Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по истории

Этнокультурные представления об основах латышской идентичности: исторический контекст, взаимосвязи, современные аспекты (середина XIX - начало XXI вв.)

Автореферат докторской диссертации по истории

 

На правах рукописи

 

 

Рыжакова Светлана Игоревна

 

 

Этнокультурные представления

об основах латышской идентичности:

исторический контекст, взаимосвязи, современные аспекты (середина XIX - начало XXI вв.)

 

 

Специальность: 07.00.07

Этнография, этнология, антропология

Автореферат

диссертации на соискание ученой степени

доктора исторических наук

 

 

 

 

 

Москва

2011

 

Работа выполнена в Центре европейских и американских исследований

Института этнологии и антропологии РАН.

Научный консультант:

доктор исторических наук, профессор,

член-корр. РАН,

заведующий Отделом Кавказа

Института этнологии и антропологии РАН ааС.А. Арутюнов

Официальные оппоненты:

доктор исторических наук, аа

профессора Кафедры этнографии Исторического факультета

Московского Государственного Университета А.А. Никишенков

доктор исторических наук, профессора

Кафедры культурологии Института социальных коммуникаций

Удмуртского государственного университетаа ааВ.В. Напольских

доктор исторических наук, профессор аКафедры истории и теории культуры

Факультета истории искусства Российского Государственного Гуманитарного Университет ааГ.И. Зверева

Ведущая организация:а аМузей антропологии и этнографии им. Петра Великогоа Российской Академии Наука а

Защита состоится л 5 апреля 2011 г. в 14.30 часов на заседании диссертационного совета Д 002.117.01 по присуждению ученой степени доктора и кандидата исторических наук при Институте этнологии и антропологии им. Н.Н. Миклухо-Маклая РАН по адресу: 119991, Москва, Ленинский проспект, 32-А.

С диссертацией можно ознакомиться в библиотеке Института этнологии и антропологии им. Н. Н. Миклухо-Маклая РАН.

Автореферат разослан л_______ _____________ 2011 г.

Ученый секретарь диссертационного совета,

доктор исторических наука А.Е. Тер-Саркисянц

1. Общая характеристика работы

Актуальность исследования

Этнические общности остаются существенным элементом сложной, меняющейся картины современного мира. Примером тому может быть рассматриваемый балтийский регион, этнокультурное исследование которого имеет сегодня большое теоретическое и практическое значение. С одной стороны, в ходе всей документированной истории он постоянно находился в сфере влияния многих крупных стран. Само определение Балтии (и близких ей геополитических понятий, например, Циркумбалтийского региона, Прибалтики и т.п.) оказывается неоднозначным, различается для разных исторических эпох и культурных контекстов. С другой стороны, в рамках выделяемых в настоящее время балтийских субрегионов, а также и современных стран-государств сохраняется и развивается культурная самобытность, характер, формы и общественная роль которой нуждаются в изучении. Местные этнические культуры, осознанные (а отчасти и сформированные) во второй половине XVIII - начале XIX вв., а затем, в середине-второй половине XIX в., сыграли существенную роль в формировании нынешнего культурного облика балтийского мира. Речь идет, прежде всего, об особенностях смены традиционной культуры современной, кодификации литературного языка, об обращении широких масс финнов, а затем эстонцев, латышей и литовцев к своему фольклору и этнографии, о национализации и политизации культуры, происходящих параллельно с прогрессивными экономическими, политическими и социальными переменами, ведущими к либерализации общественных отношений.

Вхождение земель современной Латвии в ходе истории в различные государства, долгое присутствие здесь иноэтничной элиты, развитие промышленности и рынка, а также наличие многих специфических этнических общностей со своими инфраструктурой и идентичностью (старообрядцы, евреи-иудеи, цыгане, немцы, поляки и др.) препятствовало формированию здесь какой бы то ни было моноэтнической культуры. Тут всегда сохранялись мультиэтничность, поликонфессиональность, многоязычность общества. Однако именно рост латышского этнонационализма с середины XIX в., сплотивший между собой латышей Остзейского края (а в первые два десятилетия ХХ в. теснее присоединив к ним латышей трёх уездов Витебской губернии, получивших в это же время обозначение УлатгальцыФ), оказался важнейшей общественной двигающей силой, определившей среди прочего и политические перемены в балтийском регионе.

В относительно непродолжительный исторический период второй половины XIXЦначала ХХ вв. сложился системный комплекс представлений о латышской этнической культуре, которые закрепились в культурном ландшафте, исторических повествованиях, музейной деятельности, искусстве, широко распространились посредством массового образования и популяризации. Кодификация, институциализация и идеологизация латышской культуры начались во второй половине XIX в., шли в латвийском государстве в межвоенный период (1918Ц1940). В ином политическом контексте и с иной интерпретацией они были продолжены в советское время, когда параллельно с официально принятыми и одобренными формами постепенно, и наиболее активно в 1970Ц1980-е гг., возникло альтернативное направление, получившее название нео-фольклоризма, разрабатывавшее иное отношение к этнокультурному наследию. Объединение движения нео-фольклоризма с гражданскими инициативами в середине - второй половине 1980-х гг. поспособствовало росту национального сознания накануне провозглашения государственной независимости Латвии в 1990 г. В латышском обществе и ныне не ослабевает интерес к теме этнонациональной идентичности. Интенсивно обсуждается вопрос о месте и роли в ней исторических представлений, языка, национального характера и самосознания, а также комплекса этнокультурных образов и черт, обозначаемого иногда понятием латышскость (лтш. latvietiba, впервые встречался в литературе 1930-х гг.; на английский язык переводится как УLatviannessФ, хотя в данном случае точнее говорить о УLettischnessФ).

Настоящая работа является первым опытом комплексного системного исторического и структурного анализа этнокультурных представлений о латышской идентичности, образов латышскости. Предпринятое автором многостороннее исследование, выявляющее исторические вехи, особенности формирования, содержание и общественные функции этих представлений позволяет сопоставить различные аспекты последних в национальной истории, языке, стиле жизни, этнической психологии, культурной географии, художественной образности.

Состояние изученности темы

Комплексное этнографическое исследование национальных культур и связанных с ними этнических идентичностей, теоретически обоснованное в трудах Ф. Барта, К. Гирца, Б. Андерсона, Э. Хобсбаума, М. Гроха, Э. Коэна и других, было активно продолжено в скандинавской, финской, британской, восточноевропейской, российской этнологической науке (М. Фитерстоун, У. Кимличка, Э Вольф, Т.Х. Эриксен, Г. Райт, О. Лёфгрен, Э. Фьюстер, А.С. Мыльников, С.А. Арутюнов, В.А. Тишков, М.Н. Губогло, С.В. Чешко, Л.М. Дробижева, В.А.Шнирельман и др.). Чрезвычайно богата культурологическая, антропологическая, социологическая литература, посвящённая теме представлений народов, различных этнических и социальных общностей о себе и о других (Г.Д. Гачев, Е. Бартминьски, Н.И. Толстой и мн.др.). Однако при наличии множества конкретных исследований случаев формирования комплексов представлений о той или иной этнической или национальной культуры и связанной с ней идентичности (ланглийскости, финскости, ляпонскости, лиспанскости и т.п.), определяются и анализируются они по-разному. В разных трудах речь идёт о воображённой истории, этикете, политических институтах власти, особенностях хозяйствования, литературном языке, художественной литературе, структуре общества, формах искусства и досуговой (например, спортивной) деятельности, объединяющих и сплачивающих данное сообщество. Ряд исследователей приходит к выводу об отсутствии этнического компонента в формировании определённых локальных и региональных идентичностей. Значительно различаются методологии исследования идентичностей, и пока едва ли можно говорить о единой теоретической базе. По-видимому, это связано с различиями в определении самого понятия лидентичности (и лидентичностей), и соответственно, выявлении её природы и выбора адекватного исследовательского инструментария. а

Первые труды, в которых началось целенаправленное обращение к этой теме на латышском материале, относятся ко второй половине XIX в. и принадлежат, в частности, пастору А. Биленштейну - языковеду и этнографу (рассматривавшему в качестве важнейших латышских признаков латышский язык и этнографические черты) и Э.А. Вольтеру - этнографу, исследователю балтских и славянских культур (обратившемуся, в частности, к теме этнокультурных границ). Большую роль в привлечении внимания к латышскому во всех сферах культуры сыграли младолатыши, в трудах которых изучение сочеталось с конструированием (Ю. Алунанс, К. Биезбардис, Аусеклис, А. Кронвальдс и др.). Как латышское определялись и исследовались, прежде всего, язык, литература, фольклор (Т. Зейфертс, П. Шмитс, Я. Страубергс, А. Швабе, Я. Эндзелинс). Большое внимание уделялось мифологическим представлениям, обрядам и обычаям (Л. Адамович, М. Бруниниекс). В конце XIX - начале XX вв. началось формирование латышской национальной истории как специфического нарратива (Я. Кродзниекс, Ф. Балодис, А.Спекке, А. Швабе). Специальные исследования латышских этнокультурных и историко-культурных представлений начали появляться в 1930Ц1940-е гг. (П. Биркертс, Я. А. Янсонс).

В работах межвоенного периода (1920Ц1930-е гг.) в число латышских признаков постепенно вводились данные физической антропологии (прежде всего, фенотип, внешний облик), а также ландшафтные образы, представления об общей истории народа и о национальном характере. Латышские черты выявлялись в архитектуре, в различных формах искусства. Попытки обобщения делались в единичных трудах, имеющих сильную дидактическую направленность (Н. Виксныньш). Некоторые работы были наивными, во многом отмеченные духом национального романтизма и фольклоризма. Одновременно предпринималась попытка исследования этнокультурных образов, но параллельно с этим шло и их конструирование (Я. Лапиньш, П. Юревич). Идеологизация и политизация этнической культуры в 1930-е гг. затрудняла формирование и распространение критического отношения к самим представлениям об этническом.

В советский период истории Латвии тема латышского находилась под очень существенным идеологическим давлением, во многом попадала под клише буржуазного национализма. Классовая модель, рассматривавшая историю латышей прежде всего как историю социально подчинённого и униженного крестьянства и рабочих, начавшая преодолеваться в период 1920Ц1930-х гг., активизировалась с новой силой, и объединилась с представлением о латышах как о младшем брате русского народа. Это дополнялось включением образов латышского в формирующуюся идеологему советского народа, что отчасти реализовывалось в культурных и социальных практиках (М. Рольф, И.Б. Орлов, С. Бойм). Правда, начиная со второй половины 1950-х гг. во многих гуманитарных работах выделяются и анализируются отдельные представления о латышском - в сфере социальной истории, фольклора, художественной культуры (Я. Зутис, Т. Зейдс, А. Апинис, Е. Кокаре, И. Апине и другие). Иначе дело обстояло в среде латышской эмиграции на Запад, где тема латышской этнической идентичности стала одной из главных идеологем. Работы латышей-эмигрантов в разной степени отмечены двумя чертами, типичными для всякой эмиграции - сильной ностальгией и представлением о собственном мессианстве. Однако именно в Швеции и США появилось несколько фундаментальных научных аналитических историко-культурных и философских работ (А. Йохансонс, Х. Биезайс, Р. Мукс, Я. Креслиньш), заложивших основу дальнейшего изучения представлений о латышском.

Тема латышской этничности находится в центре гуманитарных исследований Латвии начиная с середины 1980-х гг., широко обсуждается в публицистике, отражена в художественной литературе и других видах искусства. Весьма широко проходила дискуссия о латышскости в латвийском обществе конца 1980Ц1990-х годов (работы И. Шуваевса, А. Рунгиса, Я. Курсите, широкие дискуссии на страницах газет и журналов и т.д.). Различные методологические принципы и подходы были изложены в работах социологов, историков, этнологов, политологов, историков, философов, обращающихся к теме представлений о латышском, латышской идентичности (Т. Тисекопфса, А. Табунса, М. Куле, Э. Буцениеце, А. Приедите, Г. Апалса, Э. Веберса, И. Апине, В. Зариньша, Л. Дрибина, В. Зелче). Синтетический подход проявлен в работах филолога Я. Курсите (одной из первых обратившихся к описанию латышской идентичности во второй половине 1980-х гг.). Аналитический, критический подход к проблеме латышской этнической идентичности отражен в трудах философа И. Шуваевса, филолога и фольклориста Д. Булы, историка религий А. Мисане, медиа-эксперта и культуролога С. Крука, культуролога Д. Ханова. Чрезвычайно интересен латвийский проект Архив национальной памяти (М. Зирните и др.), занимающейся сбором и анализом материалов по устной истории (работы В. Скултане, А. Милтса, М. Хинкле, Б. Белы). Особенно важны для нашего исследования новаторские работы, изучающие различные аспекты латышской культуры и латышских образов антропологов и этнографов Р. Килиса, Д. Бейтнере, И. Болдане, историка Э. Эйхмане, этнополитолога И. Апине, этнографов А. Янсоне и А. Карлсоне, историка и культуролога М. Минтаурса. К отдельным аспектам темы латышской (а также и латгальской) культурной образности обращаются многие этнографы и фольклористов (Я. Розенбергс, С. Цимерманис, Л. Думпе, Б. Рейдзане, М. Виксна, Э. Мелна, Л. Ванага, С. Лайме и другие), археологи (Ю. Уртанс, Г. Земитис), этномузыковеды (М. Бойко, В. Муктупавелс). Латышская национально-культурная идентичность - приоритетная тема в латвийских академических программах Летоника (2000-е гг.) и Национальная идентичность (с 2010 г.).

