ФИЛОСОФСКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ СИНТЕЗА КЛЮЧЕВЫХ ПАРАДИГМ СОВРЕМЕННОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ ИСТОРИИ Специальность 09.00.01. - онтология и теория познания Автореферат диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук Чебоксары

Авторефераты по всем темам >> Авторефераты по философии

На правах рукописи

ГУРЬЯНОВА

Анна Викторовна

ФИЛОСОФСКО-МЕТОДОЛОГИЧЕСКИЕ ОСНОВАНИЯ СИНТЕЗА КЛЮЧЕВЫХ ПАРАДИГМ

СОВРЕМЕННОЙ ЭПИСТЕМОЛОГИИ ИСТОРИИ

Специальность 09.00.01. - онтология и теория познания

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора философских наук

Чебоксары - 2009

Работа выполнена в государственном образовательном учреждении высшего профессионального образования Самарский государственный университет

Научный консультант: доктор философских наук, профессор

Шестаков Александр Алексеевич

Официальные оппоненты: доктор философских наук, профессор

Ильин Виктор Васильевич

доктор философских наук, профессор

Маслихин Александр Витальевич

доктор философских наук, профессор

Зайцева Наталья Валентиновна

Ведущая организация: Государственное образовательное учреждение высшего профессионального образования Российский государственный гуманитарный университет

Защита состоится ________________ 2009 года в ____ часов на заседании диссертационного Совета Д 212.301.04 при ФГОУ ВПО Чувашский государственный университет им. И.Н. Ульянова по адресу: 428015, г. Чебоксары, ул. Университетская, 38а, корп. III, зал учёного совета

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ФГОУ ВПО Чувашский государственный университет им. И.Н. Ульянова

Автореферат разослан У____Ф _____________ 2009 года

Ученый секретарь диссертационного совета

кандидат философских наук Степанов А.Г.

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность исследования обусловлена тем, что философия истории как специфический раздел философского знания является малоизученным проблемным полем: не в полной мере прояснен ее статус в качестве самостоятельной философской дисциплины, нечетко очерчен предмет исследования, не выверен категориальный аппарат. Это утверждение в полной мере можно отнести и к эпистемологии истории, которая сегодня на Западе считается ведущей отраслью философско-исторического знания. Под термином философия истории здесь понимается именно теория исторического познания, а не теория исторического процесса - историософия1. В отечественной философской традиции ситуация складывалась противоположным образом: здесь превалировали труды историософского плана; число же работ, затрагивавших эпистемологическую проблематику философии истории, было невелико, и они не пользовались особой популярностью.

ишь в последние годы наметился некоторый перелом: эпистемологические вопросы исторической науки стали все чаще фигурировать на страницах отечественной периодики и Интернета2, вошли в состав справочных изданий по философии3, стали рассматриваться на страницах диссертационных исследований по профильной тематике4. Однако большинство имеющихся на сегодняшний день философско-исторических трудов обобщающего плана по-прежнему либо вообще отказываются от рассмотрения эпистемологической проблематики в пользу историософской5, либо включают ее на уровне некоего второстепенного подраздела6, что, естественно, недостаточно для полного и всестороннего осознания природы и задач исторического познания.

Положение дел усугубляется также и тем, что в среде профессиональных историков (и это относится не только к отечественным, но и к зарубежным специалистам) бытует расхожее мнение, согласно которому листорики и не испытывают особой нужды в философии7. У них якобы Еи своих забот выше головы, из которых бесспорно главная - установить, Укак все, собственно, происходилоФ8. Вовсе не отрицая первостепенной значимости этой фундаментальной научно-исследовательской задачи, отметим, что в теоретическом плане она чревата односторонностью, ибо на всех этапах научной деятельности историка неизбежно присутствует определенный арсенал когнитивных средств и методов, та или иная методология (или философия), на которую он сознательно или неосознанно опирается. И эта методология, разумеется, требует обстоятельного осмысления.

Однако, за редким исключением, специалисты-историки не склонны концентрироваться на осмыслении специфики своего ремесла, его методологических особенностей, переадресуя данные вопросы в ведение философов науки. В результате получается, что две близкие по своей природе дисциплины - историческая наука и философия истории - существуют в изоляции друг от друга: с одной стороны, это специалисты-историки, разрабатывающие свою конкретную проблематику; с другой - философы истории, занимающиеся осмыслением методологических и мировоззренческих вопросов исторического познания в своем узкоспециализированном кругу, вне которого их труды не вызывают особого резонанса.

Работа по преодолению указанной конфронтации только начинается и затрагивает сравнительно небольшую часть научного сообщества. Это обстоятельство обусловливает актуальность предпринимаемого исследования, одной из главных задач которого является обсуждение путей продуктивного сотрудничества между профессиональной историографией и философией (эпистемологией) истории. Данное начинание способствует нахождению компромисса в затянувшейся войне двух школ - исторической и философской. Война эта тем более неконструктивна, что ведется на объединяющей их взаимные интересы территории исторического.

Обсуждение эпистемологической компоненты философско-исторического знания предполагает его анализ в теоретическом (проблемном), историческом (эволюционном) и, главное, парадигмальном (структурно-конфигуративном) аспектах. На базе проведенного рассмотрения в работе предлагается общая концепция эпистемологии истории как целостной и самостоятельной научной дисциплины. Еще одно перспективное направление исследовательской деятельности видится нам в том, чтобы критически проанализировать арсенал исследовательских принципов и методов, который был унаследован от предшествующей (пропедевтической) стадии развития исторической науки, осмыслить его мировоззренческие и гносеологические основания, которые далеко не всегда ясно осознаются самими историками.

Кроме того, необходимо эксплицировать ведущие тенденции современной историографии, систематизировать круг новых проблем, которые перед ней возникли, осмыслить новые, нетривиальные способы обращения с источниками. Речь идет об освоении опыта новейшей постмодернистской историографии, которая зачастую отвергается с порога как несостоятельная, но, которая, тем не менее, уже стала частью современной интеллектуальной традиции. Изучение этой традиции требуется для адекватной самооценки и верной ориентации на постоянно флуктуирующей и перестраивающейся территории исторического. Из вышеизложенного становится ясным, что предпринимаемое исследование выстраивается с учетом новейших тенденций в гносеологическом строении исторического знания, предполагает творческое освоение ведущих достижений отечественной и мировой историографической практики.

Подчеркнем, что в рамках данного исследования не ставится задача создания некоего всеохватывающего обзора идейных течений, определяющих в своей совокупности облик современной эпистемологии истории. Во-первых, это вряд ли осуществимо в виду колоссального объема уже имеющегося по данной тематике материала; во-вторых, попытки создания подобного рода обзоров, охватывающих как практику мировой историографии в целом9, так и ее отдельные и, в том числе, национальные ответвления10

, уже неоднократно предпринимались учеными - как отечественными, так и зарубежными. Принимая во внимание указанное обстоятельство, автор данного исследования фокусирует внимание не на подробном изложении всего хода эволюции теории исторического познания, а на выявлении и характеристике типологически устойчивых (в эпистемологическом плане) проектов, нашедших свое реальное воплощение в теории и практике конкретно-исторических исследований и их последующей философской интерпретации.

Речь идет о тех масштабных и всеохватных в рамках конкретно-исторического периода конфигурациях, которые могут быть названы парадигмами в силу своего основополагающего влияния на сферу свойственных той или иной эпохе мыслительных приоритетов. Как правило, подобного рода парадигмальные образования охватывают одно или несколько масштабных течений, объединенных сходной идеей, как, например, в случае с классической парадигмой современной эпистемологии истории, базирующейся на конкретно-исторических и методологических достижениях французской Школы Анналов и ряда родственных ей направлений - истории ментальностей, исторической антропологии и школы микроистории. Всем им свойственна приверженность антропологическому идеалу и диалогизму в сфере исторических исследований, утверждение активной гносеологической позиции познающего субъекта (т.е. историка) в деле реконструкции прошлого, признание первостепенной значимости работы его творческого сознания.

Предпринятый в исследовании всесторонний критический анализ ключевых эпистемологических парадигм (антропологической, полевой и дискурсивной) позволит по возможности более глубоко проникнуть в пространственно-временную сферу исторического исследования, лучше разобраться в определяющей его суть противоречивой диалектике прошлого и настоящего. И, что самое важное, на базе проведенного анализа может быть осуществлен полноценный синтез ключевых парадигм современной эпистемологии истории, выявлены потенциальные точки пересечения между ними. Результатом работы в области межпарадигмального синтеза будет выработка средней позиции, способной объединить наиболее продуктивные в эпистемологическом плане достижения разных парадигм. Все это требуется для обоснования общей методологической стратегии или, как минимум, достижения элементарной согласованности между различными, зачастую противоречащими друг другу познавательными конфигурациями, которые составляют единое поле современной эпистемологии истории. Установкой на их экспликацию, последовательное осмысление и интеграцию определяются, в конечном счете, актуальность и значимость данного исследования.

Степень разработанности проблемы. Поскольку проводимый в исследовании анализ предполагает изначальную демаркацию философии истории на ее онтологическую и гносеологическую версии (историософию и эпистемологию истории), стоит специально остановиться на посвященной каждой из них научно-исследовательской литературе.

Что касается историософии, число ее приверженцев, особенно в рамках отечественной философской традиции, поистине велико. Здесь можно назвать имена Н.А. Бердяева, Л.Н. Гумилева, Н.Я. Данилевского, К.Н. Леонтьева, Л.И. Мечникова, В.С. Соловьева и мн. др. мыслителей, в чьих трудах нашли отражение поиски ответов на вопросы о смысле, начале и конце истории, о всеобщих началах человеческой культуры, о судьбах и миссии России в мировом историческом процессе11. Философско-исторические воззрения указанных мыслителей получили глубокое осмысление в работах А.И. Введенского, В.В. Зеньковского, С.А. Левицкого, А.Ф. Лосева, Н.О. Лосского, А.В. Малинова, Л.И. Новиковой, Э.Л. Радлова, Ю.И. Семенова, И.Н. Сиземской, А.Д. Сухова, Г.В. Флоровского, Л.Е. Шапошникова12. Кроме того, они были освещены на страницах изданий энциклопедического плана, позволивших создать целостное представление о специфике отечественной историософской мысли13.

Из западных философов - приверженцев историософского подхода можно выделить имена А. Августина, Дж. Вико, Г.В.Ф. Гегеля, И.Г. Гердера,
И. Канта, М. Кондорсе, К. Маркса, А. Тойнби, Ф. Фукуямы, С.П. Хантингтона, О. Шпенглера, К. Ясперса14. Историософские воззрения указанных мыслителей получили широкое освещение в трудах отечественных и зарубежных ученых, составивших основательную традицию изучения западноевропейского философско-исторического наследия. Ведущие тенденции этой последней были обстоятельно отражены в работах В.Ф. Асмуса, А.С. Ахиезера, М.А. Барга,
Дж. Бентли, В.И. Герье, Б.Л. Губмана, П.П. Гайденко, В.И. Гараджи,
Б.Т. Григорьяна, Ю.Н. Давыдова, М.А. Кисселя, И.С. Кона, Т.И. Ойзермана,
Ш. Раппорта, Л.В. Скворцова, Э. Трёльча15.

Итак, историко-философский аспект историософии представлен в научно-исследовательской литературе достаточно широко. Вместе с тем, работ, содержащих проблемный анализ историософского знания, как прошлого, так и настоящего, не так уж и много. К числу трудов, созданных именно в этом, наиболее ценном в теоретическом плане ракурсе, можно отнести работы
Н.В. Зайцевой, В.И. Игнатьева, В.В. Ильина, Ю.А. Кимелева,
С.Б. Крымского, Л.А. Мусаеляна, О.Ф. Русаковой, С.Ю. Трофимцевой16. Все они содержат проблемное изложение материала, дающее возможность охватить наиболее фундаментальные вопросы историософского знания, осуществить их всесторонний, комплексный анализ. Некоторые аспекты данной проблематики, раскрытой в критическом ключе, содержатся в работах В.П. Филатова и
А. Данто17.

Философская литература, посвященная осмыслению вопросов исторического познания и его отдельных теоретических и методологических аспектов, отличается существенным многообразием. Отечественным научным сообществом была проведена серьезнейшая исследовательская работа по комплексному изучению данной тематики. Начиная с конца 50-х гг. ХХ в. были созданы обобщающие труды по философии и методологии истории, концентрирующие внимание на узловых вопросах теории исторического процесса и познания. Участвовавшие в их подготовке авторы обстоятельным образом проанализировали предмет и методы исторического познания, раскрыли многообразный характер исторического процесса и способы его отражения18.

Среди ученых, плодотворно работавших в этой области, можно особо отметить имена Г.А. Антипова, М.А. Барга, Б.А. Грушина, А.В. Гулыги,
В.А. Дьякова, Н.А. Ерофеева, Е.М. Жукова, В.В. Иванова, Г.М. Иванова,
В.Ж. Келле, М.Я. Ковальзона, И.Д. Ковальченко, А.М. Коршунова, Э.Н. Лооне, Б.Г. Могильницкого, Ю.В. Петрова, А.И. Ракитова, А.И. Уварова, С.Л. Утченко, В.С. Шмакова19. Признавая несомненную научную значимость и познавательную ценность созданных этими авторами трудов, следует все же отметить, что все они в той или иной мере несут на себе отпечаток создавшей их исторической эпохи, вследствие чего некоторые изложенные в них положения не могут считаться адекватными в современных условиях.

