ФЕНОМЕН НАУКИ В КОГНИТИВНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ Специальность 09.00.13 - Философская антропология, философия культуры АВТОРЕФЕРАТ диссертации на соискание ученой степени доктора философских наук Санкт-Петербург 2012

Авторефераты по всем темам >> Авторефераты по философии

САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ УНИВЕРСИТЕТ

На правах рукописи

ВОЛКОВ

АЛЕКСЕЙ ВЛАДИМИРОВИЧ

ФЕНОМЕН НАУКИ

В КОГНИТИВНО-АНТРОПОЛОГИЧЕСКОЙ

ПЕРСПЕКТИВЕ

Специальность 09.00.13 -

Философская антропология, философия культуры

АВТОРЕФЕРАТ

диссертации на соискание ученой степени

доктора философских наук

Санкт-Петербург

2012

Работа выполнена на кафедре философской антропологии философского факультета ФГБОУ ВПО Санкт-Петербургский государственный университет

Научный консультант: Марков Борис Васильевич,

доктор философских наук, профессор,

Санкт-Петербургский госуниверситет

Официальные оппоненты: Щербаков Владимир Петрович

доктор философских наук, профессор,

Санкт-Петербургский госуниверситет кино и

телевидения

Сергеев Андрей Михайлович,

доктор философских наук, профессор,

Мурманский государственный

гуманитарный университет

Иванов Андрей Федорович,

доктор философских наук, профессор,

Санкт-Петербургский государственный

электротехнический университет ЛЭТИ

им. В.И. Ульянова (Ленина)

Ведущая организация: Московский государственный

университет имени. М. В. Ломоносова

Защита состоится л____ __________ 2012 г. в ____ часов на заседании диссертационного совета Д 212.232.68 по защите кандидатских и докторских диссертаций при Санкт-Петербургском государственном университете по адресу: 199034 Санкт-Петербург, В.О., Менделеевская линия, д. 5, философский факультет ____ ауд.

С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке им. М. Горького Санкт-Петербургского государственного университета.

Автореферат разослан л____ ______________ 2012 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета,

кандидат философских наук, доцент Т.аИ.аЛузина

ОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ

Актуальность темы исследования

Не будет большим преувеличением сказать, что на сегодняшний день одним из самых важных и актуальных объектов для исследования является наука. XX век вполне может быть охарактеризован, как все расширяющееся ее использование в самых различных областях жизнедеятельности человека. Все, что кардинальным образом изменило условия жизни целых поколений (будь то медицинские препараты или компьютерные технологии), основано на познании законов мироздания, то есть в конечном итоге на науке. Вместе с тем, обращает на себя внимание и другой факт. С развитием научного знания и основанной на ней техники связывают не только самые существенные надежды человечества, но и возникает беспокойство за его будущее. Так, уже в начале 60-х годов XX века было осознано, что бурный научно-технический прогресс порождает различного рода негативные последствия в сфере экологии - истощение природных ресурсов планеты, растущее загрязнение воздуха, воды, почв. Чуть позже - в 70-е годы - широкий резонанс вызвали результаты биомедицинских и генетических исследований. Перспективы использования этих открытий в связи с их потенциальной опасностью для генетической конституции ныне живущих организмов и по сей день порождают дискуссии. В силу этих и многих других обстоятельств наука сегодня оказалась в кругу внимания ряда дисциплин - истории, социологии, психологии и, конечно, философии. Философская рефлексия, аккумулируемая обычно эпистемологией, противостоит слепому, гипнотическому отношению к науке и позволяет более трезво оценить статус научных представлений о мире и человеке. Без выполнения этой критико-рефлексивной работы современная цивилизация едва ли сможет сохранить и приумножить те достижения, которыми она обладает в области науки и техники.

На сегодняшний день эпистемология является общепризнанной и престижной областью философских исследований, за которой стоит достаточно большая традиция. Но несмотря на то, что ею накоплен значительный опыт осмысления механизмов, принципов и категорий познания, в последние десятилетия все чаще звучит мысль о том, что она обнаруживает некоторую ограниченность своего подхода к познанию и науке. Данное обстоятельство вызвано, прежде всего, отвлечением от антропологической размерности познания.

Действительно, при внимательном рассмотрении эпистемологической рефлексии трудно не заметить, что в тени интереса к теме обоснования объективности научного знания часто остается главный герой и участник познавательного процесса - человек. Последний, либо исчезает в абстракции безразмерной, лишенной бытийной плотности идеальной точки, либо получает одностороннюю интерпретацию, выступая по преимуществу как социальное существо. Так, например, в отечественной философии была проделана большая работа по осмыслению социокультурной обусловленности познания. Было показано, как и в каких формах социальное и культурно-историческое входят в содержание знания и влияют на способы и результаты познавательной деятельности. Человек, однако, принадлежит не только миру социума и культуры, но и миру природы, а между тем, эволюционно-биологическая форма обусловленности познания часто оставалась в тени философского интереса. Такое разъятие социокультурного и биологического начал познавательной деятельности приводит к односторонней репрезентации картины познания. В этой связи настоятельной потребностью оказывается восстановление антропологической целостности и полноты феномена знания.

Недостаток внимания к реальному субъекту познания - человеку - проявляется в традиционной эпистемологии и отвлечении от гендерного измерения научного познания, в котором биологические и социокультурные факторы оказываются тесно переплетены и взаимосвязаны. Высказанную в свое время Ст. Тулминым мысль о том, что физики, а не физика объясняют физические явления, можно было бы продолжить: коль скоро, сами ученые отнюдь не бесполые существа, их принадлежность к сильному или слабому полу, их представления о поле как таковом, могут накладывать отпечаток как на особенности социальной организации науки, так и специфику порождаемого ей знания. Резонно задать вопрос: не оказывают ли влияние гендерные установки, стереотипы, представления на выбор направления и предмета научного исследования, на способ постановки научных проблем и язык научного описания?

Наконец, приходится обратить внимание еще на одно обстоятельство, а именно: человек не просто живет в мире природы и культуры - он есть существо пограничное, вынужденное выходить за пределы как первозданной, биологической природы, так и второй природы, то есть культуры, которую человек создал себе сам. Как соотносится и соотносится ли вообще научное познание с таким способом человеческого бытия? Обусловлено ли научное познание экзистенциально? Данные вопросы часто остаются за пределами внимания эпистемологов, а между тем, экзистенция как способность человека к активному выходу из состояния наличного бытия представляется весьма важной для видения и понимания творческого измерения научного познания.

Таким образом, обобщая сказанное, заметим следующее. Несмотря на то что сегодня существует несколько направлений, осмысляющих научное познание - эволюционная и социальная эпистемология, философия и социология науки, ни одно из них само по себе не предоставляет целостного образа познания в его человеческом измерении. На наш взгляд, преодоление подобной неполноты и односторонности может и должно осуществляться через построение антропологии науки - направления, которое тематизирует познание в многообразии и единстве человеческих измерений - эволюционно-биологического, социокультурного, гендерного, экзистенциального. Разумеется, подобного рода исследование будет иметь междисциплинарный характер, но ведь и сам человек как существо познающее живет во многих мирах и время от времени переходит их границы. Пожалуй, главное, чтобы при продумывании путей возвращения человека в теорию познания, идеи и принципы разных направлений сочетались не механическим, а органическим образом. Именно такой философский подход, синтезирующий в себе ряд ключевых для современной эпистемологии и антропологии идей, пронизанный представлением о человеке как существе, с одной стороны, конечном и обусловленном, а с другой - открытом и незавершенном, мы и стремились положить в основу данной работы.

Степень разработанности проблемы

Преодоление издержек абстрактно-гносеологического подхода и привлечение внимания к антропологической размерности познания - проблема, которая только начинает получать систематическое, комплексное осмысление в исследовательской литературе. В достаточно разнообразной по духу и тематической направленности литературе рассматриваются отдельные стороны данной проблемы.

Одной из таких проблем является изучение активной, деятельностной природы человеческого сознания, особенностей его базовых познавательных способностей - восприятия, мышления, памяти. Уходящая своими корнями в идейное наследие немецкой классической философии и феноменологии, тема познавательной активности человеческого сознания обсуждается в трудах отечественных философов (С. С. Гусев, Э. Ф. Караваев, А. М. Коршунов, В. А. Лекторский, В. М. Розин, Г. Л. Тульчинский, Ю. М. Шилков), получила экспериментальную проработку в рамках советской психологической теории деятельности (Ю. Б. Гиппенрейтер, В. П. Зинченко, А. Н. Леонтьев, А. Д. Логвиненко), гештальт-психологии (Р. Арнхейм, К. Коффка), когнитивной психологии (Дж. Брунер, У. Найссер, Дж. Фодор), а также в исследованиях специалистов по теории искусственного интеллекта (М. Минский, Д. Румельхарт, Д. Мак-Клеленд) и нейронауки (В. Рамачандран, Т. Сейновкий, П. С. Черчленд).

Другой стороной проблемы экспликации человеческого измерения познания является вопрос об истоках и специфике той когнитивной лоснастки, которую задействует сознание в процессах восприятия и осмысления окружающего мира. Данный вопрос выступает частью большой и острой дискуссии, касающейся врожденных и приобретенных свойств человеческой психики (The Nature - Nurture Debate). Первый член данной дихотомии (лврожденное) отсылает к эволюционному происхождению и биологической обусловленности человеческого когнитивного аппарата - теме, которая представлена на уровне эволюционной биологии (Р. Докинз, Э. Майер, А. Н. Северцов, Дж. Уильямс), эволюционной эпистемологии (И. А. Бескова, Ф. Вукетич, К. Лоренц, Р. Ридль, Г. Фоллмер), социобиологии (Ч. Ламсден, Э. Уилсон), эволюционной психологии (Л. Космидес, Дж. Туби), когнитивистики (П. Блум, С. Пинкер). Генетические основы когнитивных процессов получают освещение в работах по нейробиологии интеллекта (Дж. Грей, П. Томпсон, М. Чорни), генетике поведения (Е. Григоренко, К. Кендлер, С. Скарр, Р. Пломин, Д. Фулкер) и психо и нейролигвистике (М. Гопник, Т. Черниговская).

В последнее время поднимаются также вопросы, связанные с выяснением эволюционно-биологических истоков научного познания. Наряду с философией (Э. фон Глазерсфельд, О. Дитрих, П. Карразерс, А. В. Кезин, И. П. Меркулов, Э. Ойзер, М. Пешл) данные вопросы разбираются в литературе по когнитивной археологии (С. Митен, Э. К. Ренфрю), когнитивной антропологии (С. Атран, Л. Либенберг, Э. Хатчинс) и психологии когнитивного развития детей (Р. Байлляджон, К. Винн, Р. Гельман, Ф. Кейл, С. Кэри, Ж. Пиаже, Э. Спелке).

Вторая составляющая дихотомии врожденное - приобретенное - указывает на исследование социокультурных факторов в аспекте их порождающего воздействия и влияния на познавательные процессы. Положение о социально-исторической природе и обусловленности познания, высказанное впервые в отчетливой, теоретико-рефлексивной форме К. Марксом, становится в XX веке предметом различных исследований. В отечественной философии, для которой учение К. Маркса приобрело парадигмальное значение, к данному положению обращались и развивали на его основе собственные идеи многие исследователи. Среди них: Г. С. Батищев, Э. В. Ильенков, М. С. Каган, Н. В. Мотрошилова, Ю. В. Перов, Г. Ф. Сунягин. В трудах Л. С. Выготского и А. Р. Лурии идея социокультурной обусловленности познания впервые получила экспериментальное изучение: была продемонстрирована и обоснована зависимость высших интеллектуальных процессов от культурно-исторических факторов (уровня образования, специфики хозяйственно-экономической деятельности). Идеи отечественной культурно-исторической школы получили впоследствии продолжение на Западе в исследованиях М. Коула и С. Скрибнера, М. Сигелла и Г. Уиткина, Т. Масуды, Р. Нисбетта, И. Чоя, А. Норензаяна, К. Пенга и др.

