Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по истории  

На правах рукописи

РЯНСКИЙ ЛЕОНИД МИХАЙЛОВИЧ

ЭВОЛЮЦИЯ СОЦИАЛЬНО-ХОЗЯЙСТВЕННОЙ ЖИЗНИ КРЕПОСТНОЙ  ДЕРЕВНИ  ЧЕРНОЗЕМНОГО  ЦЕНТРА  В  КОНЦЕ XVIII  Ц  ПЕРВОЙ  ПОЛОВИНЕ  XIX  В.

Специальность 07.00.02 - Отечественная история

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

Курск  2011

Работа выполнена на кафедре истории России

Курского государственного университета

Официальные оппоненты:	доктор исторических наук, профессор Канищев Валерий Владимирович доктор исторических наук, профессор Плаксин Виктор Николаевич доктор исторических наук, доцент Борщик Наталья Дмитриевна
Ведущая организация:	ипецкий государственный педагогический университет

Защита состоится 27 мая 2011 г. в 13 часов на заседании диссертационного совета Д 212.104.04 в Курском государственном университете по адресу: 305000, г. Курск, ул. Радищева, 33, конференц-зал.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Курского государственного университета по адресу: 305000, г. Курск, ул. Радищева, 33.

Автореферат разослан 25 апреля 2011 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета  Постников Н.А.

ВВЕДЕНИЕ

Актуальность проблемы. История российского крестьянства была и остается одной из магистральных тем отечественной историографии. Это определяется прежде всего той ролью, которую оно играло в жизни России на протяжении большей части ее истории. Составляя основную массу населения, крестьяне в течение многих веков являлись главными созидателями национального богатства, играли очень важную роль во многих сферах жизни общества. Социальный опыт российского крестьянства занимает видное место в социальном опыте Европы. Высказанные положения полностью применимы и к изучаемому региону. Совершенно очевидно также, что от экономического и социального положения крестьян, состояния их хозяйства зависела ситуация в различных областях жизни страны, и в равной мере, в зависимости от выдвигаемых историками их оценок, - трактовки тех или иных проблем не только экономической и социальной, но и политической истории России, состояния и перспектив ее развития.

В российской историографии выдвигались и продолжают высказываться различные, порой диаметрально противоположные точки зрения о положении российского крепостного крестьянства в предреформенные десятилетия. Большинство исследователей считало его чрезвычайно тяжелым и закономерно ухудшавшимся, вследствие роста крепостнической эксплуатации, превышающей возможности крестьянского хозяйства. При этом утверждалось, что развитие производительных сил, происходившее в первой половине XIX в., вполне могло сочетаться в эксплуататорском обществе с ухудшением благосостояния основной массы крестьянства. Согласно другой точке зрения, рост прогрессивных тенденций в крестьянском хозяйстве был несовместимым с ухудшением положения большинства крестьян. По мнению ее приверженцев, если бы перед реформой крепостного права русская деревня, в том числе и помещичья, деградировала, переживала хозяйственный регресс и не имела возможности полноценно воспроизводить свои производительные силы, то в пореформенной России не могли бы произойти огромные модернизационные сдвиги, потребовавшие колоссальных материальных и трудовых вложений.

Исходя из той роли, которую играло крестьянство и удельного веса крестьянского хозяйства в общественном производстве (и, разумеется, руководствуясь своими методологическими и идеологическими предпочтениями), историки по-разному оценивали и общее состояние крепостнической системы хозяйства в целом перед отменой крепостного права в России. Большинство историков утверждало, а некоторые исследователи и сейчас продолжают утверждать, что она переживала глубочайший и всеобъемлющий кризис, другие - отрицали это.

Указанные разногласия в сообществе историков-аграрников объясняются как различиями или, по крайней мере, нюансами в теоретико-методологических подходах, так и остающейся все еще недостаточной степенью изученности данных проблем. Необходимо проведение новых исследований различного формата с целью расширения и углубления теоретических и конкретно-исторических представлений о крепостной деревне предреформенного периода.

Объектом диссертационного исследования является помещичье крестьянство, насчитывавшее перед отменой крепостного права около половины населения России.

Предмет исследования - социально-экономические процессы, развивавшиеся в крестьянском хозяйстве в первой половине XIX столетия, обусловленные характером отношений между помещиками и крестьянами и новыми явлениями в общественном производстве страны, и определявшие положение крестьянства.

Хронологические рамки работы. Период с конца XVIII в. до отмены крепостного права характеризуется ускорением экономического развития страны, темпы которого были наиболее высокими за всю многовековую крепостную эпоху. Это было результатом воздействия как внешних, так и внутренних факторов, среди которых исключительно важную роль играла экономическая деятельность крестьянства. В первой половине XIX в. складывались условия, определившие содержание и особенности реформы 1861 г., и была создана народно-хозяйственная база для социально-экономической модернизации России в пореформенный период.

Географические границы исследования включают шесть губерний Российской империи, составлявших, согласно районированию, предложенному дореволюционными экономистами и статистиками, Центральный земледельческий район, или Черноземный центр. В него входили Воронежская, Курская, Орловская, Рязанская, Тамбовская и Тульская губернии, которые были близки, хотя и не абсолютно идентичны, по своим природно-климатическим условиям и характеру экономики. В изучаемый период Черноземный центр являлся одной из важнейших житниц России, и, следовательно, учитывая состояние путей сообщения, от урожаев в данном регионе в немалой степени зависела продовольственная ситуация в Промышленном центре, да и во всей стране в целом. Одной из особенностей Черноземного центра было то, что в его северной части преобладало частновладельческое крепостное население, а в южной - государственное крестьянство. Повсеместно в Черноземном центре доминирующей отраслью экономики являлось хлебопашество, а главным занятием крестьян - земледелие, но с течением времени набирало силу развитие крестьянской промышленности, в особенности в северных губерниях, примыкающих к Центрально-Промышленному району России. Все это открывает достаточно широкие возможности для изучения ведущих тенденций в эволюции крепостнической системы хозяйства и ее различных секторах (подсистемах) с учетом региональных особенностей на заключительном этапе существования крепостного права.

Степень изученности проблемы. В российской историографии положение помещичьего крестьянства стало изучаться на научной основе еще в конце XIX - начале XX в., и сразу же эта тема оказалась сильно политизированной. Она разрабатывалась в обстановке нарастания и во время революционного кризиса, во многом вызванного обострением аграрно-крестьянского вопроса в России. К тому же во время проведения непопулярной в стране столыпинской аграрной реформы приближалась 50-летняя годовщина отмены крепостного права в России, еще более обострившая и без того острую общественно-политическую борьбу. В таких условиях сложно было ожидать от историков максимальной объективности и беспристрастности. Большинство опубликованных тогда работ создавались как обобщающие, но на узкой источниковой базе и до проведения монографических исследований отдельных аспектов проблемы. Достаточно сказать, что семейные архивы помещиков, в которых как раз и была отражена повседневная жизнь крепостной деревни, тогда были неизвестны или же недоступны исследователям. Введение их в научный оборот - заслуга преимущественно уже советских историков и архивистов.

Среди опубликованных в конце XIX - начале XX в. работ безусловно выделяется своим научным уровнем обобщающая монография И.И. Игнатович Помещичьи крестьяне накануне освобождения1. Тон всей книге задала первая глава, посвященная анализу законодательства по крестьянскому вопросу и его правоприменительной практике: При бесправности помещичьих крестьян, при недостаточности мер, которыми правительство стремилось урегулировать власть помещиков над крепостными, можно смело сказать, что положение помещичьих крестьян de jure не есть еще положение их de facto2. Иначе говоря, по мнению Игнатович, фактическое положение крестьян было еще хуже, чем это допускало законодательство. После такой лувертюры более или менее благоприятные относительно положения крестьян оговорки и выводы автора по частным вопросам уже мало что значили. Они почти не принимались во внимание ни современниками, ни последующими поколениями историков. Между тем в своей монографии И.И. Игнатович сформулировала и отчасти раскрыла ряд факторов, которые ограничивали произвол помещиков и по сути смягчали крепостнический режим, например, роль сельской общины, потенциальную угрозу крестьянского сопротивления и др. Но в целом Игнатович отдавала предпочтение тем сведениям, в которых отражались теневые стороны жизни крепостной деревни. Тем не менее монография И.И. Игнатович, несмотря на допущенные просчеты, была тогда наиболее полным и глубоким исследованием по истории крепостного крестьянства первой половины XIX в., не потерявшим своей научной ценности до настоящего времени.

Другие историки, в особенности авторы Великой реформы, формулировали свои выводы с гораздо большей категоричностью, чем И.И. Игнатович. Например, С.П. Мельгунов в статье Дворянин и раб на рубеже XIX века описывает ряд случаев жестокого обращения помещиков со своими крепостными и ставит очень уместный вопрос: Было ли, однако, это большинство или меньшинство?. Ответ дается таков: Бесспорно Салтычихи и Шеншины всегда были некоторым исключением, однако же, как мы видели, вовсе не столь редким3. Таким образом, автор пишет не об исключении вообще, а лишь о некотором, т.е. незначительном, нетипичном. Другой автор Великой реформы В.Н. Бочкарев в статье Быт помещичьих крестьян приводит примеры помещичьего произвола и делает исключительно категоричный вывод: Картина получается настолько темная, что можно удивляться, как еще крепостное население могло существовать в той удушливой атмосфере, которая сгущалась в барских усадьбах и помещичьих деревнях4. Разгадку этого загадочного феномена автор мог бы найти, например, в книге И.И. Игнатович, но он, по всей вероятности, и не хотел ее искать. Впрочем, поставленный Бочкаревым вопрос сам по себе резко повысил научную ценность его компилятивной и доктринерской статьи.

Положение помещичьих крестьян затрагивалось в историко-экономическом труде Н. Огановского Закономерность аграрной эволюции. По мнению автора, в первой половине XIX в. оно неуклонно ухудшалось в связи с сокращением земельного обеспечения крестьян и возрастанием натуральных повинностей, главным образом, земледельческой барщины и извозной повинности5.

Среди других обобщающих работ по рассматриваемой теме заслуживает внимания книга М.В. Довнар-Запольского На заре крестьянской свободы. Он привлек не только изданные исторические труды и источники, но и архивные документы, в частности такие ценные, как помещичьи инструкции и приказы. В отличие от большинства других авторов, Довнар-Запольский привел довольно много фактов, свидетельствующих о зажиточности и даже богатстве крестьян, принадлежавших представителям сановной знати (Шереметевым, Голициным, Уваровым, Куракиным). Но это нисколько не помешало ему дать одну из самых пессимистических характеристик положения крепостных крестьян: положение крестьянина с течением времени ухудшалось иЕ накануне Раскрепощения оно достигло ужасающих размеров6.

В конце XIX - начале XX в. начинают публиковаться локальные исследования региональных историков, среди которых выделяются работы Н.С. Волконского, А.Д. Повалишина, В.И. Снежневского7. Названные исследователи были далеко не во всем объективными и порой добросовестно заблуждались, но их большая заслуга заключалась во введении в научный обиход материалов местных, в том числе помещичьих архивов.

Таким образом, несовершенство источниковой базы, помноженное на мировоззренческие и идеологические установки дореволюционных историков, имели своим результатом преувеличение в их работах теневых сторон крепостнической действительности и показ положения крепостного населения в гипертрофированно мрачном свете.

В дальнейшем ряд тезисов дореволюционных исследователей был фактически воспринят советскими историками. Советская историография приняла парадигму пауперизации и системного кризиса империи с готовностью и обобщила до закономерности исторического развития о непрерывном обострении нужды и бедствий не только крестьян, но и рабочихЕ, - отмечает современный историк8. Наличие весьма пространных историографических обзоров9 позволяет сосредоточиться только на некоторых аспектах проблемы, имеющих ключевое значение, в том числе и тех, которые подняты и в новейших исследованиях.

В 1920 - 1930-х гг. появились работы, посвященные изучению состояния хозяйства и положения крестьян в первой половине XIX в., в том числе и в Черноземном центре. Они базировались в основном на материалах семейных архивов отдельных помещиков10. Наряду с конкретно-исторической, проводилась и теоретическая разработка проблемы разложения и кризиса феодально-крепостнической системы хозяйства. Кризис системы трактовался как ее застой и упадок.

В послевоенный период крестьянская проблематика все более выходила на первый план. В 1946 г. вышел в свет первый том фундаментального труда Н.М. Дружинина, посвященный истории государственной деревни11. Автор сделал вывод об ухудшении положения государственных крестьян. В том же ключе трактовалось и положение крепостного крестьянства12.

Особое место в историографии предреформенной частновладельческой деревни заняло знаковое исследование И.Д. Ковальченко, посвященное помещичьему и крестьянскому хозяйству Рязанской и Тамбовской губерний13. В нем впервые были продемонстрированы познавательные возможности подворных описей для изучения хозяйства и расслоения крестьян.

С 1950-х гг. активизируется разработка проблемы разложения крепостной системы хозяйства и генезиса капитализма в России, в рамках которой интенсивно изучается положение крестьян14. В 1965 г. итоги изучения проблемы были подведены на специально организованной для этого всесоюзной дискуссии. Прежняя трактовка кризиса феодализма как состояния упадка и деградации хозяйства не получила поддержки у большинства участников этого диспута. Была предложена новая формулировка понятия кризис феодально-крепостнической системы: Кризис был таким этапом разложения феодализма, когда крепостнические производственные отношения стали оковами развития производительных сил, когда крепостнические формы хозяйства заходили в тупик, а прогресс общественного производства осуществлялся прежде всего на основе мелкотоварных и капиталистических отношений15. В дальнейшем она была развита в обобщающем труде И.Д. Ковальченко16 и утвердилась в отечественной историографии более чем на два десятилетия. Среди исследований, проведенных в 70 - 80-х годах видное место занимали монографии В.А. Федорова и Б.Г. Литвака17.

В эти годы по-прежнему преобладало мнение об ухудшавшемся перед реформой 1861 г. положении крепостного крестьянства. В то же время сформировался и более оптимистичный взгляд на этот вопрос: П.Г. Рындзюнский в одиночку настойчиво и смело, вызывая гнев научного сообщества, пытался противостоять утвердившейся парадигме. Почти 20 лет он доказывал, что в конце XVIII - первой половине XIX в. положение крепостного крестьянства не было столь плачевным, как его принято изображатьЕ, - писал Б.Н. Миронов18. Но у Рындзюнского были и последователи, на что указывал и сам историк: В настоящее время появляются исследовательские работы, показывающие преувеличенность прежних представлений о степени разорения крестьянства. Здесь выделяются работы Б.Г. Литвака19.

После десятилетий монопольного положения концепции разложения и кризиса крепостничества, в годы перестройки она была подвергнута резкой критике и тотальному пересмотру в рецензии Б.Н. Миронова и И.Я. Фроянова на вузовский учебник История СССР с древнейших времен до 1861 года: хозяйство крепостной деревни приспосабливалось к новым условиям, видоизменилось, развивалось, но ни в коем случае не распадалось и не дезорганизовывалось20. В последующие годы выходило мало работ, посвященных истории крепостной деревни предреформенного периода. Исключением были новые исследования Б.Н. Миронова, в которых историк отстаивал свою точку зрения и выдвигал всё новые доказательства21.

Для современной российской историографии характерен поиск новых подходов в объяснении исторического процесса. В частности, С.А. Нефедов взял на вооружение модифицированную мальтузианскую концепцию и, обработав сведения официальной статистики, пришел к выводу, что в 30 - 40-х гг. XIX в. в крепостной деревне Черноземного центра наступила демографическая стагнация22. Его выводы мало чем отличаются от давних тезисов сторонников теории вымирания крепостного крестьянства.

Б.Н. Миронов выдвинул в качестве индикатора благосостояния так называемый биостатус (средний рост людей) и вывел антропометрические данные россиян (в основном рекрутов) более чем за два столетия (конец XVII - начало XX в.). Следует отметить, однако, что новации историка и его общая концепция исторического процесса в России была подвергнута развернутой и исключительно резкой критике в статье А.В. Островского23. Но собственная аргументация автора выглядит вовсе не безукоризненной, а порой она просто ошибочна.

