Авторефераты по всем темам >>
Авторефераты по истории
Развитие системы социальной помощи и здравоохранения в коллективизированной деревне Юга России 1930-х гг.
Автореферат докторской диссертации по истории
На правах рукописи
САМСОНЕНКО аТАТЬЯНА аАЛЕКСАНДРОВНА
РАЗВИТИЕ СИСТЕМЫ
СОЦИАЛЬНОЙ ПОМОЩИ И ЗДРАВООХРАНЕНИЯ
В КОЛЛЕКТИВИЗИРОВАННОЙ ДЕРЕВНЕ
ЮГА РОССИИ 1930-х ГГ.
Специальность 07.00.02 - Отечественная история
Автореферат
диссертации на соискание ученой степени
доктора исторических наук
Новочеркасск
2011
Диссертация выполнена на кафедре
теории государства и права и отечественной истории
ФГБОУ ВПО Южно-Российский
государственный технический университет
(Новочеркасский политехнический институт)
Научный консультант Ц
доктор исторических наук, доктор философских наук, профессор
Скорик Александр Павлович
Официальные оппоненты: доктор исторических наук, профессор
Кулик Сергей Владимирович
доктор исторических наук, профессор
Булыгина Тамара Александровна
доктор исторических наук, профессор
инец Сергей Иванович
Ведущая организация: Воронежский государственный университет
Защита состоится л17 февраля 2012 г. в 12.00 часова на заседании совета по защите докторских и кандидатских диссертаций ДМ 212.256.03. при ГОУ ВПО Ставропольский государственный университет по адресу: 355009, г. Ставрополь, ул. Пушкина, 1а, к. 416.
С диссертацией можно ознакомиться в научной библиотеке ГОУ ВПО Ставропольский государственный университет.
Автореферат разослан л___ ___________ 2011 г.
Ученый секретарь
диссертационного совета,
доктор исторических наук,
профессора аИ.А. Краснова
аОБЩАЯ ХАРАКТЕРИСТИКА РАБОТЫ
Актуальность темы исследования. Форсированная модернизация, осуществленная в СССР на протяжении 1930-х гг., была призвана осовременить не только социально-экономическую структуру, но и культуру, быт, ментальность советского общества. В частности, в это время, впервые в отечественной истории, по государственной инициативе и в государственных же масштабах началось формирование системы социального и медицинского обслуживания населения. Тем самым, в 1930-х гг. партийно-советское руководство СССР с заметно возросшей активностью продолжило реализацию установленного в предшествующем десятилетии курса на превращение социального обеспечения и медико-санитарного обслуживания населения в обязанность государства, ответственного за здоровье и жизнь своих граждан.
Радикальные трансформации социальной сферы 1930-х гг. с наибольшей четкостью и контрастом были заметны в подвергнутой коллективизации российской деревне, где никогда ранее не происходило ничего подобного. По существу, сплошная форсированная коллективизация, при всех присущих ей негативных характеристиках, стала мощным стимулом создания в деревне развитой и упорядоченной системы социальной помощи и здравоохранения.
Хотя осуществлявшееся в рамках колхозного строительства формирование сети учреждений социальной поддержки и медицинского обслуживания сельского населения СССР являлось одним из важных направлений советской модернизации 1930-х гг., в научной литературе данные процессы получили лишь фрагментарное освещение. Указанное обстоятельство придает несомненную научно-теоретическую актуальность такой теме исследований, как создание и налаживание функционирования сети социальных и медицинских учреждений в коллективизированной деревне 1930-х гг.
Помимо научно-теоретической актуальности, рассматриваемая нами тема имеет и ярко выраженное практическое, прикладное значение, обусловленное, во-первых, развернутым с 1990-х гг. и продолжающимся поныне реформированием аграрного производства (и, более того, всего жизненного уклада российской деревни) и, во-вторых, колебаниями социальной политики в постсоветской России. Попытки реформирования советской модели здравоохранения и социального обеспечения, направленные на сокращение государственного участия в помощи больным и нуждающимся гражданам, наглядно демонстрируют пагубность игнорирования полезного исторического опыта. В особенности, сложная ситуация наблюдается в перманентно реформируемой деревне, социальная сфера которой подверглась дезорганизации, сокращению и частичному разрушению. Сопоставление реалий советской колхозной и постсоветской деколлективизированной деревни зачастую складывается отнюдь не в пользу последней, при всем неоднозначном отношении общественности и ученых к коллективным хозяйствам. Применение полезного опыта деятельности сельской системы взаимопомощи и здравоохранения 1930-х гг. выступает в качестве важного средства оптимизации процессов реформирования социальной сферы села, продолжающихся в России на современном этапе ее развития. С этой целью, представляется необходимым осуществление специалистами обстоятельного анализа массива сведений о принципах, направлениях и методах создания и функционирования системы социальной поддержки и здравоохранения сельского населения в СССР на протяжении третьего десятилетия XX века.
Хронологически настоящее исследование ограничено концом 1920-х - началом 1940-х гг. Выбор начальной границы определяется тем, что именно к исходу 1920-х гг. большевистское руководство во главе с И.В. Сталиным взяло курс на кардинальное изменение аграрной политики, на отказ от принципов нэпа и форсированный переход к созданию крупных форм сельхозпроизводства. Как известно, 1928 г. ознаменовался нагнетанием режима чрезвычайщины в советской деревне, а 1929 г. навсегда вошел в историю как год великого перелома, непосредственно предшествовавший сплошной насильственной коллективизации по-сталински. Коллективизация же, помимо прочего, сопровождалась созданием и развитием в российской деревне сети учреждений здравоохранения и социальной помощи. Итоговой датой рассматриваемого в представленной работе исторического периода выступает 1941 г., поскольку начавшаяся тогда Великая Отечественная война прервала развитие системы медицинского обслуживания и социальной помощи селянам.
Территориальные рамки исследования охватывают Дон, Кубань и Ставрополье, - ведущие аграрные регионы Юга России, которые одними из первых подверглись коллективизации и в которых реализация данной политики осуществлялась сталинским режимом ускоренно, в кратчайшие сроки и с ориентацией на вовлечение в колхозы как можно большего количества хлеборобов. Тем самым, перечисленные регионы предоставляют исследователю массу репрезентативных материалов, позволяющих в деталях реконструировать процесс формирования сети учреждений здравоохранения и социальной помощи на селе. В рассматриваемый период времени Дон, Кубань и Ставрополье входили в Северо-Кавказский и Азово-Черноморского края, а с 1937 г. получили административно-территориальную самостоятельность в границах Ростовской области, Краснодарского и Орджоникидзевского (с 1943 г. и по настоящее время - Ставропольского) краев. Национальные регионы Северного Кавказа остаются за рамками нашей работы по причине их заметного социально-экономического и культурно-бытового своеобразия, наложившего свой отпечаток и на мероприятия большевиков по созданию структур крестьянской взаимопомощи и учреждений здравоохранения.
Цель исследования заключается в проведении всестороннего, детального и взвешенного научного анализа процессов формирования и функционирования в коллективизированной деревне Юга России 1930-х гг. системы медицинского обслуживания и социальной поддержки населения.
Реализация поставленной цели предполагает решение следующих задач:
- осуществить критический анализ источниковой базы исследования трансформаций системы здравоохранения и социальной помощи в южно-российской деревне в конце 1920-х - 1930-х гг.;
- установить степень научной изученности проблемы реформирования социальной сферы деревни Юга России в 1930-х гг.;
- разработать теоретико-методологическую платформу исследования социальных реформ в коллективизированной деревне СССР 1930-х гг.;
- рассмотреть вариативность моделей социальной поддержки и взаимопомощи крестьянства, выдвигавшихся в период колхозного строительства;
- охарактеризовать роль и степень участия в социальной поддержке сельского населения Дона, Кубани и Ставрополья колхозов и касс общественной взаимопомощи колхозников;
- определить специфику функций социальных учреждений сел и станиц Юга России в условиях коллективизации, выявить степень их сопричастности организационно-хозяйственному укреплению колхозной системы;
- проследить процесс формирования, развития и функционирования сети сельских учреждений здравоохранения на Юге России в 1930-х гг.;
- представить картину курортного строительства на Северном Кавказе и роль санаториев и курортов как средства оздоровления донских, кубанских, ставропольских хлеборобов в третьем десятилетии XX века.
Объектом исследования выступает социальная сфера колхозной деревни СССР в границах такого переломного периода отечественной истории, как конец 1920-х - начало 1940-х гг.
Предметом исследования является формирование, развитие и функционирование сети учреждений здравоохранения и социальной помощи в коллективизированных селах и станицах Дона, Кубани, Ставрополья в конце 1920-х - начале 1940-х гг.
Теоретико-методологическая база работы включает в себя, прежде всего, фундаментальные для исторической науки принципы объективности, системности, историзма, в соответствии с которыми анализ минувших событий следует осуществлять с учетом их сложности, противоречивости, причинно-следственной обусловленности и особенностей, предопределенных конкретикой соответствующей эпохи. В соответствии с устоявшейся в постсоветской историографии традицией, при исследовании процессов формирования и функционирования сети учреждений взаимопомощи и здравоохранения в советской деревне 1930-х гг., ведущими методологическими подходами выступили формационный и цивилизационный. Первый из указанных подходов позволяет с максимальной четкостью выявить влияние коллективизации на модернизацию социальной сферы села, второй же дает возможность рассмотреть многообразные аспекты сельского здравоохранения и социальной помощи с точки зрения исторической повседневности.
Стержневыми компонентами теоретико-методологической базы диссертации выступают теория модернизации в варианте множественных модернов, частно-исторические концепции консервативной и фрагментарной модернизации, а также обоснованная в работах Т.А. Булыгиной и С.И. Маловичко новая локальная история как комплекс исследовательских приемов, направленных на реконструкцию прошлого конкретного региона (в данном случае - Юга России) в общих рамках российской истории, дабы установить и подчеркнуть региональную специфику, не абсолютизируя ее.
В работе применялись как общенаучные, так и специально-исторические методы исследования. Использование сравнительно-исторического метода позволило установить преемственность и различия здравоохранения и социальной помощи в доколхозной и коллективизированной деревне Юга России. Историко-генетический метод дал возможность определить устойчивые тенденции в социальной сфере российской деревни в 1920-х - 1930-х гг. Масштабы и динамика различных положительных (или, напротив, негативных) явлений, сопровождавших развитие сельской системы социальных и медицинских учреждений на Дону, Кубани и Ставрополье в 1930-х гг., были установлены с помощью метода контент-анализа.
Новизна представленной работы заключается, прежде всего, в том, что в ней, впервые не только в региональной южно-российской, но и в общероссийской, историографии, осуществлено всестороннее и комплексное исследование проблемы формирования, развития и функционирования системы здравоохранения и социальной помощи в коллективизированной деревне Юга России на протяжении 1930-х гг. Кроме того, в работе:
1. Проанализировано содержание основополагающих нормативно-правовых документов, выступавших краеугольными камнями юридической базы устройства и деятельности сельских учреждений социальной поддержки в 1930-х гг. Доказано, что советское социальное законодательство в рассматриваемый период времени было нацелено на достижение важнейшей для сталинского режима цели, каковой являлась минимизация государственных расходов на поддержку нуждавшихся жителей села и применение взаимопомощи и медобслуживания как стимулов трудовой дисциплины и производственной активности аграриев.
2. Выявлена степень участия и роль в деле поддержки нуждавшихся сельских жителей коллективных хозяйств и касс общественной взаимопомощи колхозников (КОВК). Обосновано авторское мнение, согласно которому КОВК лишь формально являлись центральным звеном сформированной в ходе колхозного строительства системы социальной помощи и взаимопомощи крестьянства, а ведущую роль здесь играли колхозы.
3. Исследован процесс формирования системы социальной помощи и взаимопомощи населению коллективизированных сел и станиц Юга России на протяжении 1930-х гг. Доказано, что процесс этот по своей протяженности намного превзошел сплошную форсированную коллективизацию, поскольку даже к началу 1940-х гг. ряд южно-российских колхозов не имели КОВК.
4. Представлена и обоснована периодизация функционирования учреждений социальной поддержки колхозного крестьянства, включающая в себя следующие этапы: 1) 1930 - 1933 гг. (этап становления системы социальной помощи в деревне); 2) 1933 г. - середина 1935 г. (этап функционального многообразия касс взаимопомощи); 3) середина 1935 г. - середина 1941 г. (этап функциональной минимизации и оптимизации деятельности КОВК).
5. Детально рассмотрены многообразные направления функционирования сельских учреждений социальной помощи. Доказано, что в ходе форсированного колхозного строительства КОВК ориентировались представителями власти не столько на оказание поддержки нуждавшимся аграриям, сколько на всемерное содействие созданию, развитию и работе колхозов.
6. Впервые в отечественной историографии освещено участие сельских медиков в заселении демобилизованными красноармейцами чернодосочных станиц Северо-Кавказского края в 1933 - 1934 гг., львиная доля которых (13 из 15) располагалась на Кубани. Установлено, что сотрудники учреждений здравоохранения внесли немалый вклад в дело закрепления красноармейцев-переселенцев на новом месте жительства, но, вместе с тем, часть медперсонала Кубани крайне отрицательно относилась к таковым, будучи солидарной со многими местными жителями.
7. Подробно изучен процесс создания и деятельности учреждений здравоохранения и курортного излечения населения колхозной деревни Юга России 1930-х гг. Доказано, что, как и в случае с работниками касс общественной взаимопомощи колхозников, деревенские медики в первой половине 1930-х гг. активно привлекались партийно-советскими чиновниками не столько к выполнению непосредственных профессиональных обязанностей, сколько к содействию функционированию и укреплению колхозов.
Среди принципиальных сюжетов, содержащихся в нашей работе, следует выделить и подчеркнуть ряд выносимых на защиту положений:
1. Сплошная форсированная коллективизация, развернутая сталинским режимом в конце 1920-х - 1930-х гг., выступила мощным стимулом формирования в российской деревне системы социальной и медицинской помощи. В ходе колхозного строительства была значительно увеличена численность медицинских и социальных учреждений и, что важнее, - все эти, ранее единичные, учреждения превратились в ячейки единой сети, покрывшей практически всю коллективизированную деревню. Коллективизация дала представителям власти огромные возможности по мобилизации и аккумулированию материальных средств сельского населения. Хотя львиная доля изъятых из деревни средств расходовалась сталинским режимом на проведение индустриализации, на продовольственное обеспечение горожан и армии, все же некоторая их часть расходовалась на решение социально важных для колхозного крестьянства задач. В числе этих задач выступали и такие, как создание и налаживание эффективного функционирования сети учреждений социальной поддержки и здравоохранения впавших в нужду и заболевших жителей села.