В отечественной и зарубежной исследовательской литературе имеется богатый опыт анализа научного познания в контексте социума и культуры. Западная традиция осмысления проблемы социокультурной детерминации научного знания берет начало в дискуссиях интерналистов (А. Койре, Дж. Рестиво, Р. Холл) и экстерналистов (Р. Мертон, А. Кромби, Э. Цильзель), проходит через исследования листорической школы (Дж. Агасси, Т. Кун, П. Фейерабенд) и продолжается сегодня в рамках таких теорий и направлений как: сильная социологическая программа (Д. Блур, Б. Барнс, Д. Маккензи, С. Шейпин), лэмпирическая программа релятивизма (Г. Коллинз, Т. Пинч), лакторно-сетевая теория (М. Каллон, Б. Латур, Дж. Ло). В процессе обсуждения данной проблемы была осознана зависимость возникновения, направления развития и даже содержания научного знания от социокультурного контекста исторической эпохи, норм и традиций отдельных стран и научных коллективов (лабораторий).

Проблеме социокультурной обусловленности научного знания посвящены многие страницы отечественной философской литературы. В работах В. П. Бранского, А. Ф. Иванова, В. Г. Иванова, А. С. Кармина, Б. В. Маркова, М. В. Мостепаненко, А. Э. Назирова, В. И. Свидерского показана роль философии в формировании основ научной теории. Продемонстрирована фундаментальная роль ценностных предпосылок и ориентаций, мировоззренческих оснований в переломные периоды развития науки (П. П. Гайденко, Л. М. Косарева, Л. А. Микешина, К. А. Сергеев, В. С. Степин, В. П. Филатов). Тема обусловленности научной рациональности социальными институтами разбирается в работах А. П. Огурцова, З. А. Сокулер. В исследованиях Ф. И. Гиренка, В. Д. Губина, И. Т. Касавина, Б. И. Пружинина, М. М. Решетникова, М. С. Уварова находит отражение проблема культурного многообразия человеческого мира, форм бытия и познания. В связи с социологическим поворотом в западных исследованиях науки и техники в конце XX века, в отечественной философии особенно актуальным становится поиск методологических принципов, содержание которых оставалось бы независимым от смены научных парадигм, изменений в социуме и культуре (Е. А. Мамчур, Л. А. Маркова).

В настоящее время предметом исследования все чаще становятся гендерные аспекты науки. Первые работы в этом направлении были посвящены маргинальному положению женщин-ученых, выявлению дискриминационных механизмов, действующих в структуре социальных институтов науки (Э. Ф. Келлер, С. Малькольм, М. Росситер, Л. Шибингер). Впоследствии спектр гендерных исследований расширяется: анализируется специфика женского мышления (С. Раддик, Н. Хартсок), изучается влияние гендерных установок, стереотипов на коммуникацию и доверие между учеными (К. Андерс, Д. Рицке, М. Фербер, Р. Штейнпрайс), на объективность научного знания и направление его развития (Х. Лонгино, К. Мерчант, Д. Харавэй, С. Хардинг). Увеличивается число работ, открывающих гендерное измерение конкретных научных дисциплин: археологии (Э. Уайли), приматологии (Д. Харавэй, Л. Федиган), биологии развития (Э.Ф. Келлер, Р. Хаббард, М. Эмили), физики (К. Барад, М. Вертгейм, Э. Поттер, Ш. Травик, К. Хайлес), иммунологии (Л. Визель), эндокринологии (Д. Рой). В последние десятилетия к теме гендерного анализа науки обращается и российское научное сообщество. Проводятся научные конференции, появляются публикации, посвященные положению женщин в отечественной науке, их социально-психологическим проблемам и специфике профессионального и административного продвижения в академической и университетской среде (Н. С. Агамова, А. Г. Аллахвердян, Г. Ф. Беляева, И. Д. Горшкова, И. А. Жеребкина, Е. Здравомыслова, Н. Х. Орлова, А. Темкина).

Вместе с реконструкцией специфики науки как определенного типа познавательной деятельности и мировоззрения, тематизация человеческого измерения научного познания предполагает выяснение своеобразия того способа бытия, который присущ человеческому существу. Данная проблема получила освещение в работах философов экзистенциалистского толка (Х. Ортега-и-Гассет, М. Хайдеггер, К. Ясперс), представителей Франкфуртской школы (Т. Адорно, Г. Маркузе, Ю. Хабермас, М. Хоркхаймер). В отечественной философии тема разум и экзистенция обсуждалась в работах А. В. Ахутина, П. П. Гайденко, Б. И. Липского, М. К. Мамардашвили, Б. В. Маркова, Л. М. Микешиной, В. Н. Поруса, А. М. Сергеева, Э. Ю. Соловьева, В. Ю. Сухачева. Культурологические аспекты взаимосвязи человеческого бытия и познания анализируются в работах А. А. Грякалова, В. М. Диановой, С. Н. Иконниковой, Л. К. Кругловой, В. В. Прозерского, Б. Г. Соколова, Е. Г. Соколова, Е. Э. Суровой, В. П. Щербакова.

Таким образом, можно констатировать следующее. Проблема экспликации человеческого измерения научного познания в исследовательской литературе рассматривалась только в ее отдельных аспектах. Полное и систематичное исследование данной проблемы пока отсутствует. Кроме того, как видно из приведенного нами обзора исследовательской литературы существо антропологической проблематики познания как бы децентрировано, то есть разнесено по различным наукам и дисциплинам. Интегрировать эти разрозненные элементы в ткань философского дискурса, построить из них целостную, непротиворечивую картину - задача, которая часто оставалась нереализованной, но которая, на наш взгляд, требует выполнения.

Объектом исследования является наука как деятельность, направленная на производство и обоснование знания об окружающем мире.

Предмет исследования составляет человеческое измерение научного познания в многообразии его связей, аспектов, детерминант.

Цель настоящего исследования заключается в том, чтобы выявить, эксплицировать и обосновать антропологические предпосылки научного познания.

Для достижения поставленной цели определены следующие, конкретизирующие ее задачи:

исследовать состояние современной философско-антропологической мысли и наметить перспективы включения в нее данных когнитивной науки, осмысляющей познавательную деятельность человека из сравнения и сопоставления ее не только с лестественным (животным), но и лискусственным (компьютерным) интеллектом;
выявить ограниченность эпистемологических попыток осмысления познания и науки вне учета его главного участника и творца - человека и тем самым обосновать необходимость построения антропологии науки - направления, занятого тематизацией научного познания в его человеческом измерении;
проанализировать специфику познавательной деятельности, прежде всего, в аспекте взаимодействия восприятия и мышления, а так же в контексте ее фундированности телесной организацией человека и языковой способностью;
исследовать эволюционно-биологические корни таких феноменов познавательной деятельности как восприятие, память, мышление;
показать место и роль генетических факторов в аспекте их влияния на когнитивные способности и процессы;
рассмотреть положение о социокультурной природе познания с учетом современных экспериментальных данных и обосновать дополнительность социальной и биологической обусловленности перцептивных и интеллектуальных процессов;
выявить возможности и границы модулярной концепции психики в плане обоснования нативистского (врожденного) базиса научно-познавательной деятельности;
проанализировать структуру научного знания, выделить в ней уровень философских оснований и показать его зависимость от эволюционно-биологических и социокультурных факторов;
эксплицировать гендерное измерение науки в единстве социальных и когнитивных аспектов;
снять дилемму созерцательного и деятельностного на основе коммуникативного подхода к обоснованию научного знания;
выявить связь между особенностями научно-познавательной деятельности, с одной стороны и экзистенциальной спецификой человеческого бытия - с другой.

Научная новизна исследования

1. Впервые использован материал когнитивных наук для построения интегративной модели философской антропологии, ориентиром которой служит представление о двойственности человеческого бытия: его открытости и конечности, неопределенности и обусловленности.

2. Предложено и обосновано новое направление философского анализа научного познания - антропология науки - направление, которое тематизирует познание в многообразии и единстве человеческих измерений - эволюционно-биологического, социокультурного, гендерного, экзистенциального. Тем самым, впервые в отечественной философии проведено комплексное исследование феномена научного познания как способа человеческого бытия.

3. Доказано, что видение и понимание человекоразмерных параметров познавательного процесса и его результатов достигается только на основе антропологической трактовке субъекта, исходящей из живой целостности, а не абстрактной разъятости восприятия и мышления, тела и языка.

4. С учетом современных эмпирических данных продемонстрирована ограниченность дилеммы социальной и биологической обусловленности сознания и показана диффузность границы между врожденными и приобретенными началами в составе человеческого бытия и познания.

5. На основе современных данных о развитии человеческой психики на онтогенетическом и филогенетическом уровнях проведена реконструкция становления познавательных способностей и, тем самым выявлены как сильные, так и слабые стороны попыток фундировать истоки научно-познавательной деятельности в детском и архаичном сознании.

6. Предложена философско-антропологическая программа анализа научного знания, в рамках которой достигается синтез эволюционно-биологических и социокультурных предпосылок научного познания. Показано, что ученый видит и познает окружающий мир не только природой данными ему органами, но и лорганами, возникшими и сформировавшимися в социокультурном пространстве обучения. Отмечено, что войти в роль субъекта научного познания означает, с одной стороны, овладеть практикой амплификации (усиления и расширения) естественных психических способностей, а с другой стороны, освоить способность к эк-зистированию, то есть выхождению за пределы исторически сложившихся, культурных объективаций.

7. При экспликации антропологической составляющей научного познания выяснено, что именно социокультурные, а не биогенетические факторы являются решающими при объяснении меры представленности женщин и мужчин в институтах науки, а также степени публичной освещенности их научно-познавательной деятельности. Показано, что инкорпорированные в институциональные структуры науки гендерные установки и представления накладывают отпечаток на производство и содержание научного знания.

8. Выявлена специфика познавательной деятельности ученого в рамках микросоциума (научной лаборатории) и продемонстрирована зависимость научного знания от его коммуникативных истоков - научных споров, разногласий, а также дискурсов, на основе которых возникают и решаются конфликты.

9. Сформулирована и обоснована идея о том, что наука как тип познавательной деятельности есть в то же время и особый способ человеческого бытия, требующий для своей реализации экзистенциальных условий и предпосылок.

Положения, выносимые на защиту:

1. Традиционные формы исследования и проблематизации человеческого бытия и познания, закрепленные за философской антропологией и лэпистемологией, требуют расширения, модификации, а главное, органического взаимопроникновения, синтеза. Применительно к осмыслению человека познающего данный синтез достигается в рамках антропологии науки - направлении, в котором, как человек, так и осуществляемый им процесс познания понимаются из взаимодействия множества факторов - эволюционно-биологических, генетических, социокультурных, гендерных, экзистенциальных.

2. Человеческое познание обусловлено телесной организацией человека, языком, имплицирующим семантические каркасы, зависит от имеющихся у субъекта набора категорий, объект-гипотез, когнитивных схем, предвосхищающих перцепцию. Все эти средства обеспечивают процедуры селекции, категоризации, интерпретации, в результате чего сенсорные данные получают предметные смыслы, а восприятие оказывается тесно связанным с процессом мышления. В этой связи, человек не просто отражает как в зеркале, некий лестественный мир, но делает это при помощи человеческих процедур и операций, которые незримо присутствуют и в результатах такого отражения.

3. Процессы переработки когнитивной информации, идущие от сенсорных фильтров к восприятию, осуществляются автоматически, на основе сформировавшихся в ходе эволюции лалгоритмов, программ. В то же время, работа восприятия кооперируется с памятью, мышлением - когнитивными способностями, которые в значительной степени обусловлены социокультурными факторами. Данная кооперация снимает резкое разграничение биологических и культурных, врожденных и приобретенных начал в составе познавательного опыта. Таким образом, врожденные сознанию структуры представляют собой диспозиции, склонности, которые для своего дальнейшего развития требуют обязательного участия внешней, социокультурной среды, которая может усилить или ослабить ту или иную диспозицию, придать ей то или другое направление.

4. Научно-познавательное отношение к действительности имеет определенный когнитивный базис, сформировавшийся в ходе эволюции человека. Насущная необходимость адаптации и ориентации прежде всего в трех областях - мире физических, неживых объектов, мире живых, биологических объектов и мире индивидов, носителей сознания, содействовала становлению у эволюционного предка человека (а равно и первых, анатомически современных людей) способности к выдвижению и проверке предположений, склонности постулировать существование чужого сознания и тесно связанному с ней навыку каузального мышления, а также, способности к абстрактному мышлению, творческому воображению и языку. Эволюционный характер происхождения ряда существенных для науки когнитивных способностей подтверждается наличием у младенцев, детей 3Ц4 лет ряда врожденных когнитивных предрасположенностей, диспозиций.