Подводя итоги изучения истории крепостной деревни первой половины XIX в., следует подчеркнуть, что многие вопросы, имеющие прямое или косвенное отношение к положению крепостного люда, остаются изученными пока еще недостаточно. В историографических обзорах 70 - 80-х гг. XX в. среди дискуссионных тем неизменно фигурировали: группа историко-демографических проблем, вопросы о динамике крестьянского землепользования, источниках расширения барской запашки, о расслоении крестьянства, об интенсивности барщинной и оброчной эксплуатации крестьян и ее соизмеримости с возможностями крестьянского хозяйства, о степени достоверности сводных данных официальной статистики и др. Каждый из указанных вопросов имеет свою богатую историографию, которой будет более уместно коснуться при их конкретном рассмотрении.

Целью диссертационного исследования является изучение социального положения и развития хозяйства помещичьих крестьян как экономической основы крепостнической системы в конце XVIII - первой половине XIX в. на территории Черноземного центра.

Для реализации поставленной цели предусматривается решение следующих задач:

- разработать оптимальные подходы к изучению различных сторон положения помещичьих крестьян и методики, повышающие информационную отдачу используемых массовых источников;

- выявить динамику численности крепостного населения и определить социально-демографические причины изменения его удельного веса в общем народонаселении региона;

- показать изменения в размерах наделов и повинностей крестьян на протяжении изучаемого периода;

- охарактеризовать основные факторы, ограничивавшие рост эксплуатации и снижение производственного потенциала помещичьих крестьян и смягчавшие крепостнический режим;

- установить соотношение между размерами различных повинностей крестьян и производственно-экономическими возможностями их хозяйства;

- определить меру способности крестьянского хозяйства к саморегуляции и развитию;

- выявить количественные и качественные изменения в сельскохозяйственной и промысловой сферах жизни крепостной деревни;

- выяснить степень глубины и характер расслоения помещичьих крестьян с учетом рода их занятий и форм эксплуатации.

Источниковая база исследования. Поставленные задачи потребовали привлечения широкого круга документальных материалов. Первую группу источников составили несколько разновидностей экономико-географических и статистических описаний. Были использованы Экономические примечания к Генеральному межеванию24 и военно-статистические описания. Большой ценностью обладают две серии таких описаний, опубликованные в середине XIX в.25 В названных источниках приводятся многочисленные сведения о крестьянском хозяйстве. Использованы также статистические данные губернаторских отчетов26, но, главным образом, для сравнения их с цифровыми показателями других, более надежных источников.

Статистическая информация историко-демографического плана отложилась в материалах ревизий (переписей населения). Исследователи пытались на основе окладных книг и перечневых ведомостей27 определять размеры естественного и механического движения населения, но им удавалось получать лишь грубые, сугубо ориентировочные оценки. В исследовании довольно широко использовались ревизские сказки28, содержащие достаточно точные данные о естественном и механическом приросте населения.

Богатейшая информация о крестьянском хозяйстве содержится в документах, сосредоточенных в личных фондах (семейных архивах) помещиков29. Пожалуй, самыми ценными в их составе являются подворные описи. В них сообщаются данные о составе крестьянских семей, о количестве тягол, о поголовье скота, о хлебных запасах и другие сведения в каждом дворе. Разнообразная информация о крестьянах содержится в распорядительно-исполнительной и хозяйственной документации. К сожалению, количество сохранившихся в архивах личных фондов помещиков сравнительно невелико (несколько сот на всю Российскую империю). Но их малочисленность компенсируется в какой-то мере намного лучшей сохранностью дел об опеке дворянских имений, отложившихся в фондах губернских сословных и государственных учреждений. В делах об опеке содержатся подворные описи, отчеты опекунов имений и другие документы30.

Сведения о размерах наделов, формах эксплуатации, размерах повинностей, занятиях крестьян содержатся в уставных грамотах и хранящихся в архивах подлинных описаниях дворянских имений 1858 г.31

Значительная часть информации почерпнута из различных корреспонденций, опубликованных в дореволюционной периодике, и из статей, помещенных в повторяющихся изданиях32.

Весь корпус использованных архивных и печатных источников содержит большой объем достоверной информации, достаточный для достижения поставленной цели.

Теоретические основы и методы исследования. В современной отечественной историографии, после многих десятилетий монопольного господства марксистской формационной парадигмы в ее догматизированном, а по мнению некоторых историков и обществоведов, примитивизированном виде, идет поиск новых теоретико-методологических подходов и методов исторического познания, включающий апробацию на российском материале объяснительных моделей и инструментария, выработанных зарубежной наукой. На этом непростом пути очень вероятны, если не неизбежны, те или иные ошибки, но в науке, как известно, отрицательный результат - тоже результат. Разумеется, здесь речь идет о подлинной науке, а не о ее профанации.

Важные соображения, призванные минимизировать возможные просчеты, были высказаны специалистами по историософии и методологии истории еще в конце прошлого столетия. И.Д. Ковальченко указал на бесперспективность создания неких универсальных и абсолютных теорий и методов познания, на необходимость синтеза философско-исторических и концептуальных подходов и построений и перехода от догматического гносеологического монизма (в любых его проявлениях) к познавательному плюрализму. Аргументируя свою позицию, которую мы разделяем, ученый выдвинул ряд доводов: 1) само создание такой возможности (создания лабсолютных теорий - Л.Р.) исключает прогресс исторического познания; 2) любые теории исторически ограничены; 3) в них изначально заложены ошибки и просчеты; 4) неисчерпаемость черт и свойств общественно-исторического развития исключает возможность всеохватных теорий. В то же время любая научная теорияЕ содержит то или иное рациональное зерноЕ любой метод научного познания для чего-нибудь да хорош33. В нашем понимании, это означает, что у того или иного подхода или метода есть своя ниша, в рамках которой он способен реализовать свои познавательные возможности.

По изучаемой проблеме, в том числе и в обозначенных хронологических границах, уже предпринимались попытки применения новых для российской историографии подходов, в частности, микроисторического. Последний был достаточно успешно апробирован при проведении историко-демографических исследований34.

С.А. Нефедов применил в своих исследованиях демографически-структурный анализ Дж. Голдстоуна (современная разновидность мальтузианства), выдвинув его в качестве универсальной модели, объясняющей не только социально-экономическое, но и политическое развитие России на протяжении столетий35. Роль демографического фактора в общественном развитии, конечно, нельзя недооценивать, но мальтузианские претензии на его всеобщность все же вызывают сомнения по указанным выше причинам.

То же следует констатировать и в отношении формационной теории. Применительно к изучаемым проблемам отметим, что фактически она обрекла исследователей на заведомое признание кризиса крепостнической системы хозяйства перед реформой 1861 г. и на обязательный поиск соответствующих доказательств. Логика была предельно простой: коль скоро в 1861 г. произошла отмена крепостного права, то, в соответствии с формационным подходом, ей должен предшествовать кризис старой системы. В противном случае освободительная реформа становилась как бы незакономерной, по крайней мере, в экономическом отношении. Однако как быть с тем обстоятельством, что в России вопрос об отмене крепостного права был поставлен и дебатировался задолго до 20 - 30-х годов XIX в., когда, по мнению советских историков, наступил кризис крепостничества?

В основу настоящего исследования положены общенаучные принципы объективности, историзма, системности и, подчеркнем, многофакторный подход: на историю страны воздействует гораздо более богатая и разнообразная палитра факторов, нежели скудный набор из двух-трех схематических доминант36, притом как факторов внутренних, так и внешних. Геополитическое положение и хроническое отставание от более развитых держав нередко вынуждали Россию реагировать (с большим или меньшим успехом) на исторические вызовы.

В диссертации крестьянское хозяйство рассматривается как подсистема и экономическая основа крепостнической системы хозяйства. От состояния хозяйства и положения крестьян зависело внутреннее самочувствие всей системы. Если крестьянское хозяйство способно к простому и тем более к расширенному воспроизводству, включая и воспроизводство рабочей силы, - крепостническая система в принципе должна сохранять устойчивость. В противном случае она теряет способность к саморегуляции и идет к упадку.

В этой связи представляется целесообразным построение модели жизнеспособного крестьянского хозяйства. В сущностно-содержательном плане крестьянский двор призван был обеспечить бесперебойное функционирование помещичьего хозяйства, но с другой стороны, это могло быть достижимо лишь при наличии ряда взаимосвязанных между собой условий: он должен иметь необходимый минимум семейных работников, тяглового скота и рабочего времени, обеспечивающих выполнение владельческих и других повинностей и быть способным, по крайней мере, на простое воспроизводство жизненных и хозяйственных средств и трудовых ресурсов.

Количественным выражением такой модели для земледельческих крестьян Черноземного центра, составлявших здесь большинство крепостного населения, по нашему мнению, могут быть следующие значения основных параметров крестьянского хозяйства: наличие как минимум двух десятин пашни на мужскую душу, одной рабочей лошади на работника-мужчину, возможности посвящать своему хозяйству не менее половины рабочего времени. Учитывались также и дополнительные корректирующие критерии - наличие конопляников, пасек и т.п., но сведения такого рода довольно слабо отразились в источниках. Из-за состояния документальной базы некоторые, порой существенные источники средств существования крестьян учесть невозможно, поэтому полученные результаты скорее будут заниженными, чем завышенными, что в известной мере служит гарантией от преувеличенных, чрезмерно оптимистичных выводов и оценок. В диссертации дается развернутое обоснование указанным критериям.

Полученные в процессе обработки содержащейся в источниках информации данные соотносились с предложенными критериями, и на этой основе оценивалось состояние крестьянского хозяйства. Кроме того, с этой же целью анализируются также и иные прямые и косвенные показатели (размеры различных повинностей, степень развития основных отраслей сельскохозяйственного производства и крестьянских промыслов, уровень естественного прироста крепостного населения и др.).

Более глубокому и точному уяснению сути данного вопроса призван способствовать анализ хозяйственного состояния крестьян, относившихся к различным имущественным группам, который дан в специальной главе о расслоении крестьянства. Кроме того, вопрос о дифференциации в крепостной деревне немаловажен и в плане выяснения эволюционных изменений (в том числе и качественных) в крестьянском хозяйстве. Наконец, в зависимости от глубины и характера расслоения крестьянства можно также получить представление о внутреннем состоянии крепостнической системы хозяйства в целом: чем обширнее беднейший крестьянский слой, тем она менее устойчива; и наоборот.

В соответствии с поставленными задачами и особенностями сформированной источниковой базы, в исследовании применялись общенаучные, специально-исторические и междисциплинарные методы, причем на всех этапах исследования, начиная с эмпирического и завершая обобщением собранного материала. Среди них заметное место занимал историко-сравнительный метод. Он позволяет выявлять существенные тенденции изучаемых явлений и процессов. Использовались также историко-ретроспективный и историко-типологический методы. В связи с тем, что значительную часть документальной базы составили описательные источники, применялась совокупность способов сущностно-описательного анализа, нацеленного не столько на простое описание, сколько на раскрытие внутреннего содержания явлений и процессов. Привлечение широкого круга статистических источников, отражающих массовые явления и процессы, обусловило доминирующую роль сущностно-количественного анализа и применение статистических методов.

Пожалуй, наиболее широко и интенсивно в исследовании применялся выборочный метод, позволяющий судить о целом по его части и с высокой степенью вероятности выявлять статистические закономерности. Обращение к выборочному методу объясняется тем, что официальные статистические источники сводного характера зачастую содержат неполные и недостоверные сведения, в лучшем случае, нуждающиеся в уточнении и корректировке. Поэтому предпочтение отдавалось трудоемким в разработке первичным источникам. К сожалению, только один из них - ревизские сказки - отличается сравнительно хорошей сохранностью, что позволяет самим исследователям сформировать репрезентативные выборки. Другие источники (например, подворные описи, отчеты опекунов помещичьих имений) либо плохо сохранились, либо еще не выявлены в архивах, либо изначально создавались выборочным способом. Подобные совокупности носителей статистической информации называются лестественными или стихийными выборками. Если они отвечают критерию случайности и относительно равномерно охватывают генеральную совокупность, то также могут считаться репрезентативными выборками. Источниковедческий анализ подтвердил случайный характер анализируемых в диссертации выборочных совокупностей цифровых данных. Несмотря на приблизительность таких выборочных показателей, они зачастую отражают реальную историческую действительность более адекватно, чем внешне упорядоченные сведения официальной статистики.

Весь арсенал применявшихся в данном исследовании методов повышает информационную отдачу источников, а тем самым - и степень обоснованности сделанных выводов по изучаемой проблематике.

Научная новизна исследования. Работа является первым обобщающим исследованием крепостной деревни Черноземного центра в обозначенных хронологических рамках. В диссертации впервые дан обстоятельный историографический обзор основных работ дореволюционных российских историков и современных исследований по вопросу о положении помещичьих крестьян России в конце XVIII - первой половине XIX в. Также впервые вводится в научный оборот большой пласт названных выше первичных источников по Черноземному центру и показаны их информационные возможности.

Предложены и реализованы новые подходы и методики изучения целого ряда существенно значимых аспектов изучаемой проблемы. Приведены доказательства того, что вопреки существовавшим в историографии представлениям, которые по существу реанимируются в некоторых новейших исследованиях, в Черноземном центре вплоть до отмены крепостного права не наблюдалось ни демографической стагнации, ни тем более вымирания крепостного населения, хотя его естественный прирост, по-видимому, был несколько ниже, чем прирост государственных крестьян.

Установлено, что в изучаемом регионе с течением времени барская запашка действительно расширялась, но никогда не превышала крестьянские наделы, при этом рост помещичьей пашни происходил не столько за счет урезания крестьянского землепользования, сколько благодаря введению в хозяйственный оборот ранее не возделываемых угодий. Как показал проведенный анализ, имеющиеся в исторической и историко-экономической литературе сведения о размерах барской запашки и оброка безусловно завышены, а значит, завышена и мера эксплуатации барщинных крестьян, равно как и крестьян оброчных. Полученные данные подтверждают выводы тех исследователей, которые полагали, что рост крепостнических повинностей не поспевал за увеличением крестьянских доходов.

Согласно результатам исследования первичных источников (подворных описей), содержащего элементы моделирования, даже перед отменой крепостного права, не говоря уже о предыдущих десятилетиях, хозяйства основной массы барщинных и оброчных земледельческих крестьян, составлявших большинство населения помещичьей деревни региона, вполне соответствовали критериям жизнеспособного производственного организма, обеспечивающего основные потребности крестьянской семьи и исполнение владельческих и других повинностей.

Исследованы в масштабах Черноземного центра такие вопросы, как зарождение новых явлений в сельскохозяйственном производстве и развитие крестьянских промыслов, которые еще не подвергались специальному изучению.

Практическая значимость диссертации. Содержащиеся в работе конкретные данные, выводы и обобщения могут быть востребованы при дальнейшей разработке проблемы на основе различных подходов и создании обобщающих трудов, а также в преподавании общих и специальных курсов по отечественной истории, экономической, социальной и региональной истории, историографии и источниковедению.

Апробация работы. Основное содержание диссертации отражено в 41 публикациии общим объемом 42 п.л. (основные работы см. в списке использованных источников и литературы). Ключевые положения диссертации обсуждались на международных, всероссийских, межвузовских и областных краеведческих научных конференциях и сессиях всесоюзного симпозиума по проблемам аграрной истории: Таллин (1984), Свердловск (1991), Тула (1999), Нижний Новгород (1997), Воронеж (2000), Тамбов (1984), Липецк (1998, 2000), Брянск (1996), Белгород (1992, 1999, 2010), Харьков (2009), Курск (1996, 2006, 2009, 2010). Тема исследования получила поддержку РГНФ (проект № 05-01-01230а).

Структура работы. Диссертация состоит из введения, четырех глав, заключения, списка источников и литературы и приложения. 

