Авторефераты по всем темам >>
Авторефераты по филологии
На правах рукописи
СЕЛЕМЕНЕВА Марина Валерьевна
ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР Ю.В. ТРИФОНОВА В КОНТЕКСТЕ ГОРОДСКОЙ ПРОЗЫ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XX ВЕКА
Специальность 10.01.01 - русская литература
АВТОРЕФЕРАТ
диссертации на соискание ученой степени доктора филологических наук
Москва 2009
Работа выполнена на кафедре русской литературы ГОУ ВПО Московский государственный гуманитарный университет имени М.А. Шолохова
Научный консультант:
доктор филологических наук, профессор Гречаник Ирина Владимировна
Официальные оппоненты:
доктор филологических наук, профессор Коваленко Александр Георгиевич Российский университет дружбы народов доктор филологических наук, профессор Сигов Владимир Константинович Московский педагогический государственный университет доктор филологических наук, старший научный сотрудник Местергази Елена Георгиевна Институт мировой литературы им. А.М. Горького
Ведущая организация: Российский государственный гуманитарный университет
Защита диссертации состоится л23 октября 2009 г. в 15-00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.203.при Российском университете дружбы народов по адресу: 117198, г. Москва, ул. Миклухо-Маклая, д. 6, ауд. 436.
С диссертацией можно ознакомиться в Учебно-научном информационнобиблиотечном центре (Научной библиотеке) РУДН по адресу: 117198, Москва, ул.
Миклухо-Маклая, д.6.
Автореферат размещен на сайте РУДН (www.rudn.ru) Автореферат разослан л____ сентября 2009 г.
Ученый секретарь диссертационного совета кандидат филологических наук, доцент А.Е. Базанова
ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Юрий Валентинович Трифонов, один из крупнейших прозаиков второй половины ХХ столетия, выразитель умонастроений советской постоттепельной интеллигенции, лидер городской прозы, писатель-философ, считал литературную деятельность особой формой самовыражения, которая не приемлет ученичества, не допускает сотворчества и сама по себе является подобием экзистенциальной ситуации, максимально раскрывающей личностный потенциал художника. Писательство - дело одинокое, личное. Писатель отвечает сам за себя, сам строит свою судьбу1, - эти строки, написанные Ю.В. Трифоновым незадолго до смерти в 1981 году, сегодня воспринимаются как выражение его творческого и жизненного кредо. Творческая индивидуальность писателя формировалась под влиянием Ф.М. Достоевского, А.П.
Чехова, И.А. Бунина, М.А. Булгакова, М.А. Шолохова, но в основополагающих элементах его почерк остался глубоко оригинальным, самобытным, узнаваемым с первых строк. Наследие писателя не вмещается в прокрустово ложе направлений, течений, тенденций, оно формирует особый художественный мир2, который воспринимается как уникальная этико-эстетическая реальность.
В изучении творческого наследия Ю.В. Трифонова можно выделить несколько этапов. Первый этап (1950-е - первая половина 60-х годов) - период единовременных отзывов критики и читательской аудитории на публикацию повести Студенты, туркменских рассказов, спортивных и путевых очерков. Все публикации этого времени отличались вниманием к идейному содержанию произведений и оценивали точность и достоверность отражения автором советской действительности. На этом этапе ведущими жанрами были рецензия, отзыв, статья, дискуссия, читательская конференция. По справедливому замечанию В.В. Черданцева, произведения писателя рассматривались в общем русле идейно-художественных исканий советской литературы3, при этом внимание к творческой индивидуальности Трифонова было минимальным.
Ко второму этапу, начало которого датируется 1969 годом (выходом в печати повести Обмен и появлением первых откликов на это произведение), относятся первые попытки аналитического прочтения текстов Трифонова, предпринятые А.Г.
Бочаровым, В.И. Гусевым, Ф.Ф. Кузнецовым, Б.Д. Панкиным. При всей значительности публикаций этого периода нельзя не отметить их ориентации на социальную проблематику московских повестей, тенденциозности в интерпретации образов представителей линтеллигенции и мещанства, навязывания писателю участия в идейном противостоянии писателей-лдеревенщиков и писателей-лгорожан.
Трифонов, Ю.В. Как слово наше отзоветсяЕ[Текст] / Ю.В. Трифонов; сост. А.П. Шитов. - М.: Сов.
Россия, 1985. - С. 130.
Под художественным миром мы, вслед за Д.С. Лихачевым, понимаем мир действительности в Е творческих ракурсах (Лихачев, Д.С. Внутренний мир художественного произведения [Текст] / Д.С.
ихачев // Вопросы литературы. - 1968. - № 8. - С. 74). Вместе с тем, понятие художественный мир Ю.В. Трифонова предполагает расширение значения, и в этом случае художественный мир воспринимается как синоним творчества писателя (Чернец, Л.В. Мир литературного произведения [Текст] / Л.В. Чернец // Художественная литература в социокультурном контексте. Поспеловские чтения.
- М., 1997. - С. 32). Мысль о том, что мир Трифонова - эстетическая реальность, равновеликая миру Платонова или Булгакова, высказывалась такими исследователями, как И.Н. Сухих (Сухих, И.Н.
Двадцать книг ХХ века: Эссе [Текст] / И.Н. Сухих. - СПб.: Паритет, 2004. - C. 513) и Н.Б. Иванова (Иванова, Н.Б. Современная русская проза: метасюжет развития [Текст] / Н.Б. Иванова // Современная русская литература: проблемы изучения и преподавания. - Пермь: Изд-во ПГПУ, 2007. - Ч. I. - C. 5).
Черданцев, В.В. Человек и история в городских повестях Ю.В. Трифонова (Проблематика и поэтика жанра): Дис. Е канд. филол. наук [Текст] / В.В. Черданцев. - Екатеринбург, 1994. - С. 3.
Переходными работами, авторы которых обратились к идейно-эстетическим основам прозы Трифонова, выявили и обосновали взаимосвязь между московскими повестями и исторической прозой, стали статьи А.Г. Бочарова Восхождение (1975) и Б.Д.
Панкина По кругу или по спирали? (1977).
Третий этап, начало которого можно условно обозначить концом 1970-х годов, стал временем, когда творчество Трифонова вошло в сферу интересов профессиональных литературоведов. В первых кандидатских диссертациях Э.А.
Алескеровой, И.И. Плехановой, Т.Л. Рыбальченко, С.Р. Смирнова, в концептуальных статьх Л.А. Аннинского, О.А. Кутминой, В.Д. Оскоцкого, Л.А. Теракопяна, А.В.
Панкова намечаются подходы к изучению наследия писателя, и в качестве исследовательских приоритетов обозначаются нравственная проблематика произведений, идейное своеобразие исторической прозы, жанровая специфика и особенности языка рассказов и повестей. К данному этапу относится и публикация первых значительных статей и исследований о Трифонове в зарубежных изданиях.
Статьи Дж. Апдайка, Дж. Спендель, Дж. Гибиана, Н. Натовой показали, что западноевропейскому читателю Трифонов интересен скорее как потенциальный писатель-диссидент, на уровне подтекста выражающий свое несогласие с политикой советской власти, чем как создатель талантливой прозы. В работах других западных славистов (в числе которых С. Маклаффлин, Т. Патера, Л. Шеффлер, Ч. Хаусман) обозначился интерес к жанровому своеобразию и историко-литературному контексту прозы Трифонова. В числе ведущих тенденций западного трифоноведения следует отметить изучение литературной судьбы и репутации писателя, исследование социальнополитической проблематики его творчества, анализ способов выражения авторской позиции в романистике и публицистике.
На четвертом этапе всплеск интереса к наследию Ю.В. Трифонова был вызван безвременной смертью писателя и острой потребностью оценить его творчество как целостный художественный феномен в контексте русской литературы ХХ века. На наш взгляд, начало четвертого этапа следует датировать 1984 годом - временем выхода в печати первой монографии, посвященной писателю, - книги Н.Б. Ивановой Проза Юрия Трифонова4. В дальнейшем этот жанр становится востребованным исследователями, одна за другой издаются монографии Ю.М. Оклянского (1987), Ж. Уолл (1991), Н.
Колесникофф (1991), Д. Гиллеспи (1992), Э. Никадем-Малиновски (1995), К. Де МагдСоэп (1997), Л. Шеффлер (1998). В 1997 году выходит в печати первое биографическое исследование - работа А.П. Шитова Юрий Трифонов: Хроника жизни и творчества. На этом же этапе кандидатские диссертации Е.Л. Быковой, Е.А. Добренко, Т.В. Емец, Н.Б.
Ивановой, И.И. Игольченко, М.Л. Князевой, О.А. Кутминой, Лохан Амарджит Сингха, А.А. Мамед-Заде, Сим Ен Бо, В.А. Суханова, В.В. Черданцева, А.В. Шаравина сформировали понятийный аппарат трифоноведения, способствовали уточнению вопросов периодизации, жанрово-стилевой эволюции, идейно-тематического генезиса, лингвостилистического своеобразия творчества Трифонова. Статьи Г.А. Белой, И.А. Дедкова, Л.Л. Кертман, А.Г. Коваленко, В.М. Пискунова, посвященные отдельным аспектам проблематики и поэтики наследия писателя, обеспечили введение основных трифоноведческих концепций в литературно-критический оборот. Вторая половина Следует оговориться, что в 1983 году была издана книга Т.А.Патеры Обзор творчества и анализ московских повестей Юрия Трифонова (Мичиган). Эта монография, несмотря на то, что она была написана на русском языке и содержала ряд важных научных наблюдений и выводов, не имела такого резонанса в отечественном литературоведении, как труд Н.Б. Ивановой.
1980-х годов - 1990-е годы - период становления трифоноведения как отдельной литературоведческой отрасли.
Началом современного этапа развития трифоноведения, безусловно, явилось проведение I Международной конференции Мир прозы Юрия Трифонова (РГГУ, 1999), в которой приняли участие наиболее крупные отечественные и зарубежные исследователи наследия писателя. Это событие способствовало уточнению основных направлений трифоноведения как литературоведческой отрасли, выявлению особенностей художественного метода писателя, автобиографических мотивов его произведений, осмыслению преемственной связи с русской классической литературой.
Самыми значимыми научными работами, созданными на рассматриваемом этапе, являются монографический очерк Н.Л. Лейдермана и М.Н. Липовецкого От советского писателя к писателю советской эпохи: Путь Юрия Трифонова (2001), диссертации Н.А.
Бугровой (2004), В.А. Суханова (2001), историко-биографическое исследование А.П.
Шитова и В.Д. Поликарпова Юрий Трифонов и советская эпоха: факты, документы, воспоминания (2006).
В настоящее время можно выделить два перспективных направления развития трифоноведения как литературоведческой отрасли. Первое направление - изучение наследия Ю.В. Трифонова в системно-целостном аспекте. Значительным шагом на пути реконструкции художественной системы писателя стала докторская диссертация В.А.
Суханова Романы Ю.В. Трифонова как художественное единство (2001), в которой образцы крупной эпической прозы автора проанализированы с точки зрения идейнотематического, аксиологического, системно-образного и жанрово-стилевого своеобразия, но при этом за пределами исследовательского внимания остались циклы малой прозы, московские повести, повесть в рассказах Опрокинутый дом. Проблема городская проза Ю.В. Трифонова как художественная система требует дальнейшего изучения и, прежде всего, в таких аспектах, как эволюция творчества от циклизации к системности, формирование индивидуально-авторского московского текста, становление историософской концепции, воплощение миропонимания русской интеллигенции постоттепельной поры, генезис новой разновидности полифонического романа.
Второе направление - выявление роли Ю.В. Трифонова в формировании такого литературного явления, как городская проза, т.е. изучение развития писателем традиций урбанистической прозы русской литературы XIX - 1-й половины ХХ веков, сопоставление характера воссоздания общественного, культурного, духовного пространства современного города писателями-лгорожанами, выявление особенностей восприятия художественных открытий Трифонова писателями поколения сорокалетних и представителями литературы мегаполиса рубежа XX - XXI веков.
В рамках этого направления обозначились такие научные проблемы, как проблема типологии и кодификации локальных текстов5 русской литературы, проблема прочтения городской прозы в геософском ключе, проблема эволюции московского и петербургского текстов во второй половине ХХ века, проблема соотношения традиционного и индивидуально-авторского компонентов в творчестве прозаиков трифоновской школы, проблема влияния городской прозы и, в частности, прозы В современном литературоведении локальные тексты принято рассматривать как сверхтексты. Под сверхтекстом при этом понимается совокупность высказываний, ограниченная темпорально и локально, объединенная содержательно и ситуативно, характеризующаяся цельной модальной установкой, достаточно определенными позициями адресанта и адресата, с особыми критериями нормативного/анормального (Н.А. Купина, Г.В.
Битенская) (Человек - текст - культура [Текст] / Под ред. Г.В. Битенской, Н.З. Богуславской, И.А. Гиниатуллина. - Екатеринбург, 1994. - С. 215).
Трифонова на современную литературу мегаполиса. Направленностью на решение обозначенных проблем определяется актуальность диссертационной работы.
Целью диссертационной работы является исследование художественного мира Ю.В. Трифонова как идейно-эстетической основы городской прозы 2-й половины ХХ века, определение роли жанрово-стилевых и идейно-художественных исканий писателя в формировании московского текста русской литературы и выявление характера влияния городской прозы 1960-80-х годов на литературный процесс рубежа XX - XXI веков.
Эта цель определяет основные задачи исследования:
Х рассмотреть городскую прозу как идейно-эстетический феномен русской литературы и как одну из основных составляющих историко-литературного процесса 60-80-х годов ХХ века;
Х выявить основные этапы и особенности формирования локальных текстов русской литературы;
Х определить критерии принадлежности индивидуально-авторских текстов к петербургскому и московскому текстам;
Х проследить эволюцию поэтики городской прозы Ю.В. Трифонова от лописательной литературы 1950-60-х годов до мыслящей прозы 1970-80-х годов и воссоздать путь писателя от циклизации текстов к формированию художественной системы;
Х рассмотреть городскую прозу Трифонова как индивидуально-авторский вариант московского текста русской литературы;
Х выявить историософские и геософские взгляды Ю.В. Трифонова, определившие своеобразие художественного мира писателя;
Х погрузить творчество Трифонова в контекст городской прозы 60-70-х годов ХХ века (прозу Ю.М. Нагибина, И. Грековой, Г.В. Семенова, А.Г. Битова);
Х выявить своеобразие поэтики и проблематики прозы В.С. Маканина в аспекте творческого диалога с городской прозой Ю.В. Трифонова;
Х проанализировать характер переосмысления идей и образов городской прозы 1960-70-х годов в литературе рубежа XX - XXI веков на примере творчества Е.В.
Гришковца.
Поставленными целью и задачами обусловлен выбор метода исследования - системно-целостного с использованием элементов историко-генетического, историкофункционального, сравнительно-типологического методов.
Теоретико-методологическая база исследования разработана на основе трудов ведущих отечественных и западноевропейских трифоноведов Э.А. Алескеровой, Н.А. Бугровой, Е.Л. Быковой, Д. Гиллеспи, Е.А. Добренко, Т.В. Емец, Н.Б. Ивановой, М.Л. Князевой, Н. Колесникофф, О.А. Кутминой, Н.Л. Лейдермана, М.Н. Липовецкого, К. Де Магд-Соэп, Э. Никадем-Малиновски, Т. Патеры, В.М. Пискунова, И.И. Плехановой, В.А. Суханова, Дж. Уолл, Дж. Хоскинга, В.В. Черданцева, Р. Шредера; исследований литературного процесса 2-й половины ХХ века и городской прозы М.Ф. Амусина, Л.А. Аннинского, В.Г. Бондаренко, Т.М. Вахитовой, В.Е. Ковского, И.Н. Крамова, А.А. Михайлова, А.С.
Немзера, Б.Д. Панкина, И.Б. Роднянской, Д.В. Тевекелян, А.В. Шаравина, работ по семиотике города и типологии локальных текстов В.В. Абашева, Н.П. Анциферова, К. Линча, Ю.М. Лотмана, А.П. Люсого, Н.М. Малыгиной, Н.Е. Меднис, В.Н. Топорова, М.С. Уварова. Значительное влияние на формирование концепции работы оказали труды теоретиков литературы М.М. Бахтина, М. Бютора, В.В.