5. Становление научно-познавательного отношения к миру невозможно без способности к рефлексии - навыка отстраненного отношения к собственным идеям, умения делать свои представления объектом критического рассмотрения. Способность к рефлексивному мышлению не является врожденной и для своего возникновения на онтогенетическом уровне предполагает определенный опыт социализации индивида, приобщения его к культуре; и в качестве существенного элемента научно-познавательной деятельности стала возможна только благодаря наличию социокультурных условий, в частности тех, которые сложились в Древней Греции.

6. Присутствие в структуре научного знания философских оснований показывает, что научное знание не является продуктом некоего лестественного взгляда на мир, напротив, оно всякий раз оказывается результатом задействования онтологических, гносеологических и методологических предпосылок, которые аккумулируют опыт жизнедеятельности под давлением императивов естественного отбора, а также отражают социокультурные особенности исторической эпохи, к которой принадлежит научное знание. Изменчивое содержание данных предпосылок связано с социокультурными, а относительно устойчивое - с эволюционно-биологическими факторами.

7. Будучи социальным институтом, наука реализует в своем функционировании представления, стереотипы, ожидания, которые имеют представители данного института относительно себя и друг друга. Среди многообразия этих представлений важное место занимают гендерные стереотипы. Данные представления и стереотипы часто оказываются неявными для самого субъекта научного познания, выступая как часть лестественного, само собой разумеющегося взгляда на мир. В этом случае они могут оказывать влияние на выбор направления и предмета исследования, способ постановки научных вопросов, язык описания. Преодоление свойственного естествознанию маскулинного взгляда на природу как на нечто подлежащее покорению и преобразованию, связано не просто с увеличением количества женщин в составе научных учреждений, но с активным использованием когнитивных стилей, базисных матафор, уходящих своими корнями в специфику женского мышления и ориентирующих на синтез, целостность, взаимодействие, то есть на живое, а не мертвое.

8. Исполнять роль субъекта научного познания означает приобщиться к культуре определенного ансамбля практик, техник, умений, характерных для определенной группы, школы, традиции. Выработанные различными научными группами правила наблюдения, навыки обращения с оборудованием, способы интерпретации эмпирических данных зачастую несопоставимы, поэтому путь к научному результату лежит через дискуссии, переговоры, в которых задействованы не только объективные, но и субъективные факторы. В этой связи результат научно-познавательной деятельности оказывается не идеальной копией внечеловеческого мира, а конструкцией, вобравшей в себя ряд переговоров, решений, то есть имеет двуединую - субъектно-объектную природу.

9. Конструирующий характер научного познания, предполагающий как соединение, так и разъединение фактического и артефактического, природного и культурного элементов в процессе и продукте познавательной деятельности вынуждает субъекта познания периодически переопределять не только картину сконструированной им реальности, но и то место, которое он отвел в этой картине себе. Конструирующий характер научного познания отвечает экзистенциальной специфике человека - существа пограничного, не принадлежащего всецело ни миру природы, ни миру культуры, принципиально незавершенного, истиной не обладающего, но ее ищущего.

10. В современных условиях, когда производство научного знания представляет собой построение сетей, в которых взаимосвязаны и взаимодействуют различные элементы: лаборатории, промышленные предприятия, финансовые фонды, государственные организации, издательства - от ученого требуется умение переводить язык своих профессиональных интересов на язык потенциальных союзников - бизнесменов, политиков, военных и т.д., что, в свою очередь зависит от его способности трансформировать свой габитус и существовать сразу в нескольких социальных полях. В этой ситуации запроса на выполнение субъектом научного познания не одной, а нескольких социальных ролей (например, ля исследователь, поставщик достоверного знания, ля эксперт, оценивающий риски новейших технологий, ля администратор, менеджер знания, убеждающий в необходимости финансирования исследований и разработок) обостряется вопрос о целостности, себетождественности субъекта познания, а главное, о сохранности его способности к бескорыстному поиску истины и принятию на себя ответственности перед обществом.

Методологическая и теоретическая база исследования

Экспликация человеческого измерения научного познания во всем многообразии ее связей, аспектов, детерминант возможна только в рамках комплексного, междисциплинарного исследования. В этой связи теоретико-методологическая база исследования определяется в спектре пересечения гносеологии и философии науки, философской антропологии и экзистенциальной философии, а также ряда смежных с ними областей знания: истории и социологии науки, когнитивной психологии и психологии развития. Для понимания научного познания как целостного явления, существующего во взаимосвязи своих важнейших характеристик и в общем контексте социума и культуры, применяется системный подход. В ходе исследования выявилась необходимость обращения к историко-генетическому методу, дающему возможность проследить логику становления таких сложных объектов как человек и научное познание, позволяющему последовательно раскрывать свойства, функции присущие этим объектам в процессе их исторического развития. В работе использовались идеи феноменологического и герменевтического подходов, в которых познание предстает как понятие, отражающее границы конструктивной человеческой деятельности, лежащие в самом человеке и в создаваемом им мире. В виду того что современная наука представляет собой весьма сложный социальный институт, функционирование которого не в последнюю очередь зависит от того, как понимают и интерпретируют представители этого института действия и поведение друг друга, чрезвычайно полезной оказалась культур-антропологическая установка на выявление системы ценностей и смыслов, которая стоит за поведением участников социального института науки.

На протяжении всей работы осуществляется идея совмещения теоретического и эмпирического ракурсов рассмотрения заявленной темы. Теоретической основой исследования послужили философские, историко-научные, социологические исследования различных сторон научного познания, отраженные в работах отечественных и зарубежных философов и ученых. В качестве эмпирического материала в работе используются данные из области психологии, генетики, лингвистики, антропологии, нейронауки, что позволяет всесторонне изучить рассматриваемую проблему и сделать философские выводы и обобщения.

Теоретическая и практическая значимость исследования

Теоретическая значимость работы заключается в целостном и систематическом анализе форм обусловленности научного познания со стороны его субъекта-носителя - человека, познавательные способности которого сформировались под давлением эволюционных императивов и социокультурных процессов. Значимость результатов исследования заключается в том, что они позволяют занять сбалансированную философско-методологическую позицию и в частности избежать крайностей социологического и биологического редукционизма по вопросам происхождения и специфики научного познания, места науки в культуре. Диссертационное исследование способно внести вклад в общее движение к пониманию фундаментальной взаимосвязи между спецификой человеческого бытия и особенностями познавательного опыта и в этой связи может рассматриваться как шаг в направлении синтеза философии познания и философской антропологии и создании антропологии науки. Ценность проведенного исследования заключается и в том, что оно вводит исследователя в круг вопросов, которые широко обсуждаются в западной философской, психологической литературе, но пока лишь фрагментарно представлены на страницах отечественных научных работ.

Апробация работы

Основные результаты и положения диссертационного исследования обсуждались на различных международных, всероссийских и межрегиональных научных конференциях, из которых следует выделить в качестве важнейших: Международная научная конференция Какая философия науки нам нужна? (Санкт-Петербург, июнь 2007 г.); Международная научная конференция Дни Петербургской философии, (Санкт-Петербург, ноябрь 2008-2011 гг.); Международная научная конференция Рациональные реконструкции истории науки (Санкт-Петербург, июнь 2009 г.); Международная научная конференция Через новые идеи - к гендерному равенству (Петрозаводск, март 2011 г.); IX Конгресс этнографов и антропологов России Культурное наследие - ресурс инновационного развития (Петрозаводск, май 2011 г.).

Диссертация обсуждалась на заседании кафедры философской антропологии философского факультета Санкт-Петербургского государственного университета. Отдельные положения диссертационного исследования освещались на заседаниях кафедры философии Петрозаводского государственного университета. Материалы исследования использовались при чтении курсов Философия и История и философия науки, Философские проблемы медицины в Петрозаводском государственном университете. Основное содержание диссертации отражено в публикациях, в том числе в монографиях Наука в зеркале современной философской рефлексии (Изд-во Мурманского государственного гуманитарного ун-та, 2011) и Человеческое измерение научного познания (Изд-во Петрозаводского государственного ун-та, 2012).

Структура диссертации определяется поставленной целью и сформулированными исследовательскими задачами. Диссертация объемом 313 страниц состоит из введения, трех глав, заключения и библиографического списка, насчитывающего 322 наименования.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Первая глава Человек и познание в перспективе когнитивно-антропологического анализа посвящена обоснованию необходимости органичного взаимопроникновения и синтеза эпистемологии и философии человека. Данный синтез возможен в рамках антропологии познания и науки. В параграфе 1.1 автор определяет антропологию науки как направление, которое анализирует научное познание в отношении к феномену человека в связи с основными формами и параметрами бытия человека в мире. Коль скоро антропология науки должна опираться на определенное понимание человеческого бытия, то главным предметом осмысления становится вопрос о том, какие факторы и силы конституируют бытие человека и в качестве таких конституент придают человекоразмерный характер самим результатам познания. Лейтмотив, которым руководствуется автор, заключается в том, что факторы, конституирующие человеческое бытие и направляющие его развитие, принадлежат не какой-либо одной сфере - будь то природа или культура - но обеим сферам одновременно. Именно во взаимодействии этих сфер - природы и культуры происходит становление и развитие человеческого бытия. Справедливо, что функционирование человеческого организма, психики находится под определенным генетическим контролем. Об этом свидетельствует многочисленные психогенетические, психобиологические исследования. Однако автор стремится показать, что функционирование генов само зависит от наследуемых, но негенетических факторов, а также факторов внешних (социальных, культурных) для человеческого организма. В этой связи природа и культура вовлечены в конструктивное взаимодействие, и человеческое бытие есть, поэтому одновременно и результат и процесс этого взаимодействия.

Рассмотрение человеческого бытия в его становлении и развитии позволяет автору продемонстрировать крайности генетического (биологического) и культурного детерминизма. Уходящие в филогенетическое прошлое человека и имеющие генетическую подоснову культурные универсалии препятствуют релятивизации человеческого бытия, противостоят раздроблению его на изолированные, замкнутые в себе монады. Это, с одной стороны. С другой стороны, культурные универсалии не растворяют человека в пределах биологического вида Homo Sapiens, ибо подобные культурные универсалии имеют свои локальные нюансы и оттенки. Отсюда, по мнению автора, возникает еще одна важная мысль: человеческое бытие представляет со-бытие - совместное существование и взаимодействие не только природы и культуры, но в том числе и различных культур, традиций. Автор полагает, что данная событийность только потому и имеет место, что человек не принадлежит всецело ни миру природы, ни миру культуры (социума), а являет собой эк-зистирующее, пограничное существо. Рождаясь и воспитываясь в рамках определенного социума, культуры, человек, однако, имеет возможность быть открытым и для другой культуры, социума. Для того чтобы эта возможность реализовалась, требуется экзистенциальное усилие, необходимо претерпеть становление-себе-иным. Такое становление-себе-иным собственно и делает из человеческого бытия событие - человек поворачивается к себе ранее неизвестной ему стороной и тем самым открывается и для Другого.

Установив, что специфика человеческого бытия заключена в его целостности, а составные части (слагаемые) этого целого приобретают свои свойства только во взаимодействии и взаимовлиянии, автор считает важным проверить, насколько данное понимание человеческого бытия востребовано эпистемологической мыслью, насколько оно учитывается философией, осмысляющей научное познание. В параграфе 1.2 автор обращается к истории позитивистской философии и показывает, что всякий раз, когда внимание позитивистов было приковано к вопросам специфики и динамики научного знания, главный участник и герой познавательного процесса - человек - оказывался в тени, либо выступал в рамках односторонней, усеченной перспективы. Последний представал либо в качестве абсолютного наблюдателя, не занимающего определенного места в историческом пространстве и времени (логический позитивизм), либо - как часть социума, познающий по исторически-конкретным, ситуативным правилам парадигм (Т. Кун), либо, наконец, как часть природы, познающий и действующий, как и животные по методу проб и ошибок (К. Поппер). Картина, которая бы объединяла все уровни познающего субъекта: от организма с присущими ему врожденными когнитивными диспозициями, до рефлексивного Я и бытийного ядра личности - экзистенции, так и не была построена. Автор полагает, что в условиях становления неклассической научной парадигмы, когда гуманитаризация научно-познавательной деятельности связана с рефлексивным анализом ее субъектных установок, предпосылок (В.С. Швырев), когда предметом научного исследования все чаще становятся системы и объекты, получившие названия человекоразмерных (В.С. Степин), а ответственность ученого за последствия используемого им знания резко увеличивается (Б.Г. Юдин), подобная отвлеченность от целостности антропологической размерности научного познания оказывается серьезным методологическим просчетом.

