Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по филологии

Дискурсивный анализ в исторической лексикологии и семасиологии (на материале морально-этической лексики в западноевропейских языках Средневековья)

Автореферат докторской диссертации по филологии

 

На правах рукописи

 

 

Колокольникова Марина Юрьевна

 

 

Дискурсивный анализ в исторической лексикологии и семасиологии

(на материале морально-этической лексики в западноевропейских языках Средневековья)

 

 

Специальность 10.02.19 - Теория языка

 

 

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора филологических наук

 

 

 

 

Саратов - 2011


Работа выполнена на кафедре теории, истории языка и прикладной лингвистики государственного образовательного учреждения высшего профессионального образования Саратовский государственный университет имени Н.Г.Чернышевского

Научный консультант:а доктор филологических наук,

профессор

Крючкова Ольга Юрьевна

Официальные оппоненты: адоктор филологических наук,

профессор

Клоков Василий Тихонович

доктор филологических наук,

профессор

Иванова Валентина Ивановна

доктор филологических анаук,

профессор

Якимович Елена Викторовна

Ведущая организация: государственное образовательное

учреждение высшего

профессионального образования

Томский государственный

Университет

Защита состоится л5 апреля 2011 г. в 14-н00 часов на заседании диссертационного совета Д 212.243.02 при Саратовском государственном университете имени Н.Г. Чернышевского по адресу: 410012, Саратов, ул. Астраханская, 83, корпус XI.

С диссертацией можно ознакомиться в Зональной научной библиотеке Саратовского государственного университета имени Н.Г. Чернышевского.

Автореферат разослан л ______________ 2011 г.

Ученый секретарь

диссертационного совета Ю.Н.Борисов

Общая характеристика работы

 

В рамках общей теории языковых изменений особое внимание традиционно уделяется изучению исторического развития семантики лексических единиц. Это обусловлено тем, что лексика представляет собой наиболее подвижную часть языка, постоянно обновляющуюся и быстро реагирующую на происходящие в обществе изменения социально-культурного характера.

В настоящее время к числу основных причин, вызывающих диахронические изменения семантики лексических единиц, все чаще относят регулярное функционирование лексем в том или ином типе дискурса на определенном хронологическом срезе. Данное положение вполне согласуется со свойственным современной лингвистике стремлением поставить в центр исследования дискурсивную практику, исходя из представления о том, что не существует языка вообще, а существуют структуры, преобладающие в определенных типах дискурса, которые и должны стать объектом изучения (Плунгян, 2008).

Будучи сложным единством языковой формы, значения и действия (Т. ван Дейк), дискурс не только выбирает из числа имеющихся в его распоряжении альтернативных средств ключевые для него лексические единицы, но и активно приспосабливает их к характерным для него целям и условиям коммуникации. В исторической перспективе подобного рода процессы могут привести к существенным изменениям семантической структуры лексем на основе различного типа сдвигов (сужение, расширение, смещение значений, метафорический и метонимический переносы и т.д.).

Особый интерес в этом отношении представляет исследование лексем высокого уровня абстракции (добродетель, грех, честь, свобода, справедливость и т.п.), которые обозначают сущности идеального, умопостигаемого мира, т.е. сущности, сконструированные нашим сознанием и направленные не на объективную реальность, а на познающего субъекта (Н.Д. Арутюнова). Отсюда и свойственная лексемам высокой степени абстракции неопределенность, текучесть значения, его вариативность.а Именно подобные лексические единицы в ходе исторического развития в наибольшей степени испытывают влияние со стороны коммуникативно-дискурсивных факторов, т.е. влияние со стороны той или иной коммуникативно-дискурсивной среды, в которой находят отражение определенные социальные и идеологические установки.

В этой связи представляется целесообразным не только при синхронических, но и при диахронических исследованиях культурно значимых имен помимо традиционных методов (компонентного, дистрибутивного, концептуального и др.) применять и дискурсивный анализ, основной задачей которого является изучение взаимодействия между отдельными типами социально-коммуникативных практик (дискурсов) и функционирующими в них языковыми/речевыми единицами.

Вышесказанное, на наш взгляд, не противоречит распространенному в современной лингвистике представлению о дискурсе как о коммуникативном событии, протекающем в режиме реального времени, on-line. Стоит учитывать, что реальное (текущее) время - это время листорически определенное (Е.С. Кубрякова), т.е. время, в котором протекает коммуникативная деятельность в рамках дискурса на определенном этапе развития. Эта деятельность объективируется и сохраняется в виде корпуса текстов, входящих в единое дискурсивное пространство и обладающих в силу этого общими дискурсивными признаками. Изучение подобных характеристик должно сочетаться с реконструкцией широкого социокультурного контекста, в котором проходил процесс создания и функционирования изучаемого корпуса текстов.

Несмотря на свою актуальность, проблема взаимодействия общественно значимого дискурса и абстрактного имени, являющаяся частью более общей проблемы - взаимодействия дискурса и лексической семантики, еще мало изучена, особенно в диахроническом плане.

Настоящее исследование посвящено выявлению степени, характера и механизмов влияния средневекового религиозного дискурса на функциональное и семантическое развитие лексических единиц морально-этической сферы в западноевропейских народных (романо-германских) литературно-письменных языках.

Гипотеза о важной роли религиозного дискурса в историческом развитии морально-этической лексики основывается на тесной связи морально-нравственных и религиозных представлений в эпоху Средневековья. Именно в рамках религиозного дискурса шел процесс формирования морально-нравственных смыслов и понятий, а также языковых средств их реализации, которые в дальнейшем переносились в другие коммуникативные области.

Актуальность настоящей работы обусловлена важностью использования коммуникативно-дискурсивного подхода при исследовании исторической динамики абстрактной лексики; необходимостью разработки методики и приемов дискурсивного анализа в области диахронической лексикологии и семасиологии; необходимостью развития общей теории языковых изменений.

Предметом исследования является влияние коммуникативно-дискурсивных факторов на развитие семантической структуры лексем высокого уровня абстракции.

Объектом исследования служит специфика функционирования лексических единиц морально-этической сферы в западноевропейском религиозном дискурсе в эпоху Зрелого и Позднего Средневековья (XIIIЦXV вв.).

Основной целью диссертационной работы является исследование характера взаимодействия общественно значимого дискурса и лексической семантики в ходе исторического развития.

В соответствии с поставленной целью были выдвинуты следующие задачи:

1. обосновать целесообразность использования дискурсивного анализа при исследовании эволюции семантики лексических единиц высокого уровня абстракции на примере лексики морально-этической сферы;

2. определить место дискурсивного анализа среди других методов и подходов в области исторической лексикологии и семасиологии;

3. разработать методику дискурсивного анализа при изучении процесса исторического развития семантической структуры абстрактных лексем;

4. на основе анализа корпусов письменных памятников английского, французского и испанского языков XIIIЦXV вв., а также источников культурно-исторического характера выделить специфические черты средневекового западнохристианского дискурса, его коммуникативно-прагматические и содержательно-тематические особенности;

5. на основе анализа средневековых письменных памятников религиозной и светской литературы определить типовые для морально-этической лексики в рамках религиозного дискурса контексты употребления;

6. установить основные механизмы влияния средневекового западноевропейского религиозного дискурса на модификацию семантической структуры лексем морально-этической сферы;

7. установить основные типы исторических изменений семантики лексических единиц морально-этической сферы в изучаемый хронологический период.

8. описать общие и этноспецифические черты в эволюции единиц морально-этической сферы в западноевропейских языках в средневековый период.

Методы анализа. При исследовании материала были использованы дискурсивный анализ, диахронический метод, описательный метод, компонентный анализ семантической структуры лексических единиц, дефиниционный анализ, контекстологический и количественный методы.

Материалом исследования послужил Корпус среднеанглийской прозы и поэзии (CorpusofMiddleEnglishProseandVerse - CME) объемом в 18 млн. словоупотреблений. Всего в ходе анализа из корпуса было выделено 15 тыс. тематических контекстов, послуживших основной эмпирической базой исследования.

Для верификации результатов исследования и обоснования общетеоретических положений о дискурсивной обусловленности исторической динамики лексики морально-этической сферы привлекались данные других языков, принадлежащих западноевропейскому культурно-языковому ареалу (главным образом латинского, французского, испанского). Для этих целей использовался Корпус среднефранцузского языка (FrantextMoyenFrancaisЦ FMF), который включает около 7 млн. словоупотреблений, а также часть Корпуса испанского языка (CorpusdelEspanol - CdE), которая содержит тексты XIIIЦXV вв. и насчитывает около 17 млн. словоупотреблений.

На различных этапах исследования в качестве справочного материала привлекались данные этимологических, исторических, специальных (религиозных), толковых и двуязычных словарей английского, французского, испанского, латинского языков.

Научная новизна. В диссертационном исследовании разработана методика использования дискурсивного анализа при историческом изучении абстрактной лексики, позволяющая не только фиксировать результаты языковых изменений на том или ином хронологическом срезе, но и проследить сам процесс функционально-семантического развития лексем. Эта методика представлена как движение исследователя от значимой для определенного исторического периода социально-коммуникативной практики (дискурса) через тематические контексты как единицы дискурса к ключевым для данных контекстов лексическим единицам. Схематически это может быть представлено следующим образом: эпоха - общественно значимый дискурс - доминирующие тематические контексты - ключевые лексические единицы.

В работе обоснована целесообразность выбора тематического контекста в качестве основной единицы анализа исторического развития семантики лексем высокого уровня абстракции.

Применение вышеприведенной методики позволило выявить конкретные механизмы влияния средневекового религиозного дискурса на функциональное и семантическое развитие лексем морально-этической сферы.

Установлено, что ядро данного слоя лексики в западноевропейских народных языках в XIIIЦXV вв. составляли не только религиозные термины, но и общеупотребительные лексические единицы (как исконные, так и заимствование), служившие наименованиями грехов и добродетелей. а

Анализ специфики функционирования подобных лексем в религиозном и светском типах дискурса позволил выявить в их смысловой структуре ряд компонентов, которые представляли собой результат их регулярного использования в типовых для них в рамках религиозного дискурса контекстов употребления

Теоретическая значимость работы заключается в дальнейшема развитии методов исследований в области исторической лексикологии и семасиологии и связана с использованием в данной области современных достижений дискурсивного анализа и корпусной лингвистики. Выполненный на материале репрезентативных текстовых корпусов 3-х языков анализ функционирования морально-этической лексики в религиозном дискурсе эпохи Средневековьяа позволил определить ряд общих закономерностей взаимодействия общественно значимого дискурса и лексической семантики.

Практическая значимость исследования состоит в возможности применения его результатов в курсах по общему языкознанию, по общей теории дискурса, в курсах лексикологии и истории языков романо-германского культурно-исторического ареала, а также при создании пособий по соответствующим дисциплинам.

На защиту выносятся следующие положения:

1. Семантическое развитие лексем высокого уровня абстракции в значительной мере обусловлено спецификой их функционирования в рамках того или иного дискурса на определенном хронологическом срезе. В основе этого развития лежит весь комплекс ассоциативных, тематических и лексико-семантических связей, который складывается у лексической единицы в конкретной области социально-коммуникативного взаимодействия.

2. Основной единицей дискурсивного анализа, применяемого в историко-семасиологических исследованиях, служат тематические контексты. В тематических контекстах, обладающих регулярной воспроизводимостью и высокой социокультурной ценностью, наиболее объективно выявляется механизм взаимодействия лексической семантики и концептуальных доминант общественно значимого дискурса. Круг лексем, служащих объектом исследования при дискурсивном подходе, не задается заранее, а выявляется непосредственно в ходе изучения семантического ядра дискурса, ключевых для него понятий.

3. Дискурс является той коммуникативной средой, которая не только модифицирует семантическую структуру лексических единиц, но и закрепляет результаты этих модификаций в системе языка посредством различного рода инодискурсивных включений. Инодискурсивные включения переносят, транслируют в другие сферы коммуникации характерные для донорской дискурсивной области смыслы и понятия. Функцию инодискурсивной трансляции особенно активно выполняют те типы дискурса, которые являются наиболее авторитетными и востребованными на той или иной ступени развития общества.

4. В эпоху Средневековья западноевропейский религиозный дискурс играл важную роль в формировании и развитии не только собственно религиозного слоя лексики, но и общеупотребительных лексических единиц и в первую очередь лексики морально-этического плана. Факторами преобразования семантики морально-этической лексики являлись метатекстовая рефлексия, инодискурсивная экспансия, а также действие синонимических, антонимических, тематических и ассоциативных связей.

5. Результатом активного функционирования морально-этической лексики в религиозном дискурсе явилась специализация, семантическая дифференциация абстрактных лексем, большая часть которых на предшествующем этапе эволюции характеризовалась крайне недифференцированным, диффузным значением. Процессы специализации значений абстрактных имен в тематических контекстах грех и добродетель, обладавших особой социокультурной значимостью, сопровождались появлением у данных лексических единиц четко выраженной морально-этической оценки, что придавало им в языке в целом статус культурно значимых имен, лантропоцентрических имен, лимен-интуиций.

6. Ядерные элементы лексики морально-этической сферы (наименования грехов и добродетелей) и механизмы их взаимодействия со средневековым религиозным дискурсом были общими для языков, входивших в западноевропейский культурно-языковой ареал. Общие черты исторического развития лексики морально-этической сферы в западноевропейских языках (английский, французский, испанский) в эпоху Средневековья были обусловлены не столько генетическим фактором, сколько общностью контекстов употребления ключевых для религиозного дискурса лексем и единством культурно-дискурсивного пространства в целом.

7. Дискурсноориентированные исследования абстрактного имени способствуют изучению природы самого дискурса, который характеризуется культурно-историческим своеобразием и обусловленной этим фактором лингвистической спецификой.

Апробация результатов работы.Основные положения и выводы диссертационного исследования были представлены на международных, всероссийских и межвузовских научных и научно-практических конференциях:

Международная научная конференция лКоммуникативные аспекты современной лингвистики и лингводидактики (Волгоград, 8 февр. 2010 г.); международная научно-практическая конференция лСовременная лингвистическая ситуация в международном пространстве (Тюмень, 11Ц12 марта, 2010 г.); международная научная конференция, посвященная 75-летию профессора Е.Ф. Тарасова лЖизнь языка в культуре и социуме (Москва, 14Ц15 апреля 2010 г.); международная научная конференция, посвященная 80-летию профессора Л.Н. Мурзина лПроблемы динамической ингвистики (Пермь, 12Ц14 мая 2010 г.).

Всероссийская научно-практическая конференция личность - Язык - Культура (Саратов, 28Ц29 ноября 2007 г.); II Всероссийская научно-практическая конференция личность - Язык - Культура (Саратов, 27Ц28 ноября 2008 г.); III Всероссийская научно-практическая конференция личность - Язык - Культура (Саратов, 25Ц26 ноября 2009 г.).

Межвузовская научная конференция лКоммуникативные и социокультурные проблемы романо-германского языкознания (Саратов, 29 ноября 2006 г.); III межвузовская конференция лЯзык, образование и культура (Саратов, 25 января 2008 г.); межвузовская научная конференция лЭрос и Танатос как универсумы бытия (Саратов, 20 марта 2009 г.); межвузовская научно-практическая конференция лКультурологические и игвистические аспекты коммуникации (Саратов, 4 июня 2009 г.).

По теме диссертации опубликовано 35 работ, в том числе 8 статей в журналах, включенных в Перечень ведущих рецензируемых научных журналов и изданийЕ, рекомендуемых ВАК, 1 монография, 2 учебных пособия.

Структура диссертации. Работа состоит из введения, трех глав, заключения. Библиографический список включает 503 наименования использованной литературы и источников материала исследования.