Виноградова, В.А. Грехнева, М.Н. Дарвина, Вяч. Вс. Иванова, Б.О. Кормана, В.И. Тюпы, Б.А. Успенского, Е.Г. Эткинда, культурологов С. Бойм, Ю.В. Борева, Д.Н. Замятина, Л.Г. Ионина, В.З. Паперного, В.Н. Сырова, М.П. Шубиной, философов и социологов К.З. Акопяна, И.В. Кондакова, В.Ф. Кормера, Л.А. Кошелевой, Ю.А. Левады.
Предметом исследования является художественная система городской прозы Ю.В. Трифонова в аспекте взаимодействия всех ее уровней - родовидового, жанровостилевого, пространственно-временного, сюжетно-композиционного, системнообразного, мотивного, субъектно-речевого. Объектом исследования - влияние городской прозы Ю.В. Трифонова, сформировавшейся в русле традиций московского текста русской литературы XIX - 1-й половины XX веков, на литературный процесс 2-й половины ХХ века и роль московской прозы Трифонова в становлении творческого почерка сорокалетних писателей и представителей литературы мегаполиса.
Материалом диссертации является городская проза Ю.В. Трифонова:
произведения 50-60-х годов ХХ века, в которых происходило формирование городского текста (повесть Студенты, туркменская проза - рассказы и роман Утоление жажды), городские рассказы 2-й половины 1960-х годов, московские повести (Обмен, Предварительные итоги, Долгое прощание, Другая жизнь, Дом на набережной), произведения мыслящей прозы (романы Старик, Время и место, Исчезновение, повесть в рассказах Опрокинутый дом). К анализу привлекаются историческая проза Ю.В. Трифонова (Нетерпение, Отблеск костра), публицистика, эссеистика, интервью и анкеты писателя, материалы из архивов журналов Знамя, Новый мир, Мосфильма, Союза Советских писателей, Иностранной комиссии ССП, переписка с А.К. Гладковым, П.Ф. Нилиным, Б.А. Слуцким, Е.Д. Сурковым, воспоминания Е.Б. Рафальской. Также в качестве материала исследования выступают произведения Ю.М. Нагибина, И. Грековой, Г.В. Семенова, А.Г. Битова, отражающие своеобразие поэтики и проблематики городской прозы 60-70-х годов ХХ века, проза В.С. Маканина, представляющая собой пример продолжения и переосмысления идей и образов городской прозы писателями московской школы, произведения Е.В. Гришковца, адаптирующие идейные и художественные принципы городской прозы к реалиям рубежа XX - XXI веков и воссоздающие нравственно-философскую парадигму современного героя-горожанина.
Положения, выносимые на защиту:
1. Тема города, выступившая доминантой тематического диапазона русской литературы XIX - ХХ веков, стала истоком формирования городского текста, представляющего собой совокупность локальных текстов с особым кодом прочтения, мифопоэтической основой, типологией персонажей, поэтикой урбанизма. В XIX веке исключительный статус первого и ведущего сверхтекста русской литературы получил петербургский текст, в ХХ веке эта позиция была занята московским текстом, тогда как провинциальные (крымский, орловский, пермский) и западноевропейские (венецианский, флорентийский, лондонский) тексты в литературном процессе XIX - XX столетий существовали как периферийные и недостаточно репрезентативные.
2. Во второй половине ХХ века в русской литературе городской текст был осмыслен как идейно-эстетический феномен и оформлен в виде корпуса текстов городской прозы. Городская проза, длительное время бытовавшая в статусе литературного течения наряду с деревенской, военной и лагерной прозой, представляет собой сложную незамкнутую систему интегрированных текстов, обладающих проблемно-тематической и жанрово-стилевой целостностью. Авторами городской прозы было предложено идейно-художественное осмысление процесса урбанизации, выдвинута особая концепция личности и среды, воссоздано мировоззрение постоттепельной интеллигенции, представлена новая поэтика урбанизма, предложен ряд жанрово-стилевых модификаций повести и романа.
3. Писателем, создавшим художественные ориентиры и нравственнофилософскую систему координат городской прозы, является Юрий Валентинович Трифонов, творчество которого представляет собой художественную систему с единой повествовательной и мотивной структурой, пространственно-временной организацией, типологией и архитектоникой персонажей, автобиографической основой и историософской концепцией.
4. Московский текст Ю.В. Трифонова представляет собой индивидуальноавторский вариант московского текста русской литературы, созданный с опорой на традиционные мифологемы (Москва - город-лес, город-женщина, город, сожженный пожаром), код прочтения и поэтику урбанизма, но выдвигающий и оригинальную интерпретацию московского топоса - города-дома, отдельные локусы которого - лопрокинутые дома. В городской прозе 1960-70-х годов близкие трифоновскому авторские варианты московского текста были созданы Ю.М. Нагибиным.
И. Грековой, Г.В. Семеновым, но в целом наметилась тенденция к унификации различных локальных текстов, о чем свидетельствует близость сюжетных коллизий, типологии персонажей, мотивной структуры московского текста Ю.В. Трифонова и петербургского текста А.Г. Битова.
5. В московской прозе Ю.В. Трифонова воссоздана нравственно-философская парадигма представителя постоттепельной интеллигенции. Герой-интеллигент Трифонова - это личность с двойным сознанием (термин В.Ф. Кормера), которая отличается такими качествами, как отказ от общественной деятельности, погруженность в частную семейно-бытовую среду, конформизм, инертность, склонность к компромиссам, разочарованность в идеалах лоттепели и, вместе с тем, внутренний нонконформизм, скрытое диссидентство, вера в традиционные ценности русской интеллигенции, романтическое (наивное, максималистское, бунтарское) мироощущение.
6. Городская проза стала для Ю.В. Трифонова формой выражения историософских взглядов. Историософская концепция писателя заключается в отказе от антитезы история/современность и утверждении присутствия истории в каждом дне и в каждой судьбе. Трифонов доказывает равнозначность мелочей жизни и масштабных исторических событий в контексте повседневности и считает нитью, неразрывно связывающей историю и современность, человеческую память.
7. Продолжением художественных исканий Ю.В. Трифонова является творчество писателей московской школы, получившее в критике условное обозначение прозы сорокалетних. Наиболее последовательное, но при этом творческое и полемическое, развитие идей и образов Трифонова обнаруживается в прозе В.С. Маканина. Писатель, ориентируясь на такие составляющие художественного мира Трифонова, как тема разрушения старой Москвы, тема неудавшейся жизни, тема противостояния поколений, тема смерти как испытания, мотив лубега, мотив жизни-потока, мотив брака-сшибки, создает образ серединного человека, пытающегося преодолеть самотечность жизни и раскрывающего свой истинный потенциал в конфузных ситуациях. Маканин отказывается от трифоновской концепции Москвы - города-дома и, показывая столицу глазами вчерашнего провинциала, создает образ неприступной Москвы, городакрепости, разрушающей привычный уклад и мировосприятие героев.
8. В современном литературном процессе место городской прозы занимает литература мегаполиса - новейшая урбанистическая проза, в которой воссоздается социокультурная среда мегаполиса, формируется новый тип героя - представителя интеллигенции, адаптирующегося к жизни в обществе потребления, раскрываются закономерности между расширением круга общения и усилением чувства одиночества в большом городе, ставится вопрос о сохранении нравственности в условиях научнотехнического прогресса. Ярким представителем литературы мегаполиса является Е.В.
Гришковец, который переносит коллизии и образы городской прозы Ю.В. Трифонова на новую почву и добивается актуализации традиционных проблем городской прозы в условиях прагматичной урбанистической культуры рубежа XX - XXI веков.
Научная новизна работы заключается в исследовании городской прозы Ю.В. Трифонова как художественной системы, ключевые элементы которой воспроизведены в литературном процессе 2-й половины ХХ века в творчестве писателей-лгорожан, в прозе сорокалетних, в литературе мегаполиса; в изучении городской прозы как идейно-эстетического феномена, представленного совокупностью локальных текстов; в реконструкции московского текста русской литературы ХХ века (от прозы русского зарубежья до новейшей урбанистической литературы); в определении места индивидуально-авторского московского текста Ю.В. Трифонова в парадигме локальных текстов русской литературы, в изучении литературы мегаполиса как варианта художественной апробации проблематики и образности городской прозы 1960-80-х годов в современном литературном процессе.
Теоретическая значимость диссертации состоит в систематизации городской прозы Ю.В. Трифонова с точки зрения эволюции художественного метода, формирования индивидуального знаково-символьного поля московского текста, преемственности в воссоздании нравственно-философской парадигмы представителя русской интеллигенции, становления геософских и историософских взглядов писателя; в обосновании терминологического статуса понятия городская проза и переходе от тематического принципа кодификации текстов городской прозы к идейнохудожественному; в исследовании жанровой структуры полифонического романа Ю.В.
Трифонова, в выявлении принципов типологии персонажей московской прозы, в изучении московского хронотопа как особой формы пространственно-временной организации, в воссоздании пути эволюции поэтики урбанизма городской прозы 2-й половины ХХ века.
Практическая значимость диссертации заключается в возможности использования ее материалов в академическом курсе истории русской литературы ХХ века, на факультативных занятиях, спецкурсах и спецсеминарах, в практике школьного преподавания русской словесности, а также в разработке учебно-методических пособий по исследуемой проблематике.
Основные положения диссертационной работы прошли апробацию на научных конференциях разного статуса - международных, всероссийских, региональных, межвузовских, в числе которых Русское литературоведение третьего тысячелетия (Москва, МГГУ им. М.А.Шолохова, 2004-2007); М.А. Шолохов в современном мире (Москва, МГГУ им. М.А. Шолохова, 2002- 2006); Шешуковские чтения (Москва, МПГУ, 2004-2008); Виноградовские чтения (Москва, МГПУ, 2004-2007);
Пушкинские чтения (Санкт-Петербург, ЛГУ им. А.С.Пушкина, 2005-2008);
Классические и неклассические модели мира в отечественной и зарубежной литературах (Волгоград, ВоГУ, 2006); Национальный и региональный Космо-ПсихоЛогос (Елец, ЕГУ им. И.А. Бунина, 2006); Эпический текст: проблемы и перспективы изучения (Пятигорск, ПГЛУ, 2006); Дергачевские чтения (Екатеринбург, УрГУ, 2006, 2008); Современность русской и мировой классики (Воронеж, ВГУ, 2006), Синтез в русской и мировой художественной культуре (Москва, МПГУ, 2006 - 2007), международный симпозиум Время культурологии (Москва, Российский институт культурологии, 2007), IV Лазаревские чтения (Челябинск, ЧГПУ, 2008), Художественный текст: варианты интерпретации (Бийск, БПГУ, 2006-2008), Интерпретация текста: лингвистический, литературоведческий и методический аспекты (Чита, Забайкальский гос. ун-т им. Н.Г. Чернышевского, 2007), Изменяющаяся Россия - изменяющаяся литература: художественный опыт ХХ - начала XXI веков (Саратов, СГУ, 2008), ежегодные конференции докторантов и аспирантов (Елец, ЕГУ им. И.А. Бунина, 2006-2008).
По материалам диссертации опубликовано 51 работа, в том числе 10 статей в изданиях, рекомендованных ВАК РФ, и 2 монографии. Общий объем публикаций - 74,п.л.
Структура работы: диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка литературы, включающего 570 наименований, и трех приложений. В приложениях рассматриваются принципы циклизации малой прозы Трифонова и основные циклические единства 1950-60-х годов, типологическое своеобразие системы персонажей городской прозы Трифонова, выявляются доминантные/периферийные художественные типы и особенности поэтики их воплощения на разных этапах творческой эволюции писателя.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ Во Введении обосновываются актуальность и научная новизна избранной темы, формулируются цель, задачи, положения, выносимые на защиту, определяются теоретическая и практическая значимость, структура работы, характеризуется теоретикометодологическая база исследования, выявляются основные этапы изучения творчества Ю.В. Трифонова и актуальные проблемы современного трифоноведения.
Глава I ГОРОД КАК ТЕМА И ТЕКСТ В РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ XIX - XX ВЕКОВ посвящена исследованию локальных текстов русской литературы, прежде всего петербургского и московского, подготовивших появление идейноэстетического феномена городской прозы. В первом параграфе Эволюция городского текста в русской литературе: от образа города к поэтике урбанизма (к вопросу об истоках городской прозы ХХ века) рассматривается путь художественной эволюции темы города в русской литературе и этапы формирования городского текста. Первым сверхтекстовым единством, получившим в отечественной словесности статус локального текста, стал петербургский текст. Основы петербургского сверхтекста были заложены в произведениях А.С. Пушкина, М.Ю. Лермонтова, Н.В. Гоголя, показавших своеобразие ландшафта, климата, быта, уклада, нравов и истории Петербурга через призму образов-символов и мифопоэтических элементов. Структурообразующими для петербургского текста становятся креационный и эсхатологический мифы:
петербургский миф творения формирует миражный, призрачный, инфернальный колорит Петербурга - города на воде, эсхатологический миф порождает наводненческий текст, в котором утверждается идея конечности Петербурга и неизбежности гибели города от водной стихии. В программных для петербургского текста произведениях Пиковая дама А.С. Пушкина, Княгиня Лиговская М.Ю.
ермонтова, петербургских повестях Н.В. Гоголя формируется особый петербургский текст дьявола (В.Н. Топоров), типологическими признаками которого являются инфернальная аура, обилие изолированных и пограничных локусов, логика обратности (Ю.В. Манн), безумие как типичный жизненный итог петербургских мечтателей и честолюбцев.
В первой половине XIX века формируются такие разновидности локальных текстов, как московский, крымский, литальянский (лвенецианский и флорентийский), лондонский тексты. В основе каждого локального текста лежит миф, обладающий текстопорождающими свойствами, - миф о миражном городе на воде (венецианский текст), миф о третьем Риме (московский текст), миф Тавриды (крымский текст), миф о городе туманов - столице островного государства (лондонский текст), причем из этого ряда периферийных локальных текстов достаточно быстро выделяется московский текст как потенциально равнозначный петербургскому тексту.
Идейно-художественная платформа московского текста формируется в творчестве Н.М. Карамзина. А.С. Грибоедова, М.Ю. Лермонтова, М.Н. Загоскина, которое можно рассматривать как прамосковский текст. Мифопоэтическую основу московского текста составляют такие мифологемы, как Москва - город на крови, Москва - сакральный город на семи холмах, новый Иерусалим, Москва - третий Рим, Москва - жертва огненной стихии, Москва - воплощение женского начала, мать городов русских. К числу ключевых художественных приемов формирующегося локального текста можно отнести прием панорамы, фольклорные зачины и эпитеты, олицетворение (Москва - матушка, старшая сестра), использование архаичной лексики для воссоздания мироощущения московского жителя, ориентированного на традиционные ценности, систему сакральных локусов (Иван Великий, Сухарева башня, Симонов монастырь). В первой половине XIX века в рамках московского текста начинается перевод совокупности топографических, пейзажно-климатических и этнографических характеристик Москвы на знаково-символьный уровень, дающий основание для выделения локального текста.
Начало историософского осмысления антитезы Москва/Санкт-Петербург было положено в очерках и статьях Прогулка по Москве К.Н. Батюшкова (1809), Путешествие из Москвы в Петербург А.С. Пушкина (1833-35), Петербургские записки 1836 года Н.В. Гоголя (1837), Москва и Петербург А.И.
Герцена (1842). В этих работах на образы Петербурга и Москвы спроецирован ряд бинарных оппозиций, в числе которых новаторство/традиционность, подражательность/оригинальность, исторический вакуум/историческое богатство, динамика/статика, интерес/скука, искусственность/естественность. Общим местом всех первых историософских очерков становится представление Петербурга как чиновничьего города, созданного по европейским лекалам, Москвы - как истинно русского города, оплота традиционности и патриархальности.
