары, которые появились благодаря их усилиям, прочно вошли в научный оборот. Этот этап - золотой век воспоминаний, когда Пушкин стал восприниматься как глава русской литературы. Именно она закрепила за Пушкиным роль главы русской литературы, а, значит, и ценность любого биографического известия о нем.

Наконец, третий этап, начало которого условно определяется пушкинскими торжествами 1880 года, который справедливо осмысляется исследователями как ключевой момент в формировании мифа о Пушкине (Маркус Ч. Левитт, Н.П. Генералова, В.А. Кошелев и др.). Именно к этому времени относится и всплеск мемуаров о Пушкине, причем нередко сомнительных с фактической точки зрения.

В работе главное внимание уделено первому и последнему из выделенных этапов (каждому из них посвящена отдельная глава).

Глава I Воспоминания о Пушкине: обзор посвящена нескольким вопросам. В ней даны теоретические предпосылки исследования: определена специфика мемуаров как объекта исторического и литературоведческого исследования, предложена типология мемуаров. В этой главе предложен также обзор изданий воспоминаний о Пушкине. В общей сложности она включает в себя  четыре раздела.

Первый раздел: лМемуары Ц объект исторического исследования. В нем раскрывается подход исторической науки к указанной в заглавии проблеме (Н. Чечулин, М.Н. Черноморский, И.А. Миронова, П.А. Зайончковский, А.Г. Тартаковский, М. Блок и др.).

Значение мемуаров в исторической науке определяется фактической достоверностью сведений, сообщенных в них, однако они, в силу своей субъективной природы, не имеют значения документа (П.А. Зайончковский). Личностная природа воспоминаний заставляет ученых-историков рассматривать их двояко: л<Е> мемуары - особый жанр литературного творчества, запечатлевающий события прошлого и в обычной жизни успешно конкурирующий с историческими трудами. <Е> Мемуары - материал не столько для исследователей, сколько для чтения, часто занятного. <Е> В то же время как история, засвидетельствованная ее прямыми участниками, мемуары могут рассматриваться и в качестве источника в научно-исторических исследованиях (Источниковедение новейшей истории России: теория, методология, практика. Учебник. М., 2004. С. 288-289). Мемуары оказываются фоном исторического исследования.

юбопытна характеристика мемуаров как листории, засвидетельствованной ее прямыми участниками. Комментируя это положение, мы используем учение французского историка М. Блока о намеренных и ненамеренных свидетельствах. Характеризуя воспоминания герцога Сен-Симона, ученый отметил: л<Е> в явно намеренных свидетельствах наше внимание сейчас преимущественно привлекает уже не то,  что сказано в тексте умышленно. Мы гораздо охотнее хватаемся за то, что автор дает нам понять, сам того не желая. Сен-Симон гораздо более интересен для историка как бытописатель, а не как политик или придворный деятель (в этой части воспоминаний он не искренен). Таким образом, ученого-историка привлекает в мемуарах ненамеренные свидетельства. Поэтому в качестве источника охотнее рассматривается материал, написанный не известным деятелем, а рядовым участником исторического процесса (личностная сторона этих воспоминаний менее выражена).

А.Г. Тартаковский выделил три основополагающих критерия, характеризующих этот феномен: субъективность, ретроспективность и память. Все три критерия отражают именно личностную природу воспоминаний, при этом проясняют некоторые авторские установки мемуариста.

В диссертации на ряде конкретных примеров (воспоминания О.А. Пржецлавского, А.О. Смирновой, В.П. Бурнашева) показано, что своеобразным правилом для мемуариста в сочинении мемуаров оказывается ориентация на свою собственную память, а не на литературу (мемуарную, исследовательскую и пр.) о пережитом автором времени.

Особое внимание в работе уделено критерию ретроспективности мемуаров (они всегда возникают после описываемого в них события и всегда обращены в прошлое - А.Г. Тартаковский). Однако спустя какое время после события мемуарист считает возможным описать его в своих записках и, главное,  предавать гласности свои личные воспоминания? Традиционно воспоминания в XIX веке публиковались лишь после смерти их авторов, когда с уходом мемуариста заканчивалась эпоха, описанная в его записках. Воспоминания же, близкие к современности (и изданные при жизни автора) воспринимались как попытка автора оправдаться перед своим поколением и будущими читателями. Так, Ф.В. Булгарин, литературная репутация которого прочно утвердилась к середине 40-х гг. XIX в., не скрывал полемических целей своих записок.

Ретроспективность воспоминаний предполагает двойную точку зрения автора на события (А. Галич, Т. Колядич), т.е. не только описание событий, но и оценку событий прошлого с точки зрения настоящего.

Второй раздел - лМемуары Ц объект литературоведческого исследования. Значение мемуаров в исторической науке определяется главным образом фактической достоверностью сведений, в них сообщенных, при этом меньшее внимание уделено субъективной авторской их оценке (Л.Я. Гаранин).

Специфика обозначенной в заглавии работы проблемы (Пушкин в воспоминаниях) предполагает иное отношение к материалу, нежели в историческом исследовании. Если там на первый план становится факт, то мы в данном случае на первое место ставим образ  поэта, как он запомнился современникам. Проблема достоверности, без сомнения, важная и в литературоведении, в данном случае не будет определяющей при обсуждении ценности отдельного свидетельства. В работе феномен мемуаристики сближается с литературной критикой.

Критический потенциал заложен в самой природе русской мемуарной культуры. В работе приводится ряд примеров, которые указывают на полемическую природу мемуаров. Многие воспоминания о Пушкине существуют именно благодаря неправде, которая была опубликована ранее, а мемуаристы (И.П. Липранди, В.П. Горчаков, П.В. Нащокин и др.) уточняют вкравшиеся ошибки.

В конце раздела обосновываются принципы составления Материалов к обзору воспоминаний о Пушкине (Приложение 1 диссертации). Рассматривая мемуары как форму критической оценки, мы вынуждены по-иному преподнести материал. Если обычно мемуары о Пушкине структурировались, исходя из его биографии (Лицей, юг, Михайловское и т.д.), то для нас важнейшим фактором будет время публикации. С другой стороны, мы не стремились ставить проблему достоверности того или другого воспоминания: обзор в этом случае выглядел бы по-другому. Материал в нем можно было расположить, например, ориентируясь на личность мемуариста:  от близкого знакомого Пушкина (его воспоминания более достоверны) до случайного встречного (который, кроме факта случайной встречи, не мог вспомнить ничего другого). Основным принципом, которого мы придерживались при составлении обзора - время публикации воспоминания.

Публикация воспоминаний, т.е. осознание, что личные записи (о своей жизни, семье, друзьях и пр.) могут быть интересны для большого круга читателей - явление большой культурной важности. Только когда мемуары начинают предназначаться для читающей публики и проникают на страницы разного рода изданий, они перестают быть частным делом автора и, как бы превращаясь из вещи в себе в вещь для всех, становятся подлинно общественным явлением духовной жизни (А.Г. Тартаковский).

Важно, во-первых, обозначить грань, когда мемуары о Пушкине из вещи в себе становятся вещью для всех, в данном случае - когда личность Пушкина оказывается интересной для читателя. Во-вторых, нам важно рассмотреть воспоминание в контексте той эпохи, когда оно публиковалось.

Третий раздел главы - лМемуары о Пушкине: источниковедческая база.  Здесь обсуждаются несколько частных вопросов обозначенной проблемы.

В первой части раздела, который озаглавлен Воспоминания в пушкиноведческих трудах 50-70-х гг. XIX века, прослеживается, как собирались, публиковались и изучались мемуары о Пушкине в указанное время. Этот период уместно разделить на два: первый из них (вт. пол. 50-х гг.) ознаменован деятельностью П.В. Анненкова и П.И. Бартенева (здесь же прослеживаются пушкиноведческие работы М.Н. Лонгинова, М.Ф. Де-Пуле, К.П. Зеленецкого, Е.И. Якушкина).

А.В. Дружинин, отзываясь на Материалы для биографии Пушкина Анненкова, назвал его трудом, проясняющим духовную жизнь поэта и противопоставил его сухому панегирику, а также работам, в которых нарушается скромность. Критик противопоставил здесь два пути исследования биографии Пушкина: под одним из них он имел в виду Анненкова; под другим он имеет в виду Бартенева (усилия которого были направлены не столько на осмысление творческого пути поэта, сколько на сбор новых материалов о биографии Пушкина). Второе направление Дружинин характеризует как второсортное. Столь же уничижительной оценки удостаиваются и материалы (в том числе и мемуарные), собранные учеными.

Второй период (вторая половина 60-х гг. XIX в.) знаменуется пушкиноведческими трудами М.И. Семевского (Прогулка в Тригорское, статья К биографии Пушкина). Явившись собеседником, а потом - публикатором воспоминаний А.Н. Вульфа, М.И. Осиповой, Е.Н. Вревской и др., он осознавал, что знакомит читателя с явно проходными фигурами, которые не могли сообщить ничего, кроме незначительных бытовых подробностей из жизни Пушкина. Однако сам факт, что эти люди общались с ним, рождает в  Семевском лособенное чувство уважения (чуть-чуть не сказал благоговения) - такое ощущение во многом противоположно научным установкам предшествующего поколения пушкинистов (характерно, что сарказм Д.И. Писарева (лстатья Пушкин и Белинский) направлен именно на таких исследователей).