Сегодняшняя ситуация в эпистемологии истории обусловлена необходимостью коммуникации, интеллектуального обмена с зарубежной традицией, нацелена на вдумчивое осмысление свойственных ей достоинств и недостатков. Именно такой подход продемонстрирован в ряде работ отечественных философов и историков, созданных за последние десятилетия. К их числу относятся труды Ф.Н. Блюхера, И.А. Василенко, В.П. Визгина,
И.А. Гобозова, А.Я. Гуревича, Г.И. Зверевой, И.Т. Касавина, В.Ф. Коломийцева, Н.Е. Копосова, О.М. Медушевской, В.М. Межуева, А.С. Панарина,
А.В. Полетаева, Л.П. Репиной, М.Ф. Румянцевой, О.Ф. Русаковой,
И.М. Савельевой, А.Б. Соколова, В.И. Стрелкова, В.И. Уколовой,
В.П. Филатова, В.К. Финна, К.В. Хвостовой, Б.В. Царева20. Следует особо отметить и изданные за последнее время исследования более общего характера21.

Весьма ценным материалом при подготовке данного исследования стали труды классиков отечественной философской мысли, внесших (прямо или косвенно) значительный вклад в становление и развитие эпистемологии истории как самостоятельной (т.е. независимой от историософии) научной дисциплины - М.М. Бахтина, Р.Ю. Виппера, Н.И. Кареева, Л.П. Карсавина, А.С. Лаппо-Данилевского, В.М. Хвостова, Г.Г. Шпета22. Нельзя не отметить и работы зарубежных авторов, освещающих сходную проблематику, - позитивистов (Л. фон Ранке, Ш.-В. Ланглуа, Ш. Сеньобоса), неокантианцев
(В. Виндельбанда, Г. Риккерта), В. Дильтея, Р.Дж. Коллингвуда, Б. Кроче23, а также современных исследователей - Ф. Анкерсмита, Р. Арона, П. Вена,
К. Гемпеля, У. Дрея, А.-И. Марру, А. Мегилла, А. Про, П. Рикёра, Дж. Тоша,
Р. Шартье24.

Еще один блок литературы, определившей поле данного исследования, связан с работами, посвященными осмыслению идейного наследия французской исторической Школы Анналов. Прежде всего, здесь следует отметить уже ставшие классическими в этой области труды теоретиков данной Школы - как ее основателей (М. Блока и Л. Февра)25, так и их многочисленных последователей, составивших соответственно второе и третье поколения Школы26. Из широкого спектра литературы, освещающей историю Новой исторической науки, можно особо выделить труды Ю.Н. Афанасьева,
Ю.Л. Бессмертного, П. Бёрка, Е. Браун, А.Я. Гуревича, В.М. Далина,
А.Д. Люблинской, Л.А. Пименовой, О.В. Сарповой, Л.Ю. Соколовой,
М.Н. Соколовой, Е.Б. Хромовой27. Следует также упомянуть сборник работ российских и зарубежных авторов, изданный по итогам международной конференции Школа УАнналовФ вчера и сегодня (1989 г.)28, а также уникальную в российском контексте подборке обзоров и рефератов зарубежных исследований, в том числе созданных учеными Школы Анналов, объединенных в рамках общего издания История ментальностей, историческая антропология29.

Следующий блок литературы по теме исследования связан с осмыслением новшеств, внесенных в изучение территории исторического теоретиками структуралистской революции. При изучении осуществленных ими теоретических преобразований, повлекших за собой смерть субъекта и так называемый полевой сдвиг в эпистемологии истории, автор опирался на весьма авторитетные в этой области труды Г. Башляра, Ж. Кангилема, Р. Барта, М. Фуко30. Важно также отметить, что работы двух последних мыслителей стали, помимо прочего, методологическим основанием осмысления следующего, лингвистического поворота в историографии, ибо в творчестве Р. Барта и М. Фуко явно прослеживаются тенденции перерастания структурализма в постструктурализм и постмодернизм.

Что же касается собственно структуралистских историографических инноваций, значительный вклад в их осмысление и оценку внесли такие видные отечественные ученые как Н.С. Автономова, В.П. Визгин, М.Н. Грецкий,
И.П. Ильин, Т.А. Клименкова, Г.К. Косиков, И.М. Кутасова, Т.А. Сахарова, Р.П. Трофимова31. Особое место в этом ряду занимают работы, посвященные творчеству М. Фуко, - одного из наиболее ярких и оригинальных мыслителей современности, влияние которого было настолько значительным, что Ебез него вообще было бы невозможным говорить и о формировании поструктурализма, и о его существовании в тех формах, которые мы можем сегодня наблюдать32. Обстоятельная оценка теоретическим достижениям
М. Фуко дается в работах Н.С. Автономовой, В.П. Визгина, Ж. Делёза,
И.Н. Ионова, З.А. Сокулер, С.В. Табачниковой и целого ряда др. отечественных и зарубежных авторов33.

Еще один блок научной литературы по теме исследования связан с осмыслением феномена постмодернизма. В первую очередь, здесь следует отметить работы самих классиков этого интеллектуального движения - историков и философов - Ф. Анкерсмита, Д. Ла Капры, Х. Уайта, а также
Ф. Гваттари, Ж. Дерриды, Ж. Делёза, Ж.-Ф. Лиотара, Ж. Бодрийара,
Ф. Джеймисона34. Из многочисленных исследований, популяризирующих постмодернизм, можно выделить работы зарубежных социологов и философов З. Баумана, Дж. Ваттимо, В. Вельша, Э. Гидденса, У. Зоннемана, Д. Камнпера,
П. Козловски, М. Мюллера, И. Хассана35. Среди отечественных мыслителей, освещающих проблематику постмодернизма, в том числе в его историографическом ракурсе, можно назвать имена В.В. Ветрова,
В.В. Зверевой, И.П. Ильина, М.А. Кукарцевой, А.А. Кусаинова, В.С. Малахова, Н.В. Мотрошиловой, Л.П. Репиной, О.Ф. Русаковой, В.И. Стрелкова,
Н.А. Терещенко, Е.Г. Трубиной, Т.М. Шатуновой36.

И, наконец, завершающим блоком источников по теме исследования выступают работы, посвященные осмыслению синтетических тенденций на современной территории исторического. Сама идея межпарадигмального синтеза в эпистемологии истории еще нова и не получила сколько-нибудь развернутого обоснования в научно-исследовательской литературе. Однако ее постановку можно обнаружить в целом ряде работ, освещающих смежную тематику, в том числе аспекты междисциплинарности в исторической науке и проблематику историографического синтеза. В этом плане следует выделить работы классиков французской исторической Школы Анналов, а также
.И. Бородкина, А.Я. Гуревича, А.Ю. Соломеина, О.С. Поршневой,
О.М. Медушевской, Л.П. Репиной, Л. Стоуна, Дж. Тоша и ряда др. авторов37. В них закладываются основы междисциплинарной кооперации в сфере социально-гуманитарного познания (О.С. Поршнева), производится обсуждение тематики листорического синтеза и синтетической истории (А.Ю. Соломеин), наводятся мосты между традиционной историографией и новейшими эпистемологическими вызовами философии постмодернизма (Л.П. Репина). Все эти наработки представляются весьма ценными при проведении философско-методологического анализа ключевых парадигм современной эпистемологии истории в плане их синтезирования и интеграции.

Объектом исследования является современная философия истории, рассматриваемая в ее эпистемологическом измерении. Эпистемология истории представлена как самостоятельная научная дисциплина, обладающая собственным проблемным полем, концептуальным аппаратом и специфической методологией научно-исследовательской деятельности.

Предметом исследования выступают философско-методологические основания синтеза на территории современной эпистемологии истории, что позволяет констатировать единство и взаимодополнительность трех ее ключевых парадигм - классической, неклассической и постнеклассической.

Цель и задачи исследования. Цель исследования состоит в осмыслении парадигмальной специфики современной эпистемологии истории и на этой основе экспликации синтетических тенденций, связывающих воедино ее ключевые парадигмы. Сама возможность межпарадигмального синтеза получает обоснование путем подробного анализа и последующей критической оценки ведущих теоретических наработок классической, неклассической и постнеклассической парадигм, на базе которых затем выводится средняя позиция, объединяющая их наиболее продуктивные в эпистемологическом плане достижения.

Реализация поставленной цели предполагает формулировку и решение следующих научно-исследовательских задач:

Осуществить дисциплинарное позиционирование эпистемологии истории в сфере современного философско-исторического знания. С этой целью произвести демаркацию двух его основных разновидностей (онтологической и гносеологической) - соответственно, историософии и эпистемологии истории. Выявить их специфические черты, проследить особенности становления, поставить вопрос об их теоретической состоятельности в современном идейном контексте;
Выделить ключевые парадигмы современной эпистемологии истории, произвести всесторонний анализ последних. Дать им развернутую характеристику и конструктивную оценку, опираясь на опыт научно-исследовательской и методологической деятельности исторической Школы Анналов, который считается классическим и общепризнанным на современной территории исторического;
Эксплицировать сущность и специфику новейших постмодернистских инноваций в эпистемологии истории; осмыслить особенности теории и практики постмодернистской историографии, все еще недостаточно изученные отечественным научным сообществом. С этой целью реконструировать общее движение мысли ведущих теоретиков постмодернизма (Х. Уайта, Ф. Анкерсмита и др.) в процессе обоснования новой исторической теории;
Выработать компромиссную позицию в отношениях между листорией философов и листорией историков - философией истории и исторической наукой. Установить суть и причины разногласий, имеющих место между профессиональными историками и философами истории; наметить возможные пути сближения между ними в целях их последующего примирения и дальнейшей сотрудничества на объединяющей их общие интересы территории исторического;
Выявить реальные возможности и методологические принципы достижения средней позиции между классической и неклассической парадигмами современной эпистемологии истории. Взяв за основу ключевые положения классики и отбросив противоречащие им крайности неклассической рефлексии исторического познания, установить точки пересечения между ними, доказав тем самым их дополнительность в процессе освоения единого исторического опыта;
Привязать достижения постнеклассического проекта к почве классической эпистемологии истории. С этой целью прояснить разницу между постмодернизмом и традиционализмом, дать конструктивную оценку постмодернистской рефлексии исторического познания. Акцентировать те ее специфические особенности, которые не противоречат духу классической рациональности и могут способствовать развитию последней в новых неожиданных ракурсах.

Методологические основания исследования. В диссертационном исследовании были использованы следующие методы: метод сравнительно-исторического анализа для исследования идей, выдвинутых в ходе развития эпистемологии истории от пропедевтического к современному состоянию; метод логико-теоретического анализа для изучения внутренней структуры ключевых парадигм современной эпистемологии истории; метод логико-исторической реконструкции в аспекте экспликации принципиальных положений различных парадигм с целью их дальнейшего сопоставления; метод синтетической редукции для выведения средней позиции между базовыми парадигмами исторического познания.

В качестве методологического основания исследования выступает также принцип парадигмальной оформленности научного знания Т. Куна38. Однако базовый концептуальный инструментарий Т. Куна несколько корректируется в соответствии с историко-эпистемологической направленностью данного исследования, со сложившимися в отечественном научном сообществе концептуальными стереотипами. Так, термин научная революция заменяется на тождественное ему понятие поворота (лполевого, лингвистического и т.п.), имеющее широкое хождение в среде отечественных историков и философов науки39.

Куновское парадигмальное видение развития научного знания дополняется в работе теорией исторических этапов его развития, разработанной академиком В.С. Степиным. Изначально данная теория, фиксирующая наличие классического (в двух его состояниях - додисциплинарном и дисциплинарно организованном), неклассического и постнеклассического периодов развития науки, была сформулирована применительно к области естествознания40, а позднее распространилась на прочие сферы научного знания. В тех или иных своих вариациях (классика / неклассика; классика / постклассика; классика / неклассика / неонеклассика; классика / неоклассика / постнеоклассика и т.п.) она фигурировала в трудах многих отечественных ученых - В.В. Ильина,
Е.Н. Коломоец, М.А. Кукарцевой, М.К. Мамардашвили, М.А. Можейко,
Е.А. Рузанкиной, Т.Г. Стоцкой, С.Ю. Трофимцевой и др.41.

В данном исследовании типология научного знания В.С. Степина совмещается с парадигмальным видением науки Т. Куна и затем накладывается на схему развития современной эпистемологии истории в том ее виде, в каком она представляется автору данного исследования. В результате выделяются следующие стадии ее развития:

пропедевтическая, включающая в себя позитивистский, герменевтический и неокантианский опыты рефлексии исторического познания;
классическая - выражающаяся в безусловной гегемонии идейного наследия Школы Анналов;
неклассическая - связанная с усвоением историческим сообществом достижений структуралистской революции;
постнеклассическая - явившаяся следствием лингвистического поворота в историографии и воздействия на нее инновационных эпистемологических проектов постмодернизма.

Первая стадия знаменует собой подготовительный этап, три последующие - вехи становления собственно современной эпистемологии истории. Ситуация в последней складывается, в целом, революционная (в терминологии Т. Куна), характеризующаяся совместным бытием и противостоянием сразу трех мощных познавательных стратегий - классической, неклассической и постнеклассической, - каждая из которых несет на себе несомненные отпечатки парадигмальности. Исходя из этого, теоретической платформой исследования выступают работы классиков философской и исторической мысли, принадлежащие соответственно классическому (Л. Февр, М. Блок, Ж. Ле Гофф, Ж. Дюби, Р. Мандру, Ж. Ревель), неклассическому (М. Фуко, Р. Барт, Ж. Кангилем, Г. Башляр) и постнеклассическому (Х. Уайт, Ф. Анкерсмит, Ж. Деррида) периодам в ее развитии.