ОСНОВНОЕ СОДЕРЖАНИЕ РАБОТЫ

Во Введении обосновывается выбор темы исследования, его актуальность и новизна, теоретическая и практическая значимость, определяются цель и задачи работы, характеризуется материал исследования, формулируются выносимые на защиту положения.

В 1-й главе лПринципы и методы изучения исторического развития ексической семантики анализируется процесс развития и совершенствования методов и приемов исследования в области исторической лексикологии и семасиологии. Данный процесс самым непосредственным образом связан с эволюцией представлений о природе языкового знака, его отношения к действительности и мышлению. В XIX веке, т.е. в период становления семасиологии как самостоятельной научной дисциплины, господствующее положение занимали логический и психологический подходы. Представители логического подхода (К.Х. Райзег, Ф. Хазе) видели основной источник исторического развития значений слов в изменении понятий, символами которых, по их мнению, являлись эти слова. Сторонники психологического направления (Г. Пауль, В. Вундт, М. Бреаль, А. Дармстетер и др.) считали, что источник изменений следовало искать в фактах психологической жизни носителей языка. Таким образом, и в том, и в другом случае причины изменений значений лексических единиц выводились за пределы языка, а само значение выводилось за пределы языкового знака.

К началу XX века были выделены три вида причин изменений значений слов: исторические, социальные и собственно лингвистические (А. Мейе). Причем именно последним начинает уделяться все больше внимания, о чем свидетельствуют труды сторонников функционально-психологического направления (А. Марти, Н. Крушевский), полагавших, что значение слова определяется его функцией и, следовательно, принадлежит сфере языка.

Развитие семасиологии в то время было связано также со стремлением исследователей преодолеть свойственный младограмматикам атомизм, что находило отражение в признании основным объектом исследования процесс исторического развития не отдельных слов, а определенных групп и классов лексических единиц (М.М. Покровский, А.А. Потебня, Г. Шпербер). С распространением структурного подхода к изучению языковых единиц преобладающим становится мнение, согласно которому лишь синхрония носит системный характер (Ф. де Соссюр). Поэтому именно синхронное описание языковых единиц начинает рассматриваться в качестве главной задачи лингвистики (Л. Ельмслев). Все это сочеталось с представлениями об относительности значения слов и имманентном характере причин языковых изменений.

Еще во второй четверти XX века многие исследователи (Л. Вейсгербер, А. Сеше, В. Варбург, Г. Стерн) выступали против выдвинутого структуралистами примата синхронического уровня над диахроническим. Особый интерес в этом отношении представляют труды С. Ульмана, который, будучи соссюрианцем-функционалистом, тем не менее подчеркивал, что в семасиологии должны применяться оба плана анализа. Причем план диахронии, призванный исследовать предшествующие ступени развития каждого элемента системы, вовсе не ведет к изучению лишь отдельных, изолированных языковых явлений.

Попытки сблизить диахронический и синхронический уровень исследований четко прослеживаются у членов Пражского лингвистического кружка. В их работах указывалось, в частности, что неоднородность языка в функциональном (стилистическом), социальном и географическом плане на определенном хронологическом срезе выступает в качестве основы его развития, поэтому наступлению или свершению изменения предшествует период существования в одном и том же языковом коллективе нескольких разновидностей форм.

Подлинное возрождение интереса к диахроническим исследованиям, в том числе и в области семасиологии и лексикологии, наблюдается с утверждением в 60-е годы XX века новой, антропоцентрической парадигмы, в рамках которой одним из ведущих становится коммуникативно-прагматическое направление. Смена парадигм нашла отражение в признании тесной связи между синхронией и диахронией, между внешними (общественно детерминированными) и внутренними (имманентными) причинами исторических изменений языковых единиц. Было также признано, что основной движущей силой языковой эволюции является говорящий и окружающий его мир, а конкретная реализация принципов этой эволюции строится на законах человеческой коммуникации, дискурса в широком смысле (Э. Бенвенист, Т. Гивон).

При данном подходе на первый план выходит речь, речевая деятельность в разнообразных ее проявлениях. Давно замечено, что акт речи - это не только процесс выбора, распознания и организации каких-то готовых моделей, но одновременно и процесс творчества. На это в свое время указывал еще Г. Пауль, исходивший при объяснении механизма языковых изменений из дихотомии узуальное/ окказиональное.

В этой связи стоит привести и высказывание основоположника современной теории речевых жанров М.М. Бахтина о том, что ни одно новое явление (фонетическое, лексическое, грамматическое) не может войти в систему языка, не совершив долгого и сложного пути жанрово-стилистического испытания и обработки.

Процессы исторического изменения в языке связывал с диалогом, с речью Э. Косериу, который придавал особое значение дихотомии система/нормаготовая система), а для описания механизма инновации ввел термин принятие. Согласно Э. Косериу, принятие - это не механическое воспроизведение, это всегда выбор. Данное положение помогает дать ответ на вопрос о том, почему из многочисленных инноваций, имеющих место в речи, только некоторые принимаются и распространяются.

Из вышеприведенного можно сделать вывод о том, что, хотя не всеа имеющие место в речи модификации с течением времени закрепляются в системе, но именно в условиях реального общения (в речи) в качестве сдвига сначала должно реализовываться любое изменение в системе. Все это имеет самое прямое отношение к дискурсивному анализу, появление которого было во многом связано с признанием самостоятельной ценности текстового (речевого) материала, с признанием текста, т.е. узуса, подлинной реальностью науки о языке, единственным доступным непосредственному наблюдению объектом.

При дискурсивном подходе текст рассматривается как отражение не индивидуально-авторской, а надыиндивидуальной, коллективной, серийной речевой практики, определяющей массу других возможных текстов - репрезентантов этой или подобной общественной практики (Maas, 1994; Чернявская, 2003). С данной точки зрения целью дискурсивного анализа является выявление среди множества разнородного материала однородности и подчиненности общим правилам и принципам, поиск того общего, что объединяет тексты в единое дискурсивное пространство.

В данной работе дискурс понимается как специфическое использование языка, соотносящееся с тем или иным видом социальной активности или,а точнее, являющееся частью этой активности. Как и всякая другая деятельность, дискурсивная деятельность характеризуется присущими только ей условиями протекания, участниками и, что особенно важно, определенной целью. Именно цель общения играет ведущую роль в разграничении отдельных типов дискурса (религиозного, научного, политического, педагогического и т.д.) и, следовательно, является его основополагающей характеристикой. Цель не принадлежит, разумеется, к числу собственно лингвистических категорий, однако она выступает в качестве своеобразного вектора, указывающего общее направление языкового континуума, и тем самым представляет собой связующее звено между явлениями лингвистического и экстралингвистического плана.

К числу важнейших характеристик дискурса относится историческая составляющая, поскольку сам стиль протекания дискурсивной деятельности зависит, прежде всего, от уровня развития социума и его культуры, а также от места в этом социуме того института, с которым соотносится дискурс.

В этой связи нельзя не отметить, что до сравнительно недавнего времени распространенным было мнение, согласно которому сам термин дискурс, в отличие от термина текст, не применяется к созданным в отдаленные от нас эпохи письменным памятникам. Данное положение нуждается в определенной корректировке и уточнении. Опыт показывает, что для большинства письменных памятников вполне возможно определить такие важнейшие в практике дискурсивного анализа факторы, как цель коммуникации, ее условия и статус ее участников (адресанта и адресатов). Из этого, в частности, следует, что и на диахроническом уровне дискурс можно рассматривать и как результат, т.е.  совокупность порождаемых им текстов, и как процесс, т.е.  коммуникативно-прагматическое событие социокультурного порядка, связанное с определенным временем и местом (Кубрякова, 2004; Конявская, 2005).

Дискурс соотносится не только с типовыми коммуникативными ситуациями, но с определенными фрагментами действительности, которые в нем вербализуются и получают специфическое ценностно-смысловое измерение. Поэтому важнейшим средством связи между текстами, входящими в единое дискурсивное пространство, оказываются не только общие для них коммуникативно-прагматические характеристики, но и система постоянно повторяющихся тем, мотивов, идей, образов, символов и т.д. При этом на каждом хронологическом срезе существуют свои привилегированные темы и понятия, которые притягивают к себе все новые наименования. Подобного рода процессы отличаются, по-видимому, особой активностью в тех типах дискурса, которые в определенный период времени являются наиболее востребованными и/или авторитетными в обществе.

Одной из важнейших задач дискурсивного анализа является выделениеа концептуальных доминант общественно значимого дискурса, которые находят реализацию в определенных группах контекстов, сходных по своим содержательно-тематическим и коммуникативно-прагматическима признакам.

Все это вполне согласуется с традиционным представлением о том, что лобъектом лексикологии, строго говоря, является не слово, а тексты (Ларин, 1977). Примечательным в этом отношении является и высказывание В.В. Колесова о том, что объектом диахронической лексикологии лявляется семантика слова, в своем историческом движении определяемая функцией текста (Колесов, 1985).

Выбор тематического контекста в качестве основной единицы анализа позволяет исследовать лексемы в реальных условиях их функционирования, в их реальном окружении. При данном подходе значительно уменьшается опасность неоправданной модернизации толкований значений слов, употреблявшихся в отдаленные от нас эпохи, уменьшается опасность подмены средневековой ментальности логикой ученыхЦлексикографов XIXЦXX вв. (Пименова, 2007).

Особо подчеркнем, что речь идет не только и не столько об изученииа контекстных употреблений слов, сколько об анализе самих контекстов, способных служить непосредственной коммуникативной средой формирования и развития семантики лексических единиц.

Стоит отметить, что в теории и практике дискурсивного анализа большое внимание традиционно уделяется тематическим блокам, или семантическим макровысказываниям, играющим существенную роль в установлении связей как между смысловыми компонентами отдельных текстов, так и между текстами, входящими в единое дискурсное пространство. Представляется, что поиск тематических блоков и составляющих их компонентов может оказать значительную помощь и при исследованиях на диахроническом уровне. Это будет, в частности, содействовать рациональному ограничению материала анализа, что в свою очередь даст возможность путем изучения определенного количества фактов составить представление об общем положении дел, об общих тенденциях изменения, т.е. позволит по отдельным частям судить о целом.

К числу важнейших задач в области исторической лексикологии и семасиологии относится реконструкция той коммуникативно-культурной среды, в рамках которой происходило историческое изменение значения лексических единиц. Заметное место в этом процессе отводится различного рода экстралингвистическим сведениям, к которым принадлежит информация о социальной и языковой ситуации в стране, о политических, военных и культурных контактах с другими народами и т.д. Однако решающая роль должна отводиться научным источникам, которые обладают свойствами правильно построенных баз данных, т.е. источникам, представляющим собой модели тех или иных культурно-речевых сфер (Гольдин, 2003).

В настоящее время все чаще говорят о корпусноориентированных исследованиях дискурса, в которых качественные подходы дополняются количественными, например, численными характеристиками языковых единиц в определенных типах дискурса и их жанровых разновидностях. Внимание к количественному аспекту языка, т.е. учет в первую очередь наиболее частотных в узусе (дискурсе) элементов, также входит в число лидеологических предпочтений современного этапа развития лингвистики.

Следует учитывать, что разные лексико-семантические группы и классы слов в ходе эволюции проявляют неодинаковую степень зависимости от коммуникативно-дискурсивных факторов. Особый интерес в этом отношении представляют абстрактные имена, семантической специфике которых посвящена 2-ая глава диссертации Абстрактная лексика как объект дискурсивного анализа.

Принято считать, что абстрактное имя представляет собой высшую форму ментальной деятельности человека, оно обобщает такие стороны действительности, которые в самой действительности ничем, кроме мысли, не объединены. К отличительным признакам абстрактных имен, как уже отмечалось в начале, относится принципиальная неоднозначность, текучесть, вариативность их содержания.

Высокая степень субъективности значения рассматриваемых лексических единиц обусловлена неопределенностью, размытостью стоящего за ними фрагмента действительности. Об абстрактных именах говорят как о нежестких десигнаторах (С. Крипке), лишенных биологической, химической, атомной или другой материальной сущности. Они созданы лязыковым определением, т.е. вычленяются самим существованием имени по совокупности выбранных признаков. Еще средневековые номиналисты утверждали, что данные имена обозначают нечто по установлению, по договору, так, как было решено в акте крещения.

В отличие от конкретной лексики, указывающей на объект, идентифицирующей его, абстрактные имена настраивают на дальнейшее мысленное освоение действительности, ее интерпретацию. Свойственная абстрактным именам валентность на смысловое развертывание (Н.Д. Арутюнова), на уточнение заложенного в них смысла свидетельствует не только об их зависимости от дискурса, но одновременно об их способности к дискурсообразованию. Поэтому дискурсоориентированные исследования абстрактной лексики играют заметную роль и в раскрытии природы самого дискурса.

В настоящей работе вопросы взаимодействия общественно значимого дискурса и лексической семантики исследуются на материале морально-этической лексики, которая обладает особой социально-культурной значимостью, поскольку соотносится с одной из трех основных областей духовной жизни человека и общества, а именно: с нравственностью (две другие области - это наука и искусство). Поэтому к лексемам морально-этической сферы с полным правом могут быть отнесены такие названия, как лимена-антропонимы, лимена-экзистенциалы, лимена-интуиции, культурно значимые имена.

Несмотря на широкий интерес к лексике морально-этической сферы и на разнообразие подходов к ее изучению, систематизированное описание данных лексем как целостной группы по-прежнему остается весьма актуальной задачей. Исследователи указывают, в частности, на трудности, возникающие при попытке дать общее определение данному классу слов и обозначить его границы, которые отличаются неустойчивостью.

В самом общем виде лексика морально-этической сферы может быть представлена как совокупность лексем, в смысловой структуре которых присутствуют такие семы, как моральный/аморальный, относящийся к морали (нравственности), связанный с моралью (нравственностью) или их варианты. Язык морали включает в себя целый пласт гетерогенных во многих отношениях лексических единиц, однако все они призваны обозначать явления идеализированного мира, в котором сущее рассматривается с позиций должного, т.е. с высоты того, что должно быть (Чернейко, 2010).

В основе семантической организации морально-этического слоя лексики лежит бинарная оппозиция, представленная универсальными аксиологическими категориями добро и зло, которые в рамках той или иной культуры реализуются с помощью ряда более частных оппозиций морально-этического содержания, вступающих друг с другом в отношения иерархии. Анализ этих отношений позволяет получить сведения о доминантных для этноса на отдельном этапе его развития морально-этических ценностях, поскольку нравственный идеал, составляющий важную часть мировоззрения этноса, является понятием историческим.

Во многих работах, посвященных изучению исторической динамики лексических единиц морально-этической сферы, отмечается то влияние, которое оказывают на семантику данных лексем смена господствующих в обществе религиозных и философских взглядов и установок, изменения в его социальной и политической структуре, в культурных традициях и т.д. (Ковалев, 2003; Балабин, 2004; Терина, 2007; Иванова, 2006; Алейникова, 2005; Кононова, 2010; Tissari, 2005; Kossmann, 2005 и др.).

Из этого следует, что для непротиворечивого и относительно полного описания лексем морально-этической сферы необходимо, наряду с другими методами, использовать и дискурсивный анализ, обеспечивающий выход в те общественно значимые коммуникативные области, в которых происходит формирование и развитие семантики лексем. Необходимо также учитывать, что отношения между лексикой морально-этического плана, с одной стороны, и различными культурно-дискурсивными сферами, с другой, определяются историческим уровнем развития языка и общества. Так, во времена античности формирование и развитие лексических единиц морально-этической сферы происходило главным образом в рамках философского дискурса (Платон, Аристотель, Сенека и др.), в эпоху Средневековья - в рамках религиозного дискурса.