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ ДИССЕРТАЦИИ

Первая глава Движение населения частновладельческой деревни посвящена исключительно значимому и вместе с тем дискуссионному вопросу о факторах снижения доли крепостного населения в общем народонаселении страны и региона перед отменой крепостного права, имеющему многолетнюю историографию. Значимость его обусловлена тем, что уровень естественного прироста помещичьих крестьян справедливо рассматривался исследователями как резюмирующий показатель их материального положения. 

Еще в середине XIX в. были выдвинуты две основные точки зрения по этому вопросу, до сих пор имеющие своих сторонников. Н.Х. Бунге объяснял снижение удельного веса крепостных в населении страны их пониженным, по сравнению с другими разрядами населения, естественным приростом, обусловленным ухудшением их благосостояния. По мнению А. Тройницкого, луменьшение состава крестьянского (крепостного - Л.Р.) населения объясняется, главным образом, перечислением части этого населения в другие сословия37. В дореволюционной российской историографии доминирующей была позиция Бунге. М.В. Довнар-Запольский утверждал, что крепостное население вымирало точно так же, как вымирали негры38.

Версию о вымирании крепостного крестьянства подхватили советские историки, тем более что она была освящена авторитетом В.И. Ленина: медленный рост населения всего более зависел от того усиления эксплуатации крестьянского труда, которое произошло вследствие роста товарного производства в помещичьих хозяйствах. В период с конца 60-х до середины 80-х годов XX в. в советской историографии эта мрачная концепция была фактически преодолена, однако в последние годы она по существу реанимируется в исследованиях С.А. Нефедова. Автор принял коэффициенты общего прироста населения, вычисляемые по данным окладных книг, за коэффициенты его естественного прироста и на этом зыбком основании сделал вывод о наступившей в 30 - 40-х годах XIX в. в центрально-черноземной помещичьей деревне демографической стагнации39.

По нашим подсчетам, выполненным по сведениям окладных книг на основе методики П.Г. Рындзюнского, в Черноземном центре в период между VIII (1834 г.) и IX (1850 г.) ревизиями крепостное население только за счет перехода в другие сословия и переселений сократилось на 8,4%, чем и объясняется низкий прирост его численности и снижение удельного веса на этом временном отрезке.

Однако сводные материалы ревизского учета не приводят данных о естественном приросте различных разрядов населения; они содержатся только в первичных источниках - ревизских сказках и метрических книгах, отличающихся чрезвычайной трудоемкостью в разработке, что практически исключает возможность их сплошного обследования даже в масштабах одной губернии. Единственным выходом из сложившейся затруднительной ситуации представляется выборочное изучение указанных первичных материалов.

Нами осуществлено трехпроцентное исследование ревизских сказок помещичьих крестьян и двухпроцентное - государственных крестьян Курской губернии по трем ревизиям (VIII, IX и X), результаты которых опубликованы. Среднегодовой естественный прирост помещичьих крестьян и дворовых составил: в период между VII и VIII ревизиями 1,92%, между VIII и IX - 1,10 и между IX и X - 1,21, а ориентировочная среднегодовая механическая убыль населения - соответственно 0,76,  1,01 и 1,73%. Вот почему нельзя отождествлять общий и естественный прирост населения. Таким образом, наблюдалась тенденция к снижению естественного прироста крепостных и казалось бы подтверждается мнение историков, связывавших это с ростом их крепостнической эксплуатации, в особенности барщины. Однако в рассматриваемый период резко понизилось естественное воспроизводство и государственных крестьян. Если с 1816 по 1834 г. их естественный прирост достигал 2,0%, то с 1835 по 1850 г. - 1,4 и с 1851 по 1857 г. - 1,8%40. Очевидно, на демографическую ситуацию в помещичьей и государственной деревне оказали свое негативное воздействие общие причины. Среди них, несомненно, немаловажную роль сыграл эпидемический фактор.

А.Н. Быканов, изучивший первичные метрики крупного курского прихода, констатировал: подъем экстремальной смертности в период с 1838 по 1850 гг. породили синхронные пандемии - прежде всего холеры, поразившей все население, а также кори и оспы у детей. Например, в 1848 г. эпидемическая смертность увеличилась до 30 %, что превосходило аналогичный средний показатель наполовину41. Что касается разницы в естественном приросте помещичьих и государственных крестьян после производства VIII ревизии, то здесь, по-видимому, сыграла свою роль реформа государственной деревни, содержавшая и медицинскую составляющую. По данным Курской палаты государственных имуществ в 1860 г. в округах государственных крестьян служило 7 врачей, 143 оспопрививателя, 6 повивальных бабок, 25 фельдшеров. В 1859 г. было привито от оспы 27807 младенцев, в 1860 г. - 2850842.

Таким образом, главной причиной сокращения доли крепостных в народонаселении Курской губернии была их механическая убыль, и в первую очередь - переход в другие сословия. По нашим подсчетам, она превосходила потери от пониженного естественного прироста в 1835 - 1850 гг. в 3,5 раза, а в 1851 - 1857 гг. - в 3 раза.

Во второй главе Наделы и повинности крестьян рассматриваются факторы, от которых зависело положение основной массы крепостного населения. В изучаемый период преобладающей формой эксплуатации крестьян Черноземного центра была барщина, но с течением времени ее удельный вес сократился. В эволюции форм ренты наблюдались две разнонаправленные тенденции: движение от оброка к барщине и от барщины к оброку. В Тамбовской и, возможно, в Воронежской губерниях превалировала первая тенденция, в остальных - вторая. Перед отменой крепостного права во всем регионе насчитывалось 55,5% барщинных крестьян, 23,9% - оброчных и 19,0% - находившихся на смешанной повинности43. При наличии достаточных земельных ресурсов у помещика, более выгодной в Черноземном центре являлась барщинная форма эксплуатации крестьян. Воронежский помещик Мочалкин отмечал: Доходы барщинного имения всегда гораздо выше оброчного. У меня 37 рабочих тягол и я получаю дохода 3000 руб. серебром одними деньгамиЕ что составит более 80 руб. серебром на тягло. Такого огромного оброка никакое тягло не в состоянии выплатить44. 

Исключительно дискуссионными являются взаимосвязанные вопросы о размерах барской запашки и земельного надела барщинных крестьян. Несмотря на то, что их разрабатывали многие поколения историков, указанные вопросы до сих пор не получили сколько-нибудь удовлетворительного разрешения. Имеются лишь достаточно точные данные о размерах надела барщинных крестьян накануне реформы 1861 года, выведенные Б.Г. Литваком по уставным грамотам, чего нельзя сказать о барской запашке. Для конца XVIII в. размеры барской запашки и крестьянского землепользования определялись по сведениям Экономических примечаний, а они весьма приблизительные, а для середины XIX в. - по данным Редакционных комиссий, также не отличавшихся высокой точностью, особенно по барской запашке (исследователи принимали за барскую запашку всю помещичью пашню, и это вело к завышению данного показателя). Нет единства среди историков и по вопросу об источниках расширения барской запашки: по мнению одних, она росла преимущественно за счет урезания надела, а по мнению других - за счет имевшихся у помещиков земельных резервов. Спорным является и вопрос о степени достаточности среднего крестьянского надела для жизни крестьян и выполнения их обязанностей перед помещиками и государством.

Выход из сложившейся в историографии по существу тупиковой ситуации мы усматриваем в том, чтобы мобилизовать максимально возможное количество вполне достоверных в принципе (лидеальных, по оценке Литвака) данных, содержащихся в хозяйственной документации из личных фондов помещиков и дел об опеке дворянских имений и применить при их обработке выборочный метод исследования с целью экстраполяции полученных результатов на генеральную совокупность. Помимо чисто математико-статистических приемов проверки выборочных показателей на точность, имеется возможность сравнения полученных данных о размерах крестьянского надела в середине XIX в. с аналогичными данными уставных грамот. Если они окажутся близкими, то это повысит доверие и к выборочным показателям размеров барской запашки, поскольку оба показателя берутся из одних и тех же источников и по одним и тем же единицам наблюдения.

В нашем распоряжении имеются указанные источники по нескольким десяткам имений, располагавшихся на территории всех шести губерний Черноземного центра, по каждому из трех выделенных периодов: с конца XVIII в. до 1820 г., с 1821 до 1840 г. и с 1841 до 1860 г. При обработке информации, как и в большинстве других подобных случаях, применялся метод отношения средних (первая переменная - число душ мужского пола, вторая - количество надельной пашни или барской запашки). Обработка данных дала следующие результаты.

В период с конца XVIII в. до 1820 г. на душу мужского пола приходилось в среднем 1,359 ( 1,4) дес. барской запашки, а интервальные значения для среднего показателя при заданной вероятности 73% составляли 1,199 - 1,519. Это значит, что в 73% случаев средняя величина барской запашки в генеральной совокупности (т.е. во всех барщинных имениях региона) находилась в пределах 1,2 - 1,5 дес. В оставшихся 27% случаев рассматриваемый показатель мог быть либо большим, либо меньшим. При такой же заданной вероятности средний размер барской запашки составлял: в 1821 - 1840 гг. - 1,654 (от 1,525 до 1,783) и в 1841 - 1860 гг. 1,819 (от 1,576 до 2,062) дес.

Как видим, только в одном случае (между показателями второго и третьего периодов) доверительные границы для средних оценок пересекаются, что объясняется незначительной разницей их значений - примерно 1,7 и 1,8 дес. на душу соответственно. Тем не менее, имеются основания больше доверять именно средним показателям. Таким образом, в первой половине XIX в. в Черноземном центре барская запашка возросла в среднем с 1,4 до 1,8 дес. на мужскую душу. Рост кажется значительным, но нельзя сбрасывать со счетов то обстоятельство, что он начинался с довольно низкой стартовой отметки. В литературе приводятся гораздо более высокие значения барской запашки. Так, по подсчетам тульского историка В.И. Крутикова, в середине XIX в. средний размер барской запашки составлял в Алексинском уезде 3,8 дес. на душу мужского пола, в Тульском - 2,7, в Ефремовском - 2,8. Но В.И. Крутиков, подобно другим исследователям, принял за собственно барскую запашку, которую действительно обрабатывали крестьяне, всю находившуюся в распоряжении помещиков пашню. Между тем, как свидетельствуют источники, помещики нередко часть своей пашни сдавали в аренду, запускали в перелог, а, кроме того, в обработке помещичьей пашни, помимо крестьян, принимали участие дворовые хлебопашцы. По нашей выборке, лишь при заданной вероятности 99% верхнее интервальное значение для средней оценки размера барской запашки в Черноземном центре перед реформой 1861 г. составило 2,4 (2,372) дес., но оно, наверняка, нереально. При меньших уровнях надежности это значение было гораздо ниже.

Величина среднего крестьянского надела пашни в барщинных имениях изменялась следующим образом: 2,7 дес. на душу в конце XVIII в. - 1820 г., 2,5 дес. - в 1821 - 1840 гг. и 2,3 дес. - в 1841 - 1860 гг. Ввиду небольших различий в значениях средних размеров надела, это доказывается лишь при уровне надежности (вероятности) 73%. Следовательно, сокращение надела составило около 15%. Так что ни о какой грандиозной экспроприации крестьянства45 не может быть и речи. Только за счет прироста населения надел должен был сократиться гораздо больше, чем на 15%. Сопоставим выборочный показатель надельного землепользования за 1841 - 1860 гг. с данными уставных грамот. По подсчетам Б.Г. Литвака, в Черноземном центре на мужскую душу барщинных крестьян приходилось в среднем 3,03 дес. всех угодий. К сожалению, только по Курской губернии можно получить представление о структуре надела - 85,7% пашни и 14,3% всех других угодий. Следует отметить, что в Черноземном центре Курская губерния была самой малоземельной. Поэтому не будет большой натяжкой в других губерниях повысить долю непашенных угодий до 20%. В этом случае размер надела пашни барщинных крестьян Черноземья составит 2,4 дес. и вплотную приблизится к его среднему выборочному значению. А поскольку выборочный средний показатель надельного землепользования столь точен, то оставаясь последовательными, мы должны признать, что и средний показатель по барской запашке должен обладать тем же достоинством, потому что и тот, и другой получены по одним и тем же источникам и по одним и тем же имениям.

На протяжении первой половины XIX в. крестьянский надел, по-видимому, всегда превышал барскую запашку. По первому и второму периодам это доказывается с вероятностью 99%, а по третьему (предреформенному) - 77%. Однако если принять во внимание только что изложенные соображения, то и в последнем случае уровень надежности вывода, скорее всего, должен быть гораздо выше этой величины.

Вопросу о размерах землепользования крестьян, находившихся на оброчной и на смешанной повинности, в историографии уделялось гораздо меньшее внимание. Для конца XVIII в. более или менее точные данные о размерах надела оброчных крестьян (крестьяне, выполнявшие смешанную повинность, в источниках того времени не выделялись и показывались вместе с оброчными) отсутствуют. Сведения В.И. Семевского об их душевом наделе безусловно завышены, на что указывала, например, И.И. Игнатович46. Когда данные Семевского сравнивались с заниженными данными Редакционных комиссий, создавалось искаженное, преувеличенное представление о масштабах сокращения наделов оброчных крестьян. После исследования Б.Г. Литваком уставных грамот, у историков появились достаточно точные данные о размерах наделов оброчных и смешанных крестьян Черноземного центра перед отменой крепостного права. У первых надел составлял 3,3 дес., у вторых - 3,2 дес. на мужскую душу, т.е. он был несколько большим, чем у барщинных крестьян47. Это может служить еще одним доводом против тезиса о широком наступлении помещиков на крестьянское землепользование. По мнению Литвака, если оно и имело место, то коснулось не более 13% барщинных крестьян изучаемого района.

Кроме надельных угодий, крестьяне Черноземного центра, видимо, в первую очередь оброчные, имели немного покупной земли - по расчетам Литвака, 13905 дес. Но это заниженные данные. Например, по Курской губернии историком не зарегистрировано ни одного случая бесспорного владения крестьянами покупными землями, а в документации из личных фондов помещиков они отмечены. Так, в 1842 г. три крестьянина Васильевского поместья Соковниных имели 124 дес. покупной земли, а в 1847 г. четыре крестьянина купили 57 дес. пашни, оформив сделку на имя своего помещика.

Более распространенной, чем покупка, была крестьянская земельная аренда. В большинстве случаев крестьяне арендовали небольшие участки земли, но были и исключения. К примеру, богатые крестьяне Ракитянского имения Юсуповых (Курская губерния) арендовали сотни десятин степей. То же наблюдалось и в воронежских имениях Воронцовых. Аренда крестьянами земли отмечена также в рязанских и тамбовских имениях Гагариных.

Все это свидетельствовало о том, что реальное крестьянское землепользование превышало надельное, и это необходимо учитывать при выяснении вопроса о величине производимого крестьянами необходимого и прибавочного продукта (по крайней мере, это иметь в виду).

В конце XVIII в., по данным Экономических примечаний 26 уездов Черноземного центра, средний оброк составлял, по нашим подсчетам, 3,9 руб. серебром на мужскую душу при интервальных значениях этой оценки - 3,5 - 4,3 руб. В середине XIX в., по уставным грамотам, душевой оброк в Черноземном центре достиг 8,2 руб. серебром. Такой размер оброка был весьма высоким, но не запредельным. Необходимо учитывать, что с развитием товарно-денежных отношений, местных и отхожих промыслов возрастал общий потенциал крестьянского хозяйства. К тому же крестьяне принимали участие в определении размеров и распределении повинностей, и это ограничивало интенсивность крепостнической эксплуатации. Обычно в литературе задолженность крестьян по оброку и другим платежам трактуется как доказательство их непосильной тяжести для крестьянского хозяйства. В действительности нередко крестьяне не столько не могли, сколько не хотели выполнять денежные повинности. Так, например, в 1860 г. на крестьянах крупной промыслово развитой Михайловской вотчины Шереметевых Курской губернии числилась недоимка по оброку в размере 21122 руб. серебром. Половина этой суммы накопилась с 1813 до 1855 г. Крестьяне, очевидно, не желали ее погашать и уплачивать сполна текущий оброк в ожидании приближающейся воли. Еще в 1802 г. граф Шереметев начертал на описании вотчины резолюцию: Описанные промыслы дают неоспоримое право платить им оброк бездоимочно.