Научная новизна исследования заключается в следующем:

Философия истории подразделена на две разновидности - онтологическую и гносеологическую - соответственно, историософию и эпистемологию истории. Показано, что каждая из них специализируется на собственном круге вопросов, имеет свою предметную область и теоретико-методологический инструментарий. Задачи историософии заключаются в экспликации сущностного содержания, процессуальной формы и смысла истории; историческая же эпистемология имеет дело не с историей самой по себе как особого рода реальностью, ограниченной рамками прошлого, а с историческим знанием и познанием, с наукой листорией. На фоне данного противопоставления доказано, что современная философия истории формулируется не как историософия, а как эпистемология, что коренным образом меняет расстановку сил на территории исторического;
Впервые осуществлен парадигмальный анализ эпистемологии истории, выделены и проанализированы ее ключевые познавательные конфигурации: классическая (ланналистическая), выросшая из недр исторической Школы Анналов и ряда родственных ей направлений - истории ментальностей, исторической антропологии и школы микроистории; неклассическая (структуралистская), засвидетельствовавшая крах свойственной классике лантропологической иллюзии и совершившая полевой поворот в историческом познании; постнеклассическая (постмодернистская), спровоцировавшая лингвистический поворот в эпистемологии истории и связанная с утверждением принципов деконструкции, интертекстуальности, нарративизма и пр. По характеру предмета познания указанные парадигмы квалифицированы как антропологическая, полевая и дискурсивная;
Формирование постнеклассической парадигмы исторических исследований связано с осознанием решающей роли языка в производстве исторического дисциплинарного дискурса. Главным следствием этого лингвистического поворота в историографии признана невозможность прямого доступа к исторической реальности: представленная в различных вариантах языконвой репрезентации, она всегда уже истолкована. На этом основании сделан вывод, что если любому пониманию реальности предшествует формирующее влияние языка, то неизбежна множественность исторических реальностей - языковых игр и их интерпретаций. Акцентирована метафоричность языка историков, сплошь и рядом приводящая к реификации понятий, которым придается самостоятельное бытие. На базе анализа трудов ведущих теоретиков постмодернистской историографии показано, что зависимость историка от современности - не только мировоззренческая, но и, в первую очередь, лингвистическая;
В контексте поиска синтетических тенденций на территории исторического продемонстрирована пагубность разрыва между листорией историков и листорией философов - профессиональной историографией и философией истории, намечены пути их сближения в процессе освоения единого исторического опыта. Приоритет в этом плане отдан философскому осмыслению исторического знания и его места в ряду других наук об обществе, но с учетом принципиальной значимости воззрений на историю самих историков. Ибо подобно тому, как специалист-историк не в состоянии выполнить функции философа в методологическом анализе над- и междисциплинарных вопросов, так и философу не заменить конкретного специалиста в попытках определить ведущие тенденции развития его собственной науки. Объединение их совместных усилий может стать реальной платформой для синтеза современной территории исторического;
Показано, что классика и неклассическая эпистемология истории являются противоположными в своем отношении к субъекту: первая признает его активным действующим началом, творцом истории, вторая вписывает в некие абстрактно-всеобщие структуры. Несмотря на это, классическая и неклассическая парадигмы квалифицируются как дополнительные. Неклассические разработки в области полевой истории и листории разрывов признаются созвучными идеалам классической рациональности в том случае, если за скобки выносится свойственная им в рамках неклассического проекта бессубъектность. С этой существенной оговоркой история полей и структур, в которые субъект вписан и которые в значительной мере предопределяют его жизнедеятельность, может считаться расширяющей традиционное проблемное поле листории людей, а внедрение разрывов на территорию исторического - способствовать акцентировке специфических параметров мировосприятия человека той или иной исторической эпохи;
Средняя позиция между постмодернизмом и традиционализмом выводится на базе признания факта наличия реальности вне дискурса - независимой от наших представлений о ней и, вместе с тем, активно на эти представления воздействующей. Отсюда констатируется несостоятельность постмодернистского утверждения автономии дискурса, что ведет к его признанию совершенно независимым историческим фактором. На этом основании постнеклассический проект дедукции всего богатства исторической реальности к языку, тексту, дискурсу объявляется недостаточным и требующим своего дополнения хотя бы за счет реконструкции лежащих в его основании глубинных ментальных пластов. Тем самым актуализируется одна из ключевых тем классической эпистемологии истории - реконструкция ментальностей, чем косвенно подтверждается возможность синтеза между постмодернизмом и традиционализмом.

Положения, выносимые на защиту:

На фоне развитого и специализированного исторического знания историософия не может оправдать свой когнитивный статус. Низкая степень предсказательности и проверяемости, теологизм и склонность к пророчествованиям, интерпретация значительной части исторического материала через строгие априорные схемы - все это свидетельствует о псевдонаучности историософского жанра. И хотя прагматическая потребность в самых многообразных историософиях вряд ли когда-нибудь будет полностью исчерпана, в целом, время подобных философий истории ушло, и в сфере современного философско-исторического знания получил преобладание иной подход к осмыслению прошлого. Современная философия истории формулируется не как историософия, а как эпистемология, - только в этом случае она имеет реальную практическую значимость, а профессиональные историки могут пользоваться ее достижениями;
Современная фаза развития эпистемологии истории ознаменована сосуществованием трех ее ключевых парадигм - классической (антропологической), неклассической (лполевой) и постнеклассической (дискурсивной). Несмотря на все имеющиеся между ними различия, данные познавательные конфигурации являются не взаимоисключающими, а дополнительными. Частично они пересекаются между собой, местами переходят друг в друга (преемственность между неклассической и постнеклассической парадигмами), а в отдельных случаях друг другу противоречат (как, например, в случае с признанием решающей роли субъекта в рамках классической парадигмы и констатацией его конца и смерти в структурализме и постструктурализме). Однако данные противоречия ничего не меняют в существе вопроса, так что анналистический, структурный и постмодернистский подходы, если не возводить во главу угла некоторые свойственные им крайности, помогают глубже и, что самое главное, с разных точек зрения взглянуть на суть исторического;
Пропагандируемое постмодернистами сведение всего наличного опыта к тексту, реальности к языку, истории к литературе не выдерживает критики. Но если не доходить до тех крайних пренделов, за которыми факт и вымысел становятся неразличимыми, влияние постмодернизма на историографию может быть признано благотворным. В ряде моментов его сторонники фиксируют внимание на реальных методологических слабостях, которые до недавнего времени не привлекали к себе должного внимания ученых. Так, сочинение историка действительно подчиняется требованиям поэтики и риторики и в этом смысле представляет собой литературный текст с присущими ему сюжетом и линтригой, язык обладает свойством структурного воздействия на своих конкретных носителей, а тексты прошлого содержат в себе ряд скрытых и неосознанных смысловых уровней, которые как раз и придают им главную силу и нуждаются в расшифровке;
Конфронтация между листорией историков и листорией философов бесплодна и требует преодоления. Возможность нахождения средней позиции между ними состоит в тематической переориентации философии истории, связанной с отказом от историософии в пользу сугубо эпистемологических изысканий. В этом смысле главная задача философов состоит в том, чтобы стать не историософами, а эпистемологами истории, не толкователями исторического процесса, а теоретиками исторического познания. Историки же, в свою очередь, обязаны встать на путь преодоления философофобии, т.к. философское невежество и беспомощный эклектизм неизбежно обрекают их на теоретическую несостоятельность. Конечным результатом всего этого должен стать новый синтез на территории исторического, имеющий целью переосмысление самого дисциплинарного статуса философии истории: из препятствия, помехи и худшего врага исторической науки она должна превратиться в подспорье конкретно-исторических исследований;
Полевые аспекты исторического познания способны существенно расширить его традиционную антропологическую проблематику, равно как и элементы дискретности, призванные подчеркнуть своеобразие отдельных историко-культурных периодов, - но, не вынося за скобки субъект как принципиально активное и деятельностное начало, творца истории. На первом месте всегда должен быть человек, а в качестве иллюстративного материала к базовой антропологической тематике вполне допустима расшифровка его деяний на уровне полевого, структурного анализа, в терминологии листории разрывов. Это приемлемая платформа для синтеза классической и неклассической парадигм: если взять за основу классический подход и дополнить его не противоречащими его сути достижениями неклассического образца, то на этой почве может быть выстроено единое здание современной эпистемологии истории;
Средняя позиция, намечающаяся в поле пересечения классического и постнеклассического интеллектуальных проектов, по существу отлична и от научно-объективистской, и от сугубо лингвистической. Она не приемлет крайностей лингвистического поворота, но ориентирована на переосмысление исторической дисциплинарной практики в свете новых перспектив. Это предполагает осознание того, что историческое знание неизбежно включает в себя известное противостояние прошлого и настоящего, где настоящее порой слишком сильно давит на прошлое, что первоисточники ничего не говорят напрямую, что факты отбираются, а не просто выставляются на всеобщее обозрение, что задача научного объяснения неразрывно связана со способностью человеческого мышления к ретроспекции, и что каждый исторический труд в каком-то смысле формируется эстетическими и политическими предпочтениями его авнтора.

Теоретическая и научно-практическая значимость исследования. Диссертационное исследование граничит, с одной стороны, с философией истории, а с другой - с тем, что можно было бы назвать методикой конкретных исторических исследований. Его основные выводы могут быть использованы в преподавательской практике при чтении лекций по историографии, источниковедению, методике и методологии исторических исследований, исторической антропологии. Содержание диссертации может быть оформлено и как самостоятельный курс по философии или эпистемологии истории. Ряд сюжетов работы может привлекаться при подготовке учебных курсов по истории философии, теории познания, социальной философии, философии культуры, психологии, философской антропологии.

Следует особо подчеркнуть, что данное исследование не является последним словом в сфере современной эпистемологии истории и ни в коей мере не претендует на создание ее законченного образа. В нем проводится предварительная разметка современной территории исторического, закладываются основания ее синтетического понимания, намечаются пути дальнейшего, углубленного изучения эпистемологической проблематики исторической науки.

Апробация работы. Результаты исследования докладывались в выступлениях на следующих конференциях: областных 56Ц58-й научно-технических конференциях Исследования в области архитектуры, строительства и охраны окружающей среды (Самара, СамГАСА, 1999-
2001 гг.); региональной 59-й научно-технической конференции Актуальные проблемы в строительстве и архитектуре. Образование. Наука. Практика (Самара, СамГАСА, 2002 г.); международной научной конференции Энгельмейеровские чтения (Москва, МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2003 г.); 60-й Юбилейной региональной научно-технической конференции по итогам НИР СамГАСА за 2002 г. (Самара, СамГАСА, 2003 г.); научной конференции Ломоносовские чтения - 2004 (Москва, МГУ, 2004 г); 61-й региональной научно-технической конференции по итогам НИР СамГАСА за 2004 г. (Самара, СамГАСА, 2005 г.); международной научной конференции Энгельмейеровские чтения (Москва, МГТУ им. Н.Э. Баумана, 2005 г.); научной конференции Ломоносовские чтения - 2006 (Москва, МГУ, 2006 г); итоговых научных конференциях Самарского государственного университета (Самара, СамГУ, 2006-2008 гг.); 64-й Всероссийской научно-технической конференции по итогам НИР СГАСУ за 2006 г. (Самара, СГАСУ, 2007 г.); IV Международной научно-практической конференции Наука и культура России, посвященной Дню славянской письменности и культуры памяти святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, (Самара, СамГУПС, 2007 г.); 65-й Всероссийской научно-технической конференции по итогам НИР СГАСУ за 2007 г. (Самара, СГАСУ, 2008 г.); III Всероссийской научной конференции Философия и методология истории (Коломна, КГПИ, 2009 г.); 66-й Всероссийской научно-технической конференции по итогам НИР СГАСУ за 2008 г. (Самара, СГАСУ, 2009 г.).

Структура диссертации подчинена целям и задачам исследования. Работа состоит из введения, трех глав основной части, включающих семь разделов и десять подразделов, заключения и списка цитированной литературы.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается актуальность темы исследования, раскрывается степень разработанности проблемы, обозначаются цель и задачи исследования, его объект и предмет, определяются методологические основания, научная новизна, практическая и теоретическая значимость исследования, формулируются положения, выносимые на защиту, дается общая характеристика структуры работы.

В главе 1. Историческая эпистемология: проблема дисциплинарного статуса и эволюция представлений - рассматривается ряд принципиальных вопросов, позволяющих реконструировать облик эпистемологии истории как целостной, самостоятельной научной дисциплины и ведущей отрасли современного философско-исторического знания. С этой целью осуществляется дистанцирование исторической эпистемологии от историософии (онтологической версии философии истории), очерчивается ее проблемное поле, прослеживаются исторические (пропедевтические) вехи ее развития.

В разделе 1.1. Ц лФилософия истории: от историософии к исторической эпистемологии - обсуждаются возможности и проблемы двух основных типов философии истории - историософии и исторической эпистемологии. Каждая из этих базовых отраслей философско-исторического знания специализируется на собственном круге вопросов, имеет свою предметную территорию и теоретико-методологический инструментарий.

Историософия осуществляет философскую тематизацию, исследование и осмысление исторического процесса как некоей бытийной сферы, объективной данности, одного из важнейших компонентов существования человека. Она стремится выявить его общую природу, основные закономерности и движущие силы его развития. В силу этого историософия может считаться предельно общей теорией исторического процесса. Значение этой предельной теории состоит в том, что она представляет собой самый общий метод проникновения в сущность исторических явлений. Объектом философского рассмотрения выступает в данном случае определенный аспект исторической жизни человечества или всемирная история в целом, т.е. все объективное историческое бытие. В теоретико-познавательном плане историософия ориентирована на выработку всеобъемлющей философской теории исторического процесса. В идеале, это должна быть теория, способная в конкретном приложении реализовать некоторые основные цели философствования, а именно: определить бытийную специфику исследуемой сферы, установить наиболее общие и фундаментальные структуры, причины и факторы данной сферы, указать ее отношение к человеку и соответственно выявить ее смысловое значение в антропологической перспективе, т.е. с точки зрения индивидуального человеческого бытия. В своей совокупности задачи историософии сводятся к тому, чтобы указать сущностное содержание, процессуальную форму и смысл истории.