3-я глава лДискурсивный анализ лексики морально-этической сферы в языках западноевропейского ареала Средневековья посвящена исследованию степени, характера и конкретных механизмов влияния религиозного дискурса на развитие морально-этической лексики в западноевропейских народных литературно-письменных языках в XIIIЦXV вв.

В настоящее время религиозный дискурс является объектом самого пристального внимания со стороны лингвистов (Мечковская, 1998; Карасик, 1999; Скляревская, 2001; Гольберг, 2003; Казнина, 2004; Михайлова, 2004; Пиевская, 2006; Бобырева, 2007 и др.). Подобный интерес во многом обусловлен тем, что религиозный дискурс принадлежит к древнейшим и важнейшим институциональным типам общения и на протяжении очень длительного периода времени выступает в качестве одного из основных факторов языкового и культурного развития народов. Об этом свидетельствует история развития как отдельных этносов, так и суперэтнических образований, к которым принадлежат и культурно-языковые ареалы.

Принято считать, что самые жизнеспособные культурно-языковые ареалы сложились в эпоху раннего Средневековья, т.е. тогда, когда оформились мировые религии, связавшие свое существование с книжностью и использовавшие сакральный (священный) язык. Речь здесь, прежде всего, идет о христианстве и исламе. В свою очередь внутри самого христианского мира принято выделять восточнохристианский и западнохристианский ареалы по типу отношений, связывающих между собой язык и религию.

К числу характерных признаков средневекового западнохристианского дискурса относится тесное взаимодействие в нем латыни и народных (романо-германских) языков. Степень и конкретные формы влияния латыни варьировались внутри рассматриваемого ареала, в котором (как и в любом другом ареале) выделялись центральные и периферийные области. Однако в целом на протяжении всей почти тысячелетней истории Средневековья религиозный дискурс и занимавшая в нем господствующее положение латынь оставались важнейшими факторами развития лексико-семантической системы западноевропейских народных литературно-письменных языков. Причем это относится не только к собственно религиозным лексическим единицам, но и к общеупотребительным и в первую очередь к лексемам морально-этической сферы.

Рассматриваемый слой лексики в народных языках интенсивно развивался не только за счет заимствований из латыни, но и за счет внутренних ресурсов: калькирования, морфологической и семантической деривации. Последняя была связана с появлением у древних лексем отчетливой христианской окраски. Следует особо подчеркнуть, что под влиянием христианского контекста изменения претерпевают не только отдельные лексемы, но и сама структура лексики морально-этической сферы, в которой в качестве основообразующих начинают выступать понятия грех и добродетель, которые в древних поэтических произведениях почти не встречаются. В специальной литературе указывается, что в эпосе как германских, так и романских народов универсальная морально-этическая категория доброЦзло в первую очередь реализуется посредством оппозиции доблестьЦ трусость, победаЦпоражение (Волкова, 1983; Феоктистова, 1984; Янушкевич, 2008; Кононова, 2010).

Формирование морально-этического слоя лексики народных языков продолжалось в целом не одно столетие, поскольку длительным был сам процесс утверждения в западноевропейском обществе христианских морально-нравственных ценностей. На протяжении всего Средневековья (несмотря на постепенно возраставшее влияние светской литературы) религиозный дискурс, его потребности служили важнейшим фактором эволюции лексем морально-этической сферы, а непосредственной средой формирования и развития единиц данного лексического слоя выступали контексты со значением грех и добродетель. В этой связи отметим, что средневековая этика, выделившаяся в XII веке в качестве отдельной дисциплины в рамках теологии, рассматривалась прежде всего как путь различения добродетели и порока.

Данные электронных корпусов текстов английского, французского и испанского языков XIIIЦXV вв. показали, что в западноевропейскома религиозном дискурсе того времени одной из ведущих была тема семь смертных грехов, которая являлась частью более общей темы, а именно - грех и добродетель. Принято считать, что концепция семи смертных грехов, равно как и деление грехов на смертные (лат. mortales, cardinales) и извинительные, простительные (лат. veniales), восходит к самым ранним христианским латинским авторам: Тертуллиану, cв. Иоанну Кассиану Римлянину, Пруденцию. Особую известность в средневековый период получил список грехов, который приводит в своих сочинениях Папа св. Григорий I Великий (VI век): inanisgloria, invidia, ira, tristitia, avaritia, ventrisingluvies, luxuria(тщеславие, зависть, гнев, печаль, алчность, чревоугодие, похоть). При этом корнем и источником всех этих грехов признавался грех гордость (superbia). В XIII веке номенклатура и порядок следования грехов былиуточнены св. Фомой Аквинским в его труде Сумма богословия и в этом виде официально утверждены Церковью: superbia, avaritia, gula, luxuria, invidia, ira, acedia(гордость, алчность, чревоугодие, похоть, зависть, гнев, леность).

В эпоху Раннего Средневековья данный перечень использовался главным образом как одно из средств духовного совершенствования монашествующих, призванное помочь им в испытании совести и борьбе с искушениями. Широкое распространение среди масс населения тема семь смертных грехов получает в XIIЦXV вв., когда начинает уделяться больше внимания благочестию мирян. Важно также, что именно в это время во многих странах Западной Европы произошел значительный, по сравнению с предшествующем этапом, рост числа письменных памятников на народных языках. Народные языки вытесняли латынь в первую очередь из так называемых массовых жанров религиозной литературы, к которым принадлежали и переживавшие период своего расцвета произведения морально-дидактической направленности: собрания проповедей, религиозно-дидактические трактаты и поэмы, различного рода наставления, руководства по подготовке к таинству исповеди и т.д.

Подобные сочинения, пользовавшиеся большой популярностью в странах Западной Европы в эпоху Зрелого и Позднего Средневековья, не отличались, как правило, разнообразием ни по содержанию, ни по форме, т.к. являлись в основном переводами и/или переработками латинских текстов. Среди последних стоит выделить относящийся приблизительно к середине XIV века морально-теологический трактат монаха-доминиканца Гийома Перальдуса Сумма добродетелей и грехов (SummadeVirtutibusetVittis). Сумма Перальдуса была своеобразной моральной энциклопедией, в которой он (как и многие другие ученые-схоласты) пытался дать исчерпывающую классификацию и систематизацию всех известных в то время добродетелей и грехов, уделяя при этом особое внимание семи смертным грехам и семи кардинальным добродетелям.

Авторы религиозных сочинений, предназначенных для широких масс населения, как правило, упрощали сложные построения ученых-теологов, однако и эти письменные памятники содержат подробные объяснения сущности различных грехов и пороков. Основная цель, которую преследовали при этом авторы, состояла в том, чтобы внушить читателям и слушателям отвращение к грехам и желание бежать от них, а если грех уже совершен, то помочь осознать его и покаяться в нем должным образом на исповеди.

Проведенное исследование показало, что при реализации темы грех и добродетель в средневековом религиозном дискурсе использовался типовой (хотя, разумеется, и с некоторыми вариациями) набор контекстов, который обычно включал следующие смысловые компоненты:

- перечисление смертных грехов и общая их характеристика;

- более или менее подробное описание природы каждого из смертных грехов;

- перечисление и описание других многочисленных грехов и пороков, которые являются следствием смертных грехов;

- описание тех добродетелей, которые при помощи Бога позволяют человеку противостоять грехам и порокам.

Контексты отличались относительной самостоятельностью в смысловом плане и регулярной воспроизводимостью, что облегчало процесс восприятия и запоминания заложенной в них информации, направленной на формирование в средневековом обществе определенных морально-этических ценностей и установок, моделей поведения. Отсюда не только религиозная, но и социокультурная значимость изучаемых тематических контекстов, которые в виде инодискурсивных включений постоянно переносились в другие коммуникативные области.

В качестве примера приведем два фрагмента из английского письменного памятника XIV века Зерцало св. Эдмонда(MyrrourofSeyntEdmonde). В первом из них перечисляются семь смертных грехов, которые, как объясняет своим читателям средневековый автор, порождают все другие грехи и ведут человека к духовной гибели:

Pride and Enuye, Wreth and Glotonye, Couetyse and Slouthe, and Lecherye. And for-?i er ?ay callede Seuenn heuede Synnes, for ?at all o?er commes of thaym and for-?i er ?ay callede dedely synnes, for ?ay gastely slaa ilke manes & womanes saule Е

Во втором фрагменте описывается грех гордость и проистекающие из него пороки: boste(хвастовство), auauntynge(самомнение), vnbouxsomnes(непослушание), despit (ненависть), ypocrisy(лицемерие):

The firste of ?ise Seuen Synnes callede Pryde, ?at es, a lykande heghenees of a manes herte Е And of ?is wikkede synn commes some sere spyces:ЧBoste and auauntynge and vn-bouxsomnes, despite, and ypocrisy Е and o?er ?at ofte ere sene amanges prowde men.

Текстовые фрагменты, содержавшие целые цепочки абстрактных имен, являвшихся наименованиями грехов и добродетелей, были характерны для всего средневекового западноевропейского религиозного дискурса, о чем, помимо английских, свидетельствует, например, испанские и французские тексты той эпохи:

Pechie mortel, le vilain et crueux tyrant... Orgueil, Avarice, Luxure, Envie, Paresse, Gloutonnie et autres Vices sans nombre ( Ключевые для подобных текстовых фрагментов лексические единицы принадлежали в основном общеупотребительному словарному фонду, однако в эпоху Средневековья они были широко представлены именно в религиозном дискурсе, где они проходили процесс своей семантической специализации. Об этом свидетельствуют и полученные на основе Корпуса среднеанглийской прозы и поэзии (CME) данные об общем количестве употребления существительных, служивших в рассматриваемый период наименованиями семи смертных грехов, а также об их распределении в текстах религиозного и светского типов дискурса. а

К числу наиболее частотных из исследованных лексических единиц принадлежала, например, лексема pride (гордость), которая была зафиксирована в корпусе около 5 тыс. раз, причем 61% всех случаев употребления данного слова пришлось на религиозный дискурс, остальные 39% - на светский. Приведем аналогичные показатели для некоторых других ключевых для английского средневекового религиозного дискурса лексем морально-этической сферы:

envy(зависть) Ц 2.285 - 67% - 33% ;

coveitise(алчность, жадность) - 2.981 Ц 66% - 34% ;

wre?e (гнев)Ц2.025 Ц 51% - 49% ;

lechery (похоть)Ц1.200 - 63% - 37% ;

avarice (скупость, алчность) - 675 - 62% - 38% ;

accidi (леность, уныние) - 420 Ц 70% - 30% ;

sleuthe(леность, уныние) - 707 Ц 74% - 26%а и т.д.

Полученные с помощью корпуса текстов статистические данные о частотности употребления изучаемых лексем в отдельных культурно-речевых сферах носят (в силу ряда объективных и субъективных факторов) во многом условный, ориентировочный характер. В то же время они позволяют делать определенные предположения относительно некоторых общих тенденций в историческом развитии лексем. Значимость подобных моделей, как уже отмечалось в специальной литературе, заключается не в стопроцентном соответствии реальным языковым фактам, а в самой возможности объяснить то, что не поддается или плохо поддается объяснению другими методами.

Частотность употребления является, пожалуй, главным, но не единственным критерием отбора ключевых лексических единиц в ходе дискурсивного анализа. На ключевой характер лексем указывает и наличие у них широкого круга лексико-семантических, тематических и ассоциативных связей, которые формируются под влиянием типовых для этих лексем в той или иной коммуникативной сферы контекстов употребления.

Важнейшим критерием отбора лексических единиц, релевантных в качестве объекта дискурсноориентированных исследований в области исторической семасиологии, служит способность лексем к культурно-речевому варьированию как в диахроническом, так и в синхроническом плане. Одной из основных целей при этом становится выявление в смысловой структуре лексической единицы тех компонентов (в том числе и коннотативных), которые являются результатом ее регулярного функционирования в определенном типе дискурса.

Средневековый религиозный дискурс не только активно использовал общеупотребительные лексические единицы, но и тщательно приспосабливал их к возможно более точному и адекватному выражению ключевых для него морально-этических смыслов и понятий. Важно отметить, что многие из рассматриваемых лексических единиц, подобно большинству древних абстрактных имен, отличались крайне недифференцированным (с точки зрения современного сознания), диффузным значением и могли соотноситься с широким кругом ситуаций. В качестве примера приведем следующие лексемы: envyЦСстремлениеТ, СжеланиеТ, СрвениеТ, СзлобаТ, СненавистьТ, СнедоброжелательствоТ, СревностьТ, СвраждаТ, СобвинениеТ, СупрекТ, СвредТ, СущербТ, Сболезнь,Т СповреждениеТ, СзавистьТ; prideЦСчестьТ, СславаТ, СдостоинствоТ, Свысокое положениеТ, Сблагородное происхождениеТ, Соказаннаякому-то честьТ, СроскошьТ, СвеликолепиеТ, СбогатствоТ, СпышностьТ, СгордостьТ; anda СненавистьТ, СвраждебностьТ, СзлостьТ, СзавистьТ, СраздражениеТ, СдосадаТ, СстрахТ, СужасТ;lustЦСудовольствиеТ, СрадостьТ, СжеланиеТ, СсилаТ, СстремлениеТ, СсчастьеТ, Синтерес к чему-тоТ, Сувлечение чем-тоТ, Спривлекательная внешностьТ, СмолодостьТ.

В смысловой структуре древних абстрактных лексем могли совмещаться понятия, которые редко или почти никогда не совмещаются в семантике современных слов: старофранцузское существительное ireимело не только значение гнев, но и горе, печаль.

Помимо выделенных общеупотребительных слов, к ядру морально-этического слоя лексики народных языков принадлежали и религиозные термины, восходившие к церковной латыни: contritio(сокрушение о грехах), absolutio (отпущение грехов), paenitentia (покаяние) и т.п. Соответствующие лексемы в народных языках характеризовались (по крайней мере, в рассматриваемый период) постоянным объемом значения, отсутствием дискурсивно-коммуникативного варьирования. Подобная лексика терминологического характера в нашей работе не была предметом специального исследования.

В эпоху Позднего Средневековья тенденция к семантической дифференциации отвлеченных лексических единиц и одновременно к повышению уровню их абстракции носила общеязыковой характер. Вместе с тем для последующего развития лексем было, как представляется, небезразлично, в какой именно культурно-дискурсивной области проходил процесс их специализации.

Анализ тематических контекстов грехи добродетель позволил не только определить ядерные для средневекового религиозного дискурса лексические единицы морально-этической сферы, но и выявить некоторые общие закономерности взаимодействия лексической семантики и концептуальных доминант общественно значимого дискурса. Установлено, в частности, что конкретные формы этого взаимодействия обусловливаются как семантическими свойствами лексем, так и прагматико-коммуникативными характеристиками дискурса на определенном этапе исторического развития.

В средневековом западноевропейском религиозном дискурсе одной из ведущих была объяснительная тактика, которая в наиболее эксплицитной форме отражена в метатекстовых фрагментах, посвященных описанию природы отдельных грехов и добродетелей. Подобные фрагменты служат еще одним подтверждением ключевой роли выделенных в ходе анализа лексических единиц морально-этической сферы, служивших наименованиями добродетелей и грехов (и в первую очередь наименования семи смертных грехов). Именно данные лексемы становились преимущественно объектом метатекстовой рефлексии, что являлось важным средством их выдвижения как в рамках отдельных текстовых фрагментов, так и всего религиозного дискурса в целом.