Оформителем петербургского текста является Ф.М. Достоевский, в творчестве которого утвердились типологические признаки этой разновидности локального текста:
амбивалентный образ Петербурга, выступающий одновременно символом величия и жестокости имперской власти, мотив миражности города, построенного на болоте, герой-идеолог, совмещающий черты мечтателя и подпольного человека, мотив болезни, реализующийся как в значении телесного недуга, вызванного болезнетворным петербургским климатом, так и душевной болезни, спровоцированной миражным характером северной столицы, идея случайного семейства, особая поэтика петербургского климата и ландшафта, формирующая атмосферу неуюта и создающая эффект враждебности среды человеку. Достоевскому удалось создать не просто образ северной столицы, а историософскую концепцию Петербурга - города, историческая миссия которого состояла в установлении прочных связей России с Европой посредством воспроизведения европейской модели жизнеустройства, а философское значение заключалось в доказательстве идеи бытия города, созданного на пустом месте, извлеченного из небытия, и, тем самым, в обосновании легитимности власти царя Петра и введенного им нового жизненного уклада. Достоевский ставит под сомнение исполненность этой миссии, показывая, что Петербург воспроизводит европейскую модель жизнеустройства весьма поверхностно, сохраняя свое, нетронутое европейским лоском подполье.
Оформителем московского текста и создателем его первого индивидуальноавторского варианта стал Л.Н. Толстой. Писатель, используя традиционные составляющие московского мифа (Москва - живой организм, сердце России, Москва - воплощение женского начала), выражает свои историософские взгляды: мессианская роль Москвы заключается в сохранении традиций русского народа и основ православной культуры. Космополитизму Петербурга Толстой противопоставляет патриотизм Москвы, а петербургскому индивидуализму - московскую соборность, петербургскому типу (идеологу или мечтателю, живущему в социальном и духовном подполье) у Толстого противопоставлен московский тип - человек широкой души, представитель своего рода и выразитель интересов своей семьи, чтящий традиции и прислушивающийся более к порывам сердца, чем к требованиям разума.
На рубеже XIX - ХХ веков в контексте культуры Серебряного века петербургский текст переживает эпоху Ренессанса: в прозе А. Белого, Д.
Мережковского, А. Ремизова, поэзии символизма и акмеизма совокупность петербургских мифов и легенд, художественных образов северной столицы, созданных литературой XIX века, оформляется в единый миф Петербурга. В культуре Серебряного века петербургский текст не просто создается, но и осознается как эстетическое единство. Хрестоматией петербургского текста, вобравшей в себя материал таких источников, как городской фольклор, творчество А.С. Пушкина, Н.В. Гоголя, Ф.М.
Достоевского, физиологические очерки, святочные рассказы, становится роман А. Белого Петербург. В этом произведении подчеркнутая традиционность системы образов, конфликта и коллизий, сочетается с ироническим переосмыслением основных петербургских мифологем, вследствие чего роман воспринимается как итоговое произведение, подводящее черту под идейно-художественными исканиями создателей петербургского текста XIX века. Петербург А. Белого - это, во-первых, условный образ-топос, в котором реальная топография соседствуют с ирреальными маршрутами и таинственными локусами, и, во-вторых, модель мироздания, в которой воплощены евразийские идеи писателя. Согласно историософской концепции А. Белого, насильственная европеизация России при Петре I лишь придала стране видимость цивилизованного общества, по сути же российские пространства остались во власти монгольско-туранской стихии, и следствием петровских преобразований явилась лишь утрата страной цельности и самодостаточности. Петербург, задуманный как европейский город, по мысли писателя, заключает в себе восточную душу с ее своеволием, стихийным бунтарством и антииндивидуализм, т.е. выступает символом антиномичности всей России.
В пореволюционные годы отголоски петербургской темы звучат в творчестве К.
Вагинова, Е. Замятина, М. Зощенко, Б. Пильняка, но, подобно тому, как исчезает уникальная культурная и духовная атмосфера Петербурга, уходит на периферию петербургский текст, уступая доминирующую позицию в парадигме локальных текстов московскому тексту.
Во втором параграфе УМосковский текстФ в русской литературе ХХ века утверждается правомерность выделения московского текста как локального текста русской литературы, выявляется круг произведений, формирующих этот сверхтекст, определяются основные критерии включения текстов в московский сверхтекст.
Московский текст начинает восприниматься в единстве мифопоэтических, топографических и топонимических, ландшафтно-климатических и знаково-символьных составляющих, благодаря появлению в 1-й половине ХХ века московской прозы А.
Белого, И.С. Шмелева, Б.К. Зайцева, М.А. Осоргина, А. Платонова, Б.А. Пильняка, М.А. Булгакова, Б.Л. Пастернака, Л.М. Леонова.
В революционную и пореволюционную эпоху в литературе оказываются востребованными все московские мифологемы, в частности, миф творения и его частные варианты - миф о строительной жертве, миф о клятвопреступлении и ритуальном убийстве (Москва - город на крови), миф о Москве - третьем Риме (Москва - город-храм), эсхатологический миф (гибель старой Москвы в эпоху революционных преобразований). В московском тексте 1-й половины ХХ века отчетливо прослеживается антитеза двух образов - Москвы православной и Москвы светской, антихристианской. Образ Москвы - центра русского православия, оплота соборности, хранилища древностей и традиций был создан в литературе русского зарубежья (в творчестве Б.К. Зайцева, М.А. Осоргина, И.С. Шмелева), образ Москвы - центра индустриализации, гигантской стройки, оплота мирового социализма стал знаковым в советской литературе (в прозе А. Платонова, Л. Леонова). Особняком в московском тексте ХХ века стоят произведения А. Белого, не стремящегося ни к идеализации Москвы уходящей, ни к утверждению Москвы советской, Б. Пастернака, который рисует Москву как условно-сказочное пространство, и М. Булгакова, воссоздающего советскую Москву в неомифологическом ключе.
Московский текст литературы русского зарубежья отличается тяготением к иконописной цветописи (преобладанию золотого, белого, небесно-голубого тонов), к воссозданию палитры вкусов блюд православной обрядовой кухни, к одорической гармонии, состоящей в использовании запахов-ароматов. Такой художественный код призван сформировать идиллическую картину Москвы уходящей. Герой прозы русского зарубежья - праведник, который воспринимает заповеди православия как личные жизненные принципы и следует им неукоснительно, демонстрируя образчик гармонии духовного и телесного бытия воцерковленного человека. В прозе русского зарубежья древняя столица по степени идеализации приближается к Граду Небесному, а за счет тщательности воссоздания быта и уклада она остается земным городом, матушкойМосквой.
Культу Дома литературы русского зарубежья в советском московском тексте противопоставлена апология бездомья: семейственность и патриархальность уступают место одиночеству и странничеству, имя предков забывается, его функцию выполняет имя-символ, условной заменой дома становится город Москва. Герои московского текста А. Платонова, забывшие свои настоящие имена, не имеющие прошлого, стремятся преодолеть нормативность городского социума с помощью постоянных метаморфоз профессионального, семейного и личностного статуса. В романе Счастливая Москва, представляющем собой развернутую мифологему женщинагород, героиня-сирота, названная именем столицы, следует заветам пролетарской культуры и усваивает новую роль женщины в обществе, несовместимую с материнством. Из двух традиционных полюсов мифологемы женщина-город (городдева и город-блудница) Москва выбирает вторую модель поведения, и совершает не восхождение к святости материнства, а падение в бездну греха, т.е. трагически не совпадает с традиционным для русской культуры образом Москвы-матушки.
В это же время в отечественной литературе создаются образы Москвы - старухи (А. Белый, Москва), Москвы - мистерийного пространства (М. Булгаков, Мастер и Маргарита), Москвы - леса (Б. Пастернак, Доктор Живаго). А. Белый рисует образ города, оставленного Богом, пребывающего в хаосе животных инстинктов и плотских страстей, и, как следствие, художественный код романа формируют экспрессионистическая цветовая палитра и совокупность запахов-миазмов, свидетельствующих о нравственном и интеллектуальном разложении столицы. Писатель создает гротескный образ физически и духовной умирающей Москвы и не видит возможностей для возрождения столицы, поэтому завершает свою книгу описанием глобальной катастрофы - мощного взрыва, уничтожившего город. М.А. Булгаков стремится к созданию образа Москвы советской, вписанной в контекст вечности, и, как следствие, сочетает социальную мифологию 30-х годов ХХ века с архетипами и мифологемами древних культур, с традиционными образами русской и мировой литературы. В московском тексте Булгакова Москва советская (бесовская) заслонила собой Москву древнюю (православную), силы зла подчинили себе даже тех героев, которые призваны искать истину и служить силам света, в обезбоженной Москве, попавшей во власть дьявола, единственным оплотом духовности является любовь. В романе Мастер и Маргарита огонь становится основанием для формирования индивидуально-авторского эсхатологического мифа о советской Москве, сожженной за неправедный образ жизни ее обитателей. Московский текст Б.Л. Пастернака отличается совмещением конкретно-исторических реалий с мифологической и сказочной образностью. Мифопоэтическое восприятие Москвы нагляднее всего отражено в романе Доктор Живаго, где в качестве сюжетообразующих выступают такие традиционные мифологемы московского текста, как город-лес и городженщина. Мифологема город-лес связана в сознании писателя с эпохой революционных катаклизмов, когда архитектурное и ландшафтное своеобразие города нивелируется, и передвижение по столице превращается в блуждание по лесу и магическое кружение на месте под воздействием инфернальных сил. Пастернак весьма традиционен в восприятии Москвы как воплощения женственности, он выстраивает цепочку Россия - Москва - Лара, в которой каждая составляющая по-своему воплощает архетип женщины. Москва в романе Доктор Живаго становится объектом двойной рефлексии: Пастернак создает художественную концепцию столицы, его герой Юрий Живаго - историософский образ Москвы в стихотворениях и статьях.
К середине ХХ века московский текст оформился как локальный текст русской литературы со своим знаково-символьным полем. Критериями выделения московского текста служат: во-первых, лексический состав произведений, составляющий художественный код прочтения: слова с семантикой цвета, вкуса, запаха, звука; слова, называющие предметы и понятия православной культуры; слова-топонимы; слова, обозначающие специфику московского ландшафта; во-вторых, мифопоэтическая основа произведений, включающая такие мифологемы, как Москва - град Божий, Москва - город на крови, Москва - сердце России, Москва - Феникс, возрождающийся после гибели в огне пожаров, Москва - город-лес и город-женщина; а также топологические параллели Москва - третий Рим, Москва - град Китеж, Москва - новый Иерусалим, Москва - новый Вавилон; в-третьих, тип героя - праведника в миру (в московском тексте литературы русского зарубежья) или духовного странника (в московском тексте советской литературы); в-четвертых, поэтика урбанизма, представленная в советской литературе городскими индустриальными пейзажами, совокупностью названий-аббревиатур, антитезой домики старой Москвы/районы новостроек.
В третьем параграфе Формирование городского текста в прозе Ю.В. Трифонова 1950-60-х годов рассматривается путь творческой эволюции писателя от первой попытки воплощения образа Москвы до создания авторского варианта московского текста.
Москва как топографический и духовный центр, идейно-философское ядро всего творчества Трифонова впервые обозначается в дебютной повести Студенты. В этом произведении столица выглядит парадной, ее достопримечательности описаны в духе экскурсионного комментария, в поле зрения повествователя попадают только центральные локусы (Кремль, Пушкинский музей, библиотека имени Ленина, гостиница Москва, Третьяковская галерея) и локусы новостроек. Своеобразие пространственной организации текста состоит во введении антитез Москва/Ташкент (городов, контрастных по таким критериям, как родной/чужой, лцивилизованный/дикий), и Москва/дачное место (локусов, противопоставленных как урбанизированная среда/природа). Зарисовки Москвы в Студентах можно рассматривать как прамосковский текст Трифонова, в котором сделана попытка создания пространственного образа столицы, обозначены художественные координаты московской топографии, а также намечена оппозиция Москва/чужой город.
В туркменском цикле Трифонов отходит от художественных исканий в рамках московского текста и обращается к поэтике южного урбанизма. Ключевая пространственная оппозиция цикла город/пустыня усложняется за счет введения в текст противопоставления столичного туркменского топоса (Ашхабада) и маленьких городов (Небит-Дага, Кум-Дага, Казанджика). Ашхабад представлен в туркменском цикле как далекое, почти иллюзорное пространство большого города. Маленькие города в туркменском цикле, на первый взгляд, созданы по модели хронотопа провинциальный городок, но, при всех формальных совпадениях (цикличности времени, локальности пространства, повторяемости событий), они не являются провинциальными городками: жителя пустыни тяжелые климатические, бытовые и психологические условия обязывают ежедневно принимать решения, проявлять активную жизненную позицию. Трифонов, рассматривая разные пространственные образы, утверждает, что человек несет в себе тот локус, который ему присущ, и проецирует свое душевно-духовное пространство на окружающий мир. В туркменском цикле впервые появляется персонаж, по своим нравственным и душевным качествам принадлежащий к художественному типу интеллигента-неудачника, жизнь которого является чередой компромиссов со временем, с властью и с самим собой, - Саша Зурабов (Утоление жажды). Жизненное кредо героя звучит как апология конформизма, а определяющей чертой его личности и судьбы является недовоплощенность.
Избрав город в качестве объекта художественного исследования, Трифонов находит компромисс между необходимостью изображать быт и стремлением размышлять о бытии. Писатель утверждает, что чистого быта, свободного от человеческих эмоций, взаимоотношений, поступков, не существует, и ставит перед собой задачу - искать психологические и философские глубины в бытовой сфере.
Трифоновым движет не привязанность к быту, а понимание невозможности существования человеческой духовности, нравственности, психологии в разреженной пустоте, лишенной бытовой составляющей: УБытФ - это великое испытание. Не нужно говорить о нем презрительно как о низменной стороне человеческой жизни, недостойной литературы. Ведь УбытФ - это обыкновенная жизнь, испытание жизнью, где проявляется и проверяется новая, сегодняшняя нравственность. Взаимоотношения людей - тоже быт6.
В городских рассказах Трифонов обозначил ряд нравственно-философских проблем и символических образов, давших импульс дальнейшей художественной эволюции писателя. В их числе проблема неудавшейся жизни (Вера и Зойка), мотив исчезновения людей в условиях исторического безвременья (Голубиная гибель), мотив хорошей жизни, оставшейся в прошлом (В грибную осень), символический образ времени - темной ветровой силы (В грибную осень), интегральный образ городской толпы, ассоциирующийся с хаотичным потоком (Путешествие), образы людей, лумеющих жить (В грибную осень, Голубиная гибель). Художественные открытия, сделанные в процессе создания городского цикла, стали знаком трифоновского стиля и заложили основы восприятия творческого наследия писателя как единой художественной системы.
Вторая глава ХУДОЖЕСТВЕННЫЙ МИР УМОСКОВСКИХФ ПОВЕСТЕЙ Ю.В. ТРИФОНОВА КОНЦА 1960-Х - 1-Й ПОЛОВИНЫ 1970-Х ГОДОВ посвящена исследованию поэтики и проблематики московских повестей Обмен, Предварительные итоги, Долгое прощание, Другая жизнь и Дом на набережной в системно-целостном аспекте, способствующем выявлению общих мотивов и образов, проблем и конфликтов, единства пространственно-временной организации.
В первом параграфе УМосковскийФ хронотоп Ю.В. Трифонова как художественная модель социокультурной среды России конца 60-х - 70-х годов ХХ века совокупность пространственно-географических образов в единстве их топографических и знаково-символьных функций, вписанная в конкретно-историческое и бытийное время, рассматривается как московский хронотоп Ю.В. Трифонова.
Москва Трифонова - это город-дом, полный сакральных локусов, связанных с детскими и юношескими воспоминаниями, и пространственных образов, значимых в контексте истории поколения и страны. Если Москва в целом - это город-дом, то частные московские локусы - это, как правило, лопрокинутые дома, в каждом из которых разворачивается своя семейная драма, обусловленная как атмосферой непонимания в семье, так и трагическими событиями российской истории.