В отличие от историософии, историческая эпистемология имеет дело не с историей самой по себе как особого рода реальностью, ограниченной рамками прошлого, а с историческим знанием и познанием, с наукой листорией. Интерес философа в данном случае обращен не к самому прошлому, а к его познанию историком, к методам и средствам, используемым им в процессе его научно-исследовательской деятельности, к выявлению специфики исторического познания и знания, уяснению форм, логики и структуры исторической мысли. В самом общем виде эти вопросы могут быть сформулированы следующим образом: в чем состоит специфика исторического знания, каковы его связи с донаучным историческим сознанием, со смежными социальными и гуманитарными дисциплинами? В чем заключается принципиальная разница между историей и естествознанием? Каковы критерии научности в историческом познании? Каково соотношение пониманния и объяснения в истории? Может ли понимание выступать не только в качестве эвристического психологического приема, но и иметь методологическое значение? Применяют ли историки общие с другинми науками схемы объяснения, или же они располагают специфическими формами истонрического объяснения? Существуют ли законы в истории? Или история в своих объяснениях занимствует законы из других наук - психологии, социологии, экономики и пр.? Каково значение ценностных суждений в историческом познании и как наличие таких суждений соотнонсится с объективностью исторического знания? Существует ли теоретичеснкий уровень исторического знания, или же историческая наука ограничиванется только описаниями фактов и событий? Как выстраивается историческое описание (нарратив)? Можно ли считать, что нарратив включает в себя определенную логику понимания и объяснения?

Разумеется, перечисленные вопросы не исчерпывают всего богатства и многообразия проблем, обсуждающихся в рамках современной эпистемологии истории, но дают ясное представление о том, что для нее характерен особый рефлексивный уровень анализа или, как его еще можно охарактеризовать, метауровень. Современная историческая эпистемология изучает процедуры и формы исторического знания, их соотношение с другими типами знания, с философией сознания и действия. Именно это, в конечном счете, придает философский статус данному типу рефлексии над историческим познанием. В нем не просто опинсываются используемые историками познавательные приемы и процедуры, но обсуждаются критерии, признаки и условия, которые позволяют судить об адекватности и научной корректности основных форм историческонго познания - описания, понимания и объяснения.

В разделе 1.2. Ц лСтановление исторической эпистемологии как научной дисциплины (пропедевтический период) - прослеживается идейная эволюция эпистемологии истории, связанная с формированием ее проблемного поля, концептуального аппарата, базового комплекса научно-исследовательских методов и процедур. Посвященный этой теме краткий экскурс в прошлое начинается с критического осмысления идейного наследия позитивизма. Данное интеллектуальное предпочтение обусловлено тем, что на протяжении всего XIX-го, а также на рубеже XIX-XX вв. позитивистское течение занимало безусловно лидирующие позиции в историографии. А впоследствии именно преодоление позитивистских традиций активизировало весь дальнейший ход рефлексии над природой и сущностью исторического познания, стимулировало оформление большинства ведущих философских и исторических течений, оказавших определяющее влияние на формирование современного облика эпистемологии истории (неокантианство, историческая Школа Анналов и др.). Их представители формулировали свои идеи, дистанцируясь, отграничивая себя от позитивистских установок и постулатов.

В подразделе 1.2.1. Ц лМодель объективной истории Укак она была на самом делеФ (позитивизм) - производится критический анализ позитивистской методологии истории. Последняя складывалась под сильным влиянием естествознания. Ее теоретики исходили из презумпции единства научной методологии, независимо от того, применялась ли она к естественным наукам или к наукам о человеке. В соответствии с данной установкой предпринимались неоднократные попытки прямо сопоставить природные и социальные явления, математизировать историю, лочистить ее от всякого рода субъективных добавок, выявить точные законы общественного развития и т.п. Основополагающим принципом исторического познания позитивисты считали объективность исследования, которая, по их мнению, могла быть достигнута путем последовательного поиска, отбора и критики фактов.

Однако в действительности создать ту единственную лобъективную историю, о которой мечтали историки-позитивисты, не представляется возможным. Ведь историческое прошлое, каким оно, собственно, было, недоступно нашему познанию. И даже восстановить какой-то отдельный фрагмент прошлого во всей его полноте и бесконечном многообразии нам не дано. Так что настаивавшие на создании лобъективной истории позитивисты, по всей видимости, глубоко заблуждались, ибо не учитывали всей сложности и противоречивости собственного ремесла, не сознавали, сколь велика роль познающего субъекта, активной мысли ученого в расчленении и организации изучаемого им исторического материала. Позитивистский подход не предполагал постановки проблем и научного объяснения - в этом, пожалуй, кроется самое слабое звено данной методологической стратегии.

Одним из первых, кто выступил против крайностей позитивистской историографии, был немецкий философ и историк культуры В. Дильтей, чьи взгляды анализируются в подразделе 1.2.2. Ц лОпыт преодоления позитивистской методологии (критика исторического разума В. Дильтея, неокантианская рефлексия исторического познания). Дильтеевская попытка разработать специальную методологию исторического познания была предпринята в противовес господствовавшим в ХIХ в. позитивистским проектам научно оформить гуманитарное знание, применив к нему методы естественных дисциплин. Отказавшись от того, чтобы в сугубо позитивистском духе подогнать историю под понятия и методы естественных наук,
В. Дильтей отверг саму возможность отождествления естествознания и истории. Он стремился выявить специфику именно гуманитарных наук, установить особый, свойственный только им характер научности.

Применяемый в естественных науках метод объяснения, по В. Дильтею, имеет дело преимущественно с внешним опытом и связан с конструирующей деятельностью рассудка. Науки же о духе, напротив, основаны на жизненном опыте и соприкасаются не с противостоящими человеческому мышлению и чуждыми ему образованиями, а с проявлениями самой человеческой духовности. Применительно к исторической науке это означает, что все ее факты даются нам непосредственно как реальность и некая живая связь, которая никогда не прерывается. А так как объект познания здесь оказывается включенным в контекст внутреннего опыта субъекта познания (т.е. ученого), единственно адекватным методом постижения истории В. Дильтей провозглашает метод понимания прошлого изнутри. Общность человеческой природы представляется ему надежным залогом переживания событий истории в том виде, в каком они действительно были.

Развитие концепции симпатизирующего понимания осуществлялось
В. Дильтеем в контексте резкой полемики с представителями Баденской школы неокантианства. Неокантианцы Г. Риккерт и В. Виндельбанд решительно отвергли листорическую психологию, трактуемую В. Дильтеем в качестве герменевтической методологии наук о духе, а ее автора обвинили в сведении способности суждения к некоему линтуитивному чувству. Этот упрек стал лейтмотивом всей последующей критики дильтеевской философии. Сами неокантианцы настаивали на неправомерности психологического эмпиризма, невозможности познания истории как понимания и переживания, поскольку последнее способствует полному устранению из процесса познания логических критериев. Разумеется, историк время от времени прибегает к помощи исторического воображения, но последнее, с точки зрения неокантианцев, должно быть обязательно дополнено подведением под логические формулы. Ибо только логический анализ в состоянии обеспечить полное и всестороннее понимание возможностей исторического разума.

Оценивая, в целом, вклад Г. Риккерта и В. Виндельбанда в развитие эпистемологии истории, можно указать, что их несомненным достижением является обоснование своеобразия исторического метода, ставшее отправным пунктом развития многих последующих концепций. Конечно, нельзя сказать, чтобы неокантианцами были расставлены все точки над i в этом спорном вопросе, но начало было положено, и это послужило стимулом для дальнейшей работы в данном направлении. Несмотря на все свои недостатки, теоретические построения неокантианцев получили в конце XIX - начале XX вв. широкую известность. Во многих работах они воспроизводились буквально или с небольшими вариациями, и многие их мысли оказались открытыми заново. Дальнейшее развитие научного знания показало, что наиболее продуктивные прорывы к углубленной исторической эпистемологии были совершены именно на базе неокантианства.

В главе 2. Ц Ключевые парадигмы современной эпистемологии истории: классика, опыт неклассической рефлексии и ситуация пост- - территория исторического представляется в виде своеобразной системы координат, позиционирующейся вдоль трех основных осей: антропологической, полевой и дискурсивной. В соответствии с этим выделяются ключевые парадигмы современной эпистемологии истории - классическая (ланналистическая), неклассическая (структуралистская) и постнеклассическая (постмодернистская). Первым двум свойственен гносеологический оптимизм, что выражается в признании возможности адекватного постижения прошлого (в первом случае, посредством максимальной активизации познавательных усилий ученого-историка; во втором - путем выявления в прошлом неких основополагающих структур, выступающих основой и связующим звеном всего произошедшего). Приверженцы постмодернистской парадигмы не разделяют подобных воззрений, что выливается у них в отрицание самой возможности прямого доступа к исторической реальности: последняя всегда предстает перед нами в тех или иных вариантах языконвой репрезентации, - она уже всегда истолкована.

В разделе 2.1. Ц Классическая парадигма исторических исследований - анализируются особенности организации антропологической конфигурации современной эпистемологии истории. При этом за основу рассмотрения берется опыт научно-исследовательской и методологической деятельности французской исторической Школы Анналов, которая может считаться наиболее ярким выразителем присущего классике (т.е. классической парадигме эпистемологии истории) стиля мышления.

В подразделе 2.1.1. Ц Проект Уистинной историиФ как науки о человеке и проблемной Уистории-интерпретацииФ (УАнналыФ) - анализируются ключевые теоретические разработки Школы Анналов. Заслуга последней состоит в том, что она перевернула историографию сочетанием трех основных идей: 1) критикой традиционного отношения между историком, историческим памятником и фактом истории; 2) стремлением создать тотальную историю, которая объединяла бы все аспекты активности человеческих обществ; 3) междисциплинарной практикой, активно внедряемой в ткань исторической науки и смежных с ней социальных дисциплин.

Возникновение Школы Анналов явилось своеобразной реакцией на господствовавшие в конце XIX - начале XX вв. позитивистские воззрения на историю. Главной задачей ее представителей, начиная уже с основателей Школы - М. Блока и Л. Февра - стало обоснование новых, контрпозитивистских принципов исторического познания. С этой целью историки-ланналисты вели неустанные бои за историю, за новую историческую науку - в их понимании, науку о человеке. Пафосом всей их творческой деятельности стало возвращение историческому знанию утраченного им гуманистического содержания, насыщение истории проблематикой, связанной с жизнью современного общества, диктуемой коренными, глубинными запросами цивилизации, к которой принадлежит историк.

Тем самым создаваемая ланналистами Новая историческая наука изначально несла в себе мощный антропологический заряд. Она отталкивалась от того исходного допущения, что история не происходит вне человека, без его непосредственного участия. Понимаемая таким образом историческая наука кардинальным образом переориентировалась в своих исследовательских интересах и предпочтениях. Она перестала быть наукой, изучающей мертвые тексты или лобветшалые вещи. Строго говоря, она теперь не занималась даже и лизучением прошлого, а превратилась в специализированную науку о человеке - человеке в обществе, в социальной группе, человеке во времени.

Еще одной отличительной особенностью классической (ланналистической) эпистемологии стал отказ ее приверженцев от традиционной листории-повествования, при которой прошлое якобы спонтанно рассказывается самими источниками, в пользу проблемной истории-интерпретации. История-проблема - такова формулировка исследовательского кредо историков данного направления. Всех их роднит понимание того, что ученый начинает свой труд вовсе не со сбора сырого материала (как это представлялось историкам-позитивистам), а с формулировки проблемы. Конечно, практически оно может начаться и со случайного обнаружения документов (в архивах, при раскопках и т.п.). Но данное обстоятельство ничего не меняет в существе вопроса, который историк ставит всем этим документам. Постановка проблемы - это и есть начало и конец всякого исторического исследования. Где нет проблем, там нет и истории.

Очевидно, что такое доминирование проблемы предполагает необходимость понимания, но понимания не в смысле дильтеевского вживания в дух эпохи, а в смысле исследовательского проникновения в суть изучаемого явления. Верный путь к постижению прошлого лежит не через пассивное перечисление исторических фактов, связанных между собой лишь определенной хронологической последовательностью, а через интенсификацию познавательных усилий ученого-историка. Никакое новое исследование в принципе невозможно без его интеллектуальной активности, экзистенциальной заинтересованности. Целенаправленный поиск новой, наиболее многообещающей проблематики составляет квинтэссенцию его творчества.

В подразделе 2.1.2. - УТерритория историческогоФ и принципы ее организации (диалогизм, инаковость, вненаходимость) - обсуждается проблематика коммуникативного взаимодействия культур современности и прошлого, которая находит отражение в следующем ряде вопросов: как соотносятся между собой реальность прошлого и то его понимание, которое доступно современным историкам? Может ли историк, являясь продуктом своего времени и своей культуры, адекватно понять прошлое? И насколько представители одной эпохи или культуры способны к диалогу с представителями другого исторического мира?

Историческое познание по определению направлено на прошлое и в этом смысле всегда является познанием другого. Иной, другой - основополагающие мыслительные категории, имплицитно используемые историками. Человек меняется в ходе истории, ныне он не таков, каким был прежде, меняются его мировоззрение и определяемая им система социального поведения. Понять его, да и всю культуру прошлого, далекую от нас не только по времени, но и по всему своему духовному настрою, можно только при строго историческом подходе, лишь измеряя ее соответствующей ей меркой. Это актуализирует потребность концентрации усилий на том, чтобы раскрыть ее внутреннее содержание и присущий ей сокровенный смысл - т.е. подойти к ней как к линому, другому. Тем самым презумпция линаковости становится важнейшим постулатом и предпосылкой исторического познания.