Объектом авторской рефлексии являлись не только заимствованные лексические единицы, но и исконные лексемы, а также те иноязычные элементы, которые существовали в языке в течение относительно долгого времени и были в той или иной степени ассимилированы им. В средневековом религиозном дискурсе метатекстовые конструкции были представлены словосочетаниями, придаточными и самостоятельными предложениями, вступавшими с интерпретируемым ими словом в отношения тождества. Показателями отношений тождества обычно выступал глагол-связка, а также союзы и наречия, способные передавать значения типа то есть, иначе, другими словами (фр. cТestadire, ou; англ. thatis, o?er, or; исп. sedize, o).

Слова и сочетания, выполнявшие функцию дефиниционных элементов, могли использоваться как в прямом, так и в переносном значении. Однако и в том, и в другом случае подобные единицы, как правило, представляли собой формулы, лобщие места, которые были характерны для всего западноевропейского религиозного дискурса, поскольку восходили к библейскому тексту, к сочинениям Отцов Церкви или к трудам более поздних теологов. Так, например, грех зависть средневековые авторы вслед за св. Августином определяли как радость при виде несчастий ближних и досаду и раздражение от их блага (лат. exultatioinadversisproximi, afflictioauteminprosperisnascitur):

The secunde dedely synn es hatten Envy, ?at es, a sorowe and a syte of ?e wele-fare,and a ioy of ?e euyl fare, of oure euen christen (Gaytryge D.J. Sermon).

В метатекстовых фрагментах, посвященных греху алчность, часто приводились с теми или иными вариациями и дополнениями слова из Посланий св. Павла, в которых алчность называется корнем всех зол (фр. racinedetousmaulx, исп. raisdetodoslosmalos/pecados, англ. therootofallevils/harmes) и идолопоклонством (фр. servitudedesydoles/ydolatrie, исп. idolatria, англ.serviceofidols/offalsegoddis):

Couetise is a service of false goddis as seynt poul sai? (Life of Soul).

Avarice est servitude des ydoles, car l'avaricieux

fait de son tresor son Dieu (Le somme abregiet de theologie).

Приведенные фрагменты позволяют сделать вывод о том, что одной из характерных черт метатекстовых фрагментов в средневековом религиозном дискурсе было тесное взаимодействие объяснительной и оценивающей функций. Выражение идолопоклонство позволяло, например, в метафорической форме представлять грех алчность как религиозное отступничество и предательство, связанное с чрезмерным стремлением и любовью к мирским благам (фр. biensdecemonde, англ. erthely/worldlygudes). При этом речь шла о неудержимом стремлении приобретать не только деньги, землю или какое-нибудь иное имущество, но и славу, почести, чрезмерную ученость, плотские удовольствия и т.д.:

The fyfte dedly synnn es couetyse, and ?at es, ane vn- mesurabill luffe to hafe erthely gudes (The Myrrour of Seynt Edmonde).

avarice De toutes choses est convoitise et vice Insaciable et vouloir deshonneste ( Св. Августин сравнивал греческое существительное filargyria (дословно: юбовь к серебру, из которого в древности изготовлялись монеты) с более широким (по крайней мере, на ранних этапах его развития) латинским существительным avaritia, которое через прилагательное avarusвосходит к глаголу aveo(страстно желать). В латинском религиозном дискурсе при обозначении греха алчность, помимо лексемы avaritia, использовалось и более общее по значению существительное cupiditas(желание, страсть, стремление, томление, влечение к кому-то или к чему-то, преданность, привязанность, жадность, похоть):

radix enim omnium malorum est cupiditas

(1 Tim 6:10).

et avaritiam, qu? est simulacrorum servitus

(Col 3: 5).

Под влиянием латинского языка в испанской, французской и английской религиозной литературе XIIIЦXV вв. в контекстах, посвященных греху алчность, использовались следующие пары слов: cobdicia/avaricia, convoitise/avarice, coveitise/avarice, которые в средневековых религиозных текстах могли уточнять и дополнять значение друг друга:

Avarice est couvoitise De richece

(Le Somme abreget de theologie).

Вместе с тем проведенный анализ позволил выявить и другой тип контекстов, в которых особо подчеркиваются и получают объяснение те дополнительные смысловые признаки, которые имеются у каждого из рассматриваемых существительных. Это обычно было связано со стремлением авторов средневековых религиозных сочинений дифференцировать два основных аспекта, которые характерны для греха алчность и которые в равной степени осуждаются христианской моралью. Таковыми являются:

- неудержимое стремление к приобретению любыми средствами все новых материальных благ, особенно тех, которые принадлежат другим;

- отказ делиться имеющимися материальными благами со своими ближними, т.е. скупость.

Первый из этих аспектов традиционно ассоциировался с лексемами, восходящими к латинскому существительному cupiditus, а второй - к существительному avaritia. В качестве наглядного примера можно привести фрагмент из религиозно-нравоучительного трактата известного английского автора XIV века Дж. Маннинга HandlingSynne, где каждому из семи смертных грехов посвящена отдельная глава. В самом начале главы, в которой описывается грех алчность, дается пространное пояснение относительно имеющихся у него двух наименований (сред. англ. coveitise и avarice) и различий между ними:

Coueytyse ys ?e fryst vyce;

?at streyte ys holde, y halte auaryce.

Coueytyse ys of vs echone,

But auaryce wulde haue echone.

Данный отрывок наглядно демонстрирует и ту роль, которую в средневековой религиозно-дидактической литературе играл прием сравнения при объяснении ключевых в том или ином произведении смыслов и значений

Наряду с общими чертами, связанными с действием культурно-дискурсивных факторов, в функционировании рассматриваемых пар слов в разных языках можно выделить и ряд специфических особенностей. Для английского языка обе лексемы являлись заимствованными, тогда как французское существительное convoitise и испанское существительное cobdiciaпринадлежали к народному слою лексики. Во французском религиозном дискурсе основным наименованием греха алчность была, например, лексема avarice, а в английском эту функцию выполняла лексема covietise. Проведенное исследование показало, что значение, реализуемое лексемой coveitise в контекстах, посвященных греху алчность, постепенно становится для нее основным как в религиозном дискурсе, так и в языке в целом. Это вело к семантической и функциональной специализации лексемы coveitise, которая на ранних этапах своего существования в английском языке использовалось для обозначения таких широких понятий, как желание, страсть, стремление к чему-то.

Несмотря на бoльшую степень специализации лексемы avarice и ее близость по форме и содержанию к латинскому существительному avaritia, данной единице не удалось заменить лексему coveitise в качестве основного средства наименования греха алчность в английском религиозном дискурсе того времени. Примечательно также, что толковые словари современного английского языка и словари синонимов дают фактически те же объяснения, касающиеся различий между существительными avarice и covetousness (сред.-англ. coveitise), что и средневековые религиозные тексты. Ср.:

avarice stresses greed for money or riches and often connotes miserliness;

covetousness implies greed for something that another person rightfully possesses.

Лексические единицы, способные передавать значения чрезмерный, неумеренный, ненасытный, беспорядочный, неразумный(фр. desordonnee, ardeur, exessif, inordinate; англ. vnmesurabill, exessif, inmoderat, inordinat, insationable, unlevel; лат. excesivus, inordinatus, insatiabilis, ardens), широко использовались в качестве метатекстовых элементов при объяснении природы не только греха алчность, но и других грехов: похоти, чревоугодия, гнева:

lecherie ?et is to moche loue and desordene ine lost of lenden (Michel D. Ayenbite of Inwyt).

Celui est continent qui a mauvais desiriers, comme par yre a vengance desraisonnable ou par concupiscence a luxure ou a gloutonnie В результате регулярного функционирования в подобных текстовых фрагментах в смысловой структуре ключевых для них лексем (фр. luxure, ire, glotenarie; англ. lechery, ire, wre?e, gluttony, lust; исп., codicia, lujuria, gula и т.д.) актуализировался ряд негативно окрашенных сем: чрезмерность, невоздержанность, беззаконность, нарушение воли Бога, греховность. Последнее было связано с постоянным употреблением в метатекстовых фрагментах лексем со значением грех, порок (англ. synn, vice; фр. peche, vice; исп. pecado, vicio), вступавшихс наименованиями отдельных грехов в гиперо-гипонимические отношения.

В большинстве случаев у рассматриваемых лексических единиц семантическое ядро сохранялось, хотя при этом дополнялось и уточнялось целым рядом смысловых элементов, которые в определенных типах контекстов могли выдвигаться на первый план. Так, в семантической структуре лексем, служивших в разных языках наименованиями греха гнев (фр. ire, colere; англ. wre?e, ire, anger, eorre; исп. ira), в религиозном дискурсе актуализировался такой компонент, как злая воля к мщению словом или делом. Поэтому речь шла не о природной, т.е. не подвластной человеку эмоциональной реакции на события окружающего мира, а о греховнома состоянии или греховных действиях, направленных против Бога и ближних. Это придавало перечисленным лексемам выраженную негативную морально-этическую окраску, которая приходила на смену неспецифической негативной окраске.

Для средневекового христианского дискурса были характерны также текстовые фрагменты, в которых указывалось на различие между двумя видами гнева. Первый из них считался неправедным и рассматривался собственно как грех, а второй считался праведным, поскольку происходил из стремления к добру и был направлен не на ближних, а на их пороки. Высшим выражением праведного гнева выступал гнев Божий (фр. iredeDieu/l'iredivine, англ. GodТsire/wre?e, исп. iradeDios), о котором говорится в Библии и о котором средневековые авторы постоянно напоминали своим читателям:

Dorenavant vous cognoistres Ce sang sur vous, quant vous varres L'irede Dieu sur vous venir (La Passion d'Auvergne).

Метатекстовые фрагменты играли активную роль не только в адекватной передаче значений лексических единиц в том или ином конкретном контексте, но и в модификации смысловой структуры лексем сначала в рамках самого религиозного дискурса, а позже и в языке в целом.

В средневековом западноевропейском религиозном дискурсе был распространен и такой тип метатекстового толкования, как синонимическая замена (параллельное использование синонимов). Это было обусловлено, прежде всего, активным притоком в XIIIЦXV вв. в народные языки латинской книжной лексики. Особого внимания заслуживает тот факт, что в синонимических конструкциях исконные лексемы, уточнявшие значение заимствованных лексических единиц, в свою очередь сами испытывали влияние с их стороны. Так, например, религиозные дискурсы народных языков заимствовали не только новое для них морально-этическое понятие христианская любовь, милосердие, но и его латинское обозначение: caritas. Ср.: фр. charite, англ. charity, исп. caritad. В средневековых религиозных текстах в качестве основных пояснительных (метатекстовых) элементов при перечисленных заимствованных лексических единицах использовались лексемы, традиционно передававшие в народных языках понятие юбовь (фр. amour; англ. love; исп. amor):

mais seulement est meu parvraye amour et harite (Fillastre G. Le Traittie de Conseil).

esta es la caridad que es aquel amor que es del omne a dios (Apologia sobre el salmo "Judica me Deus").

В результате семантического заражения смысловая структура исконных лексем обогащалась за счет появления в ней дополнительных семантических компонентов, что находило отражение в сочетаниях типа divine amour, amor de Dios, perfecteloue(божественная любовь, любовь Бога,а совершенная любовь и т.д.).

В модификации значений лексем морально-этической сферы важную роль играли не только те синонимические конструкции, которые входили в состав метатекстовых фрагментов, но вся система синонимических связей, формировавшаяся у лексемы в процессе ее функционирования в религиозной сфере коммуникации.. Примером может служить лексема pride (pryte, prut), которая в среднеанглийский период стала основным средством обозначения греха гордость, постепенно вытесняя существительное modiness (от древнеанглийского прилагательного modig), выполнявшее данную функцию на более ранних этапах развития английского религиозного дискурса.

Лексему pride обычно относят к раннефранцузским заимствованиям, т.е. к словам, которые вошли в английский язык до XII века. В среднеанглийский период лексема pride, подобно другим абстрактным именам, была способна передавать широкий круг значений, в том числе и такие, которые обладали положительной коннотацией, выражая важные в социальном плане для средневековой эпохи значения: честь, слава, достоинство, высокое положение, благородное происхождение, оказанная кому-то честь. Подобные значения реализовывались преимущественно в жанрах светской литературы: в исторических хрониках и рыцарских романах. Это объясняется тем, что в произведениях данных жанров видное место принадлежало описанию картины жизни коронованных особ и высшей знати. В светских текстах встречались и такие фрагменты, в которых существительное prideупотреблялось для обозначения понятий типа роскошь, великолепие, богатство, пышность.

В религиозной сфере все перечисленные выше значения существительного pride подвергались переосмыслению и получали отрицательную морально-этическую оценку, поскольку ассоциировались с тщеславием, суетностью, высокомерием, стремлением к земной славе, т.е. со всеми теми понятиями, которые особенно строго осуждаются христианским учением. В наиболее отчетливой форме подобное осуждение находит отражение в тех контекстах, где дается подробное описание самого греха гордость и тех многочисленных пороков, которые являются его следствием. Отсюда и постоянное употребление в подобных текстовых фрагментах цепочек однородных членов предложения, представленных абстрактными существительными, обладавшими отчетливой отрицательной морально-этической окраской: heghenees(высокомерие),hypocrisy(лицемерие), elacion(надменность), presumpсion(самомнение), conceit(тщеславие, самомнение), vanity(тщеславие), vainglory(тщеславие, хвастовство), arrogance(дерзость, надменность), surquytry(дерзость).

Большинство из перечисленных лексических единиц (arrogance, ambition, vainglory и т.д.) представляли собой заимствования, вошедшие в английский язык в XIIIЦXV вв. в ходе перевода французских и латинских текстов. Поэтому можно предположить, что процесс специализации лексемы pride проходил одновременно со становлением рассматриваемого синонимического ряда. В дальнейшем эти первоначально носившие контекстуальный характер синонимические связи закреплялись в лексико-семантической системе, о чем свидетельствуют и данные словарей современного английского языка, в которых среди ближайших синонимов существительного pride выделяются лексические единицы, постоянно использовавшиеся в качестве непосредственного окружения данной лексемы в средневековых религиозных текстах: vanity, vainglory, arrogance, presumption, haughtiness.

Можно предположить, что подобного рода синонимические связи, формировавшиеся преимущественно под влиянием факторов дискурсивно-коммуникативного характера, обнаруживают определенную степень общности в языках, входящих в единый культурно-исторический ареал. Это в свою очередь способствовало появлению сходных смысловых компонентов в семантической структуре лексических единиц, которые различались по своему происхождению, но выполняли при этом одни и те же функции.

Специализированное значение закрепилось в качестве одного из лексико-семантических вариантов в смысловой структуре лексемы pride. В толковых словарях современного английского языка обычно приводится два основных значения данного существительного, которые заметно отличаются друг от друга своей морально-этической окраской. Первое из этих значений ассоциируется с высокомерием, тщеславием, снеоправданно высокой самооценкой, а второе - с истинным самоуважением и собственным достоинством. Ср.: 1. an unduly high opinion of oneself; exaggerated self-esteem; conceit; haughty behavior resulting from this; arrogance; а2. proper respect for oneself; sense of oneТs own dignity or worth; self-respect.

Появление различных по коннотации значений лексемы pride во многом, как представляется, было связано со спецификой ее функционирования в религиозном и светском типах дискурса в средневековую эпоху, хотя окончательное формирование этих двух линий развития значения лексемыа pride происходит в более поздний период. О влиянии на данный процесс дискурсивно-коммуникативного факторов свидетельствует и присутствие сходных двух значений в структуре французского существительного orgueil, которое в рамках средневекового религиозного дискурса, подобно английскому существительному pride, использовалось в качестве наименования греха гордость и имело сходные лексико-семантические и ассоциативные связи.