Учитывая, таким образом, специфику реального носителя познания - человека, который принадлежит миру природы и социума, и в то же время не находится с ними в состоянии мертвого тождества, то есть экзистирует, автор обосновывает необходимость создания антропологии науки. Будучи направлением, которое тематизирует познание в многообразии и единстве человеческих измерений - эволюционно-биологического, социокультурного, гендерного, экзистенциального, антропология науки формируется, по мнению автора, на путях пересечения и синтеза философии и когнитивистики, эволюционной и культурной психологии, лингвистики и этнонауки. Не отрицая возможности построения нормативных моделей познания и науки, автор, тем не менее, стремится подчеркнуть, что чрезмерная отвлеченность таких моделей чревата отрывом от реального познавательного процесса и истории науки, и поэтому антропология науки должна сочетать в себе как нормативный, так и дескриптивный элементы. Антропология науки должна обращаться к эмпирическим данным из области психологии, социологии, лингвистики и т.д. Однако цель этого обращения не в том, чтобы растворить философию в смежных ей науках, а в том, чтобы содержательно наполнить и развить одну из центральных для философской антропологии идей - идею человека, с одной стороны, принимающего, а с другой, преодолевающего собственную конечность. Без сотрудничества философской антропологии с комплексом эволюционных, социальных, когнитивных наук трудно показать укорененность человека как познающего существа в реальном мире. В то же время, опираясь только на эволюционную психологию, социологию науки, когнитивистику, и оставаясь вне союза с философской антропологией, трудно удержать столь важное и необходимое понимание человека как существа принципиально открытого и незавершенного. Таким образом, в центре антропологии науки - Homo cognoscens - человек, познающий окружающий мир и сталкивающийся в процессе этого познания с противоречивым - конечно-бесконечным характером собственного существа.

Автор считает целесообразным начать тематизацию человеческого измерения научного познания с рассмотрения некоторых особенностей познания как такового и в параграфе 1.3 в качестве первоначальной своей цели предпринимает попытку показать, что сознание отражает окружающий мир, будучи частью и продолжением самого мира, а поэтому и результаты такого встроенного отображения носят неизбежно человекоразмерный характер. Для экспликации человекоразмерности познавательной деятельности автор полагает необходимым вывести из тени те средства и структуры, которые задействованы в процессе познания и сосредоточивается на рассмотрении такой когнитивной способности, которая передает органическое единство субъекта и объекта познания и выражает целостность познавательного опыта - способности восприятия.

Основываясь на том, что восприятие есть способность генерировать непрерывную последовательность внутренних репрезентаций (перцептивных образов) путем непосредственного сенсорного контакта с объектами и событиями внешнего мира, автор раскрывает активный, селективный и конструктивный характер человеческого восприятия. Привлечение данных из области феноменологии, психологии, лингвистики позволяет показать, что на способ восприятия человеком первичной информации о мире в значительной степени влияет изначальная организация сенсорной системы и мозга. В частности, модульная организация вводных систем, телесная воплощенность восприятия накладывают ограничения на способ представления перцептивных данных, определяя к какому виду должно быть приведено стимульное многообразие для того чтобы оно могло быть воспринято и осмыслено. Отмечается, также что, несмотря на определенную инкапсулированность систем для ввода перцептивных данных, восприятие предполагает кооперацию с другими когнитивными способностями - вниманием, памятью, мышлением, и поэтому восприятие сенсорных стимулов, формирование образа и его интерпретация - это, скорее, стороны единого развивающегося процесса, чем его стадии. Таким образом, подчеркивается, что источником познания является не совокупность отдельных изолированных способностей, а интегральное целое, некое подобие синергетической системы. Восприятие, понятое как активный процесс извлечения информации, презентует субъекту те качества и свойства внешнего мира, которые соотносимы с возможностями его деятельности в окружающем мире, с имеющимся у субъекта набором категорий, предвосхищающих схем, языковых каркасов. Все эти средства обеспечивают процедуры селекции, категоризации, интерпретации, в результате чего сенсорные данные получают предметные смыслы, а восприятие оказывается несводимым к пассивному копированию действительности. Общий вывод, к которому приходит автор, заключается в том, что человек не просто отражает как в зеркале, некий неочеловеченный мир, но делает это при помощи человеческих процедур и операций, которые незримо присутствуют и в результатах такого отражения. В этой связи результат отражения - физическая реальность - оказывается не просто идеальной копией внечеловеческого мира, а конструкцией, имеющей двуединую - объектно-субъектную, материально-идеальную природу.

Вслед за выводом о том, что порождаемое человеком знание зависит от когнитивного оснащения сознания, автор задается вопросом об истоках и природе этой когнитивной лоснастки. Ведущей при осмыслении данного вопроса, освещаемого в параграфе 1.4, становится мысль о том, что человек - это существо биосоциальное, и поэтому когнитивный инструментарий сознания складывается под влиянием как биологических, так и социокультурных факторов. Обращение к комплексу эволюционных наук дает возможность показать, что человеческий познавательный аппарат отчасти являет собой продукт естественного отбора. Уже тот факт, что в процессе психинческого отражения происходит селекция информации, ее преобразонвание, дифференциация, интеграция, представляется весьма примечательным. Дело в том, что активно-конструктивный характер отражения обеспечивает возможность фиксировать не только прошлое и настоящее, но и предвидеть будущее. Такой лопережающий характер психического отражения как раз и способствовал повышению адаптивного потенциала человека и его эволюционных предков.

Весьма важным, по мнению автора, является и другой факт. Когнитивные способности человека: восприятие, память, мышление - не являются однородными, нерасчлененными в себе целостностями, напротив, каждая из этих способностей представляет собой совокупность отдельных механизмов - модулей, ориентированных в своем функционировании на определенный круг ситуаций, задач, стимулов. Автор полагает, что данный факт еще раз возвращает к эволюционным истокам человеческого когнитивного аппарата. В самом деле, с эволюционной точки зрения, естественный отбор благоприятствует тому, что повышает адаптивность существа к окружающему миру, но, следует подчеркнуть, что сама адаптивность ситуативна: то, что является адаптивно успешным в одной ситуации, может не являться таковым в другой. Так, в ситуации столкновения с хищником обращение эволюционного предка человека к опыту прошлого в виде детализированных воспоминаний, могло стоить ему жизни, а в ситуации выбора брачного партнера подобное восстановление особенностей и нюансов, связанных с неким индивидом, наоборот, оказывалось желательным и эффективным в плане выработки соответствующей стратегии поведения. В данном случае сам факт, что проблема адаптации требовала (и требует) различных решений, способствовал формированию не одной, общей, а нескольких, специализированных систем (модулей) памяти, и в частности, например, инсептивной и деривативной. Автор считает оправданным применение подобной логики рассуждения и для других когнитивных способностей человека.

Двигаясь по пути выявления эволюционно-биологической обусловленности познания, автор полагает необходимым обратиться к рассмотрению генетических основ когнитивных процессов. Автор показывает, что на основе имеющихся сегодня данных затруднительно говорить о том, каким именно образом молекулярно-генетические процессы в нейронах и изменения в нейроструктурах взаимосвязаны с когнитивными процессами, как на основе этих взаимосвязей возникают и генетически закрепляются адаптивно ценные сдвиги в процессах переработки мозгом когнитивной информации. Одна из главных трудностей данной ситуации сопряжена с тем, что сложные фенотипические проявления, к коим как раз и относятся когнитивные способности, выступают, как правило, результатом не одного, а множества генов. И тем не менее сам факт наличия генетически контролируемых когнитивных форм и поведенческих репертуаров, имеет достаточно весомую эмпирическую поддержку. Косвенным тому подтверждением выступают, по мнению автора, экспериментальные данные о наличии ряда врожденных младенческому сознанию ожиданий, а также факты культурного универсализма некоторых когнитивных форм.

В то же время, привлечение к анализу материала кросс-культурных антропологических, психологических исследований, позволяет автору уточнить эволюционные, нативистские представления. В частности, в параграфе 1.5 автор демонстрирует, что гены и среда, внутреннее и внешнее, природа и культура связаны сложной диалектической связью и противопоставлять их друг другу не следует. В очередной раз, но уже применительно к познавательным процессам, автор стремится подчеркнуть, что так называемые врожденные сознанию ожидания представляют собой диспозиции, склонности, которые для своего дальнейшего развития требуют обязательного участия внешней, социокультурной, среды. Социокультурная среда может усилить или ослабить ту или иную диспозицию, придать ей то или другое направление. К примеру, способность поддерживать представление о вещи как объекте - самотождественной, существующей вне восприятия сущности - является, видимо, врожденной. Однако представители восточной и западной культур используют различные стратегии при решении одних и тех же познавательных задач, задействующих понятие объекта. Японцы склонны к холистской мыслительной стратегии, подразумевающей ориентацию субъекта на контекст как на то целое, в котором существует и пребывает объект восприятия, мышления. Особое значение придается отношениям между объектом и самим контекстом. Американцы предпочитают аналитический способ мысли, ориентированный на отделение объекта от контекста и сфокусированный на категоризации атрибутов самого объекта. Таким образом, особенности социума и культуры предъявляют свои требования к работе системы мозг - психика и лежащие в основе перцептивных и интеллектуальных процессов стратегии переработки информации не обходятся без влияния социокультурных факторов.

В целом предпринятый автором анализ специфики и происхождения той когнитивной оснастки, которую задействует человек в процессах восприятия и осмысления окружающего мира призван показать, что сама граница между биологическим и культурным, врожденным и приобретенным является скользящей, диффузной. Ни эволюционно-биологические, ни социокультурные факторы, взятые изолированно, сами по себе не достаточны для выяснения специфики и истоков когнитивного арсенала человеческого сознания. Единственно адекватный и продуктивный путь при решении данного вопроса - это осмысление указанных факторов в аспекте взаимодействия, дополнительности. Только так можно увидеть и развернуть человекоразмерную природу познания - тот факт, что человек познает окружающий мир лорганами, сформировавшимися в пространстве эволюционной и социальной истории.

Вслед за осмыслением истоков и обусловленности когнитивной оснастки сознания автор осуществляет анализ научного познания в отношении к фундирующему его источнику - человеческому бытию. Данный анализ составляет содержание второй и третьей глав диссертационного исследования. Мысль о том, что человек - это существо, принадлежащее к природному и социокультурному мирам, выступает и в данном случае определяющей для автора, поэтому осмысление научного познания проводится в единстве его эволюционно-биологической и социокультурной обусловленности. Вторую главу Когнитивный арсенал научно-познавательной деятельности: эволюционно-антропологические истоки автор начинает с реконструкции становления характерного для науки арсенала познавательных способностей, с одной стороны, и развития самого человека (как на уровне отдельного индивида, так и вида в целом) - с другой стороны.

Предпринимаемое автором в параграфе 2.1 обращение к особенностям филогенетического прошлого позволяют ему выделить следующие когнитивные способности, сформировавшиеся в ходе эволюционной истории человека: способность к выдвижению и проверке предположений, склонность постулировать существование чужого сознания и тесно связанный с ней навык каузального мышления, способность к абстрактному мышлению, творческому воображению и языку. Автор подчеркивает, что данные способности сами по себе еще не образуют науки как таковой. Для существования собственно научно-познавательной деятельности необходимо, чтобы эти способности были направлены на достижение человеком определенной цели, а именно: приобретение обоснованного, достоверного знания об окружающем мире - знания, мерилом познавательного достоинства которого выступает истина, а не практическая полезность или что-либо другое. Однако цель анализа - показать, что ряд ключевых для научно-познавательной деятельности способностей сформировались, обслуживая поначалу далекие от самой науки цели, и поэтому научное познание все же имеет определенный эволюционно-биологический базис. Выявление эволюционно-антропологических истоков научного познания предполагает рассмотрение развития человека не только на уровне вида, но и индивида. В этой связи автор ставит задачу продемонстрировать, что эволюционный характер происхождения ряда существенных для науки когнитивных способностей свидетельствует о себе и через наличие у младенцев, детей 3Ц4 лет некоторых врожденных когнитивных предрасположенностей, диспозиций. Речь, в частности, идет о когнитивных диспозициях относительно того, как устроен человеческий язык (так называемая луниверсальная грамматика), физический мир (окружающие вещи представляет собой объекты - непроницаемые, твердые образования, которые существуют независимо от человеческого сознания, двигаются последовательным образом, не перескакивая с места на место, и падают вниз в отсутствии поддержки), мир живой природы (представители естественных видов разделяют присущую им каузальную сущность, которая и определяет категориально-типические черты их внешнего вида и поведения) и даже социальный мир (поведение людей осуществляется на основе невидимых для непосредственного наблюдения психических состояниях - интенций, эмоций и т.д.). Отталкиваясь от этих врожденных сознанию структур, дети строят свои первые теории об окружающем мире и корректируют их по мере освоения этого мира.