Ещё одна отличительная особенность исторической науки, как и всех прочих дисциплин социального плана, состоит в том, что в ней нет характерного для естествознания противопоставления познающего субъекта познаваемому объекту, - здесь субъект и объект познания качественно однородны. В отличие от специалиста-естественника, историк изучает не внешне противостоящий ему лобъект, обладающий принципиально иной природой, нежели сам ученый, но человека, людей. Поэтому его отношение к предмету исследования - это отношение диалогическое. Изучая людей во времени, вступая в контакт с человеком далекой эпохи, с его психикой, умственным кругозором, с его интересами и страстями, историк не создает отношения субъекта к объекту, - он вступает с ними в диалог, который невозможен вне наук о культуре.

В рамках этого диалога современный ученый рассматривает прошлое как бы лизвне, со стороны, с позиции внешнего наблюдателя. И эта его вненаходимость во времени и пространстве является мощнейшим рычагом понимания в области культуры и истории. Однако сама по себе вненаходимость еще не есть механизм, автоматически обеспечивающий понимание иной культуры. Диалог культур должен непременно выстраиваться на принципе равноправия сторон. В этом смысле в историческом исследовании важно уловить оба голоса - и того, кто вопрошает, и того, кто отвечает. И только такое методологическое различение каждого из голосов в отдельности способно сделать диалог прошлого и настоящего поистине содержательным и информативным.

Обогащая собственную культуру знанием смысловых богатств иных культур, современный исследователь одновременно раскрывает и новое содержание изучаемой им чужой культуры - то, которое было неведомо ей самой или еще не было понято исследователями на более ранних стадиях развития исторической мысли. Отсюда следует, что культуру прошедшей эпохи, как бы далеко она ни отстояла от нас во времени, вряд ли можно замыкать в себе как нечто раз и навсегда завершенное, заданное. В ходе исторического познания различные культуры способны взаимно обогащаться, не утрачивая при этом своего внутреннего единства. Их целостность, которую О. Шпенглер представлял себе в виде завершенных и замкнутых в себе миров, в действительности предстает как всегда лоткрытая для новых осмыслений. В этом, по-видимому, и заключается глубинный смысл изучения истории как переклички эпох.

В разделе 2.2. - лНеклассическая парадигма эпистемологии истории - анализируются и получают оценку глубокие внутренние трансформации исторического мышления, ставшие следствием воздействия на него ведущих достижений структуралистской революции второй половины ХХ в. Среди множества новых тем и идей, внесенных в историческую науку структурализмом, в данном разделе выделяются три основные, сыгравшие наиболее существенную роль в обновлении территории исторического. Речь идет о внедрении в сферу научно-исследовательской деятельности историка категории дискретности, функционирующей в рамках оппозиции прерывное / непрерывное, дискретное / континуальное, о распространении чрезвычайно популярной в структуралистской гуманитаристике темы смерти субъекта и, наконец, об устойчивом и многообразном обыгрывании идеи поля - своеобразного континуума, существующего на фоне бессубъектного и дисконтинуального образа исторической реальности.

В подразделе 2.2.1. - История как прерывность: эволюция дисконтинуальных представлений в структурализме - анализируется новаторский проект создания прерывной истории, противопоставившей себя всей предшествующей историографической традиции и интерпретирующей свой предмет через призму разного рода разрывов, разломов, различий и т.п. Впервые возможность дисконтинуальных представлений в методологии науки начала обсуждаться в концепции разрывного характера истории знаний Г. Башляра. Категория лэпистемологического разрыва была введена им с целью обозначить различие между обыденным и научным знанием, наукой традиционного, классического типа и современной физико-математической наукой. В терминологии Г. Башляра разрыв есть своеобразное переворачивание перспективы, знаменующее собой дисконтинуальность развития научного знания как такового.

Введение данного терминологического обозначения стало весьма продуктивным, поскольку дало возможность описывать качественное своеобразие различных исторически сложившихся форм знания. Перенося указанный методологический принцип из общей сферы философии науки в конкретную область эпистемологии истории, можно утверждать, что, подобно тому, как в науке есть открытия, бьющие по концептуальным целостностям знания, разрывосозидающие по своей исторической функции, так и в истории должны существовать события, разрывающие историческую континуальность. А потому историк, как, впрочем, и любой другой ученый, должен непременно научиться работать с историческими разрывами, введя в свой методологический багаж идею дискретности.

В дальнейшем развитые Г. Башляром идеи эпистемологии разрывов были подхвачены Ж. Кангилемом, который также признавал колоссальную значимость разрывов в истории науки. С этих позиций он критиковал методологию континуализма и производный от нее вирус предшественничества, связанный с тем, что для каждого научного концепта, идеи или открытия выстраивается как можно более длинная цепочка предшественников. Опасность такого рода предприятия кроется в том, что само понятие прошлого становится в данном случае искусственной конструкцией, содержащей совокупность ответов на ретроспективные вопросы настоящего. Все это свидетельствует о необходимости учитывать факт наличия эпистемологических разрывов. Их целенаправленное изучение, на которое
Ж. Кангилем ориентирует всю историю науки, устанавливает ее новую периодизацию, отражает подлинный ритм ее функционирования.

Понятие прерывности стало определяющим и в творчестве М. Фуко, развившего идеи эпистемологии разрывов Ж. Кангилема и Г. Башляра применительно к ситуации глубокой лингвистической мутации гуманитарного знания и прогресса в конкретных исторических исследованиях. Отказавшись признавать факт прогресса человеческого мышления, поступательности его развития и преемственности со всеми предшествующими этапами, М. Фуко постулировал скачкообразный характер свойственных ему изменений. В этом случае количественное нарастание новых научно-мировоззренческих представлений и понятий приводит к столь радикальной трансформации всей системы взглядов, что порождает стену непонимания и отчуждения между представителями разных исторических эпох. Так образуется лэпистемологический разрыв в едином потоке исторического времени, что влечет за собой восприятие истории как дисконтинуитета, как постоянно совершающегося и наблюдаемого разрыва непрерывности.

В целом, проект создания прерывной истории, обогатившей арсенал историка дискретными и дисконтинуальными представлениями, явился несомненным позитивным достижением структуралистской революции. Разработанная ее сподвижниками теория прерывных систематик, а также опыт внедрения в практику историографической деятельности аналитически выверенных приемов работы с разрывами и разломами оказались продуктивными в плане усовершенствования исторической мысли, которая тем самым существенно расширила свои методологические горизонты.

В подразделе 2.2.2. - УСмерть субъектаФ и Уполевой поворотФ в историческом познании - анализируется весьма показательная для структуралистского мировидения тематика смерти субъекта. Последняя лейтмотивом проходит через творчество многих выдающихся мыслителей современности - Р. Барта, Ж. Лакана, Ж. Дерриды, а также М. Фуко, в работах которого проект освобождения от лантропологического сна оказался наиболее приближен к запросам реальной историографической практики.

М. Фуко анализирует вопрос о судьбах современного европейского человека и приходит к выводу о временности его бытия в культуре. Те представления о человеке и его истории, которые кажутся нам незыблемыми и существующими лот века, в действительности появились сравнительно недавно. В этом контексте смерть человека у М. Фуко, фактически, символизирует исчезновение его современного образа, что, по-видимому, произойдет с очередной трансформацией функции языка, возможность которой мы можем сегодня только предвидеть. Это заставляет философа усомниться в самой универсальности постановки проблемы человека, акцентировать специфичность ее интерпретации в различные историко-культурные периоды. Причем речь здесь идет не просто о переходе к какой-то иной форме мысли о человеке, а об устранении самой идеи человека из мышления и научного исследования.

Этот тезис о смерти субъекта, разумеется, не может быть понят буквально, ибо такая его интерпретация существенно обедняет, если вообще не исключает тот теоретический позитив, что в нем содержится. Позитив же этот вовсе не сводится к простой констатации того, что человек умер. Тезис о смерти субъекта требуется М. Фуко для проведения ланализа функционирования, позволяющего прояснить способы и правила, в соответствии с которыми в сфере знания оформляется и функционирует такое понятие как человек, определенные представления о нем. Предметом рассмотрения в данном случае выступает особая функция, внутри которой только и может существовать нечто такое как субъект, а также условия, при которых оказывается возможным выполнение неким индивидом функции субъекта.

Отход от традиционной ланалитики субъекта с присущими ей биографизмом и психологизмом приводит историческую эпистемологию к осознанию значимости полевых аспектов истории культуры. После полевого поворота внимание историка привлекает к себе уже не какой-то конкретный отрезок традиционной листории людей (кто что сделал, кто, на кого и как повлиял, кто для кого был предшественником и т.п.), а структура особых социоисторических полей - их потенциалы, уровни и прочие характеристики. Историк теперь интересуется не столько прослеживанием индивидуального пути конкретной личности, сколько составлением целостных диспозиционных карт, определением их динамики в историческом и культурном пространстве. Так преодолеваются рамки биографизма, классического нарратива, идущего от персоны.

В результате, история начинает создаваться на языке безличных, бессубъектных позиций, занимаемых и реализуемых, конечно, людьми, но, вместе с тем, напрямую от них не зависящих. Ибо, приходя в этот мир, субъект не творит сам из себя эти позиции, - он вынужден вписываться в уже существующие и независимые от его сознания формы языка, производства, органической жизни. Поэтому, хочет он этого или нет, он вынужден считаться с данными позициями и, более того, он сам ими определяется. В эпистемологии истории осознание данного факта явилось стимулом для перехода функций исторического деятеля от человека, понимаемого, прежде всего, в категориях психологии, к некоему самоактивному полю - анонимному и безличному механизму, в дискретную и динамичную структуру которого индивид включен независимо от его воли и сознания, хотя, разумеется, и не без их участия.

Обращение к приемам такого бессубъектного, деперсонализированного подхода предоставило возможность анализировать историческое полотно анонимно и позиционно, не прибегая при этом ни к индивидуальной психологии, ни к личностям и именам как самоактивным центрам истории. В творчестве М. Фуко, успешно использовавшего ресурсы данного подхода применительно к истории гуманитарного знания, его производными стали сразу несколько полевых конструктов, в том числе листорическое априори, лэпистема, лархив. Несмотря на разницу концептуальных обозначений, цель их введения в качестве аналитических принципов и даже заложенный в них смысловой потенциал, в целом, были сходными: проиллюстрировать идею истории без субъекта и доказать факт наличия разрывов единой линии исторической преемственности.

В разделе 2.3. Ц Постнеклассическая парадигма исторической эпистемологии - анализируется еще один крупный сдвиг в историографии, связанный с распространением на ее территории идей новейшего интеллектуального течения - постмодернизма. Это проявляется в разрушении всего ее традиционного (т.е. классического) облика, в смене исследовательских ориентиров и предпочтений, в существенной трансформации самого языка истории. А так как постмодернистские инновации имеют потенциально серьезные последствия для самого статуса профессии историка, они нуждаются в тщательном продумывании и трезвой оценке. Но прежде чем оценивать данный феномен в плане его эпистемологической продуктивности, требуется уточнить некоторые его исходные характеристики, что осуществляется в подразделе 2.3.1. Ц лПостмодернистские инновации в эпистемологии истории (концепты, принципы, проблемы).

Постмодернисты подвергли резкой критике все фундаментальные объяснительные схемы, наработанные западной научной мыслью за предшествующие века развития. Признав несостоятельной идею целостности и единства, они изгнали ее из сферы научной методологии. Ее место занял форсиронванный плюрализм. Вследствие этого любое явление окружающей действительности начало рассматриваться не в качестве целостной самости, а как множество несводимых друг к другу линий и измерений. Идея научной универсальности также была признана безнадежнно устаревшей, - взамен ее утвердилась установка на принципиальное разнообразие познавательных перспектив. Этому сопутствовала радикальная инверсия в самой научной картине мира, где на первый план вышли микроуровень, микропроцессы, локализация, фрагментация и т.п.

Помимо отторжения универсалистского представления об истории, постмодернисты активно включились в критическую деконструкцию традиционных эпистемологических представлений. Если все прежние познавательные модели выстраивались по принципу древа познания (в них четко фиксировалось направление эволюции, иерархия, структура, целостность и т.п.), то постмодернистская парадигма приобретает облик ризомы - разветвленной корневой системы со множеством лузлов и беспорядочно переплетающихся побегов, которые развиваются сразу во всех направлениях. Именно ризоматический подход, по мнению постмодернистов, позволяет непрерывно приумножать грани исследуемой реальности.

Постмодернистами практикуется весьма любопытная методика анализа - деконструкция, при которой непосредственный или поверхностный смысл текста отбрасывается ради смысла менее очевидного. В качестве специфичной исследовательской процедуры деконструкция требует от историка пристальнее вчитываться в тексты, использовать все имеющиеся возможности для обнаружения того, что скрыто за непосредственно данными в них прямыми высказываниями. Проводя параллели с предшествующей структуралистской традицией, можно заметить, что деконструкция чем-то напоминает соссюровское различение означающего и означаемого, только возведенное в абсолют. Вследствие этого спектр предполагаемых и возможных интерпретаций любого текста оказывается поистине безграничным.

Однако такая, казалось бы, беспредельная свобода прочтения все же несколько ограничивается за счет воздействия линтертекстуальности. Сопутствующие последней децентрация субъекта, уничтожение границ понятия текста, а также самого текста, наравне с отрывом знака от его референта, фактически, сводят всю коммуникацию к свободной игре означающих, порождая тем самым картину луниверсума текстов, в рамках которого отдельные безличные тексты до бесконечности ссылаются друг на друга и на все сразу. В своей совокупности они составляют обширное поле некоего всеобщего текста, который, в свою очередь, совпадает со всегда текстуализированными действительностью и историей. Сознанние человека также начинает отождествляться с письменным текстом и, более того, объявляется единственно достоверным средством его фиксации. В конечном счете, буквально всё в постмодернизме начинает рассматриваться и анализироваться как текст - литература, культура, общество, история и даже сам человек.