Вторая часть раздела - Издания мемуаров о Пушкине. В этой части анализируются сборники воспоминаний о Пушкине, начало которым было положено в 80-е годы XIX века (статья Л.С. Мацевича Кишиневские предания о Пушкине, книга В.А. Яковлева Отзывы о Пушкине с юга России). Составители подобных сборников ставили своей целью опубликовать малоизвестные материалы; такие цели позднее преследовал и М.А. Цявловский, составитель Книги воспоминаний о Пушкине (М., 1931).

При всех очевидных недостатках книга В.В. Вересаева Пушкин в жизни (первое издание - 1926 г.) стала первой попыткой создания свода воспоминаний о Пушкине. Характерными особенностями этой работы является то, что автор учел большое количество источников, в том числе и мемуарных, а также в расположении материала (Вересаев предложил хронологический принцип). Эта книга явилась основой для следующих опытов в издании мемуаров о Пушкине.

Самым распространенным сборником мемуаров о Пушкине оказывается двухтомник из серии Писателей в воспоминаниях современников (М., 1974, 2-е изд.: М., 1985, 3-е изд. - СПб., 1998). Мемуарная биография, т.е. лотраженная биография, составленная из разного <Е> материала - такое понятие вводит В.Э. Вацуро во вступительной статье к сборнику. Составители его пытались не только выстроить биографию Пушкина, как она отразилась в воспоминаниях, но и представить литературную среду, в которой находился поэт в различные периоды своей жизни (ллицейский дух, ларзамасское братство и пр.), борьбу за Пушкина в русской культуре XIX века. Состав сборника вызывает вопросы исследователей, убежденных в тенденциозности его составителей (М.В. Загидуллина), однако такая точка зрения справедлива только отчасти, если учитывать общую установку издания, сформулированную во вступительной статье.

Четвертый раздел главы - лК проблеме типологии мемуаров. Ученые-историки выделяют два критерия, лежащих в основе типологии воспоминаний: анализ его происхождения (здесь обсуждаются вопросы авторства, времени, обстоятельств происхождения, круга источников, которыми пользовался автор), и анализ содержания, или цели, которую ставил перед собой мемуарист (И.А. Миронова).

Наиболее полно поставленная проблема рассматривалась с точки зрения жанровой специфики мемуаров (Л.Я. Гинзбург, Б.В. Аверин, Т. Колядич и др.). В нашей работе основным критерием типологии оказывается круг источников, т.е. материалы, которые мемуаристу были известны (или были им использованы) во время работы над воспоминаниями. С этих позиций можно выделить два блока.

1. Воспоминания о мимолетных знакомствах, в которых сообщаются незначительные реплики, поступки Пушкина и пр. Таких воспоминаний - большинство (на их основе вырастают многочисленные анекдоты о Пушкине, распространенные в русской журналистике конца XIX в.); мемуаристы отмечающие факты встреч с Пушкиным, руководствовались по большей части личными мотивами: показать, что они общались со знаменитым поэтом.  В таких воспоминаниях мало прослеживается влияние биографических материалов.

2. Неточные в фактическом отношении воспоминания, причем эта неточность обусловлена аберрациями памяти, которые спровоцированы знакомством с произведениями Пушкина, исследовательской литературой и пр. 

Характерны воспоминания М.Н. Волконской о путешествии Пушкина и семейства Раевских на Кавказские воды и в Крым в 1820 году. В них мемуаристка пытается прояснить обстоятельства создания XXXIII строфы первой главы Евгения Онегина (Я помню море пред грозоюЕ), якобы навеянной Пушкину самой Волконской, которая на его глазах забавлялась с волнами. В вариантах же поэмы Таврида (неоконченного замысла, который позднее влился в роман в стихах) нет бегущих волн: очевидно, что на личное воспоминание Волконской накладывается в данном случае позднейшее чтение первой главы Евгения Онегина.

Предлагаемая типология, естественно, не способна охватить все многообразие мемуарных документов - но дает некоторую основу для их целостного представления. Выделенный критерий определяет дальнейшее направление работы.

Глава II Ранние воспоминания о Пушкине. Предметом этой главы стали воспоминания о Пушкине, написанные, или по каким-то причинам не написанные, в первое десятилетие после его смерти. Причины, которые помешали некоторым пушкинским знакомым обратиться к мемуарам, обсуждаются в первом разделе главы - л"Ненаписанные" воспоминания о Пушкине.

В Путешествии в Арзрум Пушкин упрекнул окружение Грибоедова, которые не составили биографии погибшего драматурга. Это замечание в полной мере относится и к пушкинскому кругу: и те не создали биографии поэта, погибшего на дуэли. Некоторые исследователи (А.Л. Дымшиц, Я.Л. Левкович) доходили до прямых обвинений в адрес друзей поэта. Подобные заявления сужают проблему.

В разделе обсуждаются причины такого совместного молчания.  Отчасти оно  было вызвано равнодушием читателей к имени и творчеству Пушкина (посмертное собрание его сочинений неохотно раскупалось по подписке). В диссертации уделено место обсуждению позиции молчавшего М.П. Погодина (материалом послужила его переписка), а также Н.А. Полевого, который в своей статье Пушкин отверг ценность личного воспоминания о Пушкине-человеке. 

Особое место уделено прояснению особой позиции П.А. Плетнева. После смерти Пушкина он, при публикации своего некролога, поместил в Современнике сообщение о намерении собирать и издавать в журнале сведения, в том числе и мемуары, о жизни поэта. Сам он, однако, к мемуарам так и не обратился.

В работе проводится параллель между 1837 годом (гибелью Пушкина) и 1831 годом (внезапной кончиной А.А. Дельвига), когда друзья покойного (Пушкин, Плетнев, Баратынский) обсуждали проект книги Жизнь Дельвига, посвященную его памяти. Этот замысел остался неосуществленным; в диссертации, на материале переписки Пушкина и Плетнева начала 1831 года, высказываются предположения о возможных причинах отказа от задумки.

Плетнев откликнулся на смерть друга некрологом, в котором ограничивается лишь самыми общими сведениями о покойном, уже известными читающей публике, причем убежден в том, что писать по-другому с подробностями (к этому призывал его Пушкин) не только преждевременно, но и вредно для его памяти. Позиция постороннего человека оказалась для Плетнева единственно возможной, учитывая обстоятельства последних месяцев жизни Дельвига: вызов в Третье Отделение, неприятный разговор с Бенкендорфом и последовавшее затем временное запрещение Литературной газеты, семейные неурядицы (именно эти события окончательно подломили и без того шаткое здоровье Дельвига). Сообщение этих подробностей затронут еще живущих людей, мерзавцев, которые поспешат оправдаться - тем самым светлая память о безвременно ушедшем друге, запечатленная в Жизни Дельвига, окунется в житейскую грязь. Пушкин, по всей видимости, принял эту позицию, и в последующих своих письмах к Плетневу не поднимал вопроса о Жизни Дельвига. Более того, он сам несколько раз принимался за воспоминания о друге, но ни одна из его мемуарных заметок не была опубликована при жизни.

Плетневский некролог Пушкину охарактеризован некоторыми исследователями как фальсификация, но в оценке его важно учитывать эту продуманную отстраненную позицию автора, которую понимали и поддерживали другие - молчавшие - друзья Пушкина.

При обсуждении причин этого молчания важно учитывать роль письма Жуковского о смерти Пушкина, которое стало одним из источников консервативно-официозного мифа о Пушкине (О.С. Муравьева). Письмо Жуковского послужило еще одним внутренним препятствием для многих приятелей Пушкина в создании мемуаров о нем: образ, созданный Жуковским (и получивший большое распространение) оказался далеким от того Пушкина, каким они его знали.

Это письмо показало возможности мемуарного жанра. Окружение Пушкина обращались к мемуарам о нем не только для того, чтобы вспомнить ушедшего современника, объективно описать его жизнь, свои с ним встречи и разговоры. Смерть Пушкина подвела естественный итог пушкинскому периоду русской литературы, провозглашенному критикой еще в 20-х годах, и многие писатели пытались осмыслить это время и свое место в литературе, а также наметить, как будет развиваться литература. Этот процесс берет начало уже в 40-х годах, спустя примерно десятилетие после смерти Пушкина. И осмысление это складывалось именно в форме воспоминаний.

Второй раздел: лГоголь о Пушкине. Основное внимание в нем уделено характеристике отзывов Н.В. Гоголя о Пушкине, которые содержатся в Выбранных местах из переписки с друзьями, а также в целом ряде ранних и поздних его произведений. Эта тема имеет большую научную традицию, что выразилось в исследованиях В.Э. Вацуро, В.Ю. Белоноговой, В.А. Воропаева, Ю.В. Манна и др.

Выбранные местаЕ - произведение о прошедшей литературной эпохе, причем память составляет основу повествования. В этом отношении показательно, что условные адресаты Четырех писем к разным лицам по поводу "Мертвых душ" уместно сопоставить с выделением С.П. Шевыревым (в его личной дневниковой записи от  7/19 октября 1830 г.) четырех характеров русской литературы начала 1830-х гг.