Непременными составляющими городских пейзажей в московских повестях становятся толпа, теснота, преобладание высотных зданий и забетонированного пространства, цветовая гамма, включающая все оттенки серого. В формировании художественного пространства московских повестей участвуют не только локусы городской среды - дома, парки, дороги, метро, но и внутренние локусы - комнаты, квартиры. Основу художественной структуры каждой из повестей московского пятикнижия составляет пара пространственных образов, один из которых можно условно обозначить как локус хорошей жизни с атмосферой благополучия и взаимопонимания, другой - как локус изгнания или локус отверженных, куда герои вынужденно перемещаются после завершения хорошей жизни: дом на Сретенском бульваре/дом на Башиловке (Долгое прощание), квартира-мастерская на Трифонов, Ю.В. Как слово наше отзоветсяЕ[Текст] / Ю.В. Трифонов; сост. А.П. Шитов. - М.: Сов.
Россия, 1985. - С. 88.
Сущевской/квартира на Шаболовке (Другая жизнь), дом на набережной/Дерюгинское подворье и дом у заставы (Дом на набережной).
В московском хронотопе Ю.В. Трифонова соединено бытовое (частное) и бытийное (экзистенциальное) время. Во всех повестях московского цикла на первый план выходит время бытовое (частное) - время повседневных дел, которого всегда не хватает и которое четко распланировано. Бытийное (экзистенциальное) время присутствует во всей художественной ткани произведений, поскольку судьба каждого персонажа не замыкается рамками его жизни, а воспроизводит и передает опыт предыдущих поколений потомкам, и этот опыт кардинальным образом влияет как на ход истории, так и на мир повседневности. Во временной структуре московского цикла также выделяется идиллическое и авантюрное время. Идиллическое время - это время жизни в отчем доме, которое присутствует в воспоминаниях о детских годах.
Идиллическому времени противопоставлено авантюрное время испытаний на чужбине.
В прозе Трифонова авантюрное время - это время лубегов главных героев из дома за пределы московского топоса. Время лубега - это зона риска болезни или смерти, время беззащитности героев, которое завершается с возвращением в московское пространство.
В системе персонажей московских повестей присутствуют герои бытового времени, которые не мыслят себя и свою жизнь вне рутины повседневности, и герои экзистенциального времени, которые обладают ретроспективным мышлением и способностью извлекать уроки из прошлого, но, несмотря на столь существенные отличия, эти персонажи в равной мере - обитатели бытовой и бытийной сфер жизни.
Во втором параграфе Категория повседневности в УмосковскихФ повестях повседневность рассматривается как центральная художественная и нравственнофилософская категория творчества Ю.В. Трифонова, синтезирующая бытовое и бытийное содержание жизни. Из всех, предложенных русской и западноевропейской философской мыслью концепций повседневности (Э. Гуссерля, А. Шюца, М. Хайдеггера, А. Лефевра, Б.В. Маркова, Е.В. Золотухиной-Аболиной), Трифонову ближе всего представление А. Лефевра о повседневности как локусе творчества.
В московских повестях своеобразной точкой отсчета в реконструкции повседневности 50-70-х годов ХХ века становится квартирный вопрос. Каждый герой Трифонова приносит свою жертву ради решения квартирного вопроса: предает близкого, отказывается от призвания, ведет тяжбы с чиновниками, имитирует чувства, которых не испытывает, но, как правило, эти жертвы бессмысленны, поскольку решенный квартирный вопрос не обеспечивает душевного равновесия и не создает атмосферы для творчества.
В развитии действия произведений особую значимость приобретает поэтика мелочей жизни. Бытовые мелочи служат в повестях Трифонова особой сигнальной системой: деталь одежды, предмет обихода, жест, запах играют роль авторского комментария, дополняют, конкретизируют произносимые героями слова. Через призму мелочей в московском цикле отчетливее видятся отношения между членами семьи, проявляются скрытые мотивы поступков, обнаруживается перспектива (или бесперспективность) брака. В сознании героев московских повестей многие понятия и категории, которые традиционно принято относить к высоким (ллюбовь, творчество, вдохновение, вера), представлены как нарочито приземленные, погруженные в быт явления: целью защиты диссертации становится не демонстрация своих научных достижений, а получение ста тридцати кандидатских рублей в месяц;
мерилом родительской любви является устройство ребенка в английскую спецшколу или престижный институт; интерес к букинистическим книгам и старинным иконам определяется не духовными потребностями, а модой.
Поэтика мелочей жизни предполагает осмысление писателем феномена пошлости. Сущность этого феномена заключается в неуловимой трансформации общих мест культуры в шаблоны и клише, в профанации высоких материй. Из всех, предложенных отечественной классикой интерпретаций феномена пошлости, Трифонову ближе других оказались взгляды А.П. Чехова и М.А. Булгакова. У Чехова писатель усвоил интерпретацию пошлости как неотъемлемой составляющей семейного уклада, домашнего уюта, у Булгакова - принцип осмеяния пошлости советской полуинтеллигентной лобразованщины (дельцов и бюрократов из мира науки, культуры, искусства).
При анализе категории повседневности затрагивается такая проблема, как несоответствие атеистического мировоззрения Ю.В. Трифонова и глубинного идейнофилософского содержания его произведений. Писатель не имел возможности впитать основы религиозности в домашней среде, но он усвоил высокие нравственные принципы и интуитивное стремление к истинной духовности посредством знакомства с классической литературой и восприятия системы христианских мотивов и образов у писателей-классиков Ф.М. Достоевского, Л.Н. Толстого, А.П. Чехова, И.А. Бунина.
Повседневность у Трифонова вбирает в себя как высокое, так и ничтожное, его герои, страдающие от неразрешенного квартирного вопроса, от засилья мелочей жизни и от скуки обыденного существования, в этом же повседневном локусе находят источники творческой энергии, вдохновения, любви, сострадания, следовательно, в отношении писателя к повседневности более отчетливо выражена тенденция к ее реабилитации, нежели к дискредитации. Трифонов наделяет своих героев свойством восприятия мелочей как великих пустяков жизни, т.е. амбивалентным отношением к повседневности, совмещающей в себе скуку обыденности и тепло семейственности, однообразие быта и радость творчества.
Третий параграф Русская интеллигенция постоттепельной эпохи в осмыслении Ю.В. Трифонова посвящен исследованию индивидуально-авторской художественной концепции интеллигенции постоттепельной эпохи, которая представляет собой исследование морально-этического потенциала интеллигентовшестидесятников, вступивших в полосу кризиса - политического (в масштабе всей страны), идеологического (в масштабе своей социально-духовной прослойки) и психологического (в масштабе своего внутреннего мира).
Дискуссии о предназначении русской интеллигенции, определившие развитие русской общественной мысли в ХХ веке, приобретали особую остроту в моменты политических и идеологических кризисов. Объектом художественного исследования Ю.В. Трифонова является кризис рубежа 60-70-х годов ХХ века, заключавшийся в том, что отечественная интеллигенция, еще недавно воодушевленная демократическими преобразованиями лоттепели и иллюзией начала коррозии тоталитарной системы, испытала жесточайшее крушение идеалов, и в этой атмосфере приобрела такие качества, как пассивность, равнодушие, цинизм и фаталистическое предощущение распада себя как идейно-социальной общности. Писатель откликнулся на эту трагическую метаморфозу и внес свой вклад в отечественное линтеллигентоведение циклом московских повестей.
Интеллигентность в понимании Трифонова - это совокупность моральных качеств, наличие определенной жизненной позиции и особого мироощущения, лэто три понятия вместе: образованность, душевные качества, миропонимание7.
Характерообразующим свойством русской интеллигенции постоттепельного периода писатель считал конформизм, подразумевая под этим понятием стремление приспособиться к обстоятельствам, занять удобную нишу в социуме и в семье, избежать участия в общественно-политической жизни общества. Типичное состояние интеллигента постоттепельной поры Трифонов обозначил как разжижение духа: за этой метафорой кроется указание на потерю духовно-нравственных ориентиров и глобальное разочарование в общественных идеалах как таковых. Главная интеллигентская нравственная максима постоттепельной поры была сформулирована Трифоновым повести в Обмен, открывшей московский цикл: Енет ничего более мудрого и ценного, чем покой, и его-то нужно беречь изо всех сил8. Такую жизненную позицию Трифонов объясняет, во-первых, генетической памятью (страхом повторных репрессий); во-вторых, сложившимися общественно-политическими обстоятельствами, при которых инициативность, прямолинейность, свободомыслие не являются общественно одобряемыми качествами.
Герой-интеллигент Трифонова - это, как правило, неудачник, не добившийся сколько-нибудь заметного результата в профессии, не нашедший счастья в семье и не обретший согласия с самим собой. Неудачами Трифонов проверяет своего героя: меру его таланта, способность служить этому таланту, готовность отстаивать свою правоту до конца, склонность к компромиссам, и для героя, прошедшего эту проверку, писатель вводит определение счастливый неудачник. Согласно трифоновской диалектике, неудачник может быть счастлив своим внутренним успехом, не имеющим социального и профессионального признания, - ощущением верности своим принципам, радостью подлинного научного открытия, творческим горением, любовью.
Трифонов постоянно ловит своих героев на тяге к самонаблюдениям в ущерб активной деятельности. С профессиональной точки зрения все протагонисты московских повестей - созерцатели, представители творческих профессий: Виктор Дмитриев (Обмен) - инженер, Геннадий Сергеевич (Предварительные итоги) - переводчик, Григорий Ребров (Долгое прощание) - драматург, Сергей Троицкий (Другая жизнь) - историк-архивист, Вадим Глебов (Дом на набережной) - филолог.
Система самооценок героя-интеллигента и его реальное положение в обществе и семье, как правило, не совпадают, что становится причиной раздвоенности, расщепленности персонажей. Двойственность представителей интеллигентской прослойки проявляется, во-первых, в ношении маски непризнанного гения при внутренней неуверенности в своих способностях; во-вторых, в подмене бытийного аспекта жизни бытовым, т.е. в уравнивании в системе ценностей квартирного вопроса и научной работы, престижной должности и личного счастья, и, в-третьих, в следовании принципам двойного сознания (В. Кормер), т.е. во внешнем послушании и демонстрации лояльности при внутреннем неприятии власти.
В московских повестях Трифонов вводит индивидуально-авторское определение типичной модели поведения представителя интеллигенции - лубег. Под лубегом подразумевается такая форма самопознания, которая предполагает дистанцирование от привычного круга общения, временный разрыв семейных уз и погружение героя в собственный внутренний мир. Местом, где спасается трифоновский неудачник, может быть библиотека, дача, Дом работников культуры, то есть Трифонов, Ю.В. Как слово наше отзоветсяЕ[Текст] / Ю.В. Трифонов; сост. А.П. Шитов. - М.: Сов.
Россия, 1985. - С. 348.
Трифонов, Ю.В. Собр. соч. в 4 т. [Текст] / Ю.В. Трифонов. - М.: Худ. лит., 1985-87. - Т. II. - С. 8.
пространство с иной, не домашней и не рабочей обстановкой, где герой получает возможность побыть наедине с самим собой. Из неосознанного, импульсивного порыва лубег в прозе Трифонова превращается в осмысленный, идейно нагруженный поступок, способ сохранения цельности и независимости своего внутреннего мира. Все героиинтеллигенты московских повестей - люди, погруженные в книжную среду, а, следовательно, имеющие лцитатное мышление, постоянно ищущие аналоги своим мыслям и поступкам в литературе и искусстве. Трифонов констатирует, что насыщенность речи цитатами - не только признак образованности и высокой культуры, но и своеобразная маска, за которой можно спрятать свое не слишком яркое и выразительное ля. Погружение в литературу, искусство, науку героев Трифонова может рассматриваться как разновидность лубега из мира повседневности.
Героям-неудачникам в художественной структуре московских повестей противопоставлены герои, умеющие жить. Общий архитектонический прием обусловливает появление таких пар персонажей, как Геннадий Сергеевич/Гартвиг (Предварительные итоги), Ребров/Смолянов (Долгое прощание), Троицкий/Климук (Другая жизнь), в которых герои противопоставлены не по принципу талант/бездарность, а по критерию лумения/неумения жить. Умеющие жить носят маски представителей интеллигенции (Лена Лукьянова - переводчик (Обмен); Гартвиг - сотрудник университета (Предварительные итоги), Смолянов - драматург (Долгое прощание), Гена Климук - ученый секретарь вуза (Другая жизнь), Вадим Глебов - филолог (Дом на набережной)), но не обладают качествами подлинных представителей этой общности. Почти все лумеющие жить - самозванцы, присваивающие себе чужой талант, чужих жен, чужое место в жизни. Трифонов видит ошибку своих героев-интеллигентов в том, что они недооценивают лумеющих жить, не видят в них опасной разрушительной силы и прозревают в тот момент, когда трагические последствия уже необратимы.
Повести московского цикла представляют собой художественное исследование человеческой жизни в аспекте повседневности. Опираясь на поэтику мелочей жизни, Трифонов реконструирует повседневность 60-х - 70-х годов ХХ века как бытийнобытовую среду обитания, в которой сосуществуют сакральное и пошлое, высокое и низкое, талантливое и бездарное. Таким же амбивалентным, как среда обитания, является герой Трифонова - представитель постоттепельной интеллигенции, счастливый неудачник, носитель двойного сознания, которое заключается в сочетании конформистского поведения и нонконформистского характера, внутреннего неприятия власти при внешнем послушании и демонстрации лояльности к советскому политическому режиму.
Третья глава ПОЭТИКА ГОРОДСКОЙ ПРОЗЫ Ю.В. ТРИФОНОВА РУБЕЖА 1970-80-Х ГОДОВ КАК ОТРАЖЕНИЕ ИСТОРИОСОФСКИХ ВЗГЛЯДОВ ПИСАТЕЛЯ представляет собой исследование жанровой природы, сюжетно-композиционного своеобразия, субъектной организации и поэтики урбанизма московской прозы конца 1970-х - начала 1980-х годов в свете историософских исканий Трифонова.
В первом параграфе Жанровое своеобразие Умыслящей прозыФ романы Старик, Время и место, Исчезновение и повесть в рассказах Опрокинутый дом рассматриваются как завершающий этап исканий Ю.В. Трифонова в рамках городской прозы.
Роман позднего Трифонова с точки зрения субъектной организации может быть назван полифоническим романом, поскольку все его персонажи равнозначны в праве высказывания от первого лица или посредством несобственно-прямой речи: в романе Старик исторические главы насыщены голосами Павла Летунова, Аси Игумновой, Сергея Кирилловича Мигулина и других участников событий; в романе Время и место в общем хоре солируют голоса главного героя Саши Антипова и героя-повествователя Андрея. В экспозиции звучит авторский голос, который затем совершенно стихает, предоставляя право поочередного высказывания Антипову и Андрею; в Исчезновении помимо голосов Игоря Баюкова - ребенка, подростка, взрослого (последний голос максимально сближается с безличным повествователем) звучит речь его родных и близких. В этом полилоге голос автора доминирует (неявно, не в прямом высказывании, а на уровне композиции, мотивной структуры, субъектной организации). Субъектная организация романов Трифонова представляет собой особый род полифонии - сочетании голосов героев, имеющих равные права на самовыражение и оценку другого, при условии объединяющей и доминирующей роли голоса автора. Использование столь сложной формы полифонии свидетельствует о том, что Трифонов переосмыслил художественную структуру полифонического романа, привнес в нее свое индивидуально-авторское начало и создал произведения, в которых наличие множества равноправных точек зрения героев не умаляет роли автора, в которых полифония субъектов речи не исключает монологизма художественной концепции и стержневой идеи текста.
Творчество позднего Трифонова облекается в форму жанра философского романа. Основу философской системы писателя составляет идея всеединства: Ежизнь - такая система, где все загадочным образом и по какому-то высшему плану закольцовано, ничто не существует отдельно, в клочках, все тянется и тянется, переплетаясь одно с другим, не исчезая совсемЕ9. Романы необъявленной трилогии Старик, Время и место, Исчезновение и повесть в рассказах Опрокинутый дом являются развернутым художественным обоснованием этой идеи всеединства.
Произведения Трифонова рубежа 70-80-х годов ХХ века образуют художественное единство, представляющее итог философских исканий писателя в виде целостной системы взглядов, в основе которой идеи бытия как неделимой жизне-смерти, связующей экзистенциальность и повседневность, памяти как нити, протянутой через поколения, творчества как квинтэссенции пережитых страданий, истории как присутствия прошлого в настоящем, времени как потока, безвозвратно уносящего в прошлое события, людей, политические режимы.