Важная роль в приспособлении семантики лексем морально-этической сферы к целям и задачам средневекового религиозного дискурса принадлежала и тем контекстам, в которых лексические единицы реализовывали свои антонимические связи. Это объясняется характерным для религиозной области коммуникации постоянным противопоставлением добродетелей и грехов. Считалось, например, что добродетели являются самым надежным средством, или лекарством (лат. remedium), против грехов и пороков. Целью рассматриваемых текстовых фрагментов было помочь средневековым читателям определить, какие именно добродетели им следовало в первую очередь развивать в себе, иными словами, какие средства им следовало принимать в особо больших дозах, чтобы избегать тех грехов, которым им особенно было трудно противостоять. Антонимические отношения, в которые вступали в средневековом религиозном дискурсе названия грехов и добродетелей, позволяли им уточнять значения друг друга и усиливать присущую каждому из них морально-этическую оценочность.

Так, главным средством против первого из семи смертных грехов (гордость) признавались смирение и послушание, принадлежащие к числу основных христианских добродетелей:

que enfler par orgueil et ne edifie point par humilite (Ciboule R. Le Livre de saincte meditacion en congnoissance de soy).

Благодаря подобным контекстам существительные со значением смирение, послушание поддерживали сформировавшиеся у них в религиозном дискурсе отчетливо выраженную положительную морально-этическую окраску. Это было связано с актуализацией в смысловой структуре данных лексем не только такого компонента, как подчинение воле Бога, но и отсутствие гордости, чтодля рассматриваемой коммуникативной сферы также имело крайне важное значение. Причем речь шла не об отсутствии излишней или чрезмерной гордости или самоуверенности, а об отсутствии вообще какого-либо проявления гордости.

Одной из характерных черт средневекового западноевропейского религиозного дискурса с точки зрения его лексического состава является не только высокая частотность употребления лексем, передававших значение христианская юбовь, милосердие (фр. charite, amour, clemence; англ. charity, loue; исп. caritad, amor),но и наличие у них широкого круга тематических и лексико-семантических связей, в том числе и антонимических. Это объясняется тем, что юбовь как высшая теологическая добродетель постоянно противопоставляется как греху вообще, так и каждому отдельному пороку, особенно зависти и ености:

And hire trewe loue uuer-com Envye а

(The minor poems of the Vernon ms).

Во многих из приведенных и подобных им текстовых фрагментов в качестве предикатов, связывающих имена грехов и добродетелей, выступают глаголы со значением побеждать, разрушать, уничтожать, которые призваны подчеркнуть характерную для христианского учения мысль о неизбежности победы добра над злом, добродетели над пороком. Это является одной из причин, благодаря которой средневековые религиозно-дидактические тексты характеризовались положительным морально-этическим оценочным фоном, несмотря на значительное число лексем с выраженной негативной окраской и, прежде всего, тех, которые служили обозначениями грехов и пороков:

Certes elle a vaincu Tout orgueilpar humilite (Miracle de Theodore).

Envie distroyit charite; wrethe, paciens

(The minor poems of the Vernon ms).

Тематические и ассоциативные связи принадлежали к числу важнейших средств приспособления лексических единиц морально-этического плана к решению стоящих перед ними в данной коммуникативной области задач. Значительную роль в установлении подобных связей играли контексты, в которых приводилось перечисление семи смертных грехов и давалась их общая характеристика:а

Pride, couetyse, wrath, enuy,

?ese be ?e brondis in hel brenyng,

Lechore, slou?, and glotery (An

Old English miscellany).

Ne usez d'erreur ne de chaulde colique, Fuyez orgueil, glotonnye, avarice; Luxure, comble d'euvre dyabolique, A vous saulver ne vous est pas propice; De envie aussi relinquez le supplice; Semblablement d'Тassiduation Et dТavarice habandonnez la lice, Si vous voulez avoir salvacion ( В силу высокой частотности употребления подобных контекстов тематические связи между их ключевыми лексическими компонентами отличались особой прочностью, что, наряду с другими средствами, способствовало появлению у изучаемых лексических единиц не только устойчивой морально-этической оценочности, но и религиозной окраски. В свою очередь влияние, которым пользовалась в средневековом обществе рассматриваемая тематика, делало существительные, служившие наименованием семи смертных грехов, фактами не только языка, но и культуры. В настоящее время это находит отражение в религиозных словарях, где имеются специальные статьи Семь смертных грехов, а также в толковых словарях современных западноевропейских языков. Так, например, в TLF в статьях, посвященных существительным, которые являются французскими наименованиями семи смертных грехов, приводится специальная помета: un des sept peches capitaux (один из семи грехов). В отношении существительного orgueil приводится, в частности, следующая информация:

Peche d'orgueil. Le premier des sept peches capitaux

(Грех гордость. Первый из семи главных грехов).

Для средневекового религиозного дискурса были характерны и контексты, содержащие более расширенный и разнообразный перечень наименований грехов и пороков, который сопровождался различными комментариями и объяснениями.

Функционирование в религиозном дискурсеа способствовало появлению у лексем морально-этической сферы и широких ассоциативных связей. В контекстах, посвященных теме грех и добродетель, помимо прямых библейских цитат, использовались и восходящие к Библии аллюзивные имена собственные - антропонимы и топонимы. Авторы средневековых религиозно-дидактических произведений не ограничивались простым упоминанием имен библейских персонажей, а приводили, хотя бы краткое, описание их действий и поступков, прямо указывая на совершенный ими грех, что помогало донести до слушателей и читателей в возможно более эксплицитной и доступной форме предназначенный им морально-нравственный урок.

Примером того, к каким последствиям может привести грех зависть и вызванные им ненависть и гнев, служила история Каина и Авеля:

Cayn el su ermano que era del mayor, Matуlo por envidia commo grant traydor (Berceo G. Del Sacrificio de la Missa).

В качестве примера приведем два фрагмента из английского письменного памятника XIV века Зерцало св. Эдмонда(MyrrourofSeyntEdmonde). В первом из них перечисляются семь смертных грехов, которые, как объясняет своим читателям средневековый автор, порождают все другие грехи и ведут человека к духовной гибели:

Pride and Enuye, Wreth and Glotonye, Couetyse and Slouthe, and Lecherye. And for-?i er ?ay callede Seuenn heuede Synnes, for ?at all o?er commes of thaym and for-?i er ?ay callede dedely synnes, for ?ay gastely slaa ilke manes & womanes saule Е

Во втором фрагменте описывается грех гордость и проистекающие из него пороки: boste(хвастовство), auauntynge(самомнение), vnbouxsomnes(непослушание), despit (ненависть), ypocrisy(лицемерие):

The firste of ?ise Seuen Synnes callede Pryde, ?at es, a lykande heghenees of a manes herte Е And of ?is wikkede synn commes some sere spyces:ЧBoste and auauntynge and vn-bouxsomnes, despite, and ypocrisy Е and o?er ?at ofte ere sene amanges prowde men.

Текстовые фрагменты, содержавшие целые цепочки абстрактных имен, являвшихся наименованиями грехов и добродетелей, были характерны для всего средневекового западноевропейского религиозного дискурса, о чем, помимо английских, свидетельствует, например, испанские и французские тексты той эпохи:

Pechie mortel, le vilain et crueux tyrant... Orgueil, Avarice, Luxure, Envie, Paresse, Gloutonnie et autres Vices sans nombre ( Ключевые для подобных текстовых фрагментов лексические единицы принадлежали в основном общеупотребительному словарному фонду, однако в эпоху Средневековья они были широко представлены именно в религиозном дискурсе, где они проходили процесс своей семантической специализации. Об этом свидетельствуют и полученные на основе Корпуса среднеанглийской прозы и поэзии (CME) данные об общем количестве употребления существительных, служивших в рассматриваемый период наименованиями семи смертных грехов, а также об их распределении в текстах религиозного и светского типов дискурса. а

К числу наиболее частотных из исследованных лексических единиц принадлежала, например, лексема pride (гордость), которая была зафиксирована в корпусе около 5 тыс. раз, причем 61% всех случаев употребления данного слова пришлось на религиозный дискурс, остальные 39% - на светский. Приведем аналогичные показатели для некоторых других ключевых для английского средневекового религиозного дискурса лексем морально-этической сферы:

envy(зависть) Ц 2.285 - 67% - 33% ;

coveitise(алчность, жадность) - 2.981 Ц 66% - 34% ;

wre?e (гнев)Ц2.025 Ц 51% - 49% ;

lechery (похоть)Ц1.200 - 63% - 37% ;

avarice (скупость, алчность) - 675 - 62% - 38% ;

accidi (леность, уныние) - 420 Ц 70% - 30% ;

sleuthe(леность, уныние) - 707 Ц 74% - 26%а и т.д.

Полученные с помощью корпуса текстов статистические данные о частотности употребления изучаемых лексем в отдельных культурно-речевых сферах носят (в силу ряда объективных и субъективных факторов) во многом условный, ориентировочный характер. В то же время они позволяют делать определенные предположения относительно некоторых общих тенденций в историческом развитии лексем. Значимость подобных моделей, как уже отмечалось в специальной литературе, заключается не в стопроцентном соответствии реальным языковым фактам, а в самой возможности объяснить то, что не поддается или плохо поддается объяснению другими методами.

Частотность употребления является, пожалуй, главным, но не единственным критерием отбора ключевых лексических единиц в ходе дискурсивного анализа. На ключевой характер лексем указывает и наличие у них широкого круга лексико-семантических, тематических и ассоциативных связей, которые формируются под влиянием типовых для этих лексем в той или иной коммуникативной сферы контекстов употребления.

Важнейшим критерием отбора лексических единиц, релевантных в качестве объекта дискурсноориентированных исследований в области исторической семасиологии, служит способность лексем к культурно-речевому варьированию как в диахроническом, так и в синхроническом плане. Одной из основных целей при этом становится выявление в смысловой структуре лексической единицы тех компонентов (в том числе и коннотативных), которые являются результатом ее регулярного функционирования в определенном типе дискурса.

Средневековый религиозный дискурс не только активно использовал общеупотребительные лексические единицы, но и тщательно приспосабливал их к возможно более точному и адекватному выражению ключевых для него морально-этических смыслов и понятий. Важно отметить, что многие из рассматриваемых лексических единиц, подобно большинству древних абстрактных имен, отличались крайне недифференцированным (с точки зрения современного сознания), диффузным значением и могли соотноситься с широким кругом ситуаций. В качестве примера приведем следующие лексемы: envyЦСстремлениеТ, СжеланиеТ, СрвениеТ, СзлобаТ, СненавистьТ, СнедоброжелательствоТ, СревностьТ, СвраждаТ, СобвинениеТ, СупрекТ, СвредТ, СущербТ, Сболезнь,Т СповреждениеТ, СзавистьТ; prideЦСчестьТ, СславаТ, СдостоинствоТ, Свысокое положениеТ, Сблагородное происхождениеТ, Соказаннаякому-то честьТ, СроскошьТ, СвеликолепиеТ, СбогатствоТ, СпышностьТ, СгордостьТ; anda СненавистьТ, СвраждебностьТ, СзлостьТ, СзавистьТ, СраздражениеТ, СдосадаТ, СстрахТ, СужасТ;lustЦСудовольствиеТ, СрадостьТ, СжеланиеТ, СсилаТ, СстремлениеТ, СсчастьеТ, Синтерес к чему-тоТ, Сувлечение чем-тоТ, Спривлекательная внешностьТ, СмолодостьТ.

В смысловой структуре древних абстрактных лексем могли совмещаться понятия, которые редко или почти никогда не совмещаются в семантике современных слов: старофранцузское существительное ireимело не только значение гнев, но и горе, печаль.

Помимо выделенных общеупотребительных слов, к ядру морально-этического слоя лексики народных языков принадлежали и религиозные термины, восходившие к церковной латыни: contritio(сокрушение о грехах), absolutio (отпущение грехов), paenitentia (покаяние) и т.п. Соответствующие лексемы в народных языках характеризовались (по крайней мере, в рассматриваемый период) постоянным объемом значения, отсутствием дискурсивно-коммуникативного варьирования. Подобная лексика терминологического характера в нашей работе не была предметом специального исследования.

В эпоху Позднего Средневековья тенденция к семантической дифференциации отвлеченных лексических единиц и одновременно к повышению уровню их абстракции носила общеязыковой характер. Вместе с тем для последующего развития лексем было, как представляется, небезразлично, в какой именно культурно-дискурсивной области проходил процесс их специализации.

Анализ тематических контекстов грехи добродетель позволил не только определить ядерные для средневекового религиозного дискурса лексические единицы морально-этической сферы, но и выявить некоторые общие закономерности взаимодействия лексической семантики и концептуальных доминант общественно значимого дискурса. Установлено, в частности, что конкретные формы этого взаимодействия обусловливаются как семантическими свойствами лексем, так и прагматико-коммуникативными характеристиками дискурса на определенном этапе исторического развития.

В средневековом западноевропейском религиозном дискурсе одной из ведущих была объяснительная тактика, которая в наиболее эксплицитной форме отражена в метатекстовых фрагментах, посвященных описанию природы отдельных грехов и добродетелей. Подобные фрагменты служат еще одним подтверждением ключевой роли выделенных в ходе анализа лексических единиц морально-этической сферы, служивших наименованиями добродетелей и грехов (и в первую очередь наименования семи смертных грехов). Именно данные лексемы становились преимущественно объектом метатекстовой рефлексии, что являлось важным средством их выдвижения как в рамках отдельных текстовых фрагментов, так и всего религиозного дискурса в целом.

Объектом авторской рефлексии являлись не только заимствованные лексические единицы, но и исконные лексемы, а также те иноязычные элементы, которые существовали в языке в течение относительно долгого времени и были в той или иной степени ассимилированы им. В средневековом религиозном дискурсе метатекстовые конструкции были представлены словосочетаниями, придаточными и самостоятельными предложениями, вступавшими с интерпретируемым ими словом в отношения тождества. Показателями отношений тождества обычно выступал глагол-связка, а также союзы и наречия, способные передавать значения типа то есть, иначе, другими словами (фр. cТestadire, ou; англ. thatis, o?er, or; исп. sedize, o).

Слова и сочетания, выполнявшие функцию дефиниционных элементов, могли использоваться как в прямом, так и в переносном значении. Однако и в том, и в другом случае подобные единицы, как правило, представляли собой формулы, лобщие места, которые были характерны для всего западноевропейского религиозного дискурса, поскольку восходили к библейскому тексту, к сочинениям Отцов Церкви или к трудам более поздних теологов. Так, например, грех зависть средневековые авторы вслед за св. Августином определяли как радость при виде несчастий ближних и досаду и раздражение от их блага (лат. exultatioinadversisproximi, afflictioauteminprosperisnascitur):

The secunde dedely synn es hatten Envy, ?at es, a sorowe and a syte of ?e wele-fare,and a ioy of ?e euyl fare, of oure euen christen (Gaytryge D.J. Sermon).

В метатекстовых фрагментах, посвященных греху алчность, часто приводились с теми или иными вариациями и дополнениями слова из Посланий св. Павла, в которых алчность называется корнем всех зол (фр. racinedetousmaulx, исп. raisdetodoslosmalos/pecados, англ. therootofallevils/harmes) и идолопоклонством (фр. servitudedesydoles/ydolatrie, исп. idolatria, англ.serviceofidols/offalsegoddis):

Couetise is a service of false goddis as seynt poul sai? (Life of Soul).

Avarice est servitude des ydoles, car l'avaricieux

fait de son tresor son Dieu (Le somme abregiet de theologie).