Шевырев выделил Ф.В. Булгарина, Н.А. Полевого, Пушкина и М.П. Погодина, - эти типы оправданно рассматривать как вымышленных адресатов гоголевских писем. В них он в форме ответов разным лицам представил не только замысел продолжения своей нашумевшей книги, но и пути его воплощения.

Внимания заслуживает третье письмо, адресат которого представлен знатоком и ведателем человека. Автор явно отличает его от других, он - один из немногих, кто способен к сочувственному пониманию гоголевского замысла. Именно ему Гоголь пытается объяснить мысль о том, что в сочинении уродов участвовало душевное обстоятельство.

В этом письме Гоголь обращается к своим воспоминаниям о Пушкине, и в частности, его отзыву о чтении Гоголем первых глав поэмы: Боже, как грустна наша Россия! <Е>  Тут-то я увидел, что значит дело, взятое из души, и вообще душевная правда.

Мемуарная составляющая здесь приобретает особую значимость. Неважно, было ли на самом деле, чтобы Гоголь читал Пушкину свои "Мертвые души" - это оспаривал, например, П.В. Нащокин. Важно, что этот, пусть даже и выдуманный Гоголем, факт, оказался вписан в его собственное творчество. В Переписке Гоголь еще не указывает, что сюжет Мертвых душ передан ему Пушкиным (он заявит об этом в Авторской исповеди). Но Пушкин становится в глазах Гоголя тем ориентиром, который направлен и на его собственное творчество. Мысль о пушкинском происхождении нашумевшей поэмы приобретает значение эстафеты, завенщания гения (В.Э. Вацуро). В настойчивом подчеркивании этой мысли ощущается символическое расширение факта.

Пушкин становится в книге Гоголя организующей фигурой. В диссертации анализируется отзыв Пушкина о творчестве Державина, сообщенный Гоголем (очерк О том, что такое слово): Державин не совсем прав: слова поэта суть уже его дела. Проблема поэтического слова и дела, выраженная Пушкиным в крылатом высказывании, выливается в соотношение двух веков. Поэтический труд Державина был ничто перед его государственными делами, противопоставлявшимися словам, которые в его восприятии становились забавой. Приговор Пушкина Державину определяется Гоголем как высший суд. Отсюда происходит мифологизация Пушкина. Предметом исследования становится не столько фактическая точность отдельных мемуарных свидетельств Гоголя, сколько логика введения мемуаров о Пушкине в структуре книги Гоголя.

В работе особое внимание уделено легендарному эпизоду, в котором Гоголь повествует об обстоятельствах написания Пушкиным стихотворения С Гомером долго ты беседовал одинЕ (очерк О лиризме наших поэтов), адресуя его Николаю I. Еще Белинский назвал (в третьей статье цикла Сочинения Александра Пушкина, т.е. до появления Выбранных местЕ) в качестве адресата переводчика Илиады Н.И. Гнедича (никак, впрочем, не аргументировав эту догадку). Характерно при этом, что в письме к С.П. Шевыреву (который удивился этим странным и неприличным даже толкованием) Гоголь сообщил, что это сообщение Белинского заимствовано от него. Неясно, правда, когда Гоголь мог передать свою точку зрения, отраженную в статье Белинского и принятую в пушкиноведении. Гораздо важен для нас другой вопрос: почему Гоголь ладресовал это пушкинское стихотворение Николаю I?

Пушкинское стихотворение, как справедливо Б.С. Мейлах, вовсе не явнляется характеристикой деятельности Гнедича - переводчика. Странной оказывается высокая библейская образность стихотворения, где в виде пророка Моисея предстал переводчик Илиады, а его работа названа скрижалями. Непонятно также, почему Илиада встречена полным непониманием (Смутились мы, твоих чуждаяся лучейЕ). В выстраивании пушкинского мифа Гоголь оказывается не однозначен. Ему, конечно, важно обозначить близость Пушкина к царской власти, но он не ограничивается, как, например, Жуковский в письме к С.Л. Пушкину, утверждением концепции близости поэта и просвещенного абсолютизма. В очерке Гоголь пересказывает две заключительные строфы пушкинского стихотворения (Таков прямой поэт. Он сетует душойЕ и т.д.), которые служат для него развитием мысли о том, что Помазанника Божия, как и Прямого поэта, интересуют все проявления жизни людей. Поскольку самодержавный монарх есть лобраз Того на земле, Который Сам есть любовь, то и великий поэт, стремящийся к познанию и воплощению земной Любви, испытывает естественное тяготение к монарху.

Гоголь, по всей вероятности, мог быть знаком (через Жуковского, с которым он во время создания Переписки активно общался) не только с напечатанными Жуковским в Посмертном издании вариантами последних пушкинских стихов, но и с теми строками, которые Жуковский поправил при публикации. Приводя предпоследнюю строфу Памятника (И долго буду тем любезен я народуЕ), Гоголь цитирует ее в варианте Жуковского с исправленной третьей строкой (Что прелестью стихов я был полезен). Однако его рассуждения совсем не о прелести пушкинских стихов, а об лизгнанниках, за которых поэт просил перед монархом. Несомненно, Гоголь имеет в виду именно пушкинские стихи (Что в мой жесткий век восславил я свободу). В подтверждение той же идеи Гоголь приводит два обращения позднего Пушкина к образу любящего монарха. Одно - в стихотворении Герой (о царе, который после своего благодетельного посещения холерной Москвы будет Небу другом); другое - в балладе Пир Петра Первого: Виноватому вину / Отпуская, веселится.

Таким образом, на мемуарной выдумке Гоголь строит пушкинский миф: о любви поэта, стремящегося к христианской Любви к Помазаннику божьему, который оказывается носителем того же чувства. Миф этот возвышает его как истинно русского писателя, вполне осознавшего и оценившего собственный дар.

Вся вторая половина Выбранных местЕ как будто лишена мемуарного Пушкина. Он появляется лишь в очерке В чем же наконец существо русской поэзии и в чем ее особенность. Свои рассуждения о русской поэзии Гоголь начинает с утверждения о ее подражательности, которая пришла в литературу с реформами Петра. Напыщенная и восторженная поэзия золотого века Екатерины сменилась в XIX веке простым творчеством поэтов-изобретателей (Жуковского и Батюшкова), которые, в отличие от предшественников (Ломоносова и Державина) обращались к переосмыслению западных открытий. На этой волне возник Жуковский, создатель лэлегического рода нашей поэзии, и Батюшков, открывший для творчества всю очаровательную прелесть осязаемой существенности. Пушкину Гоголь отводит серединную роль, которая означает в то же время синтез разнородных начал, причем именно в синтезе заключается самобытность русской поэзии. При этом полнота пушкинской поэзии сочетается с неуловимостью поэтической личности Пушкина. Он уподоблен эху, откликнувшемуся на множество окружающих его житейских явлений, но лишенный собственной идентичности.

В пушкинском стихотворении Чернь Гоголь усматривает нежелание Пушкина биться за свое поэтическое слово, и в этом он противостоит Языкову с его логнедышащим словом. Пушкинская струя столетнего токая кажется Гоголю устаревшим направлением в поэзии; он должен склониться перед чем-то новым. Показательно в этом отношении, что среди критериев литературного творчества, соотносимых с обликом Пушкина, названы своеобразье ума, картинная личность характера, гордость движений и т.п. И отделено от него желаемое Гоголем в литературе будущего христианское, высшее воспитание.

Эта лотделенность фигуры Пушкина от собственных идеалов позднего Гоголя определила мемуарную мифологию в представлении фигуры своего литературного предшественника, которую Гоголь развернул в Выбранных местах из переписки с друзьями.

Глава III л"Вторичные" воспоминания. Записки А.О. Смирновой, изданные О.Н. Смирновой. В этой главе, самой большой по объему, уделено внимание особому феномену мемуаров - т.н. вторичным воспоминаниям о Пушкине. Первый раздел главы - лВторичные воспоминания: понятие - посвящен характеристике вводимого определения.

Под этим названием имеются в виду воспоминания потомков знакомых, родственников и друзей Пушкина. Можно выделить три таких документа (наиболее крупных как по объему, так и по фактическому наполнению): Воспоминания об А.С. Пушкине Л.Н. Павлищева, Записки А.О. Смирновой, изданные ее дочерью О.Н. Смирновой, а также статьи П.П. Вяземского о Пушкине по материалам Остафьевского архива. Принципиально важно, что для своих воспоминаний авторы использовали не  только семейное предание, но и документы (эпистолярные, дневниковые, мемуарные), оставшиеся после смерти их владельцев. Наследник по какой-то причине не издает сам документ, а создает собственное произведение на его основе (или же придумывает сам документ). Чем обусловлено такое присочинение? Дело здесь не только в том, что документы, положенные в основу таких текстов, имеют личное происхождение и не планировались их авторами к публикации (и, как следствие, опубликовать их без редакторской правки (с исключением личных подробностей в переписке, с пояснениями в отрывочных дневниковых записях и пр.) было вряд ли возможно).