2. Процесс формирования и законодательного оформления системы социальной поддержки и взаимопомощи колхозного крестьянства проходил отнюдь не гладко, а в обстановке острых и продолжительных дискуссий, участников которых можно охарактеризовать как максималистов и минималистов. В первом случае речь идет о массе жителей села, многих представителях местной (сельской) администрации и деревенских низовых ячеек ВКП(б), которые полагали, что система социальной помощи должна финансироваться преимущественно за счет средств государства и ориентироваться на всех нуждающихся крестьян (за исключением, разумеется, классово-чуждых). Минималисты, представленные верхушкой и средними слоями компартии и госаппарата, стремились к созданию в коллективизированной деревне системы взаимопомощи, которая должна была функционировать на средства не государства, а самих крестьян, и акцентировать усилия не столько на социальной помощи, сколько на социальном страховании. В дискуссии между максималистами и минималистами, длившейся с конца 1928 г. до весны 1931 г., убедительную победу одержали последние, поскольку их идеи соответствовали основному вектору аграрной политики сталинского режима.
3. Содержание нормативно-правовых актов, создававших правовую базу устройства и функционирования системы взаимопомощи колхозников, зачастую сильнейшим образом диссонировало с действительностью коллективизированной деревни 1930-х гг. Наиболее важным диссонансом являлось то, что ведущую роль в деле поддержки нуждавшихся жителей села играли не кассы общественной взаимопомощи колхозников, а коллективные хозяйства. Обеспечение крестьян силами одних КОВК не представлялось возможным, так как у них не было собственной производственной базы для финансирования отмеченных задач. Поэтому, вопреки законодательству, эффективность функционирования сельской системы социальной помощи в 1930-х гг. напрямую зависела от колхозов. Рядовые жители села понимали всю глубину несоответствия между буквой закона и объективной действительностью. Но все их предложения о передаче социальных функций непосредственно колхозам отвергались представителями власти, которые не желали упускать из-под своего контроля более (или, даже, менее) значительную часть колхозной продукции.
4. Поскольку система социальной поддержки колхозников была сформирована в период сплошной форсированной коллективизации, зачастую ее функции сводились не столько к помощи впавшим в нужду крестьянам, сколько к укреплению колхозов, содействию деятельности последних и, в целом, к реализации аграрной политики сталинского режима. Наиболее часто подобного рода задачи ставились перед работниками КОВК в первой половине 1930-х гг., в условиях продолжавшегося форсирования темпов и сроков коллективизации. Разумеется, выполнение подобных задач негативно сказывалось на основной деятельности КОВК. Во второй половине 1930-х гг. учреждения социальной поддержки колхозной деревни стали уделять гораздо больше внимания своим клиентам. Однако, в данное время они охватывали своей заботой далеко не все категории нуждавшихся жителей села, а только те, которые перечислялись в нормативных документах и разного рода ведомственных циркулярах.
5. Одним из существенных факторов наблюдавшегося на протяжении 1930-х гг. (в том числе, на Юге России) количественного увеличения и качественного улучшения сельской системы медицинского обслуживания выступало стремление властей превратить данную систему в одно из вспомогательных средств организационно-хозяйственного укрепления колхозов. Сельские медучреждения активно привлекались руководством к обеспечению санитарно-гигиенических условий на производстве, борьбе за трудовую дисциплину, и т.д. Все это не означало подмену основной задачи сельских медиков, - лечения больных, - но и не способствовало ее оптимизации. Лишь во второй половине 1930-х гг. медики получили возможность тратить гораздо больше усилий на свои непосредственные профессиональные обязанности.
6. В связи с произошедшим в условиях колхозного строительства расширением сети сельских учреждений медицинской помощи увеличилась и численность их персонала - врачей, фельдшеров, лекпомов, и т.д. Но, зачастую медперсонал испытывал массу трудностей материально-бытового характера, порожденных как сталинским большим скачком, так злоупотреблениями местных властей. Все это негативно сказывалось на численности и работе медперсонала. Кроме того, часть корпорации деревенских медиков, вкупе с другими представителями сельской интеллигенции, выступила против сплошной коллективизации и сопровождавшего ее насилия над крестьянством. К исходу 1930-х гг. представителям власти удалось свести к минимуму антиколхозные настроения сельского медперсонала и несколько сгладить, но не полностью преодолеть дефицит кадров в учреждениях здравоохранения колхозной деревни, в том числе на Дону, Кубани и Ставрополье.
Практическая значимость исследования. Материалы диссертационной работы использовались при подготовке к проведению занятий по курсам Отечественная история, Регионоведение, Основы этнологии, при написании учебных пособий по дисциплинам Социальная этнография и демография, Этническая культура Южной России. Содержание, основные положения и выводы настоящего диссертационного исследования могут быть использованы в процессе разработки мероприятий по оптимизации положения и функционирования сельских учреждений здравоохранения в современной России, а также при подготовке и чтении лекционных курсов по отечественной истории, краеведению, этнологии, истории российского (в том числе, южно-российского) крестьянства советской эпохи.
Апробация работы. По теме диссертации опубликованы 49 работ общим объемом 60,05 печ.л., среди которых 3 монографии, 11 научных статей в периодических изданиях, рекомендованных ВАК России, 15 публикаций в сборниках трудов Международных, Всероссийских, региональных научных конференций. Диссертация обсуждалась на заседании кафедры теории государства и права и отечественной истории Южно-Российского государственного технического университета (Новочеркасский политехнический институт).
Основные положения и выводы исследования были озвучены автором на Международных, Всероссийских, региональных научных конференциях, таких, как Проблемы, инновационные подходы и перспективы развития Российского Причерноморья (Сочи, 1998), Наука и образование в начале XXI века: состояние, проблемы, поиски (Сочи, 2000), Российская семья: историко-психологический портрет (Санкт-Петербург, 2008), Российская государственность в судьбах народов Северного Кавказа (Пятигорск, 2008), л100-летие курорта Сочи (Сочи, 2009), Россия: история законности и беззакония (Санкт-Петербург, 2009), Историческая память населения Юга России о голоде 1932-1933 гг. (Краснодар, 2009), Женщины в истории: недостающие фрагменты исторического полотна (Армавир, 2010), Лосевские чтения (Новочеркасск, 2010), II Сиротенковские чтения (Армавир, 2011).
Структура исследования. Диссертация состоит из введения, пяти глав, заключения, списка использованных источников и литературы.
ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ
Во введении к диссертационному исследованию обосновывается актуальность избранной тематики, определяются территориальные и хронологические рамки, объект, предмет, цель, задачи работы, раскрываются научная новизна и положения, выносимые на защиту.
В первой главе Источники, историография и теоретико-методологинческий базис научного анализа социальной сферы колхозной деревни Юга России 1930-х гг. охарактеризован комплекс документов и материалов, на который опирается настоящее исследование, осуществлен обзор наличествующих научных работ по теме, обоснована концептуальная модель диссертации.
Источниковая база диссертации включает в себя архивные материалы, работы и тексты выступлений партийных и советских лидеров, сборники документов (в том числе сборники нормативно-правовых актов, регулировавших деятельность социальных и медицинских учреждений колхозной деревни), периодические издания 1930-х гг. Центральным звеном круга источников выступают архивные материалы, обнаруженные нами в фондах Государственного архива Российской Федерации (ГА РФ), Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ), Российского государственного архива экономики (РГАЭ), Центров документации новейшей истории Ростовской области (ЦДНИ РО) и Краснодарского края (ЦДНИ КК), Государственного архива новейшей истории Ставропольского края (ГАНИ СК), Государственных архивов Ростовской области (ГА РО), Ставропольского (ГА СК) и Краснодарского (ГА КК) краев, архивного отдела администрации г. Сочи (АОГС). Общий объем вовлеченных в научный оборот архивных материалов составил 60 фондов и свыше 190 дел.
Анализ архивных материалов позволяет утверждать, что в первой трети 1930-х гг. партийное руководство Юга России было в большей степени озабочено осуществлением сплошной форсированной коллективизации и налаживанием функционирования колхозов, нежели социальной помощью. В то же время, вопросам здравоохранения уделялось более пристальное внимание по той причине, что медики обеспечивали бесперебойную работу колхозников.
В материалах Северо-Кавказского крайкома ВКП(б) (ЦДНИ РО, ф. 7), являвшегося высшей партийной инстанцией на Юге России в первой половине 1930-х гг., социальная и медицинская тематика оттесняется на задний план вопросами колхозного строительства, борьбы с классовым врагом, и т. п. Лапидарны сведения о здравоохранении и социальной помощи в деревне, содержащиеся в отчетных материалах Северо-Кавказского крайкома, направляемых в ЦК ВКП(б) и хранящихся в РГАСПИ (ф. 17).
Окружные комитеты компартии Северо-Кавказского края также уделяли вопросам материальной поддержки и лечения крестьян отнюдь не первостепенное внимание, о чем свидетельствуют фонды Донецкого (ЦДНИ РО, ф. 75), Сальского (ЦДНИ РО, ф. 97), Терского (ГАНИ СК, ф. 5938) окружкомов ВКП(б) Северо-Кавказского края. Но, в пропорциональном отношении, содержащийся в материалах окружкомов объем информации о социальной сфере сел и станиц Юга России превосходит показатели Северо-Кавказского крайкома. Здесь налицо устойчивая тенденция, заключающаяся в том, что, по мере понижения статуса партийных органов (от краевого уровня до районного) в их документации возрастает доля сведений о социальной поддержке или лечении крестьян. Тенденция эта подкрепляется изучением хранящихся в ЦДНИ РО документов райкомов компартии Северо-Кавказского края: Аксайского (ф. 24), Базковского (ф. 28), Багаевского (ф. 30), Боковского (ф. 31), Верхне-Донского (ф. 34), Вешенского (ф. 36), Обливского (ф. 87), Тарасовского (ф. 110) и др. Отмеченный факт объясняется тем, что районные и окружные комитеты ВКП(б) на Дону, Кубани, Ставрополье непосредственно занимались формированием и налаживанием функционирования сети сельских учреждений здравоохранения и социальной помощи, в то время как функции партийных структур краевого уровня ограничивались общим руководством и контролем.
Во второй половине 1930-х гг. объем информации о сельском здравоохранении и социальной помощи колхозному крестьянству Юга России в материалах партийных органов возрастает. В документах Азово-Черноморского (ЦДНИ РО, ф. 8) и Северо-Кавказского (ГАНИ СК, ф. 1) крайкомов ВКП(б), пришедших в январе 1934 г. на смену единому партийному руководству реорганизованного Северо-Кавказского края, нередко говорится о наличествующих в социальной сфере колхозной деревни проблемах и о путях их преодоления. Фокусируется внимание на различных аспектах сельской медицины и взаимопомощи и в документации возникших в 1937 г. Краснодарского (ЦДНИ КК, ф. 1774а) и Орджоникидзевского (ГАНИ СК, ф. 1) краевых партийных комитетов, а также Ростовского (ЦДНИ РО, ф. 9) обкома ВКП(б).
В протоколах, отчетах, резолюциях региональных комитетов компартии содержатся сведения о количественных и качественных параметрах медучреждений в деревне Юга России,а о материально-бытовом положении их работников. Чрезвычайно важной в исследовательском плане характеристикой документации партийных структур выступает относительная объективность содержащейся в них информации, свидетельствующей о массе проблем, наличествовавших в социальной сфере колхозной деревни: о неудовлетворительном состоянии лечебных учреждений, халатности и злоупотреблении медиков и колхозного руководства, недовольстве колхозников плохим лечением. Наибольшим объемом таких сведений отличаются фонды Политуправления Наркомата земледелия СССР (РГАСПИ, ф. 112) и Политсектора МТС Северо-Кавказского краевого земельного управления (крайзу) (ЦДНИ РО, ф. 166), руководивших чрезвычайными органами власти в деревне, - политотделами МТС.
Уникальную информацию о сельских социальных учреждениях Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев удалось обнаружить в хранящемся в ГА РФ фонде Народного комиссариата социального обеспечения РСФСР (ф. А-413). Здесь сосредоточены поступавшие в наркомат с Юга России подробные отчеты о количестве, состоянии и деятельности КОВК, домов престарелых колхозников, детских домов, и пр.
Дополнительным источником сведений о формировании и функционировании системы социальной поддержки и здравоохранения в коллективизированной деревне Юга России выступают фонды государственных архивов Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев. Наиболее информативны фонды исполнительных комитетов советов депутатов трудящихся: Краснодарского краевого (ГА КК, ф. р-687), Ростовского областного (ГА РО, ф. р-3737), Ставропольского окружного (ГА СК, ф. р?299), Сочинского районного (АОГС, ф. р-25) и городского (АОГС, ф. р?137). Будучи высшими звеньями административно-управленческого аппарата на местах, исполкомы направляли и контролировали процесс создания и деятельности сельских больниц, амбулаторий, КОВК, в связи с чем, в их фондах отложился массив соответствующих сведений. Материалы Северо-Кавказского (ГА РО, ф. р-1390) и Орджоникидзевского (ГА СК, ф. р-2395) краевых земельных управлений, Северо-Кавказского краевого союза сельхозколлективов (Крайколхозсоюза) (ГА РО, ф. р?2399) дают представление о роли, которую социальные и медицинские учреждения играли в укреплении колхозной системы.
Определенный интерес в рамках нашей темы представляют фонды региональных органов статистики: статистического управления Ростовской области (ГА РО, ф. р-4034), Орджоникидзевского краевого статуправления при крайисполкоме (ГА СК, ф. р-1886), плановой комиссии исполкома Сочинского горсовета депутатов трудящихся (ф. р-148). В документации перечисленных органов содержатся планы развития социальной сферы колхозной деревни и отчеты о выполнении этих планов. Материалы частного характера о численности социальных учреждений и об особенностях их создания содержатся в фондах колхозов Северо-Кавказского (затем, - Орджоникидзевского) края: им. Ильича Ессентукского района (ГА СК, ф. р-2034), Борьба за урожай Арзгирского района (ГА СК, ф. р-2870), им. 5 декабря Прикумского района (ГА СК, ф. р-5350), Верный путь Прикумского района (ф. р-5351), а также им. Сталина Сальского района Ростовской области (ГА РО, ф. р-4340).
В ходе исследования произошедшей в 1930-х гг. трансформации социальной сферы советской (в том числе, южно-российской) деревни, немаловажным значением обладают разнообразные материалы Народного комиссариата Рабоче-крестьянской инспекции (НК-РКИ) РСФСР (ГА РФ, ф. А-406), а также Северо-Кавказского краевого (ГА РО, ф. р-1185) и Кубанского окружного (ГА КК, ф. р-226) управлений РКИ. Сотрудники НК-РКИ систематически проводили ревизии самых разных советских учреждений и предприятий и, среди них, - больницы, амбулатории, фельдшерские пункты, и т.п. В фондах НК-РКИ содержатся документы, в которых с исчерпывающей полнотой говорилось об особенностях состояния и функционирования системы медицинской помощи на селе в условиях колхозного строительства.
Ряд документов, имеющих непосредственное отношение к рассматриваемой нами теме, был обнаружен в Российском государственном архиве экономики (РГАЭ). Здесь наиболее информативным оказался фонд Крестьянской газеты (ф. 396), включающий в себя разнообразные письма и жалобы жителей села в редакцию названного периодического издания, а также материалы журналистских расследований, проведенных в связи с теми или иными сигналами с мест о недостатках в сфере медицинской и социальной помощи.