Нужно отметить высокий уровень рефлексии во всем латышском обществе по отношению к теме латышскости. Осмысление представлений о латышском ярко представлено в художественной культуре и литературе, изобразительном искусстве, выставочной деятельности, публицистике (работы Л. Муктупавелы, Н. Науманиса и др.), в театральных постановках Латвии (Нового Рижского театра, Валмиерского театра, Латвийского Национального театра). Развивающийся жанр художественной документалистики (пример - работа А. Янсоне-Зирните) показывает тесную связь восприятия реальных исторических событий и художественной, мифологизированной картины латышского мира.

Итак, тема представлений о латышском и латышскости находится в центре внимания как в современной латвийской гуманитарной и социальной науке, так и в латышской литературе, художественной культуре, в целом - в широком общественном сознании. Однако она еще пока не становилась предметом комплексного научного исследования. Имеющиеся на сегодняшний день научные работы, как правило, специализированы, сосредоточены на отдельных этнографических, фольклорных, музыковедческих, искусствоведческих, лингвистических аспектах. Ощущается определенная разрозненность между историческими, этнографическими, культурологическими, фольклорными, политологическими, социологическими исследованиями. Настоящая работа представляет, с одной стороны, взгляд со стороны (она выполнена российским автором), но с другой стороны, насыщена материалами, полученными в ходе многолетней полевой, архивной, библиотечной работы в Латвии, постоянного включенного наблюдения в латышскую академическую, образовательную и повседневную среду.

аа Объект и предмет исследования

Этнокультурные представления требуют как детального анализа конкретных узких тем, так и обобщающего исследования, выстраивающего широкий контекст использования, применения и интерпретации представлений об исторических событиях, языке, фольклоре, а также художественных сюжетах, элементов традиционной культуры, искусства, праздничной культуры.

Объект настоящего исследования представляют различные культурные сферы (фольклор, искусство, литература, повседневность, массовая культура, сфера образования, религиозная культура, этика и эстетика), связанные с формированием латышской культуры, под которой будет пониматься совокупность исторически формирующихся образов, представлений, обычаев, норм, тем и артефактов, осмысленных как общелатышские, передающиеся по традиции, и отчасти ставшие этнонациональными символами.

Предмет настоящего исследования - представления о латышском, составляющие идейную основу латышской идентичности. Они проявляются в популярной и профессиональной культуре, способствуют формированию этнокультурных образов и стереотипов. Они закреплены в латышских художественных, законодательных, образовательных, медийных и многих других типах текстов, составляют общее, широко разделяемое дискурсивное знание и интерпретируются многими латышами как специфически латышские.

Цели и задачи исследования

Цель настоящей работы - выявить комплекс представлений (преимущественно, автореференций, содержащихся в различных типах текстов - документальных, художественных, фольклорных, научных, повседневных, массовых) о латышском, прояснить, какую роль они играют сегодня, как они выражаются в публичных сферах, как оказываются востребованными для конкретных людей в их повседневной жизни. Предполагается определить, насколько эти представления и образы взаимосвязаны.

В рамках указанной цели ставятся следующие три группы задач:

1. Выявить особенности исторической эволюции и конструктивных преобразований при формировании латышской культуры, обозначить центробежные и центростремительные тенденции. Систематизировать исторические представления о латышском. Охарактеризовать и проанализировать историографические модели описания латышской истории. Исследовать феномен атмоды (лнационально-культурного пробуждения) как историческую форму этнонациональной консолидации.

2. Определить формы и способы проявления образов латышскости в исторической динамике, изучить выполняемые ими социо-культурные функции. Эта задача распадается на следующие составные части: во-первых, это определение этнокультурных сфер, актуальных для устоявшихся представлений латышей о самих себе. Во-вторых, это описание парадигмы латышского, выявление социальных и культурных явлений, которые ассоциируются с латышским. Это также анализ культурных моделей и символов, отраженных в общественных институтах (социальные группы, их среда, институты коммуникации), в знаковой сфере (идеология, символика, культурные коды, ментальность, картина мира), повседневной поведенческой практике (обычаи, ритуалы, обряды, церемонии, этикет, нормы поведения, стереотипы поведения, в том числе межэтнические). Главный вопрос здесь - как отбираются значимые отличия, репрезентирующие латышскость, и как они оказываются представленными в общем коммуникативном пространстве. Проводится анализ способов традиционализации инноваций, перенесения функций с одних культурных элементов на другие, дистрибуции функций, особенностей формирования ассоциативных связей, работы культурных кодов. В-третьих, ставится задача выявления синтагматики представлений о латышском: с какими иными этническими культурами или их сегментами, стилевыми и жанровыми представлениями, и по каким аспектам они в разные времена сопоставлялась (сближались или разводились). Это задача описания внешнего контекста латышскости.

3. Исследовать спектр представлений об этнопсихологических особенностях, связывающихся с латышскостью - типично латышском поведении, общих жизненных ценностях и латышском национальном характере, представленном в художественной культуре и выраженном в общественном сознании. Ставится задача выявить, как представления о латышском оказываются востребованными конкретными людьми в их повседневной жизни, и каковы варианты индивидуальной и ситуативной интерпретации и ре-интерпретации латышской этничности в современном мире.

Временные рамки исследования охватывают в основном период с середины XIX в. до наших дней. Ставится задача описания и анализа латышской культуры, исходя из того, как она понималась и представлялась в латышском обществе, начиная с эпохи атмоды 1850Ц1870-х гг. (tautiska atmoda) и до настоящего времени. Однако в рамках этого синхронного среза каждый из исследуемых сегментов и институтов культуры изучается диахронически, как перспективно, так и ретроспективно. Исследуются не столько реально произошедшие события и факты, сколько представления о них, разные взгляды на них, анализируются их сегодняшние реконструкции. Глубина исторического анализа оказывается разной и зависит от каждого из исследуемых случаев.

Методология исследования

В работе используется комплексная методология, основанная на информационной теории этнических сообществ (сформулированная, в частности, в работах Н.Н. Чебоксарова и С.А. Арутюнова). Речь идёт о дискурсивной природе как этноса, так и нации, о диалоговом характере формирования этнических представлений. Здесь образы латышскости оказываются особыми, этнообъединяющими единицами информации (представленной как вербально, так и посредством иных языков культуры).

Объединены диахронная и синхронная аналитические линии. Автор предпринимает попытку различить обратимые (то есть циклические, структурные) и необратимые (то есть исторические) перемены в обществе и культуре, что должно создать основу для понимания механизмов преемственности в ходе формирования представлений на конкретном (латышском) материале.

Латышская идентичность исследуется в работе двояко: как мировоззрение, порождающее определенную картину мира, и как коммуникативная сфера. Для выявления их взаимосвязей структура культуры исследуется как единство ряда признаков: знаковых (идеология, символика, культурные коды, картина мира), поведенческих (обычаи, ритуалы, обряды, церемонии, этикет, нормы поведения, стереотипы поведения), конституционных (социальные группы, страты, их среда, институты коммуникации). Это делается с помощью системного анализа, заключающегося в выявлении принципов, лежащих в основе организации элементов и способов их взаимодействия.

Структурный метод, используемый в настоящей работе, восходит к моделям, предложенным А. Рэдклифф-Брауном (с задачей выявить системные закономерности на уровне самих действий), В. Проппом (исследовавшим лэтнографический субстрат - обряды, представления, определяющие синтагматику повествовательных фольклорных текстов, - то есть внимание на связки разных элементов), А. Дандесом (выявлявшем структурную последовательность текстов).

Латышская культура исследуется в работе по трем аспектам: структуры (совокупности взаимосвязанных единиц; элементы и их взаимоотношения), функции (способы реализации) и трансформации (всякие изменения, идущие по моделям лэволюция или конструирование). Каждый из элементов исследовался с двух точек зрения - его прагматики и семантики (то есть и как инструмент, и как результат действия). Сферы культуры, формы культуры (профессиональная, специализированная и повседневная), культурные коды и институты культуры представлены как множества, связанные функциями, то есть каждая выступает областью проекции друг друга.

Итак, в результате анализа представлений о латышском латышская идентичность будет представлена в виде культурного тезауруса, в котором будут рассмотрены происхождение, общественная функция и структура каждого из элементов, а также и их взаимосвязанность.

Понятийный аппарат исследования

В ходе исследования учитывались современные различия в самом определении национального, лэтнического (что связано как с множеством теоретических подходов, так и с разными конкретными случаями формирования этнических и/или национальных сообществ), и соответственно национальной культуры, лэтнической культуры, а также неоднозначности сопоставления конкретных случаев национальной и этнической форм идентичности.

Под этническим сообществом в работе понимается сообщество, складывающееся постоянно, под влиянием конкретного исторического опыта, и характеризующееся общностью языка, представлениями о едином происхождении, о своей территории (или культурных ландшафтах), культурными практиками и самосознанием. Этническое единство может быть более или менее отчётливым (как мы это наблюдаем в новейшей истории балтийских народов), может практически отсутствовать, уступая иным формам идентичности (сословным, классовым, кастовым, региональным, гражданским), может сочетаться с ними. Несколько иначе формируются нации: их исходным моментом существования является очерченный локальный круг, территория государства, и система власти, контролирующая жизненные ресурсы, с последующей гомогенизацией общества. Важнейшим и своеобразным элементом нации (в отличие от этнических сообществ) является, как известно, политическая культура и стремление к формированию своего государства - и как страны, и как системы управления, что делает нацию и политическим, и экономическим явлением, культурное же ее единство оказывается дополнительным к первым двум. Нации могут формироваться из представителей многих этносов, а могут почти полностью совпадать с одним из них (этнонации), но они стремятся подчинить себе все другие формы общественного объединения - региональные, этнические, классовые, религиозные. Национальные сообщества формируют свою идеологию; начало конструирования национальной идентичности лежит в периодах пробуждения, затем оно переходит в широкое общественное пользование с помощью образования, пропаганды и массовой культуры, см. [Bourdieu 1991]. Формирование собственной идеологии у определённого этнического сообщества говорит о тенденции его преобразования в этнонацию. Однако автор присоединяется к точке зрения, согласно которой понятие лэтнические сообщества должно рассматриваться широко, и включать в себя нации, если речь идёт об формирующемся общественном и культурном единстве (хотя, возможно, и довольно рыхлом, как в случаях с советским народом или ламериканской нацией), а не только о формальном юридическом факте подданства, обладания определённым гражданством.

Нации имеют свою специфику. Если этносы в целом развиваются преимущественно на основе конвергентности, семейных, кровно-родственных и свойственных связей, формирования общего языка общения, культурной близости и повседневных диахронных и синхронных информационных контактов, то нация строится на принципах инклюзивизма или эксклюзивизма. Отсюда следует, что в то время как этническая история (как совокупность этнических процессов, ведущими из которых являются процессы консолидации и динвергенции этнических общностей) не может замыкаться на событиях, связанных с формированием одного этноса, это непрерывный процесс взаимодействия разных групп, то национальная история это своего рода биография нации (одна из форм реализации национального мифа (см. [Flacke 1998], [Geary 2003]) как варианта космогонического мифа современности), имеющая достаточно определенные реперные точки и ограничения во времени. Работы В.С. Тайлора [Taylor 1969], Г. Нёртемана [Nortemann 1996], Э. Смита [Smith 1999], Д. Мали [Mali 2003], Д. Фьюстера [Fewster 2006] показали, как национальный миф интегрирует две противоположные тенденции: процессы секуляризации и формирование представлений о священном (для латышей таковым, в частности, был этнонациональный романтизм).

Этнонациональная культура в работе будет исследоваться как совокупность общих, объединяющих различные социальные группы институтов, механизмов и культурных кодов. Они имеются в законодательстве, в сфере образования, в искусстве, в массовой культуре. Они пронизывают всю ткань повседневности, проявляются в популярной и профессиональной культуре. Национальная культура, как известно, закрепляется в национальных праздниках, святынях, охраняемых объектах, музейных собраниях, архивах, исторических представлениях, культе национальных героев, ландшафтах и разнообразных особых символах. Хотя национальная культура - не приватная сфера, но личностный и эмоциональный аспект в ней весьма существенен, что показано в работах П. Рикёра, П. Нора, Я. Ассмана. Национальная культура призвана выполнять две противоположные функции - восприятия и интеграции различных элементов и защиты своей самобытности, пределы который оказываются предметом политического обсуждения. В этнонациональной культуре имеется тенденция объединения и одновременного укрепления синхронных гражданских и диахронных этнических связей. Поэтому здесь особенно высока роль разделенного общего исторического опыта, своего языка и гомогенной культуры, связанной с традиционной культурой определенного народа. Причастность к этому кругу аспектов этнонациональной культуры можно обозначить понятием этнонациональной идентичности.

Под этнокультурными представлениями в работе будет пониматься совокупность широко распространенных образов и особенностей восприятия, описания и объяснения прошлого, территории, языка, культурных обычаев, норм и практик, человеческого поведения, осмысляемых как свойственные для данной этнической общности.

Источниковая база работы

Работа написана на основе большого числа разнообразных источников. Это полевые материалы автора (собранные в рамках экспедиционных выездов начиная с 1994 г., это записи бесед, наблюдений, интервью, опросов), архивные источники (материалы архивов Этнографического и Археологического отделов Национального музея истории Латвии, Института истории Латвии Латвийского университета, Института литературы, фольклора и искусства Латвийского университета, Российского этнографического музея, Института материальной культуры Российской Академии Наук), законодательно-нормативные документы, учебная, просветительская и популярная литература и невербальные тексты (этикетные, обрядовые действия, повседневность, которым в широком общественном сознании приписывается латышская этнонациональность), периодическая печать и материалы других СМИ. Использованы такие источники как художественная литература, изобразительное и исполнительское искусство, театральные постановки, концепции музейных экспозиций и выставок, мода, предметы массового спроса (сувениры, открытки, марки), дизайн денежных купюр и монет, различная эфемерия. В первой главе в качестве источника особого типа использована историографическая литература, что позволило проанализировать особенности конструирования и исторический контекст представлений о латышскости.