Следует отметить наличие в романах рубежа 1970-80-х годов жанровых признаков исторического романа. Сверхзадача мыслящей прозы Трифонова - показать прошлое в настоящем - определила ее художественное своеобразие, а именно, непротиворечивое сочетание хроникальности и документальности, присущих историческому повествованию, с авторскими вольностями стилевого и композиционного характера, свойственными городской прозе (Старик); совмещение событий частной жизни героев и поворотных событий российской истории при условии их равнозначности в контексте потока времени (Время и место); создание ситуации диалога, в условиях которой воспоминания повествователя-ребенка комментирует повествователь-взрослый (Время и место, Исчезновение) Каждый герой Трифонова - это частный человек в истории (А. Латынина): независимо от того, погружен ли он мыслями в прошлое или живет заботами настоящего, его судьба оказывается на перекрестке исторических событий малого или вселенского масштаба. Трифонов выламывается из узких рамок жанра исторического романа и создает произведения, которые в равной мере можно назвать и Трифонов, Ю.В. Собр. соч. в 4 т. [Текст] / Ю.В. Трифонов. - М.: Худ. лит., 1985-87. - Т. III. - С. 521.
историческими, и современными. Писатель идет от мелочей повседневности (семейных ссор, имущественных споров) к вечным темам (старости, смерти, вины, долга, памяти), от скрупулезного описания настоящего к разгадыванию тайн прошлого.
Художественное своеобразие философских романов Трифонова определяет поэтика автобиографизма. Автобиография была для писателя одним из важнейших объектов художественной рефлексии, что объяснимо и временем, в которое ему выпало жить и работать, и судьбой его семьи. Вписанная в контекст истории страны и соотнесенная с универсальными категориями судьба, память, вечность, автобиография становится ключевым источником тем, образов, мотивов творчества Трифонова. Отдельные попытки включения в художественную ткань произведений автобиографических фактов были предприняты в повести Трифонова Студенты (1950), в романе Утоление жажды (1959-62), в московских повестях и, главным образом, в повести Дом на набережной (1976), но все же с полным правом говорить о поэтике автобиографизма в прозе Трифонова можно только применительно к необъявленной трилогии - романам Старик, Время и место, Исчезновение, которые близки рассматриваемому жанру с точки зрения коллизий основного сюжета (реконструкции биографии писателя в судьбах главных героев), атмосферы эпохи (реконструкции времени в памяти героя), позиции автора (погруженности в действие, взгляде изнутри). В рамках творческого пути писателя отчетливо прослеживается трансформация функций поэтики автобиографизма: в прозе 1950-60-х годов писатель стремился к включению в текст автобиографических фактов, а в зрелой философской прозе - к осмыслению трагических изломов жизни своего поколения посредством исследования собственной анкетной и духовной биографии.
В романах Трифонова 1970-80-х годов обнаруживаются черты уникального жанра, которому сам писатель дал определение роман-пунктир. Эта жанровая модификация отличается тем, что каждая глава такого романа - новелла, которая может существовать отдельно, автономно, но одновременно все главы связаны друг с другом10. В романах Старик, Время и место, Исчезновение пунктирный характер повествования определяет логику чередования голосов персонажей, наличие временных пропусков в их судьбах, обусловливает новеллистичность и самодостаточность каждой главы.
Полифоническое начало, автобиографизм и пунктирный характер повествования определили своеобразие не только крупных эпических произведений Ю.В. Трифонова, но и такого синтетического жанра мыслящей прозы, как повесть в рассказах Опрокинутый дом. Эта жанровая дефиниция отражает синтез масштабного замысла (совместить прошлое и настоящее, воссоздать с помощью памяти о других важные моменты своей судьбы) и малого объема текста; тонкого лиризма и эпического размаха сюжетных линий; вечных тем и сиюминутных подробностей; эссеистической свободы движения мысли повествователя и связанности рассказов, прочно скрепленных лейтмотивом памяти и голосом автора.
Во втором параграфе УМосковский текстФ Ю.В. Трифонова: поэтика урбанизма и геософия художественного пространства в Унеобъявленной трилогииФ (УСтарикФ, УВремя и местоФ, УИсчезновениеФ) проводится исследование мыслящей прозы в метагеографическом и геософском аспектах, позволяющее рассмотреть Москву как пространственный образ и как образ-культуроним (топос в аспекте его историко-культурного и духовного содержания), а также выявить своеобразие интерпретации Ю.В. Трифоновым основных мифологем московского Трифонов, Ю.В. Как слово наше отзоветсяЕ[Текст] / Ю.В. Трифонов; сост. А.П. Шитов. - М.: Сов.
Россия, 1985. - С. 333.
текста русской литературы. В мыслящей прозе показаны разные лики Москвы - времени политического террора, военной поры, оттепельной эпохи, которые дополняют друг друга и соединяются в московском тексте Трифонова по принципу исторической и мифологической преемственности (смена политического курса влечет за собой смену ведущей мифологемы и доминирующих знаково-символьных черт).
В романе Старик художественное пространство организовано таким образом, что центром разворачивающихся событий является дача, а топос Москвы долго остается на периферии. Дачный локус соотносится с Павлом Евграфовичем Летуновым и воспринимается как обитель старости, Москва - с Олегом Васильевичем Кандауровым и соотносится с такими качествами как молодость, здоровье, сила, динамика, практицизм и эгоизм. Дача Летуновых, дом Аграфены Лукиничны, революционный Петербург, станица Михайлинская, современная Москва не воспринимаются как составляющие единого художественного пространства, поскольку они не скоординированы в хронотопе романа - либо разъединены во времени (Москва/Петербург и Михайлинская), либо изолированы в пространстве (Москва/Соколиный Бор). Для картин Москвы, охваченной кольцом пожара, характерно сочетание мифопоэтических (обмелели озера, река обнажила камни, птицы не пели) и сугубо урбанистических признаков апокалипсиса (мгла была похожа на ядовитый газ, едва сочилась вода из кранов). Традиционная для московского текста мифологема сожженной Москвы у Трифонова наполнена ироническим содержанием: образ-символ огня соотнесен в романе Старик с костром революции, от которого в современной жизни остались только легенды (легендарный образ Летунова и легендарная история Мигулина), не востребованные поколениями детей и внуков. По мысли Трифонова, те идеи и программы, которые вдохновляли первых революционеров, показали свою безжизненность и неприменимость в повседневной жизни. Отблеск костра, Нетерпение и Старик - это цепочка произведений позволяет проследить эволюцию историософских взглядов Трифонова: от восхищения личностными качествами революционеров первого призыва к пониманию ошибочности ряда программных идей и форм их воплощения в жизнь и, наконец, к признанию банкротства радикальной революционной идеологии.
Если в романе Старик отправной точкой является мифологема о сожженная Москва, то в романе Время и место - мифологема город-лес. В воссоздании образа Москвы-леса Трифонов идет вслед за Б.Л. Пастернаком. Лесной (естественный, органичный, природный) характер Москвы, контрастирующий с искусственностью Петербурга - важная составляющая московского мифа, которую Пастернак и Трифонов используют для того, чтобы подчеркнуть, что духовная неразрывность героев со столицей (несмотря на фактические отъезды как Юрия Живаго, так и Саши Антипова) указывает на их самобытность, эмоциональность, естественность душевных движений, развитую интуицию, т.е. качества, соответствующие их основному топосу.
Каждый образ, воссоздающий городское пространство в романе Время и место, - Тверской бульвар, Литературный институт, Большая Бронная, Дом на Трубной, Белорусский вокзал, Даниловский рынок, Якиманка, Солянка, Пресня, - является образом-культуронимом, который выступает отражением геософских взглядов Трифонова. Совокупность образов-культуронимов формирует неповторимый трифоновский ландшафт Москвы. Ключевыми образами-культуронимами, служащими пространством развертывания основных событий двух сюжетных линий романа, являются квартира на Большой Бронной (локус писателя Киянова) и дом на Трубной (локус Саши Антипова). Дом на Большой Бронной, бывший свидетелем литературного успеха наставника Саши Антипова, созерцает и закат его писательской карьеры. Такой архитектонический прием - описание судьбы дома как отражения судьбы его хозяина - весьма характерен для позднего Трифонова: практически все центральные объекты городского ландшафта в романе Время и место выполняют свидетельскую миссию по отношению к героям и к самому времени. Дом на Большой Бронной выступает пространственным образом-двойником дома на Тверском бульваре (в первых главах романа) и дома в районе аэропорта (в главе, рассказывающей о последних днях жизни Киянова): в первом случае этот образ воплощает все признаки дома, во втором - превращается в лопрокинутый дом, где кончается сначала слава, а затем и жизнь героя.
Дом на Трубной иерархически возвышается над прочими пространственными образами, стягивает многие нити повествования и выводит роман на уровень историософских обобщений. Этот дом - символ смерти, дом-соглядатай похорон Сталина в ледяном марте пятьдесят третьего года и, одновременно, символ жизни, поскольку в день мертвой смерти в доме на Трубной Саша Антипов принимает решение сохранить жизнь своего будущего ребенка. Противопоставляя смерти человека, лишившего его отца, жизнь своей дочери, герой отделяет себя от скорбящей толпы, отставляет за собой право быть личностью в эпоху доминирования коллективного начала.
В романе Исчезновение главный образ-культуроним, раскрывающий историософскую концепцию Трифонова, - дом на набережной. В Исчезновении ему удалось договорить то, что не вошло в одноименную повесть. Для Трифонова дом на набережной - это гигантское транспортное средство, салон-вагон, сочетающий в себе черты традиционного дома (комфортабельность внутренней обстановки, уют и наличие привычных вещей) и транспортного средства (нестабильность, неукорененность в пространстве). В портрете дома концентрируются признаки советской урбанистической культуры, или культуры два (В. Паперный). Основные свойства культуры два - вертикальность и перемещение ценностей в центр - определяют принципы постройки и бытования дома на набережной как идеального небоскреба для первых лиц советского государства. Идеал быстро обнаруживает двойственность, поскольку сочетает в себе черты парадиза и загробного мира, причем парадиз воспринимается как прелюдия к гибели или лишению свободы. В Исчезновении Трифонов разграничивает понятия дом-жилье и дом-строение, соотнося первое с семьей, с домашним очагом, с детством Игоря Баюкова, второе - с помпезным зданием, с властью и привилегиями, со страхом и массовым террором, с взрослой жизнью героя.
Если в детские годы дом на набережной был домом-жильем Горика Баюкова, то в восприятии взрослого Игоря дом умер, осталось лишь строение на Берсеневской набережной.
В романе Исчезновение Трифонов обращается к традиционной мифологеме московского текста женщина-город и с ее помощью показывает, как авторитарная власть вытесняет из сознания людей архетипический образ матери, заменяя его архетипом отца. В прозе Трифонова женская суть Москвы выражена достаточно слабо, и в Исчезновении мы встречаемся с редким исключением: Горик Баюков сопрягает в сознании образы Москвы и матери, с которыми он был разлучен долгое время. С развитием действия образ Москвы-матери вытесняется в сознании героя образом Сталина-отца народов, и результатом сложения образов становится сон главного героя, предвещающий встречу с усатой женщиной. В этом сне с помощью емкого образа-символа показано будущее главного героя - раннее сиротство из-за репрессивной политики вождя. Вытеснение архетипического образа Москвы-матери из массового сознания, по мысли Трифонова, является свидетельством духовного кризиса в масштабе государства.
Третий параграф Оппозиция Упамять/забвениеФ как сюжетообразующее начало Умыслящей прозыФ посвящен реконструкции историософских взглядов Ю.В.
Трифонова, определивших своеобразие творчества рубежа 1970-80-х годов.
Художественное время мыслящей прозы можно определить как прошлое в настоящем - синтез хроникальных пластов текста на основе памяти герояповествователя, ресурсы которой оказываются единственным средством противостояния забвению. Память в творчестве Трифонова сближает времена и людей разных эпох, формирует основу для диалога поколений, служит защитой от повторения трагических событий прошлого, тогда как забвение, напротив, размыкает временные цепочки, лишает историю преемственности, изолирует представителей разных поколений друг от друга.
Соответственно, антитеза категорий память и забвение определяет как проблематику, так и художественную структуру мыслящей прозы Трифонова.
Все романы самосознания, как определял произведения 2-й половины 1970-х - начала 80-х годов сам Ю.В. Трифонов, могут быть условно названы романамивоспоминаниями, поскольку в романе Старик воспоминания героя равноценны повествованию лот автора, а в романах Время и место и Исчезновение вся художественная действительность представляет собой реконструкцию в памяти одного или нескольких персонажей, т.е. все события являются содержанием субъективного мира Павла Евграфовича Летунова (Старик), Антипова и Андрея (Время и место), Игоря Баюкова (Исчезновение). Память как путь к истине и память как преодоление одиночества - эти частные варианты интерпретации нравственно-философской категории память становятся для Трифонова идейными доминантами в закатный творческий период, причем первая интерпретация определяет сюжетосложение романов Старик и Время и место, вторая - романа Исчезновение и повести в рассказах Опрокинутый дом.
В романе Старик Трифонов выстраивает антитезу всамделишная жизнь/изделие памяти, которая определяет ход повествования и его итог. Память главного героя романа, Павла Евграфовича Летунова, выполняет функцию сюжетной скрепы, связывающей историю и современность, и, вместе с тем, лизделие памяти героя содержит искаженную картину событий. Трагедия Летунова заключается в том, что он ищет всеобщую истину, а находит частную правду (правду Аси, правду Мигулина, правду Руслана), каждый из которых не только не приближает Летунова к истине, а, напротив, дробит память на множество еще более мелких черепков, не складывающихся в единую картину прошлого. Вместе с тем, правда самого Летунова чрезвычайно значима для понимания идейно-философского замысла романа: Трифонов с помощью этого героя показывает особый путь противостояния забвению - через чувство вины, через попытки самооправдания, через восстановление в памяти потомков судьбы незаслуженно забытого исторического деятеля.
В художественной структуре романа Время и место оппозиция память/забвение занимает центральное положение и выполняет сюжетообразующую функцию: история жизни главного героя, писателя Александра Антипова, представляет собой поток воспоминаний о его детстве, отрочестве, юности, зрелости, но в романе нет строгого следования биографическому канону, хронология постоянно нарушается, отдельные этапы жизни остаются за рамками сюжета, т.е. память объективного повествователя уподобляется человеческой памяти - избирательной и непоследовательной, укрупняющей одни моменты судьбы и стирающей другие в зависимости от степени их воздействия на внутренний мир героя. Жизнь Антипова - это изделие как его собственной памяти, так и памяти повествователя, героя-двойника Антипова, причем нити воспоминаний героев часто пересекаются, создавая многочисленные сюжетные контрапункты. Трифонову было необходимо представить жизнь Антипова в памяти повествователя-двойника для придания герою статуса лица поколения, в котором отразились время и место целой эпохи.
В неоконченном романе Исчезновение память - это способ возвращения в детские годы и актуализации детских впечатлений, форма преодоления одиночества взрослым человеком, детство которого трагически рано закончилось. Если в романе Старик память была накрепко связана с чувством вины, в романе Время и место - с процессом творчества, то в неоконченном романе Исчезновение память самоценна и не мотивирована ничем иным, кроме желания соприкоснуться с прошлым и, тем самым, приблизить его к себе. В Исчезновении нет рассуждений о памяти, нет попыток дать ей определение и сформулировать ее значение в жизни человека, т.к. память - это то единственное свойство личности, которое помогает жить и находить в жизни скрытый смысл.
В повести в рассказах Опрокинутый дом герой-повествователь не скрывается под маской вымышленного персонажа, он непосредственно выражает свое ля в рассказах эссеистического характера с ярко выраженным исповедальным началом.
Сквозным мотивом рассказов-путешествий является мотив связующей нити, символизирующей всеобщую взаимосвязанность людей, событий, пространств и времен.
Связующая нить - не только лейтмотив, но и композиционный принцип повести в рассказах Опрокинутый дом, и емкое выражение авторской концепции памяти-нити, протянутой между эпохами и поколениями.