Приведенные фрагменты позволяют сделать вывод о том, что одной из характерных черт метатекстовых фрагментов в средневековом религиозном дискурсе было тесное взаимодействие объяснительной и оценивающей функций. Выражение идолопоклонство позволяло, например, в метафорической форме представлять грех алчность как религиозное отступничество и предательство, связанное с чрезмерным стремлением и любовью к мирским благам (фр. biensdecemonde, англ. erthely/worldlygudes). При этом речь шла о неудержимом стремлении приобретать не только деньги, землю или какое-нибудь иное имущество, но и славу, почести, чрезмерную ученость, плотские удовольствия и т.д.:

The fyfte dedly synnn es couetyse, and ?at es, ane vn- mesurabill luffe to hafe erthely gudes (The Myrrour of Seynt Edmonde).

avarice De toutes choses est convoitise et vice Insaciable et vouloir deshonneste ( Св. Августин сравнивал греческое существительное filargyria (дословно: юбовь к серебру, из которого в древности изготовлялись монеты) с более широким (по крайней мере, на ранних этапах его развития) латинским существительным avaritia, которое через прилагательное avarusвосходит к глаголу aveo(страстно желать). В латинском религиозном дискурсе при обозначении греха алчность, помимо лексемы avaritia, использовалось и более общее по значению существительное cupiditas(желание, страсть, стремление, томление, влечение к кому-то или к чему-то, преданность, привязанность, жадность, похоть):

radix enim omnium malorum est cupiditas

(1 Tim 6:10).

et avaritiam, qu? est simulacrorum servitus

(Col 3: 5).

Под влиянием латинского языка в испанской, французской и английской религиозной литературе XIIIЦXV вв. в контекстах, посвященных греху алчность, использовались следующие пары слов: cobdicia/avaricia, convoitise/avarice, coveitise/avarice, которые в средневековых религиозных текстах могли уточнять и дополнять значение друг друга:

Avarice est couvoitise De richece

(Le Somme abreget de theologie).

Вместе с тем проведенный анализ позволил выявить и другой тип контекстов, в которых особо подчеркиваются и получают объяснение те дополнительные смысловые признаки, которые имеются у каждого из рассматриваемых существительных. Это обычно было связано со стремлением авторов средневековых религиозных сочинений дифференцировать два основных аспекта, которые характерны для греха алчность и которые в равной степени осуждаются христианской моралью. Таковыми являются:

- неудержимое стремление к приобретению любыми средствами все новых материальных благ, особенно тех, которые принадлежат другим;

- отказ делиться имеющимися материальными благами со своими ближними, т.е. скупость.

Первый из этих аспектов традиционно ассоциировался с лексемами, восходящими к латинскому существительному cupiditus, а второй - к существительному avaritia. В качестве наглядного примера можно привести фрагмент из религиозно-нравоучительного трактата известного английского автора XIV века Дж. Маннинга HandlingSynne, где каждому из семи смертных грехов посвящена отдельная глава. В самом начале главы, в которой описывается грех алчность, дается пространное пояснение относительно имеющихся у него двух наименований (сред. англ. coveitise и avarice) и различий между ними:

Coueytyse ys ?e fryst vyce;

?at streyte ys holde, y halte auaryce.

Coueytyse ys of vs echone,

But auaryce wulde haue echone.

Данный отрывок наглядно демонстрирует и ту роль, которую в средневековой религиозно-дидактической литературе играл прием сравнения при объяснении ключевых в том или ином произведении смыслов и значений

Наряду с общими чертами, связанными с действием культурно-дискурсивных факторов, в функционировании рассматриваемых пар слов в разных языках можно выделить и ряд специфических особенностей. Для английского языка обе лексемы являлись заимствованными, тогда как французское существительное convoitise и испанское существительное cobdiciaпринадлежали к народному слою лексики. Во французском религиозном дискурсе основным наименованием греха алчность была, например, лексема avarice, а в английском эту функцию выполняла лексема covietise. Проведенное исследование показало, что значение, реализуемое лексемой coveitise в контекстах, посвященных греху алчность, постепенно становится для нее основным как в религиозном дискурсе, так и в языке в целом. Это вело к семантической и функциональной специализации лексемы coveitise, которая на ранних этапах своего существования в английском языке использовалось для обозначения таких широких понятий, как желание, страсть, стремление к чему-то.

Несмотря на бoльшую степень специализации лексемы avarice и ее близость по форме и содержанию к латинскому существительному avaritia, данной единице не удалось заменить лексему coveitise в качестве основного средства наименования греха алчность в английском религиозном дискурсе того времени. Примечательно также, что толковые словари современного английского языка и словари синонимов дают фактически те же объяснения, касающиеся различий между существительными avarice и covetousness (сред.-англ. coveitise), что и средневековые религиозные тексты. Ср.:

avarice stresses greed for money or riches and often connotes miserliness;

covetousness implies greed for something that another person rightfully possesses.

Лексические единицы, способные передавать значения чрезмерный, неумеренный, ненасытный, беспорядочный, неразумный(фр. desordonnee, ardeur, exessif, inordinate; англ. vnmesurabill, exessif, inmoderat, inordinat, insationable, unlevel; лат. excesivus, inordinatus, insatiabilis, ardens), широко использовались в качестве метатекстовых элементов при объяснении природы не только греха алчность, но и других грехов: похоти, чревоугодия, гнева:

lecherie ?et is to moche loue and desordene ine lost of lenden (Michel D. Ayenbite of Inwyt).

Celui est continent qui a mauvais desiriers, comme par yre a vengance desraisonnable ou par concupiscence a luxure ou a gloutonnie В результате регулярного функционирования в подобных текстовых фрагментах в смысловой структуре ключевых для них лексем (фр. luxure, ire, glotenarie; англ. lechery, ire, wre?e, gluttony, lust; исп., codicia, lujuria, gula и т.д.) актуализировался ряд негативно окрашенных сем: чрезмерность, невоздержанность, беззаконность, нарушение воли Бога, греховность. Последнее было связано с постоянным употреблением в метатекстовых фрагментах лексем со значением грех, порок (англ. synn, vice; фр. peche, vice; исп. pecado, vicio), вступавшихс наименованиями отдельных грехов в гиперо-гипонимические отношения.

В большинстве случаев у рассматриваемых лексических единиц семантическое ядро сохранялось, хотя при этом дополнялось и уточнялось целым рядом смысловых элементов, которые в определенных типах контекстов могли выдвигаться на первый план. Так, в семантической структуре лексем, служивших в разных языках наименованиями греха гнев (фр. ire, colere; англ. wre?e, ire, anger, eorre; исп. ira), в религиозном дискурсе актуализировался такой компонент, как злая воля к мщению словом или делом. Поэтому речь шла не о природной, т.е. не подвластной человеку эмоциональной реакции на события окружающего мира, а о греховнома состоянии или греховных действиях, направленных против Бога и ближних. Это придавало перечисленным лексемам выраженную негативную морально-этическую окраску, которая приходила на смену неспецифической негативной окраске.

Для средневекового христианского дискурса были характерны также текстовые фрагменты, в которых указывалось на различие между двумя видами гнева. Первый из них считался неправедным и рассматривался собственно как грех, а второй считался праведным, поскольку происходил из стремления к добру и был направлен не на ближних, а на их пороки. Высшим выражением праведного гнева выступал гнев Божий (фр. iredeDieu/l'iredivine, англ. GodТsire/wre?e, исп. iradeDios), о котором говорится в Библии и о котором средневековые авторы постоянно напоминали своим читателям:

Dorenavant vous cognoistres Ce sang sur vous, quant vous varres L'irede Dieu sur vous venir (La Passion d'Auvergne).

Метатекстовые фрагменты играли активную роль не только в адекватной передаче значений лексических единиц в том или ином конкретном контексте, но и в модификации смысловой структуры лексем сначала в рамках самого религиозного дискурса, а позже и в языке в целом.

В средневековом западноевропейском религиозном дискурсе был распространен и такой тип метатекстового толкования, как синонимическая замена (параллельное использование синонимов). Это было обусловлено, прежде всего, активным притоком в XIIIЦXV вв. в народные языки латинской книжной лексики. Особого внимания заслуживает тот факт, что в синонимических конструкциях исконные лексемы, уточнявшие значение заимствованных лексических единиц, в свою очередь сами испытывали влияние с их стороны. Так, например, религиозные дискурсы народных языков заимствовали не только новое для них морально-этическое понятие христианская любовь, милосердие, но и его латинское обозначение: caritas. Ср.: фр. charite, англ. charity, исп. caritad. В средневековых религиозных текстах в качестве основных пояснительных (метатекстовых) элементов при перечисленных заимствованных лексических единицах использовались лексемы, традиционно передававшие в народных языках понятие юбовь (фр. amour; англ. love; исп. amor):

mais seulement est meu parvraye amour et harite (Fillastre G. Le Traittie de Conseil).

esta es la caridad que es aquel amor que es del omne a dios (Apologia sobre el salmo "Judica me Deus").

В результате семантического заражения смысловая структура исконных лексем обогащалась за счет появления в ней дополнительных семантических компонентов, что находило отражение в сочетаниях типа divine amour, amor de Dios, perfecteloue(божественная любовь, любовь Бога,а совершенная любовь и т.д.).

В модификации значений лексем морально-этической сферы важную роль играли не только те синонимические конструкции, которые входили в состав метатекстовых фрагментов, но вся система синонимических связей, формировавшаяся у лексемы в процессе ее функционирования в религиозной сфере коммуникации.. Примером может служить лексема pride (pryte, prut), которая в среднеанглийский период стала основным средством обозначения греха гордость, постепенно вытесняя существительное modiness (от древнеанглийского прилагательного modig), выполнявшее данную функцию на более ранних этапах развития английского религиозного дискурса.

Лексему pride обычно относят к раннефранцузским заимствованиям, т.е. к словам, которые вошли в английский язык до XII века. В среднеанглийский период лексема pride, подобно другим абстрактным именам, была способна передавать широкий круг значений, в том числе и такие, которые обладали положительной коннотацией, выражая важные в социальном плане для средневековой эпохи значения: честь, слава, достоинство, высокое положение, благородное происхождение, оказанная кому-то честь. Подобные значения реализовывались преимущественно в жанрах светской литературы: в исторических хрониках и рыцарских романах. Это объясняется тем, что в произведениях данных жанров видное место принадлежало описанию картины жизни коронованных особ и высшей знати. В светских текстах встречались и такие фрагменты, в которых существительное prideупотреблялось для обозначения понятий типа роскошь, великолепие, богатство, пышность.

В религиозной сфере все перечисленные выше значения существительного pride подвергались переосмыслению и получали отрицательную морально-этическую оценку, поскольку ассоциировались с тщеславием, суетностью, высокомерием, стремлением к земной славе, т.е. со всеми теми понятиями, которые особенно строго осуждаются христианским учением. В наиболее отчетливой форме подобное осуждение находит отражение в тех контекстах, где дается подробное описание самого греха гордость и тех многочисленных пороков, которые являются его следствием. Отсюда и постоянное употребление в подобных текстовых фрагментах цепочек однородных членов предложения, представленных абстрактными существительными, обладавшими отчетливой отрицательной морально-этической окраской: heghenees(высокомерие),hypocrisy(лицемерие), elacion(надменность), presumpсion(самомнение), conceit(тщеславие, самомнение), vanity(тщеславие), vainglory(тщеславие, хвастовство), arrogance(дерзость, надменность), surquytry(дерзость).

Большинство из перечисленных лексических единиц (arrogance, ambition, vainglory и т.д.) представляли собой заимствования, вошедшие в английский язык в XIIIЦXV вв. в ходе перевода французских и латинских текстов. Поэтому можно предположить, что процесс специализации лексемы pride проходил одновременно со становлением рассматриваемого синонимического ряда. В дальнейшем эти первоначально носившие контекстуальный характер синонимические связи закреплялись в лексико-семантической системе, о чем свидетельствуют и данные словарей современного английского языка, в которых среди ближайших синонимов существительного pride выделяются лексические единицы, постоянно использовавшиеся в качестве непосредственного окружения данной лексемы в средневековых религиозных текстах: vanity, vainglory, arrogance, presumption, haughtiness.

Можно предположить, что подобного рода синонимические связи, формировавшиеся преимущественно под влиянием факторов дискурсивно-коммуникативного характера, обнаруживают определенную степень общности в языках, входящих в единый культурно-исторический ареал. Это в свою очередь способствовало появлению сходных смысловых компонентов в семантической структуре лексических единиц, которые различались по своему происхождению, но выполняли при этом одни и те же функции.

Специализированное значение закрепилось в качестве одного из лексико-семантических вариантов в смысловой структуре лексемы pride. В толковых словарях современного английского языка обычно приводится два основных значения данного существительного, которые заметно отличаются друг от друга своей морально-этической окраской. Первое из этих значений ассоциируется с высокомерием, тщеславием, снеоправданно высокой самооценкой, а второе - с истинным самоуважением и собственным достоинством. Ср.: 1. an unduly high opinion of oneself; exaggerated self-esteem; conceit; haughty behavior resulting from this; arrogance; а2. proper respect for oneself; sense of oneТs own dignity or worth; self-respect.

Появление различных по коннотации значений лексемы pride во многом, как представляется, было связано со спецификой ее функционирования в религиозном и светском типах дискурса в средневековую эпоху, хотя окончательное формирование этих двух линий развития значения лексемыа pride происходит в более поздний период. О влиянии на данный процесс дискурсивно-коммуникативного факторов свидетельствует и присутствие сходных двух значений в структуре французского существительного orgueil, которое в рамках средневекового религиозного дискурса, подобно английскому существительному pride, использовалось в качестве наименования греха гордость и имело сходные лексико-семантические и ассоциативные связи.

Важная роль в приспособлении семантики лексем морально-этической сферы к целям и задачам средневекового религиозного дискурса принадлежала и тем контекстам, в которых лексические единицы реализовывали свои антонимические связи. Это объясняется характерным для религиозной области коммуникации постоянным противопоставлением добродетелей и грехов. Считалось, например, что добродетели являются самым надежным средством, или лекарством (лат. remedium), против грехов и пороков. Целью рассматриваемых текстовых фрагментов было помочь средневековым читателям определить, какие именно добродетели им следовало в первую очередь развивать в себе, иными словами, какие средства им следовало принимать в особо больших дозах, чтобы избегать тех грехов, которым им особенно было трудно противостоять. Антонимические отношения, в которые вступали в средневековом религиозном дискурсе названия грехов и добродетелей, позволяли им уточнять значения друг друга и усиливать присущую каждому из них морально-этическую оценочность.

Так, главным средством против первого из семи смертных грехов (гордость) признавались смирение и послушание, принадлежащие к числу основных христианских добродетелей:

que enfler par orgueil et ne edifie point par humilite (Ciboule R. Le Livre de saincte meditacion en congnoissance de soy).

Благодаря подобным контекстам существительные со значением смирение, послушание поддерживали сформировавшиеся у них в религиозном дискурсе отчетливо выраженную положительную морально-этическую окраску. Это было связано с актуализацией в смысловой структуре данных лексем не только такого компонента, как подчинение воле Бога, но и отсутствие гордости, чтодля рассматриваемой коммуникативной сферы также имело крайне важное значение. Причем речь шла не об отсутствии излишней или чрезмерной гордости или самоуверенности, а об отсутствии вообще какого-либо проявления гордости.

Одной из характерных черт средневекового западноевропейского религиозного дискурса с точки зрения его лексического состава является не только высокая частотность употребления лексем, передававших значение христианская юбовь, милосердие (фр. charite, amour, clemence; англ. charity, loue; исп. caritad, amor),но и наличие у них широкого круга тематических и лексико-семантических связей, в том числе и антонимических. Это объясняется тем, что юбовь как высшая теологическая добродетель постоянно противопоставляется как греху вообще, так и каждому отдельному пороку, особенно зависти и ености:

And hire trewe loue uuer-com Envye а

(The minor poems of the Vernon ms).