Немаловажным источником выступает периодика 1930-х гг.: газеты Известия ЦИК СССР, Социалистическое земледелие, Молот, Орджоникидзевская правда, Северо-Кавказский большевик, журналы Коллективист, Социальное обеспечение, Колхозница, и др. В прессе содержатся корреспонденции журналистов и отзывы сельских жителей о положительных и отрицательных результатах работы КОВК, домов престарелых колхозников, детдомов, больниц, амбулаторий, и т.д. Эти материалы позволяют составить более полное впечатление о деятельности перечисленных учреждений в конкретно-исторических условиях колхозной деревни.
Переходя к анализу историографии проблемы создания и функционирования сети учреждений социальной поддержки и здравоохранения в деревне Юга России 1930-х гг., отметим, что процесс научного осмысления указанной проблемы представляется возможным разделить на три этапа:
1) 1930-е годы - первичный этап осмысления проблемы реформирования социальной сферы советской (южно-российской) деревни, характеризующийся слабостью научного анализа и жестким идеологическим контролем;
2) конец 1940-х - середина 1980-х годов. Этап расширения источниковой базы при неизменности идеологически заданных в 1930-х гг. трактовок процесса и результатов трансформации социальной сферы колхозной деревни;
3) вторая половина 1980-х годов - наше время. Этап дальнейшего количественного роста комплекса источников, сопровождающегося радикальной сменой исследовательских подходов к анализу проблемы формирования и функционирования сети социальных и медицинских учреждений колхозной деревни.
Первые работы по интересующей нас проблематике, современные процессам колхозного строительства, отличались сравнительно узкой источниковой базой, описательностью, выраженным стремлением к подчеркиванию позитивных изменений в сфере сельского здравоохранения и медпомощи в 1930-х гг. при критике отдельных недостатков, частными упоминаниями о социальном реформировании в общем контексте колхозного строительства, и т. п. Отдельного упоминания заслуживают работы председателя Центрального комитета касс взаимопомощи РСФСР Е.А. Лысикова об истории развития социальной помощи в советской деревне, и наркома здравоохранения СССР Г.Н. Каминского о произошедших в 1930-х гг. трансформациях в сфере здравоохранения и новых задачах медработников, в том числе на селе.
На Юге России в 1930-х гг. становление системы социальной помощи и здравоохранения в колхозных селах и станицах рассматривалось в границах тенденций, характерных для общесоюзной (общероссийской) историографии. Единичные упоминания о позитивных сдвигах в области медицинского и социального обслуживания сельского населения содержались в работах о развитии южно-российских регионов или отдельных образцовых колхозов.
Будучи прерван Великой Отечественной войной, процесс исследования проблемы формирования и функционирования системы социальной и медицинской помощи колхозному крестьянству возобновился со второй половины 1940-х гг. В данное время и, вплоть до середины 1980-х гг., работа над указанной темой велась в рамках историографических тенденций 1930-х гг., в соответствии с которыми вопросы здравоохранения и взаимопомощи на селе рассматривались как частные аспекты колхозного строительства, фрагментарно и при некритическом восприятии заданных еще в 1930-х гг. оценок.
Вопросы социальной помощи крестьянству неоднократно затрагивались в исследованиях общего характера, посвященных коллективизации и развитию коллективизированной деревни. Однако, в границах второго из отмеченных нами историографических этапов, не был реализован исследовательский проект, специально посвященный модернизации социальной сферы колхозной деревни 1930-х гг. Гораздо большее внимание уделялось теме создания и деятельности сети сельских учреждений здравоохранения: здесь следует отметить, в частности, работы Г.А. Баткиса, Н.А. Виноградова, Э.М. Конюс, М.Ф. Леви.
В отличие от общесоюзной (общероссийской) историографии, на Дону, Кубани и Ставрополье в отмеченный период времени наблюдался явный спад исследовательского интереса к проблеме формирования системы социальной поддержки и здравоохранения крестьян в ходе коллективизации. Можно указать лишь на единичные упоминания о развитии сельской медицины в работах общего характера, посвященных жизнедеятельности колхозного крестьянства.
В связи с произошедшей в постсоветский период радикальной сменой теоретико-методологических подходов к осмыслению прошлого, внимание отечественных ученых к проблеме социальной помощи и здравоохранения в коллективизированной деревне СССР 1930-х гг. заметно усилилось, материализовавшись в целом ряде публикаций и диссертационных исследований. Среди них необходимо выделить докторскую диссертацию В.С. Григорьева, в которой, впервые в российской историографии, был осуществлен комплексный анализ проблемы организации и функционирования системы взаимопомощи в доколхозной и коллективизированной деревне 1920-х - 1930-х гг. Отличительными характеристиками данных работ является существенное расширение круга источников (нередко за счет ранее засекреченных архивных материалов) и изучаемых вопросов, усиление внимания к человеческой истории в рамках антропологического подхода, стремление к объективному освещению событий в российской деревне третьего десятилетия XX века.
На Юге России во второй половине 1980-х - начале 2000-х гг. появился ряд исследований, в которых освещались отдельные аспекты преобразований социальной сферы деревни, осуществленных в ходе колхозного строительства. Отметим работы В.А. Бондарева, В.Г. Василенко, М.А. Гадицкой, Б.Т. Ованесонва, А.П. Скорика, Н.Д. Судавцова, и др. Однако, в рамках южно-российской историографии не предпринимались попытки осуществить специальное исследование многообразных вопросов организации, состояния и функционирования учреждений соцкультбыта в колхозах в 1930-х гг.
В целом, анализ историографии позволяет утверждать, что вплоть до настоящего времени проблема формирования и функционирования системы медицинской и социальной помощи колхозному крестьянству Дона, Кубани и Ставрополья 1930-х гг. не получила удовлетворительного освещения в работах южно-российских историков. Нуждается в рассмотрении целый ряд вопросов указанной проблемы, таких, как: специфика функционирования системы социальной поддержки и взаимопомощи колхозников; организационно-хозяйственное состояние, особенности и эффективность реализации сельскими медучреждениями поставленных перед ними задач; повседневная жизнь и коллективные настроения медиков Юга России в 1930-х гг., и т.д.
Говоря о теоретико-методологической базе настоящего исследования, отметим, что основополагающим его компонентом является теория модернизации, позволяющая адекватно анализировать переход от традиционного, аграрного, общества к обществу индустриальному, каковым являлись и советские преобразования. Поскольку классический вариант теории модернизации страдает универсализмом, линеарностью, абсолютизацией опыта западной цивилизации, мы опирались на обоснованный в работах Й. Арнасона и Ш. Эйзенштадта подход множественности (вариативности) модернов, а также на разработки отечественных специалистов (В.В. Алексеева, А.Г. Вишневского, С.И. Каспэ, В.А. Красильщикова и др.), трактующих российский путь преобразований как догоняющий, имперский, неорганический, ускоренный.
Немаловажными компонентами теоретико-методологической базы выступают частно-историческая теория фрагментарной модернизации и, как уже отмечалось, обоснованная в работах Т.А. Булыгиной и С.И. Маловичко новая локальная история. Если теория фрагментарной модернизации направлена на установление и осмысление особенностей коллективизации как комплекса мер по преобразованию крестьянского уклада, то новая локальная история предоставляет инструментарий, позволяющий с максимальной четкостью установить региональную специфику трансформаций социальной сферы деревни и, при этом, избежать гиперболизации этой специфики.
Источниковедческие и историографические аспекты предпринятого нами исследования несут на себе отпечаток социальной политики большевиков и обусловленных марксистской идеологической доктриной особенностей советской исторической науки. Поскольку в 1930-х гг. первоочередное внимание партийно-советских властных структур было обращено на социально-политические и социально-экономические процессы в колхозной деревне, ощущается дефицит содержащейся в источниках информации об организации и деятельности системы социальной и медицинской помощи колхозному крестьянству. Относительная бедность источников и ориентация советской исторической науки на изучение крупных социально-экономических и общественно-политических процессов обусловили также сильнейшую фрагментарность освещения интересующей нас темы в специальной литературе. Кроме того, безраздельное господство марксизма не лучшим образом сказалось и на уровне теоретического осмысления разнообразных вопросов проблемы формирования и функционирования сети медицинских и социальных учреждений советской деревни в условиях колхозного строительства.
Во второй главе Формирование и законодательное регулирование системы социальной помощи южно-российскому крестьянству в 1930?х гг. освещается дискуссионность вариантов материальной поддержки крестьянства в условиях сталинской аграрной политики, анализируются нормативно-правовые основы системы социальной помощи населению коллективизированной деревни, освещается роль и значение колхозов и касс взаимопомощи колхозников в деле обеспечения нуждающихся жителей села.
В условиях развертывания в СССР форсированного колхозного строительства в конце 1920-х - начале 1930-х гг., оформились две полярные точки зрения на создание системы социальной помощи крестьянству, сторонников которых можно охарактеризовать как максималистов и минималистов. Максималисты выражали мнение подавляющего большинства крестьян, а также некоторой части низовых советских работников и членов компартии, хорошо знавших жизнь деревни и понимавших ее нужды. Минималистами являлись представители высшего и среднего партийно-советского руководства и огромное большинство коммунистов и беспартийных чиновников.
Максималисты полагали, что в условиях колхозной системы помощь должна предоставляться всем нуждающимся, а совокупные усилия государства и коллективных хозяйств гарантируют как бесперебойное оказание этой помощи, так и значительные ее размеры. Причем, в качестве гарантов помощи, обеспечивавших ее материально, должны были выступать колхозы и само государство. Характерным примером максималистского варианта социальной поддержки крестьянства является проект распределения доходов в колхозах, составленный 28 июня 1930 г. старшим инструктором Армавирского отделения Северо-Кавказского полеводсоюза Худяковым. Согласно проекту, получателями помощи становились нетрудоспособные и полутрудоспособные члены колхозов, каковыми признавались: полные инвалиды; старики от 60 лет и старухи от 55 лет; дети от рождения до 13 лет включительно; женщины с тремя и более малолетними детьми в возрасте до 6 лет, не имеющие в своей семье нянек; женщины, родившие детей в период с 1 марта по 1 октября (то есть в период наиболее напряженных сельхозработ); учащиеся в возрасте до 18 лет, и т.д. Для обеспечения всех этих лиц в колхозах следовало создать специальный фонд и отчислять туда средства в зависимости от процента нетрудоспособных по отношению к трудоспособным.
Однако, по справедливому замечанию В.С. Григорьева, высшие партийные функционеры и представители правительственных структур СССР (то есть, минималисты), придерживались политики перекладывания бремени социального обеспечения колхозников на плечи сельчан в форме организации общественной взаимопомощи. Иными словами, минималисты выступали за то, чтобы социальная помощь на селе финансировалась не за счет государства и колхозов, а за счет самих крестьян, и оказывалась относительно узкому кругу лиц. По их мнению, некоей сверхзадачей системы социальной поддержки пострадавших колхозников являлось скорейшее восстановление их трудоспособности и вовлечение в общественное производство.
В развернувшейся очной и заочной дискуссии минималисты одержали убедительную победу, настояв на отказе от сколь-нибудь существенного материального участия государства и колхозов в деле поддержки жителей села и на формировании учреждений взаимопомощи колхозников. Все же, поскольку государство заботилось о некоторых категориях сельского населения (персональные пенсионеры, беспризорные дети, и пр.) и постоянно контролировало деятельность колхозных учреждений взаимопомощи, представляется возможным характеризовать сложившуюся в 1930-х гг. коллективизированной деревне систему поддержки нуждающихся как систему не просто взаимопомощи, а социальной помощи.
Основополагающими документами нормативно-правовой базы системы социальной помощи колхозному крестьянству являлись принятые в 1931 г. ВЦИК и СНК РСФСР Положение о кассах общественной взаимопомощи колхозников и колхозниц и Примерный устав касс общественной взаимопомощи колхозников и колхозниц, а также одобренное в феврале 1932 г. Президиумом ЦИК СССР Положение о кассах взаимопомощи колхозов. Согласно перечисленным документам, КОВК создавались по решению большинства участников общего собрания колхоза и включали в свой состав всех колхозников. Органами управления КОВК являлись общее собрание ее членов, правление и ревизионная комиссия. Руководство КОВК возлагалось на сельские советы и органы социального обеспечения (собесы). Кассы взаимопомощи были обязаны неукоснительно исполнять циркуляры и директивы органов соцобеспечения и отчитываться перед ними о проделанной работе.
Важнейшими функциями КОВК являлись обеспечение инвалидов, престарелых, временно потерявших трудоспособность колхозников и колхозниц, нуждающихся семей красноармейцев, детей-сирот и детей колхозников, впавших в нужду. В особенности же, сельские социальные учреждения должны были прямо и опосредованно заботиться об укреплении колхозной системы путем борьбы за трудовую дисциплину, повышение производительности труда и скорейшее восстановление трудоспособности колхозников.
Основными источниками средств для КОВК являлись: взносы их членов; отчисления от социальных фондов колхозов; суммы, передаваемые кассам взаимопомощи собесами в пользу сельских жителей, имевших право на получение госпособий, и т.д. При этом, с точки зрения законодательства, взносы членов касс взаимопомощи считались наиболее важным источником финансирования их деятельности. Но, в условиях сталинской налогово-заготовительной политики колхозники зачастую получали на трудодни так мало средств, что не могли давать существенные взносы в КОВК. Так, в целом по РСФСР, за девять месяцев 1934 г. кассы взаимопомощи должны были мобилизовать 55 918,2 тыс. руб., но собрали 12 094 тыс. руб. (21,6 % от плана). Указанная негативная тенденция не исчезла даже к исходу 1930-х гг. В частности, в 1940 г. КОВК Ростовской области выполнили план сбора членских взносов на 61,5 %.
В этих условиях, основными донорами касс становились колхозы. Весьма характерны следующие пропорции в доходах КОВК Краснодарского края за 1940 г. В этом году кубанские кассы взаимопомощи колхозников собрали со своих членов 2 207 тыс. руб. (54,9 % от плана), а от колхозов получили 4 225 тыс. руб., хотя планировалось только 2 500 тыс. руб. Кроме того, специальной задачей колхозов являлось самостоятельное оказание помощи своим впавшим в нужду членам, что было зафиксировано в первой (от 1 марта 1930 г.) и второй (от 17 февраля 1935 г.) редакциях Примерного устава сельхозартели.
Многие колхозники понимали недееспособность касс взаимопомощи и, напротив, важность колхозов в решении социальных проблем. Поэтому некоторые жители предлагали расформировать КОВК, утверждая, что правления колхозов справятся без касс взаимопомощи с использование фондов от валового дохода. Наиболее четко такие предложения были сформулированы в опубликованном в 1938 г. в журнале Социальное обеспечение письме члена сельхозартели Маяк социализма Неклиновского района Ростовской области Ковалева, автор которого вопрошал: Может быть[,] лучше было бы кассы ликвидировать с тем, чтобы работу по оказанию помощи колхозникам и колхозницам вели непосредственно правления колхозов?