В мыслящей прозе Ю.В. Трифонова антитеза память/забвение приобретает сюжетообразующий характер вследствие того, что с ее помощью писатель выражает свою концепцию диалектического единства человека и времени: Ечеловек похож на свое время. Но одновременно он в какой-то степени - каким бы незначительным его влияние не казалось - творец этого времени. Это двусторонний процесс. Время - это нечто вроде рамки, в которую заключен человек. И конечно, немного раздвинуть эту рамку человек может только своими собственными усилиями11. Единственным средством раздвижения рамок времени Трифонов считает память, восстанавливающую нити жизни отдельных людей и связывающую их с нитями жизни сотен людей - представителей одной семьи, рода, страны.
На рубеже 1970-80-х годов Трифонов насыщает устойчивое знаковосимволическое поле московского текста пространственными образами, созданными на основе синтеза традиционного и индивидуально-авторского значений, в результате чего формируется уникальный трифоновский городской текст с доминантным образомтопосом Москва и системой образов-локусов, отражающих идейно-художественное кредо автора и духовно-душевный склад его персонажей. В романах самосознания непротиворечиво объединены традиционные составляющие московского текста, мифы и символы советского времени и авторские ассоциации автобиографического характера, придающие городскому тексту писателя индивидуальность и маркирующие его как московский текст Ю.В. Трифонова.
В четвертой главе ИДЕИ И ОБРАЗЫ УМОСКОВСКОГО ТЕКСТАФ Ю.В.
ТРИФОНОВА В ГОРОДСКОЙ ПРОЗЕ 2-Й ПОЛОВИНЫ ХХ ВЕКА прослеживается взаимодействие создателей городской прозы в литературном процессе Трифонов, Ю.В. Как слово наше отзоветсяЕ[Текст] / Ю.В. Трифонов; сост. А.П. Шитов. - М.: Сов.
Россия, 1985. - С. 321.
60-70-х годов ХХ века и влияние творчества Ю.В. Трифонова на прозу сорокалетних писателей и современную литературу мегаполиса.
В первом параграфе Судьба УмосковскойФ и УпетербургскойФ традиций русской литературы в 60 - 70-е годы ХХ века: к вопросу о близости творческих исканий Ю.В. Трифонова и писателей-УгорожанФ рассматривается эволюция московского и петербургского текста в литературе второй половины ХХ столетия на материале творчества Ю.В. Трифонова, Ю.М. Нагибина, И. Грековой, Г.В. Семенова, А.Г. Битова, литературной группы Горожане.
Городская проза, имеющая свои жанрово-стилевые и идейно-содержательные особенности, выдвинувшая нового героя и новый тип конфликта, может считаться самостоятельным художественным феноменом. А.В. Шаравин одним из первых литературоведов отказался от доминанты тематического критерия выделения городской прозы, предложив в качестве альтернативы эстетический код прочтения.
Предложенный исследователем ракурс взгляда на городскую прозу позволил ему выявить такие критерии, как концептуальность городской тематики для творчества того или иного писателя; оппозиция городской прозы - деревенской (при целом комплексе схожих нравственно-этических проблем); ориентация на развитие петербургской или московской УветвиФ русской литературы или собственно городской прозы; наличие в художественных текстах образа города, скрепляющего повествование, своеобразного контрапункта, к которому стягиваются все нити произведения; тяготение художников слова к определенным мотивам и концепции личности, жанровым модификациям, стилевой системе, обозначающим специфику городской прозы12. С учетом предложенной А.В. Шаравиным совокупности критериев выделения городской прозы, а также отдельных положений работ М. Амусина, И. Вейсман, С. Мотыгина, В. Суханова, В. Черданцева, касающихся типологических особенностей городской прозы А.Г. Битова, С.Д. Довлатова, В.С. Маканина, Г.В. Семенова, Ю.В. Трифонова, мы определили городскую прозу как идейно-художественный феномен, выступивший в качестве одной из доминант историко-литературного процесса 60-80-х годов ХХ века. В городской прозе, при всем многообразии творческих индивидуальностей, есть ряд объединяющих элементов - тяготение к малым и средним жанрам (рассказу, повести, новелле, анекдоту, случаю), конфликт между урбанистическим и природным мирами, между городским и сельским укладами жизни, воссоздание научной и творческой среды, выбор представителя интеллигенции на роль центрального персонажа, использование формы интеллигентского сказа, реминисценции из русской и мировой классической литературы, отражение лоттепельных и постоттепельных общественных настроений.
Городская проза, формируясь в рамках идейно-тематического и интонационностилевого противостояния деревенской прозе, учитывает и продолжает предшествующую традицию московской и петербургской ветвей русской литературы, однако, в это время отчетливо обозначается стремление к унификации городского текста (этот процесс завершится в 90-е годы ХХ века формированием литературы мегаполиса), вызванное, во-первых, единством писателей-лгорожан в споре с писателями-лдеревенщиками (при наличии ряда общих тем и проблем), вовторых, актуализацией провинциальных и национальных текстов (в творчестве Э.
Ветамаа, Б. Дрозда, Н. Дубова, И. Авижюса).
Шаравин, А.В. Городская проза 70-80-х годов ХХ века: Дис. Е д-ра филол. наук [Текст] / А.В.
Шаравин. - Брянск, 2001. - С. 35.
Москва и московский образ жизни становятся предметом художественного осмысления в городской прозе не только Ю.В. Трифонова, но и Ю.М. Нагибина, И. Грековой, Г.В. Семенова. Творчество Трифонова и Нагибина объединяет подход к воссозданию Москвы, при котором столица - не фон действия, не пространственный образ, а полноценный персонаж. Позиция повествователя в текстах Нагибина и Трифонова также весьма схожа: повествователь - это ребенок-подросток-взрослый, причем эти возрастные ипостаси соединяются в нем органично и бесконфликтно. Ю.В.
Трифонову, безусловно, был интересен и близок художественный опыт Ю.М. Нагибина по реконструкции 30-40-х годов в автобиографическом ключе, но для автора московских повестей поэтика автобиографизма была лишь вспомогательным средством, способствующим созданию более достоверных картин прошлого, тогда как Нагибин делал автобиографию идейной и художественной осью своего московского текста. Прозу Ю.В. Трифонова и И. Грековой сближает тип пространственной организации с ведущими оппозициями город/дача и столица/провинция.
Художественное воплощение оппозиции город/дача в прозе Грековой и Трифонова практически совпадает, тогда как в реализации антитезы столица/провинция писатели расходятся: для И. Грековой она является центральной, для Трифонова - периферийной, в творчестве И. Грековой описание столицы часто дано с точки зрения провинциального жителя, в прозе Трифонова - с точки зрения коренного москвича, впитавшего в себя столичную среду на уровне истории, топографии, ландшафта и климата. Значимый общий мотив московского текста И. Грековой и Ю. Трифонова - мотив зависти/ревности к москвичам - актуализируется в описании ощущений героевпровинциалов и в воссоздании эмоций москвичей, на долгое время разлученных с родным городом.
Творческая параллель Ю.В. Трифонов - Г.В. Семенов обусловлена не контекстом и не общим предметом изображения, а подлинной близостью художественных миров писателей - создателей оригинально-авторского московского текста русской литературы второй половины ХХ века. Ключевая антитеза городской прозы Трифонова и Семенова - старая Москва/новостройки. Старая Москва - семантически насыщенный топос, вобравший в себя богатое историко-культурное и духовное содержание, вызывающий множество воспоминаний и ассоциаций, тогда как новостройки - топос безликий, унифицированный, бессодержательный с точки зрения культурных традиций. Трифонов и Семенов признают, что город разъединяет людей, делает их чужими друг другу, мешает формированию новых отношений, а наличествующие межличностные связи лишает эмоционального накала. В прозе Трифонова городской дом - это лопрокинутый дом, в прозе Семенова - бетонная конструкция, лишенная признаков семейного гнезда.
Ю.В. Трифонов и Г.В. Семенов уделяют значительное внимание проблеме семьи и семейных ценностей, их сохранности в условиях мегаполиса. В московском тексте писателей современный брак рассматривается как сшибка, т.е. столкновение, конфликт двух семейных кланов на почве разницы в мировосприятии, укладе, моральных нормах и стиле общения. В прозе Г.В. Семенова создается образ семьиширмы, за которой герои прячут свои аморальные поступки (семьи Наварзиных, Ум лисицы; Луковниковых, Лошадь в тумане; Купреич, Приятная привычка). Браксшибка, семья-ширма - свидетельства кризиса семейных ценностей, обусловленного аксиологическим кризисом общества, находящегося на начальной стадии процесса тотальной урбанизации. Г.В. Семенову близка трифоновская концепция убега, причем в той вариации, которая была предложена в повести Предварительные итоги, - убега от цивилизации посредством опрощения. Как в судьбе Геннадия Сергеевича (Предварительные итоги), так и в истории безымянного рассказчика (Ум лисицы) опрощение оказывается наивной иллюзией, придуманной героями в момент затянувшегося душевного кризиса. Важнейшим объединяющим началом московского текста Трифонова и Семенова является общая историософская концепция, заключающаяся в неотделимости прошлого, настоящего и будущего, в принципиальном неразличении масштабных исторических событий и мелочей жизни, которые также переплавляются в большую историю.
Если московский текст второй половины ХХ века вплоть до 70-х годов существовал как совокупность индивидуально-авторских текстов, то петербургский текст в это время получил идейное обоснование и эстетическую платформу, чему способствовала деятельность литературного объединения Горожане. Представители этого объединения обосновали выбор города в качестве основной темы и ключевого образа произведений близким знакомством с предметом художественного исследования:
Мы можем писать только о том, что знаем, - не только внешним знанием, но и внутренним, не только видением, но и провидением. <Е> Мы хорошо знаем себя и то, что нас окружает. Мы хорошо знаем свою страну сейчас, здесь, в этот ее часЕ13.
Программные заявления горожан нашли воплощение в петербургском тексте А.Г.
Битова.
А.Г. Битов воспроизводит все традиционные составляющие петербургского текста - от климатически-метеорологических и ландшафтных до мифопоэтических. Вместе с тем, петербургская поэтика Битова во многом перекликается с поэтикой создателей московского текста и, прежде всего, Ю.В. Трифонова. Общими художественными элементами петербургского текста Битова и московского текста Трифонова являются мотив незнания родного города, мотив невластности в своей судьбе (формулировка О.В. Богдановой), образ никакого героя (Монахов, Улетающий Монахов; Одоевцев, Пушкинский дом А.Г. Битова и Дмитриев, Обмен, Глебов;
Дом на набережной Ю.В. Трифонова), пространственная оппозиция город/дача (в прозе Трифонова дачный мир - это мир покоя, гармонии, отдыха, соотносимый с миром детства, в творчестве Битова дача далека от идеального локуса, поскольку на лоне природы герой-горожанин наряду с покоем ощущает пустоту), коллизия переживания смерти близкого человека не в экзистенциальном, а в сугубо материальном ключе (в московском тексте Трифонова смерть - это окончательный и бесповоротный уход человека; в петербургском тексте Битова смерть - переход в иной мир).
Московский текст второй половины ХХ века представляет собой синтез типологических особенностей московской прозы 30-50-х годов и нового художественного кода, сформированного с учетом изменившейся социокультурной среды 60-70-х годов, процессов урбанизации, унификации быта и уклада, формирования новой этико-философской парадигмы. Мифопоэтический компонент в московском тексте 1960-70-х годов заметно ослабевает, тогда как поэтика урбанизма, напротив, становится основой художественной структуры произведений. Творческое наследие Ю.В. Трифонова перекликается не только с московской прозой 60-70-х годов, что закономерно в силу использования одного знаково-символьного поля и развития одних и тех же традиций московского текста, но и с творчеством создателей петербургского текста второй половины ХХ века, в частности, с прозой А.Г. Битова, что Горожане о себе [Текст] / Б. Вахтин, В. Марамзин // Сумерки. - 1991. - № 11. - С. 90.
свидетельствует тяготении локальных текстов второй половины ХХ века к унификации на уровне сюжетных коллизий, типологии персонажей, мотивной структуры.
Второй параграф Традиции УмосковскойФ прозы Ю.В. Трифонова в творчестве В.С. Маканина посвящен исследованию литературы сорокалетних как посттрифоновской школы и выявлению идей и образов прозы Ю.В. Трифонова, оказавших существенное влияние на творческую индивидуальность В.С. Маканина.
Поколение сорокалетних (термин В.Г. Бондаренко) вышло на авансцену русской литературы в середине 70-х годов ХХ века и реализовалось в рамках московской школы, ориентированной на воссоздание социокультурной среды города и осмысление психологии и поведенческих моделей нового негероического героя.
Москвоцентризм писателей поколения сорокалетних проявляется не только в избрании столицы местом творческой реализации, но и в том, что столицей измеряется и проверяется провинциальный опыт немосквичей, определяется тип героя и ракурс изображения событий. Тематическое, идейное, художественное своеобразие творчества представителей московской школы позволило критике назвать эту школу посттрифоновской. На наш взгляд, данное определение весьма условно, поскольку далеко не все сорокалетние близки автору Дома на набережной, некоторые представители школы продолжают традиции деревенской прозы (В. Крупин, В.
ичутин), другие тяготеют к условно-метафорическому языку и мифологической образности (А. Ким, В. Орлов), третьи - к политической проблематике и созданию произведений на злобу дня (А.А. Проханов). Наиболее очевидными представляются нам творческие параллели Трифонов - Маканин, Трифонов - Киреев, Трифонов - Курчаткин, Трифонов - Есин, причем самым последовательным и творчески-полемическимпродолжением традиций Ю.В. Трифонова является проза В.С. Маканина.
При первичной проекции художественного мира Трифонова на прозу Маканина создается впечатление, что отличий в творчестве писателей больше, чем сходства: герой Трифонова - коренной москвич, ощущающий пространство Москвы как пространство Дома, герой Маканина - провинциал, выходец с Урала, с трудом привыкающий к ритму жизни большого города; Трифонов вводит в повествование близкое писателю ля герояповествователя, Маканину подобная техника чужда, он выражает свою позицию с помощью интонации, детали, вплетения авторского голоса в поток сознания героя; в прозе Трифонова охват изображения Москвы соответствует столичным масштабам, тогда как у Маканина целостного образа Москвы практически нет, действие локализовано в квартире, доме, рабочем кабинете; Трифонов использует урбанистические пейзажи для передачи состояния или настроения героя, Маканин московскую природу не замечает, а редкие пейзажные зарисовки служат у него средством воссоздания атмосферы Урала; Трифонову присущ психологизм, он стремится в максимальному раскрытию внутреннего мира героя посредством анализа его настроений, эмоций, душевных порывов, художественный метод Маканина называют социальным человековедением (И.Б. Роднянская), которому присущи антипсихологизм и видимое безразличие к героям. Маканин воспринял художественный мир Трифонова как интересную ему и во многом близкую систему сюжетов, образов, мотивов, проблем, концепций, как возможный источник для вдохновения, и именно такое восприятие позволило писателю развивать трифоновские идеи и переосмысливать Пискунов, В.М. Чистый ритм Мнемозины [Текст] / В.М. Пискунов. - М.: Альфа-М, 2005. - С. 496.
элементы поэтики, не повторяясь, а произвольно вплетая их в художественную ткань собственных текстов.
В прозе Маканина начала 1970-х годов Москва - это большой город, законы жизни в котором непонятны герою-провинциалу (На первом дыхании, Валечка Чекина, Старые книги, Погоня, Повесть о старом поселке). В произведениях конца 1970-х - 1980-х годов (Отдушина, Человек свиты, Антилидер, Гражданин убегающий) Москва - это четко структурированное пространство, которое подчиняет себе героя, понимающего и принимающего требования большого города.
В художественном мире Ю.В. Трифонова важное место занимает метафора жизни-реки, предполагающая осмысление потока воды как потока времени - однонаправленного, неостановимого, безвозвратно уносящего в мгновения жизни в прошлое. Образ жизни-реки трансформируется у Маканина в идею самотечности жизни, под которой подразумевается безумная инерция повседневности (М.