Вместе с тем автор считает, что было бы заблуждением полагать, будто дети (а равно и первобытные люди) уже располагают необходимым для осуществления научно-познавательной деятельности когнитивным инструментарием. Дело в том, что становление научно-познавательного отношения к миру невозможно без способности к рефлексии или метакогниции. Автор считает важным обратить внимание на то, что характерная для науки практика выдвижения и проверки гипотетических представлений предполагает деятельность по согласованию этих представлений с опытными данными. Последнее означает, что субъект научного познания не должен смешивать свои представления о мире с самим миром, должен обладать навыком отстраненного отношения к собственным идеям, умением делать свои представления объектом критического рассмотрения. Между тем, именно нехватка рефлексивного навыка, свойственная детскому, подростковому мышлению - это факт, который часто свидетельствует о себе в различных экспериментальных исследованиях и в том числе в тех, которые приводит в своей работе автор. Не являясь врожденной, способность к рефлексивному мышлению требует для своего возникновения определенный опыт социализации индивида, приобщения его к культуре. Данный вывод, по мнению автора, согласуется не только с философией и психологией детского когнитивного развития, но и с самой историей науки. Далеко не случайно, что подлинной колыбелью науки считается античная Греция. Именно там сложились благоприятные социокультурные условия для формирования критико-рефлексивного мышления. Феномен публичного спора, практика свободных дискуссий, предполагаемые демократической формой общественного устройства, культивировали способность к рефлексии - умению обособлять содержание мышления от его функции идеального плана действия и превращать это содержание в лидеальные объекты, система которых образует теоретический мир философии и науки. В свою очередь, благодаря способности к рефлексии, собственно и возникает наука как деятельность направленная не просто на получение знания об окружающем мире, но и на экспликацию норм и оснований самой познавательной деятельности, наука как система с рефлексией (М.С. Розов).

Тот факт, что существенные для становления научного познания когнитивные способности зависят в своих истоках от эволюционно-биологических, социокультурных процессов, ведет автора в параграфе 2.2 к рассмотрению указанной зависимости и на примере содержания и развития научного знания. Автор считает важным обратить внимание на то, что естественный отбор представляет собой долгий, крайне медленный процесс и большая часть эволюционной истории человека, относящаяся к эпохе плейстоцена, прошла под знаком таких видов деятельности как охота и собирательство. Данные виды деятельности имели колоссальное значение для предков человека и, как показывает автор, наложили отпечаток на современных людей, занимающихся научно-исследовательской деятельностью. Привлекаемые автором археологические данные вкупе с наблюдениями над жизнью современных обществ охотников-собирателей позволяют считать, что первые анатомически современные, использующие язык люди (появившиеся на исторической арене, видимо, около 100а000 тыс. лет назад) должны были обладать развитым умением выслеживать добычу. В ситуации отсутствия огнестрельного оружия преследование раненого животного могло продолжаться до нескольких дней. Непосредственное опознание следов, которые свойственны тем или иным животным, в подобного рода ситуации оказывалось явно недостаточным. Скорее, от первобытного охотника требовалось внимание к многообразию так называемых косвенных обстоятельств, например, к тому, как потревожена галька, согнута ветка, примята трава и т.д. Можно сказать, что охотник был вынужден выдвигать определенные гипотезы, касающиеся как прошлого, так и будущего поведения преследуемого животного. То есть, опираясь на ряд доступных его наблюдению знаков и соотнося эти знаки с определенным запасом знаний об анатомии, поведении животных, особенностях ландшафта, он шел к определению ненаблюдаемых причин.

Автор полагает, что именно эта уходящая своими корнями в филогенетическое прошлое человека склонность к каузальному мышлению, наложила отпечаток на специфику и развитие научного познания. Действительно, хотя идея причинности не раз подвергалась и подвергается в рамках философии критике на том основании, что опыт не может обосновать идеи всеобщей и необходимой связи явлений, тем не менее в качестве регулятивного принципа познания данная идея вполне оправданна, о чем недвусмысленно свидетельствует история развития научного знания. Опираясь на философские, историко-научные исследования, автор показывает, что, несмотря на все трансформации, которые произошли при переходе науки от классической стадии к неклассической и постнеклассической, тем не менее, осталось и нечто неизменно сохраняющееся. Это нечто сама идея закона, законосообразной связи явлений. Так, квантовая механика не дает предсказаний, в какой именно точке пространства и в какой момент времени обнаружится та или иная элементарная частица. Однако на ее основе все же удается предсказать вероятность попадания элементарной частицы в данную точку пространства. Сходным образом дело обстоит и в синергетике. Для теоретической реконструкции поведения хаотических систем удалось разработать новый концептуальный аппарат, в котором используюется вероятностное описание в терминах ансамбля траекторий. Таким образом, сам факт, что наука по-прежнему за многообразием событий ищет повторения, устойчивые регулярности, обладающие всеобщим, необходимым характером, свидетельствует о глубокой укорененности идеи причинности в человеческом когнитивном аппарате.

С точки зрения автора, отголоски древнего, филогенетического прошлого человека просматриваются и в еще одной особенности развития науки, а именно в ориентации ученых на принцип единства и простоты научного знания. Рассмотрение научного знания в аспекте его динамики показывает, что все крупные достижения в науке диктовались не столько попытками разрешить противоречия между теорией и аномальными экспериментальными данными, сколько стремлением к единству и простоте теоретического знания. Чем объясняется столь устойчивое присутствие в науке принципа единства и простоты знания? Автор полагает, что и в данном случае мог бы оказаться полезным тот факт, что человеческий когнитивный аппарат, по крайней мере отчасти, является продуктом естественного отбора. Дело в том, что в мире естественного отбора существо подчиняется императивам выживания и приспособления к окружающей среде. Для эффективного приспособления необходимо обладать информацией о том, что происходит в этой среде. Между тем, будучи вовлеченной в изменчивое многообразие окружающего мира, психика человека и его предков оказывалась внутри плотного информационного потока, и для того, чтобы не утонуть в нем, то есть приспособиться к окружающему миру, требовалось научиться извлекать из многообразия единство, из изменчивости - относительную устойчивость. Именно об этом, по мнению автора, свидетельствуют материальные фрагменты нижнего палеолита - артефакты, содержащие выдобленые, выгравированные насечки в виде абстрактных геометрических форм, чашеобразных углублений, меандров (пещера Аудиториум), треугольников (пещера Бломбос) и т. д. По мнению автора, данные артефакты стоит рассматривать не как результат отражения соответствующих форм в природе, а как материально закрепившиеся следствия попытки архаичной психики перевести себя на уровень организующей, структурирующей деятельности, которая бы устанавливала порядок, симметрию, гармонию в фрагментарно-текучем многообразии информационного потока.

Последнее соображение представляется особенно значимым в связи с обращением к некоторым особенностям развития детской психики. Известно, что рисование является важным элементом в процессе детского развития и первые художественные опыты детей весьма схожи с содержанием артефактов нижнего палеолита. Таким образом, представляется весьма не случайным тот факт, что принцип единства и простоты научного знания играет столь важную роль на протяжении всего развития науки. Автор полагает, что сама когнитивная архитектура человеческого разума как бы предрасполагает к данным принципам.

Помимо зависимости со стороны эволюционно-биологических факторов, предпосылки и установки научного познания испытывают влияние и со стороны социокультурных факторов. Объективную основу социокультурной обусловленности научного знания образует специфика процессов порождения и проверки научного знания, ценностно-нормативная природа научно-познавательной деятельности. Будучи проявлением творческой деятельности, научное познание неминуемо связано с деятельностью умозрения, интуиции, воображения. В ходе конструирования научных гипотез, теорий ученый может ввести в них самые разнообразные абстракции и идеализации. По сути, свободная творческая деятельность создает бесконечное множество теоретических принципов, и выбор исследователем определенных теоретических принципов методом перебора становится невозможным. Автор подчеркивает, что ограничение указанного множества реализуется на основе мировоззрения исследователя, через которое как раз и проникает влияние различных социокультурных факторов.

Социокультурная обусловленность научного знания имеет своим истоком и некоторые особенности процессов проверки научного знания. Автор обращает внимание, что в процессе проверки научных теорий ученые руководствуются не только эмпирическими, но и внеэмпирическими требованиями, такими, как сравнительная простота теории, точность ее предсказаний, математическая строгость и т. д. При этом сами эти требования могут толковаться различными учеными по-разному, что связано с социокультурными по своей природе факторами, например, с традициями научных школ, к которым принадлежат исследователи.

Наконец, предметом внимания автора становится и еще одно обстоятельство: наука как деятельность по производству и обоснованию знания об окружающем мире осуществляется сообразно определенным нормам и идеалам, и эти последние оказываются мощными каналами, по которым осуществляется влияние социума и культуры на научное знание. Недостаточно утверждать, что специфика научного знания заключается в его доказательности - опытно-экспериментальной обоснованности и логической аргументированности. Необходимо иметь в виду и тот факт, что сами правила, управляющие технологиями доказательства, не являются однородными, одними и теми же на все времена и случаи. Напротив, данные правила гетерогенны, то есть специфичны для каждой исторической эпохи, культуры, общества. История становления новоевропейской науки и ее социальных институтов - Лондонского Королевского общества, Парижской академии наук - предлагают на этот счет весьма выразительные примеры. Принятые в те времена способы проведения доказательств являлись, по сути, результатом соглашения между знанием и властью - соглашения, организованного вокруг хорошо подготовленного спектакля-эксперимента. Если ученый-экспериментатор хотел, чтобы высказываемое им мнение пользовалось определенным доверием, то свидетелями его опытов должны были выступать люди избранные, высокого социального положения. При этом во внимание принимались и личностные характеристики самого наблюдателя или экспериментатора, такие как честность, репутация.

В целом общий вывод к которому приходит автор заключается в том, что не только когнитивные способности, но и содержание и развитие научного знания несут на себе печать эволюционно-биологических, социокультурных процессов. В эволюционном прошлом человека берут свое начало, прежде всего, фундаментальные научные категории и принципы. Сформировавшись в результате приспособления человеческого существа к окружающему миру, они отражают как наиболее общие особенности строения этого мира, так и специфику приобретенных человеком в ходе его эволюционной истории инструментов жизнедеятельности. Являясь предельно общими, данные категории и принципы задают цели и ориентиры научного познания, и именно они обладают наиболее устойчивым и сохраняющимся в ходе развития научного знания содержанием. Что касается частнонаучных понятий, а также процессов отбора и интерпретации изучаемых явлений, принципов обоснования и проверки знания, то они, с одной стороны, заданы свойствами познаваемой реальности, а с другой - отражают специфику норм и ценностей конкретного исторического периода, научного сообщества.

В параграфе 2.3 автор обращается к рассмотрению еще одного важного аспекта темы зависимости научного познания от эволюционно-биологических и социокультурных факторов. Речь идет о гендерном измерении научного знания - измерении, в котором биологические и социокультурные факторы оказываются тесно переплетенными и взаимосвязанными. Учитывая, что гендерные различия проявляются, прежде всего, в виде неравенства мужского и женского присутствия в социальных институтах науки, автор показывает, что каковы бы ни были биологические различия между мужчинами и женщинами, сами по себе они не являются единственным и достаточным фактором, объясняющим диспропорцию между мужским и женским присутствием в науке. Коль скоро понятие биологического пола зависит от культурной и социальной атмосферы, от тех, кто производил научные исследования, от их социально-экономического окружения, то к объяснению необходимо подключать социокультурные факторы.