Однако, подобные предложения вызывали резкую отповедь властей, убежденных в том, что основной задачей коллективных хозяйств является снабжение государства сельхозпродукцией в максимально возможных количествах, а не обеспечение крестьянских нужд. Показателен ответ наркома земледелия СССР Р.И. Эйхе на письмо Ковалева, опубликованный в том же номере журнала Социальное обеспечение. Эйхе высказался против предложения Ковалева, подчеркнув, что ликвидация касс взаимопомощи означает возложение социальных функций на правления колхозов, что будет отвлекать их от прямых обязанностей по руководству сельскохозяйственным производством и по организационно-хозяйственному укреплению колхозов. Редакция же журнала охарактеризовала предложения о ликвидации касс общественной взаимопомощи колхозников как политически вредные.
Учитывая твердость партийно-советского руководства в вопросе о создании и существовании КОВК, процесс их организации был необратим. В массовом порядке формирование касс общественной взаимопомощи колхозников в Северо-Кавказском крае началось с апреля 1930 г. К началу 1931 г. здесь числилось 1,5 тыс. КОВК, а в 1932 г. членами касс признавались не менее 96,9 % колхозников Дона, Кубани и Ставрополья.
Однако, в начале 1930-х гг. большинство поспешно созданных касс взаимопомощи Юга России лишь числились на бумаге и фактически не действовали вследствие острейшего дефицита материальных средств и крайней организационно-хозяйственной слабости. По признаниям представителей власти, в 1930 г. из 1,5 тыс. КОВК Северо-Кавказского края действующими являлись не более 500. Даже к исходу 1930-х гг. кассы взаимопомощи колхозников существовали и действовали не во всех сельхозартелях Юга России. Так, в начале 1940 г. в Краснодарском крае на 2 342 колхоза приходилось 2 245 КОВК. В том же году сотрудники органов соцобеспечения констатировали, что в 115 колхозах Ростовской области кассы взаимопомощи леще вовсе отсутствуют и практически не функционируют все или подавляющее большинство КОВК Зверевского, Киевского, Красногвардейского, Октябрьского районов области.
Итак, в условиях формированной коллективизации в советской (в частности, южно-российской) деревне была сформирована такая система социальной поддержки, которая финансировалась, в основном, за счет самих колхозников, а не на государственные средства. Это был сознательный выбор партийно-советского руководства, стремившегося переложить социальные функции на плечи крестьянства и минимизировать соответствующие расходы госбюджета. Основой системы социальной помощи в колхозной деревне стали кассы общественной взаимопомощи колхозников и, в некоторой степени, - коллективные хозяйства. Важнейшим источником доходов КОВК должны были стать взносы их членов, то есть жителей колхозной деревни. Однако, под влиянием налогово-заготовительной политики сталинского режима и колхозники, и колхозы зачастую не имели свободных средств, необходимых для деятельности и самого существования касс взаимопомощи. Слабость и недееспособность многих КОВК рождали закономерное недоверие и пренебрежение к ним со стороны крестьянства. Все это негативно сказывалось не только на состоянии КОВК, но и на самом процессе их создания. Хотя законодательная база системы социальной поддержки населения колхозной деревни была сформирована уже в начале 1930-х гг., процесс формирования и налаживания деятельности касс общественной взаимопомощи колхозников на Юге России (как и по всей стране) не был завершен даже к исходу указанного десятилетия.
В третьей главе Направления и методы социальной поддержки в коллективизированной деревне Дона, Кубани и Ставрополья 1930-х гг. освещается участие КОВК и собесов в колхозном строительстве, процесс реализации семейной политики и борьба с детской беспризорностью и безнадзорностью на селе, помощь престарелым колхозникам и инвалидам.
Деятельность социальных учреждений деревни в 1930-х гг. представляется возможным разделить на ряд этапов:
1) 1930 - 1933 гг. Этап становления системы социальной помощи в деревне и ориентации КОВК не столько на поддержку нуждавшихся аграриев, сколько на борьбу за проведение коллективизации и укрепление колхозов;
2) 1933 г. - середина 1935 г. Это этап функционального многообразия касс общественной взаимопомощи колхозников;
3) середина 1935 г. - середина 1941 г. Этап функциональной минимизации и оптимизации касс общественной взаимопомощи колхозников.
До 1935 г. КОВК стремились выполнять гораздо более широкий круг задач, чем тот, что был установлен советским законодательством. Кассы взаимопомощи Дона, Кубани и Ставрополья не только помогали нуждавшимся колхозникам и членам их семей, но также на собственные средства создавали и содержали детские дошкольные учреждения, дома отдыха, бани, парикмахерские, медицинские и акушерские пункты, общественные столовые, заезжие и постоялые дворы, фотоателье, оборудовали полевые станы, избы-читальни, и т.п. Лишь в 1935 г. подобное распыление сил и средств КОВК было признано нецелесообразным, а круг их задач сокращен до принятого законом.
Сверхзадачей сельских социальных учреждений в 1930-х гг. являлось участие в реализации аграрной политики сталинского режима и содействие организационно-хозяйственному укреплению колхозной системы. В условиях форсированной коллективизации указанная сверхзадача являлась едва ли не важнейшей функцией КОВК. Работники касс взаимопомощи выполняли ее как опосредованно, так и непосредственно.
Опосредованными методами содействия КОВК колхозному строительству являлись такие, как: оказания помощи преимущественно трудолюбивым колхозникам с целью укрепления трудовой дисциплины на производстве; восстановление трудоспособности колхозников и трудоустройство инвалидов; организация в колхозах и поддержание функционирования детских дошкольных учреждений, дабы содействовать выходу на работу матерей; ликвидация бескоровности крестьян, и т. д. В частности, кассы взаимопомощи выделяли средства для создания и ремонта детских садов, ясель и площадок, финансировали обучение персонала для этих заведении, и пр. Например, к маю 1935 г. в Северо-Кавказском крае на средства касс взаимопомощи было подготовлено 325 руководителей и воспитателей для колхозных ясель и площадок. КОВК выдавали пособия временно лишившимся трудоспособности колхозникам, оплачивали отправление таковых на курорты и в дома отдыха. Отчасти за средства КОВК осуществлялось протезирование инвалидов, а также профессиональное обучение и переподготовка тех из них, кто еще мог работать. Обычно колхозники-инвалиды направлялись на легкие работы в колхозах, для чего переобучение не требовалось. Но, действовали и курсы по переподготовке инвалидов, на которых они могли получить специальности счетоводов, бригадиров, кролиководов, садоводов, пчеловодов, санитаров, работников изб-читален, служащих детских дошкольных учреждений, баянистов, и т.д.
В первой половине 1930-х гг. работники сельских социальных учреждений должны были не только опосредованно, но и непосредственно содействовать реализации аграрной политики сталинского режима, выполняя такие задачи, как: реализация производственных планов колхоза, проведение хлебозаготовок (и, значит, борьба с саботажниками сдачи хлеба государству), осуществление подписки сельских жителей на государственный заем, борьба с кулаками, подкулачниками, вредителями, и многое другое. Разумеется, подобного рода задания не позволяли работникам КОВК на должном уровне выполнять свои профессиональные обязанности по оказанию помощи и поддержки впавшим в нужду членам коллективных хозяйств.
Переходя к рассмотрению выполнения работниками социальных учреждений колхозной деревни их непосредственных обязанностей, отметим, что одной из важнейших признавалась забота о семье, причем, в первую очередь, многодетной. В ходе великого перелома в СССР наблюдался настолько существенный спад рождаемости и рост смертности, что специалисты полагают возможным говорить о демографической катастрофе 1930?х гг. При этом, советская (в частности, южно-российская) деревня понесла гораздо большие потери по сравнению с городом, которые, помимо прочего, были обусловлены Великим голодом 1932 - 1933 гг. и масштабной урбанизацией. Поскольку снижение численности сельского населения препятствовало функционированию колхозной системы, представители власти пытались переломить ситуацию, усилив охрану материнства, детства и семьи. С возросшей активностью такие меры осуществлялись во второй половине 1930-х гг.
До 1935 г. КОВК и колхозы на собственные средства создавали родильные дома (хаты-родильни) и комнаты, а также в ряде случаев выдавали пособия колхозницам-роженицам. Так, к маю 1935 г. колхозами и кассами взаимопомощи колхозников Северо-Кавказского края было организовано 28 родильных комнат. Хотя в том же году такая практика была запрещена, внимание КОВК к вопросам материнства и детства не снизилось, а возросло, в связи с принятием 27 июня 1936 г. постановления ЦИК и СНК СССР, в котором предусматривалось запрещение абортов, усложнение процедуры развода, установление государственной помощи многосемейным, расширение сети роддомов, детских дошкольных учреждений, и т.п.
КОВК, помимо государства, выдавали роженицам и матерям различные пособия: на кормление ребенка, на приобретение приданого для новорожденных, в помощь многосемейным, и т.д. Так, в первой половине 1939 г. КОВК Орджоникидзевского края выдали многодетным матерям и роженицам 519 тыс. руб. Практиковалась и натуральная помощь колхозницам, - предметами ухода за новорожденными, домашним скотом, а, иной раз, и жильем. В частности, в 1940 г. касса взаимопомощи сельхозартели им. Ворошилова Верхне-Донского района Ростовской области купила дома двум многодетным семьям.
Хотя после 1935 г. КОВК не могли создавать родильные дома и комнаты на собственные средства, они сохранили возможность участия в финансировании этих процессов наряду с собесами, колхозами, сельсоветами. Результатом стал численный рост отмеченных медучреждений. Если в 1935 г. в Азово-Черноморском крае имелось всего 12 акушерских пунктов, то в 1937 г. - уже 207, а количество роддомов выросло с 208 до 275.
Следующей важной задачей социальных учреждений колхозной деревни стала борьба с детской беспризорностью и безнадзорностью, ибо великий перелом резко увеличил масштабы этого социального бедствия.
Одним из наиболее эффективных методов борьбы с безнадзорностью в колхозной деревне Юга России являлось создание и поддержание функционирования детских дошкольных заведений. Поскольку такие заведения были призваны не только пресечь безнадзорность детей, но и способствовать вовлечению их матерей в общественное производство, колхозы и КОВК активно их финансировали. Численность детских садов, яслей и площадок в селах и станицах Дона, Кубани и Ставрополья была довольно высокой. В частности, коллективных хозяйствах Ростовской области в 1939 г. насчитывались 261 постоянные ясли (6 651 место) и 3 243 яслей сезонных (78 461 место).
Отдельным направлением борьбы с безнадзорностью являлась организация летнего отдыха сельских детей. По мере организационно-хозяйственнного укрепления колхозной системы представители власти находили возможным организовывать пионерские лагеря для деревенской детворы, используя средства районных бюджетов, колхозов, сельских социальных учреждений. Так, 13 мая 1936 г. Северо-Донской окружком ВКП(б) Азово-Чернонморского края постановил охватить колхозными пионерскими лагерями 18 850 детей. Зачастую, однако, дети колхозников не отдыхали в лагерях, а помогали в работе своим родителям и, кроме того, активно привлекались властями к охране колхозных полей от расхитителей-лпарикмахеров. По данным руководства Азово-Черноморского края, здесь летом 1934 г. в охране урожая участвовали не менее 100 тыс. пионеров.
Что касается борьбы с беспризорностью, то она велась путем помещения сирот в детские дома, передачи их на попечение граждан или усыновления. В условиях сплошной коллективизации, когда численность осиротевших детей резко возросла, ставка была сделана на детдома, создававшиеся отдельными колхозами и КОВК, либо являвшиеся межколхозными (более крупными). В частности, летом 1933 г. в Сальском районе Северо-Кавказского края местные КОВК организовали детский дом на 100 сирот. В районах создавались также детские интернаты и колонии, содержавшиеся на бюджетные средства.
Однако, в результате дефицита материальных средств, состояние и функционирование множества детских домов, интернатов и колоний в колхозной деревне Юга России оставляло желать лучшего. Дабы привлечь к борьбе с беспризорностью средства граждан и облегчить социализацию сирот, с середины 1930-х гг. основной упор был сделан на опеку (патронирование) и усыновление беспризорников. Часть расходов на патронирование в сельской местности брало на себя государство, а основное бремя возлагалось на местные бюджеты, в том числе на ресурсы касс взаимопомощи колхозников: на каждые 100 рублей, затраченных КОВК при устройстве детей-сирот, доплачивалось лишь 30 руб. из специального государственного фонда. К исходу 1930-х гг. патронирование превратилось в ведущий метод борьбы с беспризорностью в деревне Юга России, при сохранении на втором плане детдомов, усыновления, и т.п.
По обоснованному мнению Т.А. Булыгиной, во второй половине 1930-х гг. на Ставрополье (да и, на Дону и Кубани) наблюдался всплеск беспризорности в связи с развертыванием массовых репрессий, так что покончить с отмеченным социальным бедствием не удалось и к концу десятилетия. Но, увеличивавшаяся масса беспризорников концентрировалась в городах, а в сельской местности Юга России к исходу третьего десятилетия XX века наблюдалась позитивная динамика: хотя и здесь проблема беспризорничества не была окончательно решена, ее острота заметно снизилась в результате совокупных усилий представителей власти и сельских социальных учреждений.
Еще одной задачей сельских социальных учреждений являлась забота о престарелых жителях деревни. Подчеркнем, что в данном случае возможности и функции КОВК были существенно ограничены. Согласно советскому законодательству, колхозники не имели права на пенсионное обеспечение, и поэтому работникам касс взаимопомощи было запрещено выплачивать старикам обязательные пособия в связи с возрастом. Попытки отдельных КОВК все-таки наладить выплату пенсий 60 - 65-летним колхозникам натыкались на жесткую критику властей, указывавших, что такой подход вреден, так как порождает иждивенчество и тем самым отрицательно сказывается на производительности труда в колхозе. Старики должны были продолжать трудиться, но уже на легких работах; теоретически, они могли рассчитывать на эпизодические пособия в силу особой нуждаемости, но здесь все зависело от материально-финансового положения конкретных КОВК и колхозов. Развитые кассы могли позволить себе выдавать старикам относительно заметные суммы. Так, 1936 - первой половине 1937 гг. касса взаимопомощи колхоза Парижская коммуна Буденовского района Орджоникидзевского края выдала 9 старикам и инвалидам, в среднем, по 200 руб. Но, большинство КОВК не располагали соответствующими финансами. Поэтому, основная забота о престарелых крестьянах возлагалась на их родственников.
Более существенные обязанности КОВК обязаны были выполнять в отношении тех престарелых членов колхоза или инвалидов, которые не имели родственников и уже не могли работать. Кассы взаимопомощи должны были организовать уход за одинокими стариками: прикрепить к ним помощников из числа односельчан или же поместить в дома старчества или дома престарелых колхозников (ДПК). Такие заведения могли быть созданы отдельным колхозом, но правилом считалась их организация за средства многих коллективных хозяйств и касс взаимопомощи и придание им статуса районных или межрайонных. Минимальная вместимость районного ДПК составляла 30 - 40 мест, межрайонного - от 80 до 100.Южно-российские регионы, по сравнению с другими краями и областями РСФСР, отличались высокой численностью ДПК. В 1937 г. 14 из 82 домов престарелых колхозников РСФСР, располагались в Орджоникидзевском крае, а на Дону и Кубани тогда же существовало не менее 10 домов старчества. В 1939 г. в Орджоникидзевском крае имелось 14 ДПК с контингентом 367 чел.,а в Краснодарском крае - 8 домов на 153 койко-места, в Ростовской области - 5 домов на 100 койко-мест.