Рассматривая вопрос о степени угнетения крестьянства, необходимо учитывать, что в первой половине XIX в. действовал ряд факторов, лимитировавших безудержный рост эксплуатации крепостного люда и препятствовавших разорению крестьянских хозяйств. Прежде всего это заинтересованность самих помещиков в поддержании их в тяглоспособном состоянии, которую хорошо выразил один из сановных представителей русского дворянства: Безрассуден должен быть тот помещик, который для усиления годового своего дохода обременять будет крестьян своих: потому что на будущее время лишится и умеренных доходов, которые бы бездоимочно получаЕ48.

Другим фактором, удерживавшим помещиков от чрезмерного угнетения крестьян была сельская община, сам факт существования которой лобъективно сдерживал крепостническое всевластие феодалов49. Кроме того, по мнению В.А. Федорова: Борьба крестьян сдерживала стремление помещиков к безграничному увеличению феодальных повинностей, а иногда заставляла смягчать крепостной гнет, идти на уступкиЕ50.

В первой половине XIX столетия все возрастающее значение приобретали такие факторы, как гуманизация общественного мнения и пусть и половинчатая и нерешительная политика правительства, направленная на поэтапную отмену крепостного права, что было отмечено еще современниками, например, Е. Лодыженским: Одно уже общественное мнениеЕ не дозволит им (помещикам - Л.Р.) увлечься прихотливыми затеями необузданного своеволия; а ответственность перед правительственными властями за многочисленные обязанности отнимает возможность пренебрегать их бытом и состоянием еще менее, нарушать в отношении их закон справедливости, притеснениями, истязаниями51. Неверно недооценивать и тем более игнорировать роль и значение законодательства, его правоприменительной практики и позицию верховной власти по крестьянскому делу. Комментируя Манифест 1797 г. о трехдневной барщине, А.Н. Долгих, по нашему мнению, совершенно правильно подчеркивает: Это была позиция императора, власти, самодержца, к которой нельзя было не прислушаться и которую нельзя было просто игнорировать52. Стоит упомянуть и о санкциях, которые предусматривало законодательство в отношении помещиков, злоупотреблявших своей властью над крепостными и разорявших их непомерными поборами.

Таким образом, в изучаемый период крепостническая эксплуатация крестьянства, несомненно, усиливалась, но только до определенных пределов, обусловленных воздействием ряда объективных и субъективных факторов, которые ставили известные преграды безудержному росту повинностей, а также помещичьему всевластию и произволу.

На всем протяжении первой половины XIX в., несмотря на некоторое сокращение, земельные наделы в общем были достаточными для функционирования крестьянских хозяйств, которые были экономической основой для помещичьего хозяйства и всей крепостнической системы в целом.

Полученные результаты позволяют говорить об отсутствии прямой связи между увеличением барской запашки и сокращением крестьянских наделов. Иначе говоря, крестьянское землепользование не являлось главным источником для расширения посевных площадей в помещичьем хозяйстве. Во всяком случае, оба эти процесса не совпадали по времени. В период наибольшего возрастания площади помещичьей запашки размеры наделов барщинных крестьян хотя и сократились, но незначительно.

В третьей главе Крестьянское хозяйство и сельский быт анализируются основные отрасли хозяйства и экономические показатели, характеризующие социально-экономическое положение крепостных крестьян. Главной отраслью крестьянского хозяйства было зерновое производство, определявшее степень благосостояния большинства сельского населения. Важнейшим показателем уровня зернового производства являлась урожайность хлебов. Большинство историков изучало этот вопрос по данным официальной статистики, однако мы солидаризуемся с позицией тех исследователей, которые считают ее недостаточно или вовсе недостоверной. Раздельные сведения о посевах и сборах на помещичьей и крестьянской запашке стали фиксироваться в губернаторских отчетах только с 1842 г. О крестьянском хлебопашестве до 40-х годов можно косвенно судить по общегубернским сведениям. По данным отчетов губернаторов, среднегодовые показатели размеров посевов в Черноземном центре возросли с 10 млн. четвертей в 1802 - 1811 гг. до 14 млн. четвертей в 1851 - 1860 гг. Фактически их рост, видимо, был еще большим, так как нарастала тенденция к понижению нормы высева зерновых на десятину. В 40-х годах XIX в. на полях помещичьих крестьян высевалось 4,7 млн. четвертей зерна, а в 50-х - 4,8. Средняя урожайность всех хлебов, по официальным данным, составляла: в 1802 - 1811 гг. - 3,9 сама, в 1841 - 1850 гг. - 3,5 и в 1851 - 1860 гг. - 3,2. Если урожайность зерновых действительно понижалась, то это можно объяснить отчасти истощением почвы (в северных районах Черноземного центра) и отчасти вовлечением в оборот худших по качеству земель, которые прежде считались непригодными.

Следует отметить, что еще современники считали сведения официальной статистики об урожаях заниженными. Так, автор описания Воронежской губернии, приведя сведения об урожайности из отчетов воронежского губернатора за 1848 - 1858 гг. (озимые - 2,9 сама, яровые - 2,8), тут же усомнился в их точности и признал заслуживающими доверия данные агронома Афанасьева, который определял средний урожай ржи в сам-8, пшеницы - в сам-6, овса - в сам-5, гречихи - в сам-5, а хороший - в 15, 12,  12,5 и 10 самов соответственно. В аналогичном описании Рязанской губернии средняя урожайность ржи в 1850-х гг. определялась в сам-6,1, овса - в сам-4,6, гречихи - в сам-4,2. Согласно данным обследования, проведенного под эгидой Министерства государственных имуществ, в конце 50-х гг. XIX в. урожайность ржи составляла в среднем: в Воронежской губернии - 5,5 сама, в Тульской - 6,0, в Курской - 6,0. В газете Курские губернские ведомости за 1840 г. сообщалось, что на удобренной навозом земле, пробывшей лето под паром, урожай ржи достигал сам-13,8, озимой пшеницы - сам-8,8, яровой пшеницы - сам-6,5. Другие источники также дают намного большие значения урожайности зерновых, чем губернаторские отчеты.

По официальной статистике, крестьяне Черноземного центра собирали на своих полях в 1840-х гг. по 3,15 четвертей зерна на душу обоего пола и в 1850-х гг. - 2,66, что было достаточно для обеспечения населения продовольствием. Однако в свете приведенных данных эти показатели, несомненно, являются заниженными.

Советские историки особенно подчеркивали факт снижения урожаев в 1850-х гг. Но чем оно было вызвано: социальными факторами или иными? На наш взгляд, это объясняется главным образом внешними, привходящими обстоятельствами, носившими незакономерный характер: Крымской войной и ее последствиями, ухудшением метеорологических условий (согласно губернаторским отчетам, в 1850-е годы было больше неурожаев и недородов, чем в 1840-е) и, вероятно, подготовкой крестьянской реформы, вносившей в хозяйственную жизнь деревни определенную дезорганизацию.

По животноводству сведения губернаторских отчетов еще менее надежны, чем по земледелию. Более достоверные сведения сообщаются в военно-топографических описаниях некоторых черноземных губерниях. Так, согласно описанию Воронежской губернии, на одно крестьянское хозяйство приходилось в среднем от двух до трех лошадей, три-четыре головы крупного рогатого скота, четыре-пять овец, одна коза и две свиньи (вероятно, взрослые). По данным автора описания Курской губернии, каждый двор имел в среднем по 0,04 вола, 2,06 коровы, 2,63 лошади и 7,08 голов мелкого скота (речь идет о государственных крестьянах, но, судя по сведениям подворных описей, помещичьи имели не меньше, если не больше скота). В Рязанской губернии в среднем на семейство приходилась одна корова и 2,5 лошади. По нашим подсчетам, помещичьи крестьяне губернии имели лошадей на 32,5% больше. Примечательно, что автор описания Рязанской губернии считал значение 2,5 лошади на двор лочень выгодным.

В изучаемый период сельскохозяйственное производство региона продолжало развиваться экстенсивным путем и носило традиционный характер, но в ряде местностей возникли очаги торгового земледелия и животноводства. В рамках Черноземного центра применительно к рассматриваемому периоду данный сюжет еще не был предметом специального изучения, хотя отдельные факты и приводились в литературе. В хозяйствах помещичьих крестьян процесс перерастания земледелия из натурального в торговое происходил медленно и последнее носило очаговый характер. Слабее всего эта тенденция проявилась в зерновом производстве. Крестьяне поставляли на рынок преимущественно хлебные излишки, а порой и часть необходимого продукта, и не заводили собственно товарного производства, хотя, конечно, встречались и исключения.

Более товарной отраслью было коноплеводство. Площади конопляников во многих местностях превосходили потребности крестьянских семей. Больше всего конопли выращивалось в Орловской и северной части Курской губерний. Конопля была трудоемкой, но выгодной культурой. Одна десятина конопляника приносила десятки рублей серебром дохода.

Возникновение свеклосахарной промышленности стимулировало заведение крестьянами свекловичников. В Тульской губернии одна десятина сахарной свеклы приносила 60 руб. серебром валового или 43 руб. чистого дохода. В периодике описана свекловичная плантация одного курского крестьянина площадью в 7 десятин. С нее он получил 509 руб. серебром валового или около 238 руб. чистого дохода. Хозяин использовал наемный труд - 28 поденщиков при посеве и 168 - при троекратной прополке.

Вблизи городов, а иногда и в уездах возникали очаги торгового огородничества. В окрестностях Тулы земли были почти исключительно заняты под огороды. Выращивались в основном огурцы и капуста, которые сбывались в Тулу. Из Каширского уезда огородная продукция отвозилась на московские рынки. В окрестностях Рязани, Скопина и Ряжска встречались промышленники, которые занимаются исключительно одним огородничеством. Одна десятина под капустой давала до 250 руб. серебром, под луком - до 200 руб. В ряде селений громадной Борисовской вотчины Шереметевых Курской губернии огородничество считалось главнейшей промышленностью крестьян. Большие партии лука в головках вывозились в Курск, на Дон, в Одессу и Новороссию.

Крестьяне южных уездов Тамбовской, Воронежской и Курской губерний занимались бахчеводством. Бакши заводились на арендованной земле (лнови). Современник описал одну крестьянскую бахчу, созданную в конце 1850-х гг. на площади 10 дес. арендованной земли. Она принесла хозяину 598 руб. серебром годового чистого дохода.

В Воронежской губернии бурно развивалось производство масла из подсолнечника, посевы которого неуклонно возрастали. Центром  культивирования подсолнечника была слобода Алексеевка Шереметевых. Ее жители получали от продажи масла и семян до 350 тыс. руб. серебром.

В крестьянском хозяйстве Центрального Черноземья возникали также и очаги торгового животноводства. Но их было больше в начале изучаемого периода, когда еще не были распаханы пастбищно-сенокосные угодья.

Итак, в первой половине XIX в. в крестьянском хозяйстве Центрально-черноземного региона торговое земледелие имело тенденцию к росту и более широкому распространению, но до самой отмены крепостного права его удельный вес в деревенской экономике оставался небольшим. Тем не менее оно способствовало увеличению доходности крестьянского хозяйства, росту масштабов наемного труда и возникновению других элементов раннего капитализма в деревне.

В первой половине XIX в. подавляющее большинство крестьян занималось земледелием, однако все больше распространялись местные и отхожие промыслы, роль которых в крестьянском хозяйстве возрастала. В отличие от Центрально-Промышленного района Европейской России, промысловые занятия крестьянства Черноземного центра исследованы пока еще слабо, вероятно, потому, что они расценивались историками как нетипичные для аграрной черноземной полосы. Однако современники придерживались несколько иного мнения. Автор описания Рязанской губернии отмечал: Ничтожная цифра, которою выражается в официальных отчетах участие крестьянского сословия в мануфактурной деятельности губернии не дает никакого понятия о значении этого участия. По существу то же сказано и о Курщине: в губернии встречаются околотки, где население целых слобод и деревень занято преимущественно каким-либо промыслом. С первого взгляда нередко подобные занятия представляются маловажными, даже ничтожными, но в действительности они иногда служат прочною основою благосостояния жителей, образуют обширную промышленность, произведения которой оказываются весьма значительною статьею в торговле. Уже поэтому необходимо преодолеть недооценку темы, иначе характеристика крестьянского хозяйства региона так и останется неполной и односторонней.

Крестьянские промыслы размещались по территории Черноземного центра неравномерно и чаще всего постепенно разраставшимися очагами. Вполне естественно, что они были наиболее распространенными на севере региона в прилегающих к Промышленному центру Рязанской и Тульской губерниях, испытывавших могучее влияние Москвы.

В Тульской губернии первые места в промышленном отношении занимают уезды Алексинский и Кашинский: там находятся фабрики суконные, миткалевые, ситцевые и полотняные. Жители сих уездов отправляются для заработков на фабрики в Московскую губернию; многие поселяне занимаются у себя дома разными ремеслами. В южных уездах губернии преобладающим занятием крестьян являлось хлебопашество, хотя многие из них занимались и промыслами, преимущественно отхожими.

Самой развитой в промысловом отношении была Рязанская губерния, в особенности ее Мещерская сторона (Егорьевский, Касимовский и Спасский уезды), где сельское хозяйство служит уже более подспорьем другим занятиям более прибыльным, а мануфактурная и промысловая жизнь в полном развитии. Вот только некоторые примеры. Жители многих сел Спасского уезда почти исключительно занимались бондарным и бочарным промыслом, а немалая их часть уходила по паспортам в страны виноградников и виноделия. В Спасском и Касимовском уездах бурлаков было столь много, что они не могли найти себе работу на месте и весной целыми партиями отплывали в Нижний Новгород, Казань, Саратов и даже Астрахань. В Егорьевском уезде прогрессировали разнообразные неземледельческие занятия, а самого высокого уровня развития достиг ткацкий промысел. Его основателями были крестьяне, поработавшие на московских бумажных фабриках. Затем к ним присоединились егорьевские купцы и построили свои предприятия, базировавшиеся на вольнонаемном крестьянском труде. Ткацкий промысел постепенно распространился и на Рязанскую сторону губернии. В нем уже сложились рассеянные и централизованные мануфактуры: пряжа раздается крестьянам для разматывания на катушки; после чего снуется на сновальных в основу. Готовая основа поступает на ткацкие фабрики или снова раздается крестьянам, которые на своих домашних станках ткут из нее миткаль, нанку и плис, а готовые изделия сдают хозяевам и получают от них плату.

В других губерниях крестьянские промыслы не получили столь широкого распространения и не достигли такого высокого по тем временам уровня развития, как в Рязанской. Они концентрировались преимущественно в крупных многолюдных селениях, которым только их принадлежность помещикам помешала приобрести заслуженный статус города.

Так, в Воронежской губернии центром маслобойного производства была уже упоминавшаяся слобода Алексеевка. К числу богатейших промышленных селений губернии относилась слобода Бутурлиновка, насчитывавшая 2923 двора и 22 тыс. жителей обоего пола. По свидетельству современника: Сельские промыслы составляют в Бутурлиновке занятия второстепенные, которым предана только незначительная часть крестьян, самая же большая их часть занимается выделкою сыромятных кож и шитьем сапогов, которые и расходятся по здешней и соседним губерниям, а также кузнечеством и другими ремеслами. Многочисленные в губернии оброчные крестьяне занимались работой по найму, отходничеством, извозом, чумацким промыслом. Например, крепостные слободы Веселой Юсуповых уходили на сенокос и уборку хлеба в Донские места, а зажиточные крестьяне занимались чумачеством, для чего содержали 289 пар волов.