Еще одна отличительная черта постмодернистской парадигмы состоит в том, что ее адепты высказываются резко против традиционных представлений об исторической реальности и, как следствие, об объекте исторического познания. В предложенной ими новой интерпретации объект выступает не как нечто внешнее познающему субъекту, а как результат конституирующего воздействия язынковой (дискурсивной) практики. Тем самым из простого средства отражения и коммуникации язык превращается в главный смыслообразующий фактор, полностью детерминирующий человеческое мышление и поведение. Постмодернисты отвергают самую мысль о том, что язык отражает реальность как некое репрезентативное заблуждение. Языку, считают они, изначально присуща нестабильнность, его смыслы меняются с течением времени и оспариваются в каждый его конкретный момент.

Подобная неопределенность, если приннять ее за аксиому, имеет просто фатальные последствия для традиционных понятий и методик исторического исследования, так как в данном случае стирается грань между событиями прошлого и дискурсом, в рамках которого они представлены. Последствия данной деформации анализируются в подразделе 2.3.2. Ц лМежду текнстом и дискурсом: феномен Уингвистического поворотаФ в историографии. Лингвистический поворот связан с осознанием решающей роли языка в производстве исторического дисциплинарного дискурса. Радикализм данного тезиса обернулся для историографии последних десятилетий интенсивным обсуждением вопросов языка в самых разных его видах и проявлениях. Осуществленный на этом фоне анализ специфики дискурса как профессионального языка текстопорождающей деятельности историков был объединен с семиотическим подходом, что привело к формированию оригинальных дискурс-аналитических исследовательских практик, а также к углубленным теоретическим разработкам концепции дискурса как нарратива.

Главными представителями этого нового лингво-семиотического направления в историографии стали Х. Уайт и Ф. Анкерсмит. Однако связываемый с их именами лингвистический поворот, в действительности, был осуществлен в условиях, сложившихся, так сказать, извне - вне сферы профессиональной историографии, в других областях гуманитарного знания и, прежде всего, в лингвистике и литературоведении. Здесь постмодернистские инновации ассоциируются, в первую очередь, с именами Р. Барта, Ж. Дерриды и др. постструктуралистов и деконструктивистов.

Практикуемое ими распространение новых приемов критики текстов за пределы собственно художественных произведений наложило существенный отпечаток на облик современной эпистемологии истории. Объектом анализа в ней теперь выступают равно текст-первоисточник и текст-произведение (листорический нарратив), т.е. тот труд, в котором историк обобщает результаты своей научно-исследовательской деятельности. Основное внимание при этом уделяется эпистемологическому аспекту проблемы, а именно соотношению исторического нарратива с объективной реальностью прошлого: имеет ли историк право говорить лот имени прошлого, утверждая при этом объективность собственного видения?

Поскольку в рамках лингвистиченского подхода не признается иной реальности, кроме текста, а текст исторического нарратива (так же, как и первоисточника, используемого историком) дает лишь приблизительный очерк искомой реальности, цельнность реальности прошлого объявляется недостижимой. Исходя из этого, постмодернисты отказываются от привычного понимания исторической истины, а некоторые из них вообще отрицают правомерность обсуждения данного вопроса. Как следствие, отличительной чертой постмодернистской историографии становится безусловный приоритет языка над опытом, что приводит к открытому скептицизму в отношении способнонсти человека наблюдать, познавать и истолковывать внешний мир - в том числе, мир человеческого бытия и взаимоотношений.

Изменяется статус литературной формы исторического повествования. До недавнего вренмени эта форма казалась не более чем его внешней оболочкой, природа которой не затрагивала самой его сущности. Теперь же становится все более очевидным, что форма дискурса, в которую выливается изложение исторического материала, теснейшим образом связана с принципами его осмысления. Она, подчас помимо воли и сознания исследователя, во многом определяет содержание создаванемого им труда. Речь идет о том, что историк выстраивает свой текст, подчиняясь требованиям риторики, господствующим в его историческое время. Из непрерывного потока событий он вычленяет некий фрагнмент, повествованию о котором придает определенную фабулу. В результате, грань между творением историка и художественным произведением практически стирается. Исходя из этого, общую проблему научно-исследовательской деятельности в постмодернизме можно сформулировать так: в какой мере историк, претендующий на достоверное изображение прошлого, способен его реконструировать? А так как он, сам того не осознавая, находится в плену у литературного дискурса, не превращается ли на практике предпринимаемая им попытка реконструкции прошлого в создание некоего вымысла?

С точки зрения мыслителей-постмодернистнов, ответ на этот вопрос очевиден: историки выдвигают не более чем интернпретации прошлого. Само же историческое познание становится в этой связи лишь серией равноправных интерпретаций, не имеющих ровно никакого отношения к исторической истине. Признавая и даже превознося множестнвенность одновременных интерпретаций, в равной мере обоснованных или необоснованных, постмодернисты тем самым совершают большой шаг в направлении релятивизма. Релятивизм этот выльется впоследствии в тезис о принципиальной невозможности проникновения в глубины прошлого, что будет с предельной четнкостью выражено у таких представителей лингвистического поворота как Х. Уайт и Ф. Анкерсмит.

В главе 3. Ц лСинтетические тенденции на территории исторического: роль Усредней позицииФ - предметом рассмотрения выступают аспекты синтеза, выявляемые в поле современной эпистемологии истории. В поисках объединяющего начала, в первую очередь, анализируется специфика коммуникативного взаимодействия между профессиональной исторической наукой (историографией) и философией истории (как историософского, так и эпистемологического плана). Отношения между указанными отраслями знания изначально сложились напряженные, конфликтные, а порой даже и просто враждебные. В этой связи представляется необходимым прояснение сути их взаимных претензий друг к другу, что позволит в дальнейшем наметить пути их сближения и продуктивного взаимодействия. Сама возможность синтеза между ними обусловлена единством исходного материала, с которым всем им приходится иметь дело, - задачей восприятия и интерпретации исторического процесса.

В разделе 3.1. - УИстория философовФ и Уистория историковФ: в поисках компромисса - осуществляется выработка средней позиции, в рамках которой могут быть совмещены интересы профессиональных историков и философов истории. С этой целью производится, во-первых, подтверждение самостоятельного проблемного и интерпретативного статуса эпистемологии истории, в котором ей нередко отказывают историки-профессионалы; во-вторых - привязка философских исследований к реальной историографической почве, к сфере конкретно-исторических исследований. Последнее представляется тем более важным, что любая философия истории (в том числе, и историческая эпистемология) имеет смысл лишь в том случае, если профессиональные историки могут пользоваться ее достижениями.

Наличие конфронтации между листорией историков (профессиональной историографией) и листорией философов (философией истории) получает обоснование на материале данных отечественной и зарубежной историографической и философской традиции. На базе проведенного анализа делается вывод, что на протяжении довольно длительного времени (XIX-ХХ вв.) действительно существовало немало разногласий между профессиональными историками и философами истории. Под философами истории в данном случае понимаются те из них, которые подвизаются на ниве историософии. Именно против них, а не против теоретиков исторического познания, были обращены наиболее острые критические нападки со стороны представителей профессиональной историографии.

Низкая степень предсказательности и проверяемости, теологизм и склонность к пророчествованиям - все это делает очевидной псевдонаучность историософского жанра. Как следствие, на рубеже ХХ-ХХI вв. уже практически не предпринимается целенаправленных попыток создания единой концептуальной картины всемирной истории. Однако это вовсе не значит, что историософия как таковая полностью исчерпала заложенный в ней потенциал. Ведь обычному человеку, живущему в истории, всегда важны ее целостное понимание, а также вера в то, что история имеет какой-то смысл, ведет к какой-то значимой цели. Поэтому прагматическая потребность в историософиях вряд ли когда-нибудь будет полностью исчерпана, как бы негативно ни оценивали ее теоретические возможности философы и историки.

Но в целом, время подобных философий истории ушло, и в сфере философско-исторического знания получил преобладание иной - эпистемологический подход к осмыслению прошлого. Подобная лэпистемологизация философии истории, несомненно, содействует осознанию пагубности разрыва между листорией историков и листорией философов, наводит на мысль о необходимости их сближения в процессе освоения единого исторического опыта. В этом плане приоритет, по всей видимости, должен быть отдан философскому рассмотрению исторического знания и его места в ряду других наук об обществе, но с обязательным учетом значимости воззрений на историю самих историков. Ибо подобно тому, как историк не в состоянии выполнить функции философа в методологическом анализе над- и междисциплинарных вопросов, так и философу не заменить историка в попытках определить ведущие тенденции развития его науки.

Разумеется, для преодоления столь долгое время существовавшей конфронтации требуются немалые усилия с обеих сторон. На пути к синтезу философии и истории главная задача философов состоит в том, чтобы стать не историософами, а эпистемологами истории, не теологами и пророками грядущих состояний исторического процесса, а теоретиками исторического познания. Историки, в свою очередь, должны встать на путь преодоления философофобии, так как философское невежество или беспомощный эклектизм неизбежно обрекают их на теоретическую несостоятельность. Конечной же целью всего этого является коренная перестройка территории исторического, ее трансформация в свете новых, синтетических перспектив. Это предполагает изменение традиционно сложившегося отношения к философии истории: из препятствия, помехи и худшего врага исторической науки она превращается в подспорье любых конкретно-исторических исследований, которые, в свою очередь, должны обязательно сопровождаться осмыслением историками специфики своего ремесла, т.е. пониманием того, как именно эти исследования осуществляются. Основы такого рода синтетического понимания закладываются уже сегодня, в сфере современной эпистемологии истории - как ее ведущих тенденций, так и ростков ее новых направлений.

В разделе 3.2. Ц Возможности и перспективы межпарадигмального синтеза в современной эпистемологии истории - предпринимается попытка выработки общей стратегии оформления современной территории исторического, взятой в ее структурном (парадигмальном) аспекте. Стратегия эта состоит не в безусловном предпочтении одной из трех базовых парадигм (классической, неклассической или постнеклассической) и не в отвержении всех прочих познавательных альтернатив, а в их объединении, синтезе. Синтетическое обобщение их наиболее продуктивных в эпистемологическом плане достижений представляется тем более важным, что каждая парадигма вносит свой собственный неповторимый вклад в становление современного облика эпистемологии истории. Признание этого факта обязывает внимательно отнестись к разработкам, накопленным в русле каждой из них, и попытаться, по мере возможности, достичь некоего компромисса.

В подразделе 3.2.1. Ц Классика и неклассическая эпистемология истории: конфронтация или взаимодействие? - выявляются лобщие места между классической и неклассической парадигмами современной эпистемологии истории. Сходство между ними заключается в том, что им обеим свойственен гносеологический оптимизм, выражающийся в уверенности в возможности адекватного постижения прошлого (в первом случае, посредством максимальной активизации познавательных усилий ученого-историка, личность и творческое сознание которого играют решающую роль в процессе реконструкции прошлого; во втором - путем выявления в прошлом неких основополагающих структур, выступающих основой и связующим звеном всего произошедшего). В дальнейшем это позволит отграничить классическую и неклассическую познавательные конфигурации от постнеклассического проекта, пропагандирующего принципиальную релятивность, невозможность проникновения в глубины прошлого.

Наиболее адекватной и разумно организованной из трех основных парадигм современной эпистемологии истории представляется нам парадигма классического образца, характеризующаяся принципиальным антропологизмом. В этом плане неклассическая рефлексия исторического познания выступает ее полной противоположностью, так как выстраивается на основе признания смерти субъекта. В рамках неклассической парадигмы единичный человек исключается из сферы научно-исследовательского интереса историков: их теперь привлекают к себе не конкретные индивиды и не их деяния, а те концептуальные позиции, которые эти субъекты занимали или могли занимать в определенных условиях и при определенных обстоятельствах. Тем самым историческая наука перестает быть наукой о человеке в ее классическом понимании и становится листорией структур (различных форм языка, производства, органической жизни и пр.), в которые субъект вписан независимо от своей воли или желания. Эти фундаментальные структуры существуют как бы независимо от сознания индивида и во многом, если не во всем, предопределяют ход его жизнедеятельности.

В свете методологических установок классической рациональности этот структуралистский проект лискоренения антропологии может получить только отрицательную оценку, ибо полное и окончательное устранение субъекта из истории не представляется возможным. Ведь историю не делают структуры, - ее творят люди, конкретные индивиды, пусть даже их действия и носят всегда структурированный и четко упорядоченный характер. А потому история (и в этом мы склонны выразить солидарность с адептами классической парадигмы исторического познания) по сути своей всегда антропологична. Как бы мы ее ни понимали и какие бы гносеологические средства ни изыскивали для ее описания и объяснения, она не в состоянии уйти от исходной гипотезы, что ее действующими субъектами являются люди, определенным образом взаимодействующие и тем самым формирующие ткань истории как таковой.

Вышеизложенное свидетельствует о том, что найти платформу для синтеза классической и неклассической парадигм, пытаясь увязать структуралистский проект преодоления лантропологической иллюзии с изначально человеческими параметрами классической рациональности, в принципе невозможно. Контраст здесь налицо, так что в данном случае бессмысленно искать точки соприкосновения. Косвенная же возможность синтеза классической и неклассической парадигм видится нам в другом - не в самом теоретическом антигуманизме (в терминологии Л. Альтюссера), а в некоторых производных от него проектах, явившихся следствием констатации бессубъектности исторического процесса. Речь идет, во-первых, об активизации полевых аспектов истории культуры, а во-вторых, о внедрении на территорию исторического идеи разрывов.

Так, листория человека в ее классическом понимании - история отдельных личностей и их взаимоотношений - вполне может быть дополнена историей всевозможных полей и структур, в которых человек по необходимости существует. И вовсе не обязательно при этом возводить во главу угла их принципиальную безличностность, как это делали мыслители-структуралисты. Их надындивидуальный характер и так очевиден, но это вовсе не значит, что данные структуры обладают каким-то самостоятельным, сверхчеловеческим бытием. Человек выполняет в них определенные функции, вследствие чего он и квалифицируется в структурализме как функция-субъект. Но, функционируя в рамках тех или иных структурных образований, субъект при этом все равно остается субъектом, - без него в истории вообще ничего не происходит.