Необходимо обратить внимание на то, что вторичные воспоминания появляются в локальное время - вторая половина 1880-х - начало 1890-х гг. Это обусловлено несколькими причинами. Во-первых, смертью владельцев документов и интересом к ним их потомков. О.С. Павлищева, мать Льва Николаевича, скончалась в 1868 году, П.А. Вяземский - в 1878-м, А.О. Смирнова - в 1882-м. Во-вторых, появление подобных материалов обусловлено общей обстановкой 1880-х годов, сложившейся вокруг имени Пушкина.

Необходимо отметить полемическую направленность мемуарного творчества П.П. Вяземского, которая характерна и для О.Н. Смирновой, издательницы Записок. Комплекс наследника (А.С. Немзер) мог сформироваться не ранее 80-х годов XIX века, в ответ на многочисленные свидетельства о Пушкине и его окружении, публикуемых в прессе того времени.

Мы упомянули три разных документа с точки зрения отражения источника, положенного в их основу (или выдуманного). Наиболее далеки от источника (в данном случае - Остафьевского архива) воспоминания П.П. Вяземского, наиболее близки - Записки А.О. Смирновой (были они или нет, нам важно указать манеру наследника в издании документов). Это обусловлено объективной причиной: только П.П. Вяземский мог рассказать о личных детских впечатлениях от встреч с Пушкиным. Павел Петрович (1820-1888) был гораздо старше и Л.Н. Павлищева (1834-1915), и О.Н. Смирновой (1834-1893). Это обстоятельство имеет большое значение.

В диссертации анализируется свидетельство из воспоминаний П.П. Вяземского, в котором он сообщает о монологе Евгения из Медного всадника, в котором слишком энергически звучала ненависть к европейской цивилизации. Содержание этого монолога в тридцать строк, который он услышал от Пушкина поздней осенью 1836 г., он вспомнить не смог, но предположил, что А.О. Россет, присутствовавший при чтении, мог его переписать.

Комментаторы (Н.В. Измайлов, С.М. Бонди, М.И. Гиллельсон) предположили, что монолог, о котором сообщает мемуарист, мог существовать на самом деле, но он мог быть частью нереализованного пушкинского замысла, над которым Пушкин работал перед Медным Всадником - поэмы л<Езерский>.

Это свидетельство о монологе - не единственное. В диссертации мы сопоставляем его с воспоминанием по этому поводу О.Н. Смирновой, которое она записала в письме к В.И. Шенроку от мая-июня 1892 г. Вот оно: У дяди хранилась одна вещь, которую я крайне сожалею, что не увезла из его ящика в <18>46 году, он даже не позволил переписать. Это 30 стихов из Медного всадника, монолог сумасшедшего Езерского перед памятником Петра Великого, Пушкин напечатал только первый стих. Дядя присутствовал только на двух чтениях, когда А.<лександр> С.<ергеевич> читал этот монолог, одно чтение у Вяземского, другое у моей матери, только при нем, при моем отце и дяде Клементии Ос.<иповиче> дядя Аркадий переписал стихи, но не хотел их даже мне <отдать> в <18>76 г. и в <18>80 г., и сказал, что: пойдет о них глупая полемика, их не поймут; скажут, что Пушкин кричит против Петра и цивилизации, а он именно вложил все это в уста сумасшедшего. Он сам выбросил эти 30 ст. Они даже не были в цензуре, видно он <нрзб> что его не поймут. И так они исчезли! (РО ПД. №20.222).

Нет смысла указывать на прямые переклички сведений, сообщенных Вяземским и Ольгой Николаевной. Но как относиться к только что приведенным сведениям? Сообщение Ольги Николаевны - в самом ли деле воспроизведение какого-то разговора с Аркадием Осиповичем? Очевидно, что приведенный нами отрывок - не воспоминание Ольги Николаевны, а апокрифическое сообщение, построенное на свидетельстве Павла Вяземского. 

О неизвестных строках Медного всадника, равно как и о том, что у дяди был ящик с пушкинскими стихами, Ольга Николаевна могла узнать, как следует из этого письма, только от матери. Иначе как можно объяснить такую скрытность Аркадия Осиповича? Неужели он мог упомянуть о стихах Пушкина, а также о том, что он их записал, а после этого не показать их своей племяннице? Именно поэтому, кажется, Ольга Николаевна сообщает о чтении Медного всадника в салоне А.О. Смирновой, которое невозможно поздней осенью 1836 года, поскольку она с семьей в это время находилась за границей.

Важно указать не только на хронологические неувязки в этом сообщении. Ольга Николаевна путает первоначальную и окончательную редакции пушкинской поэмы. Монолог этот мог быть частью первоначальной редакции; указание Вяземского на положение его в окончательной редакции Медного всадника объясняется тем, что он спустя долгие годы сопоставил его с прочтенным им позднее произведением. Неточность в мемуарах П.П. Вяземского в данном случае оказывается явным свидетельством того, что перед нами - именно воспоминание. Ольга Николаевна знает некоторые моменты творческой истории Медного всадника, поэтому сопоставляет этот монолог и с окончательным вариантом, и с предшествующим, упоминая фамилию героя - Езерский.

Важно отметить принципиальное различие в оценке неизвестного монолога из Медного всадника. Павел Вяземский, хотя и относит его к безумному чиновнику, но далее воспринимает его как стихи, идущие от самого Пушкина. А.О. Россет же, более других, как указывает Вяземский, пораженный стихами, в которых лэнергически звучала ненависть к европейской цивилизации, дает им явно сниженную характеристику в изложении Ольги Смирновой. Такая реакция Аркадия Осиповича невозможна.

Сообщение Ольги Николаевны невозможно правильно расценить без учета двух составляющих, важных при характеристике вторичного воспоминания: во-первых, научных исследований о Пушкине, которые могли быть ей известны, а во-вторых - ее собственного представления о Пушкине и его поэзии.

Особое внимание в диссертации уделено одному из спорных документов такого рода - Запискам А.О. Смирновой. Проблема достоверности Записок на протяжении более ста лет (с 1893-1895 гг., когда они публиковались в журнале Северный Вестник) интересовала пушкинистов (П.Е. Щеголев, Л.В. Крестова, П.Е. Рейнбот, С.Н. Дурылин, С.В. Житомирская, В.С. Листов, В. Есипов, Н.П. Колосова и др.; существуют также библиографии по теме, составленные в разное время Н.К. Пиксановым и И.А. Смирновой). Вопрос этот, однако, далек от окончательного решения.

Во втором разделе главы - л"Записки А.О. Смирновой": подходы к изучению - в центре внимания оказываются первые (с 1893 года) критические отзывы по поводу этого документа.

Среди первых отзывов выделяется резко критическая рецензия, опубликованная в журнале Русская мысль в 1897 году. Исследователь, во-первых, точно определил цель О.Н. Смирновой, которая заключается в реабилитации Александры Осиповны, стремлении показать ее и все ее окружение настоящими. Необходимо подчеркнуть, что эта реабилитация, другими словами - созданные ею образы Пушкина, Вяземского, Жуковского и т.д., оказались близки критикам конца XIX века. Д.С. Мережковский, С.Л. Франк и др., пытаясь доказать достоверность Записок, отстаивали, по сути дела, свою трактовку творчества поэта. Записки А.О. Смирновой следует воспринимать не только как мемуарное свидетельство, но и как событие литературной критики конца XIX века.

Во-вторых: в этой рецензии поставлен вопрос о происхождении Записок. Экспертиза достоверности Записок должна заключаться в отделении действительных записок А.О. Смирновой от поздних добавлений ретуширующей руки. Решая поставленную проблему, исследователь сталкивается с несколькими частными вопросами: история публикации Записок; личность О.Н. Смирновой, создателя документа; сопоставление текста Записок с другими источниками сведений о Пушкине. Среди них особое место занимают, естественно, воспоминания, дневники, письма самой А.О. Смирновой. Несмотря на то, что эти вопросы были поставлены более ста лет назад, они остаются открытыми.

Третий раздел главы - лИстория публикации "Записок".

В нем на материале опубликованных и архивных материалов раскрыта непростая история первой отдельной публикации документа, осуществленного Л.Я. Гуревич, редактором журнала Северный вестник.

Первая часть Записок была выпущена в 1895 году, вторая же - лишь двумя годами позднее. Чем обусловлена эта задержка? л"Записки А.О. Смирновой", полученные в феврале 1893 г. от покойной О.Н. Смирновой издательницей Северного Вестника Л.Я. Гуревич, для напечатания в журнале, были временно прекращены печатанием в виду невыяснившегося вопроса, кто, будучи наследником О.Н. Смирновой, имеет право на получение гонорара за печатаемые "Записки" - отмечалось в редакционной заметке при издании второй части документа.

О.Н. Смирнова скончалась в декабре 1893 года, не оставив после себя завещания; вопрос о гонораре за издание Л.Я. Гуревич приходилось решать с ее сестрой Н.Н. Сорен, заявившей о своих правах на получение причитающихся денег. Дело это, как можно видеть из редакционного предисловия, завершилось не в пользу последней, однако существенно затянуло отдельное издание  Записок. В разделе представлены документы (главным образом, эпистолярные, обнаруженные в фондах Л.Я. Гуревич и О.Н. Смирновой), которые проясняют взаимное раздражение и непримиримость сторон в этом вопросе.