Финансирование ДПК осуществлялось за счет средств КОВК, колхозов и собесов (в последнем случае в отмеченные заведения перечислялись средства на содержание их клиентов, которые имели право на получение госпособий). Важным источником финансирования деятельности ДПК являлись доходы от их подсобных хозяйств, которые, в ряде случаев, достигали весьма существенных размеров. Этим особенно славился Орджоникидзевский край. Так, в 1940 г. у 13 из 14 ДПК Орджоникидзевского края имелись свои небольшие пригородные хозяйства, в которых, в совокупности, насчитывалось 7,37 га фруктовых садов и виноградников, 122 га пахотной земли, 43 лошади, 32 коровы, 35 свиней, 98 овец, 407 кур и гусей, 141 пчелосемья, а также необходимый для сельхозработ инвентарь. Кроме того, при местных ДПК существовали подсобные кустарные предприятия: 1 паром, 1 парикмахерская, 1 бурочная и 1 сапожно-починочная мастерская.
В 1940 г. дома престарелых колхозников Орджоникидзевского края получили от КОВК 33,9 % всех своих годовых поступлений, от крайсобеса - 23 %, а от собственных подсобных хозяйств - 43 %. Именно подсобные хозяйства являлись основным источником продовольственного снабжения стариков, содержащихся в ДПК. При этом следует подчеркнуть, что основной массив производственных операций в ДПК выполняли сами старики, которые, таким образом, даже в преклонных годах кормили себя самостоятельно.
Нередко в ДПК ощущался недостаток инвентаря, постельных принадлежностей, одежды и обуви для клиентов. Санитарное состояние ряда домов престарелых колхозников было неудовлетворительным, как и уход за стариками (тем более что обязанности по уходу нередко возлагались на самих обеспечиваемых). По признаниям работников Центрального комитета касс общественной взаимопомощи РСФСР, в 1937 г. в ряде краев и областей республики дома престарелых колхозников находились леще в неудовлетворительном состоянии. Вместе с тем, указанные заведения представляли собой важное средство обеспечения одиноких престарелых жителей села.
В 1930-х гг. учреждения социальной помощи колхозной деревни Дона, Кубани и Ставрополья выполняли широкий круг задач, среди которых наиболее важными являлись поддержка материнства и детства, борьба с беспризорностью и безнадзорностью, обеспечение инвалидов и временно нетрудоспособных колхозников, забота о престарелых крестьянах, особенно лишенных ухода со стороны родственников. Далеко не все из перечисленных функций выполнялись удовлетворительно, что было обусловлено не только недостаточно прочным материально-финансовым и организационным состоянием многих касс взаимопомощи и коллективных хозяйств, но и репрессивной политикой сталинского режима, множившей ряды нуждавшихся в поддержке жителей села. При этом сверхзадачей сельских социальных учреждений являлось всемерное содействие функционированию, укреплению и развитию колхозной системы, которое работники КОВК должны были осуществлять как опосредованно, так и непосредственно. В первой половине 1930-х гг. представители власти стремились к тому, чтобы социальные учреждения колхозной деревни добросовестно выполняли отмеченную сверхзадачу, хотя это и негативно сказывалось на реализации их основных функций.
В четвертой главе Процесс формирования системы сельского здравоохранения на Юге России в 1930-х гг. освещаются мероприятия советской власти по созданию в коллективизированной деревне Дона, Кубани и Ставрополья разнообразных медицинских учреждений и обеспечению их кадрами специалистов, анализируется результативность этих мероприятий.
Сплошная форсированная коллективизации стала мощнейшим стимулом формирования и развития широкой, упорядоченной сети медицинских учреждений в советской деревне, поскольку такие учреждения рассматривались как важное средство содействия функционированию колхозной системы. Видя в больницах, амбулаториях, фельдшерских пунктах инструмент, с помощью которого можно было наладить бесперебойное участие колхозников в общественном производстве и укрепить трудовую дисциплину, партийно-советские органы прикладывали усилия к организации и реорганизации системы здравоохранения в деревне. Отчасти модернизация сельской медицины в 1930-х гг. объяснялась также идеологическими воззрениями большевиков о желательности устранения различий между городом и деревней и преобразовании первой по образцу второго.
Кроме того, сформированная в 1930-х гг. колхозная система обладала огромными мобилизационными возможностями, намного превосходившими потенциал дореволюционной и советской доколхозной деревни. В отличие от распыленных индивидуальных крестьянских хозяйств, колхозы позволяли государству аккумулировать огромные материальные средства, часть из которых тратилась на развитие социальной сферы деревни и, в том числе - сети сельских учреждений медицинской помощи. Коллективные хозяйства превратились в организационную основу финансирования сельского здравоохранения, что стимулировало его развитие как по всему Советскому Союзу, так и на Дону, Кубани, Ставрополье.
Финансирование процессов создания и развития медучреждений коллективизированной деревни в 1930-х гг. осуществлялось, в определенной мере, за счет бюджетных средств. Вместе с тем, важную роль в этом играли колхозы и кассы взаимопомощи колхозников. Так, в конце 1934 г. Центральный комитет касс взаимопомощи РСФСР обязал КОВК выделить 28 759,1 тыс. руб. на соцбытовые учреждения колхозов, среди которых были названы родильные и медицинские пункты. В том же году Ейская межрайонная КОВК (Азово-Черноморский край) создала стационарный медпункт.
В целом, в условиях развертывания форсированного колхозного строительства, затраты на сельское здравоохранение непрерывно росли. По утверждениям членов Азово-Черноморского крайисполкома, здесь затраты на отмеченные цели выросли в два раза в течение трех лет: если в 1931 г. ассигнования на медицинское обслуживание в крае составляли 37,9 млн. руб., то в 1933 г. - 57,2 млн. руб., аа в 1934 г. - уже 76 млн. руб. При этом, в 1931 г. из местных бюджетов на нужды медицины было отпущено 19,1 млн. руб., или 50,4 % от общих расходов Азово-Черноморского края на те же цели. В 1933 г. подобные ассигнования из местных бюджетов составляли 25,4 млн. руб. (44,4 %), в 1934 г. - 33,8 млн. руб. (около 44,5 %).
Соответственно росту затрат, на Дону, Кубани и Ставрополье в первой половине 1930-х гг. увеличивалась численность учреждений здравоохранения, в том числе и на селе. В 1931 г. в селах и станицах Дона и Кубани имелось 194 больницы на 4 543 койко-мест, а в 1933 г. - уже 231 больница на 5 239 койко-мест. Численность фельдшерских пунктов на селе выросла за то же время с 396 до 667, а диспансеров, консультаций и амбулаторий, - с 658 до 689.
Более того, сотрудники того же Азово-Черноморского крайисполкома справедливо утверждали, что в 1931 - 1934 гг. сельская медико-санитарная сеть росла еще более быстрыми темпами, чем городская. Действительно, в городах Дона и Кубани численность больниц возросла с 51 в 1931 г. до 60 в 1934 г., то есть, прирост составил 9 учреждений или 17,6 % к исходному уровню. Численность сельских больниц за те же годы увеличилась на 46 единиц (23,7 %), что заметно превышало уровень городских достижений. Следует акцентировать внимание на том факте, что всего за три года колхозного строительства на Юге России численность больниц как центральных медучреждений выросла едва ли не на четверть.
аПравда, по вместимости сельские больницы значительно уступали городским, и здесь ситуация принципиально не изменилась на всем протяжении 1930-х гг. Даже в 1934 г. в 60 городских больницах Азово-Черноморья имелось 9 041 койко-место, а в 240 сельских больницах, - 5 730 койко-мест. То есть, в 1934 г. в каждой городской больнице Дона и Кубани, в среднем, насчитывалось около 151 койко-места, а в сельской, - около 24 койко-мест.
Планируя дальнейшее развертывание сети медицинских учреждений в деревне, представители власти связывали этот процесс с развитием колхозной системы, что в очередной раз подчеркивает тесную связь коллективизации и модернизации социальной сферы села. В частности, на проходившем в мае 1934 г. пленуме Азово-Черноморского крайисполкома было принято решение в течение ближайших 2 - 3 лет увеличить численность медучреждений в коллективизированных селах и станицах Дона и Кубани, лисходя из следующих расчетов: больница должна быть в районе деятельности МТС, в каждом крупном совхозе, врачебная амбулатория в остальных совхозах и на 3 - 4 колхоза, а также в каждом отделении совхоза и крупном колхозе [должен находиться] средний медперсонал.
Новый импульс развитию сельской системы здравоохранения на Юге России был дан во второй половине 1930-х гг. Именно в этот период, в связи с либерализацией государственной аграрной политики (в частности, смягчением налогового бремени на колхозное крестьянство), последовавшим за этим укреплением колхозной системы, появились возможности для дальнейшего расширения сети медицинских заведений.
В итоге, во второй половине 1930-х гг. на Юге России продолжался количественный рост сельских учреждений медицинского обслуживания. Темпы прироста уже не были столь быстрыми и впечатляющими, как в период форсированной коллективизации, поскольку стартовая база деревенской медицины во второй половине третьего десятилетия XX века была намного более обширной, чем в его начале. Но, все же, к исходу указанного десятилетия общая численность сельских медучреждений на Дону, Кубани и Ставрополье заметно выросла по сравнению с первой его половиной. В частности, в Краснодарском крае с 1937 г. по 1939 г. численность сельских больниц увеличилась со 146 до 151, а коек в них - с 3 365 до 3 789 (средняя вместимость сельских больниц составляла 25 койко-мест, как и в первой половине 1930-х гг.).
Все же, даже на исходе 1930-х гг. количественные параметры сельской системы медобслуживания на Юге России все еще не обеспечивали своевременного и повсеместного удовлетворения потребностей жителей колхозной деревни. В особенности, не хватало больниц, что не позволяло осуществлять более эффективное лечение больных в стационаре. Качественное же состояние множества сельских больниц, амбулаторий, роддомов и других подобных заведений нередко было неудовлетворительным, как и обслуживание их пациентов. Созданные в южно-российских селах и станицах учреждения здравоохранения не столь уже редко работали с большими перебоями или не работали вовсе, поскольку ни у государства, ни у местных организаций, ни у колхозов не хватало материальных средств и медикаментов для обеспечения их функционирования.
Представители власти и общественность реагировали на неудовлетворительное состояние и деятельность медучреждений, пытаясь улучшить ситуацию. В частности, в одном из постановлений сессии ВЦИК за 1936 г. указывалось, что лусилия органов здравоохранения должны быть в первую очередь направлены на повышение качества работы больниц, поликлиник и амбулаторий, на лучшую постановку лечебной работы и дальнейшее укрепление материальной базы в хозяйстве больниц. Создавались специальные врачебные комиссии, подчиненные Центральной сельской комиссии Наркомздрава РСФСР, следившие за положением и работой сельских больниц, амбулаторий и т.п. Принимались меры по улучшению материального обеспечения учреждений здравоохранения, снабжению их медикаментами и оборудованием, улучшению питания больных. Нет оснований преувеличивать результативность этих и подобных им мероприятий; все же, в определенной степени они способствовали оптимизации ситуации в сфере медпомощи на селе.
Особым направлением деятельности по созданию сети сельских учреждений медобслуживания в 1930-х гг. являлось обеспечение их необходимыми кадрами специалистов. Для этого была реорганизована и расширена сеть медицинских вузов (с 25 в 1928 г. до 49 в 1933 г.), создавались различные курсы по подготовке младшего медперсонала, сандружинников и т. д. Уже в первой половине 1930-х гг. численность студентов-медиков существенно увеличилась: с 26,1 тыс. человек в 1928 г. до 48 тыс. человек на 1 января 1934 г. по всему СССР. Однако, на всем протяжении 1930-х гг. в сфере кадрового обеспечения учреждений здравоохранения наличествовали негативные тенденции, с особой силой проявлявшиеся в деревне.
Во-первых, темпы расширения сети медучреждений в 1930-х гг. опережали количественный рост когорты медработников. Во-вторых, приезжавшие в деревню врачи нередко встречали крайне сложные материально-бытовые условия: плохое жилье, дефицит топлива, низкую и нерегулярную оплату труда, пренебрежение местных властей. Все это вело к высокой текучести кадров в сельских больницах, поскольку врачи бежали из деревень в города в поисках приемлемых условий жизни и деятельности. В итоге, численность медперсонала в деревне была недостаточно высокой для обеспечения эффективного функционирования системы здравоохранения. По этому поводу сотрудники Азово-Черноморского крайисполкома указывали в начале 1935 г.: работа возросшей медико-санитарной сети, в первую очередь на селе, чрезвычайно недостаточно обеспечена медицинскими кадрами. Так[,] например, из 610 сельских врачебных амбулаторий в 223 не имеется врачей.
Представители власти не могли смириться с текучестью кадров и дефицитом специалистов в сельских медучреждениях, поскольку это не только грозило ухудшением здоровья крестьянства, но и ослаблением организационно-хозяйственного состояния колхозов. Поэтому в 1930-х гг. применялся ряд способов преодолеть распространенную текучесть медицинских кадров и обеспечить учреждения здравоохранения коллективизированной деревни (в частности, на Юге России) квалифицированными специалистами.
Продолжалось увеличение приема в медицинские вузы Советского Союза: на 1936 г. предусматривалось расширить контингент студентов мединститутов до 15 400 чел. и учащихся фельдшерско-акушерских школ до 27 тыс. чел. Использовался жесткий контроль за врачами, дабы они отправлялись работать именно в сельскую местность и не покидали своих постов. Так, 15 сентября 1933 г. ЦИК и СНК СССР приняли постановление, согласно которому студенты-медики по окончании вузов и получении дипломов должны были не менее 5 лет отработать в определенных им органами власти медучреждениях. Широко практиковалось маневрирование наличными кадрами медработников, когда их перебрасывали из района в район (или из городов в сельскую местность) в целях восполнения дефицита кадров. Существовало шефство городских медицинских заведений над сельскими, дабы врачи из городов оказывали посильную помощь своим деревенским коллегам.
Одной из наиболее эффективных мер по преодолению текучести медицинских кадров в селах и станицах Юга России являлось улучшение материально-бытовых условий врачей, фельдшеров, акушерок и т.д. Так, на проходивших в 1934 г. партийных конференциях Северо-Кавказского края указывалось на необходимость проявления постоянной заботы и внимания к врачам и другому медицинскому персоналу и создания им надлежащих материальных, бытовых условий (квартира, отопление, огородные участки и др.). 4 марта 1935 г. ЦК ВКП(б) и СНК СССР приняли постановление О повышении заработной платы медицинским работникам и об увеличении ассигнований на здравоохранение с 1935 года.
Вышеперечисленные меры способствовали ослаблению текучести кадров и увеличению численности медперсонала сельских учреждений здравоохранения на Юге России во второй половине 1930-х гг. В частности, в Орджоникидзевском крае количество сельских врачей с 1937 г. по 1940 г. выросло со 143 до 260 чел., а численность медработников среднего звена удвоилась. Однако, даже к исходу 1930-х гг. в сельской местности Дона, Кубани и Ставрополья ощущался дефицит квалифицированного медперсонала.