Научная новизна исследования

В настоящем исследовании впервые предпринята попытка систематического концептуального исследования этнокультурных представлений о латышском, содержащихся в столь разных сферах гуманитарной культуры, и связанных с латышской идентичностью. Комплексная методология, разработанная и использованная автором, позволила объединить историко-культурный (диахронный) и структурный (синхронный) подходы для прояснения латышской картины мира как постоянно трансформирующейся (и эволюционно, и в результате целенаправленного конструирования), но в то же время сохраняющей преемственность системы.

Проделан критический анализ историографических представлений о трех эпохах латышского национально-культурного пробуждения (атмоды), позволивший дифференцировать его содержание. Расширены исторические и тематические рамки представлений о пробуждении, выявлена их религиозная составляющая. Изучены рамочные концепции разных историографических традиций, описывающих гражданскую и культурную историю Латвии и латышей, в рамках которых формулировались культурные представления. Выявлена тесная связь, взаимовлияние и взаимообмен идеями и культурными моделями между различными социальными, культурными и политическими традициями, представленными тут как немецкая, латышская и российская. Проведен глубокий и многосторонний анализ художественной литературы, современной культуры, профессионального искусства, выявление их роли в создании, интерпретации и преобразовании латышского мира. Впервые в российской этнографической науке подробно описываются и исследуются в историческом контексте этнокультурные особенности гернгутерского протестантского движения, латышского неоязычества (диевтуриба), латышских кладбищенских праздников, современные особенности Общелатышского Праздника песни и танца, процесса линвентаризации и кодификации латышской культуры. Впервые комплексно анализируются этнокультурные черты ландшафта Латвии, латвийских брендов, представлений о латышском характере и поведенческих нормах.

В научный оборот вводятся материалы полевых исследований автора (проводимых с середины 1990-х гг.), архивные данные, ряд малоизвестных источников по латышской истории и культуре.

Теоретическая и практическая значимость работы

Диссертация обладает самостоятельной научно-познавательной ценностью и актуальна, прежде всего, для современной балтистики, для гуманитарного и социального изучения истории, культуры, этнографии балтийских народов. Проведенное исследование расширяет и углубляет знание об истории и культуре латышей и соседних с ними народов. Предложенные систематизации исторического, этнографического и культурологического материала могут быть использованы при исследовании других этнонациональных культур мира. Анализ конкретно-исторической реальности, лежащей за представлениями об эпохах национально-культурного пробуждения, содержании национального стиля, сущности и способах проявления национального характера имеют непосредственный выход на общетеоретические проблемы, связанные со способами трансформации этнических культур, с особенностями формирования национальных культур, с функциями составляющих их элементов.

Выводы исследования могут быть использованы при разработке общих теоретических проблем, связанных с анализом культурной картины мира, этнонациональных культур, связанных с ними религиозных и художественных аспектов,а этнической идентичности. Материалы работы могут быть использованы при подготовке лекционных курсов, написании учебных пособий, при работе над справочными изданиями, монографиями по этнографии, истории культуры, этнической и гражданской истории Балтии, Восточной Европы и более широкого контекста.

Апробация работы состоялась в нескольких десятках публикаций, в том числе в 4 авторских монографиях (2 из них в соавторстве) и 4 брошюрах. Большинство положений исследования были представлены в докладах на международных и российских конференциях, конгрессах, обсуждались на семинарах в Москве, Санкт-Петербурге, Риге (и других городах Латвии), Вильнюсе, Каунасе, Клайпеде, Тарту, Будапеште, Калькутте и Дели.

Материалы работы были получены в ходе выполнения индивидуальных и коллективных научно-исследовательских проектов, в том числе поддержанных РФФИ (УБалтийские этнокультурные стереотипы и образы, сравнительное этнопсихолингвистическое исследованиеФ, 2001Ц2003, УИсторическое пересоздание структур латышской этнической культурыФ, 2006Ц2008).

Диссертационная работа обсуждалась и на расширенном заседании Центра европейских и американских исследований Института этнологии и антропологии РАН.

Структура работы

Цель и задачи предопределили структуру работы, состоящую из введения, заключения, и четырех основных глав, последовательно анализирующих представления о латышском. Это латышские этнокультурные образы в историографических моделях и латышской исторической памяти (лHistorica Lettica), исторические преобразования и социо-культурные функции латышского языка в рамках формирования национальной культуры (лLingua Lettica), атышская этничность в разных культурных институтах и культурных кодах (лCultura Lettica), и, наконец, представления о человеке латышском, заключающиеся в образах национального характера и коммуникативных моделях, интерпретируемых как латышские (лHomo Letticus).

II. Основное содержание исследования.

Во Введении определяются проблема, цель и задачи исследования, обосновывается его актуальность, приводится используемый понятийный аппарат и методология, даётся обзор источников и литературы, анализируются теоретические подходы, отмечаются новизна исследования, его теоретическая и практическая значимость, приводятся сведения об апробации работы.

Первая глава, Historica Lettica: этнокультурные представления о УлатышскомФ в контексте национальной истории латышей, посвящена исследованию представлений о латышском в латышской национальной истории и исторической памяти.

1. Национальная история и этническая идентичность: формы взаимосвязи.

История - одно из самых сложных на сегодняшний день гуманитарных понятий. Тесная связь исторических представлений с социальными и политическими особенностями порождающих их обществ, взаимовлияние истории и идентичности - важнейшие проблемы в современной исторической науке. История как наука отличается от истории как мифа и, наконец, истории как идеологии. Миф это конкретное повествование, объясняющее наличествующий мир, людей, ситуацию и т.п. Идеология же создаётся преднамеренно, обычно облекается в формально логическую форму, и, как правило, включается в образовательную, воспитательную, просветительскую работу государства. Можно выделить две разные культуры отношения к прошлому. В истории как науке события анализируются в исторической перспективе, то есть как обусловленные множеством обстоятельств, и как прошедшие. Историческая память, одно из важнейших оснований для формирования и укрепления идентичностей и сообществ, имеет иные законы построения, она всегда обращена в настоящее, это поиск самого себя, выявление истоков современного народа или нации. Осознание этого привело к росту недоверия к историческому знанию во второй половине ХХ века; появившийся термин мифоистория отразил неизбежность приведения всякого изменения к уже имеющемуся образцу, его структурирование.

Национальная история в настоящей работе рассматривается посредством понятия historica (Й. Рюсен) как особое прочтение прошлого, тип повествования с определенными историческими моделями, темами и сюжетами, что проявляется в письменных текстах, в визуальных и перформативных формах культуры. В таком понимании национальная история строится ретроспективно и стремится к преодолению неопределенности, к формулированию (на основе принятых позиций, точек зрения) концептов. Это повествование о преемственности институтов власти, этнического самосознания, национального духа или форм материальной культуры. Упорядочивание событий в различных формах исторического повествования идёт разными способами. Для художественной литературы - это законы литературного жанра, для эпоса - типовые мотивы (Б. Путилов), для устных повествований о жизни - опорные пункты (лместа памяти, по терминологии П. Нора), обеспечивающие личностную целостность рассказчика, для музейной экспозиции - специально созданная концепция. В национальной истории историографические модели выступают здесь как ходы исторической мысли. Важнейшими же векторами историографических моделей национальной истории являются пределы (обозначающие ее пространство, территорию распространения) и временa (маркирующие ее периоды, эпохи).

Для национальной истории характерны такие механизмы преобразования повествования как деформация (в частности, компрессия) исторических событий, создание дописьменной истории древности, конструирование исторических личностей, редукция обстоятельств и деконтекстуализация, выведение одного события непосредственно из другого, поддержание реальных событий повествовательными структурами. Значительную роль в исторической памяти играет ностальгия (в XVII в. считавшаяся разновидностью болезни, а в ХХ в. ставшая модным эмоциональным состоянием мыслящих людей), имеющая не только индивидуальный, но и социальный характер.

Сравнение и анализ выделенных единиц (лэпох, периодов, времён) позволяет наглядно увидеть механизмы создания и выразительные средства представления национальной истории, способы фиксации в ней исторической памяти, а также и ее трансформационные процессы. Важнейшими среди них можно назвать такие механизмы как локализация, периодизация и репрезентация (перформативность).

1.2. Historica Lettica: Историографические модели. Предыстоки латышской национальной истории лежат в сочинениях младолатышей 1850Ц1860-х гг., которым предшествовали средневековые хроники, прежде всего Хроника Ливонии Генриха Латвийского, а также труды П. Эйнхорна, Г. Меркеля, К. Шульца. Несколько иная, более научная модель была предложена в работах А. Биленштейна, а несколько позднее и Я. Кродзниекса. Постепенное выявление контуров и определение конфигурации границ и внутреннего рельефа Латвии (а до того - всего балтийского края), можно проследить по эволюции географических карт. В середине XIX в. появляются первые школьные учебные пособия по географии отдельных областей будущей Латвии, сначала на немецком, затем и на латышском языке (К. Х. Ульман, К. Баронс, К.Лёвис оф Менар). УПромежуточностьФ её географического и культурного положения стала общим местом в большинстве историографических трудов (речь идет об исторической принадлежности земель современной Латвии разным, часто воюющим государствам, а также о существовании здесь различных этнических культур).

Исторически этноним Letten (нем. СлатышиТ) возник, видимо, как обозначение потомков латгалов: об этом свидетельствует номенклатура земель Рижского архиепископства в XIIIЦXIV вв., делившегося на латышскую и ливскую части, где под первой понимались территории, восходящие к преимущественно латгальским областям. В папской канцелярии, в административном делении территории XIV в., речь идет о двух единицах - Ливония и Леттия (имеются в виду земли латгалов) иногда особо выделяется Семигалия - территория земгалов; в XV в. топоним Леттия исчезает, остается только Ливония (Liefland, Infland). То, что под понятием latvji еще в середине XIX в. главным образом понимали только видземских латышей, подтверждает употребление этого этнонима в XIX в. Возрождение этнонима latvis происходило в латышской поэзии второй половины XIX в. (труды Ю. Алунанса в 1853 г., А. Кронвальдса, Аусеклиса, А. Пумпурса, Райниса, В. Плудониса и др.).

Начиная с эпохи Просвещения последовательно сформировалось несколько историографических моделей, по-разному конструировавших историю балтийского региона. Это остзейская немецкая, российская, латышская национальная (основы ее были заложены еще в 1850Ц1860-е гг., но сформировалась она в 1920Ц1930-е гг. благодаря трудам Ф. А. Балодиса, А. Швабе, А. Спекке), советская, наконец, современная латвийская историографии. Разные точки зрения давно сосуществуют, проникают одна в другую, формируя тесный и весьма сложный симбиоз. Этническая история латышей была представлена в них по-разному. В настоящее время общественная актуальность истории Латвии закреплена экзаменом по ней, сдача которого необходима для получения латвийского гражданства. Хотя при этом в школьном стандарте Латвии отечественная история не выделяется из курса всемирной истории, но инкорпорирована в нее. Ныне в Латвии нет единого обязательного школьного учебника истории, хотя существует одобренное Министерство образования общее обязательное содержание, но каждый учитель может выбирать из пяти-шести учебных пособий или создать свой авторский курс.

Историографические традиции в целом сходным образом районировали земли современной Латвии и выделяли ее исторические периоды, но вкладывали различный исторический смысл и в культурную географию, и в исторические события. Наиболее серьезно они расходились в оценке балтийской политической, правовой и отчасти экономической истории, в выделении главных действующих исторических сил. Этническая тема во всех случаях оказывалась весьма важной, хотя и описывалась и оценивалась по-разному. Периодизация латышской историографии, во многом основываясь на существующей традиции, особо выделяет время национального пробуждения, атмоды. Однако сколько этих атмод было в этнической истории латышей, одна, три или даже четыре - по этому вопросу все историографические традиции различаются.

Представленный ниже тезаурус образов исторических периодов составлен на основе различных источников - как академических трудов, так и особенно популярных работ, учебных пособий, выставочных и музейных материалов, данных клубной деятельности, связанной с исторической памятью. Мы последовательно рассмотрим представления о латышском в контексте периодов, образно обозначенных как Древняя Латвия, Тринадцатый век, Немецкие времена (1184Ц1561 гг.), Курземское герцогство (1562Ц1629 гг.), Добрые шведские времена (1629Ц1721 гг.), Русские времена (XVIII - XIX вв., формально до 1918 г.), Национальная эпоха (1850Ц1870-е гг.), Сами в своем государстве (1918Ц1940 гг.), Советская Латвия (1940Ц1941, 1944Ц1990 гг., период известен также как русское/колхозное/советское время - krievu/ kolhozu/padomju laiks), Третья атмода с песенной революцией (середина 1980 - начало 1990-х гг.) и Латвийская республика (с 1991 г.), которая плавно переходит в современный период. Очевидно, что каждое из этих обозначений, как и их датировка, вызывают множество критики и дискуссий, имеется также немало разночтений. Так, немецкими временами (vacu laiki) ныне нередко называют период германской оккупации Латвии в 1941Ц1944 гг., а эпоха XIЦXVI в. так обозначена в трудах латышских историков первой половины ХХ в., ныне же, под влиянием профессиональной терминологии, чаще именуется средневековьем (viduslaiki). Русскими временами (krievu laiki) ныне нередко называют советское время, а долгий период XVIII - начало XIX вв. обозначают лцарскими временами (cara laiki). Наконец, нужно упомянуть и ныне вышедшее из употребления обозначение польские времена (polu laiki, 1561Ц1629), о которых в 1930-е гг. писали историки А. Швабе, А. Спекке, а в 1940-е гг. и Е. Дунсдорфс.