С другой стороны, как видно из публикуемых документов, отдельное издание Записок вышло не таким, как предполагала Л.Я. Гуревич. В письме от 28 февраля 1894 года она предлагала Н.Н. Сорен сотрудничество в поиске подлинных документов, оставшихся от А.О. Смирновой. Учитывая их сложные личные отношения, эта работа проведена не была, а поэтому и вышедшие в 1895 - 1897 гг. Записки не удовлетворяли их издателя.

Четвертый раздел - л"Записки" в критике и литературоведении.

Уже первые отзывы о Записках поставили вопрос о внутренней достоверности этого документа (Ю.П. Бартенев, Д.С. Мережковский и др.). Пожалуй, самая ходовая характеристика Записок принадлежит С. Л. Франку: их достоверность совершенно очевидна по внутренним основаниям, как бы недостоверны ни были многие свидетельства этих сомнительных мемуаров <Е>. Это положение нуждается в комментариях.

В предложенной характеристике Записок сталкиваются два уровня знаний: научный (исследователь занимается проверкой достоверности отдельных свидетельств, прием эта работа заключается прежде всего в поверке отдельного свидетельства другими источниками). Другой уровень условно можно обозначить критическим (когда на первый план выходит достоверность, а в данном случае - близость - пушкинского образа концепции критика). Кажется, что исследователи восприняли только первую часть этого парадокса, где говорится о достоверности Записок по внутренним основаниям.

В диссертации с этих позиций рассматривается статья известная статья о Пушкине Д.С. Мережковского, в которой критик не отрицал ошибочность некоторых сведений, сообщенных в Записках (ко времени написания статьи этот факт был очевиден). Гораздо важнее для него была трактовка образа Пушкина. Таким образом, Мережковский (равно как и Франк) относятся к Запискам не как к историческому свидетельству о Пушкине, а как к толкованию его личности в мемуарной форме. Подлинность Записок для Мережковского определяется не фактической достоверностью сообщенных там сведений, а близостью их его собственной критической трактовке. Таким образом, Записки, даже если они сочинены Ольгой Николаевной Смирновой, приобретают для Мережковского большое значение как критический отзыв о личности Пушкина.

Одним из главных оппонентов Мережковского стал В.Д. Спасович. В работе анализируется его большая статья по этому поводу, а также Тезисы мои для о Вечных спутниках - тезисы к лекции о Мережковском (этот документ хранится в Рукописном отделе Пушкинского дома). Пафос выступления Спасовича сосредоточен в последнем, седьмом  пункте: Д.С. Мережковский изобразил Пушкина не настоящего, а по своему образу выстроенного <Е>. Мережковский, вероятно, не стал бы отрицать положения.

Объективный подход Спасовича (л<Е> какую ценность могут иметь эти записки в смысле исторического источника? Какую историческую достоверность представляет то, что в этих записках рассказано? - такими вопросами задается исследователь) не опровергал концепции Мережковского.  Показательно и другое: рассмотрение Записок с позиции листорического источника поставило исследователя в позицию субъективного их толкователя. Спасович в своей статье отметил множество фактических несообразностей, но в трактовке событий, сообщенных в Записках, которые не получают отражения в других, известных ему, источниках, дает личностную оценку.

Анализ Записок как исторического документа (который предполагает или отрицание их значения в этом качестве, или признание их достоверности) в данном случае не отражает сложности вопроса. Уместнее говорить не о достоверности Записок, а о правдоподобии отдельных сведений, в них сообщенных.

В некоторых современных исследованиях настойчиво подчеркивается мысль о том, что Записки были намеренно вычеркнуты из пушкинистики XX в., поскольку Пушкин, представленный там (человек глубоко религиозный, поддерживающий добрые отношения с Николаем I и пр.) открыто противостоял облику поэта, который пропагандировался советской властью. Это положение не вполне справедливо. В диссертации показано, на примере заметки М.А. Цявловского А.О. Смирнова о Пушкине и Николае I, что ошибочные предположения ученого основаны не на предвзятости его, а объясняются тем, что к тому времени не были полностью изданы воспоминания и автобиографические записки мемуаристки.

Пятый раздел: лОльга Николаевна Смирнова Ц личность редактора "Записок".

Первой исследовательницей, которая заинтересовалась личностью Ольги Николаевны Смирновой (1834-1893), была Л.В. Крестова. Она охарактеризовала ее как женщину, прожившую одинокую и, вследствие этого, несостоявшуюся жизнь, а в конце ее (а именно к этому времени относится работа над Записками) - ее одолевали нужда и болезни. Такой запомнилась О.Н. Смирнова и Л.Я. Гуревич, посетившей ее в Париже.

.В. Крестова, а позднее - С.В. Житомирская, пренебрежительно охарактеризовали творчество О.Н. Смирновой (лнепрерывный, не останавливающийся поток, который, не иссякая, прошел сквозь всю ее жизнь). Неудивительно, по мнению Л.В. Крестовой, и настойчивое стремление Ольги Николаевны пробиться к читателю, равно как и не вызывает вопросов тот факт, что многие из этих попыток окончились неудачей. Записки исследовательница вписывает в этот ряд, с тою лишь разницей, что этот свой опыт она приписала матери, а сама выступила в качестве редактора.

Такая характеристика натуры Ольги Николаевны и ее творчества справедлива только отчасти, и притом мало что доказывает по сути. Презрительная (и, в общем, справедливая) характеристика литературного творчества Ольги Николаевны не имеет прямого отношения к исследуемой проблеме, хотя сыграла определенную роль в судьбе Записок.

В одном из первых отзывов о Записках отмечался хронологически невозможный факт: отзыв Пушкина о романе А. Дюма Три мушкетера (опубликованного впервые только в 1844 г.). Л.В. Крестова в своей статье указала на это, и потом, на протяжении долгого времени, характеристика Записок ограничилась указанием на эту, в высшей степени показательную хронологическую неувязку.

Между тем, Ольга Николаевна успела при своей жизни успела ответить на этот выпад, и в своем письме, опубликованном в Северном вестнике, указала на неточность в переводе. Согласно исправленному тексту Записок, Пушкин говорит вовсе не о романе Дюма, а о его драматургии (что тоже вызывает недоумения относительно правдивости отзыва, но снимает хронологическую несообразность). Ошибка была исправлена в 1895 году, при отдельном издании Записок, однако Крестова охарактеризовала выступление О.Н. Смирновой как резкое письмо, в котором автор не сумел ничего сказать по сути. Нетрудно убедиться, что такой вывод несправедлив.

Известные факты говорят о нежелании Ольги Николаевны сотрудничать с отечественными журналами в издании документов из архива матери. О ее ненависти к русским журналам позднее упоминала Л.Я. Гуревич, о том же свидетельствует и еще факт. В период после смерти Александры Осиповны (1882) до смерти Ольги Николаевны (1893) в печати появились лишь четыре публикации по материалам архива А.О. Смирновой. Напротив, когда архив попал к Н.Н. Сорен, публикация писем к А.О. Смирновой и ее мемуарного наследия стала гораздо более активной. Именно к концу XIX века, когда Сорен передала полученный из Парижа архив в руки П.И. Бартенева, относится основное число опубликованных документов по его материалам. Чем вызвана эта ненависть Ольги Николаевны к русской журналистике (это же чувство к современным русским литераторам она продемонстрировала и в Письме в редакцию Северного Вестника)?

юбопытны письма В.И. Шенрока к О.Н. Смирновой из архива последней. В письме от 7 апреля 1887 года Шенрок сообщает ей о находке писем А.О. Смирновой к Гоголю, которые П.А. Кулиш передал в Пражский национальный музей, и предлагает ей сотрудничество в публикации найденных документов. Реакция О.Н. Смирновой на это сообщение оказалось для Шенрока неожиданной. Согласившись на совместную работу (письма печатались в Русской Старине на протяжении 1888 и 1890 гг. с примечаниями Шенрока и О.Н. Смирновой), она затаила обиду на Кулиша, который, по ее мнению, незаконно завладел письмами. Обвинения эти вряд ли можно признать справедливыми: А.О. Смирнова, естественно, располагала лишь ответами Гоголя, но не своими письмами. В воровстве, с подачи того же Шенрока, был заподозрен и Бартенев, который располагал частью писем А.О. Смирновой к Гоголю. Таким образом, ощущение, что ее хотят обмануть и обокрасть, не покидало Ольгу Николаевну.

Важно учитывать также еще одно обстоятельство. Л.Я. Гуревич, вспоминая свои парижские встречи с Ольгой Смирновой, отмечала, что та отказывалась публиковать Записки потому, что была возмущена негативной оценкой личности ее матери, которая проявилась в некоторых статьях, ей посвященных.

В 1888 году были изданы юношеские  письма И.С. Аксакова к родным (имеются в виду первые два тома его эпистолярия, изданные А.Ф. Аксаковой) и несколько позднее, в том же году -  письма А.О. Смирновой к Гоголю. Образ Александры Осиповны, очерченный Аксаковым, тесно общавшимся с нею во время своей службы в Калуге в 1845-1848 гг., никак не укладывался в рамки той набожной, нездоровой, погруженной в семейной неурядицы женщины, какой она являлась в письмах к Гоголю. Разница была настолько зримой, что некоторые мемуаристы, общавшиеся с калужской губернаторшей, позднее выстраивали свои воспоминания именно лот противного. Таковы, например, воспоминания Н.М. Колмакова находившегося в Калуге в 1850-1851 гг. во время ревизии Калужской губернии (эту же неискренность замечали в А.О. Смирновой Я.П. Полонский, П.А. Кулиш, П.В. Анненков и др.).