иповецкий). Все герои писателя подчинили себя течению жизни, уверились в предопределенности судьбы и зависимости человека от удачи/неудачи, поэтому, сталкиваясь с ситуацией, противоречащей самотечности, они погибают (Алимушкин, Ключарев и Алимушкин), совершают лубег (Родионцев, Человек свиты; Игнатьев, Река с быстрым течением) или превращают исключительную ситуацию в рядовую (Михайлов, Отдушина).
Способом обнаружения истинного лица героя, а также выходом из самотечности жизни становятся в прозе Маканина конфузные ситуации, т.е. любые ситуации, нарушающие привычный ритм жизни, выбивающие героя из колеи и заставляющие обнаруживать скрытый интеллектуальный, нравственный, духовный потенциал. В прозе Трифонова подобного акцента на ситуативности нет, но сюжетные коллизии обмена (Обмен), семейного конфликта (Предварительные итоги), измены любимой женщины (Долгое прощание), конфликта со свекровью (Другая жизнь), выбора между успехом и опалой (Дом на набережной), между публикацией книги и защитой невиновного человека (Время и место), безусловно, предвосхищают появление конфузной ситуации Маканина.
Антитеза Трифонова неудачник/умеющий жить в прозе Маканина трансформируется в антитезу неудачник/удачник. В некоторых повестях Маканина данная антитеза представлена в наглядном противостоянии героев-антиподов, как, например, Алимушкин/Ключарев (Ключарев и Алимушкин), Куренков/Тюрин, Куренков/Сыропевцев, Куренков/Большаков (Антилидер), Родионцев/Санин (Человек свиты), причем на первый план вынесен, как правило, герой-неудачник, психология, поведение и судьба которого более интересны автору; в других произведениях тип лудачника не воплощен в конкретном образе, и герой-неудачник осознает неблагосклонность фортуны не в сравнении с кем-либо, а в сопоставлении себя настоящего с собой прежним (молодым, подающим надежды, востребованным), как например, Игнатьев (Река с быстрым течением), Тартасов (Удавшийся рассказ о любви), Петрович (Андеграунд, или Герой нашего времени). Особое место в системе образов произведений Маканина занимают героини-неудачницы - Марина (Река с быстрым течением), Алевтина (Отдушина), Вика (Человек свиты), Лариса (Удавшийся рассказ о любви). Если герой расценивается как неудачник по неуспешности профессиональной деятельности, то героиня - по несостоятельности в личной жизни. Следует отметить, что героини-неудачницы в прозе Трифонова изображены с сожалением и симпатией, тогда как Маканин рассказывает о несчастливой женской судьбе без сострадательных обертонов в авторской речи: он бесстрастно фиксирует отсутствие любви (семьи, детей) и с помощью минус-приемов создает эффект душевной опустошенности даже при внешнем благополучии героини.
Способом разрыва круга жизненных неудач Маканин считает лубег - трифоновский рецепт решения проблемы за счет дистанцирования от нее. Помимо лубегов к женщинам или друзьям, на дачу или в деревню, хорошо знакомых по прозе Трифонова, в творчестве Маканина представлен и лубег в никуда, т.е. бегство от женщин, друзей, детей, не предполагающее какого-либо конечного пункта следования, совершаемое по случайной траектории с единственной целью - освободиться от обязательств и сменить уже ставшую привычной среду обитания. Таким лубегом выглядит вся жизнь Павла Алексеевича Костюкова - гражданина убегающего, который испытывает страсть первопроходца к постоянному освоению новых жизненных пространств и, как следствие, к абсолютной свободе от всего, что мешает реализации первопроходческого инстинкта. В прозе Маканина лубег перестает быть прерогативой мужчин, причем женский лубег исполнен большего драматизма и вызван конкретными жизненными обстоятельствами: героини убегают от смертельной болезни (Сима Игнатьева, Река с быстрым течением), от приближающейся старости (Лариса Игоревна, Удавшийся рассказ о любви), нелюбимого мужа (Вера Курнеева, Андеграунд, или Герой нашего времени).
Сюжеты, образы, мотивы трифоновской прозы становятся для Маканина отправной точкой в создании собственного художественного мира - мира серединного человека, бывшего обитателя барака, для которого Москва - город возможностей и город испытаний. В прозе Маканина немало сюжетных коллизий, напрямую восходящих к сюжетам повестей и романов Трифонова, однако, опосредованно воспроизводя или напрямую цитируя трифоновский эпизод, писатель неизменно смещает акценты, заставляет увидеть ситуацию в совершенно ином ракурсе, лишает ее пафоса и романтического ореола. Трифоновская Москва-дом у Маканина распадается на отдельные локусы работы, отдыха, досуга, на квартиры и учреждения, и ни один из этих локусов не имеет мифологической или исторической ауры.
В третьем параграфе Е.В. Гришковец как писатель Утрифоновской школыФ (к вопросу об отражении художественных открытий городской прозы 1960-80-х годов в современной литературе мегаполиса) рассматривается вопрос о влиянии прозы Ю.В. Трифонова на современный литературный процесс и прослеживается эволюция художественного кода московского текста в литературе мегаполиса.
итература мегаполиса - это разновидность урбанистической прозы, которая остро ставит проблемы маленького человека и большого города, сохранения нравственных основ личности в условиях общества потребления, воссоздает социокультурную среду мегаполиса, мировосприятие его обитателей, новую иерархию потребностей и новую систему ценностей. Москва в прозе рубежа XX - XXI веков многолика: это и буржуазная империя, и место инициации героя-провинциала, и сокровищница русской культуры и духовности. Московский текст литературы мегаполиса опирается на традиционные мифологемы этого локального текста женщина-город, город-лес, воспроизводит отдельные элементы его знаковосимвольного поля, но в целом стремится к унификации, к воспроизводству мифологем других локальных текстов и универсальных символов урбанистической культуры.
Петербургский текст литературы мегаполиса, напротив, сознательно ориентируется на петербургский текст русской литературы XIX века, воссоздает Петербург как фантасмагорический, литературный, театральный город и стремится к сохранению своего художественного кода. Новая урбанистическая проза предполагает воссоздание не только столичных мегаполисов - Москвы и Санкт-Петербурга, имеющих богатую литературную традицию, но и провинциальных - Перми, Саратова, Екатеринбурга.
Влияние Ю.В. Трифонова испытали такие представители новой урбанистической прозы, как Александр Кабаков и Юрий Поляков, Андрей Дмитриев и Павел Мейлахс, Нина Горланова и Людмила Улицкая, но самое последовательное воплощение в новом контексте художественные открытия писателя обрели в прозе Е.В. Гришковца. Если у Ю.В. Трифонова представлен взгляд на Москву столичного жителя, воспринимающего московский локус как естественную среду обитания, то у Е. Гришковца Москва показана глазами провинциала, видящего в столице враждебное начало и постепенно обживающего ее, в результате чего чужое пространство присваивается, становится своим. Главный итог присвоения героем Гришковца московского локуса - утрата чувства одиночества и заброшенности, отказ от экзистенциального переживания Москвы как мистического места, постоянно испытывающего неофита, ставящего его в пороговые, пограничные ситуации.
Как и герои Трифонова, герой-повествователь Гришковца лумеренно автобиографичен, поэтому создатель Рубашки и Асфальта приписывает герою отдельные факты своей биографии, но, не стремясь к созданию автобиографического текста, старательно избегает полного сходства и последовательно дистанцируется от героя, придумывая ему отдельную биографию. Интеллигентская рефлексия, присущая всем героям московских повестей Трифонова, трансформируется у Гришковца во внутреннюю работу над созданием нужного настроения, уместных фраз, одобряемых окружающими поступков. Как и центральные персонажи городской прозы Трифонова, герои Гришковца - люди, с трудом осознающие свой истинный возраст. В прозе Трифонова и Гришковца упоминание о возрасте всегда является указанием на духовный кризис: герои, будучи людьми зрелыми и многоопытными, ощущают себя начинающими, едва стартовавшими в жизненном забеге, и воспринимают своих ровесников как старших, более взрослых людей. Подобно трифоновским Виктору Дмитриеву (Обмен) и Руслану Летунову (Старик), герои Гришковца Саша (Рубашка) и Миша (Асфальт) считают свои резервы времени значительными, а себя, несмотря на скромные и, преимущественно, материальные достижения, - состоявшимися людьми.
В романах Рубашка и Асфальт, сборниках рассказов Планка и Следы на мне Гришковец воссоздает хронотоп мегаполиса - типовое пространство спальных районов, в котором плохо ориентируются даже коренные москвичи, и время, которое проходит слишком быстро, навязывая ускоренный темп жизни. Повседневность большого города показана писателем как череда каких-то недоделанных дел, недовстреченных встреч, каких-то мелких соблазнов и тревог15. Главной ценностью для жителя большого города является спокойствие, под которым подразумевается замедление времени и локализация жизни в пространстве квартиры (гостиничного номера, дачного домика). Трифонов, создававший свои произведения в преддверии формирования мегаполисной культуры, предугадал амбивалентность одиночества в большом городе: страх одиночества соседствует в сознании московского жителя с потребностью в изоляции, дающей покой и возможность ощутить свое ля, отдельное от городской толпы.
Как и в литературном процессе 1960-70-х годов, в литературе рубежа ХХ - XXI веков представлено противостояние города и деревни, которое воспринимается не как Гришковец, Е.В. Планка: Рассказы [Текст] / Е.В. Гришковец. - М.: Махаон, 2006. - С. 156.
конфликт разноукладности и различий в иерархии ценностей, а как несовпадение во взглядах, образе жизни, представлениях о морали, отношении к труду жителей разных миров - патриархального и урбанизированного. В прозе Трифонова деревня как самостоятельный пространственный образ представлена эпизодически (Васильково в повести Другая жизнь, Брусково в повести Дом на набережной), но нравственная проблематика создателей деревенской прозы писателю близка и понятна. Герой урбанистической прозы Гришковца описывает деревенский уклад как участник экскурсии, для него деревня - чужое пространство со своими законами. Город и деревня, по мысли писателя, взаимно отчуждены друг от друга, и, чем интенсивнее процесс урбанизации, тем, по мнению писателя, отчетливее поляризация городского и сельского укладов. Горожанин, по мнению Гришковца, способен любить деревню, поскольку для него это экзотический локус, выступающий местом временного пребывания и оставляющий в памяти яркие впечатления. Для горожанина любовь к деревне и ее жителям - это любовь к дальнему, чувство, обусловленное интеллигентским комплексом вины перед простым народом и стереотипом, предписывающим любить природу и уважать физический труд.
Если в творчестве Ю.В. Трифонова (а также Г.В. Семенова, И. Грековой, Ю. Нагибина) унификация городского пространства показана с сожалением об уходящей в прошлое многоцветной, хаотичной, эклектичной Москве кривых улиц и переулков, то в прозе Гришковца городское пространство, созданное по единому стандарту, - это единственная реальность, которая знакома героям, естественная среда обитания.
Городской уклад жизни герой-повествователь Гришковца воспринимает как самый комфортный, а городской образ жизни - как единственно возможный для себя способ существования, но, несмотря на это, он хорошо осознает и проблемы урбанизированного социума, среди которых на первый план выходят разрыв с миром природы и отчуждение от людей.
В прозе Трифонова Москва - основной образ-топос, по отношению к которому все прочие пространственные образы являются периферийными и второстепенными.
Гришковец также ставит столицу в центр повествования, но, будучи провинциалом по духу и происхождению, формирует хронотоп романа на основе пространственной антитезы Москва/Архангельск. В сознании героя Гришковца эта антитеза проецируется на временную ось и противопоставляет прошлое (жизнь в Архангельске) настоящему (жизни в Москве), причем провинциальное прошлое сознательно забывается героем, уступая место столичному настоящему. По мысли Гришковца, у некоренных москвичей отсутствует привязанность к каким-либо конкретным локусам (Остоженке, Тверской, Большому театру, парку имени Горького), Москва воспринимается ими как единый локус жизни.
Создавая свой вариант московского текста, Гришковец опирается на традиционную мифологему Москва - женщина-город, но интерпретирует ее оригинально и даже откровенно провокационно: в Москве Гришковца нет материнского оберегающего начала, напротив, она либо равнодушна, либо откровенно враждебна тем, кто пытается ее покорить, приручить, найти в ней свое место. Несмотря на подчеркнутую московскость всех сюжетных коллизий рассказов и романов писателя, он, следуя тенденции, обозначившейся еще в городской прозе 1960-80-х годов, стремится к унификации городского текста. В московском тексте Гришковца присутствуют петербургские мотивы, в частности, мотив города, противостоящего природе. В традиционном московском тексте древняя столица - это город естественный, не знающий четкой регламентации, близкий миру природы и живущий по законам, не разрушающим природной гармонии. В прозе Гришковца Москва показана как гигантский мегаполис, в поединке с природой неизменно побеждающий и, с помощью достижений цивилизации, преображающий ландшафт, погодные условия, палитру звуков и запахов.
итература мегаполиса, порожденная постсоветской и постперестроечной социокультурной средой, следует традициям городской прозы 60-80-х годов ХХ века и выносит на первый план не собственно урбанистические, а нравственно-философские проблемы. Яркий представитель литературы мегаполиса Е.В. Гришковец в своем творчестве последовательно переосмысливает художественные открытия городской прозы и, прежде всего, идеи и образы Ю.В. Трифонова, создает новую поэтику урбанизма, реконструирующую социокультурную среду мегаполиса.
В заключении подводятся итоги проведенного исследования и намечаются его дальнейшие перспективы.
В первом приложении выявляются основные принципы циклизации малой прозы Ю.В. Трифонова, в числе которых обзорный принцип композиции, проявляющийся в единстве авторского подхода к теме и общности ракурса изображения событий; образ автора, избегающего окончательных оценок, но недвусмысленно выражающего собственную нравственную позицию; пространственная модель, вписывающая рассказы и повести в единый локальный текст, строящийся по принципу оппозиции;
единство типологии образов и конфликтов, в центре которого герои-интеллигенты и их антагонисты, лумеющие жить; жанрово-стилевая общность (включении в текст элементов автобиографизма, признаков жанра исповеди и интеллигентского сказа);
единство мотивной структуры. Во втором приложении рассматриваются доминантные и периферийные модели женственности московских повестей Ю.В.
Трифонова. В парадигме женских образов московских повестей представлены как героини, воплощающие в себе авторскую интерпретацию образов-архетипов матери, жены, любовницы, так и являющиеся порождением конкретной социокультурной среды, - деловые женщины, для которых современный город - комфортная среда обитания, женщины, обладающие моральным авторитетом (представительницы красной интеллигенци и харизматические лидеры от науки), простодушные и юродивые героини, существующие за счет мощных духовных ресурсов. Третье приложение содержит развернутый анализ типологии образов мыслящей прозы Ю.В. Трифонова. Система персонажей романов рубежа 1970-80-х годов является одним из средств воплощения этико-философских взглядов писателя, как следствие, в архитектонике персонажей центр тяжести смещен с социально-психологических черт на духовно-нравственные свойства личности. Каждый персонаж вписан Трифоновым в свое время и пространство, соотнесен с эпохой и средой, которые способствуют выявлению его духовно-нравственного потенциала.
Материалы и результаты проведенного в диссертации исследования изложены в следующих научных публикациях:
Монографии:
1. Селеменева, М.В. Поэтика городской прозы Ю.В. Трифонова: Монография [Текст] / М.В. Селеменева. - Воронеж: Научная книга, 2008. - 331 с.
2. Селеменева, М.В. Городская проза как идейно-художественный феномен русской литературы ХХ века: Монография [Текст] / М.В. Селеменева. - М.: МГИ им.
Дашковой, 2008. - 300 с.
Статьи в рецензируемых научных журналах, входящих в реестр ВАК МОиН РФ 3. Селеменева, М.В. Русская интеллигенция на рубеже 60-70-х годов ХХ века:
художественная концепция Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Личность. Культура. Общество. - 2007. - Т. 9. - Вып. 2 (36). - С. 305-317.
4. Селеменева, М.В. Женские образы в романах Ю.В. Трифонова: типология и поэтика воплощения [Текст] / М.В. Селеменева // Культурная жизнь Юга России.
- 2007. - № 5 (24). - С. 52-54.
5. Селеменева, М.В. Проблема типологии персонажей городской прозы Ю.В.