Весьма заметное распространение, особенно накануне отмены крепостного права, мелкие крестьянские промыслы получили в Курской губернии. Всего насчитывалось более 20 различных видов неземледельческих промыслов, но самыми развитыми среди них были кожевенно-сапожное и пенькотрепальное производства. Центрами сапожного ремесла были помещичьи слободы Ольшанка и Михайловка Новооскольского уезда. В 50-х гг. XIX в. в юго-восточном районе Курской губернии производилось сапог на сумму 1,5 млн. руб. серебром. Об экономической организации промысла сообщается в его описании, составленном ольшанским священником Д. Левитским. По свидетельству автора, выделкой кож и шитьем обуви занималось подавляющее большинство жителей Ольшанки. Они работали в основном на крупных торговцев с капиталом от 10 до 30 тыс. руб. В производстве наметилось разделение труда. Промысел развивался исключительно быстрыми темпами: в 1851 г. в Ольшанке было изготовлено 100 тыс. пар сапог, а в 1856 г. - 150 тыс. Аналогичным образом сапожное производство было организовано в Михайловке, Слоновке и некоторых других курских селениях и, вероятно, в воронежской слободе Бутурлиновке.

В центральных и северо-западных уездах губернии получили широкое распространение пенькотрепальный и маслобойный промыслы. Конопля перерабатывалась на городских трепальнях и в слободах Жидеевке и Михайловке Дмитриевского уезда, принадлежавших Шереметевым. В середине XIX в. в Михайловке действовало до 15 трепален, основанных на наемном труде, выпускавших громадное количество готовой пеньки. В Михайловке действовали также и канатно-веревочные мастерские, использовавшие труд наемных работников (до 10 - 12 чел.).

На Орловщине более или менее выраженным промысловым характером отличались Карачевский и Брянский уезды. Однако пенькотрепальное и маслобойное производства были распространены по всей губернии. Одних только маслениц у помещичьих крестьян насчитывалось до двух тысяч. На Оке и Десне крестьяне занимались бурлачеством. Среди них преобладали помещичьи крестьяне. К примеру, на рубеже 40 - 50-х гг. на пристани Десны собиралось до 2584 бурлаков, из них 1914 из числа крепостных. На окские пристани во время весеннего сплава приходило до 12 тыс. бурлаков.

В Тамбовской губернии крестьянские промыслы получили наибольшее развитие в Моршанском и Темниковском уездах. Промыслы развивались в таких селениях, как Конобьево, Апушки, Кистенево, Шеметово, Ункосово, Федяево, Демидово, Пролом. На р. Цне крестьяне изготавливали бочки,  челноки, занимались нагрузкою останавливавшихся судов и барок. Характеризуя крестьянскую промышленность, автор описания Тамбовской губернии посетовал: должно сознаться, что это самый трудный предмет для статистического описания, потому что нет никаких источников для определения цифрами числа людей, занимающихся тем или иным промыслом или ремеслом. Думается, сказанное может относиться и к другим губерниям, не исключая даже хорошо описанной современниками Рязанской губернии. По-видимому, этим также объясняется недооценка историками вопроса о крестьянских промыслах Черноземного центра в изучаемый период.

Между тем их развитие свидетельствовало о нарастании прогрессивных тенденций в крепостной деревне и о росте ее экономического потенциала даже в том случае, когда происходило замещение промыслами сельскохозяйственного производства. Впрочем, земля промысловых крестьян, отказавшихся от хлебопашества, не забрасывалась; она сдавалась в аренду или обрабатывалась наемными работниками. Подобное, к примеру, наблюдалось в Ольшанке.

В специальном параграфе данной главы приводится статистическая оценка общего состояния хозяйства наиболее многочисленной категории крепостных - земледельческих крестьян. Провести аналогичную работу в отношении крестьян, занимавшихся промыслами, не представляется возможным из-за состояния источников. Для решения этой задачи были использованы данные подворных описей 104 имений Черноземного центра за 1840 - 1850-е годы. Кроме того, привлечены данные И.Д. Ковальченко по четырем крупным имениям, расположенным в Рязанской и Тамбовской губерниях. Указанная совокупность подворных описей рассматривается как естественная выборка объемом примерно 0,6%. Обработка статистических данных дала следующие результаты. На один двор приходилось в среднем 4,2 души мужского пола, 2,3 работника, 3,5 лошади (включая молодых), 1,7 головы крупного рогатого скота.

Важнейшим показателем состояния крестьянского хозяйства являлось соотношение работников-мужчин и рабочих лошадей. В данной выборке на одного работника приходилось в среднем 1,1 рабочей лошади. Нижнее интервальное значение для средней оценки составляло 1,0, верхнее - 1,2. Как видим, минимальная оценка не пересекает обозначенную нами предельную черту (одна рабочая лошадь на работника-мужчину). При этом, как показывают произведенные нами группировки имений по количеству лошадей в расчете на двор, нехватка тяглового скота была присуща совсем небольшой части преимущественно мелких поместий.

По выборке, в одном дворе насчитывалось, как указывалось, в среднем 4,2 души мужского пола, или примерно 8,4 чел. обоего пола. Для годового продовольствия их по тогдашней норме (2,5 четверти зерна на человека) требовалась 21 четверть хлеба. Если исходить из надела пашни в 2 дес. на мужскую душу, трехпольного севооборота и урожайности на уровне данных губернаторских отчетов, то крестьяне получали необходимый минимум продовольствия. Но в действительности душевой надел крестьян по уставным грамотам превышал 2 дес., а урожайность зерновых, как уже отмечалось, была выше, чем показывали отчеты губернаторов. Следовательно, у крестьян были излишки и потенциальная возможность создания страховых запасов на случай неурожая. И.И. Игнатович привела очень выразительный в этом отношении факт: Так, 1831, 32 и 33 гг. - неурожайные годы - Тамбовская губерния не только удовлетворила всем потребностям из запасов своих прежних хороших лет, но и продала в северные и южные губернии более десяти миллионов четвертей по таким высоким ценам, которые обогатили помещиков, крестьян и купцов и подняли ценность земли на 50%53.

Подворные описи позволяют приблизительно определить соотношение рабочего времени, взрослых работников, проводимого на барщине и в своем хозяйстве, правда, не по всем вошедшим в выборку имениям. На одно тягло приходилось в среднем 1,5 работника мужского пола. Следовательно, даже в господскую трехдневку в крестьянских хозяйствах оставались полноценные работники, а в общем и целом в любой период года более половины рабочего времени крестьяне работали на себя. Разумеется, исключения встречались, но они не определяли общей картины.

Таким образом, даже перед отменой крепостного права хозяйство земледельческих крестьян вполне соответствовало выдвинутым критериям жизнеспособного производственного организма и, на наш взгляд, оставалось способным служить экономической основой как для помещичьего хозяйства, так и для крепостнической системы в целом. Это едва ли могло стать реальностью, если бы степень эксплуатации превышала возможности крестьянского хозяйства.

Чтобы составить более ясное представление по данному вопросу, мы попытались определить вероятные расходы и доходы крестьян, занимавшихся в основном земледелием, по данным за середину XIX в., касающимся Курской губернии. В описании быта государственной деревни приводятся сведения о расходах среднего по своей состоятельности крестьянского двора, которые, по нашему мнению, можно экстраполировать и на помещичьих крестьян, заменив лишь данные о размерах повинностей.

Семья государственного крестьянина состояла из 10 человек (5 мужского и 5 женского пола). По выборочным данным подворных описей, примерно таким же был и средний состав семей курских помещичьих крестьян. Годовой расход крестьянского двора на хозяйственные и бытовые нужды составлял 28 руб. 39 коп. серебром. Государственные, земские и мирские повинности в расчете на двор могли достигать максимум 10 руб. Следовательно, общий расход барщинного крестьянина не превышал 40 руб. серебром. Его пашенный надел, по данным уставных грамот, составлял в среднем 2,4 дес. на мужскую душу или 12 дес. на двор. При трехпольном севообороте и средней урожайности хлебов, равной 5 самов (по губернаторским отчетам она не достигала и сам-4, но этот показатель занижен), чистый сбор должен составить 48 четвертей зерна. Для годового продовольствия семьи из 10 человек требовалось 25 четвертей хлеба. Стало быть, крестьянин мог продать 23 четверти по средней цене 2 руб. за четверть и выручить 46 руб. серебром, что на 6 руб. превышало его расход. В урожайный год, когда, как правило, происходило падение цен, крестьяне могли придержать часть урожая, дожидаясь благоприятной конъюнктуры, и создать страховые запасы хлеба. Уместно отметить, что, по свидетельству современников, помещики и их администрация запрещали крестьянам продавать хлеб по бросовым ценам.

Кроме хлебопашества, у барщинных крестьян были и другие источники денежного дохода - коноплеводство, огородничество, свекловодство, зимний извоз, работа по найму затягловых работников, животноводство. На рынках Курской губернии откормленная овца стоила 1 руб. 75 коп. серебром, свинья - от 3-х до 4-х руб., откормленный бычок - от 11 до 15 руб.

К расходу курского оброчного крестьянина, примерно равного расходу барщинника, следует добавить оброчные платежи, составлявшие, по данным уставных грамот, 5,7 руб. серебром на мужскую душу или 28,5 руб. на двор. Следовательно, его общий расход не превышал 70 руб. в год. По экспертной оценке помещика Пфеллера, он был равен 65 руб. Продажа зерна могла принести крестьянину 46 руб. серебром. Дефицит, составивший 24 руб., мог быть покрыт за счет тех же источников, которые были у барщинных крестьян (коноплеводство и др.) и отхожих заработков. Согласно сведениям источников, рядовой (лне промышленный и не торговый) крестьянин, отправлявшийся в кратковременный отход по билетам в Новороссию, мог заработать 50 - 60 руб. серебром. Учесть размер общего дохода оброчного крестьянина не представляется возможным, и это затрудняет выяснение вопроса о соотношении уровня эксплуатации и возможностей крестьянского хозяйства. Однако если исходить из идеи о его способности к простому воспроизводству жизненных и хозяйственных средств, когда доходы равны расходам, то оброк должен поглощать 41% всего дохода. Между тем, судя по приведенным выше данным, доходы крестьян в расчете на двор должны были быть гораздо выше 70 руб. расхода.

В свое время И.Д. Ковальченко и Л.В. Милов попытались реконструировать бюджеты оброчных крестьян четырех губерний, в том числе черноземных Орловской и Рязанской, за конец XVIII и середину XIX вв. По их данным, рост размеров оброка опережал возрастание крестьянских доходов, но П.Г. Рындзюнский обратил внимание на то обстоятельство, что после уплаты оброчных денег в середине XIX в. остаток у крестьян был большим, чем в конце XVIII в. Недавно Б.Н. Миронов внес свои поправки в расчеты Ковальченко и Милова, сохранив, однако данные авторов о размерах оброков в середине XIX в.54 И хотя, по данным Миронова, рост оброка и других повинностей по-прежнему опережал рост доходов крестьян, их денежный остаток перед отменой крепостного права оказался еще большим: на 6,37 руб. серебром на мужскую душу у орловских и на 9,22 руб. у рязанских крестьян. Но если заменить в расчетах Миронова завышенные данные Ковальченко и Милова о размерах оброка в середине XIX в. более точными данными уставных грамот, то в обеих губерниях денежный остаток еще более увеличится, а рост крестьянских доходов опередит рост платежей.

В свете приведенных данных трудно не согласиться с позицией П.Г. Рындзюнского, считавшего, что крепостническая эксплуатацияЕ не могла угнаться за развитием крестьянского производства.

Характеристика положения помещичьих крестьян была бы неполной без рассмотрения крестьянского быта, которому в историографии уделяется пока еще недостаточное внимание. Между тем незнание бытовых условий жизни сельского населения приводит к слишком абстрактному представлению о реалиях крепостной деревни, затрудняет понимание многих деталей и нюансов социально-экономической сферы, ведет к ее отрыву от повседневной жизни крестьян. В диссертации рассматриваются лишь отдельные аспекты этого вопроса. Изучение распространенных в Черноземном центре видов крестьянских усадеб, жилищных и хозяйственных построек, уровня комфорта, способов сохранения сельскохозяйственной продукции убеждает, что в первой половине XIX в. крестьянский быт изменялся медленно, и не всегда в лучшую сторону. Тормозящую роль, помимо общих условий, играли такие свойственные деревенскому жизненному укладу черты, как инерционность, консерватизм и традиционализм. Однако в крупных торгово-промышленных селениях происходили весьма ощутимые сдвиги. Вот что сообщал современник о рязанском крестьянине промышленнике: он любит щегольнуть своей одеждойЕ заботится об удобствах в жилище и в пище; наряжает свою жену и вообще у него как денег, так и довольства более, чем у крестьянина земледельца.

Помимо прямых, имеются еще и косвенные показатели положения частновладельческого крестьянства. Об одном из них - уровне естественного прироста крепостного населения - уже шла речь выше. Недавно Б.Н. Миронов опубликовал результаты своего монографического исследования по исторической антропометрии имперской России, согласно которым в первой половине XIX в. биологический статус (финальный средний рост) россиян, в том числе и жителей Черноземного центра, заметно повысился, что, по мнению автора, свидетельствовало не об ухудшении, а об улучшении их жизненных условий55.

Правда, А.В. Островский дал крайне негативную оценку данным Б.Н. Миронова56. Однако допущенные Островским ошибки не дают оснований отказываться от использования данных о биостатусе хотя бы в качестве вспомогательного материала. Особенно неудачно А.В. Островский трактует вопрос об изменении ростового ценза рекрутов. По его мнению, в 1854 г. ростовой ценз изменился исключительно в связи со снижением роста рекрутов, тогда как влияние Крымской войны было полностью проигнорировано.

О ситуации, сложившейся в крестьянском хозяйстве в первой половине XIX в., можно также судить и по состоянию собственного хозяйства помещиков. В советской историографии общим местом стало утверждение о глубоком кризисе помещичьего хозяйства  перед реформой 1861 г. в России. Однако, как показали новые исследования помещичьего хозяйства черноземных губерний, оно отнюдь не находилось в таком плачевном состоянии, как это принято было считать57. С.А. Нефедов, заблуждаясь в оценке положения крестьян, в то же время совершенно верно, на наш взгляд, оценивает состояние помещичьего хозяйства перед отменой крепостного права. Вполне убедительной выглядит его трактовка вопроса о помещичьей задолженности, считавшейся едва ли не наиболее ярким проявлением кризиса помещичьего хозяйства. Он считает, что не было никакой связи между ростом задолженности помещиков и разорением их хозяйств58.

Таким образом, в первой половине XIX в. в частновладельческой деревне Черноземного центра продолжалось развитие сельскохозяйственного производства (преимущественно экстенсивным путем), ускорялся процесс распространения местных и отхожих промыслов (в первую очередь в среде крестьян, выполнявших оброчную и смешанную повинности), усиливалась связь крестьянских с рынком, хотя у большинства из них она оставалась еще слабой. Лишь в некоторых отраслях крестьянского хозяйства, да и то не повсеместно, зарождалось и развивалось товарное производство. Имеются основания полагать, что в целом развитие крестьянского хозяйство опережало рост крепостнической эксплуатации.

Полученные результаты выборочного изучения первичных источников позволяют заключить, что до самой отмены крепостного права хозяйства земледельческих крестьян сохраняли способность к исполнению возложенных на них повинностей и в целом обеспечивали крестьянские семьи средствами к существованию. Тезис о неуклонном и закономерном ухудшении благосостояния крепостных крестьян изучаемого региона опровергается и данными о биологическом статусе и об уровне их естественного прироста, а также показателями общего состояния помещичьего хозяйства перед отменой крепостного права. Рост численности дворовых людей был связан прежде всего с увеличением его потребности в специалистах.

В четвертой главе Расслоение крестьянства углубляется представление о положении различных слоев крестьянства. В 60 - 70 гг. XX в. данный вопрос интенсивно разрабатывался и был предметом оживленной дискуссии. Е.И. Индова, А.А. Преображенский, Ю.А. Тихонов, И.А. Булыгин считали, что социальное расслоение крестьянства началось в России еще в конце XVII в. При этом, по мнению Булыгина, капиталистическое расслоение земледельческого и промыслового крестьянства было единым и параллельным процессом.