Ольга Николаевна, лично знакомая с А.Ф. Аксаковой, читала письма ее мужа (и приветствовала их издание), но вряд ли могла предугадать, как изменится оценка ее матери. Публикация Записок оказывалась для Ольги Николаевны не просто изданием материалов из архива А.О. Смирновой (она, как мы показали выше, вообще не стремилась расставаться с документами из архива матери). Она хотела ими показать читателям глубину творческой натуры Александры Осиповны и ее исключительное место в культурной и общественной жизни России.

Исследователи, занимавшиеся изучением Записок, справедливо предполагали, что этот документ содержит материалы разного времени происхождения. Более ценны те, которые восходят к А.О. Смирновой (к ее неизвестным записям или же устным рассказам, а также воспоминаниям многочисленной родни и знакомых). И - материалы более позднего происхождения, восходящие к Смирновой-дочери. Задачей исследователя, таким образом, оказывается выяснить первый, наиболее ценный, пласт ЗаписокЕ. Большое значение здесь имеет сопоставление текстов - ЗаписокЕ и мемуаров Смирновой.

При подобном анализе мы встречаемся с буквальным совпадением некоторых эпизодов, однако стоит признаться, что такие случаи единичны. Неизвестные записи А.О. Смирновой, если они были, имели иное, нежели известные воспоминания, содержание.

Обнаруженные материалы позволяют сделать некоторые выводы о том, существовали ли эти материалы на самом деле.  В диссертации рассматриваются два массива документов. Первый представляет материалы из собрания А.Ф. Онегина: маргиналии Ольги Николаевны на книгах из библиотеки А.Ф. Онегина (Отто), а также <Записи воспоминаний А.О. Смирновой (?)>, сделанные директором пушкинского музея в Париже (они публикуются в Приложении 1 к главе 3 диссертации).

Второй - первые публикации Ольги Николаевны отрывков из Записок в отечественной печати, которые оказались возможны благодаря ее сотрудничеству с В.И. Шенроком. Через него же Ольга Николаевна безуспешно пыталась опубликовать статью Ответ г-же Черницкой (она публикуется в Приложении 2 к Главе 3 диссертации).

Первая часть раздела - Пометы О.Н. Смирновой на книгах из библиотеки А.Ф. Онегина (Отто).

После смерти директора парижского музея Пушкина собранная им коллекция пушкинских автографов, картин, мемориальных предметов, книг поступила в Пушкинский Дом. Его библиотека не сохранилась в качестве отдельной единицы. Удалось обнаружить следующие книги с маргинальными пометами О.Н. Смирновой, которые касаются нашей темы:

Издания сочинений Пушкина:

1. Евгений Онегин, роман в стихах А.С. Пушкина. Под редакцией В. Якушкина. М., 1887.

Мемуары:

1. Воспоминания графа Владимира Александровича Сологуба. СПб., 1887.

2. Последние дни жизни и кончина Александра Сергеевича Пушкина. Со слов бывшего его лицейского товарища и секунданта Константина Карловича Данзаса. СПб., 1863.

Исследования:

1. Анненков П.В. Александр Сергеевич Пушкин в Александровскую эпоху. СПб., 1874.
2. А.С. Пушкин. Материалы для его биографии и оценки произведений. П.В. Анненкова. СПб., 1873.
3. Воспоминания и критические очерки. Собрание статей и заметок П.В. Анненкова. 1849-1868. СПб., 1877-1881.

Казалось бы, маргиналии Ольги Николаевны должны быть отражением ее разговоров с матерью, собственных записей, т.е. служить существенным дополнением к мемуарному наследию А.О. Смирновой. Некоторые ее записи, действительно, представляют определенный интерес как комментарий к биографическим работам о Пушкине середины 50-х - 80-х гг. XIX века, авторы которых встречались с А.О. Смирновой (в диссертации уделено внимание пометам на Материалах для биографии Пушкина). Нужно отметить, однако, что подобных биографических помет - меньшинство.

Особое место уделено маргиналиям О.Н. Смирновой на издании Евгения Онегина под редакцией В.Е. Якушкина. Основное количество помет Ольги Николаевны содержится к Альбому Онегина и в вариантах восьмой главы романа (строфы XXIV-XXVI). Она пытается вскрыть прототипы лиц, упомянутых Пушкиным в тексте.

Впервые варианты указанных строф были изданы А.Ф. Онегиным в 1883 году (т.е. после смерти А.О. Смирновой) по недошедшей до нас рукописи, которая попала в Париж через П.В. Жуковского. Мемуаристка, однако, могла слышать варианты этих строф от самого Пушкина летом-осенью 1831 года в Царском Селе (именно в это время Пушкин заканчивал работу над восьмой главой романа в стихах).

Многие из предлагаемых О.Н. Смирновой имен - люди из окружения не столько Пушкина, сколько Александры Осиповны, которые вставляются в роман в подходящем месте. В ее трактовке, Пушкин в отдельной строфе описывает сокурсниц А.О. Смирновой: С.Д. Радзивилл (И та, чья юность улыбаласьЕ), саму Смирнову (И та, которая сбиралась Уж общим мненьем управлять), М. Дальгейм (И та, чья скромная планетаЕ).

Обнаруженные пометы ставят вопрос о прототипе R.C. в Альбоме Онегина, за которым исследователи угадывают А.О. Смирнову. В диссертации показано, что это предположение впервые высказано было именно О.Н. Смирновой, причем такое прочтение текста грешит хронологическими неточностями и лишено оснований.

Маргиналии на книгах А.Ф. Онегина имеют не только так называемый листорический интерес (было и такое в истории изучения романа Пушкина), а ярко демонстрируют манеру работы Ольги Николаевны с воспоминаниями матери. Основываясь на них, Смирнова-дочь предлагает самые невероятные догадки.

При всей необоснованности предположений Ольги Николаевны в диссертации указывается, что она, возможно, основывалась на каких-то материалах, восходящих к матери. А.О. Смирнова могла знать варианты VIII главы Евгения Онегина от Пушкина во время из совместной жизни в Царском Селе в 1831 году. На это указывают ее воспоминания. Приводя в них по памяти две строчки из романа (Всему завистливый Моден, На вензель, двум сироткам данныйЕ), она ближе именно к варианту произведения (впервые опубликованному уже после ее смерти). Важно отметить при этом, что О.Н. Смирнова не имела под рукой этих воспоминаний во время чтения пушкинского романа.

Вторая часть раздела - О.Н. Смирнова и В.И. Шенрок.

Одним из немногих исследователей, кто сумел сохранить с Ольгой Николаевной добрые личные и профессиональные отношения, был В.И. Шенрок. Знакомы они были только по переписке, но это не помешало их совместной работе по изучению биографии Гоголя и вообще русской литературы 1820-1830 гг. Известно несколько таких работ:

1. Статья В.И. Шенрока А.О. Смирнова и Н.В. Гоголь в 1829 - 1852 гг., служащая введением к обширной публикации писем Александры Осиповны к Гоголю, состоявшейся в Русской Старине (1888);

2. Первый том Материалов для биографии Гоголя Шенрока, куда вошел отдельный раздел, посвященный А.О. Смирновой (1892);

3. Неопубликованная статья О.Н. Смирновой Ответ г-же Черницкой (1890).

Статья О.Н. Смирновой была написана в ответ на мало чем примечательную работу А. Черницкой К биографии Гоголя. О дружбе его с А.О. Смирновой (Северный Вестник. 1890. №1). Смирнову-дочь возмутили превратно истолкованные в ней факты биографии ее матери. При этом важно отметить, что в своей статье Черницкая воспользовалась фактами, сообщенными самой Ольгой Николаевной (вошедшими в статью Шенрока А.О. Смирнова и Н.В. Гоголь в 1829-1852 гг.).

При анализе указанной статьи мы использовали переписку Шенрока и О.Н. Смирновой. Именно на Шенрока посыпались критические замечания по поводу хронологических неувязок, допущенных в его работах, в то время как многие из них основаны на сведениях, полученных от Ольги Николаевны. Если она грубо отзывалась о незнакомых ей людях и их работах, то в личных письмах к Шенроку она вынуждена была подробно характеризовать оставшиеся от матери документы. Сохранившиеся письма О.Н. Смирновой к биографу Гоголя позволяют несколько прояснить вопрос о материалах, которыми располагала редактор Записок.

В статье 1888 г. Шенрок, ссылаясь на Ольгу Николаевну (а та, в свою очередь, на дневник матери) написал, что знакомство А.О. Смирновой с Гоголем произошло в 1830 или даже в конце 1829 года. Важно отметить, что Ольга Николаевна сообщает Шенроку не текст дневника, а его пересказ.