Во многих из приведенных и подобных им текстовых фрагментов в качестве предикатов, связывающих имена грехов и добродетелей, выступают глаголы со значением побеждать, разрушать, уничтожать, которые призваны подчеркнуть характерную для христианского учения мысль о неизбежности победы добра над злом, добродетели над пороком. Это является одной из причин, благодаря которой средневековые религиозно-дидактические тексты характеризовались положительным морально-этическим оценочным фоном, несмотря на значительное число лексем с выраженной негативной окраской и, прежде всего, тех, которые служили обозначениями грехов и пороков:

Certes elle a vaincu Tout orgueilpar humilite (Miracle de Theodore).

Envie distroyit charite; wrethe, paciens

(The minor poems of the Vernon ms).

Тематические и ассоциативные связи принадлежали к числу важнейших средств приспособления лексических единиц морально-этического плана к решению стоящих перед ними в данной коммуникативной области задач. Значительную роль в установлении подобных связей играли контексты, в которых приводилось перечисление семи смертных грехов и давалась их общая характеристика:а

Pride, couetyse, wrath, enuy,

?ese be ?e brondis in hel brenyng,

Lechore, slou?, and glotery (An

Old English miscellany).

Ne usez d'erreur ne de chaulde colique, Fuyez orgueil, glotonnye, avarice; Luxure, comble d'euvre dyabolique, A vous saulver ne vous est pas propice; De envie aussi relinquez le supplice; Semblablement d'Тassiduation Et dТavarice habandonnez la lice, Si vous voulez avoir salvacion ( В силу высокой частотности употребления подобных контекстов тематические связи между их ключевыми лексическими компонентами отличались особой прочностью, что, наряду с другими средствами, способствовало появлению у изучаемых лексических единиц не только устойчивой морально-этической оценочности, но и религиозной окраски. В свою очередь влияние, которым пользовалась в средневековом обществе рассматриваемая тематика, делало существительные, служившие наименованием семи смертных грехов, фактами не только языка, но и культуры. В настоящее время это находит отражение в религиозных словарях, где имеются специальные статьи Семь смертных грехов, а также в толковых словарях современных западноевропейских языков. Так, например, в TLF в статьях, посвященных существительным, которые являются французскими наименованиями семи смертных грехов, приводится специальная помета: un des sept peches capitaux (один из семи грехов). В отношении существительного orgueil приводится, в частности, следующая информация:

Peche d'orgueil. Le premier des sept peches capitaux

(Грех гордость. Первый из семи главных грехов).

Для средневекового религиозного дискурса были характерны и контексты, содержащие более расширенный и разнообразный перечень наименований грехов и пороков, который сопровождался различными комментариями и объяснениями.

Функционирование в религиозном дискурсеа способствовало появлению у лексем морально-этической сферы и широких ассоциативных связей. В контекстах, посвященных теме грех и добродетель, помимо прямых библейских цитат, использовались и восходящие к Библии аллюзивные имена собственные - антропонимы и топонимы. Авторы средневековых религиозно-дидактических произведений не ограничивались простым упоминанием имен библейских персонажей, а приводили, хотя бы краткое, описание их действий и поступков, прямо указывая на совершенный ими грех, что помогало донести до слушателей и читателей в возможно более эксплицитной и доступной форме предназначенный им морально-нравственный урок.

Примером того, к каким последствиям может привести грех зависть и вызванные им ненависть и гнев, служила история Каина и Авеля:

Cayn el su ermano que era del mayor, Matуlo por envidia commo grant traydor (Berceo G. Del Sacrificio de la Missa).

Подобным образом в средневековых религиозных текстах использовались и имена других библейских персонажей, традиционно ассоциировавшихся с определенными грехами и пороками. Иуда ассоциировался с алчностью, предательством, а такжес унынием, которое помешало ему, как и Каину, раскаяться в своем грехе и поверить в милосердие Бога. Вавилонский царь Навуходоносор олицетворял собой гордость и гнев, города Содом и Гоммора - похоть и развращенность и т.д.

В целом взаимодействие средневекового религиозного дискурса и лексики морально-этической сферы особенно четко прослеживается в процессах, связанных с семантической деривацией слов. Проведенное исследование также показало, что основными факторами преобразования смысловой структуры изучаемых лексем являлись метактекстовая рефлексия, синонимические, антонимические, тематические и ассоциативные связи. Подобные общие принципы, несомненно, имеют свою специфику реализации, которая предопределяется рядом причин, в том числе и природой самих лексем. Обращение к отдельным лексемам дает возможность проследить процесс модификации семантики слов в неразрывном единстве с контекстами, послужившими средой для подобного рода изменений.

В качестве примера приведем абстрактное существительное sleuth(варианты: sloueth, slouhthe, slow?e, совр. англ.sloth), которое в среднеанглийский период в текстах различной дискурсивной и жанровой разновидности было способно передавать широкий круг значений, связанных с различными аспектами психической и физической жизни человека: медлительность, опоздание, слабость, вялость, лень, неуклюжесть, неповоротливость, сонливость, несообразительность и т.п.Это подтвердил и проведенный анализ письменных памятников светской направленности, входящих в Корпус среднеанглийской прозы и поэзии (CME).

Дальнейшее функционально-семантическое развитие существительного sleuth во многом было обусловлено спецификой его функционирования в религиозном дискурсе, где приблизительно с середины XIII века оно становится основным наименованием греха еность. В Средние века данный грех понимался, прежде всего, как состояние душевной апатии, безразличия, которое мешало человеку предаваться делам благочестия, прежде всего, молитве. Главными последствиями греха еность считались невнимательность во время Мессы, забвение грехов на исповеди, неисполнение епитимьи.

Все это находило отражение в семантике тех лексических единиц, которые использовались в качестве метатекстовых элементов во фрагментах, посвященных греху еностьdullnessofheart (уныние, вялость), heavinessofheart(уныние, душевная тяжесть), annoy(раздражение), slowingoodworks/deeds(медлительный, ленивый в делах милосердия), slowinGodТsservice(медлительный, ленивый в почитании Бога, в служении Богу), sleep(сон), weariness(усталость), sorrow(уныние, мирская грусть):

Slew?eis a werynesse of goode deedes (Vices and Virtues).

?e sexte dedly synes `slewthe or slawenes,' ?at es, a hertly angere or anoye till vs of any gastely gud ?at we sall do (Religious Pieces in Prose and Verse).

Среди синонимических связей, приобретенных лексемой sleuth в религиозном дискурсе, нужно особо выделить латинское наименование греха еность (acedia). Общность функций вела к установлению отношений семантической эквивалентности между двумя лексемами, исконной и заимствованной. Ср. контексты, в которых одновременно функционируют оба существительных, уточняя и поясняя значение друг друга:

Hyt ys sloghness, and kalled accyde

Fro Goddys seruyse so long ?e hyde (Mannyng R. Handlyng synne).

?e uer?e sleu?e ?et me clep?e ine clergie accidye (Michel D. Ayenbite ofInwyt).

Взаимодействие с лексемой acediaоказало заметное влияние на семантическое и функциональное развитие лексемы sleuth, которая априобрела не характерную для нее в языке в целом способность обозначать понятия уныние, отчаяние, печаль. Примечательно, что в средневековых английских переводах библейских текстов лексема sleuth употреблялась в качестве эквивалента латинского существительного tristitia (печаль, мирская скорбь) в составе таких сочетаний, как slow?eofherte(лат. tristitiacordis), sorewisloutheofgilte(лат. tristitiadelicti) и т.д.

Таким образом, под влиянием типовых для лексемы sleuth в рамках средневекового религиозного дискурса контекстов употребления в ее смысловой структуре появился ряд дополнительных, уточняющих сем: духовная леность, уныние, нерадение в служении Богу. В результате лексема sluth начинает ассоциироваться не столько с физическими или психическими аспектами существования человека, сколько с его духовным, морально-нравственным состоянием, которое может быть охарактеризовано как сон души, ведущий ее к гибели. Семантическая специализация лексемы sleuth проявлялась также в приобретении отчетливо выраженной морально-этической коннотации, которая приходила на смену неспецифической негативно-оценочной окраске, свойственной данной лексеме на более ранних ступенях развития. Анализ специфики функционирования лексемы sleuth в среднеанглийских письменных памятниках религиозной и светской литературы позволил выявить три основных этапа семантико-функционального развития рассматриваемой лексической единицы:

Цнеспецифическое отрицательно-оценочное значение;

Цформирование религиозно окрашенного негативного значения в устойчивых сочетаниях с существительными sin(грех), vice(порок), а также с существительными, служащими наименованиями конкретных грехов и пороков;

Цзакрепление нового значения (еность, медлительность в делах милосердия и служении Богу, душевная апатия) в семантической структуре самого существительного и свободная реализация религиозно маркированной семантики в разнообразных сочетаниях в различных общественно значимых областях коммуникации.

Изложенные факты относятся, разумеется, к процессу исторического развития семантики не только существительного sleuth(sloth), но и многих других ключевых для средневекового религиозного дискурса лексических единиц морально-этического плана - как исконных, так и заимствованных.а

Добавим, что к концу средневекового периода религиозная трактовка греха еность претерпевает определенные изменения, становится более широкой. По мере социально-экономического развития общества среди нравственных обязанностей христианина наряду с делами благочестия важное место все больше начинает занимать производительный труд. Грех еность распространяется уже не только на vita contemplativa и vitaactiva, но и на различные труды человеческого служения, а к привычным добродетелям, противостоящим данному греху (духовная радость, сила духа), добавляется и обыкновенная мирская деловитость.

Все это создавало предпосылки для сближения контекстов употребления существительного sloth (сред. англ. sleuth) в различных сферах коммуникации и формирования у него в качестве основного такого значения, как unwillingness, disinclinationtoworkorexertoneself (нежелание, нерасположение работать или заняться какой-либо деятельностью),которое фиксируют у рассматриваемого слова и толковые словари современного английского языка, сопровождая его, как правило, пометами типа lit., formal. Указанные лексикографические источники свидетельствуют и о том, что лексема sloth в ходе своего исторического развития утрачивает все другие значения, присущие ей на более ранних этапах функционирования в языке. Если некоторые из них (например,slowness, delay) и фиксируются в отдельных словарях,то лишь в качестве устаревших с пометой obs. (уст.) или nowrare(редк.).

Специализированное (религиозное) значение существительного sloth, восходящее к средневековому периоду, в дальнейшем закрепляется в семантической структуре в качестве ассоциативных, потенциальных компонентов значения (особого ассоциативного фона), которые способны актуализироваться в соответствующем контекстном окружении. Свойственный лексеме sloth ассоциативный фон, помимо религиозного, имеет и культурно-историческое значение. Это находит отражение в словарях культурологической направленности, а также в некоторых толковых словарях современного английского языка, в которых в качестве отдельного значения слова sloth приводится, например, следующее: spiritualsluggishnessanddejectionthatconstituteoneofthesevendeadlysins (Merriam-WebsterТs Collegiate Dictionary, 1993).

Широкое использование на определенном историческом этапе лексемы sloth в рамках религиозного дискурса оказало существенное влияние и на ее стилистико-функциональные характеристики и, прежде всего, на принадлежность к книжному, официальному слою словарного состава современного английского языка.

Многие из описанных выше явлений, связанных с исторической эволюцией абстрактного существительного sloth, имеют культурно-дискурсивную обусловленность, поэтому им можно найти параллели и в других языках. Так, например, TLF (TresordelaLangueFrancaise)в словарной статье, посвященной существительному paresse, имеется специальная помета: Undesseptpechescapitaux(один из семи смертных грехов). Из этого следует, что в определенном контекстном окружении у существительного paresse, как и у английского существительного sloth, может реализоваться такой компонент значения, как духовная леность, уныние.

Это объясняется тем, что лексема paresse в средневековом французском религиозном дискурсе служила обозначением греха еность и, следовательно, функционировала в контекстах, во многом схожих с теми, которые были типичны для английского существительного sloth(сред. англ. sleuth). В то же время, в отличие от английского существительного sloth, лексема paresse относится к стилистически нейтральным общеупотребительным лексическим единицам и является доминантным в синонимическом ряду слов со значением еность, праздность и т.д. а

В силу той роли, которую религиозный дискурс играл в жизни средневекового общества, в другие сферы коммуникации постоянно транслировались характерные для него темы и мотивы. Так, в XIIIЦXV вв. тема семь смертных грехов получила широкое распространение как в религиозном, так и в светском (особенно художественном) типе дискурса. Об этом свидетельствуют произведения многих западноевропейских авторов эпохи Зрелого и Позднего Средневековья: Данте, Ф. Петрарки, Дж. Боккаччо, У. Ленгленда, Дж. Гауэра, Г. де Лорриса и Ж. де Мэна и многих других.

Большой интерес в этом отношении представляют Кентерберийскиерассказы Джеффри Чосера, особенно их десятая, заключительная часть, известная как Рассказ священника. Примечательно, что в современных изданиях Кентерберийских рассказов (в том числе и на английском языке) эта глава обычно дается в сокращенном варианте или вовсе опускается. Между тем Рассказ священника чрезвычайно важен для понимания концепции всего произведения в целом и, несомненно, несет важную информацию культурно-исторического плана, поскольку сочетает в себе черты средневековой проповеди, теологического трактата и руководства по подготовке к таинству исповеди.

Помимо пролога и двух вступительных разделов, содержащих общие рассуждения о грехе и покаянии, Рассказ священника включает еще семь разделов, каждый из которых посвящен одному из семи смертных грехов. При их описании Чосер следует традиционной схеме, уподобляя семь смертных грехов стволу дерева, от которого отходят малые и большие ветви и побеги, т.е. другие многочисленные пороки. О гордыне, которая является главным грехом и корнем всех зол, автор пишет следующее:

And thogh so be that no man kan outrely telle the nombre of twigges and of the harmes that cometh of pride yet wol I shewe a partie of hem as ye shul vnderstonde. Ther is Inobedience. Auauntynge. Ypocrisie. Despit. Arrogance. Inpudence. Insolence. Elacion. Inpacience. strif. Contumacie. Presumpcion. Irreuerence. Pertinacie. Veyne glorie and many another twig that I kan nat declare (Chaucer G.Canterbury tales).

В составе подобного рода текстовых фрагментов в другие коммуникативные сферы переносилась не только сама тема грех и добродетель, но и сформировавшиеся в рамках религиозного дискурса композиционные и лексические средства ее реализации. Отсюда и большое число имевших религиозную окраску и сходных по своему содержанию и лексическому наполнению текстовых фрагментов в письменных памятниках разных жанров светского типа дискурса: исторических хрониках, в популярных в то время трактатах по астрологии и медицине, в официальных документах и частной переписке и т.д.:

turnde to sleuthe& to prute & to lecherie

To glotonie & heyemen muche to robberie

(The metrical chronicle of Robert Gloucester).

Подобные текстовые фрагменты в большинстве случаев соотносились не с каким-либо одним определенным религиозным текстом, а с совокупностью текстов, входивших в единое дискурсивное пространство. В новом для себя окружении (особенно в текстах художественной литературы) инодискурсивные включения вступали во взаимодействие с текстовыми элементами, репрезентирующими иные коды, иные социокультурные архетипы.

В XIV веке с французского языка на другие западноевропейские языки (английский, фламандский, итальянский) была переведена аллегорическая поэма Роман о розе Гийома де Лорриса и Жана де Мэна. Одной из ведущих в этом произведении является тема грех и добродетель. В самом начале Романа о Розе поэт видит на воротах сада аллегорические изображения пороков: Haine (Ненависть), Felonie(Измена), Convoitise (Корыстолюбие), Avarice (Скупость), Envie (Зависть), Tristesse (Уныние), Papelardie (Лицемерие). Описанию каждого из грехов отводится отдельный фрагмент, носящий соответствующий заголовок. Ср.: 

Couvoytise

Apres fut paincte Couvoytise

C'est celle qui les gens attise

De prendre et de riens ne donner

Et les grans tresors amenerЕ

C'est grant peche, mais c'est grant dueil

A la fin quant il les fault pandre (Lorris G.