Мысль автора заключается в том, что в ряде научных дисциплин (прежде всего в математике, физике) успела сложиться культура (совокупность социальных и когнитивных норм и ценностей), которая поддерживает и транслирует представление о том, что научно-исследовательская деятельность - это сугубо мужское занятие. Проводники и трансляторы данной культуры - учебные пособия, научные конференции, научно-популярные работы - являются источниками многочисленных нарративов о роли и месте ученых в жизни современного общества, о том образе мысли и поведения, которому следует придерживаться начинающему исследователю, каких ошибок ему необходимо избегать и т.п. Подобные нарративы в ряде существенных черт напоминают сказочные повествования: их главный персонаж - ученый - почти всегда представитель мужского пола, который изображается как герой, спасающий человечество от некой беды, зла. Выступая в образе героя, ученый должен быть преисполнен мужества, смелости, отваги, готовности разорвать эмоциональные привязанности, которые как нити соединяют его с миром обыденных, повседневных забот. Автор подчеркивает, что идеология героизма, затребующая образ ученого-героя, который, спасая человечество, проникает в глубины мироздания и открывает его тайны, программируют по преимуществу маскулинные ассоциации и диссонирует с представлением о женщине как матери, которое является одним из самых устойчивых и распространенных в культуре и обществе. Вывод, к которому приходит автор, заключается в том, что для восполнения нехватки женского присутствия в науке научное сообщество и общество в целом должно выработать более мягкие и тонкие модели и стратегии идентификации, совмещающие супружество и занятие наукой, материнство и творческую активность, научный поиск, открытия и зрелый, преклонный возраст. Опираясь на феминистские исследования, автор отмечает, что подобные модели - не мифы, они имеют опору в реальной истории науки.

Вместе с тем диспропорция женского и мужского присутствия в научном сообществе - это только один из аспектов гендерного измерения науки. Внимание автора сосредоточено также на отношениях гендерных представлений и предметного содержания научного знания. Опираясь на феминистские исследования науки, автор стремится показать, что инкорпорированные в институциональные структуры науки гендерные установки накладывают отпечаток на генерирование, производство научного знания. В тех случаях когда научный предмет предполагает гендерную составляющую, зависимость содержания знания от гендерных представлений выступает наиболее очевидным образом. Так, в медицине возведение некоторых характерных для мужского гендера переживаний, черт до уровня нормативных, всеобщих может приводить к ошибкам в диагностике. В частности, недостаточная исследованность некоторых форм рака груди, среди прочих причин, имеет и ошибочные предположения, что женщины страдают от тех же самых (уже известных) сердечных заболеваний, которые свойственны мужчинам. В психологии детское развитие, будучи промоделировано исключительно на основе мужского гендера, также приводит к упущениям. Например, некоторые специфические именно для девочек черты, свойства морально-нравственного развития могут остаться незамеченными или быть квалифицированы как проявления женской незрелости. В археологии, этнографии гендерные стереотипы зачастую приводят к построению односторонних, как правило андроцентрических, моделей развития обществ.

Определенная зависимость содержания научного знания от гендерных представлений проявляется и в тех науках, в которых предмет научного исследования лишь проективным образом связан с гендерными стереотипами. Приматология, зоология представляют яркие примеры в данном отношении. В данных науках гендерные представления оказывают влияние на изучаемый предмет главным образом через используемый для научного описания язык. Так, в приматологии в 70-80 гг. прошлого столетия были распространены примеры языка с явно андроцентрическим уклоном. В биологии развития гендерно нагруженными оказываются описания репродуктивных возможностей представителей женского и мужского пола.

Наконец, об определенной зависимости предметного содержания научного знания от гендерных факторов можно говорить и в том случае, когда предмет научного исследования не содержит внутренне присущей ему половой составляющей и не предрасполагает к гендерным проекциям. Основанием для правдоподобности данного вывода автору служит психоаналитическая теория Н. Ходоров. В рамках ее теории объектных отношений говорится, что женская и мужская идентичности формируются через различные отношения к материнским узам. Мальчики для утверждения собственной идентичности, как правило, отделяют себя от матери - объекта любви и обожания, тогда как девочки, напротив, склонны к идентификации себя со своими матерями. Одновременно с формированием идентичности происходит и становление различных когнитивных стилей. Для представителя мужского пола в качестве более вероятного и характерного оказывается видение и понимание мира из перспективы обособления субъекта от объекта, объекта от контекста в котором он существует, а для женщин, наоборот, из перспективы связанности субъекта с объектом, объекта с контекстом. В свете данных соображений автор считает не случайным тот факт, что успех в исследовании в 70-80 гг. XX века феномена под названием мутации с материнским эффектом, коррелирует с увеличившимся женским присутствием в области молекулярной биологии. Данное обстоятельство, по-видимому, связано, с приматом холистского когнитивного стиля и, в частности, убеждения в том, генетический контроль должен быть функцией сложного взаимодействия внутриклеточных компонентов как целостной системы, а не одного единственного компонента - ДНК.

В целом в результате своего обращения к теме Гендер и наука автор считает вполне обоснованным говорить об определенной зависимости предмета научного знания от гендерных установок, интересов, представлений. Несмотря на то что наблюдение, эксперимент являются главными источниками познания в науке, тем не менее сама постановка научных вопросов, отбор эмпирических данных осуществляются не без влияния маскулинной и феминной идентичности исследователя. Последние, выступая как часть лестественного, само собой разумеющегося взгляда на мир, могут оказывать влияние на выбор направления, предмета научного исследования, способ постановки научных вопросов, языка описания. В этой связи чрезвычайно важной для обеспечения объективности научного исследования является требование рефлексивности исследователя к своим собственным предпосылкам и установкам.

Антропология науки, требующая преодоления чрезмерной абстрактности субъекта познания, сведения его к сознанию вообще, чисто мыслительной деятельности, ведет автора к необходимости брать за основу при рассмотрении научного познания человека в многообразии его сил и способностей, как воляще-чувствующе-представляющее существо, а само субъект-объектное отношение трактовать сквозь призму отношений интерсубъективных. В итоге в третьей главе Наука как способ человеческого бытия и познания научное знание исследуется как многомерный феномен - единство эмоционально-волевых, коммуникативных, экзистенциальных компонентов.

В параграфе 3.1 автор утверждает, что хотя научное познание действительно невозможно вне рефлексивного акта, предполагающего личностные, индивидуальные усилия, тем не менее рефлексивная (сознательная) субъективность не является единственной формой субъективности, которую предполагает и требует научное познание. Дело в том, что работа с экспериментальными установками, приборами, важной частью которой является их отладка, калибровка, предполагает весьма сложные движения и поэтому требует специальной сноровки, мышечной памяти, телесной дисциплины, которые в конечном итоге результируются в своего рода телесное чутье. Такое телесное чутье представляет собой результат многолетней личной гимнастики для нервов и мускулов, упражнений, совершаемых в одном и том же порядке, с одним и тем же инструментарием, и, что, самое главное, оно неотделимо от познающего субъекта, то есть носит неявный, неформализованный характер. Таким образом, не только рефлексивная, но и телесная субъективность составляет условие возможности научно-познавательной деятельности. Стремясь раскрыть, тот факт, что в процессе научного познания участвует не гносеологический робот, а живое, чувствующее существо, автор обращается к осмыслению роли чувственно-эмоциональных состояний в научном познании.

Уже первые шаги субъекта научно-познавательной деятельности продиктованы по преимуществу его чувственно-эмоциональными состояниями. Интерес, любопытство, удивление - таковы наиболее распространенные чувственные состояния, стимулы, инициирующие процесс научного поиска. Значимую роль в процессе научного исследования играет и надежда. Надежда - это не просто ожидание желаемого результата, но радостное, воодушевленное его предвосхищение. Без нее ученому было бы тяжело скрупулезно и точно выполнять все те сложные экспериментальные процедуры, которые необходимы для достижения истины. В процессе научного исследования ученые испытывают не только положительные, но и лотрицательные эмоции - разочарование, тревогу, раздражение. Автор считает, что было бы ошибкой оценивать влияние этих эмоций исключительно как деструктивное. Разочаровывающий результат эксперимента может не просто побудить исследователя повторить его, но и породить сомнения в надежности используемой аппаратуры, стимулировать критическую рефлексию, направленную на пересмотр теоретических положений, стандартов проведения исследования. Кроме того, ученые обнаруживают эмоциональную заинтересованность не только в научных идеях - они испытывают, проявляют эмоции и по отношению к своим коллегам. Теплые человеческие отношения между учеными сплачивают их умы и облегчают творческое сотрудничество. Однако и амбициозность, желание опередить коллег по цеху так же могут составить мощный лэнергетический потенциал научно-познавательной деятельности. Как это ни парадоксально, но негативно эмоциональные состояния могут служить сильным стимулом научного поиска и приводить к получению значимых для науки результатов.

Говоря о значимости чувственно-эмоционального начала в научном познании, автор отмечает особую роль такого чувственного состояния как сомнение. Сомнение является важным атрибутом научно-познавательной деятельности. В его отсутствие исследователю легко впасть в догматизм. В то же время, сомнение только тогда выступает органичной частью научного познания, когда оно имеет форму эмоциональной реакции - беспокойства. Подвергая сомнению некое утверждение, ученый оценивает его как лэпистемически ненадежное. Подобная оценка, однако, возможна лишь потому, что субъект обеспокоен тем, что в структуре его исследовательской деятельности присутствует (или будет присутствовать) такое знание, на которое нельзя положиться, развивая эту деятельность. В отсутствие обеспокоенности у субъекта вряд ли появились бы мотивы пересматривать те или иные положения, искать им замену и т. д. Автор считает важным отметить и другое обстоятельство. Обычно чувство сомнения (а вместе с ним и обеспокоенность) в неком положении возникает в связи с соотнесением данного положения с имеющимся в сознании субъекта знанием. При этом субъект, как правило, готов отдать отчет, в свете какого именно знания данное положение представляется ему сомнительным. Поскольку, однако, сознание хранит весьма обширный объем информации, а способности субъекта ориентироваться в этой полноте информации, оперировать ею ограничены, постольку само сомнение, чувство обеспокоенности не может обойтись без другого чувства - уверенности в том, что та информация, которая присутствует в сознании, но не была рационально эксплицирована в процессе конституирования сомнения, является для рассматриваемого вопроса несущественной.

Наконец, чувственно-эмоциональные состояния не только обостряют мышление ученого, создавая для него сильный мотивационный потенциал, но и составляют основу для оценки познавательного достоинства научного знания. Опираясь на историко-научные, философские исследования, автор показывает, что важным стимулом, определяющим направление научного поиска, а также принятие или отвержение научных идей, является не столько соответствие (или не соответствие) между теорией и экспериментальными данными, сколько наличие (или отсутствие) единства, согласованности внутри научного знания. При этом само это единство и согласованность научного знания идут рука об руку с чувством гармонии, красоты научного знания, переживанием интеллектуального комфорта от некой системы знания.

В параграфах 3.2Ц3.3 в центре внимания автора оказывается тема коммуникативной размерности научно-познавательной деятельности, деятельность ученого в рамках микросоциума - научной лаборатории. Исходя из того, что ученые постоянно взаимодействуют, вступают в общение друг с другом, автор стремится показать, что научно-познавательная деятельность, вопреки обыденным о ней представлениям, проходит под знаком постоянных разночтений и разногласий, и пытается выявить источники этих споров и разногласий.

Одним из таких источников является, по мнению автора, разность научных культур (культур наблюдения, измерения, экспериментирования), носителями которых выступают ученые. На примере анализа элементарной способности зрительного восприятия автор показывает, что человек учится смотреть, культивируя определенный способ восприятия. Акт восприятия является актом культурным. Сходным образом и ученый: научается видеть и реагировать на видимое так, как реагирует ученый, лишь после длительного специализированного обучения. В то же время демонстрируемые автором примеры из истории науки показывают, что навыки наблюдения, приобретаемые в ходе обучения и работы в рамках одной научной группы, могут оказаться несопоставимыми с навыками и правилами наблюдения другой. В итоге возникают споры и разногласия, которые, социально и культурно обусловлены, то есть зависят от того, где, как, чему и у кого обучался конкретный ученый.