Другую позицию по данному вопросу занимал И.Д. Ковальченко, который выстраивал свои выводы на материалах не отдельных имений, как это до него делали другие историки, а на очень широкой источниковой базе, им же и созданной. Он сумел выявить, а затем обработать на основе оригинальной методики 289 подворных описей 183 помещичьих имений Европейской России, охватывавших 114,5 тыс. душ мужского пола. Схематично суть концепции Ковальченко сводилась к следующему.

В первой половине XIX в. под воздействием законов товарного производства у земледельческих крестьян уже совершался или завершился переход от стадии простого имущественного неравенства, которое существовало всегда, к экономическому (мелкотоварному) расслоению, о чем свидетельствовали различия в производственно-экономических возможностях крестьянских дворов. Что касается дифференциации в земледельчески-промысловой и тем более в промысловой деревне, то здесь она уже приобрела капиталистический характер, но в условиях крепостничества не могла достичь своего логического завершения - стадии разложения крестьянства59.

Публикации Ковальченко произвели сильное впечатление в первую очередь на молодых историков, и у него появилось много последователей. Расслоение крестьян изучалось в основном на материалах отдельных вотчин. В.И. Крутиков в своей многообещающей статье источниковедческого плана сообщил о выявлении 256 подворных описей за 1777 - 1860 гг. по Тульской губернии, но нам не удалось обнаружить ни одной конкретно-исторической работы автора по вопросу о расслоении крестьянства.

В 70-е гг. XX в. были опубликованы две работы автора этих строк, базировавшиеся на подворных описях нескольких курских имений. В отношении земледельческих крестьян был сделан вывод о том, что барщина нивелировала крестьянство, мешала перерастанию хозяйственных различий между крестьянскими группами в социальные, консервировала процесс расслоения на стадии простого имущественного неравенства.

В нашем распоряжении имеются подворные описи более сотни преимущественно средних и мелких барщинных имений Курской губернии, относящихся к концу XVIII - середине XIX в., которые рассматриваются как представительная выборка. Все они распределялись по трем периодам: 1) с конца XVIII в. до 1820 г.; 2) с 1821 до 1840 г.; 3) с 1841 до 1860 г. По другим губерниям Черноземного центра удалось отыскать гораздо меньшее количество подворных описей, вследствие чего они не включены в выборку и рассмотрены отдельно. Также отдельно проанализированы и данные по оброчным и оброчно-барщинным имениям всех изучаемых губерний, включая и Курскую. При группировке дворов земледельческих крестьян использовались критерии, выдвинутые И.Д. Ковальченко. За редкими исключениями, к беднейшей группе относились безлошадные и однолошадные дворы, к средней - двух - четырехлошадные, к зажиточной - хозяйства с пятью и более лошадьми.

Как свидетельствуют данные, полученные по выборке, в течение изучаемого периода каких-либо принципиальных изменений в соотношении крестьянских групп в барщинных имениях Курской губернии не произошло. В первом из указанных периодов беднейшая группа насчитывала 14,8% дворов, средняя - 60,6% и зажиточная - 24,6%. В третьем периоде аналогичные показатели составили 15,2, 59,0 и 25,9%. В 40-х - 50-х гг. беднейшего слоя не было в 42,6% имений, зато в 22,8% имений встречались только представители зажиточной прослойки. Доминирующее положение, как это видно из приведенных данных, всегда занимала средняя по состоятельности крестьянская группа. Для большей убедительности укажем по этой группе интервальные значения для среднего показателя: в первом периоде нижнее - 53,8%, верхнее - 67,4%; в третьем - соответственно 53,6 и 64,4. Таким образом, в любом из возможных случаев преобладающим слоем населения курской барщинной деревни вплоть до отмены крепостного права было среднее крестьянство. Это яркий показатель не только незначительной глубины расслоения крестьян, но и общего состояния крепостной системы хозяйства, ведь большинство крестьян в барщинных имениях не были разорены, а наоборот, они имели по 2 - 4 рабочих лошади и более.

Наши данные подтверждают чрезвычайно важные и шедшие вразрез с представлениями ряда историков наблюдения И.Д. Ковальченко, что относительная численность этой прослойки (в Черноземном центре - Л.Р.) в первой половине XIX в. изменилась несущественноЕ Численно преобладающим слоем в крепостной деревне первой половины XIX в. было среднее крестьянство60.

Чтобы глубже уяснить сущность расслоения крестьянства, необходимо установить, существовали ли между крестьянскими группами производственно-экономические различия и различия во внутренним строе их хозяйств. Как хорошо известно, к числу важнейших средств производства в тогдашнем крестьянском хозяйстве относились рабочие лошади, и потому необходимо проанализировать данные, касающиеся тяглового скота. Согласно данным выборки, обеспеченность крестьянских слоев рабочими лошадьми была далеко неодинаковой, притом как в расчете на двор, так и в расчете на работника-мужчину. В каждом из трех периодов при заданной вероятности 95% интервальные оценки для средних значений не пересекаются во всех расчетах. Например, в 1841 - 1860 гг. приходилось на работника в беднейшей группе 0,319 лошади (минимум 0,213, максимум - 0,495), в средней - 1,234 (1,162 - 1,306), в зажиточной - 1,627 (1,455 - 1,799). Таким образом, разница в производственном потенциале и уровне хозяйств различных крестьянских групп, несомненно, существовала, но она была разительной между беднейшими и средними крестьянами и не слишком большой - между средними и зажиточными, и, стало быть, расслоение не достигло еще значительной глубины. В основе указанных различий лежал, по-видимому, демографический фактор. Обратимся к данным о количестве работников-мужчин, приходящихся в среднем на двор. В 1841 - 1860 гг. в беднейшей группе их насчитывалось 1,229 (от 0,991 до 1,467), в средней - 2,285 (от 2,145 до 2,425) и в зажиточной - 3,876 (от 3,514 до 4,238). Очевидно, действовала следующая закономерность: чем больше в крестьянском дворе насчитывалось взрослых женатых работников, тем больше на него налагалось тягол, что автоматически увеличивало размер надела и, с одной стороны, позволяло, а с другой - требовало заводить большее количество лошадей. Нельзя не обратить внимания и на то обстоятельство, что у средних и зажиточных крестьян (а они составляли подавляющее большинство) каждый тягловый и затягловый работник был вооружен более чем одной рабочей лошадью, и, значит, и те, и другие соответствовали ключевому критерию нормально функционирующего хозяйства.

Хозяйства всех крестьянских слоев базировались на надельной земле и семейной рабочей силе. В зажиточных и средних дворах трудовые ресурсы были достаточными, чтобы можно было обойтись без привлечения труда посторонних, наемных работников. В зимнее время, а затягловые работники и в другое время года, стремились зарабатывать средства за пределами своих хозяйств. Однако продажа своей рабочей силы не являлась главным источником средств существования даже для бедных крестьян. Их наделы (если они были) обрабатывались при помощи родственников и односельчан (лпомочи). Помещики также оказывали им поддержку, стремясь добиться восстановления тяглоспособности таких дворов, наконец, переводили в состав дворовых для работы на усадьбе. В общем и целом между группами не было существенных различий во внутреннем строе их хозяйств.

Совершенно очевидно, что в барщинных имениях Курской губернии на протяжении всего изучаемого периода определяющим по степени воздействия фактором был не рынок, а крепостная система, являвшаяся главным регулятором социально-экономической эволюции барщинной деревни. Структура крестьянских хозяйств, сложившаяся под воздействием крепостнических порядков и на дотоварной основе, неизменно воспроизводила себя вплоть до реформы 1861 г. Поэтому нельзя согласиться ни с малодоказательными утверждениями некоторых советских историков о буржуазном характере расслоения барщинного крестьянства, ни с идеей о мелкотоварной (экономической) стадии дифференциации барщинной деревни. Речь может идти только о простом имущественном неравенстве в крестьянской среде.

Полученные нами данные по 24 барщинным имениям (за разные годы), расположенным в других губерниях Черноземного центра, в общем подтверждают эти выводы. Большинство имений являлись мелкими и средними. Только в семи поместьях существовала беднейшая группа, из них в двух крупных и в трех средних, а в остальных она отсутствовала. Ни в одном из поместий доля этой прослойки не достигла 40%. В восьми имениях преобладала или была единственной зажиточная группа, а в шестнадцати - средняя. Различия между группами в производственно-экономических возможностях и уровне хозяйства были примерно такими же, как и в Курской губернии.

Все сказанное характерно и для девяти в основном крупных барщинных имений Черноземного центра, изученных И.Д. Ковальченко.

Расслоение земледельческих крестьян оброчных и оброчно-барщинных имений, в том числе и крестьян, выполнявших смешанную повинность, анализируется по данным 22 имений, из них 5 были исследованы И.Д. Ковальченко. Соотношение крестьянских групп в них было приблизительно таким же, как и в барщинных имениях. Большую часть средств существования крестьяне получали от собственного хозяйства, но заметную долю денежных средств, необходимых для уплаты оброка, крестьяне, видимо, зарабатывали на стороне. При благоприятных условиях (хорошая обеспеченность крестьян земельными угодьями, слабость крепостнического режима, реальное крестьянское самоуправление,  развитие товарно-денежных отношений и др.) в дифференциации крестьян в виде исключения могла возникать тенденция к социальному расслоению. Примером может служить слобода Ракитная Курской губернии, принадлежавшая Юсуповым. По данным подворной описи 1816 г., в ней насчитывалось 42,4% безлошадных и однолошадных дворов, на долю которых приходилось лишь 12,7% крестьянского скота в переводе на крупный. В среднюю группу входило 42,2% дворов, в зажиточную - 16%, но ей принадлежало 45,5% скота. Любопытно, что беднейшие крестьяне, в том числе и безлошадные, имели довольно много хлеба - в среднем по 14 копен озимого и по 15 копен ярового в расчете на двор. Надо полагать, часть этого хлеба они либо заработали, либо получили за отданную в аренду надельную землю в виде доли с урожая. Представители крестьянской верхушки создали весьма мощные хозяйства предпринимательского типа. Так, Николай Дроботов имел 300 копен озимого и 720 копен ярового хлеба, а Сидор Кутоманов - 200 и 1000 копен соответственно. В его хозяйстве насчитывалось 10 рабочих и 12 нерабочих лошадей, 12 и 8 нерабочих волов, 10 коров, 20 подтелков, 50 овец и 40 свиней. Вероятно, подворная опись зафиксировала не весь принадлежащий ракитянским богачам скот. Для выпаса своего скота они арендовали у владельца сотни десятин степей. В 1805 г. Николай Дроботов взял в аренду 1375 дес. степной земли, Никита Железнов - 184 дес., Михаил Стронин - 116 дес., Максим Лубок - 156 дес. Однако после введения барщины данная тенденция стала угасать, т.е. процесс расслоения здесь оказался обратимым.

Нечто подобное наблюдалось в Веселовском имении Юсуповых и в воронежских и тамбовских имениях Воронцовых, но здесь крестьянские хозяйства, возможно, уже не были чисто земледельческими.

Выше уже говорилось о том, что в Черноземном центре все более распространялись крестьянские промыслы, поэтому несомненный интерес представляет вопрос о расслоении земледельчески-промысловых и промысловых крестьян. Ценные сведения о дифференциации крестьян в Егорьевском и Касимовском имениях Юсуповых Рязанской губернии сообщаются в ранней монографии И.Д. Ковальченко61, которые почему-то не были включены в его обобщающий труд о русском крепостном крестьянстве. В обоих имениях промыслы играли ведущую роль в крестьянском хозяйстве и являлись главным источником получения средств для уплаты оброка. Различными промыслами, в том числе и работой по найму занималось практически все трудоспособное мужское население. В 1859 и 1860 гг. крестьянам обоих имений было выдано в среднем за год 820 паспортов и билетов, а мужчин-работников насчитывалось в 1851 г. только 435. Это значит, что в течение года крестьяне брали указанные документы неоднократно и что для многих крестьян работа по найму была главным источником средств существования. Из среды зажиточных крестьян уже выделились весьма состоятельные люди. Некоторые занимались не только торговлей, но и промышленным предпринимательством. Так, Кондрат Иванов арендовал стекольную фабрику. Василий Панфилов не без помощи владельца вырос в крупного промышленника. С 1830-х гг. он имел в Судогодском уезде большой хрустальный завод с двумя паровыми машинами и 222 мастеровыми с семьями. Для них он построил хорошие дома. В 1848 - 1850 гг. сумма производства составила 194 - 214 тыс. руб. ассигнациями.

Промысловые крестьяне встречались в Черноземном центре намного реже, чем в Центрально-Промышленном районе. Пожалуй, больше всего их было в Рязанской губернии. Безусловно промысловый облик носило крупное село Дедново на Оке (2856 ревизских душ). Пашни местные жители не имели вовсе. Главным занятием крестьян была работа по паспортам. Из крестьянской жалобы видно, что крестьянские дворы делились на три класса. К первому относились те кои приобрели прежде капиталы, торгуют разными предметами, к третьему - самые бедные.

Гораздо больше сведений о расслоении промысловых крестьян сообщается в составленном очевидцем описании кожевенно-сапожного промысла слободы Ольшанки Курской губернии, принадлежавшей Трубецким. Земледелием местные крестьяне почти не занимались. Их небольшие наделы обрабатывались наемными руками жителей соседних русских селений и давали не более трети необходимого для пропитания хлеба. По существу крестьяне находились на городском положении. В большинстве дворов (511 из 560) жители занимались сапожным ремеслом. В состав зажиточной прослойки входило 10 крупных скупщиков с капиталом в 10 - 30 тыс. руб. серебром. Они не родом ведутся, а выходят из класса швецов. Основная масса швецов превратилась во всегдашних работников скупщиков, т.е. фактически были наемными работниками-надомниками. В описании приводятся сведения о бюджетах крестьян различных слоев. Из них следует, что воспроизводство как в бедных и средних, так и в богатых хозяйствах было опосредованно рынком и что бюджеты отличались высоким удельным весом производственных расходов.

Таким образом, дифференциация оброчных промысловых и в меньшей степени земледельчески-промысловых помещичьих крестьян еще до отмены крепостного права приобретала черты социального расслоения. Говоря словами американского историка С.Л. Хока, в их среде происходил процесс дифференциации, с течением времени приводящий к появлению различных слоев, имеющих собственные экономические интересы, социальную ориентацию, стратегию выживания и средства сохранения и улучшения своего положения62.

Итак, помещичье крестьянство Курской губернии в конце XVIII - первой половине XIX в. было неоднородным в имущественном отношении. Однако характер и степень расслоения его различных категорий не были одинаковыми. Наибольшей глубины и размаха оно достигло в промысловой деревне. Оно вполне отвечало критериям социального расслоения крестьянства, принятым не только в отечественной историографии, но и зарубежными историками немарксистского направления. В земледельчески-промысловой деревне наблюдалась лишь тенденция к социальной эволюции, проявлявшаяся главным образом в промысловой сфере. В оброчных и оброчно-барщинных земледельческих имениях такая тенденция могла проявляться лишь в виде исключения. Расслоение барщинного крестьянства оставалось на стадии простого имущественного неравенства. Это объясняется тем, что в барщинной деревне уравнительные тенденции проявлялись наиболее ярко, а крестьянское хозяйство находилось в самых стесненных условиях. Общая картина дифференциации крестьянских хозяйств в крепостной деревне определялась уровнем и степенью глубины расслоения земледельческого крестьянства, так как в Черноземном центре оно было самой многочисленной категорией населения.

В Заключении подводятся наиболее общие итоги проведенного исследования. Отмечается, что в Черноземном центре в изучаемый период состояние хозяйства и положение большинства крестьян определялось в первую очередь такими факторами, как уровень крепостнической эксплуатации и обеспеченность крестьян надельной землей. Помещики повышали размеры барщины и оброка, но старались избегать обезземеливания  крестьян. С конца XVIII в. до реформы 1861 г. пашенный надел барщинных крестьян сократился не слишком значительно. Землевладельцы хорошо осознавали ущербность чрезмерной эксплуатации и прямую зависимость собственного благополучия от состояния крестьянского хозяйства и, по мере возможности, стремились поддерживать его в тяглоспособном состоянии. Кроме того, тенденция к усилению крепостнического гнета ограничивалась, а то и парализовалась прямым противодействием крестьян и даже потенциальной угрозой их протеста. Наконец, лимитирующую роль в этом отношении играли позиция верховной власти, законодательство и его правоприменительная практика.