С этих же позиций безусловного приоритета классики может быть оценен еще один структуралистский проект, связанный с обогащением арсенала историка дискретными и дисконтинуальными представлениями. Как и в случае с полевым поворотом, попытка создания прерывной истории представляется нам ценной не столько сама по себе, сколько в качестве средства акцентировки специфики отдельных локальных отрезков исторического процесса. Совмещая данный проект с идейными установками классической рациональности, можно утверждать, что традиционная история как наука о человеке только выиграет, рассматривая свой предмет на фоне дискретной интерпретации исторического процесса. Это позволит подчеркнуть особенности мировосприятия человека той или иной конкретно-исторической эпохи, своеобразие его мировоззрения, ментального склада, стиля жизни и т.п.

На основании вышеизложенного можно сделать вывод, что, несмотря на все свои очевидные различия, классическая и неклассическая парадигмы современной эпистемологии истории могут квалифицироваться не как взаимоисключающие, а как дополнительные. Фундаментом их консолидации выступают методологические принципы классической эпистемологии истории, дополненные не противоречащими их сути теоретико-познавательными достижениями неклассического образца. К числу этих последних относятся структуралистские проекты создания полевой истории и листории разрывов, но без упора на свойственную им в рамках неклассического мышления бессубъектность. В целом, полевые и дискретные аспекты исторического познания способны существенно расширить его традиционную антропологическую тематику, - но, не вынося за скобки субъект как принципиально активное и деятельностное начало, творца истории.

Иными словами, на первом месте всегда должен быть человек, а в качестве иллюстративного материала к базовой антропологической проблематике вполне допустима расшифровка его деяний на уровне полевого, структурного анализа, а также в терминологии листории разрывов. С известными оговорками оба эти неклассических проекта являются созвучными идеалам классической рациональности, способствуют раскрытию ее новых, ранее еще не анализировавшихся аспектов. Как нам кажется, это вполне приемлемая платформа для синтеза, способная объединить наиболее продуктивные достижения классической и неклассической парадигм. Если взять за основу классический подход и дополнить его указанными выше разработками неклассического типа, то на этой базе можно выстроить единое здание современной эпистемологии истории.

В подразделе 3.2.2. Ц Постмодернистская рефлексия истории: pro et contra - акцентируются моменты преемственности между неклассической и постнеклассической парадигмами исторического познания, отмечается, что в постмодернизме находят свое продолжение и логическое завершение предпринятые в сугубо структуралистском духе попытки идентифицировать всю историческую действительность с суммой дискурсов, в которых эта действительность нам представлена. Переходят из неклассического в постнеклассическое состояние и идея смерти субъекта, и абсолютизация прерывностей, и проект реконструкции истории как суммы особых социоисторических полей, которые приобретают в постмодернизме сугубо лингвистическую окраску, становятся по преимуществу языковыми, дискурсивными, текстовыми (Нет ничего вне текста - Ж. Деррида).

Все это наводит на мысль, что неклассическая и постнеклассическая парадигмы исторического познания являются внутренне родственными, и в них, даже при весьма поверхностном ознакомлении, можно обнаружить немало лобщих мест. Гораздо сложнее выявить платформу для синтеза между постнеклассической парадигмой и классикой или традиционализмом, как ее еще иногда называют приверженцы нового постмодернистского течения. Для этого необходимо ясно представлять, в чем именно состоит разница между классическим и постнеклассическим подходами. Противоречия между ними очевидны: это существенное различие в понимании характера взаимоотношений историка с источником, предмета и способов исторического понзнания, содержания и природы полученного таким образом исторического знания, а также формы его изложения и последующих интерпретаций исторического текста. В рамках постмодернистской парадигмы по-новому ставится вопрос не только о возможной глубине историнческого познания, но и о критериях объективности и способах контроля со стороны ученого над собственной исследовательской деятельностью.

Вместо традиционного исторического объяснения постмодернисты ратуют за интертекстуальность, имеющую дело не с причинными связями между событиями, а с дискурсивными связями между текнстами. Историческое объяснение отвергается ими как пустая химера, служащая для утешения тех, кто не способен воспринимать мир, лишенный какого бы то ни было смысла. Та же участь уготована в постмодернизме и историческому субъекту, будь то индивид или коллектив типа класса, нации, сословия и т.п. Осуществляемая постмодернистами деконструкция отдельных личностей и групп, традиционно воспринимавшихся в качестве общепризнанных деянтелей истории, приводит к тому, что все они и даже универсальная идея прогресса - все это начинает распаданться на отдельные дискурсивные конструкции.

Указанные инновации являются следствием коренной трансформации представлений об объекте исторического познания, т.е. об исторической реальности, которая теперь отождествляется не с продуктом познавательной деятельности субъекта, а с конституирующим воздействием языковой (дискурсивной) практики - своего рода диктатом дискурса. Непрерывность и эволюция отвергаются здесь в пользу тотальной прерывности, что находит выражение в неприятии такой традиционной формы изложения материала как метанарратив. Максимум, что готовы признать адепты постмодернизма - это то, что прошлое может быть систематизировано в виде множества повествований (лнарративов), подобно тому, как любой текст всегда открыт для множества прочтений.

Отсюда следует весьма характерное для историографической ситуации постмодернизма семиотичеснкое отрицание невинности малых лингвистических форм по отношеннию к описываемой ими внеязыковой действительности, чем ставится под сомнение лестественность исторического дискурса как такового. Помимо этого постмодернисты проблематизируют само понятие и предполагаемую специфику исторического нарратива как формы адекватной реконструкции прошлого. По их мнению, любое историческое повествование носит, по существу, креативный, искусственный характер, ибо является не чем иным как попыткой выстроить неравномерно сохранившиеся и подчас отрывочные сведения источников в последовательный вренменной ряд.

Как видим, постмодернистами были отвергнуты практически все основополагающие принципы предшествующей историографии. Но, несмотря на это, все же можно обнаружить общую платформу, на которой сойдутся интересы истонриков-традиционалистов и наиболее осмотрительных из постмодернистов. Такая средняя или лумеренная по духу позиция может быть выстроена, исходя из того, что невозможность прямого восприятия реальности вовсе не означает отрицания реального исторического прошлого как такового. Средняя позиция между постмодернизмом и традиционализмом предполагает наличие реальности вне дискурса - независимой от наших представлений о ней и, вместе с тем, активно на эти представления воздействующей.

Отсюда следует, что конструирование реальности историком не может быть произвольным. Сведение всего богатства исторической реальности только к языку, тексту и дискурсу является неправомерным, недостаточным и требующим своего дополнения хотя бы за счет реконструкции лежащих в его основании глубинных ментальных пластов. Тем самым актуализируется одна из ведущих тем классической эпистемологии истории - реконструкция ментальностей, что подтверждает нашу мысль о принципиальной возможности нахождения лобщих мест между постмодернизмом и традиционализмом. Средняя позиция между ними не приемлет, в целом, крайностей лингвистического поворота, но, вместе с тем, ориентируется на переосмысление исторической дисциплинарной практики в свете новых перспектив.

В этом плане платформой для синтеза постмодернизма и традиционализма может выступить совокупность положений из числа тех, что были изначально сформулированы в рамках лингвистического поворота, а затем нашли свое применение в сфере расширения традиционного (классического) поля эпистемологии истории. Это, например, признание того, что историческое знание неизбежно включает в себя известное противостояние прошлого и настоящего, где настоящее порой слишком сильно давит на прошлое, что первоисточники ничего не сообщают напрямую, что факты отбираются, а не просто выставляются на всеобщее обозрение, что задача научного объяснения неразрывно связана со способностью человеческого мышления к ретроспекции, и что каждая историческая работа в каком-то смысле формируется эстетическими и политическими предпочтениями ее автора.

Чисто теоретически вышеперечисленные факторы серьезно компрометируют работу историков, но на практике они могут быть сведены и, как правило, сводятся к вполне разумным пропорциям и соотношениям. Их практическая реализация способствует наглядной демонстрации дополнительности классического и постнеклассического подходов, которые, если не возводить во главу угла некоторые свойственные им крайности, могут считаться оборотными сторонами одной медали. Они помогают глубже и, что самое главное, с разных точек зрения взглянуть на существо исторического, уяснить суть происходящих на современной территории истории перемен.

В Заключении подводятся основные итоги исследования, резюмируются его основополагающие выводы и результаты.

По теме диссертации опубликованы следующие работы:

Монографии:

Гурьянова, А. В. Ключевые парадигмы современной эпистемологии истории: классика, опыт неклассической рефлексии и ситуация пост- /
А. В. Гурьянова. - Самара: СамЛюксПринт, 2008. - 344 с. - ISBN 978-5-9585-0265-3.
Гурьянова, А. В. Историческая эпистемология: проблемное поле и эволюция представлений / А. В. Гурьянова. - Самара: СамЛюксПринт, 2009. - 238 с. - ISBN 978-5-9585-0302-5.

Публикации в изданиях, рекомендованных ВАК Минобразования и науки РФ:

Гурьянова, А. В. Постмодернистские инновации в исторической эпистемологии (концепты, принципы, проблемы) / А. В. Гурьянова // Известия Самарского научного центра РАН. Специальный выпуск Философия и история. - Самара: Изд-во Самарского научного центра РАН, 2005. - С. 14-20.
Гурьянова, А. В. История философов и листория историков: в поисках компромисса / А. В. Гурьянова // Известия Самарского научного центра РАН. Специальный выпуск Гуманитарные исследования. - Самара: Изд-во Самарского научного центра РАН, 2006. - С. 5-11.
Гурьянова, А. В. Новая философия истории Ф. Анкерсмита: от эпистемологизма к нарративизму / А. В. Гурьянова // Известия Самарского научного центра РАН. Специальный выпуск Новые гуманитарные исследования. - Самара: Изд-во Самарского научного центра РАН, 2006. - С. 34-41.
Гурьянова, А. В. Смерть субъекта как проект методологического обновления исторической мысли в структуралистской концепции М. Фуко / А. В. Гурьянова // Известия Самарского научного центра РАН. Специальный выпуск Философия, история, социология, педагогика, право и экономика. - Самара: Изд-во Самарского научного центра РАН, 2006. - С. 40-47.
Гурьянова, А. В. Историческая эпистемология: проблема научного статуса и эволюция представлений / А. В. Гурьянова // Известия Самарского научного центра РАН. Специальный выпуск Новые гуманитарные исследования. - Самара: Изд-во СН - РАН, 2006. - С. 12-19.
Гурьянова, А. В. Полевой сдвиг в историческом познании и его производные: листорическое априори, лэпистема, лархив /
А. В. Гурьянова // Аспирантский вестник Поволжья. - 2008. - № 1-2. -
С. 9-12.
Гурьянова, А. В. Возможности и перспективы межпарадигмального синтеза в современной эпистемологии истории / А. В. Гурьянова // Аспирантский вестник Поволжья. - 2008. - № 3-4. - С. 24-27.

Публикации в других научных изданиях:

Шмелева, А. В. Современность и прошлое: специфика коммуникативного взаимодействия / А. В. Шмелева // Актуальные проблемы в строительстве и архитектуре. Образование. Наука. Практика. Материалы региональной 59-й научно-технической конференции (апрель 2002 г.). - Самара: СамГАСА, 2002. - С. 3-5.
Шмелева, А. В. Философия истории: опыт постмодернистской деконструкции / А. В. Шмелева // Актуальные вопросы вузовской науки: Сборник научных и научно-методических статей. - Самара: СИУ, 2003. -
С. 85-90.
Шмелева, А. В. Постмодернистская парадигма истории / А. В. Шмелева // Актуальные проблемы в строительстве и архитектуре. Образование. Наука. Практика. Материалы 60-й Юбилейной региональной научно-технической конференции по итогам НИР СамГАСА за 2002 г. - Самара: СамГАСА, 2003. - С. 32-33.
Шмелева, А. В. Монизм и плюрализм в философии истории / А. В. Шмелева // Актуальные проблемы в строительстве и архитектуре. Образование. Наука. Практика. Материалы 61-й региональной научно-технической конференции по итогам НИР СамГАСА за 2004 г. Ч. 1. - Самара: СамГАСА, 2004. - С. 35-36.
Гурьянова, А. В. История как прерывность: эволюция дисконтинуальных представлений в исторической эпистемологии / А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 11. - М.: Изд-во МГУ, 2005. - С. 87-92.
Гурьянова, А. В. Понятие ментальности: тематизация и эвристический потенциал / А. В. Гурьянова // Человек в современном мире. Очерки философской антропологии. Вып. 1. - Калуга: Изд-во Эйдос, 2006. -
С. 27-31.
Гурьянова, А. В. Между текстом и дискурсом: лингво-семиотическая природа постмодернистской историографии / А. В. Гурьянова // Вестник Волжского университета имени В.Н. Татищева. Серия Философия. Вып. 7. - Тольятти: ВУиТ, 2006. - С. 77-87.
Гурьянова, А. В. Истинная история как наука о человеке (Анналы) /
А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 4. - М.: Изд-во МГУ, 2006. - С. 3-8.
Гурьянова, А. В. Историография как идеография и индивидуализация (неокантианская рефлексия исторического познания) / А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 4. - М.: Изд-во МГУ, 2006. - С. 74-79.
Гурьянова, А. В. Феномен лингвистического поворота в постмодернистской историографии / А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 4. - М.: Изд-во МГУ, 2006. - С. 110-115.
Гурьянова, А. В. Нарративизм исторического дискурса в методологической концепции Х. Уайта / А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 4. - М.: Изд-во МГУ, 2006. - С. 136-141.
Гурьянова, А. В. Постмодернизм как новый историзм в нарративной философии истории Ф. Анкерсмита / А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 4. - М.: Изд-во МГУ, 2006. - С. 156-161.
Гурьянова, А. В. Судьбы историософии в России / А. В. Гурьянова // Актуальные проблемы в строительстве и архитектуре. Образование. Наука. Практика. Материалы 64-й Всероссийской научно-технической конференции по итогам НИР университета за 2006 г. - Самара: СГАСУ, 2007. - С. 32-33.
Гурьянова, А. В. Историософия: проблемное поле и вехи становления /
А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 1. - М.: Изд-во МГУ, 2007. - С. 39-45.
Гурьянова, А. В. Позитивистская методология истории: pro et contra /
А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 1. - М.: Изд-во МГУ, 2007. - С. 102-107.
Гурьянова, А. В. Диалогизм как основополагающий принцип познания истории / А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 1. - М.: Изд-во МГУ, 2007. - С. 127-132.
Гурьянова, А. В. Историческое познание как жизнь смыслов в большом времени истории культуры / А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 1. - М.: Изд-во МГУ, 2007. - С. 142-147.
Гурьянова, А. В. Феномен линаковости в сфере исторических исследований / А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 1. - М.: Изд-во МГУ, 2007. - С. 155-160.
Гурьянова, А. В. Философия истории как историософия: теоретико-познавательный и философский аспекты проблемы / А. В. Гурьянова // Наука и культура России. Материалы IV Международной научно-практической конференции, посвященной Дню славянской письменности и культуры памяти святых равноапостольных Кирилла и Мефодия. 24-25 мая 2007 г. Ч. 1. - Самара: СамГАПС, 2007. - С. 97-101.
Гурьянова, А. В. Классика и неклассическая эпистемология истории: к вопросу о возможности синтеза / А. В. Гурьянова // Актуальные проблемы в строительстве и архитектуре. Образование. Наука. Практика. Материалы 65-й Всероссийской научно-технической конференции по итогам НИР университета за 2007 г. - Самара: СГАСУ, 2008. - С. 26-28.
Гурьянова, А. В. Постмодернизм и традиционализм: в поисках средней позиции / А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 1. - М.: Изд-во МГУ, 2008. - С. 8-14.
Гурьянова, А. В. Территория исторического и принципы ее организации / А. В. Гурьянова // Философия. Наука. Культура. Вып. 1. - М.: Изд-во МГУ, 2008. - С. 70-75.