А. Черницкая на основе этого сообщения выстроила гипотезу о безответном и тягостном чувстве, которое испытывал Гоголь к А.О. Смирновой на протяжении долгих лет своей жизни. Автор предположила, что в признании Гоголя в письме к матери от 24 июля 1829 г. о чувстве к неназванной женщине следует иметь в виду именно ее. Смирнова же, как женщина испорченная светом, не нашедшая себя в тихой семейной жизни, не могла положительно повлиять на Гоголя. Против такой трактовки характера А.О. Смирновой и выступает в своей статье Ольга Николаевна.

Шенрока, как видно из его писем, интересовал именно отрывок из дневника Александры Осиповны, точное содержание которого он неоднократно просит сообщить Ольгу Николаевну. Он был сообщен лишь двумя годами позднее, в 1892 г., и был включен в первый том Материалов для биографии Гоголя. Текст этой публикации имеет существенные расхождения с тем пересказом, который был приведен Шенроком в ранней статье, причем расхождения эти лотодвигают время знакомства Смирновой и Гоголя. Публикуемый документ вызвал оправданные недоумения исследователей (в работе мы останавливаемся на рецензии Ф. Витберга на первый том МатериаловЕ).

Изложенные факты красноречиво демонстрируют, что спорный отрывок из дневника придуман Ольгой Николаевной (на это намекал Витберг), однако такой вывод будет в данном случае преждевременным. А.О. Смирнова в своих воспоминаниях неоднократно признавалась, что не помнит, когда и при каких обстоятельствах она познакомилась с Гоголем. Это свидетельство было неоднократно опубликовано во второй половине XIX века (и самой Смирновой в Русском Архиве, и в изложении П.А. Кулиша). Тем не менее, в одном из вариантов своих Автобиографических записок мемуаристка вспоминает, очень неточно, обстоятельства своей встречи с писателем. Ольга Николаевна, придумавшая лотрывок из дневника, ориентируется именно на это воспоминание матери, которое не было опубликовано в то время. Решающим обстоятельством здесь оказывается то, что Ольга Николаевна не располагала и рукописью с мемуарами Смирновой (они к тому времени находились в России).

Шестой раздел - К вопросу о дневнике А.О. Смирновой.

Ольга Николаевна была знакома с воспоминаниями матери, к тому времени еще не опубликованными. Но основывается ли она в Записках на неизвестные записи (так считала С.В. Житомирская), или на устные воспоминания матери (Л.В. Крестова) - этот вопрос оказывается центральным при обсуждении достоверности Записок.

В диссертации раскрываются обстоятельства публикации в Северном Вестнике письма И.С. Аксакова к А.О. и О.Н. Смирновым от 30 сентября 1880 г., в котором тот просит поделиться с Александрой Осиповной своими воспоминаниями для их последующего издания в газете Русь. Шенрок, сообщивший его в журнал, сопроводил его собственным примечанием, в котором утверждал, что требуемые материалы не были посланы в Москву к Аксакову, а остаются в Париже у О.Н. Смирновой. Сведения эти ошибочны: указанные рукописи были Аксакову переданы и находились в Москве. 

Публикация эта, как выясняется из писем Ольги Николаевны, состоялась с ее подачи. Ею она пыталась убедить и Шенрока, и других исследователей в том, что ее мать, помимо изданных к тому времени Воспоминаний о Пушкине и Жуковском и о Гоголе, написала и объемные автобиографические записки.  Но она вводит в заблуждение Шенрока, давая ему понять, что эти материалы находятся в Париже и именно их она готовит к изданию под видом Записок. Вслед за Шенроком Ольге Николаевне поверили П.И. и Ю.П. Бартеневы, Л.Я. Гуревич. Этот красноречивый факт служит еще одним доказательством того, что Ольга Николаевна публиковала собственный текст, лишь основываясь на устных разговорах с матерью.

Действительность здесь взята живьем - такое определение специфики Записок, предложенное Ольгой Николаевной, точно отражает главную особенность этого документа. Смирнова-мать, по сообщению ее дочери, записывала разговоры сразу после их произнесения.

Рассмотрение Записок с этих позиций наталкивается на ряд вопросов. Так, в Дневнике Пушкина 1833-1835 гг. есть несколько указаний на то, что поэт встречался и общался с А.О. Смирновой. В записи от 21 мая 1834 г. Пушкин пересказал анекдот о Е.А. Черткове, рассказанный П.И. Полетикой. Эта запись не получила отражения ни в Записках, ни в воспоминаниях А.О. Смирновой. Конечно, нельзя требовать от воспоминаний Александры Осиповны столь скрупулезного отражения всех разговоров, в которых она принимала участие. Но почему она не получила соответствующего отражения в Записках? Решающим обстоятельством оказывается то, что впервые пушкинская запись была издана лишь в 1903 году в издании П.А. Ефремова, т.е. она не могла быть известна О.Н. Смирновой.

В статье Шенрока 1888 года, а позднее - в его МатериалахЕ приводится обширный отрывок из дневника Ольги Николаевны: записанный ею разговор И.С. Аксакова, Гоголя и А.О. Смирновой, случившийся в Калуге в 1850 г. Этот отрывок, вне всякого сомнения, - выдумка Ольги Николаевны: Гоголь с Аксаковым в Калуге встретиться не мог: последний покинул город двумя годами ранее, в 1848 г. В работе это свидетельство рассматривается в контексте проблемы дневника А.О. Смирновой.

Отрывок из своего дневника Ольга Николаевна придумала, преследуя  вполне определенные цели. И.С. Аксаков, столь резко характеризовавший Александру Осиповну в своих ранних письмах и стихах, написанных в 1846 г., здесь примиряется с нею. В этом примирении характерна подчеркнутая манера общения А.О. Смирновой с Аксаковым, как с неопытным юнцом (именно  с позиции молодости тот оценил ее характер в двух своих посланиях).

Выбор Ольгой Николаевной самого предмет разговора (воспоминания о знакомстве с Гоголем, еще до возникновения той полемики, о которой выше говорилось подробно) также весьма показателен. В том, что Смирнова забыла о том, как она познакомилась с писателем, первые биографы Гоголя (П.А. Кулиш, позднее - Шенрок) усматривали проявление ее светской натуры (блистательная фрейлина не обратила внимания на начинающего писателя). Гоголь, узнав со временем о забывчивости своей знакомой, обиделся на нее (и поэтому не хотел напоминать ей о былом, - так объясняет Кулиш скрытность писателя по этому поводу). Опубликованный же дружеский разговор из дневника О.Н. Смирновой показывает ошибку биографа Гоголя.

Ольга Николаевна выработала здесь чрезвычайно удобную форму опровержения негативных оценок личности ее матери, которые стали проникать в печать в конце 80-х годов XIX века: сам Аксаков в ее дневнике признается в своих заблуждениях, сам Гоголь убеждает своих биографов, что не обижался на А.О. Смирнову.

Позднее, в Записках, Ольга Николаевна повторяет тот же прием, причем с успехом достигает поставленной цели. В заключении мы анализируем два разновременных отзыва об А.О. Смирновой знакомого с ней Я.П. Полонского. В своих ранних записях он дает чрезвычайно резкую характеристику: в Смирновой лиз под маски простоты и аристократизма просвечивался аристократизм самого вонючего свойства. После выхода Записок у Полонского (в статье Кое-что о Пушкине) сформировалось прямо противоположное отношение к ее личности.

Отдельные наблюдения, составившие эту главу, указывают на позднейшее происхождение Записок. Важно подчеркнуть, что в данном случае мы имеем дело не с мемуарами собственно, а с текстом, созданным в конце 80- начале 90-х гг. XIX века и имеющим полемическую направленность.

В Заключении подводятся итоги исследования.

Жизнь Пушкина была богата путешествиями: Москва, Захарово, Царское Село, Петербург, Кишинев, Одесса, Михайловское, Закавказье, Болдино, ОренбургЕ Пребывание Пушкина в каждом из населенных пунктов отразилось и в воспоминаниях, которые становятся предметом краеведческого интереса, а не пушкинистики. Краевед исходит из специфических исследовательских установок: его работа предполагает любовное, заинтересованное отношение к описываемому месту. Ученый же (в данном случае - пушкинист) находится за пределами локуса. Это важно учитывать при оценке многочисленной краеведческой пушкинианы: в исследованиях такого рода зачастую встречаются многочисленные малоизвестные факты биографии Пушкина, но они обычно не получают адекватного осмысления в силу отмеченной специфики краеведения как науки. Предпринятая работа в какой-то степени восполняет существующий пробел.