1.3. Представления о латышском в тезаурусе национальной истории. атышская национальная история обычно начинается с раздела Древняя Латвия (Senlatvija), датируемого с неопределенной древности до конца XII в. В современной научной литературе это обозначение исторической эпохи используется редко, однако оно типично для учебников истории, популярной литературы, пояснительных текстов к выставкам и музейным экспозициям. Речь идет о древнейшем историческом периоде, когда в письменных источниках появляются первые сведения о народах - предках современных латышей.

Истоки формирования представлений о Древней Латвии (и их важнейших компонентов - образа потерянного мира и героя) лежат в конце XVIII - начале XIX вв., и во многом, в художественной образности. Позднее это были планомерные археологические исследования, давшие основу для развития исторической реконструкции (пример тому - озерное поселение в Арайши), а также и новые проекты, связанные с листорическим воображением (здание Латвийской Национальной библиотеки - Замок света). Качество и задачи современных реконструкций различны: если одни группы и мастера стремятся к аутентичному воспроизведению артефактов далекого прошлого, то для других на первый план выходит привлечение широкой аудитории, хотя и тут имеется обращение к реальному археологическому материалу (например, древнелатышский замок Uldevene в Лиелварде).

Период Древней Латвии моделировался в середине XIX в., корректировался в 1920Ц1930-е гг. и в 1980-х гг.; каждая из этих эпох стала не просто фильтром, но источником творения Древней Латвии как места памяти эпохи формирования латышской этнонации. Создаваемый последовательно в сходных исторических контекстах и с конкретной общественной задачей, этот период и его отдельные элементы укоренились в латышском искусстве, литературе, повседневности, став общим местом в исторической памяти и существенным атрибутом латышского национального сознания. В художественной стилистике Древней Латвии, порождаемой по сей день, видны черты эпохи национального романтизма, пробуждения середины XIX в., а также модерна начала ХХ в., и своеобразного национального лампира 1930-х гг.

Интерпретации периода Тринадцатого века различаются в разных традициях: в немецкой остзейской историографии XIX в. эта эпоха выступает началом собственно истории балтийских земель, она сменяет лархеологическую древность. Речь идёт о распространении тут христианства, формировании государственных образований, образовании общественных классов, развитии ремёсел, градостроительства и каменной архитектуры, интенсификации торговли. Отчетливо читается культуртрегерская идея принесения сюда порядка, прекращения междоусобных войн между местными племенами, и введения балтийских земель и их народов в ареал христианского Запада. Преодоление этой точки зрения стало важнейшей задачей латышской национальной истории: тринадцатый век интерпретируется как время катастрофических перемен, деградации местного ремесла (в частности, кузнечного дела), потери независимости, начала долгого несвободного существования подчинённых народов (ставших, по сути дела, крестьянским сословием).

Совокупность сложных представлений о событиях конца XII - начала XIII вв. во многом заложили содержательную основу латышской национальной истории, до сих пор актуальной для построения образности других исторических эпох. Ощущение нескончаемости тринадцатого века в Латвии - одно из общих мест в описании этнической психологии. Это связано с актуальностью в латышской исторической памяти мифа ло тринадцатом веке, расколовшем местное общество на своих, чужих и своих, но предателей. В литературе, искусстве, публицистике, знаковой сфере, повседневной культуре межвоенной, советской и современной Латвии имеется множество обращений к этому периоду. К мифу о XIII веке примыкают (или из его логики вытекают) многие представления о УДревней ЛатвииФ и 700-летнем иге, об атмоде середины XIX в., о революции 1905 г., о латышских стрелках и их роли в событиях Первой мировой и гражданской войны, и даже о латышских военных частях Второй мировой войны. Примерами референции к XIII веку являются современный латвийский государственный флаг, празднование Дня единства балтов (Baltu vienibas diena, с 2006 г.), деятельность ряда клубов исторической реконструкции.

В профессиональной истории, отчасти в публицистике, в христианских кругах, сложились и иные образы событий XIII в. Это наблюдается и в переосмыслении таких мест как Икшкиле в качестве своих (а не форпоста чужих), и даже отчасти в деятельности клуба Ливонцы (по крайней мере, в конце 1990-х гг.), которые в целом представляют не столько Ливонию, сколько именно образы тринадцатого века.

Прямых исторических референций к Немецким временам (или Государству Ливонии) в латышской культуре почти что нет (за исключением, пожалуй, деятельности группы Ливонцы, интересующейся событиями всего периода немецких времен, хотя стиль их творчества чрезвычайно близок другим молодежным группам, реконструирующим более раннее историческое время). Другое дело - образ вообще средневековья (простирающегося от XIII до XVIII в.), его городской культуры, ремесла и праздников, что стало общим местом в латышской художественной литературе, изобразительном искусстве и массовой культуре.

С завершением Ливонского периода и с разделением балтийских земель история областей будущей Латвии складывается по-разному. Среди последующих исторических периодов-лвремен национальной историографии Латвии (лпольские времена в Задвинском герцогстве (1561Ц1629 гг.), преобразующиеся в польские времена в Латгале (1629Ц1772 гг.), Курземское герцогство (1562Ц1795 гг.), шведские времена в Видземе (1629Ц1710 гг.) и долгие русские [или царские] времена, длящиеся в разных землях с 1710, 1772 или 1795 гг. до, фактически, 1918 г.); особо выделяются два довольно положительно оцениваемых периода: правление курляндского герцога Якоба (1642Ц1682) и добрые шведские времена Лифляндии. Широкое бытование представлений обо всех этих временах зафиксировано в латышском фольклоре, и особенно в анекдотах и преданиях.

Всеми историографическими традициями отчетливо выделяется исторический период относительной независимости Курземского герцогства, предопределивший региональную самобытность этого региона и получивший много культурных референций (театральные постановки, художественные произведения, фестивали, государственные награды Латвии и мн. др.). Одной из самых любопытных страниц истории курляндского герцогства, привлекший в ХХ в. особенное внимание как историков, так и широкой публики, стало обретение африканской и карибской колоний, - предприятие, в котором участвовали как остзейские немцы, так и латыши (все в то время назывались курземцами). Большой интерес к этой странице истории появился в историографических работах в годы первой Латвийской республики (на фоне отрицательного отношения к немцам-правителям вообще новшеством было возвышение Курземского герцогства как положительного образца государственного образования). Интерес к своим бывшим колониям - примечательная черта в латышском историческом сознании второй половины ХХ в. Особенно интересен образ герцога Якоба в латышской национальной историографии, называемого даже крестьянским королем и другом латышского народа, и в какой-то мере приравненного и к легендарным земгальским правителям, и к младолатышам, и в первую очередь к Кришьянису Валдемарсу (оба уделяли внимание развитию мореплавания).

Исходя из подчинения балтийских земель Российской империи, долгий двухвековой исторический период (XVIII в. - 1918 г.) иногда обобщая, называют в просторечии русскими временами (krievu laiki, где krievu означает общероссийскую принадлежность, для данного периода - с отчетливой имперской коннотацией). Знаковой фигурой в национальной истории Латвии стал Петр I, его образ стал поводом для выражения негативных взглядов на события начала XVIII в. (Северную войну, совпавшую со страшной эпидемией чумы, и затем вхождение земель будущей Латвии в состав России после победы над Швецией). При этом совершенно иным, в целом положительным смыслом наполнен образ супруги Петра, Марты Скавронской (1884Ц1727 гг.), императрицы Екатерины I (1725Ц1727), представляемой иногда как латышки на российском троне (точно её происхождение не выяснено), хотя и известно, что в годы своего короткого правления она успела существенно расширить права немецких помещиков в Балтии. В целом российское культурное влияние, в том числе и на формирование местной этнической картины в Остзейском крае в XVIII в., было не очень значительно и не затрагивало широких масс населения. Зато огромное значение в формировании представлений о латышском сыграла литературная деятельность некоторых немецких просветителей.

Если в немецкой литературе второй половины XVIII в. появляются отдельные произведения, стремящиеся проанализировать исторические корни общественной ситуации в Остзейском крае, и даже заострить некоторые представления, а латыши и эстонцы предстают как особые народы со своим прошлым и своим национальным характером, то русское печатное слово в это время ещё пока ограничивается поверхностным описанием ландшафта, только намечая некоторые представления о различиях местного населения, но отнюдь не объясняя их; латышского мира здесь пока еще нет. В свою очередь, современные латышские художественные исторические образы, связанные с XVIII - началом ХIХ в., носят, как правило, полиэтничный характер.

Экономические и социальные преобразования первой половины XIX в., задуманные еще в эпоху царствования Екатерины II, но начавшие реализовываться главным образом в 1810Ц1820-е гг., привели к серьезным переменам в Остзейском крае. Однако, в рамках латышской национальной истории делается больший акцент на преемственность между XVIII и первой половиной XIX в. Численность латышской интеллигенции была еще невелика; за этнонимом латыши в это время были закреплены два значения - социальное, как крестьян (в данном случае, как людей подчиненных), и языковое (как людей, говорящих на диалектах латышского языка). В это время еще не было представления об общей латышской этнической территории; речь шла о латышах Курляндии, Лифляндии, а также лингвистически родственных им (хотя и отличающихся культурно) латышах Инфляндии (названных в начале ХХ в. латгальцами).

Период латышского национального пробуждения, атмоды (1850Ц1870-е гг.) - это важнейший этап формирования латышской этнонациональной культуры, когда были заложены все ее будущие элементы. В это время были сформулированы различные модели будущего развития латышского народа. Эта эпоха выступила своеобразным фильтром, сквозь который была пропущена вся балтийская история, и в рамках которой была создана художественная образность латышской древности и ее критика. В дальнейшем латышская национальная история не раз обращалась к периоду атмоды XIX в. (хотя и не столько к его событийному ряду, сколько к абстрактному духу времени), сопоставляя с ним свои достижения и свой характер и называя некоторые последующие узловые трансформационные времена новыми атмодами.

Последние три десятилетия XIX в. ознаменовались существенными переменами в социальной и культурной жизни балтийского края; складывается идея его автономии. Важнейшим событием начала ХХ в. становится революция 1905 г., вскоре получившая в публицистике того времени название сумасшедшего года (trakais gads), а также и латышской революции. Латвийские историки приходят к выводу, что важнейшими успехами 1910-х гг., обеспечившими рост латышского национального самосознания в самых широких слоях, стали укрепление прав латышских крестьян, формирование латышских стрелковых батальонов (особая тема, важнейшая и острейшая для латышской национальной истории), а также появление довольно многочисленной среды латышских пасторов. Таким образом, это были достижения в трех областях - аграрной, военной и религиозной.

В публицистике и эмблематике (в частности, в знаменах латышских стрелковых полков) начали закрепляться образы латышской национальной географии. Это происходило в эпоху исторических перемен, ознаменовавшихся ослаблением предыдущего миропорядка: балтийский край вследствие нескольких исторических катаклизмов и потрясений (и особенно Первой мировой войны) терял связь с российской метрополией. Главный принцип нового территориального объединения, заложившего основу национального ландшафта, был в значительной мере этнокультурный: ставилась задача собирания земель латышских, объединения в рамках одной страны людей, говоривших по-латышски (хотя, фактически, также - и по-ливски), и считавших себя латышами, а также быстро ассимилировавшимися тогда ливами и сохранявшими свою самобытность латгальцами, которые в большинстве своём были в ХХ в. летонизированы (межвоенные переписи населения Латгале показывают, что к латышам себя причисляло чуть более половины местного населения: 55.8% в 1925 г., 56.5% в 1930 г., 56.9% в 1935 г., тут дольше сохранялись иные формы самоидентификации).

Сложный, кризисный, переломный в истории Латвии период первых двух десятилетий ХХ века, время нескольких революций, мировой, а затем и гражданской войн, в необыкновенно короткий исторический отрезок времени объединил латышей, заложил основу для реального формирования этнонации. После Первой мировой войны обсуждение темы нации из области философского размышления переходит в практику: закладываются институты власти, формируется национальная идеология (которая позднее, в 1930-е гг., как и в ряде других европейских стран, радикализируется).

Непрост вопрос о применимости термина второго пробуждения (otra atmoda), используемого далеко не всеми историками, социологами, культурологами. Существует несколько версий, чтo именно следует считать таковым: социал-демократическое движение конца ХIХ - начала ХХ вв., революцию 1905 г., политическое движение за формирование Латвии как независимого государства в 1916Ц1918 гг. и ее кульминацию - противостояние армии П. Бермонта-Авалова латвийским и эстонским войскам при содействии флота Антанты с битвой за Ригу в начале ноября в 1919 г. Существуют и иные точки зрения, согласно которым вторая атмода заключалась в усилиях политической элиты Латвии, нацеленной на получение международного признания Латвии в начале 1920-х гг., или даже в установлении диктатуры К. Ульманиса 15 мая 1934 г.

Современные референции к событиям этого периода носят иной характер. Тема латыши в последней трети XIX в. в основном концентрируется на событиях институциализации - формирования культурных и просветительских обществ (и прежде всего, комиссий Рижского латышского общества), профессионального театра, на оформление хорового движения в регулярную традицию Праздников песни и т.п.

Формирование балтийских государств в 1917Ц1920-х гг. происходило на фоне распада Российской империи, тяжелых результатов войны, в ходе гражданской войны 1918Ц1920 гг. События этих лет как начало отсчета не только политической, но и культурной Латвии представлены в трудах историка и дипломата А. Бильманиса. Идея самостоятельности была отражена в лозунге сами в своем государстве (где под сами имелись в виду и латыши, и вообще трудовой народ). Значительным культурным и социальным явлением молодой латвийской республики стала етонизация многих сторон жизни (языка, повседневности, архитектуры, интерьера, костюма, религии). Представления о латышском во многом идеологизировались, становились частью культурной политики. Складывалась концепция государства латышской национальной культуры. Параллельно с закреплением административного членения Латвии создавалась и символическая ландшафтная образность страны. Теснейшие связи латыша, природы и труда (прежде всего, труда на земле) стали важнейшими темами в зарождающемся латышском национальном киноискусстве (см. работы И. Перконе) и фотографии.