1 См.: Филатов В.П. Историософский и критический подходы в философии истории // Проблемы методологии. Сб. научных статей, посвященных памяти профессора
В.Н. Борисова. - Самара, 1998. - С. 90.

2 См., напр.: Кукарцева М.А., Коломоец Е.Н. Эпистемология и онтология истории // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. - 2007. - № 1. - С. 24-35; Мининков Н.А. Объект, предмет и субъект исторического познания [Электронный ресурс] // Открытый текст. - 2006. - Режим доступа:

3 См., напр.: Кимелев Ю.А. Философия истории // Современная западная философия. Словарь. - М., 1998. - С. 434-437.

4 См., напр.: Зайцева Н.В. Историософия как метафизика истории: опыт эпистемологической рефлексии: дис. Е докт. филос. наук. - Самара, 2005; Лубский А.В. Альтернативные модели исторического исследования: концептуальная интерпретация (социально-философское исследование): дис. Е докт. филос. наук. - Ростов н/Д, 2005; Мусаелян Л.А. Теория исторического процесса: становление и сущность: дис. Е докт. филос. наук. - Пермь, 2006.

5 См., напр.: Семёнов Ю.И. Философия истории. (Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции от древности до наших дней). - М., 2003. - С. 3.

6 См., напр.: Гобозов И.А. Введение в философию истории. - М., 1999. - С. 260-306; Философия истории / Под ред. А.С. Панарина. - М., 1999. - С. 338-409.

7 Цит. по: Февр Л. Суд совести истории и историка // Февр Л. Бои за историю. - М., 1991. -
С. 11.

8 Цит. по: Одиссей. Человек в истории. 1996. Ремесло историка на исходе ХХ века / Отв. ред. А.Я. Гуревич. - М., 1996. - С. 169.

9 См., напр.: Репина Л.П., Зверева В.В., Парамонова М.Ю. История исторического знания. - М., 2004; Семенов Ю.И. Философия истории. (Общая теория, основные проблемы, идеи и концепции от древности до наших дней). - М., 2003; Философия истории / Под ред.
А.С. Панарина. - М., 1999.

10 См., напр.: Кукарцева М.А. Современная философия истории США. - Иваново, 1998; Малинов А.В. Философия истории в России. - СПб., 2001; Biziere J.M., Vayssiere P. Histoire et historiens. Antiquite, Moyen Age, France moderne et contemporaine. - P., 1995.

11 См., напр.: Бердяев Н.А. Смысл истории. - М., 1990; Данилевский Н.Я. Россия и Европа. Взгляд на культурные и политические отношения Славянского мира к Германо-Романскому. - М., 1991; Мечников Л.И. Цивилизация и великие исторические реки. Статьи. - М., 1995.

12 См., напр.: Зеньковский В.В. История русской философии: В 2 т. Т. 1, 2. - Л., 1991; Левицкий С.А. Сочинения: В 2 т. Т. 2. Очерки по истории русской философии. - М., 1996; Шапошников Л.Е. Очерки русской историософии XIX-XX вв. - Н. Новгород, 2002.

13 См, напр.: Русская философия. Малый энциклопедический словарь. - М., 1995; Русская философия: Словарь / Под ред. М.А. Маслина. - М., 1995; Философы России XIX-XX столетий. Биографии, идеи, труды / Гл. ред. П.В. Алексеев. - М., 1995.

14 См., напр.: Фукуяма Ф. Конец истории и последний человек. - М., 2004; Хантингтон С. Столкновение цивилизаций. - М., 2003; Шпенглер О. Закат Европы. Очерки морфологии мировой истории. В 2 т. Т. 1, 2. - М., 1998.

15 См., напр.: Герье В.И. Философия истории от Августина до Гегеля. - М., 1915; Губман Б.Л. Смысл истории: Очерки современных западных концепций. - М., 1991; Раппорт Ш. Философия истории в ее главнейших течениях. - СПб., 1898.

16 См., напр.: Зайцева Н.В. Историософия как сфера метафизического поиска: проблемное поле, специфика концептуальных построений, методология исторического моделирования. - М., 2005; Русакова О.Ф. Историософия: структура предмета и дискурса // Вопросы философии. - 2004. - № 7. - С. 48-59.

17 См.: Данто А. Аналитическая философия истории. - М., 2002; Филатов В.П. Историософский и критический подходы в философии истории // Проблемы методологии. Сб. научных статей, посвященных памяти профессора В.Н. Борисова. - Самара, 1998. - С. 88-104.

18 См., напр.: Методологические и философские проблемы истории / Под ред.
А.П. Окладникова, А.Л. Яншина. - Новосибирск, 1983; Философия и методология истории / Под ред. И.С. Кона. - М., 1977; Философские проблемы исторической науки / Под ред.
А.В. Гулыги, Ю.А. Левады. - М., 1969.

19 См., напр.: Гулыга А.В. О характере исторического знания // Вопросы философии. - 1962. - № 9. - С. 28-38; Ракитов А.И. Историческое познание: Системно-гносеологический подход. - М., 1982; Иванов Г.М., Коршунов А.М., Петров Ю.В. Методологические проблемы исторического познания. - М., 1981.

20 См., напр.: Блюхер Ф.Н. Философские проблемы исторической науки. - М., 2004; Копосов Н.Е. Как думают историки. - М., 2001; Царев Б.В. Исторический опыт: проблемы освоения и мобилизации. - Казань, 2001.

21 См., напр.: Историческая наука и историческое сознание / Под ред. Б.Г. Могильницкого. - Томск, 2000; Историческая наука на рубеже веков / Под ред. А.А. Фурсенко. - М., 2001; Проблемы исторического познания / Под ред. Г.Н. Севостьянова. - М., 1999.

22 См., напр.: Бахтин М.М. Эстетика словесного творчества. - М., 1986; Карсавин Л.П. Философия истории. - СПб., 1993; Шпет Г.Г. История как проблема логики. Критические и методологические исследования. Материалы. - М., 2002.

23 См., напр.: Дильтей В. Наброски к критике исторического разума // Вопросы философии. - 1988. - № 4. - С. 135-152; Ланглуа Ш.-В., Сеньобос Ш. Введение в изучение истории. - М., 1898; Риккерт Г. Границы естественнонаучного образования понятий. Логическое введение в исторические науки. - СПб., 1997.

24 См., напр.: Вен П. Как пишут историю. Опыт эпистемологии. - М., 2003; Мегилл А. Историческая эпистемология. - М., 2007; Тош Дж. Стремление к истине. Как овладеть мастерством историка. - М., 2000.

25 См.: Блок М. Апология истории или Ремесло историка. - М., 1986; Февр Л. Бои за историю. - М., 1991.

26 См.: Бродель Ф. Свидетельство историка // Французский ежегодник. Статьи и материалы по истории Франции. 1982. - М., 1984. - С. 174-189; Дюби Ж. Развитие исторических исследований во Франции после 1950 г. // Одиссей. Человек в истории. 1991. Культурно-антропологическая история сегодня. - М., 1991. - С. 48-59; Ле Гофф Ж. Существовала ли французская историческая школа Annales? // Французский ежегодник. Статьи и материалы по истории Франции. 1968. - М., 1970. - С. 346-363.

27 См., напр.: Браун Е. Школа Анналов - Новая историческая наука // Анналы экономической и социальной истории: Избранное. - М., 2007. - С. 7-23; Гуревич А.Я. Исторический синтез и Школа Анналов. - М., 1993; Burke P. The French historical revolution: The Annales School, 1929-89. - Cambridge, 1990.

28 См.: Споры о главном: Дискуссии о настоящем и будущем исторической науки вокруг французской школы Анналов / Под ред. Ю.Л. Бессмертного. - М., 1993.

29 См.: История ментальностей, историческая антропология. Зарубежные исследования в обзорах и рефератах. - М., 1996.

30 См., напр.: Барт Р. Смерть автора // Барт Р. Избранные работы: Семиотика. Поэтика. - М., 1994. - С. 384-391; Башляр Г. Новый рационализм. - М., 1987; Фуко М. Слова и вещи. Археология гуманитарных наук. - СПб., 1994.

31 См., напр.: Автономова Н.С. Философские проблемы структурного анализа в гуманитарных науках. - М., 1977; Клименкова Т.А. От феномена к структуре. - М., 1991; Косиков Г.К. Структура и/или текст (стратегии современной семионтики) // Французская семиотика: От структурализма к постструктурализму. - М., 2000. - С. 3-48.

32 Ильин И. П. Постструктурализм. Деконструктивизм. Постмодернизм. - М., 1996. - С. 52.

33 См., напр.: Визгин В.П. Мишель Фуко - теоретик цивилизации знания // Вопросы философии. - 1995. - № 4. - С. 116-126; Делёз Ж. Фуко. - М., 1998; Cousins M., Hussain A. Michel Foucault. - N.Y., 1984.

34 См., напр.: Анкерсмит Ф.Р. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков. - М., 2003; Уайт Х. Метаистория: Историческое воображение в Европе XIX века. - Екатеринбург, 2002; La Capra D. Rethinking Intellectual History: Textes, Contextes, Language. - Ithasa, 1983.

35 См., напр.: Бауман З. Спор о постмодернизме // Социологический журнал. - 1994. - № 4. - С. 69-80; Козловски П. Культура постмодерна. - М., 1997; Мюллер М. Смысловые толкования истории // Философия истории. Антология. - М., 1995. - С. 274-282.

36 См., напр.: Кусаинов А.А. Французская новая философия и культура постмодерна. - Волгоград, 2003; Кукарцева М.А. Лингвистический поворот в историописании: эволюция, сущность и основные принципы // Вопросы философии. - 2006. - № 4. - С. 44-55; Терещенко Н.А., Шатунова Т.М. Постмодерн как ситуация философствования. - СПб., 2003.

37 См., напр.: Поршнева О.С. Междисциплинарная парадигма современного исторического знания [Электронный ресурс]. - 2006. - Режим доступа: http://www.csu.ru/files/history/25.rtf; Репина Л.П. Междисциплинарность и история [Электронный ресурс] // Открытый текст. - 2003. - Режим доступа: http://www.humanities.edu.ru/pubs/2003/11/21/0000045988/text.pdf; Соломеин А.Ю. Проблема синтеза во французской историографии (опыт определения национальной интеллектуальной традиции) [Электронный ресурс] // Credo new. Теоретический журнал. - 2007. - № 2. - Режим доступа: http://www.credonew.ru/credonew/02н_07/12.htm.

38 Кун Т. Структура научных революций. - М., 2003.

39 См., напр.: Репина Л.П. Вызов постмодернизма и перспективы новой культурной истории // Одиссей. Человек в истории. 1996. Ремесло историка на исходе ХХ века. - М., 1996. - С. 25; Визгин В.П. Постструктуралистская методология истории: достижения и пределы // Одиссей. Человек в истории. 1996. Ремесло историка на исходе ХХ века. - М., 1996. - С. 42.

40 См.: Стёпин В.С., Горохов В.Г., Розов М.А. Философия науки и техники. - М., 1996; Стёпин В.С. Теоретическое знание. - М., 2000.

41 См., напр.: Ильин В.В. Классика - неклассика - неонеклассика // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. - 1993. - № 2. - С. 16-34; Коломоец Е.Н., Кукарцева М.А. Опыт метафилософии истории // Вестник МГУ. Сер. 7. Философия. - 2000. - № 6. - С. 48-59; Мамардашвили М.К. Классический и неклассический идеалы рациональности. - Тбилиси, 1984.

Авторефераты по всем темам >> Авторефераты по философии

Blog