Le Roman de la Rose ).

В тексте поэмы так называемый схоластический код (Ю. Кристева) сочетается c образами и мотивами, характерными для античной литературы и рыцарско-куртуазной литературы. Подобное сочетание тем и мотивов можно найти и во многих других произведениях той эпохи, в том числе и в Исповеди Влюбленного (Confessio amantis, ок. 1393) английского поэта Джона Гауэра. Сочинение состоит из Пролога и восьми книг, в которых главный герой исповедуется в грехах Гению, жрецу Венеры (образ Гения был заимствован Гауэром из Романа о розе). Каждая исповедь дает Гению возможность выступить с нравоучительными рассуждениями, значительное место в которых отведено теме семи смертных грехов. Причем и по форме, и по содержанию подобные наставления в целом трудно отличить от сходных по тематике фрагментов из религиозно-дидактических текстов того времени:

To serve Accidie in his office,

Ther is of Slowthe an other vice,

Which cleped is Foryetelnesse;

(Confessio amantis).

Таким образом, тематические контексты грех и добродетель не только обеспечивали единство смыслового пространства средневекового религиозного дискурса, но и способствовали распространению его влияния на другие виды дискурсов, перенося, транслируя в их сферу при помощи инодискурсивных включений, свойственные донорской области смыслы и понятия. Это влекло за собой и перенос специфических для религиозного дискурса лексических средств воплощения актуальных смыслов. Именно в этом, по-видимому, заключается один из важнейших механизмов закрепления в системе языка тех изменений в семантике лексических единиц, которые первоначально представляют собой результат их регулярного функционирования в рамках того или иного дискурса и выводятся из суммы типичных для них в его рамках контекстных значений.

Указанные процессы могли иметь различные последствия для эволюции смысловой структуры лексических единиц морально-этической сферы (это относится как к исконным, так и к заимствованным лексическим единицам). аЗдесь возможны были, в частности, следующие виды изменений: 1) закрепление специализированного значения в качестве основного значения слова; 2) закрепление специализированного значения в качестве одного из лексико-семантических вариантов многозначного слова. Первый тип изменений часто сопровождается утратой словом большей части присущих ему на более ранних этапах развития значений (лексико-семантических вариантов). Наряду с общими тенденциями в развитии семантики лексем морально-этической сферы выделяются и специфические для отдельных языков черты, связанные с положением специализированного значения в семантической структуре лексем на разных ступенях их эволюции.

Дефиниции, которые получают в словарях современного английского, французского, испанского языков проанализированные лексемы морально-этической сферы, в основном схожи с теми описаниями, которые встречаются в средневековых религиозных текстах, хотя в настоящее время данные значения в большинстве случаев утратили связь с первоначальными контекстами употребления. Ассоциации с религиозной сферой коммуникации и, в частности, с понятием грех актуализируются лишь в определенных типах контекстов.

Соотношение общеупотребительного и специализированного типов значения носит исторический характер и на каждом отдельном хронологическом срезе имеет свою специфику, обусловленную рядом лингвистических и экстралингвистических факторов (например, секуляризация общества). Функционирование общеупотребительных лексических единиц в качестве ключевых в средневековом религиозном дискурсе сыграло важную роль в формировании их значения, что позволило этим лексемам вновь вернуться в общий словарный фонд, обогащенными новыми смыслами. Ср. аналогичные наблюдения на материале научного дискурса русского языка в работе (Мишанкина, 2010).

Особо отметим, что все сказанное не отрицает того влияния, которое оказывают на процесс развития семантики слов внутриструктурные факторы. Однако в случае отдельных классов слов, к которым принадлежат и лексические единицы морально-этической сферы, на первый план выходит именно специфика функционирования лексем в условиях реального общения в определенном дискурсивном пространстве. Добавим также, что лексические единицы морально-этической сферы отличаются заметным разнообразием, внутри них могут быть выделены отдельные группы, которые имеют свои особенности в плане исторического развития. Однако в этой области, безусловно, еще необходимо специальное изучение значительного объема конкретного языкового материала.

В заключении подводятся итоги исследования. Рассмотренные в работе факты, эксплицируют, на наш взгляд, общий механизм взаимодействия лексической семантики и концептуальных доминант общественно значимого дискурса. Это взаимодействие служит одним из проявлений креативных способностей дискурса, который как самоорганизующаяся система формирует свое собственное смысловое пространство с присущей только ему системой оценок действий, предметов и явлений. Креативность дискурса тесно связана с другим присущим ему свойством, а именно - с регулярностью.

Использование дискурсивного анализа позволяет изучать лингвистические механизмы исторических изменений смысловой структуры лексических единиц в неразрывном единстве с глубинными причинами этих изменений, которые по большей части лежат вне пределов самого языка, в постоянно меняющихся потребностях в сфере коммуникации и познавательно-мыслительной деятельности человека. Эти потребности носят конкретно-исторической характер и самым непосредственным образом связаны со свойственной каждой эпохе преимущественной ориентацией на те или иные области духовной и материальной жизни общества. В свою очередь это находит отражение в присущей отдельному хронологическому периоду ценностной иерархии дискурсов и составляющих их жанров.

При дискурсивном подходе особую значимость приобретает выявление и анализ тематически ограниченных, но социально значимых и регулярно в силу этого воспроизводимых групп контекстов. Поскольку именно в них, как представляется, во многих случаях берут свое начало различного рода модификации семантической структуры слов, которые впоследствии могут вести к ее существенным преобразованиям

Последовательное применение дискурсивного анализа позволило выделить следующие механизмы влияния религиозного дискурса на семантическое развитие лексики морально-этического плана: метатекстовая рефлексия, синонимические, антонимические, тематические и ассоциативные связи, инодискурсивная экспансия.

В основе действия данных механизмов лежало регулярное функционирование изучаемых лексем в типовых для них в пределах данной коммуникативной области контекстах употребления. Каждому типу контекстов соответствовал свой определенный комплекс постоянно воспроизводимых (хотя, разумеется, и с некоторыми вариациями) ассоциативных, тематических и лексико-семантических связей, которые и вели к изменениям в наборе компонентов смысловой структуры лексем, к уменьшению или увеличению их числа, к их перегруппировке.

Одним из основных (хотя, разумеется, и не единственным) направлением в эволюции единиц морально-этической сферы, как и всей отвлеченной лексики, была тенденция к дифференциации, уточнению их значений и одновременно к увеличению уровня абстракции, обобщению этих значений. В данной тенденции, по-видимому, находили свое отражение закономерности, связанные как с развитием самого средневекового религиозного дискурса, так и языка в целом. Поэтому полученные результаты вскрывают некоторые закономерности хода исторического развития не только лексики морально-этического сферы, но и абстрактной лексики в целом в период перехода от средневекового типа сознания и осмысления действительности к мышлению Нового времени.

В ходе исследования исторического развития лексики морально этической сферы в западноевропейском культурно-языковом ареале на протяжении XIIIЦXV вв. были выявлены как этноспецифические черты этой эволюции, так и общие тенденции лексико-семантического развития. Важно, что общие черты исторического развития лексики морально-этической сферыа в западноевропейских языках в эпоху Средневековья обусловлены не столько генетическим фактором, сколько единством культурно-дискурсивного пространства в рассматриваемом культурно-языковом ареале.

Основные положения диссертации

изложены в следующих публикациях автора:

Публикации в изданиях, рекомендуемых ВАК:

1. Колокольникова, М. Ю. Влияние религиозного дискурса на семантическое развитие лексики с отрицательно оценочным значением // Вестник Челябинского государственного университета. 2008. № 26. Филология. Искусствоведение. Вып. 25. С. 70Ц74.

2. Колокольникова, М. Ю. Роль религиозного дискурса в историческомразвитии семантической структуры лексемы lust // Известия Волгоградского государственного педагогического университета. Сер. Филологические науки. 2009. № 2. С. 122Ц126.

3. Колокольникова, М. Ю. ексическая семантика и дискурс (лексемаslothв религиозном дискурсе среднеанглийскогопериода) // Известия Саратовского университета. Новая серия. 2009. Т. 9. Сер. Социология. Политология. Вып. 2. С. 48Ц53.

4. Колокольникова, М. Ю. Роль дискурс-анализа в исследовании исторического развития имен отвлеченной семантики (на материалелексики морально-этической сферы) // Известия Саратовского университета. Новая серия. 2009. Т. 9. Сер. Социология. Политология. Вып. 4. С. 47Ц52.

5. Колокольникова, М. Ю. Особенности развития лексики морально-этической сферы в древне- и среднеанглийском языке // Вестник Челябинского государственного университета. 2009. № 27. Филология. Искусствоведение. Вып. 34. С. 52Ц56.

6. Колокольникова, М. Ю. Роль метатекста в процессе эволюциисемантики лексических единиц // Вестник Нижегородского государственного университета. 2009. № 6, ч. 2. С. 260Ц265.

7. Колокольникова, М. Ю. Дискурс-анализ в диахроническом исследованиилексической семантики // Известия высших учебных заведений. Поволжский регион. Гуманитарные науки. 2010. № 1. С. 106Ц112.

8. Колокольникова, М. Ю. Дискурс-анализ и корпусный анализ в исследованиях в области исторической лексикологии // Известия Саратовского университета. Новая серия. 2010. Т. 9. Сер. Филология. Журналистика. Вып. 2. С. 3Ц6.

Монография:

  1. Колокольникова, М. Ю. Дискурс-анализ в диахроническом исследованиилексики / под ред. О. Ю. Крючковой. Саратов : Наука, 2010. 166 с.

Статьи и материалы конференций:

10. Колокольникова, М. Ю. Семантические модели предложений с типовым значением логических отношений // Активные процессы в языке и речи. Саратов, 1991. С. 113Ц118.

11. Колокольникова, М. Ю. Предикаты со значением психического состояния (на материале английского языка) // Вопросы романо-германского языкознания : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 1995. Вып. 11. С. 34Ц38.

12. Колокольникова, М. Ю. Основныефункции интертекстуальных включений в романе Э. Бульвера-Литтона Кенелм Чиллингли // Вопросы романо-германского языкознания : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 1997. Вып. 12. С. 61Ц65.

13. Колокольникова, М. Ю., Казачкова, Ю. В. Роль внутритекстовых и внешнетекстовых связей в реализации субъективно-оценочной модальностихудожественноготекста // Романо-германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2003. Вып. 3. С. 205Ц210.

14. Колокольникова, М. Ю. Семантическая структура словfashionи fashionableв английском светском романе // Романо-германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2004. Вып. 4. С. 106Ц109.

15. Колокольникова, М. Ю. Функционирование религиозно-духовной лексикив романе О. Уальда Портрет Дориана Грея // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2006. Вып. 1. С. 134Ц138.

16. Колокольникова, М. Ю. Прилагательныеhumbleиmeekв системеанглийской религиозной лексики // Коммуникативные и социокультурные проблемы романо-германского языкознания : материалы межвуз. конф. Саратов, 2007. С. 139Ц143.

17. Колокольникова, М. Ю. Специфика функционирования английских существительных humility и meekness в качестве церковно-религиозных терминов // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2007. Вып. 2. С. 170Ц174.

18. Колокольникова, М. Ю. Цветовые прилагательные как компонент религиозной лексики английского языка // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2007. Вып. 2. С. 181Ц185.

19. Колокольникова, М. Ю. Влияние культурно-языковой ситуации в Англиив XIIIЦXIV вв. на развитие религиозного дискурса // Язык, образование и культура : материалы III межвуз. конф. Саратов, 2008. С. 109Ц112.

20. Колокольникова, М. Ю. Тема семи смертных грехов в английском религиозном дискурсе XIIIЦXV вв. // ЛичностьЦЯзыкЦКультура : материалы всерос. науч.-практ. конф. Саратов, 2008. С. 241Ц245.

21. Колокольникова, М. Ю. Семантическое и функциональное развитие лексем coveitise и avarice в английском религиозном дискурсе XIIIЦXV вв. // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2008. Вып. 3. С. 93Ц99.

22. Колокольникова, М. Ю. Роль дискурс-анализа в изучении историческихизменений семантики лексических единиц // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2009. Вып. 4. С. 70Ц74.

23. Колокольникова, М. Ю.Особенности развитии лексемыenvyв английском религиозном дискурсе XIIIЦXV вв. // Германская филология : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2009. Вып. 4. С. 75Ц80.

24. Колокольникова, М. Ю. Семь смертных грехов в средневековомзападнохристианском дискурсе // Эрос и Танатос как универсумы бытия : межвуз. сб. науч. тр. Саратов, 2009. С. 48Ц54.

25. Колокольникова, М. Ю. Особенности развития лексической системыанглийского религиозного дискурса // Культурологические и лингвистические аспекты коммуникации : межвуз. сб. науч. статей. Саратов, 2009. Вып. 9. С. 60Ц67.

26. Колокольникова, М. Ю. Социокультурный аспект изучения дискурса // Многоязычие в образовательном пространстве : сб. статей к 60-летию профессора Т. И. Зелениной. М., 2009. Ч. 1. Филология. Лингвистика. С. 258Ц261.

27. Колокольникова, М. Ю. Тематический контекст как единица исследования исторического развития смысловой структуры слова // Известия Саратовского университета. Новая серия. 2009. Т. 9. Сер. Филология. Журналистика. Вып. 4. С. 17Ц21.

28. Колокольникова, М. Ю. Коммуникативно-дискурсивная вариативность абстрактного имени и подходы к ее исследованию // Современная лингвистическая ситуация в международном пространстве : материалы междунар. науч.-практ. конф. Тюмень, 2010. Т. 1. С. 192Ц193.

29. Колокольникова, М. Ю. Мотивы греха и добродетели вКентерберийских рассказах Джеффри Чосера // ФIЛIA ЛОГОУ : сб. науч. статей в честь 70-летия профессора В. В. Прозорова. Саратов, 2010. С. 136Ц140.

30. Колокольникова, М. Ю. Западноевропейский религиозный дискурс в эпоху Позднего Средневековья // ЛичностьЦЯзыкЦКультура : материалы всерос. науч.-практ. конф. Саратов, 2010. С. 168Ц173.

31. Колокольникова, М. Ю. Дискурсивное варьирование как источникисторического развития абстрактного имени // Жизнь языка в культуре и социуме : материалы науч. конф., посвященной 75-летию профессора Е. Ф. Тарасова. М., 2010. С. 44Ц46.

32. Колокольникова, М. Ю. Абстрактное имя как объект дискурс-анализа // Коммуникативные аспекты современной лингвистики и лингводидактики : материалы междунар. науч. конф. Волгоград, 2010. С. 202Ц207.

33. Колокольникова, М. Ю. Коммуникативно-дискурсивная вариативность как источник диахронического развития семантики лексических единиц // Проблемы динамической лингвистики : материалы междунар. науч. конф., посвящённой 80-летию профессора Л. Н. Мурзина. Пермь, 2010. С. 180Ц186.

Учебные пособия:

34. Колокольникова, М. Ю. Проблемы интертекстуальности : учеб.-метод. пособие. Саратов : Изд-во Сарат. ун-та, 1996. 19 с.

35. Абросимова, Е. А., Колокольникова, М. Ю. Семинары по введению в германскую филологию : учеб.-метод. пособие. Саратов, 2003. 76 с.

     Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по филологии