Итак, сформированная в результате коллективизации колхозная система позволила сконцентрировать материальные и людские ресурсы деревни и направить их, в известной мере, на решение социальных проблем, в том числе, - на значительное расширение масштабов и повышение качества медицинского обслуживания крестьянства. Вследствие перекачивания средств из деревни в сферу промышленного производства и остаточного финансирования социальных учреждений села, рост сельской сети медучреждений, как и оптимизация ее состояния и функционирования, были затруднены. Тем не менее, по сравнению с периодом нэпа, здесь четко прослеживались позитивные изменения.
В пятой главе Основные направления и особенности деятельности сельских учреждений здравоохранения Юга России в 1930-х гг. анализируется специфика реализации медработниками профессиональных обязанностей в условиях форсированной коллективизации и последующего организационно-хозяйственного укрепления колхозной системы, освещаются противоэпидемические мероприятия в селах и станицах Дона, Кубани, Ставрополья, рассматривается значение функционирования санаторно-курортной сети в деле лечения крестьян.
Эпоха великого перелома внесла ряд существенных корректив в набор стоявших перед сельскими медиками задач. Члены Азово-Черноморского крайисполкома указывали, что в 1931 - 1934 гг. лосновными задачами в области здравоохранения за отчетные годы являлись борьба с эпидемиями, особенно с маляриейЕ, обеспечение квалифицированной медицинской помощью колхозов и совхозов и всемерное развитие дела охраны материнства и младенчества. Если борьба с малярией велась и в 1920-х гг., то масштабы медпомощи женщинам и детям в коллективизированной деревне намного выросли в результате намерений правительства преодолеть те негативные демографические тенденции, которые были вызваны великим переломом. Сосредоточение же усилий сельских медиков на обслуживании коллективных хозяйств в 1930-х гг. представляло собой несомненное новшество по сравнению с доколхозной эпохой.
Партийно-советские органы власти ориентировали медиков не просто на лечение заболевших колхозников, но, в особенности, на обеспечение доступными врачебному персоналу средствами эффективного функционирования коллективных хозяйств и развертывание производственного процесса в этих хозяйствах. Длинный перечень задач, преследующих указанные цели, приведен, в частности, в датированной 29 мая 1932 г. докладной записке группы здравоохранения Народного комиссариата Рабоче-крестьянской инспекции (НК-РКИ) РСФСР о результатах обследования медико-санитарного обслуживания колхозников в ходе весенней посевной кампании текущего года, а также в принятом на основании этой записки развернутом постановлении коллегии упомянутого наркомата.
В упомянутых документах указывалось, что, согласно распоряжениям Наркоматов здравоохранения и земледелия, первоочередной задачей сельского медперсонала являлось проведение различных профилактических мероприятий накануне той или иной сельхозкампании. Врачам и фельдшерам вменялось в обязанность прививать сельских жителей от оспы, брюшного тифа, и т.д. В тех районах Юга России, природные условия которых благоприятствовали распространению малярии (Кубань, Нижний Дон), медики при поддержке местной администрации должны были осуществлять профилактические меры: нефтевание болот и заболоченных территорий, хинизацию населения, и пр. Кроме того, в преддверии сельхозкампаний деревенский медперсонал привлекался к подготовке на специальных курсах санитарных дружинников и лобщественных инспекторов из числа самих колхозников, руководствуясь разработанными в центральных и региональных управлениях здравоохранения учебными программами.
Непосредственно в процессе сельхозработ медикам следовало периодически посещать полевые станы колхозных бригад и следить за поддержанием приемлемых санитарно-гигиенических условий в жилых помещениях, местах приготовления и потребления пищи, и т.п. При обнаружении нарушений норм санитарии и гигиены медики должны были либо немедленно исправить ситуацию с помощью сандружинников, либо сообщить об этом колхозной администрации и проконтролировать меры по устранению недостатков.
На период сельхозкампаний график работы деревенских учреждений здравоохранения следовало увеличить путем прибавления вечерних часов, чтобы принимать заболевших колхозников, занятых в поле весь световой день. Руководству больниц вменялось в обязанность резервировать некоторое количество койко-мест, чтобы в неотложных случаях быстро и без помех госпитализировать пострадавших аграриев. Для оказания первой помощи пострадавшим крестьянам предусматривалось развертывание полевых здравпунктов или создание в колхозных бригадах санитарных постов из прошедших предварительный инструктаж колхозников-сандружинников. Полевые станы и таборы следовало обеспечить необходимым количеством медицинских аптечек первой помощи.
В ходе сельхозработ врачи, фельдшеры, лекпомы должны были не только обеспечивать приемлемые санитарно-гигиенические условия на производстве, лечить заболевших или пострадавших колхозников, но и содействовать укреплению трудовой дисциплины путем выявления симулянтов. Поскольку в первой половине 1930-х гг. размеры оплаты труда колхозников были весьма скромными, случаи уклонения от работы путем симулирования болезни или травмы являлись отнюдь не редкостью. Медперсонал должен был путем тщательного осмотра устанавливать степень заболеваемости каждого конкретного колхозника, освобождать от работы недужных, травмированных или ослабевших крестьян, выдавая им соответствующие справки, а также выводить на чистую воду симулянтов.
Чем шире был круг задач, тем сложнее было его реализовать сотрудникам медицинских учреждений коллективизированной деревни Дона, Кубани, Ставрополья. Следует также принять во внимание текучесть и дефицит кадров в сельских больницах, амбулаториях, фельдшерских участках, неудовлетворительные условия жизни и деятельности медработников, отрицательно сказывавшиеся на их профессиональном рвении. В итоге, многие из вышеперечисленных задач по содействию производственным процессам в колхозах выполнялись адеревенскими эскулапами не на должном уровне. Так, в ходе весенней посевной кампании 1932 г. в целом ряде краев, областей и районов РСФСР (в том числе и на Юге России) не проводилось по большинству колхозов медосмотра рабочих полевых бригад, медперсонал в бригадах на полях бывал крайне редко, не принимал мер к проведению необходимых санитарных мероприятий по оздоровлению общественного питания, мест привалов и т. д. Весной 1934 г. сотрудники Вешенского райкома ВКП(б) Азово-Черноморского края признавали, что со стороны райздравотдела проявляется почти полное бездействие в организации медицинско-санитарного обслуживания [колхозных полевых] бригад.
В первой половине 1930-х гг. сельские медработники Юга России (преимущественно, Кубани) должны были выполнять еще одну специфическую задачу, каковой являлось обеспечение приемлемых санитарно-гигиенических условий в красноармейско-переселенческих колхозах. Эти колхозы формировались из демобилизованных красноармейцев в 1933 - 1934 гг. в чернодосочных кубанских станицах, население которых было полностью или частично выселено в северные районы СССР по обвинению в кулацком саботаже хлебозаготовок. Всего на черную доску были занесены 13 кубанских и 2 донские станицы, а депортации подверглись свыше 61,6 тыс. их жителей. Дабы компенсировать потерю рабочих рук, сталинский режим перебросил в южно-российские регионы демобилизованных военнослужащих. Уже в феврале 1933 гг. в Северо-Кавказский край прибыли около 20 тыс. красноармейцев.
Основная масса красноармейцев-переселенцев прибывала на Кубань из западных, северо-западных и центральных военных округов Советского Союза (Ленинградского, Белорусского, Московского и др.), вследствие чего эти люди не были готовы к местным природно-климатическим условиям и страдали от различных болезней, в первую очередь, - от распространенной здесь малярии. Медицинским работникам вменялось в обязанность облегчить красноармейцам адаптацию к природным условиям Юга России, улучшать санитарно-гигиенические условия в разоренных чернодосочных станицах и бороться с эпидемическими заболеваниями, особенно с малярией.
Однако, многие из кубанских врачей и фельдшеров враждебно относились к красноармейцам-переселенцам, расценивая их как захватчиков земли и антагонистов местных жителей. Поэтому, лечение красноармейцев и обеспечение им нормальных условий жизнедеятельности осуществлялись неудовлетворительно, причиной чему, помимо нехватки лекарств, халатности и злоупотреблений представителей власти и медиков, являлось и негативное отношение к поселившимся в чернодосочных станицах бывшим военнослужащим. Характерным примером является сложившаяся в 1934 г. ситуация в Старо-Минском районе Азово-Черноморского края, где сотрудники НКВД фиксировали факты совершенно необоснованного незаконного отказа от лечения красноармейцев и настоящей травли их со стороны медработников во главе с заведующим райздрава Чуевым. Представители органов госбезопасности утверждали, что отдельные врачи сознательно доводили до смерти переселенцев, а Чуев лично инструктировал ряд колхозных медфельшеров, давая распоряжения: на переселенцев меньше переводите хины, у них кровь такая, на которую хинин не действует.
Среди других важных задач работников сельских учреждений здравоохранения Дона, Кубани и Ставрополья в 1930-х гг. следует отметить, прежде всего, осуществление скорой медицинской помощи жителям деревни. По многочисленным свидетельствам источников, основным препятствием для оказания скорой медпомощи в селах и станицах Юга России являлось отсутствие у больниц и врачей транспортных средств и тягловой силы, что не позволяло им быстро добраться до пациентов.
Согласно законодательству, отмеченный недостаток мог быть компенсирован колхозами, правлениям и председателям которых вменялось в обязанность предоставлять транспорт и лошадей нуждавшимся в срочном лечении крестьянам. Однако, в 1930-х гг. руководство многих коллективных хозяйств Юга России пренебрегало своей обязанностью предоставлять колхозникам тягло и транспорт, даже в случае тяжелой болезни или травмы. Так, в январе 1934 г. участники Вешенской районной партконференции говорили, что колхозник ходит по своим делам, в том числе и в больницу, пешком за несколько километров, а руководители колхоза, не считают нужным помочь ему, предоставить средства передвижения. В июле 1936 г. Северо-Донской окружком ВКП(б) Азово-Черноморского края пришел к заключению, что смерть больной колхозницы Комаровой из сельхозартели им. Буденного Вешенского района последовала в результате не чуткого отношения к ней заместителя председателя колхоза Самойлова, отказавшегося предоставить ей подводу для поездки в больницу.
Весьма заметным направлением деятельности сельских медиков Дона, Кубани и Ставрополья являлась охрана материнства и детства. Действуя в рамках государственной политики, работники учреждений здравоохранения коллективизированной деревни прикладывали все усилия к борьбе с венерическими заболеваниями, охране здоровья беременных женщин, рожениц и матерей, лечению детей и подростков, дабы содействовать повышению рождаемости и дальнейшему снижению детской смертности. В первой половине 1930-х гг., в связи с негативными последствиями великого перелома, результативность вышеотмеченных мероприятий не являлась высокой. Так, финансирование медицинских мер по охране здоровья детей было недостаточным. По данным сотрудников Азово-Черноморского крайисполкома, в 1931 - 1934 гг. на Дону и Кубани численность детских санаторных коек составляла всего лишь 350 и, хотя и увеличилась более чем в два раза, составляла лишь 725 коек. В то же время затраты на увеличение детских койко-мест в больницах возросли с 1,5 млн. руб. до 3,1 млн. руб., но вместимость специализированных отделений в медучреждениях оставалась скромной.
Более того, в первой половине 1930-х гг. усиливались не позитивные, но негативные тенденции, одной из которых являлся рост детской смертности. По статистике, пик детской смертности в советской (в частности, южно-российской) деревне пришелся на Великий голод 1932 - 1933 гг. Как отмечает Е.А. Кваша, доля умерших в возрасте до одного года среди общей массы погибших в 1932 г. составляла 37,3 %, в 1933 г. - 24,3 %, в 1934 г. - 30,9 %.
Усиление внимания властей (и, значит, сельских медиков) к вопросам женского, материнского и детского здоровья наблюдалось в Советском Союзе лишь с середины 1930-х гг. В это время коллективные хозяйства при поддержке государства стали активно создавать родильные дома, к обслуживанию которых привлекался сельский медперсонал. К январю 1936 г. в целом по РСФСР насчитывалось 1 208 колхозных роддомов на 3 210 коек, причем, первое место по численности отмеченных заведений занимала Воронежская область, а за ней следовали Куйбышевский, Азово-Черноморский и Северо-Кавказский края. К лету 1937 г. в Азово-Черноморском крае существовало 207 акушерских пунктов против 12 в 1935 г., а также 275 родильных домов на 806 коек (против 75 роддомов на 208 коек в 1936 г.). Одновременно продолжался стабильный рост количества койко-мест для детей в больницах и численности специальных заведений по охране здоровья детей. В частности, в Азово-Черноморском крае в 1936 г. имелось 760 детских коек, а в первой половине 1937 г. - 1 110 коек.
Отдельной и чрезвычайно важной задачей сельских медиков Дона, Кубани и Ставрополья являлось противодействие инфекционным заболеваниям и эпидемиям, представлявшим наиболее грозную опасность, как для жителей деревни, так и для колхозной системы, функционирование которой находилось бы под угрозой в случае болезни или смерти значительного количества работников. В этой связи, сотрудники Азово-Черноморского крайисполкома в начале 1935 г. ставили на первое место такую задачу медиков, как борьба с эпидемиями, особенно с малярией.
Поскольку распространение инфекций напрямую зависело от санитарно-гигиенического состояния сельских населенных пунктов и жилищ земледельцев, работники учреждений здравоохранения коллективизированной деревни Юга России осуществляли и контролировали мероприятия по улучшению бытовых условий на селе. Нередко, медработники осуществляли такого рода мероприятия при поддержке сельсоветов, колхозной администрации и наиболее инициативных сельских жителей, из числа которых набирались группы общественных санитарных инспекторов, формировались санитарные комиссии, следившие за чистотой и соблюдением гигиены не только на производстве, но и в домах крестьян; нередко такие комиссии именовались культурной гвардией. Как отмечали представители органов власти Азово-Черноморского края в середине 1930-х гг., во всех районах был создан актив общественных санитарных инспекторов, которые играют большую роль в организации массового движения за оздоровление жилищ, мест общественного пользования, столовых, общежитий, школ.
Говоря непосредственно о медицинских мероприятиях, направленных на борьбу с инфекциями эпидемиями, отметим систематическое проведение прививочных кампаний на Дону, Кубани и Ставрополье, в том числе в селах и станицах. По данным Азово-Черноморского краевого отдела здравоохранения, если в 1933 г. в крае было сделано 380 тыс. прививок против брюшного тифа, то за 9 месяцев 1934 г. - уже 726 тыс. и еще 1 707 тыс. - от оспы. Одновременно осуществлялись меры по повышению эффективности лечения жителей Юга России, ставших жертвами инфекционных заболеваний. С этой целью увеличивалось количество койко-мест в инфекционных отделениях больниц, расширялись штаты специалистов по борьбе с заразными болезнями. В 1931 - 1934 гг. численность заразных коек (то есть, вместимость инфекционных отделений) в Азово-Черноморском крае увеличилась с 1 433 до 2 295. Кроме того, были лусилены кадры санитарных врачей.