Основные положения диссертации отражены

в следующих публикациях автора

Статьи и публикации в изданиях, рекомендованных ВАК:

1. Пушкин о проблеме железных дорог в России (письмо к В.Ф. Одоевскому от ноября 1836 г.) // Русская литература. 1999. №2. С. 164-169.
2. Полуудача (Рец.: Летопись жизни и творчества А.С. Пушкина в 4-х т.) // Новое литературное обозрение. 2001. №6 (52). С.361-367.
3. Н.Н. Раевский (младший) в Записках А.О. Смирновой // Историко-культурное наследие семьи Раевских и ее международное значение. II Елизаветградские международные историко-литературные чтения. Кировоград, 2006. С. 95-99.
4. Гоголь и А.О. Смирнова: обстоятельства знакомства (по Запискам А.О. Смирновой) // Новые гоголеведческие студии. Вып. 5 (16). Нежин, 2007. С. 153-158.
5. Несостоявшийся эпиграф из Державина к Скупому рыцарю Пушкина // Науковий вiсник Iзмальського державного унiверситету. Збiрник наукових праць. Спевипуск 23. Iзмал, 2007. С. 101-104.
6. Галуб прервал мое мечтаньеЕ: Об одном восточном персонаже М.Ю. Лермонтова // Роль и место русского языка, литературы и культуры России в истории цивилизаций Востока и Запада. Материалы международной конференции (МАПРЯЛ). Самарканд, 2008. С.205-217 (в соавторстве с В.А. Кошелевым).
7. Я непременно хочу видеть этого упрямого хохлаЕ (К проблеме достоверности Записок А.О. Смирновой) // Вестник Московского университета. Серия 9. Филология. 2009. №2. Март-Апрель. С. 27-33.
8. Записки А.О. Смирновой: Ольга Смирнова и русская журналистика // Исследования по русской литературе. Стамбул: Издательство Фатих - университета, 2010. С. 125-133.
9. <Записи о Пушкине из воспоминаний А.О. Смирновой (?)> Собрание А.Ф. Онегина (Отто) (вступительная статья, подготовка текста и комментарии) // Русская литература. 2010. №1. С. 114-125.
10. Празднование тысячелетия России в восприятии старорусского исправника П.И. Новикова // Науковий вiсник Iзмальського державного унiверситету. Збiрник наукових праць. Випуск 29. Iзмал, 2010. С. 65-68.
11. Записки А.О. Смирновой: К истории изучения // Знание. Понимание. Умение. 2011. №4.

12.  1830 год: Явление русского литературного самосознания // Polilog. Studia neofilologiczne. Slupsk, 2011. S. 27-40. (в соавторстве с В.А. Кошелевым).

Монография

13. Пушкин в воспоминаниях: Проблемы изучения литературных мемуаров. Великий Новгород, 2011. - 11 п.л.

Учебные и учебно-методические издания:

14. итературное источниковедение. Учебное пособие. Великий Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2006. - 12,1 п.л.
15. История русской литературной критики XVIII - XIX веков. Программа курса. Великий Новгород: НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2009. - 2,1 п.л.
16. Г.Р. Державин в жизни и творчестве. Учебное пособие для школ, гимназий, лицеев и колледжей. М., 2010. (в соавт. с В.А. Кошелевым). - 14,3 п.л.

Другие работы и публикации

17. А.С. Хомяков в воспоминаниях современников. Тула, 2004 (подготовка текста, вступительная статья, комментарии; в соавт. с В.А. Кошелевым). - 21 п.л.
18. Смирнова-Россет Александра. Воспоминания. СПб., 2011 (составление, вступительная статья, примечания). - 18,33 п.л.
19. Кум (по страницам Онегинской энциклопедии) // Октябрь. 1998. № 6. С. 172-173 (републ.: Онегинская энциклопедия. М., 1999. Т. 1. С. 557-558).
20. Изба, избушка; Кабак // Онегинская энциклопедия. М., 1999. Т. 1. С. 457; 479-480.
21. Болдинские письма А.С. Пушкина к П.А. Плетневу как целостный текст // Болдинские чтения. Нижний Новгород, 2000. С. 103-110.
22. Рец.: Гаспаров Б.М. Поэтический язык Пушкина как факт истории русского литературного языка. СПб., 1999 // Новое литературное обозрение. №5 (45) 2000. С. 414 - 416.
23. Уточнение датировки одного письма Пушкина: письмо к А.П. Керн от 21(?) августа 1825 года // Парадигмы. Сборник работ молодых ученых. Тверь, 2000. С. 204-209.
24. К проблеме датировки поэмы А.С. Пушкина Цыганы (Еще о странных сближениях) // Северо-Запад. Историко-культурный региональный вестник. Выпуск III. Сборник памяти В.А. Сапогова. Череповец, 2000. С. 26-30.
25. Рец.: Университетеская пушкиниана: прижизненные публикации и издания А.С. Пушкина. Каталог. М.: Университет, 1999 // Новое литературное обозрение. 2001. № 2 (48). С.429-430.
26. Ранние письма Пушкина и московский Арзамас // Традиции в контексте русской культуры: Межвуз. сб. науч. работ. Вып. VIII. Череповец, 2001. С.75-81.
27. Об одном письме Пушкина // Болдинские чтения. Нижний Новгород, 2001. С. 107-113.
28. Статья П.Б. Козловского Разбор Парижского математического ежегодника на 1836 год в первом томе журнала А.С. Пушкина Современник // Опыты: Сб. науч. работ студентов и аспирантов. Великий Новгород, 2002. Вып.3. С.3-14.
29. Рец.: Шоу Дж.Т. Конкорданс к стихам А.С. Пушкина // Новое литературное обозрение. 2002. № 54. С. 374-376.
30. Переписка А.С. Пушкина, ставшая известной после выхода собрания его сочинений // Пушкин и его современники. Сборник научных трудов. Вып. 3 (42). СПб., 2002. С. 205-216.
31. Рец.: Люстров М.Ю. Старинные русские послания (XVII-XVIII век) // Новое литературное обозрение. 2003. № 60. С. 371-372.
32. Печь // Онегинская энциклопедия. Т. 2. М., 2004. С. 285-286.
33. П.Б. Козловский в пушкинском Современнике // Болдинские чтения. Нижний Новгород, 2004. С. 232-240.
34. А.С. Хомяков в Записках А.О. Смирновой-Россет // А.С. Хомяков: Личность - творчество - наследие. Хмелитский сборник. Вып. 7. Смоленск, 2004. С. 274-280.
35. "Арзамас" в "Записках А.О. Смирновой" // Литературное общество "Арзамас": культурный диалог эпох. Арзамас, 2005. С. 61-69.
36. Международная научная конференция Литературное общество Арзамас: культурный диалог  эпох, посвященная 190-летию с года основания общества (Хроника) // Русская литература. 2005. №4. С. 219-222.
37. Об обстоятельствах знакомства Гоголя и А.О. Смирновой (по Запискам А.О. Смирновой) // Традиции в контексте русской культуры. Межвузовский сборник научных работ. Вып XII. Череповец, 2005. С. 34-39.
38. Рец.: Клейн Иоахим. Пути русского культурного импорта. Труды по русской литературе XVIII века. М., 2005 // Новое литературное обозрение. 2006. №2 (78). С. 420-422.
39. Рец.: Проблемы текстологии и эдиционной практики: опыт французских и российских исследователей. М., 2003 // Новое литературное обозрение. 2006. №4 (80). С. 366-368.
40. Дружинин Александр Васильевич // Русские писатели. XIX век. Биографический словарь. М.: Просвещение, 2007. С. 209-213.
41. Малоизвестное воспоминание о камергерстве Фета // XXI Фетовские чтения: Афанасий Фет и русская литература. Материалы международной научной конференции, посвященной изучению жизни и творчества А.А. Фета (Курск, 28-30 июня 2006 г.). Курск, 2007. С. 167-172.
42. Рец.: Гринлиф Моника. Пушкин и романтическая мода. Фрагмент. Элегия. Ориентализм. Ирония. СПб.: Академический проект, 2006 // Новое литературное обозрение. 2007. № 85. С. 477-479.
43. Престань и ты жить в погребахЕ Эпиграф из Державина к Скупому рыцарю Пушкина // Пушкин на пороге XXI века: Провинциальный контекст. Выпуск 10. Арзамас: АГПИ, 2008. С. 27-33.
44. Пушкин в Записках А.О. Смирновой: К проблеме комментария // Пушкин и мировая культура. Материалы восьмой Международной конференции. Арзамас, Большое Болдино, 27 мая Ц1 июня 2007 г. СПб. - Арзамас - Большое Болдино,  2008. С. 117-126.
45. Новагорода по-прежнему не населишьЕ (А.Н. Радищев); Я все еще в угольной ямеЕ (Н.А. Львов); Лира мне больше не по силам, хочу приняться за цевницу (Г.Р. Державин); Вот и я в НовгородеЕ (А.С. Грибоедов) // Новгородский край в русской литературе. Ответственный редактор - В.А. Кошелев. Великий Новгород, 2009. С. 192-206; 207-210; 211-228; 308-311.
46. А.Ф. Онегин (Отто) и Записки А.О. Смирновой // Болдинские чтения. Нижний Новгород, 2009. С. 63-70.
47. Тургенев Александр Иванович // Три века Санкт-Петербурга. Энциклопедия в 3-х томах. Т. II. Девятнадцатый век. Книга шестая. С-Т. СПб., 2008. С. 1017-1019.
48. О.Н. Смирнова - интерпретатор творчества и биографии Пушкина // Болдинские чтения. 2010. Саранск, 2010. С. 164-170.
49. Статья О.Н. Смирновой об А.О. Смирновой (Россет) и русских писателях // Литературоведческие и этнокультурные парадигмы. К юбилею профессора Н.П. Лебеденко. Измаил: СМИЛ, 2010. С. 130-159.
50. Пожар в Новгороде в преддверии празднования Тысячелетия России // Культура и словесность Русского Севера. Череповец, 2010. С. 118-122.

   Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по разное