Для того чтобы выявить еще один источник споров и разногласий между учеными, автор обращает внимание на характерную для современной науки зависимость от инструментально-технических средств. Казалось бы, введение в практику научного познания различных приборов должно избавлять ученых от одной из самых главных зол научного познания - субъективности, тем самым устранять почву для дискуссий. Между тем реальное положение дел далеко от столь однозначного вывода. Как минимум три вещи сразу же обращают на себя внимание при рассмотрении процессов замены человека-наблюдателя автоматическими регистрирующими приборами. Во-первых, несмотря на то что роль наблюдателя и может быть передоверена какому-нибудь автоматическому устройству, тем не менее эмпирические данные, которые поступают, например, в виде машинных (компьютерных) распечаток, нуждаются в теоретическом осмыслении, то есть в конечном итоге в субъекте-интерпретаторе. Во-вторых, как показало развитие науки в XX веке, введение и использование того или иного инструмента предполагает, как правило, возникновение связанной с ним инструментальной традиции - совокупности определенных навыков восприятия, мышления, действия при работе с данным инструментом. При этом представления о научных данных, доказательствах, циркулирующие в разных инструментальных традициях, будут различными. В-третьих, автор обращает внимание на то, что распространение и использование всевозможных приборов обнажило задействованный в практике научного познания массив неявного знания - информации, используемой в практической и познавательной деятельности, не имеющей четкого дискурсивного и операционального оформления. Как свидетельствует история науки, данное знание также оказывается почвой для различного рода разногласий и споров.

Наконец, еще один источник, который провоцирует дискуссии и споры между учеными, имеет отношение к теоретическому уровню научного познания и связан с особенностями научного языка. Автор считает, что не стоит преувеличивать идею о том, что научные понятия отличаются своей строгостью, четкостью, а потому устраняют причины, провоцирующие споры и разногласия. Не смотря на то что данная идея содержит рациональное зерно, ее абсолютизация ведет к существенному упрощению и даже искажению специфики научного знания. Действительно, внимательное рассмотрение реальной истории науки и, в особенности, вопросов развития научного знания показывает, что конкурирующие и сменяющие друг друга научные теории дают разные и даже несовместимые определения одному и тому же понятию. Кроме того, одно и то же понятие может одновременно работать в целом ряде научных дисциплин, в каждой из которых складывается своя традиция его определения. Примечательно, наконец, и то, что контекстная зависимость значения характерна не только для отдельных понятий, но и целых теорий. Ссылаясь на современные историко-научные исследования, реконструирующие историю первых шагов теории относительности, автор показывает, что данная теория вовсе не являла собой некий единообразно понимаемый учеными концептуальный комплекс. Оказывается, физики и математики Англии, Германии имели мало общего в понимании этой теории. Данное различие было связано со специфичными для научных групп Кембриджа и Вены исследовательскими интересами, которые, в свою очередь, отражали особенности научных традиций этих школ. Более того, даже внутри одной страны (в частности, Англии) специальная теория относительности понималась по-разному, что видно на примере позиций таких исследователей, как Каннингхем и Кэмпбелл.

В целом анализ автором особенностей экспериментальной и теоретической деятельности позволяет выделить следующий факт: эмпирические данные для того, чтобы получить статус научных, должны быть интерсубъективными, но при этом сама интерсубъективность отражает не только естественные свойства изучаемой реальности, но и те переговоры и дискуссии, в которых сталкивались отличающиеся друг от друга научные культуры, инструментальные традиции и т.д. В этой связи научное знание неизбежно содержит в себе элемент условности, конвенциональности и имеет консенсусную природу. Учитывая, что научно-познавательная деятельность не исчерпывается безоблачной констатацией по определению тождественных научных данных, но подразумевает дискуссии и переговоры автор считает важным привлечь внимание к вопросу о том, какие факторы участвуют и оказывают решающее влияние на ученых в этих дискуссиях и переговорах. Трудность данного вопроса сопряжена с тем, что многие процессы аргументации и убеждения, протекающие в научных спорах, никогда не всплывают в научных публикациях. Ссылаясь на исследования в рамках дискурс-анализа (Дж. Гилберт, М. Малкей), лэмпирической программы релятивизма (Г. Коллинз, Т. Пинч), лакторно-сетевой теории (Б. Латур, М. Каллон), автор считает недостаточной мысль о том, что исход того или иного научного спора, дискуссии связан исключительно с приоритетом суждений, содержание которых обусловлено реальными свойствами изучаемых явлений, то есть удовлетворяющих норме объективности. В действительности для разрешения научного спора большое знание имеют и неформальные коммуникации, в которых суждения относительно достоинств заявок на новое знание зависят от личностных характеристик - таких, как доверие к способностям и добросовестности экспериментатора, мнение относительно его личности и интеллекта, его репутация, социальное положение и т. д. Таким образом, вывод, который делает автор, заключается в том, что в переговорах, дебатах ученых присутствуют как объективные, так и субъективные факторы. Самое важное то, что в реальной деятельности ученых эти факторы неразрывно связаны между собой, так что проведенное между ними (факторами) различие часто оказывается рационализацией post factum.

Говоря о специфике современной научно-познавательной деятельности, автор подчеркивает, что она постоянно пересекается и поддерживается взаимоотношениями, которые выходят за пределы конкретной лаборатории и определенной исследовательской области. Речь идет о взаимоотношениях ученых с представителями промышленных корпораций, финансовых фондов, государственных организаций, издательств т. д. При всей уникальности и неповторимости данных отношений в каждом конкретном случае они тем не менее имеют и нечто общее. Коль скоро научно-познавательная деятельность, будь-то регистрация треков элементарных частиц в камере Вильсона или наблюдение бактерий под микроскопом, лишь косвенным образом связана с практическими запросами общества, от ученого требуется умение переводить язык своих профессиональных интересов на язык потенциальных союзников - бизнесменов, политиков, военных и т. д. Такая интерпретация-перевод зависит во многом от личности самого ученого, от его способности трансформировать свой габитус и существовать сразу в нескольких социальных полях. Это с одной стороны. С другой стороны, вся эта обширная и достаточно разветвленная сеть социальных взаимоотношений, в которой существует научная лаборатория, не просто предоставляет необходимые для развития науки ресурсы, но и активно влияет на направление развития и содержание научного знания. В итоге автор приходит к следующей мысли. В условиях, когда научное познание приобретает характер коллективного, трансдисциплинарного, ориентированного на прикладной результат процесса, а границы между научным сообществом и объемлющим его целым оказываются подвижными, диффузными, сам носитель познавательного процесса перестает быть привязанным к некоему обладающему точечной онтологией субъекту. По сути, производство научного знания представляет сегодня построение сетей - таких целостностей, в которых взаимосвязаны и взаимодействует ряд различных элементов - лаборатории, промышленные предприятия, финансовые фонды, государственные организации, издательства, а главный принцип научно-познавательной деятельности заключается в том, чтобы добиться успеха, сделать так, чтобы все элементы сети: экспериментальные данные, поддержка спонсоров, публикации в ведущих изданиях и т. д. - функционировали как единое целое, звенья одной цепи. В этой связи научная истина не просто открывается некой исследовательской группой, а конституируется через построение сети и затем поддерживается и транслируется в ее же рамках.

Ориентация на экспликацию человеческого измерения научного познания ведут автора к необходимости рассматривать научное познание не только как социокультурный, эволюционный, но и экзистенциальный феномен. В параграфе 3.4 автор отмечает, что человек не просто живет в мире природы и культуры, он есть существо пограничное, вынужденное выходить за пределы как первозданной, биологической природы, так и второй природы, то есть культуры, которую человек создал себе сам. В этой связи экзистенция как способность человека к активному выходу из состояния наличного бытия представляется весьма важной для видения и понимания человеческого измерения научного познания. Для того чтобы показать, как научное познание соотносится с экзистенциальным способом человеческого бытия, автор считает важным обратить внимание на ряд ключевых особенностей теоретической и эмпирической форм научного познания.

С точки зрения автора, принципиальным является следующее обстоятельство. Коль скоро эмпирический опыт частичен, локален, уникален, а теоретические формулировки науки универсальны и аподиктичны, то сама попытка прямого выведения основных понятий и законов теории из опыта обречена на провал. Никакого прямого логического моста от опыта к теории не существует. Наука развивается не путем индуктивных выводов из наблюдений, но путем выдвижения гипотез, из которых затем по правилам логического вывода дедуцируются следствия, которые, в свою очередь, сопоставляются с опытно-экспериментальными фактами. Это одной стороны. Но с другой стороны, опыт не гарантирует однозначно истинности научных теорий. Для того чтобы факты могли вообще что-либо говорить о теории (лза или против), они должны быть интерпретированы, и в зависимости от интерпретации одни и те же экспериментальные факты могут свидетельствовать в поддержку разных теорий. Процесс проверки теории осложняется еще и тем, что сама проверяемая теория тоже вовлечена в интерпретацию экспериментальных данных и таким образом как бы участвует в вынесении собственного приговора.

Сам факт, что научные теории не выводятся из опыта и не оправдываются им всецело, указывает, по мнению автора, на то, что какого-то определенного места в мироздании у человека нет. Во всяком случае ни эмпирическая, чувственно воспринимаемая действительность, ни теоретическая, умопостигаемая, таковыми не являются. По-видимому, занятие наукой, которое нацелено на решение определенных проблем, предполагает и некую фундаментальную проблематичность положения человека в мире - проблематичность, заключающуюся в без-местности такого существа, как человек. Данная проблематичность впервые только и делает науку возможной и в этой связи является неснимаемой. В самом деле, если представить, что человеку удалось бы вывести свои теории напрямую из наблюдения окружающего мира, то это бы говорило о том, что человек и мир связаны непосредственно, что они одно целое. Но в такой связи с миром может находиться, пожалуй, только животное. В то же время, если бы человеку удалось путем чисто духовных, интеллектуальных усилий сконструировать теорию, которая бы описывала и объясняла устройство мироздания раз и навсегда и одним единственным образом, то это свидетельствовало бы о том, что человек - никто иной, как творец этого мира. Но в таком отношении к миру может находиться только высшее сущее - Бог. Отсюда получается, что наука не нужна ни тому сущему, которое растворено в мире (животное), ни тому, которое само творит мир и заключает его в себе (Бог). Наука нужна только такому по-граничному существу как человек, которое мира не имеет. В этой связи, можно сказать, что наука - это способ, попытка человека быть в мире.

Не только теоретическая, но и эмпирическая деятельность, считает автор, содержит косвенные указания на экзистенциальный характер вовлеченного в эту деятельность человеческого бытия. Для экспликации и обоснования данного обстоятельства автор считает важным указать на тот факт, что базовыми, фундаментальными единицами современной научно-познавательной деятельности являются так называемые лэкспериментальные системы, для которых характерна тесная и неразрывная связь между субъектом и объектом исследования. Речь идет о том, что в современной научной лаборатории познавательный процесс не ограничивается привязкой к некоему интеллектуальному центру, присутствующему в сознании индивида-исследователя, но как бы распределен между научной аппаратурой, интеллектом исследователя и телесным чутьем, отвечающим за отладку, настройку и качество функционирования научного оборудования. Функционирование подобного рода экспериментальных систем ставит перед исследователем проблему учета факторов, препятствующих выделению искомого сигнала из постороннего шума, фона. Если все подобные факторы выявлены, то система становится полностью понятной исследователю и приобретает закрытый характер. Однако чаще всего некоторые факторы остаются неучтенными, и поэтому экспериментальная система нуждается в дальнейшем понимании и носит открытый характер. Далее, любая экспериментальная система дает картину изучаемой реальности селективно, то есть избирательно. При этом видение в одном аспекте может затруднять или вообще исключать видение в другом. Наконец, любая экспериментальная система предполагает совокупность навыков наблюдения, измерения, обращения с оборудованием - экспериментальную культуру, которая может разниться от исследователя к исследователю, и поэтому придает экспериментальной системе локальный характер, делает ее контекстуально-зависимой и ситуационно случайной.