В результате, уже в 1934 г. на Дону и Кубани частота заболеваний брюшным тифом снизилась по сравнению с 1932 г. в два раза, оспой - в 15 раз, дифтеритом - в 2 раза. За тот же период времени заболеваемость скарлатиной снизилась в 10 раз.
Наиболее упорная борьба велась с малярией в силу значительных масштабов этой болезни. Причем, в первой половине 1930-х гг. уровень заболеваемости малярией в коллективизированной деревне вырос в результате обусловленных налогово-заготовительной политикой сталинского режима продовольственных затруднения, негативно влиявших на крепость здоровья крестьян. Если в первом полугодии 1933 г. на Дону и Кубани болели малярией свыше 267,4 тыс. человек, то в первом полугодии 1934 г. - уже более свыше 411,9 тыс. О распространении малярии тогда же говорили и руководители Северо-Кавказского края.
В рамках борьбы с малярией была расширена сеть соответствующих медицинских пунктов (малярийных станций). Если на Дону и Кубани в 1931 г. насчитывалось 23 подобных станции, то в 1933 г. - 29. В Северо-Кавказском каре в 1934 г. численность малярийных станций выросла с 11 до 18 и, кроме того, дополнительно здесь были развернуты 60 малярийных пунктов. Врачебный персонал малярийных станций и пунктов должен был осуществлять комплекс лечебно-профилактических мероприятий в целях предупреждения малярии. Перечень таких мер включал в себя хинизацию населения (систематический прием населением лекарственного препарата, - хинина), осушение заболоченных пространств, их нефтевание (заливание нефтью, что вело к гибели личинок малярийных комаров), авиаопыление болот химическими веществами, скашивание камыша, уничтожение комаров в жилых помещениях, подвалах, хозяйственных постройках, и. т.д.
В Азово-Черноморском крае в одном лишь 1934 г. была проведена хинизация свыше 1 млн. человек (большинство из которых проживали в сельской местности), осуществлено авиаопыление на площади в 115 тыс. га, нефтевание на площади до 5 тыс. га. В Орджоникидзевском крае в 1937 г. было осушено 345 га рассадников малярии, а за 9 месяцев 1938 г. - 938 га. Во второй половине 1930-х гг. на Юге России уровень заболеваемости малярией, как и другими опасными инфекциями, постепенно снизился под усилившимся совместным натиском органов власти, медучреждений, сельхозпредприятий.
Существенную роль в оздоровлении колхозного крестьянства Дона, Кубани и Ставрополья играли санатории и курорты, тем более что южно-российские регионы отличались высокой концентрацией указанных учреждений, среди которых наибольшей известностью обладали Анапа, Геленджик, Горячий Ключ, группа Кавказских Минеральных Вод, Сочи, и пр. Уже в начале 1930-х гг. за счет государственного и местных бюджетов были выделены крупные суммы для реконструкции наиболее значительных курортов Юга России и, в первую очередь, такого среди них, как Сочи - Мацеста, включенного в число ударных строек второй пятилетки. В результате, увеличились емкость и пропускная способность курортов. К середине 1930-х гг. совокупная численность койко-мест в курортах и санаториях Азово-Черноморнского края выросла более чем на 57,4 %: с 1 810 в 1931 г. до 2 850 в 1934 г. К 1940 г. численность койко-мест в Сочи- Мацеста возросла до 9 200 (что, впрочем, составляло лишь 54 % плановых заданий).
Расширение пропускной способности курортов и санаториев стало одним из факторов возрастания численности жителей колхозной деревни в их стенах. Еще более важной причиной увеличения доли колхозников среди курортников выступило финансирование их отдыха и лечения за счет коллективных хозяйств и касс общественной взаимопомощи. По ценам 1940 г. одна путевка в санаторий стоила в пределах 1 тыс. руб., в дом отдыха - 250 руб. Как правило, рядовые колхозники не могли позволить себе потратить такие деньги, а сельхозпредприятиям или социальным учреждениям подобное было вполне по силам. КОВК имели право потратить до 10 % своих активов на приобретение путевок для колхозников-ударников и оплату их проезда на курорт (санаторий, дом отдыха) и обратно.
Правда, в первой половине 1930-х гг., по признаниям работников Наркомсобеса, КОВК почти не посылали колхозников на курорты и в дома отдыха вследствие дефицита средств, порожденного завышенными хлебозаготовками и налогами. По сравнению с другими краями и областями СССР, кассам общественной взаимопомощи Северо-Кавказского края было несколько легче устраивать лечение лучших колхозников, так как курорты и санатории находились относительно недалеко. Но, и здесь численность колхозников-курортников была мизерной. Сотрудники сектора КОВК Северо-Кавказского крайсобеса констатировали в марте 1934 г., что в прошедшем году на курорты и в санатории удалось отправить 2 тыс. членов коллективных хозяйств. По сравнению с сотнями тысяч трудоспособных колхозников обоего пола на Юге России эта цифра представлялась незначительной.
Дальнейшее укрепление экономики колхозов и проявившееся в последней трети 1930-х гг. относительное улучшение материального благосостояния колхозников позволили КОВК Дона, Кубани и Ставрополья несколько увеличить финансирование санаторно-курортного лечения отдельных своих членов и ненамного расширить контингент крестьян-курортников. В частности, в 1940 г. кассы взаимопомощи колхозников одного лишь Орджоникидзевского края дали возможность отдохнуть и подлечиться на курортах, санаториях, пансионатах и домах отдыха 1 700 своим членам.
Кроме того, коллективные хозяйства и КОВК могли создавать собственные, местные пансионаты и дома отдыха для колхозников, чтобы несколько компенсировать ограниченность предоставляемых им мест на курортах и в санаториях, а также удешевить лечение. Так, в 1934 г. Ейская межрайонная КОВК Азово-Черноморского края оборудовала дом отдыха, в котором к началу следующего года побывали 137 человек. Для сравнения отметим, что за тот же период касса смогла отправить на курорты и в санатории 17 человек. Колхозные дома отдыха, таким образом, представляли собой гораздо более массовый вариант рекреационных пунктов для членов коллективных хозяйств, по сравнению с курортами. Однако, судя по содержанию источников, практика такого рода не получила в колхозной деревне широкого распространения, главным образом по причине дефицита средств.
Итак, в 1930-х гг. представители власти требовали ота сельских учреждений здравоохранения Юга России выполнения той же важнейшей задачи, которая ставилась и перед органами социальной помощи, - содействия коллективизации, функционированию и укреплению колхозной системы. Все же, несмотря на очевидную социально-экономическую (да и, социально-политическую) мотивацию сельской системы здравоохранения 1930-х гг., ее функционирование благотворно отразилось на санитарно-гигиеническом состоянии советской деревни, на здоровье и самочувствии ее жителей, в том числе, - крестьян Дона, Кубани и Ставрополья.
В заключение диссертационной работы подводятся итоги исследования и формулируются основные выводы. Сплошная форсированная коллективизация стимулировала процесс создания и развития широкой, упорядоченной сети социальных и медицинских учреждений в советской и, в том числе, южно-российской деревне. Представители власти видели в таких учреждениях немаловажное средство содействия скорейшему осуществлению коллективизации, а также функционированию и укреплению колхозной системы, и потому прикладывали усилия к их организации и налаживанию деятельности. Социально-экономические и социально-политические мотивы в работе сельских больниц, амбулаторий, касс общественной взаимопомощи колхозников, и т. д., отчетливо проявлялись на всем протяжении 1930-х гг. (особенно, в первой половине указанного десятилетия) и, нередко, далеко не лучшим образом отражались на результативности этой работы. Вместе с тем, несмотря на все издержки аграрной и социальной политики сталинского режима, произошедшее в 1930-х гг. значительное расширение, укрепление и активизация функционирования системы социальной и медицинской помощи сельскому населению благотворно отразилось на состоянии колхозной деревни и жизнедеятельности российского крестьянства, в том числе на Дону, Кубани и Ставрополье.
Основное содержание настоящего диссертационного исследования отражено в следующих публикациях автора:
Монографии
- Самсоненко Т.А. Коллективизация и здравоохранение на Юге России 1930-х годов. - Новочеркасск, 2011. - 13,02 п.л.
- Самсоненко Т.А., Бондарев В.А. Социальная помощь в колхозах 1930-х годов: на материалах Юга России. - Новочеркасск, 2010. - 17,67 п.л.
- Самсоненко Т.А., Черкасов А.А., Щетнев В.Е., Тверитинов И.А. Очерки истории Большого Сочи. В 4-х т. Т. 1. - Сочи, 2006. - 0,7 п.л.
Публикации в периодических изданиях, рекомендуемых ВАК РФ
- Самсоненко Т.А. Рецензия на книгу: М.А. Гадицкая, А.П. Скорик. Женщины-колхозницы Юга России в 1930-е годы: гендерный потенциал и менталитет. Ростов н/Д., 2009. 324 с. // Российская история (г. Москва). 2009. № 5. - 0,4 п.л.
- Самсоненко Т.А., Скорик А.П. Три бубенщика, два транзелиста, два бунчука: трансформация культурной повседневности казачьих станиц Юга России в 1930-е гг. // Вестник РУДН. Серия История России (г. Москва). 2009. № 3. - 1,0 п.л.
- Самсоненко Т.А., Скорик А.П. Бытописание жизни казачьих станиц Юга России в противоречивые времена второй половины 1930-х гг. // Наука и школа (г. Москва). 2010. № 1. 0,8 п.л.
- Самсоненко Т.А. Система здравоохранения в колхозной деревне Юга России 1930-х годов: проблемы развития и функционирования // Известия высших учебных заведений. Северо-Кавказский регион. Общественные науки (Ростов н/Д). 2010. № 2. - 0,8 п.л.
- Самсоненко Т.А. Социальный протест сельской интеллигенции в эпоху великого перелома (на материалах Юга России) // Власть (г. Москва). 2010. № 5. - 0,7 п.л.
- Самсоненко Т.А., Бондарев В.А. Поймают пионеры парикмахераЕ Дети как инструмент аграрной политики // Родина (г. Москва). 2010. № 9. - 0,6 п.л.
- Самсоненко Т.А. Сельская интеллигенция в эпоху великого перелома: особенности материального положения и социальной реакции (на материалах Юга России) // Вестник Московского государственного областного университета. Серия Истонрия и политические науки. 2010. № 3. - 0,75 п.л.
- Самсоненко Т.А. Сельский интеллигент как противник коллективизации: мотивы и форнмы протеста // Клио (г. Санкт-Петербург). 2010. № 3. - 0,4 п.л.
- Самсоненко Т.А. Социальные учреждения коллективизированной деревни Юга России в борьбе с детской беспризорностью в 1930-х гг. // Власть (г. Москва). 2011. № 4. - 0,5 п.л.
- Самсоненко Т.А. Социальные учреждения южно-российской деревни как фактор колхозного строительства // Вестник Московского государственного областного университета. Серия История и политические науки. 2011. № 2. - 0,75 п.л.
- Самсоненко Т.А. Социальное страхование и помощь нетрудоспособным в колхозной деревне Юга России 1930-х гг.// Исторические, философские, политические и юридические науки, культурология и искусствоведение. Вопросы теории и практики (Тамбов). 2011. № 5 (11). Ч. I. - 1,0 п.л.
Научные публикации
- Самсоненко Т.А., Орехова Л.Н. Организация Всесоюзной здравницы в г. Сочи в 30-е гг. XX века // Проблемы, инновационные подходы и перспективы развития Российского Причерноморья: Материалы межрегион. молодежной науч.-практ. конф.Ц Сочи, 1998. - 0,25 п.л.
- Самсоненко Т.А. Из истории освоения Черноморья (на примере Сочи-Мацестинского курортного района) // Творческое наследие Ф. А. Щербины и современность: Материалы междунар. науч.-практ. конф., посвященной 150-летию со дня рождения Ф.А. Щербины (ст. Каневская, 1999 г.). - Краснодар, 1999. - 0,25 п.л.
- Самсоненко Т.А. К вопросу истории создания Сочи-Мацестинской Всесоюзной здравницы // Наука и образование в начале XXI века: состояние, проблемы, поиски: Материалы Всерос. науч.-метод. конф. - Сочи, 2000. - 0,4 п.л.
- Самсоненко Т.А. История колонизации Сочи-Мацестинского района // Прошлое и настоящее: люди и время. Сб. науч. трудов / Московский госундарственный социальный университет. - Сочи, 2001. - 1,0 п.л.
- Самсоненко Т.А. Превращение Сочи-Мацесты во Всесоюзную здравницу // Другие времена: Межвузовский сборник к 70-летию со дня рождения профессора В.Е. Щетнева. - Краснодар, 2004. - 0,7 п.л.
- Самсоненко Т.А. Сочи - всесоюзный курорт: начало социалистической стройки // Былые годы. Черноморский исторический журнал. 2007. № 3 (5). - Сочи, 2007. - 0,5 п.л.
- Самсоненко Т.А. Советская империя: Сочи - ударная стройка (1930-е гг.) // Былые годы. Черноморский исторический журнал. 2008. №4 (10). - Сочи, 2008. - 0,5 п.л.
- Самсоненко Т.А., Бондарев В.А. Направления и результаты формирования системы социальной помощи в коллективизированной деревне Юга России 1930-х гг. // Исторические образы казачества Юга России (XIX - первая треть XX вв.). Сб. науч. статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новочеркасск, 2008. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60689 от 26.01.2009 г. - 0,5 п.л.
- Самсоненко Т.А., Скорик А.П. Культура и быт казачьих станиц Юга России (вторая половина 1930-х гг.) // Исторические образы казачества Юга России (XIX - первая треть XX вв.). Сб. науч. статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новочеркасск, 2008. - Деп. в ИНИОН РАН, № 60689 от 26.01.2009 г. - 1,0 п.л.
- Самсоненко Т.А., Гадицкая М.А. Проблемы материнства и детства в контексте развития колхозной семьи в 1930-х гг. (по материалам Юга России) // Российская семья: историко-психологический портрет: Материалы XXIV Всерос. науч. конф., Санкт-Петербург, 15 - 16 дек. 2008 г.: В 2-х ч. / Под. ред. С.Н. Полторака.Ц СПб., 2008. Ч.2. - 0,5 п.л.
- Самсоненко Т.А. Кассы общественной взаимопомощи колхозников: возникновение и специфика функционирования в 1930-х гг. (на материалах Юга России) // Актуальные проблемы социальной истории. Сб. науч. ст. Вып.10 / Новочерк. гос. мелиор. акад. - Новочеркасск; Ростов н/Д., 2009. - 0,4 п.л.
- Самсоненко Т.А., Скорик А.П. Культурно-бытовое обустройство казачьих станиц 1930-х гг.: к постановке проблемы // Российская государственность в судьбах народов Северного Кавказа. Материалы регион. науч. конф., г. Пятигорск, 14 - 16 ноября 2008 г.Ц Пятигорск, 2009. - 0,5 п.л.