В первой половине XIX в. сельское хозяйство крепостной и государственной деревни Черноземного центра по-прежнему развивалось экстенсивным путем. Посевы зерновых культур значительно расширились, однако их урожайность оставалась практически стабильной, хотя она была заметно выше, чем указано в официальной урожайной статистике. До самой отмены крепостного права в крестьянских хозяйствах региона производилось в общем-то достаточной количество необходимого продовольствия. Сельскохозяйственное производство крестьян носило в основном натуральный характер и на рынке сбывались преимущественно излишки. Вместе с тем в ряде местностей отдельные отрасли сельского хозяйства все более тесно связывались с рынком. К ним относились коноплеводство, огородничество, бахчеводство, выращивание подсолнечника, отчасти животноводство. Конечно, удельный вес торгового земледелия в регионе оставался невысоким вплоть до отмены крепостного права, но оно прогрессировало и способствовало повышению доходности крестьянского хозяйства.

Еще в большей степени рост прогрессивных тенденций в экономике деревни проявился в сфере крестьянских промыслов, носивших в Черноземном центре, как и торговое земледелие, очаговый характер. Наибольшее распространение и развитие неземледельческие промыслы получили в северных уездах Рязанской и Тульской губерний, испытывавших могучее влияние Москвы, однако их развитие набирало силу и в крупных селениях других черноземных губерний. Экономическая организация текстильного производства Рязанской и Тульской губерний достигла мануфактурной стадии, а сапожной и пенькотрепальный промыслы Курской губернии - простой кооперации, причем организаторами производства нередко выступали скупщики. Большинство же ремесел находились на различных ступенях ремесла и мелкого производства. Очень распространенной оставалась и домашняя промышленность, особенно в ткачестве.

В первой половине XIX в. развивались не только местные, но и отхожие промыслы. При этом, если в северной части Черноземного центра преобладал промысловый, то в южной - сельскохозяйственный отход. Большинство отходников составляли государственные и оброчные помещичьи крестьяне, а также дворовые люди. Барщинников помещики отпускали на заработки в осенне-зимний период. Преобладающим был краткосрочный отход по билетам, но некоторые отходники брали полугодовые и годовые паспорта. Причины распространения отходничества коренились в недостатке и низком плодородии земли, непредсказуемых колебаниях хлебных цен, избытке рабочей силы в крестьянских дворах, неурожаях и недородах, в необходимости уплаты различных денежных повинностей.

Анализ данных подворных описей имений показал, что до конца крепостной эпохи хозяйства земледельческих крестьян, составлявших большинство крепостного населения Черноземного центра, сохраняли способность к нормальному функционированию. В крестьянских дворах на каждого работника-мужчину, включая затяглового, приходилось в среднем по 1,1 рабочей лошади. Средний крестьянский надел превышал 2 дес. пашни на душу мужского пола. Барщинные крестьяне больше половины рабочего времени трудились в собственных хозяйствах. Крестьянские дворы в целом соответствовали выдвинутым нами критериям жизнеспособного хозяйства.

Ключевое значение имеет проблемный вопрос о соотношении степени эксплуатации крестьян и производственно-экономических возможностей их хозяйства. Исходя из приведенных данных, можно предполагать, что между ними постоянно устанавливался некий подвижный баланс, который помещики при всем своем стремлении к увеличению доходов, все-таки старались не нарушать. Более определенный ответ на данный вопрос могли бы дать крестьянские бюджеты, но, к сожалению, до отмены крепостного права в России не проводились научно обоснованные бюджетные обследования. Все же приблизительные расчетные данные о доходах и расходах крестьян Курской губернии свидетельствуют о том, что их хозяйства в целом были способны выдерживать крепостнический гнет и обеспечивать жизненные потребности крестьянских семей. Как показывает анализ бюджетных показателей оброчных крестьян Орловской и Рязанской губерний, выведенных И.Д. Ковальченко и Л.В. Миловым, с учетом корректив Б.Г. Литвака и Б.Н. Миронова, доходность крестьянского хозяйства опережала рост не только оброка, но и всех повинностей, после уплаты которых у крестьян оставались денежные средства.

Изучение в динамике вопроса о расслоении земледельческих крестьян, проведенное на базе репрезентативных выборок подворных описей помещичьих имений Курской губернии и отдельных описей, касающихся других губерний, также показывает, что в средних и зажиточных дворах приходилось в среднем более одной рабочей лошади, не считая молодняка старших возрастов. Что касается характера дифференциации крестьян, то она еще не переросла рамок существовавшего всегда простого имущественного и хозяйственного неравенства, хотя встречались и исключения. Расслоение большинства крестьян происходило под влиянием не законов товарного производства, а регулирующего патронажа помещика и мира, в широком смысле - всей крепостнической системы в целом. Несомненно, играл свою регулирующую роль и демографический фактор: при прочих равных условиях от количества работников, несших тягло, зависела обеспеченность крестьянских дворов землей и состояние крестьянского хозяйства в целом. Лишь в среде земледельчески-промысловых и особенно промысловых крестьян, хозяйства которых были более тесно связаны с рынком, проявилась тенденция к собственно социальному расслоению, но они являлись меньшинством населения частновладельческой деревни изучаемого региона. Большинство же до самого конца крепостной эпохи составляло среднее по хозяйственной состоятельности крестьянство. Впрочем, в среде земледельческих крестьян доля зажиточных дворов тоже была заметной, тогда как удельный вес беднейшей крестьянской прослойки оставался невысоким до самой отмены крепостного права.

Помещичье крестьянство страдало не столько от крепостнической эксплуатации, сколько от неустроенности быта, плохих жилищных условий, скученности и антисанитарии, низкого культурного уровня, предрассудков и предубеждений, приводивших к массовому поражению людей эпидемическими заболеваниями и высокой детской и младенческой смертности. В изучаемый период заметные изменения в быту происходили преимущественно в развитых промысловых селениях и они касались главным образом достаточно состоятельных крестьян.

Конечно, положение крепостных, равно как и других разрядов крестьянства, было нелегким, и они далеко не благоденствовали, но все же не столь тяжелым, каким оно представлялось историкам народнического, марксистского и либерального направлений. Это нашло свое концентрированное выражение в демографической ситуации, сложившейся в частновладельческой деревне Черноземного центра перед отменой крепостного права. Вопреки рожденной еще до революции мрачной теории вымирания крепостного населения и современной мальтузианской концепции, в действительности его естественный прирост не прекращался даже в последние предреформенные десятилетия. Правда, он был несколько ниже, чем в реформированной П.Д. Киселевым государственной деревне. При этом главной причиной падения доли крепостного населения в общем народонаселении Черноземного центра был не его пониженный прирост, а прогрессирующий выход в другие сословия. Еще одним существенно важным косвенным показателем благосостояния крестьян является  повышение среднего роста россиян, в том числе и жителей Черноземья, в течение изучаемого периода.

Суммируя все вышеизложенное, можно констатировать, что в первой половине XIX в. в помещичьей деревне Черноземного центра не наблюдалось системного кризиса. По нашему мнению, и в экономике страны в целом также преобладали прогрессивные тенденции. Тем не менее, она, вне всякого сомнения, остро нуждалась в освободительных реформах. Оставаясь крепостнической, Россия не была в состоянии ответить вполне адекватно на вызовы времени. Это со всей очевидностью продемонстрировало ее поражение в Крымской войне. 

ОСНОВНЫЕ ПУБЛИКАЦИИ ПО ТЕМЕ ДИССЕРТАЦИИ

Монографии:

1. Рянский Л.М. Курский край: история и современность / Рянский Л.М., Королев Б.Н., Шабанов Л.В. и др. Курск: Арендное предприятие Курск, 1995. 282 с. (личное участие 0,5 п. л.).

2. Рянский Л.М. Курский край в XIX веке. Научно-популярная серия в 20 томах. / Рянский Л.М., Терещенко А.А., Рянский Р.Л. Курск: Учитель, 2003. Т. VIII. 236 с. (личное участие 2 п.л.).

3. Рянский Л.М. Очерки социально-экономической истории крепостной деревни Курской губернии в первой половине XIX века. / Рянский Л.М., Рянский Р.Л. Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та, 2009. 238 с. (личное участие 8,6 п.л.).

4. Рянский, Л.М. Помещичьи крестьяне Черноземного центра в конце XVIII - первой половине XIX века / Л.М. Рянский. Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та, 2010. 150 с. (9,5 п.л.).

Научные публикации в изданиях, рекомендованных Высшей Аттестационной комиссией:

5. Рянский Л.М. Движение  крепостного населения в период кризиса феодализма в России. (Опыт количественного анализа по данным Курской губернии) / Л.М. Рянский // История СССР.1991. № 2. С. 142 - 150 (0,8 п.л.).

6. Рянский Л.М. К вопросу о состоянии крепостной деревни Тамбовской губернии в середине XIX в. / Л.М. Рянский, Р.Л. Рянский // Вестник Тамбовского университета. Сер.: Гуманитарные науки. 2007. Вып. 1 (45). С. 112 - 116 (личное участие 0,3 п.л.).

7. Рянский Л.М. Актуальные проблемы источниковедения и  истории русской крепостной деревни кануна освобождения (по материалам Черноземного центра) / Л. М. Рянский, Р. Л. Рянский // Вестник Тамбовского университета. Сер.: Гуманитарные науки. Тамбов, 2008. Вып. 7 (63). С. 326 - 336 (личное участие 0,4 п.л.).

8. Рянский Л.М. Состояние хозяйства помещичьих крестьян Курской губернии в середине XIX в. (по данным выборочного исследования подворных описей крепостной эпохи) / Л.М. Рянский // Научные ведомости Белгородского государственного университета. Сер.: История. Политология. Экономика. 2008. № 1 (41).  Вып. 5. С. 21 - 28 (0,8 п.л.).

9. Рянский Л.М. Новые явления в сельскохозяйственном производстве крестьян черноземных губерний в первой половине XIX века / Л.М. Рянский // Вестник Саратовского государственного социально-экономического университета. 2009. № 4 (28). С. 217 - 219 (0,5 п.л.).

10. Рянский Л.М. Спорные вопросы аграрной истории России первой половины XIX в. / Л.М. Рянский // Вопросы истории. 2009. № 11. С.171 - 175 (0,4 п.л.).

11. Рянский Л.М. Расходы и доходы помещичьих крестьян Курской губернии  в  середине  XIX в.  / Л.М. Рянский //  Ученые  записки:  электронный  научный журнал Курского государственного университета. Курск: Изд-во КГУ, 2010. № 2 (14). Систем. требования: Adobe Reader. URL: № гос. регистрации 0421000068\0024 (189 Kb).

12. Рянский Л.М. О факторах, лимитировавших крепостническую эксплуатацию и разорение крестьянских хозяйств в первой половине XIX века //  Ученые  записки:  электронный  научный журнал Курского государственного университета. Курск: Изд-во КГУ, 2010. № 4 (16). Систем. требования: Adobe Reader. URL: № гос. регистрации 0421000068\0110 (231 Kb).

Другие научные публикации:

13. Рянский Л.М. К вопросу о расслоении барщинного крестьянства Курского края первой половины IX века. (по материалам об опеке вотчин Воропановых и Бураго) / Л.М. Рянский // Некоторые вопросы социально-экономической истории СССР и зарубежных стран: научные труды КГПИ. Курск, 1975. Т. 55. С. 29 - 54 (1,5 п.л.).

14. Рянский Л.М. Расслоение помещичьего крестьянства Курской губернии по данным  подворных описей первой половины XIX века / Л.М. Рянский // Проблемы аграрной истории Центрально-Черноземного района России в XIX - начале ХХ вв.: научные труды КГПИ. Курск, 1978. Т. 188.  С. 3 - 24 (1,3 п.л.).

15. Рянский Л.М. Промысловые занятия помещичьих крестьян Курской губернии в 40-50-х гг. XIX в. / Л.М. Рянский // Проблемы аграрной истории Центрально-Черноземного района России в XIX - начале ХХ вв.: научные труды КГПИ. Курск, 1978. Т. 188. С. 25 - 44 (1,1 п.л.).

16. Рянский Л.М. Источниковедческая характеристика дел об опеке дворянских имений (первая половина XIX в.) / Л.М. Рянский // Источниковедение отечественной истории: сб. статей. 1981. М., 1982. С. 178 - 189 (0,7 п.л.).

17. Рянский Л.М. К вопросу о УвымиранииУ крепостного крестьянства в период кризиса феодализма / Л.М. Рянский // Кризис феодально-крепостнических отношений в сельском хозяйстве России (вторая четверть XIX в.): межвузовский сборник научных трудов. Владимир. 1984. С. 127 - 137 (0,6 п.л.).

18. Рянский Л.М. Динамика численности населения Тамбовской губернии с 1834 по 1857 гг. / Л.М. Рянский // Вопросы исторического краеведения Тамбовской области: краткие тезисы докладов к III областной научной конференции (ноябрь 1984). Тамбов, 1984. С. 12 - 13 (0,2 п.л.).

19. Рянский Л.М. Об изучении естественного прироста сельского населения в период кризиса феодальной системы / Л.М. Рянский // Социально-демографические процессы в российской деревне (XVI - начало XX в.): материалы ХХ сессии Всесоюзного симпозиума по изучению проблем аграрной истории. Таллин, 1986. Вып. I. С. 193 - 198 (0,3 п.л.).

20. Рянский Л.М. К вопросу об источниковой базе изучения социально-экономического развития русской крепостной деревни в конце XVIII - середине XIX в. / Л.М. Рянский // Вопросы исторического краеведения Тамбовской области: краткие тезисы докладов к VI научной конференции (ноябрь 1988 г.). Тамбов, 1988. С. 11 - 12 (0,1 п.л.).

21. Рянский Л.М. Опыт применения выборочного метода в изучении естественного движения русского крестьянства в первой половине XIX века по данным ревизских сказок Курской губернии / Л.М. Рянский // Деп. рукопись № 34425 от 23 июня 1988. Новая советская литература по общественным наукам. Библ. указатель ИНИОН АН СССР (1,2 п.л.).

22. Рянский Л.М. Рост наемного труда в крепостной деревне Курской губернии накануне реформы 1861 г. / Л.М. Рянский // Аграрный рынок в его историческом развитии:  XХIII сессия Всесоюзного симпозиума по изучению проблем аграрной истории: тезисы докладов и сообщений (Свердловск, 24-27 сентября 1991). М., 1991. C. 165 - 168 (0,2 п.л.).

23. Рянский Л.М. Естественное движение государственных крестьян Курской губернии в первой половине XIX века (по данным ревизских сказок) / Л.М. Рянский // Проблемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья: сборник научных докладов IV межвузовской конференции по исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья. (Курск, 27 апреля 1994). М. - Курск, 1994. С. 96 - 102 (0,4 п.л.).

24. Рянский Л.М. Географическое размещение крестьянских промыслов Курской губернии в первой половине XIX века / Л.М. Рянский // Проблемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья: сборник научных докладов V межвузовской конференции по исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья. М. - Брянск, 1996. С. 84 - 85 (0,1 п.л.).

25. Рянский Л.М. Развитие товарно-денежных отношений в курской деревне и формирование рынка в первой половине XIX века / Л.М. Рянский // Торговля Курского края с древнейших времен до начала XX века: сб. статей и материалов. Курск. 1996. С. 74 - 79 (0,3 п.л.).

26. Рянский Л.М. Помещичье и крестьянское хозяйство XIX века (на примере Ломакинского имения Бураго Рыльского уезда) / Л.М. Рянский // Материалы для изучения селений России: доклады и сообщения 6-й российской научно-практической конференции УРоссийская деревня: история и современностьФ Ч. 1: История, Демография. Экономика. Экология. Верования. М., 1997. С. 90 - 92 (0,2 п.л.).