Период существования Латвийской республики в 1920Ц1930-е гг. имеет два обозначения в массовом сознании - УLatvijas laikiФ (латвийские времена, или времена Латвии) и УUlmanlaikiФ (времена Ульманиса; второе обозначение чаще всего относят к периоду единоличного правления (диктатуры) К. Ульманиса после переворота 1934 г, однако в широком массовом сознании иногда расширяют и на более раннее время его президентства). История межвоенной Латвии для латышского сознания чрезвычайно важна для сравнения со всеми другими периодами истории и для размышления над сегодняшними проблемами. Так, 17 сентября 2009 г. на сцене Латвийского Национального театра был поставлен мюзикл Зигмарса Лиепиньша и Каспарса Димитерса Вождь (УVadonisФ), посвященный Карлису Ульманису, но обращающийся к важнейшим вопросам всей латышской истории.

Весьма неоднозначными, а ныне и высоко политизированными, являются представления о латышском в связи с эпохой советской Латвии (1940Ц1941, 1944 - конец 1980 гг.). Для латышского сознания особенно острыми проблемами стали анализ и оценка действий латышской политической элиты в конце 1930-х - 1940-е гг., проблема коллаборационизма, сотрудничества своих, латышей, с советской властью, присутствие латышей в рядах противостоящих друг другу армий в ходе Второй мировой войны, ссылка латышских семей в Сибирь и другие формы политических репрессий, биографии латышей ГУЛАГА. Материалы устной истории, частные рассказы, повествования о жизни и мемуары показывают широкий масштаб, сложность и даже трагизм этих тем. В атышской эмиграции (начавшей складываться в основном в 1944 г., когда на Запад уехало около 120.000 человек) начал формироваться особый латышский мир, лишенный своего пространства, и стремившийся сохранить этические идеалы, мифологемы, культурную память, язык и обычаи (в частности, посредством летних латышских лагерей). Критическая и даже ироническая рефлексия в связи с латышским мифом, сформировавшимся среди латышей-эмигрантов, видна в работах филолога-балтиста Валдиса Зепса (США; под псевдонимом Янис Турбадс он издал сказку Курбадс, сын кобылы, - пародию на большой латышский исторический нарратив) и Юриса Розитиса (Англия). Важным проектом, призванном оценить историческое наследие советского периода Латвии, стал Музей оккупации, созданный в здании бывшего Музея латышских стрелков на Площади стрелков в Риге в 2001 г. при значительной поддержке латышей-эмигрантов. К трагическим и героическим страницам истории Латвии, и особенно к событиям середины ХХ в. часто обращается современный латышский театр. В постановках последних лет заметено усложнение представляемой картины истории, рост психологизма, неоднозначность интерпретации действий героев.

Хотя в современной латвийской историографии еще не создано достаточного количества обобщающих исторических трудов, разносторонне, взвешенно и по возможности объективно отражающих советский период жизни республики, но отдельные исследования в этом направлении имеются. Можно заметить, что на уровне широкого общественного сознания сталкиваются в целом идеологически доминирующая негативная оценка политической ситуации и экономики того времени, жёсткая критика идеологического колпака и личной несвободы за железным занавесом, и достаточно разнообразные, в том числе и позитивная, оценки этой эпохи. Проявляется определенная ностальгия по повседневной бедной, трудной, но душевной жизни, подвигавшей людей к взаимовыручке и объединению в борьбе с несправедливой властью. Кроме того, на идеологическом уровне наблюдается ощутимый рост представления о скрытом и целенаправленном сопротивлении латышей правящему режиму. Усиление этой линии необходимо, возможно, для преодоления высокой неоднозначности событий той эпохи (факты коллаборационизма, сотрудничества и даже активного участия латышей в советских руководящих и силовых органах и т.п.), а также и логичного перехода большого исторического повествования к следующему историческому периоду - третьей атмоде (Я. Страдыньш), движению за демократизацию, и восстановлению латвийской государственности.

Период серьёзных преобразований СССР второй половины 1980-х гг., ярко отразившихся на событиях в Прибалтике, получил позднее в латышской историографии обозначение третьей атмоды. В англоязычной литературе используется также термин reawakening (лнового пробуждения), что подчеркивает аналогичность процессов этого времени и середины XIX в. Латышские темы этого периода выразились в движении неофольклоризма и гражданских инициатив. Начиная с конца 1970-х гг., а особенно в конце 1980-х во всем латышском обществе актуализируется тема латышскости. Однако события в Латвии середины 1980-х - начала 1990-х гг., неразрывно связанные с процессами кардинальных перемен в политической и экономической жизни всего СССР, не носили исключительно этнический характер. Речь шла о совокупности идей, это выразилось в активной художественной самодеятельности, обращении к своему, местному, локальному, фольклорному наследию, в движении гражданских инициатив. Это было время нарастающего всеобщего воодушевления, охватившего большую часть населения Латвии.

Годы, последовавшие за третьей атмодой, еще не стали в полном смысле листорией, несмотря на то, что они уже включаются в учебники истории, и стали главным объектом ряда исследований. При формальном признании Латвии как многоэтничной страны, доминирующее сохранение латышской этнической культуры представляется весьма важным. На уровне широко распространенной точки зрения, даже предубеждения, государственное долгое время противостояло латышскому. Сложившийся устойчивый отрицательный образ чужой власти (а иногда и ее некоторая демонизация) в фольклоре, литературе и широком общественном сознании приводит к ситуации, что латыш у власти во многих случаях подвергается остракизму.

Политизация темы латышского отразилась на латвийской этнополитике, достаточно детально критически проанализированной латвийскими и зарубежными политологами, социологами, историками, этнологами (Э. Веберс, Н. Муйжниекс), пришедшими к выводу, что в целом была продолжена советская практика институциализации этничности (с чем была связана системы распределения ресурсов и властных функций), нацеленная на защиту латышской этнической культуры. В усилении этнического компонента во многом заинтересованы политические партии (в большинстве своем они в Латвии 1990-х гг. были моноэтничны, ориентировались на этнически свой электорат). Выдвигаются конкретные предложения по принципиальному преобразованию этнополитики (работы И. Апине).

Во второй половине 2000-х гг. наметилась тенденция снижения актуальности этнической темы даже в средствах массовой информации, что связано, по-видимому, с усугублением других проблем, имеющих отчетливо социальную, политическую и психологическую природу, и которые очень трудно перевести в этническое русло. Вхождение Латвии в Евросоюз в 2004 г. открыло новую страницу в ее истории. В крупных работах по истории последних пяти лет подчеркивается закономерность и естественность присоединения Латвии к Евросоюзу (или Европе; в публицистике эти два понятия довольно часто смешиваются).

Значительная проблема современной Латвии, связанная с возможностью беспрепятственного передвижения граждан в рамках ЕС, это рост экономической эмиграции, особенно среди латвийских граждан, латышей, среди активных тридцати- и сорокалетних людей, вынужденных искать гораздо более высокооплачиваемые (хотя часто и низкоквалифицированные) рабочие места в Германии, Франции, а также Ирландии, Англии, Норвегии и т. д. Особая тема - это культурные взаимоотношения между Латвией и другими странами Европы.

В латвийском обществе сохраняются разные точки зрения на сам факт существования нации вообще. Для одних этот вопрос решенный (тогда речь идет о латышской этнонации (pamattauta) и окружающих её, дополняющих её или конфликтующих с ней представителях других народов - cittautiesi, svestautiesi, буквально чужеродцы, линородцы, линоплеменники, которые могут даже иметь латвийское гражданство, но не перестают быть чужими). Другие видят положительные преобразования на пути формирования латвийской нации из лояльных государству членов, третьи усматривают значительные препятствия в формировании здесь нации. Представление о латвийцах как внеэтнической нации еще не стало очевидным фактором реальной жизни Латвии, хотя некоторые тенденции и имеются (они практически не представлены в политике и масс-медиа, но заметны в частной жизни, повседневности, например, в спорте). Об опыте сближения разных групп в рамках еще довольно слабого, но имеющего определенные исторические корни и ныне формирующегося в Латвии гражданского общества пишет М. Устинова.

Сохранение атышской этнической культуры играет, с нашей точки зрения, две роли в современном латвийском обществе - как часть романтического проекта и как элемент антиглобалистской стратегии. Представления о латышском как важном элементе культуры и даже государственности Латвии, артикуляция и канонизация элементов латышскости (и по аналогии - необходимость самоопределения других этнических групп Латвии) требуют от всего общества этнического самоопределения в виде сообществ национальных меньшинств со своими организациями, списками лотличительных особенностей, перечнем традиций и т.п. Это не всегда находит отклик в т.н. русскоязычной среде и не ведет к формированию единого русского меньшинства, поскольку многие потенциальные его участники просто не мыслят себя в этническом формате и этнических терминах.

Материалы первой главы позволяют сделать следующие выводы. Каждая из историографических традиций по-разному интерпретирует тему латышскости в истории, но налицо их тесная взаимосвязь и взаимозависимость. Представления о латышском в латышской национальной истории фокусируются главным образом вокруг следующих тем: а) атышские (или латвийские) времена (Latvju, Latvijas laiki), под которыми подразумевается период до XIII в., обозначенный в романтической историографии как Древняя Латвия, период атмоды середины XIX в. (Tautiskais laikmets, УНародное времяФ), в определенном смысле и т.н. третья атмода (ср. книгу писательницы и публициста Марины Костенецкой Tas bija Tautas laiks), и эпоха т.н. первой республики 1918Ц1940 (Latvijas laiks). Эти периоды едва ли сопоставимы с исторической точки зрения, т.к. объединяют и относительно продолжительные эпохи, и короткие, хотя и очень насыщенные социальными и культурными переменами десятилетия и даже годы. К ним обращена (пожалуй, за исключением первой атмоды) определенная ностальгия о потерянном мире; б) атышский герой (мифологический Лачплесис, полуисторические-полулегендарные Намейсис и Виестурс, исторические, знаковые друзья латышского народа герцог Якоб, публицист Гарлиб Меркель, латыш Г.Ф. Стендер, лотцы нации, латыши, деятели первой атмоды Юрис Алунанс, Аусеклис, Атис Кронвальдс, Кришьянис Валдемарс и др.); в) атышские локусы (легендарные поселения, ассоциируемые с городищами - Беверина, Арайши, летонизированные города - в частности, Рига, а также и общая территория Латвии, объединившаяся в 1918Ц1920 гг. по этнолингвистическому принципу); г) атышская одежда (как результат исторической реконструкции на основе археологических комплексов, прямо ассоциирующихся с периодом Древней Латвии, или этнографических комплексов середины XIX в., изучение и популяризация которых началась в связи с Праздниками песни, см. 3 главу).

Можно выделить следующие характерные черты латышской исторической памяти.

а) Определенная поэтизация, существенная черта всякой национальной истории, см. [Herzfeld 1997], играет здесь очень значительную роль. Клубы исторической реконструкции восстанавливают не столько исторические эпохи (хотя в материальной культуре и стремятся к аутентичности, что говорит об их интересе скорее к выработке, шлифовке и воспроизведению определённого культурного стиля), сколько моделируют образы другой жизни, являются живой иллюстрацией к литературному жанру фэнтэзи, внимание к которому в Латвии ощутимо росло в 1990 - начале 2000-х гг. (как, впрочем, и во всем мире; см. [Simsone 2008: 91-109]). В деятельности этих клубов налицо все его элементы: создание особого, отдаленного во времени мира (в данном случае помещенного в историю Латвии, в славное прошлое Древней Латвии, или в мало документированную эпоху XIV - XV вв.), героическая борьба героя с антагонистом, высокая цель и жертвенность героя, опасный путь и поиски героя, чудесные события, получение необычных способностей. Нужно подчеркнуть, что фэнтэзи тесно связано с феноменом травмы, это форма художественного создания прошлого, реальную тяжесть которого люди не в силах пережить и изменить, только - пересоздать, придумать заново;

б) Поиск исторической закономерности произошедших событий и формирования национального сообщества. Это достигается тематической избирательностью, в которой присутствует как память, так и умолчание, забвение, см. [Gellner 1983: 193]). На примере современной Латвии мы видим, как недостаточно обсуждаются сложные исторические темы (революция 1905 г., стрелки и холокост), хотя они ставятся в отдельных театральных постановках, общественных и научных дискуссиях, в работах некоторых философов, культурологов, социологов, на страницах альманаха УAgoraФ, но не получают должный и достаточно громко выраженный общественный резонанс. Многие страницы истории (как и религия) до сих пор остаются тут в значительной мере разделяющими, а не объединяющими факторами. Раздельное существование историографических традиций - немецкой (остзейской), российской и латышской (названной в советское время буржуазной), - законсервировавшееся в ходе политических конфронтаций, намеченных еще в середине XIX в., довольно негативно сказывается как на профессиональной исторической науке, так и на массовой культурной и исторической памяти латвийского общества. На примере национальной истории хорошо виден контроль власти над общественным сознанием. Исчезновение класса немецкого остзейского дворянства в 1920-х гг. привело к исчезновению их историографии; распад СССР и второе обретение Латвией независимости в 1991 г. привели к ликвидации официальной политики советской истории Латвии. Однако каждая из историографических традиций не исчезала бесследно: все модели в преобразованном виде продолжают работать и поныне, воплощаясь в социальных и культурных институтах, практиках, а также и в мировоззрении. Это выявляет ротационный механизм (это понятие раскрыто в работах С.А. Арутюнова) в латышской культуре;

в) У латышской национальной истории были всего два визави, собеседника и оппонента, практически исключительно на которых ориентировались создающиеся повествования, а именно - лостзейские немцы (история которых закончилась в 1939 г.) и Советский Союз (с некоторым участием Российской империи и правопреемником СССР, Российской Федерацией) как персонификация чужой власти. Кавычки в названиях здесь стоят, так как речь идет об ладресах, куда в принципе обращены послания обращённых к истории текстов. Многие темы, сюжеты, отсылки совершенно теряют свой смысл вне этих двух контекстов, латышско-немецких и латышско-российских теснейших одновременно взаимодействий и противостояний.