Трифонова (к вопросу о доминантных/периферийных моделях женственности) [Текст] / М.В. Селеменева // Вопросы филологии. - 2007. - № 2 (26). - С. 82-88.
6. Селеменева, М.В. Концептосфера городской прозы Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В.
Селеменева // Вестник Челябинского государственного университета. Сер.
Филология. Искусствоведение. - 2007. - № 13 (91). - С. 102-106.
7. Селеменева, М.В. Поэтика заглавий городской прозы Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Культурная жизнь Юга России. - 2007. - № 6 (25). - С. 50-53.
8. Селеменева, М.В. Поэтика московского текста Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В.
Селеменева // Вестник ЛГУ им. А.С. Пушкина. - 2008. - № 2. - С. 129-146.
9. Селеменева, М.В. Роман Ю.В. Трифонова Время и место в аспекте геософской проблематики [Текст] / М.В. Селеменева // Русский язык за рубежом. - 2008. - № 5 (210). - С. 80-87.
10. Селеменева, М.В. Принципы циклизации городских рассказов Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Сер.: Филологические науки. - 2008. - № 10 (34). - С. 181-184.
11. Селеменева, М.В. Память/забвение как сюжетообразующая оппозиция городской прозы Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Вопросы филологии. - 2008. - № 4. - С. 55-63.
12. Селеменева, М.В. Поэтика повседневности в городской прозе Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Известия Уральского государственного университета.
Серия 2.: Гуманитарные науки. - 2008. - Вып. 16 (59). - С. 195-208.
Статьи в научных журналах, сборниках научных трудов и материалов научных конференций 13. Селеменева, М.В. Мелочи жизни в художественной структуре московских повестей Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Поэтика повседневности.
Фольклор. Художественная литература: Материалы международной научной конференции Пушкинские чтения-2005. - СПб.: Астерион, 2005. - С. 126-133.
14. Селеменева, М.В. Категория повседневности в московских повестях Ю.
Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Вестник Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина. Вып. 9: Филологическая серия (2). - Елец: Изд-во ЕГУ им. Бунина, 2005. - С. 306-312.
15. Селеменева, М.В. Чеховские мотивы в повести Ю.В. Трифонова УДолгое прощаниеФ [Текст] / М.В. Селеменева // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Т. 3. - М.: Изд-во Таганка, МГОПУ, 2005. - С. 97-101.
16. Селеменева, М.В. Роль городского пейзажа в художественной структуре московских повестей Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Москва и московский текст в русской литературе ХХ века: Материалы VIII Международных Виноградовских чтений. - М.: Изд-во МГПУ, 2005. - С. 93-102.
17. Селеменева, М.В. Образы-топосы в романе Ю.В.Трифонова Время и место [Текст] / М.В. Селеменева // Поэтика образов времени и пространства в художественном произведении: Материалы XI международной научной конференции Пушкинские чтения-2006. - СПб.: Астерион, 2006. - С. 169-173.
18. Селеменева, М.В. Мотивы памяти и забвения в романе Ю.В.Трифонова УВремя и местоФ [Текст] / М.В. Селеменева // Художественный текст: варианты интерпретации. Труды XI Всероссийской научно-практической конференции. - Бийск: Изд-во БПГУ им. В.М. Шукшина, 2006. - Ч. II. - С. 176-183.
19. Селеменева, М.В. Наследие И.А. Бунина в творческом сознании Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Национальный и региональный Космо-Психо-Логос в художественном мире писателей русского Подстепья (И.А. Бунин, Е.И. Замятин, М.М. Пришвин). - Елец: Изд-во ЕГУ им. И.А.Бунина, 2006. - С. 110-118.
20. Селеменева, М.В. Поэтика урбанизма в романе Ю.В. Трифонова Время и место [Текст] / М.В. Селеменева // Caucasus Philologia. - 2006. - № 1. - С. 126-129.
21. Селеменева, М.В. Поэтика городских рассказов Ю.В. Трифонова в свете литературных и историко-культурных традиций [Текст] / М.В. Селеменева // От текста к контексту: Межвузовский сборник научных работ. Вып. 5. - Ишим: Издво ИГПИ им. Ершова, 2006. - С. 151-158.
22. Селеменева, М.В. Категория памяти в романе Ю.В. Трифонова Время и место [Текст] / М.В. Селеменева // Русское литературоведение на современном этапе:
Материалы V Международной конференции. В 2 т. - М.: РИ - МГОПУ им.
М.А.Шолохова, 2006. - Т. 2. - С. 123-126.
23. Селеменева, М.В. Традиции городской прозы 60-70-х годов ХХ века в творчестве Е. Гришковца (на материале романа Рубашка) [Текст] / М.В. Селеменева // Современная русская литература: Проблемы изучения и преподавания: Сборник статей по материалам Международной научно-практической конференции. В 2 ч.
- Пермь: Перм. гос. пед. ун-т, 2007. - Ч. I. - С. 54-59.
24. Селеменева, М.В. Творчество Ю.В. Трифонова в контексте городской прозы (к вопросу о комплексном изучении основных направлений русской литературы второй половины ХХ века) [Текст] / М.В. Селеменева // Русская словесность в контексте современных интеграционных процессов: Материалы II Международной научной конференции: в 2 т. - Волгоград: Изд-во ВоГУ, 2007. - Т. II. - С. 301-306.
25. Селеменева, М.В. Жанровое своеобразие городской прозы Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Концептуальные проблемы литературы: типология и синкретизм жанров: Сб. науч. тр. - Ростов-на-Дону: Изд-во Южного федерального ун-та, 2007. - С. 223-232.
26. Селеменева, М.В. Синтез традиций исторической и городской прозы в творчестве Ю.В. Трифонова (на материале романа Старик) [Текст] / М.В. Селеменева // Синтез в русской и мировой художественной культуре: Материалы VII научнопрактической конференции, посвященной памяти А.Ф. Лосева. - М.: Изд-во МПГУ, 2007. - С. 105-111.
27. Селеменева, М.В. Московский текст в прозе Евгения Гришковца [Текст] / М.В.
Селеменева // Литература в контексте современности: материалы III Международной научно-методической конференции. - Челябинск: Изд-во ЧГПУ, 2007. - С. 239-243.
28. Селеменева, М.В. Проблема циклизации малой прозы Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Пушкинские чтения-2007: Материалы XII Международной научной конференции. - СПБ.: Изд-во ЛГУ им. А.С.Пушкина, 2007. - С. 187-194.
29. Селеменева, М.В. Жанрово-стилевые черты исповеди в повести Ю.В. Трифонова Предварительные итоги [Текст] / М.В. Селеменева // Материалы региональной научно-практической конференции молодых ученых по гуманитарным наукам. - Елец: ЕГУ им. И.А. Бунина, 2007. - С. 75-81.
30. Селеменева, М.В. Городские рассказы Ю.В. Трифонова как творческая лаборатория московских повестей (к проблеме жанрового генезиса) [Текст] / М.В. Селеменева // Дергачевские чтения-2006. Русская литература: национальное развитие и региональные особенности. - Екатеринбург: Изд-во Урал. ун-та, 2007.
- С. 205-213.
31. Селеменева, М.В. Парадигма женских образов в творческом наследии Ю.В.
Трифонова: к проблеме художественного осмысления архетипических моделей женственности [Текст] / М.В. Селеменева // Современность русской и мировой классики. - Воронеж: Изд-во ИИТОУР, 2007. - С. 249-255.
32. Селеменева, М.В. Поэтика урбанизма малой прозы Ю.В. Трифонова (на материале цикла городских рассказов) [Текст] / М.В. Селеменева // Вестник Елецкого гос.
университета им. И.А. Бунина. Филологическая сер. Вып. 14. - Елец: Изд-во ЕГУ им. Бунина, 2007. - С. 273-283.
33. Селеменева, М.В. Герои-неудачники в художественной структуре московских повестей Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Москва и московский текст в русской литературе ХХ века. Вып. III. - Москва: МГПУ, 2007. - С. 27-34.
34. Селеменева, М.В. Московский хронотоп в романе Ю.В. Трифонова Время и место [Текст] / М.В. Селеменева // Москва и московский текст в русской литературе ХХ века. Вып. IV. - Москва: МГПУ, 2007. - С. 63-69.
35. Селеменева, М.В. Поэтика сновидений в прозе Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В.
Селеменева // Художественный текст: Варианты интерпретации. Материалы XII Всероссийской научно-практической конференции. - Бийск: Изд-во БГПУ им.
В.М. Шукшина, 2007. - Ч. II. - С. 221-227.
36. Селеменева, М.В. Городская проза Ю.В. Трифонова и Г.В. Семенова: своеобразие поэтики и проблематики [Текст] / М.В. Селеменева // Интерпретация текста:
ингвистический, литературоведческий и методический аспекты: Материалы I Международной научной конференции. - Чита: Изд-во Забайкальского гос.
гуманит. пед. ун-та, 2007. - С. 157-161.
37. Селеменева, М.В. Концепты сон и смерть в прозе Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Русское литературоведение на современном этапе: Материалы VI Международной конференции: В 2 т. - М.: РИ - МГГУ им. М.А. Шолохова, 2007. - С. 114-117.
38. Селеменева, М.В. Исповедальное начало в повести Ю.В. Трифонова Предварительные итоги [Текст] / М.В. Селеменева // Русская литература ХХ века: Жанр, поэтика, традиции. Сб. науч. трудов. - Тверь: Изд-во Твер. гос. ун-т, 2008. - С. 136-141.
39. Селеменева, М.В. Образы представителей русской интеллигенции советской эпохи (на материале повести Ю.В. Трифонова Студенты) [Текст] / М.В.
Селеменева // Актуальные проблемы современной филологии и методики преподавания языков: Материалы межвузовской научно-практической конференции. - Елабуга: Изд-во ЕГПУ, 2008. - С. 219-223.
40. Селеменева, М.В. Трагедия русского казачества в романе-эпопее М.А. Шолохова Тихий Дон и в романе Ю.В. Трифонова Старик [Текст] / М.В. Селеменева // Шолоховские чтения: Сб. науч. трудов. - М.: МГГУ им. М.А. Шолохова, 2008. - Вып. VII. - С. 201-205.
41. Селеменева, М.В. Городская проза Ю.В. Трифонова: урбанистическая среда и поэтика ее воплощения [Текст] / М.В. Селеменева // Изменяющаяся Россия - изменяющаяся литература: художественный опыт ХХ - начала XXI веков: Сб.
науч. тр. Вып. II / Сост., отв. ред. проф. А.И. Ванюков. Саратов: Наука, 2008. - С.
240-244.
42. Селеменева, М.В. Оппозиция разум/чувство в повести Ю.В. Трифонова Студенты [Текст] / М.В. Селеменева // Рациональное и эмоциональное в литературе и в фольклоре: Материалы IV Международной научной конференции, посвященной памяти А.М. Буланова. - Волгоград: Изд-во ВГИПК РО, 2008. - С.
338-345.
43. Селеменева, М.В. Творчество Ю.В. Трифонова в контексте дискуссий о русской интеллигенции 2-й половины ХХ века [Текст] / М.В. Селеменева // История русской литературы XX - XXI веков в литературоведении, литературной критике и журналистике: Материалы XII Шешуковских чтений. - М.: Изд-во МПГУ, 2008.
- С. 158-165.
44. Селеменева, М.В. Жанровые признаки автобиографии в прозе Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Жанры в историко-литературном процессе. Вып. 4. - СПб.: Изд-во ЛГУ им. Пушкина, 2008. - С. 239-247.
45. Селеменева, М.В. Спортивные рассказы Ю.В. Трифонова: особенности поэтики и принципы циклизации [Текст] / М.В. Селеменева // Художественный текст:
варианты интерпретации. Труды XIII Всероссийской научно-практической конференции. - Бийск: БГПУ им. В.М. Шукшина, 2008. - Ч. 2. - С. 90-95.
46. Селеменева, М.В. Женские образы прозы Ю.В. Трифонова в свете чеховской традиции [Текст] / М.В. Селеменева // Четвертые Лазаревские чтения Лики традиционной культуры: прошлое, настоящее, будущее: Материалы междунар.
науч. конференции. - Челябинск: Изд-во ЧГАКИ, 2008. - Ч. I. - C. 283-287.
47. Селеменева, М.В. Туркменские рассказы Ю.В. Трифонова: принципы циклизации и особенности поэтики [Текст] / М.В. Селеменева // Пушкинские чтения - 2008. Малая проза: жанры, авторы, стили: Материалы XIII международной научной конференции. - СПб.: Изд-во ЛГУ им. А.С. Пушкина, 2008. - С. 149-157.
48. Селеменева, М.В. Концепт детство в городской прозе Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Записки Горного института. - 2008. - Т. 175. - С. 151-152.
49. Селеменева, М.В. Повесть в рассказах Опрокинутый дом как пример жанрового синтеза в прозе Ю.В. Трифонова [Текст] / М.В. Селеменева // Синтез в русскй и мировой художественной культуре: Материалы VIII научно-практической конференции, посвященной памяти А.Ф. Лосева. - М.: Изд-во МПГУ, 2008. - С.
210-216.
50. Селеменева, М.В. Роман Утоление жажды и цикл рассказов Пустыня Ю.В.
Трифонова как разножанровое единство [Текст] / М.В. Селеменева // Вестник Елецкого государственного университета им. И.А. Бунина. Филологическая серия (4). Вып. 18. - Елец: Изд-во ЕГУ им. И.А.Бунина, 2008. - С. 197-214.
51. Селеменева М.В. Тема любви в романе-эпопее М.А. Шолохова Тихий Дон и романе Ю.В. Трифонова Старик // Шолоховские чтения: Сборник научных трудов. Вып. VIII. / Под общ. ред. Ю.Г. Круглова. - М.: Изд-во МГГУ им. М.А.
Шолохова, 2009. - С. 113-117.
М.В. Селеменева (Россия) Художественный мир Ю.В. Трифонова в контексте городской прозы второй половины ХХ века Диссертация М.В. Селеменевой посвящена актуальным проблемам поэтики городской прозы Ю.В. Трифонова, одного из самых крупных писателей второй половины ХХ столетия, внесшего значительный вклад в формирование московского текста русской литературы. В работе последовательно рассматривается формирование городской прозы как совокупности локальных текстов русской литературы (лпетербургского, московского, провинциального) и выявляются типологические особенности московского текста как ведущего сверхтекста отечественной словесности ХХ века.
Городская проза Ю.В. Трифонова представлена в работе как художественная система с единой повествовательной и мотивной структурой, пространственновременной организацией, типологией и архитектоникой персонажей, автобиографической основой и историософской концепцией. Московский текст Ю.В. Трифонова погружается в контекст городской прозы второй половины ХХ века, представленной индивидуально-авторскими вариантами московского и петербургского текстов Г.В. Семенова, Ю.М. Нагибина, И. Грековой, А.Г. Битова, В.С. Маканина, Е.В. Гришковца, благодаря чему выявляется роль Ю.В. Трифонова в развитии городской прозы 6070-х годов, становлении творческого почерка писателей московской школы и представителей литературы мегаполиса.
M.V. Selemeneva (Russia) Y.V. TrifonovТs artistic world in the urban prose of the second half of twentieth century context The M.V. SelemenevaТs thesis is devoted to the actual problems of Y.V. TrifonovТs urban prose poetics. Trifonov is one of the epoch-making writers of twentieth century carried the great contribution into the УMoscow textФ of Russian literature. The creation of urban prose is considered as the complex of the Russian literatureТs local texts (УMoscow textФ, УSt.Petersburg textФ, УProvincial textФ); the typological features of the УMoscow textФ is regarded as the characteristics of the main hypertext of the Russian literature of twentieth century.
The Y.V. TrifonovТs urban prose is analyses as the artistic system with the integrated narrative and motifТs composition, typology and architectonics of characters, autobiographical base and historical and philosophical conception. The TrifonovТs УMoscow textФ is embed in the urban prose context which is presented the УMoscowФ and УSt.PetersburgФ local texts by G.V. Semenov, Y.M. Nagibin, I. Grekova, A.G. Bitov, V.S. Makanin, E.V. Gtishkovets. This context allows to the author brings to light the TrifonovТs role in the development of urban prose of sixties and seventies, in the formation of УMoscow schoolФ and Уmegapolis literatureФ.