Автор подчеркивает, что открытость, аспектуальность, локальность экспериментальных систем делает их образованиями, которые сочетают в себе разнородные элементы: человеческий и нечеловеческий, социальный и природный, фактический и артефактический, случайный и необходимый и т. д. Будучи такими гетерогенными образованиями, экспериментальные системы носят как бы лосциллирующий характер, то есть в них указанные элементы в процессе развития научного познания варьируются (о чем недвусмысленно свидетельствует история науки), и поэтому субъект научного познания оказывается перед необходимостью переопределять не только картину сконструированной им реальности, но и то место, которое он отвел в этой картине себе. Специфика экспериментальных систем как бы вынуждает субъекта научного познания вновь и вновь задаваться вопросом о том, где собственно он пребывает - на территории мира или на территории своих представлений о мире. Автор полагает, что открытый, аспектуальный, локальный характер экспериментальных систем наиболее точно отвечает экзистенциальной специфике субъекта познания - человека, существа, для которого место в мире заранее не уготовано, существа принципиально незавершенного, истиной не обладающего, но ее ищущего.

Говоря о познании и науке, автор всякий раз исходит из того, что их носитель - человек - существо, которое живет как в мире природы, так и в мире социума, культуры. При этом как природа, так и социум, культура являют собой реалии, которые старше и больше познающего индивида. Эти реалии предсуществуют индивиду, но не только в виде объекта познания, а в качестве условия возможности его самого как человека. В этой связи познающий индивид не волен развивать научное познание каким угодно образом, по своему собственному усмотрению. Вместе с тем для автора особенно важно подчеркнуть и другое обстоятельство: было бы заблуждением считать человека слепым орудием логики естественного отбора или послушным проводником норм социума, культуры. Будь это так, познающий субъект так и остался бы привязан к мезокосмосу и определенному историческому (в частности, классическому) типу научной рациональности. Появление теории относительности, квантовой механики, то есть неклассической науки могут рассматриваться как косвенное указание на то, что ученый должен быть готов не только осознать условность созданных им представлений об окружающем мире, но и уметь выйти за пределы этих представлений.

Оценить значимость последнего обстоятельства помогает такой важный для научного познания фактор, как обучение. Примечательным, по мнению автора, является тот факт, что в начале XX века в атомной физике появляются атласы, содержащие изображения треков элементарных частиц в камере Вильсона. Цель подобных атласов была в том, чтобы научить физика владеть своим глазом, распознавать альфа-частицы, гамма-лучи и т.д. Постановка подобного навыка выступала необходимым условием для работы с чтением, интерпретацией изображений ядерных процессов. Этот и подобные ему факты говорят о том, что ученый видит и познает окружающий мир не только природой данными ему органами, но и органами, возникшими и сформировавшимися в социокультурном пространстве обучения. В этой связи войти в роль субъекта научного познания означает для человека овладеть практикой ламплификации (то есть усиления и расширения) естественных способностей, достраивания недостающих для познания органов, что вполне согласуется с определением человека как символического животного (Э. Кассирер) и антропологическим законом лестественной искусственности (Х. Плеснер). В число таких лискусственных органов можно включить, как навыки наблюдения, так и теоретические понятия и т.д. В то же время, нельзя не отметить, что эти же искусственные органы научно-познавательной деятельности могут оказаться и препятствием на ее пути. Автор считает уместным вспомнить ситуацию начала XX века в физике, когда многие ученые пытались ответить на вопрос о том, какова траектория движения электрона в атоме, между тем как сам вопрос был незаконным, ибо представлял собой следствие понятийного аппарата классической механики, поставляющей неадекватные специфике микромира наглядные образы: лэлектрон - маленький шарик, движение шарика осуществляется по некой орбите.

Данный пример хорошо показывает, как человек (ученый) может пребывать под властью созданных им самим искусственных конструкций. Существует ли в подобного рода случаях субъект научного познания, или он как бы растворен в инерции некой интеллектуальной традиции? Склоняясь ко второму варианту, автор отмечает, что умение быть субъектом научного познания вполне соответствует описанной экзистенциалистами способности человека выходить за пределы хорошо освоенного - прожитого и продуманного - мира в мир новый, для которого, как правило, еще нет слов и т.д., а релевантная научному познанию форма субъективности должна включать понимание человека как существа трансцендирующего, снимающего в эк-статическом порыве наличные пределы, конечные формы, определения мысли. Автор убежден, что такой способ бытия не есть нечто само собой разумеющееся, напротив, это - деятельность, требующая для себя определенных условий, своего рода экзистенциальных предпосылок. Составляя корень человеческого существования, подобные предпосылки вручают исследователю его собственное бытие не в качестве очевидной данности, а в качестве задачи, вопроса, ставить и решать которые приходится собственно лично. Вопросы: Я свободен или в плену у своих знаний, идей, ценностей?; лоткрыт ли я для Другого или Другой - это всего лишь проекция меня самого? и подобные им могут послужить примерами экзистенциальных вопросов и предпосылок. По мнению автора, было бы уместно воспринимать данные предпосылки как такие вопросы, которые должны всегда оставаться открытыми. Эти предельные вопросы, образуют, скорее, фон, а не предмет конкретно-научных, теоретических рассуждений. Они отражают тот факт, что в науке на пути человека к истине часто в качестве препятствия выступает сам человек и поэтому всякое научное познание должно включать в себя и самопознание. Только при наличии у познающего способности к эк-зистированию для него открывается возможность стать чувствительной мембраной различающей голос собственного исследовательского сознания и речь познаваемой им природы.

В заключении подведены общие итоги диссертационного исследования, сформулированы краткие ответы и резюмирующие суждения, вытекающие из содержательной конкретики ключевых вопросов и поисковых задач, поставленных во введении.

Содержание диссертации отражено в следующих публикациях автора:

Монографии:

1. Волков А. В. Наука в зеркале современной философской рефлексии: монография / А. В. Волков. - Мурманск: Изд-во МГГУ, 2011. - 88 с.

2. Волков А. В. Человеческое измерение научного познания: монография / А. В. Волков. - Петрозаводск: Изд-во ПетрГУ, 2012. - 276 с.

Статьи в ведущих рецензируемых научных журналах, рекомендованных ВАК РФ для публикации основных результатов диссертационных исследований:

1. Волков А. В. Homo cognoscens: от позитивизма к антропологии науки / А. В. Волков // Среднерусский вестник общественный наук. - 2012. - № 1. - С.7Ц13. - 0,6 п.л.

2. Волков А. В. Наука в перспективе феминистских исследований / А. В. Волков // Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики. - 2012. - № 9 (1). - С.50Ц54. - 0,6 п.л.

3. Волков А. В. Научное познание в контексте эволюционной эпистемологии / А. В. Волков // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. - 2012. Ц № 1 (122). - С. 88Ц94. - 0,7 п.л.

4. Волков А. В. Наука и гендер (социально-когнитивные аспекты) / А. В. Волков // Вопросы культурологии. - 2012. - № 2. - С. 53Ц58. - 0,6 п.л.

5. Волков А. В. К вопросу о специфике субъекта современного научного познания / А. В. Волков // Глобальный научный потенциал. - 2012. - № 8 (17). Ц С. 53Ц58. - 0,6 п.л.

6. Волков А. В. Современная эпистемология: тематизация человекоразмерного характера научно-исследовательской деятельности / А. В. Волков // Вестник Тамбовского университета. - 2011. - № 6 (98). Ц С. 142Ц147. - 0,5 п.л.

7. Волков А. В. Когнитивный базис науки: эволюционно-антропологические истоки / А. В. Волков // Известия РГПУ им. А.И. Герцена. - 2011. - № 147. - С. 51Ц61. - 0,8 п.л.

8. Волков А. В. Наука как способ человеческого бытия и познания / А. В. Волков // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. - 2011. - № 3 (116). - С. 77Ц 79. - 0,4 п.л.

9. Волков А. В. Лаборатория как место и форма научно-познавательной деятельности / А. В. Волков // Вопросы философии. - 2010. - № 6. - С. 80Ц88. - 0,9 п.л.

10. Волков А. В. Биологические корни человеческого познания / А.В. Волков // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. - 2010. - № 7 (112). - С. 71Ц79. - 0,9 п.л.

11. Волков А. В. Научное познание: от отражения к конструированию / А. В. Волков // Гуманитарные и социально-экономические исследования. Ц2010. - № 1 (50). - С. 5Ц11. - 0,8 п.л.

12. Волков А. В. Культура как субъект научного познания (эпистемологические аспекты) / А. В. Волков // Этносоциум и межнациональная культура. - 2010. - № 1 (25). - С. 63Ц71. - 0,4 п.л.

13. Волков А. В. Наука и консенсус: критика одного из мифов обыденного сознания / А. В. Волков // Вестник Тихоокеанского государственного университета. - 2010. - № 1 (16). - С. 219 - 228. - 0,8 п.л.

14. Волков А. В. От обыденного к философскому образу научного познания (социокультурный аспект) / А. В. Волков // Известия Уральского государственного университета. - 2009. - № 1/2 (64). - С. 5Ц17. - 0,9 п.л.

15. Волков А. В. О человеческом измерении научного познания / А. В. Волков // Эпистемология и философия науки. - 2009. - № 2. Т. XX. - С. 157Ц171. - 0,9 п.л.

16. Волков А. В. Коммуникативная природа научно-познавательной деятельности / А. В. Волков // Вестник Российского университета дружбы народов. - 2009. - № 1. - С. 26Ц33. - 0,7 п.л.

17. Волков А. В. К вопросу об основаниях научного познания (экзистенциально-антропологический аспект) / А. В. Волков // Вестник СПбГУ. Сер. 6. - Вып.1. - 2009. С. 154Ц164. - 0,8 п.л.

18. Волков А. В. Феноменология: основные идеи и значение для исторической науки / А. В. Волков // Вестник Ленинградского университета имени А.С.Пушкина. - 2008. - № 4 (17). - С. 77Ц 84. - 0,4 п.л.

19. Волков А.В. Лингвистический поворот в философии XX века и методология социально-гуманитарных наук / А.В. Волков // Ученые записки Петрозаводского государственного университета. - 2008. Ц № 1 (91). - С. 92Ц100. - 0,9 п.л.

Статьи и доклады, опубликованные в прочих изданиях:

20. Волков А. В. Концепция власти-знания М. Фуко и ее вклад в дискуссию о происхождении наук об обществе и человеке / А. В. Волков // Всероссийская конференция студентов, аспирантов и молодых ученых Наука и образование (20Ц24 апреля 2009 года): В 6 т. Т. V. Философия. Культурология; ГОУ ВПО Томский государственный университет науки. - Томск: Издательство ТГПУ, 2009. - С. 25Ц32. - 0,8 п.л.

21. Волков А. В. Феноменология: основные идеи и значение для медико-психологических наук / А.В. Волков // Вопросы гуманитарных наук. - 2007. - № 3. - С. 121Ц125. - 0,3 п.л.

22. Волков А. В. Наука и свободное исследование / А. В. Волков // Вопросы гуманитарных наук. - 2007. - № 3. - С. 131Ц133. - 0,2 п.л.

23. Волков А. В. Синергетика и ее значение для методологии социогуманитарного познания / А.В. Волков // Вопросы гуманитарных наук. - 2007. - № 3. - С. 126Ц130. - 0,3 п.л.

24. Волков А. В. Западноевропейская философия и М. Хайдеггер: деструкция классического понятия сущности / А. В. Волков // Проблемы модернизации общества в зеркале философии: Материалы научно-практической конференции 20-22 сентября 2004 г. / МГПИ. - Мурманск, 2005. - С. 49Ц51. - 0,2 п.л.

25. Волков А. В. Соотношение визуальной и вербальной информации в истории культуры. Проблема онтологического обоснования / А. В. Волков // ИнформацияЦКоммуникацияЦОбщество (ИКО - 2001): Тезисы докладов и выступлений Международной научной конференции. Санкт-Петербург, 13Ц14 ноября 2001 г., Санкт-Петербург: СПбГУ. - С. 45Ц46. - 0,1 п.л.

26. Волков А. В. Язык и соблазн его понимания (путь феноменологического описания языка) / А. В. Волков // Культура: соблазны понимания: Материалы научно-теоретического семинара (24Ц27 марта 1999 года): в 2 ч. Ч. 1, Петрозаводск: Изд-во: ПетрГУ, 1999. - С. 115Ц119. - 0,4 п.л.

27. Волков А. В. Событийный смысл перелома внутри мышления: опыт неметафизической реконструкции / А. В. Волков // Ситуации культурного перелома: Материалы научно-теоретического семинара (24Ц26 апреля 1997 года), Петрозаводск: Изд-во: ПетрГУ, 1998. - С. 54Ц57. - 0,4 п.л.

Авторефераты по всем темам >> Авторефераты по философии

Blog