27. Рянский Л.М. Правовое положение крестьянской общины в помещичьих имениях Курской губернии в конце XVIII - первой половине XIX в. / Л.М. Рянский // Проблемы истории государства и права. Россия: межвузовский сборник научных работ. Курск: РОСИ, 1998. Вып. 2. С. 62 - 78 (1 п.л.).

28. Рянский Л.М. Агрикультура Курской деревни первой половины XIX в. / Л.М. Рянский // Сельская Россия: прошлое и настоящее: доклады  и  сообщения седьмой российской научно-практической конференции (Тула, 26-28 ноября 1999 г.). М., 1999. С. 92 - 93 (0,1 п.л.).

29. Рянский Л.М. Состояние хозяйства крепостных крестьян Курской губернии в 40 - 50-х годах XIX в. / Л.М. Рянский // Бартеневские чтения: материалы I научной конференции по проблемам региональной истории (Липецк, 24-25 ноября 1999). Тезисы докладов и сообщений. Липецк, 2000. С. 118 - 121 (0,1 п.л.).

30. Рянский Л.М. Распределение форм частновладельческой эксплуатации крестьян в Курском крае в конце XVIII - середине XIX вв. / Л.М. Рянский // Население и территория Центрального Черноземья и Запада России в прошлом и настоящем: материалы VII региональной конференции по исторической демографии. Воронеж, 2000. С. 25 - 27 (0,2 п.л.).

31. Рянский Л.М. Развитие прогрессивных тенденций в крепостной деревне Центрального Черноземья в первой половине XIX в. / Л.М. Рянский,  Р.Л. Рянский // Гуманитарная наука в изменяющейся России: состояние и перспективы развития: материалы VIII Региональной научно-практической конференции РГНФ. (Курск, 25-28 сентября 2006). Курск: Изд-во Курского госуниверситета, 2006. Ч. I. С. 237 - 242 (личное участие 0,25 п.л.).

32. Рянский Л.М. Состояние и тенденции развития крепостной деревни Курской губернии в первой половине XIX в. / Л.М. Рянский, Р.Л. Рянский // Актуальные проблемы научного творчества кафедры истории России: сб. науч. статей. / Отв. ред. И.М. Плаксин. Курск, 2006. Вып. 3. С. 52 - 67 (личное участие 0,4 п.л.).

33. Рянский Л.М. Экономическое положение оброчных и оброчно-барщинных крестьян Курской губернии в 40Ц50-х гг. XIX века / Л.М. Рянский // Правда истории: сборник научных статей / Под ред. К.В. Яценко. Курск: Изд - во Курск. гос. ун-та, 2006. Выпуск IV. С. 67 - 84 (1,1 п.л.).

34. Рянский Л.М. Крепостные дворовые люди Курской губернии в первой половине XIX века / Л.М. Рянский, Р.Л. Рянский // Актуальные проблемы научного творчества кафедры истории России: сб. науч. статей. / Отв. ред. И.М. Плаксин. Курск, 2007. Вып. 4. С. 22 - 27 (личное участие 0,2 п.л.).

35. Рянский Л.М. Состояние и эволюция русской крепостной деревни в первой половине XIX века (по материалам Курской губернии) / Л.М. Рянский, Р.Л. Рянский // Вестник Российского гуманитарного научного фонда. 2007. №1. С. 21 - 29 (личное участие 0,3 п.л.).

36. Рянский Л.М. Земледельческое производство помещичьих крестьян Курской губернии перед отменой крепостного права / Л.М. Рянский // Ученые записки: электронный научный журнал Курского государственного университета. Курск: Изд-во КГУ, 2008. № 1 (5). Систем. требования: Adobe Reader. URL: (181 Kb).

37. Рянский Л.М. Расслоение крестьян в оброчных и оброчно-барщинных имениях Курской губернии в первой половине XIX века / Л.М. Рянский // Актуальные проблемы научного творчества ученых кафедры истории России: сб. науч. тр. / К 75-летию образования исторического факультета. Курск: Изд-во Курск. гос. ун-та, 2009. Вып. 5. С. 33 - 47 (0,7 п.л.).

38. Рянский Л.М. Быт крестьян русского Черноземного центра в первой половине XIX века / Л.М. Рянский // Российская империя в исторической ретроспективе: сб. науч. тр. V Междунар. науч. конф., (Белгород, 28 - 29 января 2010). Белгород - Чернигов, 2010. С. 129 - 133 (0,8 п.л.).

---

1 Игнатович И.И. Помещичьи крестьяне накануне освобождения. СПб., 1910.

2 Игнатович И.И. Указ. соч. С. 45.

3 Великая реформа. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем / Ред. А.К. Дживелегова, С.П. Мельгунова, В.И. Пичеты. Юбилейное издание. М., 1911. Т. I. С. 17.

4 Великая реформаЕ Т. III. С. 37 - 38.

5 Огановский Н. Закономерность аграрной эволюции. Ч. II. Очерки по истории земельных отношений в России. Саратов, 1911. С. 378.

6 Довнар-Запольский М.В. На заре крестьянской свободы. Публичные чтения о крепостном праве накануне раскрепощения и краткий ход реформы. Киев, 1911. С. 192.

7 Волконский Н. Условия помещичьего хозяйства при крепостном праве. Рязань, 1898; Повалишин А.Д. Рязанские помещики и их крепостные. Рязань, 1903; Снежневский. Материалы для истории крепостного хозяйства в Нижегородском уезде // Действия Нижегородской Ученой Архивной комиссии. Нижний Новгород, 1905. Вып. VI.

8 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис: доходы и повинности российского крестьянства в 1801 - 1914 гг. // URL:

9 Крутиков В.И. Советская историография кризиса феодально-крепостнической системы хозяйства в России // Материалы XV сессии симпозиума по проблемам аграрной истории. Вологда, 1976. Вып. 2. С. 3 - 25; Копылов Д.И. Советская историография второй половины 60-х - начала 80-х годов о кризисе феодально-крепостнической системы хозяйства // Кризис феодально-крепостнических отношений в сельском хозяйстве России (вторая четверть XIX в.): межвуз. сб. науч. тр. ВГПИ. Владимир, 1984. С.3 - 38.

10 Кашин В.Н. Экономический быт и социальное расслоение крепостной деревни в XIX веке // Звезда. 1926. № 1, 2, 4; Небольсин А.Н. О крепостных крестьянах-капиталистах Воронежской губернии // Известия Воронежского краеведческого общества. 1927. № 3 - 5; Греков Б.Д. Тамбовское имение М.С. Лунина в первой четверти XIX в. (Материал к вопросу о разложении крепостного хозяйства в первой половине XIX в.) // Историк-марксист. 1936. Кн. 5.

11 Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д. Киселева. Т. I. М.-Л., 1946; Т. II. М., 1958.

12 Щепетов К.Н. Крепостное право в вотчинах Шереметевых (1708 - 1885). М., 1947; Сивков К. В. Очерки по истории крепостного хозяйства и крестьянского движения в России в первой половине XIX века. М., 1951; Индова Е. И. Крепостное хозяйство в начале XIX века. По материалам вотчинного архива Воронцовых. М., 1955; Шевченко М.М. Помещичьи крестьяне Воронежской губернии накануне и в период падения крепостного права: автореф. дис. канд. истор. наук. Воронеж, 1956.

13 Ковальченко И.Д. Крестьяне и крепостное хозяйство Рязанской и Тамбовской губерний в первой половине XIX века. (К истории кризиса феодально-крепостнической системы хозяйства). М., 1959.

14 Дружинин Н.М. Конфликт между производительными силами и феодальными отношениями накануне реформы 1861 года // Вопросы истории. 1954. № 7. С. 56 - 76; Его же. Генезис капитализма в России. М., 1955.

15 Переход от феодализма к капитализму в России. М., 1969. С. 58.

16 Ковальченко И.Д. Русское крепостное крестьянство в первой половине XIX в. М., 1967.

17 Федоров В.А. Помещичьи крестьяне Центрально-Промышленного района России конца XVIII - первой половины XIX в. М., 1974; Литвак Б.Г. Русская деревня в реформе 1861 года. Черноземный центр 1861 - 1895 гг. М., 1972.

18 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис: доходы и повинности российского крестьянства в 1801 - 1914 гг. // URL:  Его же. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII - начало XX века. М., 2010. С. 40.

19 Рындзюнский П.Г. Вымирало ли крепостное крестьянство перед реформой 1861 г.? // Вопросы истории. 1967. № 7. С. 56.

20 Вопросы истории. 1990. № 10. С. 176 - 178.

21 Миронов Б.Н. Социальная история периода империи (XVIII - начало XX в.): Генезис личности, демократической семьи, гражданского общества и правового государства: в 2 т. СПб., 1999. Т. I.; Его же. Модернизация имперской России и благосостояние населения // Российская история. 2009. № 2; Его же. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис: доходы и повинности российского крестьянства в 1801 - 1914 гг. // URL:  Его же. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII - начало XX века. М., 2010.

22 Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Конец XV - начало XX века. Екатеринбург, 2005.

23 Островский А.В. О модернизации России в книге Б.Н. Миронова // Вопросы истории. 2010 № 10. С. 119 - 140.

24 Российский государственный архив древних актов (далее РГАДА). Ф. 1355.

25 Военно-статистическое обозрение Российской империи. Т. VI. Ч. 3. СПб., 1848; Т. VI. Ч.4. СПб., 1852; Т. VI. Ч. 5. СПб., 1853; Т. XIII. Ч. 1 СПБ., 1851; Т. XIII. Ч. 2. СПб., 1850; Т. XIII. Ч. 3. СПб., 1850; Материалы для географии и статистики России, собранные офицерами Генерального штаба. Воронежская губерния. СПб., 1862; Рязанская губерния. СПб., 1860.

26 Российский государственный исторический архив (далее РГИА). Ф. 1281.

27 РГИА. Ф. 571.

28 Государственный архив Курской области (далее ГАКО). Ф. 184.

29 РГАДА. Ф.  1252, 1263, 1273, 1290, 1412; Научно-исследовательский отдел рукописей Российской государственной библиотеки. Ф.19; Государственный исторический музей. Отдел письменных источников. Ф. 3, 117; РГИА. Ф. 1088; Государственный архив Тульской области (далее ГАТО). Ф. 111, 2065.

30 ГАКО. Ф. 26, 33, 59, 294; Государственный архив Воронежской области. Ф. 167; Государственный архив Тамбовской области. Ф. 163, 164; Государственный архив Орловской области. Ф. 70. Детальный источниковедческий анализ этих источников см.: Рянский Л.М. Источниковедческая характеристика дел об опеке дворянских имений (первая половина XIX в.) // Источниковедение отечественной истории: сб. ст. 1981. М., 1982.

31 РГАДА. Ф. 1290; РГИА. Ф. 1088; ГАКО. Ф. 68. ГАТО. Ф. 77.

32 Журнал Министерства внутренних дел, Журнал Министерства государственных имуществ, Земледельческая газета, Русский архив, Журнал сельского хозяйства и овцеводства, Труды Императорского Вольного экономического общества, Этнографический сборник Императорского Русского географического общества, Курские губернские ведомости и другие издания.

33 Ковальченко И.Д. Теоретико-методологические проблемы исторических исследований: Заметки и размышления о новых подходах // Новая и новейшая история. 1995. № 1. С. 4 - 5.

34 Хок С.Л., Мизис Ю.А., Курцев А.Н. Совместный проект изучения демографической истории России в 1700 - 1917 гг.: источники, методика, анализ // Проблемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья: сб. науч. докл. IV межвуз. конф. по ист. демогр. и ист. геогр. Центрального Черноземья. М.-Курск, 1994; Канищев В.В., Мизис Ю.А. Методологические проблемы интегрального социально-демографического исследования истории России XIX - начала XX в. на микроуровне // Actio nova: сб. науч. ст. М., 2000; Быканов А.Н. Воспроизводство сельского населения Курской губернии в конце XVIII - начале XX века: автореф. дис. Е канд. ист. наук. Курск, 2001.

35 Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Конец XV - начало XX века. Екатеринбург, 2005.

36 История России с древнейших времен до конца XVII века / А.П. Новосельцев и др. М., 1996. С. 7.

37 Тройницкий А. Крепостное население России по 10-й народной переписи. СПб, 1861. С. 55 - 56.

38 Довнар-Запольский М.В. Указ. соч. С. 194 - 195.

39 Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ... С. 202.

40 История СССР. 1991. № 2. С. 145; Проблемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья. М.-Курск, 1994. С. 97. Среднегодовые показатели естественного прироста помещичьих и государственных крестьян с 1851 по 1857 г. пересчитаны заново, исходя из продолжительности межревизского периода в 6 лет.

41 Быканов А.Н. Указ. автореф. С. 17.

42 ГАКО. Ф. 153. Оп. 1. Д. 675. Л. 315 об.

43 Литвак Б.Г. Русская деревняЕ С. 56.

44 Шевченко М.М. Формы эксплуатации крепостного труда в дворянских имениях Воронежской губернии перед реформой 1861 года // Из истории Воронежского края. Воронеж, 1977. Вып. шестой. С. 85.

45 Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ социально-экономической истории России. Конец XV - начало XX века. Екатеринбург, 2005. С. 207.

46 Игнатович И.И. Указ. соч. С. 66.

47 Литвак Б.Г. Указ. соч. С. 77.

48 Крестьянский вопрос в России (1796 - 1830 гг.): Дворянское общество и власть: сб. док. / Подготовка материала, вводная статья и комментарии А. Н.Долгих. Липецк, 2005. Т. II. С. 160 - 161.

49 Александров В.А. Сельская община (XVII - начало XIX в.). М., 1976. С. 314 - 315.

50 Федоров В.А. Крестьянское движение в Центральной России 1800 - 1860 (по материалам центрально-промышленных губерний). М., 1980. С. 124.

51 Лодыженский Е. Русский помещик // Труды ИВЭО. 1856. Т. II. № 4. С. 68.

52 Крестьянский вопрос в РоссииЕ Т. 1.  С. 32.

53 Игнатович И.И. Указ. соч. С. 105.

54 Миронов Б.Н. Наблюдался ли в позднеимперской России мальтузианский кризис: доходы и повинности российского крестьянства в 1801Ц1914 гг. // URL:

55 Миронов Б.Н. Модернизация  имперской  России  и  благосостояние  населения  //  Российская история.  2009.  № 2.  С. 137 - 155; Его же. Благосостояние населения и революции в имперской России: XVIII - начало XX века. М., 2010. С. 375.

56 Островский А.В. Указ. соч.

57 См. Рянский Л. М., Рянский Р.Л. Очерки социально-экономической истории крепостной деревни Курской губернии первой половины XIX века. Курск, 2009. С. 111 - 197; Рянский Л.М., Рянский Р.Л. Актуальные проблемы источниковедения и истории русской крепостной деревни кануна Освобождения (по материалам Черноземного центра) // Вестник Тамбовского университета. Серия: Гуманитарные науки. Вып. 7 (63). С. 333 - 334.

58 Нефедов С.А. Демографически-структурный анализ ... С. 220 - 221.

59 Индова Е.И., Преображенский А.А. Буржуазное расслоение крестьянства в России XVII - XVIII вв. // История СССР. 1963. № 3; Булыгин И.А. О капиталистическом расслоении крестьянства дореформенной России // История СССР. 1964. № 4; Ковальченко И.Д. Русское крепостное крестьянствоЕ Подробный разбор различных точек зрения по данному вопросу см: Дискуссия о расслоении крестьянства в эпоху позднего феодализма // История СССР. 1966. № 1.

60 Ковальченко И.Д. Русское крепостное крестьянствоЕ С. 119, 156.

61 Ковальченко И.Д. Крестьяне и крепостное хозяйствоЕ С. 181 - 184, 274 - 275.

62 Хок С.Л. Крепостное право и социальный контроль в России: Петровское, село Тамбовской губернии / Пер. с англ. М., 1993. С. 101.

   Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по истории