Во второй главе Lingua Lettica: латышский язык и связанные с ним этнокультурные представления исследуются исторические преобразования представлений о латышском языке, формирование и закрепление его статусов, символики, а также особенности социальной прагматики.

2.1. Роль латышского языка в определении латышской этнической идентичности. атышский язык - важнейший латышский этнообъединяющий фактор, инструмент и символ формирования латышского самосознания. Это отражено в большинстве учебников Латвии по истории и культуре. Согласно современному латвийскому законодательству, начавшему формироваться с 1988Ц1989 гг., латышский язык - это единственный государственный язык Латвийской Республики, претендующий на социальный статус национального языка. Законы о государственном языке были приняты одними из первых в ходе юридического восстановления независимости Латвии, Литвы и Эстонии в конце 1980-х - начале 1990-х гг. В современной Латвии на латышском языке осуществляется работа всех властных структур, он доминирует в средствах массовой информации и в образовании, хотя в Риге и других крупных городах и не превалирует в повседневном бытовом общении и в предпринимательстве, практически на равных соседствуя с русским и отчасти с английским языками.

2.2. Этнокультурные представления в истории формирования латышского языка (с древности до первой половины XIX в.). Закономерности, наблюдаемые в эволюции латышского языка, являются более общими, связаны и с другими сферами культуры. Существенная гибкость языка, позволяющая сохранять грамматику, при частых и интенсивных заимствованиях лексики, характерна не только для латышского (а, видимо, и литовского) языка (об этом см. в трудах В.Н. Топорова), но и для фольклора, исполнительского и прикладного искусства.

Латышский язык развивался в двух направлениях - устном, фольклорном (особенно ярко проявившемся в песенном творчестве, в текстах латышских народных песен, обозначенных в конце XIX в. литовским словом дайны [Ozols 1961]; [Blinkena 1985: 5Ц19]), и письменном (по сути дела, создаваемым балтийскими немцами, просветителями, начиная с XVI-го в., а главным образом - в XVIIIЦначале XIX вв.). Возможно, первым мостом, перекинутым между этими направлениями, были тексты гернгутеров - протестантского пиетистского движения, охватившего в XVIII в. многие области Лифляндии (об этом подробнее - в 3 главе). Более систематическое же их сближение начало происходить в середине XIX в., в период национально-культурного пробуждения, совпавшего с началом целенаправленной систематической научной филологической деятельности.

2.3. Представления о латышскости латышского языка в 1850Ц1910-х гг Выдающимися фигурами, серьезно повлиявшими на изменение латышского языка в сторону его летонизации, были поэты Ю. Алунанс и Райнис, общественный деятель А. Кронвальдс, другие младолатыши. С другой стороны, благодаря работам А. Биленштейна, К. Мюленбаха, Я. Эндзелина началось научное изучение латышского языка. Ведущую роль в этом сыграло Рижское латышское общество (см. работы филолога С. Клявини). В 1904 г. Ученая комиссия Рижского латышского общества учредила Подразделение по языкознанию, задача которого была сохранять и развивать латышский язык (собирать материалы, объяснять синонимы, обсуждать язык художественной прозы, создавать латышскую терминологию). Это учреждение существовало вплоть до 1940 г. с перерывом в годы Первой мировой и гражданской войны, точнее с 1914 по 1922 гг.

Начиная с 1860-х гг., и особенно позднее, в 1870Ц1880-е гг., в Прибалтийском крае мы видим одновременное усиление нескольких конкурирующих тенденций: 1) политики русификации, 2) отстаивания привилегированной позиции местного немецкого управления и языка и на фоне этой борьбы - 3) роста национального самосознания и языковой культуры балтийских народов. Наиболее ярко это отразилось в публикациях Кажоку Дависа в конце XIX в., призывавшего выявить чистый, не смешанный и неиспорченный латышский язык и внедрить его в латышскую письменность и в разговорную речью.

На конец XIX в. приходится начало деятельности новой плеяды профессионалов-языковедов. Первыми академически образованными латышами-языковедами были Екабс Лаутенбах-Юсминьш (1847Ц1928), Екабс Велме (1855Ц1928). В 1890-е гг. появились труды Карлиса Мюленбаха (1853Ц1916). В 1908 г. начинается реформа латышского письма, меняется орфография.

Особую историю имели верхнелатышские диалекты, распространенные в восточной области расселения балтийских народов - Латгале, земли которой входили в польскую Инфлянтию, а после раздела Польши - в Витебскую губернию Российской империи. Это чётко коррелирует с особым этническим самосознанием латгальцев, носителей верхнелатышских диалектов, объединяющихся в рамках латгальского языка. Среди латвийских филологов имеются разные точки зрения на существование последнего (идёт ли речь о самостоятельном языке, или о совокупности латышских диалектов).

2.4. Представления о латышском языке в период Латвийской республики (1918Ц1940 гг.). Процесс летонизации латышского языка. Вместе с созданием Латвийской республики социальный статус латышского языка повысился. Языковеды В. Беларди и П. Дини отмечают, что именно в это время понятия латышский и литовский начинают обозначать не только говорящие на данном языке общности людей, но и лобщие, вновь образованные языки - соответственно языки латышской и литовской наций. Характерной для этой эпохи стала апология латышского языка (аналогичное отношение в то же время можно наблюдать в истории становления сербо-хорватского, словенского, и многих других языков Восточной (а ранее - и Западной) Европы).

В первой половине ХХ в. понятие latviskot (ллетонизировать, делать более латышским) относилось исключительно к языку, и только в дополнение, в виде метафоры, оно прилагалось к другим сферам культуры, а именно к изобразительному и исполнительскому искусству, пластическим формам. Историк религии Людвиг Адамович, описывая возможности летонизации языка религиозного культа и вообще религии, отметил первичность латышскости именно языка, хотя латышский характер, с его точки зрения, могут нести также и звуки, цвета, линии и формы.

Одной из наиболее существенных тенденций в развитии балтийской филологии в 1920-е, и особенно в 1930-е гг., была летонизация самого латышского языка в духе умеренного пуризма. Прежде всего, преобразованиям подвергалась топонимика, ономастика и терминология. Шла унификация произношения, за норму был принят диалект центральных областей Видземе (в районе Валмиеры) и Земгале (в районе Добеле). Активизировалась работа по очищению языка от заимствований. Уже значительно слабее проявлялась тенденция к словотворчеству в пользу стандартизации, кодификации, унификации. Большое внимание уделялось чистоте и латышскости латышского языка. Латышский язык становится национальным символом, в определенной мере воспринимается даже как святыня. Тем не менее, Латвия 1920-х и 1930-х гг., особенно до переворота в мае 1934 г., оставалась в высокой степени многоязычным государством. В период парламентской демократии депутаты Учредительного собрания и Саэйма (парламента) могли говорить на латышском, русском и немецком языках. Еще большее и глубокое многоязычие имело место в повседневной жизни многоэтничных городов и ряде областей Латвии. В Риге довольно обычным делом были газетные объявления о найме прислуги с условием владения ею двумя и даже тремя языками.

В связи с миграцией из Советской России, а затем и СССР, вырос поток людей, двигавшихся через территорию Латвии на Запад. Некоторые оседали здесь, возросло число русских жителей республики. Если в 1920 г. здесь насчитывалась 124.746, в 1925 - 193.648, то в 1935 г. - уже 206,4 тыс. человек. Только около 15 % из них владели латышским языком, так как такой необходимости не было [Blese 1932: 88]. Действовали пять школьных этнокультурных автономий (русских, белорусов, евреев, немцев и поляков), работало множество национальных школ, на разных языках издавалась периодическая печать.

В 1920-е гг. обсуждалась возможность придать латышскому языку статус государственного, и это фактически произошло в рамках усиления авторитарной власти после переворота 15 мая 1934 г., разгона парламента и укрепления власти президента К. Ульманиса. В 1935 г. был принят закон о латышском языке как государственном. Тем не менее, хотя и в ограниченном виде, до июля 1940 г. продолжали действовать школьные автономии.

2.5. Представления о латышском языке в 1940Ц1980-е гг. Уже в 1940 г. русский язык вошел в официальное делопроизводство Латвии, в политическую и административную сферы. Были ликвидированы все работавшие национально-культурные автономии и их образовательная система. Война принесла перемены и в языковую ситуацию. К 8 июля 1941 г. германские войска заняли практически всю территорию Латвии, был установлен оккупационный режим. 18 августа 1941 г. рейхскомиссар Остланда Х. Лозе издал указ, в котором объявлялось, что официальным языком в государственных учреждениях Латвии становится немецкий.

Серьезные изменения, произошедшие в политической, экономической, этнодемографической ситуации советской Латвии, сказались и на развитии языка. Латышский язык был лишен статуса государственного (этот статус формально был восстановлен в 1959 г. Президиумом Верховного Совета СССР, но в жизнь внедрен не был, и в Конституции ЛССР не был упомянут), он становился всё менее престижным. Русский язык занял более важное место, стал более необходим и в экономической, и в юридической, а отчасти и в технологической сферах. В материалах Центра государственного языка 2002 г. делается вывод, что в советский период в условиях реального двуязычия латышский язык мог полноценно функционировать только в культуре, семье и частично в образовании. В целом создавшуюся ситуацию можно обозначить как частичный билингвизм, или ассиметричный билингвизм. В латвийском обществе сформировалось неоднозначное отношение к сложившемуся двуязычию; нередко выражалась и положительная его интерпретация, в рамках которой подчеркивалась возможность гармоничного сосуществования двух языков (В. Дризуле, А. Блинкена). Однако возникло и языковое сопротивление, подчеркивавшее отрицательные для латышского языка результаты социального и идеологического давления новой власти и связанного с ней русского языка. Это выражалось, в частности, в таких формах воздействия как цензура, запрет обсуждения многих тем и особенно - большинства аспектов истории 1920Ц1930-х гг., формирование и навязывание языку литературы и прессы некоего нового языкового стиля, базирующегося на фразеологии и лексике советской идеологической доктрины. В результате в Латвии возникло психологическое напряжение, у массы латышей сформировался комплекс особой чувствительности к неуважению латышского языка.

Тем не менее, продолжала развиваться латышская поэзия, литература и (хотя в стесненных обстоятельствах, под прессом государственной советской идеологии, источниками и проводниками которой были как московские, так и местные, латвийские власти) публицистика; высокого уровня достигли искусства театра, кино, хоровая культура. Значительными событиями в истории развития художественного слова и музыки были Дни поэзии, Праздники песни. Продолжали работать комиссии по языку, занимавшиеся стандартизацией языковых норм, разработкой и унификацией терминологии и другими вопросами латышского языка.

Латышский язык воспринимался многими латышами как своего рода последний бастион этнической идентичности. Вместо невозможного обсуждения неприятия советской власти и происходящих в обществе событий, обструкции подвергались произошедшие в латышском языке упрощения. Особенно катастрофично ситуацию с латышским языком ощущали многие латышские эмигранты, покинувшие родину в 1940-е гг., и долгие годы оторванные от естественной языковой среды.

Наряду с этим научный интерес к латышскому и другим балтийским языкам рос и в академической среде России, Германии, ряда других стран мира. В Москве начиная с 1970-х гг. стал издаваться альманах Балто-славянские исследования; ученые Московско-Тартуской школы, и прежде всего филологи (В.Н. Топоров, Вяч. Вс. Иванов, Т.В. Цивьян и другие), обращают большое внимание на историю, семантику, символику балтийских языков - как в контексте индо-европеистики, так и отчасти региональных балтийских исследований. Это стало той средой, в которой зарождался исток будущего балтийского этнокультурного возрождения - вплоть до восстановления государственности - и параллельно идущего процесса поднятия социального статуса балтийских языков с их последующим юридическим закреплением.

а2.6. Дискуссия о языке в 1980-е гг. Поднятие статуса латышского языка. Республиканские съезды писателей 1980-х гг. стали, пожалуй, первыми общественными трибунами Латвии, на которых был проявлен и сформулирован интерес ко всему национальному - фольклору, этнографии, языку, проблемам перевода. Обсуждали это на высоком, элитарном уровне. С конца 1980-х гг. началась эпоха, которую итальянский филолог-балтист Пьетро Дини обозначил как новое обретение языковой идентичности (на всех уровнях языковой культуры).

29 сентября 1988 г. Президиум Верховного Совета Латвийской ССР принял Постановление о статусе латышского языка. Постановление провозглашало статус латышского языка на территории ЛССР как государственного, предусматривало всестороннее развитие и изучение латышского языка, гарантию его применения в государственных органах, в учреждениях и на предприятиях, в сфере образования и науки, службах быта и т. д. Схожие процессы шли тогда в Литве, Эстонии и некоторых других республиках СССР. Язык титульного народа стал официальным, но существенные преобразования начали происходить только после 1991 г.

2.7. Языковая политика Латвии после восстановления независимости.