- Самсоненко Т.А., Скорик А.П. Казачий фольклор как отражение эпохи великого перелома: (на материалах Юга России) // Национальные элиты и проблемы социально-политической и экономической стабильности: Материалы Всерос. науч. конф. (9 - 10 июня 2009 г., г. Ростов н/Д) /Отв. ред. акад. Г.Г. Матишов. - Ростов н/Д., 2009. - 0,25 п.л.
- Самсоненко Т.А. Сочи-Мацестинский курортный район (1930-е гг.): вопросы историографии // 100-летие курорта Сочи: историко-культурные, лечебно-оздоровительные и природно-географические аспекты: Материалы Всерос. науч.-практ. конф., г. Сочи, 3 - 5 июля 2009 г. / Отв. ред. А.А. Черкасов. - Сочи, 2009. - 0,2 п.л.
- Самсоненко Т.А. Социальное законодательство в свете аграрной политики 1930-х гг. (на материалах Юга России) // Россия: история законности и беззакония: Материалы 54-й Всерос. заочной науч. конф. / Под ред. С.Н. Полторака. - СПб., 2009. - 0,5 п.л.
- Самсоненко Т.А., Левакин А.С. Роль книги в жизни колхозной деревни Дона, Кубани и Ставрополья 1930-х гг. // Вопросы исторической регионалистики. Сб. науч. статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новочеркасск, 2009. - Деп. в ИНИОН РАН от 23.07.2009 г. № 60768. - 0,44 п.л.
- Самсоненко Т.А., Скорик А.П. Казачьи фольклорные ансамбли на Юге России в 1930-х гг.: возникновение и особенности деятельности // Вопросы исторической регионалистики. Сб. науч. статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новочеркасск, 2009. - Деп. в ИНИОН РАН от 23.07.2009 г. № 60768. - 0,44 п.л.
- Самсоненко Т.А., Левакин А.С. Культура чтения в колхозной деревне Юга Роснсии 1930-х гг. (на примере администрации колхозов) // Человек и общество: поиски, проблемы, решения. Сб. науч. и метод. статей. Вып. 15. - Новочеркасск, 2009. - 0,4 п.л.
- Самсоненко Т.А., Бондарев В.А. Культура и социально-политический заказ: тема голода в художественной литературе и прессе 1930-х гг. // Историческая память населения Юга России о голоде 1932 - 1933 гг.: Материалы науч.-практ. конф. / Под ред. Н.И. Бондаря, О.В. Матвеева. - Краснодар, 2009. - 0,5 п.л.
- Самсоненко Т.А. Социальная политика государства по поддержке материнства и детства в колхозной деревне 1930-гг. (по материалам Юга России) // Былые годы. Черноморский исторический журнал. 2010. №1(15) - Сочи, 2010. - 0,5 п.л.
- Самсоненко Т.А. Детские дошкольные учреждения в южно-российской колхозной деревне 1930-х гг. // Былые годы. Черноморский исторический журнал. 2010. № 3(17). - Сочи, 2010. - 0,5 п.л.
- Самсоненко Т.А. Поддержка материнства и детства в колхозной деревне второй половины 1930-х гг. (на материалах Юга России) // Женщины в истории: недостающие фрагменты исторического полотна: Материалы Всерос. науч.-практ. конф. / Отв. ред. С.Л. Дударев, Н.Л. Пушкарева. - Армавир, 2010. - 0,75 п.л.
- Самсоненко Т.А. Историографические интерпретации социальной помощи в колхозах Юга России в 1930-х гг. и исторические лакуны в ее изучении // Историческая память, власть и дисциплинарная история: Материалы Междунар. науч. конф., г. Пятигорск, 23 - 25 апреля 2010 г. - Пятигорск-Ставрополь-М., 2010. - 0,4 п.л.
- Самсоненко Т.А. Формирование системы социальной помощи в деревне Юга России в контексте коллективизации 1930-х гг. // Лосевские чтения: Труды Междунар. ежегод. науч. конф., г. Новочеркасск, май 2010 г. - Новочеркасск, 2010. - 0,4 п.л.
- Самсоненко Т.А., Скорик А.П. Дискуссионность вариантов социальной помощи сельскому населению СССР в начале 1930-х гг. // Лосевские чтения: Труды Междунар. ежегод. науч. конф., г. Новочеркасск, май 2010 г. - Новочеркасск, 2010. - 0,6 п.л.
- Самсоненко Т.А. Социальная помощь населению коллективизированной деревни в 1930-х гг.: нормативно-правовые основы // История и историки в контексте времени: Сб. науч. трудов / Отв. ред. А.А. Черкасов. - Сочи, 2010. Вып.7. - 0,75 п.л.
- Самсоненко Т.А., Бондарев В.А. Формы и результаты участия сельских поднростков в реализации аграрной политики сталинского режима в 1930-х гг. // Исторические этюды и фрагменты бытия. Сб. науч. статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новочеркасск, 2010. - Деп. в ИНИОН РАН № 60959 от 24.01.2011 г. - 1,5 п.л.
- Самсоненко Т.А., Скорик А.П. Становление системы социальной помощи колхозному крестьянству в 1930-х гг.: разность мнений и подходов // Исторические этюды и фрагменты бытия. Сб. науч. статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новочеркасск, 2010. - Деп. в ИНИОН РАН № 60959 от 24.01.2011 г. - 1,13 п.л.
- Самсоненко Т.А. Социальная помощь колхозному крестьянству в свете советского законодательства // Исторические этюды и фрагменты бытия. Сб. науч. статей / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новочеркасск, 2010. - Деп. в ИНИОН РАН № 60959 от 24.01.2011 г. - 1,1 п.л.
- Самсоненко Т.А., Бондарев В.А. О проблеме лидерства колхозов и касс взаимопонмощи в социальной поддержке колхозников в 1930-х гг. // Фрагменты региональной истории. Сб. статей преподавателей и студентов ЮРГТУ (НПИ) / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Новочеркасск, 2010. - Деп. в ИНИОН РАН № 60960 от 24.01.2011 г. - 1,0 п.л.
- Самсоненко Т.А., Скорик А.П. Борьба с детской беспризорностью в деревне Юга России 1930-х гг. // Фрагменты региональной истории. Сб. статей преподавателей и студентов ЮРГТУ (НПИ) / Юж.-Рос. гос. техн. ун-т (НПИ). - Нонвочеркасск, 2010. - Деп. в ИНИОН РАН № 60960 от 24.01.2011 г. - 1,0 п.л.
- Самсоненко Т.А. Нормативно-правовые основы социальной помощи колхозному крестьянству в 1930-е гг. // Актуальные проблемы социальной истории. Сб. науч. статей. Вып. 12. - Новочеркасск; Ростов н/Д., 2011. - 0,44 п.л.
- Самсоненко Т.А. О некоторых особенностях социальной помощи престарелым колхозникам Юга России в 1930-х гг. // Российская государственность в судьбах народов Северного Кавказа-III. Материалы регион. науч.-практ. конф., г. Пятигорск, 26 - 28 ноября 2010 г. - Пятигорск, 2011. - 0,315 п.л.
- Самсоненко Т.А. Курорты как средство исцеления колхозного крестьянства Юга России в 1930-х гг.// История и историки в контексте времени: Сб. науч. тр. /Отв. ред. А.А. Черкасов. - Сочи: РНПИ СГУТиКД,. 2011. № 8. - 0,81 п.л.
- Самсоненко Т.А. Сельская медицина на Дону, Кубани и Ставрополье в условиях колхозного строительства: задачи и результативность функционирования// II Сиротенковские чтения: сборник материалов Международ. науч. конф. - Армавир: РИО АГПА, 2011. - 0,54 п.л.
50. Самсоненко Т.А. Противоэпидемические мероприятия лечебных учреждений Юга России в коллективизированной деревне 1930-х гг.// Былые годы. Черноморский исторический журнал. 2011. № 3(21). - Сочи: СГУ, 2011. Ц1,0 п.л.
См.: Вишневский А.Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М., 1998; Бондарев В.А. Фрагментарная модернизация постоктябрьской деревни. Ростов н/Д., 2005.
См.: Булыгина Т.А. Историческая антропология и исследовательские подходы новой локальной истории // Человек на исторических поворотах XX века / Под ред. А.Н. Еремеевой, А.Ю. Рожкова. Краснодар, 2006. С. 27 - 34; Маловичко С.И., Булыгина Т.А. Современная историческая наука и изучение локальной истории // Новая локальная история. Вып. 1. Материалы первой Всероссийской Интернет-конференции., Ставрополь, 23 мая 2003 г. - Ставрополь. 2003. С. 6 - 2.
Краснодарский край в 1937 - 1941 гг. Документы и материалы / Пред. ред. коллегии А.А. Алексеева. Краснодар, 1997; Трагедия советской деревни. Коллективизация и раскулачивание: Документы и материалы в 5-ти томах. 1927 Ц 1939 / Отв. ред. В.П. Данилов. - М., 1999 - 2006; Голоса из провинции: жители Ставрополья в 1930 - 1940 годах. Сборник документов / Науч. ред. Т.А. Булыгина. - Ставрополь, 2010.
Сокращенное собрание узаконений и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства РСФСР для сельских советов. 1931. Вып. II; Собрание узаконений и распоряжений Рабоче-крестьянского правительства РСФСР. 1936. № 13; История колхозного права. Сборник законодательных материалов СССР и РСФСР. В 2-х т. Т. 1. 1917 Ц 1936. М., 1959.
См., например: Азовский М. Наладить правильную организацию колхозной взаимопомощи // Социальное обеспечение. 1931. № 1. С. 18; Карпова У. За новый труд и быт колхозницы. М., 1931; Лебедева В.П. Охрана материнства и младенчества в стране Советов. М.-Л., 1934; Шуваев К.М. Старая и новая деревня. М., 1937; Жуков М. Изжить недочеты // Социальное обеспечение. 1938. № 7. С. 33; Котов Г., Струков М., Горбатенко Г., Френкель Я. Советская деревня к третьей пятилетке // Социалистическое сельское хозяйство. 1939. № 5. С. 146 - 154.
Лысиков Е.А. История развития крестьянской взаимопомощи: Лекции для низовых работников касс взаимопомощи в колхозах. М., 1934; Каминский Г.Н. Задачи советского здравоохранения. М.-Л., 1934.
Гарус И.И. Крупный колхоз Октябрь. Ростов н/Д., 1930; Криволапов С. Коммуна Наша жизнь. Ростов н/Д., 1930; Мидцев В. Колхоз-миллионер. Ростов н/Д., 1938; Алтайский И., Попов А. Колхозная Кубань // Социалистическая реконструкция сельского хозяйства. 1938. № 2. С. 32 - 53; Наш край (сельское хозяйство Орджоникидзевского края). Пятигорск, 1939; Народное хозяйство Ростовской области за 20 лет. Ростов н/Д., 1940.
См., например: 50 лет советского социального обеспечения. Сб. статей. М., 1968; Вылцан М.А. Советская деревня накануне Великой Отечественной войны (1938 Ц 1941 гг.). М., 1970; Вылцан М.А., Данилов В.П., Кабанов В.В., Мошков Ю.А. Коллективизация сельского хозяйства в СССР: пути, формы, достижения. Краткий очерк истории. М., 1982; История советского крестьянства. В 5-ти т. Т. 2. М., 1986; Т. 3. М., 1987.
Баткис Г.А. Двадцать лет советского здравоохранения. М., 1944; Леви М.Ф. История родовспоможения в СССР. М., 1950; Конюс Э.М. Пути развития советской охраны материнства и младенчества (1917 - 1940). М., 1954; Виноградов Н.А. Здравоохранение в период борьбы за коллективизацию сельского хозяйства (1930 - 1934). М., 1955.
Ковалев К.М. Прошлое и настоящее крестьян Ставрополья. Ставрополь, 1947; Поспелов Н.А. Что дала Советская власть крестьянам Ставрополья. Ставрополь, 1947; Ставрополье за 40 лет Советской власти. Ставрополь, 1957; Ленинский путь донской станицы. Ростов н/Д., 1970; Очерки истории партийных организаций Дона. Ч. 2. 1921 Ц 1971 гг. Ростов н/Д., 1973; Очерки истории Ставропольского края. Т. 2. С 1917 года до наших дней. Ставрополь, 1986; Дон советский. Ростов н/Д., 1986.
См., например: Еферина Т.В. Факторы социальных рисков и модели социальной поддержки крестьянства (вторая половина XIX - конец XX вв.). Дис. Е докт. ист. наук. Саранск, 2004; Пилипенко В.А. Становление и развитие здравоохранения в Коми АССР в 1920 - 1930-х годах. Дис. ... канд. ист. наук. Сыктывкар, 2006; Сиротина С.Г. Государственная политика развития советского здравоохранения в 1920-е - 1930-е гг.: На материалах Нижнего Поволжья. Дис. Е канд. ист. наук. Астрахань, 2006; Лебина Н. Навстречу многочисленным заявлениям трудящихся женщинЕ Абортная политика как зеркало советской социальной заботы // Советская социальная политика 1920 - 1930-х годов: идеология и повседневность / Под ред. П. Романова и Е. Ярской-Смирновой. М., 2007. С. 228 - 241; Лебина Н., Романов П., Ярская-Смирнова Е. Забота и контроль: социальная политикаа советской действительности, 1917 - 1930-е годы // Там же, С. 21 - 67; Славко А.А. Детская беспризорность и безнадзорность в России конца 1920-х - начала 1950-х годов: социальный портрет, причины, формы борьбы. Автореф. дис. Е докт. ист. наук. Самара, 2011.а
Григорьев В.С. Организация общественной взаимопомощи российского крестьянства (1921 - 1941 гг.). Дис. Е докт. ист. наук. М., 1997.
Бондарев В.А. Фрагментарная модернизация постоктябрьской деревни. Ростов н/Д., 2005; Василенко В.Г. История здравоохранения и медицинского образования на Дону и Северном Кавказе (XIX в. - 1940 г.). Дис. ... канд. ист. наук. Армавир, 2006; Ованесов Б.Т., Судавцов Н.Д. Здравоохранение Ставрополья (1918 - 2005 гг.). Ставрополь, 2007; Скорик А.П., Гадицкая М.А. Женщины-колхозницы Юга России в 1930-е годы: гендерный потенциал и менталитет. Ростов н/Д., 2009;
Алексеев В.В., Алексеева Е.В. Распад СССР в контексте теории модернизации и имперской эволюции // Отечественная история. 2003. № 5. С. 3 - 20; Вишневский А.Г. Серп и рубль. Консервативная модернизация в СССР. М., 1998; Каспэ С.И. Империя и модернизация: Общая модель и российская специфика. М., 2001; Красильщиков В.А. Вдогонку за прошедшим векомЕ; Побережников И. В. Переход от традиционного к индустриальному обществу: теоретико-методологические проблемы модернизации. М., 2006.
См.: Бондарев В.А. Фрагментарная модернизация постоктябрьской деревни. Ростов н/Д., 2005; Его же: Российское крестьянство в условиях аграрных преобразований в конце 20 - начале 40-ха годов XX века (на материалах Ростовской области, Краснодарского и Ставропольского краев). Дис. Е докт. ист. наук. Новочеркасск, 2007. С. 75.
Авторефераты по всем темам >>
Авторефераты по истории