2.7.1. Первый период: 1991 - 1994/95 гг. Закон о латышском языке как государственном был принят одним из первых при устройстве самостоятельной латвийской государственности. Языковое законодательство отражало прямую связь политики и идеологии, и в особенности - представления о национальной идентичности. Это объединение нескольких политических и стратегических направлений: национальную идею, определение составляющих ее социальных, этнических и иных групп, управление языковым разнообразием. Было определено, что языковое законодательство - часть языковой политики Латвии, которая в этот период начала оформляться более четко. С 1992 г. начинают складываться государственные институты языковой политики. В марте 1992 г. в Латвии был создан Центр государственного языка - государственный институт, ответственный за надзор за выполнением Закона о государственном языке.

В конце 1980-хЦначале 1990-х гг. на международных конференциях и симпозиумах (в Гонконге и Страсбурге в 1990 г., в Финляндии, Эстонии, Венгрии в 1991 г.) появляется термин лязыковые права, вырабатывается понятие лязыковых меньшинств; рядом балтийских стран были приняты международные документы по языковым правам (прежде всего, Всемирная декларация лингвистических прав (1996 г.). По этой декларации, каждый человек имеет право в стране своего постоянного проживания использовать свой родной язык в качестве официального или неофициального в различных сферах жизнедеятельности. Однако применение этих документов, равно как и истолкование принципа защиты языковых прав, чрезвычайно сильно зависят от конкретной исторической, демографической, социо-культурной ситуации в каждой из стран. В 1994 г. в Латвии был принят закон о гражданстве. Нулевой вариант, т. е. автоматическое признание гражданами Латвийской республики всех проживавших в 1991 г. в Латвии жителей, был отвергнут лиз-за большого числа русскоязычных граждан, не желающих принять независимость Латвии (И. Друвиете). Была введена процедура натурализации, включающая сдачу экзамена по латышскому языку. Теснейшая связь латышского языка и латвийского гражданства не раз подчеркивалась в выступлениях и публикациях официальных лиц.

2.7.2. Второй период: 1994/1995 - 2003 гг. К середине 1990-х гг. позиции всех сторон, участвующих в обсуждении проблемы языков в Латвии, определились. Латышский язык, воспринимаемый как залог существования нации, стал атрибутом государственного суверенитета и соответственно важнейшим политическим инструментом. Сложилась ситуация, когда статус латышского языка стал высоким, уровень знания латышского языка в обществе хотя и не быстро, но неуклонно повышается, но многим кажется, что язык деградирует и находится под угрозой исчезновения. Возможно, что в этой ситуации мы имеем дело с известным психологическим феноменом ощущения снижения уровня безопасности при повышении степеней защиты. Языковая политика Латвии была основана на концепции национального государства. Так, министр образования в 1990-ые гг. И. Друвиете, описывая основы языковой политики Латвии как современной реальности, пишет и о национальном государстве, имея в виду важнейший образующий нацию этнический компонент, латышей, и о политической нации, объединяющей всех граждан, и о гражданской нации, в которую превращается латвийское общество.

Новый текст Закона о языке начал обсуждаться с 1998 г. и вступил в силу 1 сентября 2000 г. предполагалось, что он точнее и строже регламентирует использование латышского языка в структурах государственной власти и управления, предпринимательской деятельности, образовании и публичной информации, чем Закон, принятый в 1989 г.. В Конституции Латвии и в 3 статье, 1 пункте 3акона о языке определялось, что в Латвии существует один государственный язык - латышский. Это важное положение легло в основу и других законодательных документов (Закона о гражданстве, Закона о радио- и телевещании, Закона об образовании Латвии). Механизм взаимоотношений латышского с другими языками Латвии обозначен в 3-й и 4-й статьях Закона о языке, где сказано, что государство защищает ливский язык и латгальскую письменность (в официальной языковой политике Латвии латгальский на сегодняшний день считается диалектом или совокупностью диалектов). Все прочие языки обозначены как иностранные (статья 4). Языковая политика Латвии (конституциональный статус латышского языка, нормативные акты, деятельность Государственной языковой комиссии, Отделов языка Фонда общественной интеграции и Управления натурализации, Агентства государственного языка) стала нацелена, прежде всего, на поддержание латышского языка, на усиление его использования в обществе Латвии.

2.7.3. Третий период: 2003 г. / 1 мая 2004 г. - до настоящего времени. Языковая политика Латвии остаётся вершиной айсберга, представляющего собой комплекс сложных межэтнических взаимоотношений, история которых насчитывает уже около трех столетий.

Две важнейшие официально провозглашенные задачи языковой политики Латвии Ц это содействие сохранению, развитию и распространению латышского языка, а также гарантия сохранения, развития и выполнения определенных функций языков этнических меньшинств Латвии. Наличие единого официального (государственного) языка понимается в государственной политике как одно из важнейших технических и символических условий существования Латвии. Эту идею в принципе поддерживают сторонники даже весьма расходящихся политических взглядов на развитие страны. Филолог А. Буткус указывает на постоянную готовность латышей в быту говорить по-русски, наличие перевода на русский язык большинства товаров и услуг, в частности, русских субтитров практически всех фильмов, идущих на телевидении и в кинотеатрах Латвии, и деятельность русскоязычной прессы, враждебно относящейся к существующей власти и формирующей параллельную социо-лингвистическую среду. Однако существуют и некоторые подвижки, благодаря которым можно говорить о ряде перемен в отношении к латышскому языку во всем латвийском обществе.

Как в исследованиях, так и в прессе отмечается, что незнание латышского языка отчуждает человека, делает его безразличным к политической и общественной жизни Латвии. Хотя, вполне возможно, все происходит в обратном порядке: социальная пассивность ведет к незаинтересованности, нежеланию социализироваться, и как следствие, к незнанию языка. Исследования 2004 г. В. Эрнстоне, Д. Йомы привели к выводу о недостаточном уровне использования латышского языка в повседневном общении в латвийском обществе в целом, что связано с пассивностью самих латышей в отношении своего языка. Знание латышского языка в латвийском обществе выступает, прежде всего, метафорой эмпатии по отношению к латышам. При этом могут иметься в виду как соседи по лестничной клетке, коллеги на работе, так и новая политическая или экономическая элита, бюрократия; для массового русскоязычного обывателя, живущего в Латвии, это совершенно разные аудитории, с которыми у него формируются разные коммуникативные стратегии.

К середине 2000-х гг. наметился и новый аспект в отношении латышей к латышскому языку, а именно некоторое ситуативное снижение серьезности, игра и даже ирония. В последнее время, как среди языковедов, так и в целом в обществе вырос интерес к повседневной речи, к низовым, в т. ч. жаргонным слоям языка, и в особенности к инновациям в них.

Сегодня, как и раньше, проблема языка в Латвии (как и в Литве, и в Эстонии) - это во многом проблема власти. Сосуществование множества языков лэндемично для Латвии, это всегда было связано с геополитическим положением этой страны. В разные исторические эпохи то немецкий, то русский становились здесь официальными языками, языками управления. Латышский язык начал обретать эту функцию только в период первой республики в 1920Ц1930-е гг. На повседневном, бытовом уровне сегодня, как и раньше, в Латвии сосуществуют несколько языков, только немецкий и русский дополняются все более и более распространяющимся английским. Знание английского в Латвии еще не достигло уровня стран Скандинавии, но определенная тенденция к росту его знания (особенно среди молодёжи) имеется.

2.8. Латышский фольклор в контексте этнического фольклоризма и неофольклоризма. Обращенность к фольклору - одна из важнейших тематических и стилистических особенностей латышской культуры, теснейшим образом связанная с языком. Фольклор в обработанном виде стал важной частью латышского профессионального и массового искусства, повлиял на представления о латышском стиле. Такие культурные феномены как фольклоризм (сознательные стилизация и включение фольклорных элементов в разные формы профессионального искусства, зависящего от эстетики данного периода, от данной формы, от взгляда композитора или аранжировщика; в Латвии это наблюдалось уже в 1850-е гг.) и неофольклоризм (ре-интерпретация и новое использование фольклорных текстов с 1970-х гг.) сделали фольклор (точнее, его обработанные формы) существенными этнонациональным элементом. Обращение к латышскому фольклору ныне происходит не столько в силу идеологической необходимости сохранять отдельные формы в прошлом альтернативной культуры как борца с чуждыми режимами (хотя отчасти этот мотив тоже имеет место), сколько как способ символического переосмысления, профессионального и любительского творчества, модернизации традиции. Это встреча между творчеством народа и линдивидуальностью, между низким и высоким искусством, между тем, что воспринимается как наследие прошлого, и тем, что современно. Кроме того, как и во второй половине XIX в., с фольклором во многом связываются представления об образцовом латышском языке и речи.

Итак, из второй главы можно сделать следующие выводы. Специфической особенностью латышского языка является двойственность в истории его развития: латышский литературный язык начал создаваться немецкими просветителями второй половины XVIII в., во многом на основе немецкой грамматики и фонетики, с большим или меньшим обращением к латышской лексике, параллельно (и до первой трети XIX в. почти независимо) развивались латышский разговорный язык и фольклор. Внимание к латышскому языку, необходимость его сохранения, научный интерес к нему зародились среди немецких просветителей (Э. Глюк, Г.Ф. Стендер, Г. Меркель), развились в рамках первых латышских культурных обществ первой половины XIX в. Однако созданные ими латышские тексты едва ли были понятны тогда латышским крестьянам. Осознанная и целенаправленная етонизация была важнейшей тенденцией при формировании современного облика латышского языка: метод сравнительно-исторического языкознания поспособствовал определению точного историко-культурного положения латышского языка и легших в его основу диалектов среди других балтских языков, обнаружению наиболее близких друг другу форм. В основу кодификации литературной нормы латышского языка были положены две группы довольно близких друг к другу диалектов Цсреднеземгальских (Добеле, Митава) и видземских (Валмиера), сохранявших (по мнению Я. Эндзелина) наиболее правильные и архаичные балтские грамматические нормы. При создании современного латышского языка учитывались данные других балтских языков - как живых, так и исчезнувших в ходе истории. Огромную роль сыграли фольклорные материалы, и прежде всего - латышский песенный фольклор, до сих пор считающийся эталоном, сохранившим в наибольшей полноте и чистоте архаичные языковые формы и несомое ими содержание.

Обнаруживается тесная связь представлений о латышском языке и латышской истории: уже Й.Г. Гердером была высказана точка зрения (поддержанная затем трудами Г. Меркеля), что именно латышский язык и история латышей - факторы местной древности, самобытности этого народа. Кроме того, имеются этнопсихологические интерпретации латышского лингвистического материала (в частности, широкое использование деминутивов), связывающие представления о языке и о национальном характере. С самого начала кодификации латышского языка весьма чувствительным и постоянно актуальным вопросом был его социальный и культурный статус. Статус играл важную роль в формировании представлений вокруг латышского языка; об этом свидетельствуют юридические документы, публицистика, художественные тексты. Латышский язык стал важнейшим, знаковым элементом латышской этнонациональной культуры. Внеязыковой, социально-культурный фактор играл важную роль в формировании представлений о латышском языке; об этом свидетельствуют юридические документы, публицистика, художественные тексты. Латыши в целом демонстрируют высокую чувствительность к своему языку, трепетное отношение к его чистоте и правильности, а также вообще к сохранению звучащей латышской речи. Отношение (как внимательное, позитивное, так и пренебрежительное, негативное) к латышскому языку со стороны иных, нелатышских жителей Латвии воспринимается латышами чрезвычайно остро. Фактически, отношение к языку прямо ассоциируется с отношением к его носителям. Языковой нигилизм со стороны представителей советской власти и многих мигрантов в Латвии сыграл чрезвычайно большую роль в формировании среди латышей негативных стереотипов по отношению к русским и россиянам во второй половине XX в. Сильная политизация языкового вопроса в Латвии в конце 1980Ц1990-е гг., с одной стороны, пробудила большое международное внимание к проблемам взаимоотношения латышей с не говорящими на латышском языке жителями Латвии, но, с другой стороны, поляризовала и политизировала позиции по отношению к такой проблеме, которую, с нашей точки зрения, следовало бы решать более рутинно, долго и спокойно, не усиливая борьбу непримиримых общественных групп, но создавая пространства реального диалога.

Третья глава Cultura Lettica: Особенности представлений о латышском в этнонациональной картине мира латышей посвящена анализу представлений о латышском и латышскости в различных культурных сферах - культурной географии, религиозной культуре, художественной образности (в литературе, театральных постановках и кинематографе), стиле в изобразительном и декоративно-прикладном искусстве, повседневности, праздничной сфере, фольклористике.

3.1. Латышский ландшафт: этнокультурный символизм и практики. андшафтные образы - важная составная часть всякой этнонациональной культуры, они служат территориальному укоренению человеческих сообществ, связывают природные и культурные границы, наделяют отдельные разнообразные топографические единицы культурными чертами.

Предшественником латышского ландшафта были несколько исторических этапов и версий балтийского ландшафта, элементы которого описаны в польских, латинских и немецких средневековых источниках. Отдельные черты культурного пространства будущей Латвии (священные рощи, особенности поселений местного населения, формирование лузуса Ливонского ордена, как монашеской братии, так и городского торговых и ремесленнических слоев, строительство укреплений, замков, церквей, складывание городов, проведении базаров) были описаны в Хронике Ливонии Генриха Латвийского (XIII в.), Рифмованной хронике (XIV в.), а также в хронике Балтазара Рюсова (1578 г.), хронике Саломона Хеннинга (второй половины XVI в.), в сочинении Пауля Эйнхорна Historica Lettica (1649). Более яркие и пространные образы пространственного и экологического поведения местных народов появляются в немецкой литературе XVIII в. Своеобразный облик балтийского культурного ландшафта создавался на протяжении XVIII и начала XIX в., в трудах на русском языках, для которых различия между прибалтийскими землями были довольно незначительны, их часто объединяли под общим названием - Остзейские губернии.

В истории формирования латышского ландшафта можно выделить следующие два этапа: художественно-романтический, когда создавались художественные, поэтические образы, в которых активно использовался мифологический материал, и краеведческо-этнографический, когда шло закрепление представлений на данной территории, это создание и актуализация определенных мест памяти, формирование почитаемых мест и святынь регионального и национального масштаба. Пространственный образ единой Латвии (хотя еще без Латгале), построенный на этнографическом принципе, был заложен в 1850Ц1870-е гг.

Существенным источником формирования латышских культурно-ландшафтных представлений стал атышский фольклор, целенаправленный и планомерный сбор которого начался в 1860-е гг. На пересечении профессионального художественного творчества и становящегося все более известным в широкой публике фольклора рождались ключевые образы ландшафта Латвии. Яркие образы латышского ландшафта появились в художественной литературе и прежде всего, в поэзии Аусеклиса, Е. Лаутенбаха-Юсминьша, А. Пумпурса, Райниса. В латышской художественной литературе XIX в. были выделены такие важнейшие ландшафтные образы, наполненные этно-мифологическими представлениями, и составившие золотой фонд латышских этнонациональных географем, как Балтийское море, скала Стабурагс, Синяя гора, река Даугава, озеро Буртниекс, озеро Лубанас. В дальнейшем этот список дополнялся, появлялись культурные ландшафты локального и регионального значения; весьма приветствуемая (начиная с 1920-ых гг.) практика познавательного туризма по Латвии способствовала выявлению и поднятию культурного статуса новых ландшафтных единиц, что наблюдается и поныне, но происходит во многом благодаря энтузиастам на местах. Поиск городищ стал одним из важнейших способов одновременно обращения к своей истории и формирования локальных ландшафтных зон. Особенно интересны случаи с массовым, хотя и не приведшим к активным действиям, недовольством по поводу строительства Плявиньской ГЭС, в результате чего была затоплена туфовая скала Стабурагс - важный латышский этнонациональный романтический символ (разработанный в 1959 г. проект ГЭС был связан с борьбой с буржуазным национализмом), и протесты против проекта создания в 1980-х гг. Даугавпилсской ГЭС, которые шли во многом именно под лозунгом спасения Даугавы как нашей, священной реки, символа латышской культуры.

Итак, посредством интерпретации фольклорных мотивов, при создании новых художественных текстов, преобразованных, мифологизированных ландшафтов и создании культурных практик вокруг определенных природных элементов (море, реки, озера, леса и деревья, скалы, камни и т.п.) формировалась латышская этнокультурная и этнонациональная семантика географии, топографии и климата Латвии. Главным локусом латышского ландшафта стала сельская местность (лтш. lauki) как освоенная и ухоженная природная среда, по возможности не оторванная от сельского хозяйства, находящаяся рядом с лесом, морем, рекой или озером, и обязательно включающая в себя сад или хотя бы цветник. Как правило, имеется в виду хуторской образ жизни, то есть индивидуальное хозяйство. Примечательно подчеркнутое внимание к микроструктуре местности, окружающей природной среды, что ярко отражено в латышской антропонимии и топонимии (постоянно реферируются горы, долины, бор, роща, озеро, река, конкретные виды деревьев и т.п.).

Тесная связь Латвии как страны и земли и латышей, до самого недавнего времени отражалась и в историческом представлении о глубокой территориальной стабильности, оседлости латышей, их приверженности своему месту, любви к своему - ухоженному - культурному ландшафту, традиции постоянного ухода за своим домом и могилами своих близких, любовь к сбору ягод, грибов, лекарственных трав, а также и в таком общем мнении, что только в Латвии латыш может чувствовать себя хорошо. Правда, современная глобализация, и в частности, активная латышская эмиграция последних лет, может серьезно изменить и эти представления.

3.2. Рига в латышской истории и культуре: город и миф. Особую тему в культурной географии и истории Латвии составляет город Рига. Во многих трудах немецкой остзейской историографии создание Риги представлялось одним из главных фактов окультуривания немцами местного пространства. Формировался образ города, выросшего словно бы на пустом месте, где усилиями пришлого населения Цдуховенства, рыцарства, ремесленников и торговцев был создан развитый духовный, экономический и культурный урбанистический центр, подобный ряду других городов Северной Европы. Это в принципе не оспаривалось российской историографией, хотя здесь делался акцент на русском присутствии в экономической жизни города, начиная с самого раннего периода, с XIIIЦXIV вв. Преодоление идеи немецкой Риги стало одной из задач латышской национальной историографии. Рига, как общий облик города, так и его история, очень разнообразно и интересно представлены в латышском фольклоре.

Рига в латышской истории постепенно стала центром латышской культуры, но всегда оставалась средоточием и этнических проблем, и экономических, политических и культурных возможностей. Этот город представляет собой особый социальный и культурный феномен, давно и по-разному освоенный культурной и исторической памятью всех живущих там этнических сообществ. Это отражено как во многообразной, наслаивающейся друг на друга, городской топонимике, так и в традициях городского фольклора. Однако, несмотря на то, что до сих пор существуют черты, позволяющие (в основном, в историческом, конфессиональном и биографическом планах) говорить о русской, латышской, леврейской, немецкой, и даже польской и ланглийской Риге, повседневная городская культура тут, как и способы общественной организации граждан, оказывались скорее объединяющим началом, превращающими всех участников, вне зависимости от других форм идентичности, прежде всего, в рижан.

Образы городской латышскости менее интенсивны по сравнению с сельскими. Главными обстоятельствами в истории летонизации Риги стали появление рижских городских общественных и культурных организаций латышей как формы самоорганизации масс и предтечи национального объединения (и особенно, формирование в 1868 г. Рижского латышского общества, любовно называемом латышами Mamula, Мамочка, и его разнообразной общественной и культурной деятельности во второй половине XIX в.), появлении государственных символов и эмблем (памятников, других местах памяти), быстрый рост латышского населения Риги в последней трети XIX в., а также складывание латышских социально-культурных институтов, в основе которых лежат, как правило, местные городские традиции (студенческие корпорации, хоровая культура, праздники песни, городские праздники, повседневный этикет). Всё вместе это вело к интерпретации городского ландшафта в направлении латышской Риги.

3.3. Латышские мотивы: этнокультурная художественная образность. атышская художественная литература с самого начала своего формирования была теснейшим образом связана с национальной историей, с развитием языка и с формированием представлений об этнической идентичности, с образами латышскости. Отдельные представления, коренящиеся в фольклорных и литературных текстах, можно обозначить как своеобразные мотивы, клише, ведущие к формированию частотных сюжетных линий. Будучи в принципе универсальными элементами культуры, выявленные и закрепленные в художественных, законодательных, образовательных, медийных и многих других типах текстов, они начинают прочитываться и интерпретироваться самими латышами как специфически латышские.

Они часто бывают кратко и образно сформулированы, имеют некоторую вариантность, и тяготеют к образованию внешних синтагматических связей с другими представлениями. Создание таких ассоциативных полей, клишированных образов составляет дискурсивный пласт национальной культуры. Выступая своеобразными формулами, общезначимыми и типичными символами, они маркируют общие, характерные для латышской культуры особенности, темы, отношения, а также и способы поведения, как похвальные и желаемые, так и порицаемые. Речь идет о теме потерянного рая (отдаленный во времени, но вошедший в песенный фольклор, предания, в календарную обрядность), об образах латышских героев (что тесно связано с национальной историей), о клише свой уголок, свой клочок земли, свой дом, маленький народ, маленькая страна, судья вовне, поддаваться судьбе, о таких чертах, связываемых с латышскостью, как стремление к обособленности, ограничению и уюту.

Итак, латышские мотивы, особо выделенные в художественной культуре клише, темы, широко воспринимаемые как присущие латышской культуре и истории, обращаются к следующим нескольким линиям. Это необходимость обретения и сохранения своего дома и места, проживание жизни, полной противостояния и опасностей, требующей достойного ответа. Придти к консенсусу, собрать группу единомышленников весьма сложно; как правило, каждая непростая ситуация порождает несколько, часто конфликтующих, точек зрения и моделей решения. Распространены клише судьба играет решающую роль, что предназначено, тому не миновать; герои совершают подвиги, гибнут во имя отдаленного будущего освобождения своего народа, но часто ничего не получают, кроме радости нового обретения своей исходной позиции. Самосохранение, выживание, сохранение семьи и дома оказываются высшей задачей человека.

3.4. Латышский стиль в искусстве и повседневности. Формирование национальной культуры может рассматриваться как форма стилеобразования и художественной стилизации, и это хорошо видно на примере экспозиций, построенных на принципе типологических рядов (народного костюма, аграрного или рыболовного инструментария и т.п.) во всех этнографических музеях мира. Подобно языку, в стиле можно выделить лексику (пример отдельного элемента - волюта в ионическом стиле, унаследованный барокко) и грамматику (принципы организации элементов). Стиль играет вполне определенные функции в культуре - знаковые, конструктивно-организационные и коммуникативные.

Понятие латышского стиля, зародившееся в самом конце 1890-х гг. в связи с формированием профессиональной латышской живописи и лэтнически декорированной архитектуры (Э. Лаубе) сформировалось в 1930-е гг. в контексте летонизации искусства и дизайна (особенно ярко в творчестве А. Цирулиса), и в дальнейшем использовалось как в профессиональном и массовом искусстве советской Латвии, так и в художественной культуре латышской эмиграции.

В декоративно-прикладном искусстве поиск латышского стиля одними из первых начали Арвидс Дзервитис и Юлийс Мадерниекс в начале ХХ в. Визуальное определение латышского стиля стремилась создать Эрна Рубена - мастер текстиля, теоретик декоративно-прикладного искусства 1920Ц1930-х гг. О латышском стиле писал также и историк В. Э. Ламстерс, подчеркивавший длительную историческую преемственности определенных технических навыков, художественных форм, орнаментальных традиций, архитектоники, вкуса и т.п. Тем не менее, латышскость проявляется не столько на уровне формирования стиля, сколько на уровне предпочтений, частности, преобразований (в основном, по линии упрощения) и сочетаемости определенных форм и элементов. В таком случае речь может идти о некотором наборе художественных качества и черт, с которыми оказались связаны представления о латышском вкусе, характерные для 1930Ц1940-х гг.

Итак, в конце XIX - XX вв., в связи с развитием латышской профессиональной живописи и других форм искусства, а также под влиянием этнонационализма, начал складываться комплекс черт, ассоциирующихся с латышскостью. Это ухоженность, умеренность, естественность, близость природе, простота и ясность форм, склонность к преимущественно приглушенным, естественным цветам (хотя используются и яркие, насыщенные - красный, оранжевый, зелёный), внимание к уместности и сочетаемости. В работах искусствоведов и публицистов зашла речь о своего рода латышском стиле. Особенно важной его чертой, на наш взгляд, является активное использование орнамента (прежде всего, геометрического), ставшего своеобразным и даже уникальным латышским лязыком культуры (этому посвящена монография автора, см. [Рыжакова 2002]. Всё это, по-видимому, свидетельствует о том, что осознанная, сформулированная и закрепленная в материальной культуре этничность может представлять собой особую форму стилеобразования и художественной стилизации, укорененных в фольклоре и этнографии, но активно развивающихся и рационально осмысляемых в профессиональном искусстве, изобразительном и декоративно-прикладном, а также и в повседневности.

3.5. Латышские праздники: особенности этнонационализации праздников. В праздничной культуре латышей несколько праздников осознаются именно как латышские. В настоящем разделе проанализированы три важнейшие праздничные традиции, с которыми устойчиво ассоциируется представление об их латышскости: праздник летнего солнцеворота Яны, или Лиго (Jani, Ligo), Праздник песни (Dziesmu svetki) и Кладбищенский праздник (Kapu svetki).

3.5.1. Праздник Яновой ночи (23Ц24 июня, ср. Иванова ночь, Иван Купала), непрерывная традиция которого в целом сохранялась в латышской крестьянской культуре, с конца XVIII в. становится важнейшим в рамках национально-романтической модели, попадает в художественную литературу, а в 1920Ц1930-е гг. становится частью новой идеологии Латвии. В советское время празднование Янов не прекращалось, но не особенно приветствовалось официальной властью. Тем не менее, особенно творческими периодами по возрождению и преобразованию этнокультурных традиций Яновой обрядности стали конец 1960-х в Литве и конец 1970-х - начало 1980-х гг. в Латвии. Это было теснейшим образом связано с деятельностью неофольклорных ансамблей и этнографических коллективов (лРомува, лСкандиниеки, лСавиеши и другие). Этот праздник в Латвии 1990-х гг. получил статус государственного. В широком общественном сознании за Янами было закреплено представление о его преимущественной или даже исключительной латышскости (что подчёркивалось, в частности, в русской прессе Латвии; это начало несколько размываться во второй половине 2000-х гг.). Ныне актуальными и довольно широко распространенными являются как некоторые древнейшие, реконструируемые по разным источникам элементы его обрядности, так и значительно более поздние, новые способы интерпретации, и даже более того, сугубо индивидуальные формы семантизации. Это свидетельствует о Яновой ночи как чрезвычайно продуктивном, живом и восприимчивом празднике.

3.5.2. Движение любительских хоров - европейская культурная традиция, сложившаяся в первой трети XIX в. и в странах Балтии обретшая особенную массовость и богатый социально-политический контекст. Ее квинтэссенцией стал Общелатышский Праздник песни и танца (с 1873 г.), объединившей в себе художественную, гражданскую, общественно-коммуникативную и массово-развлекательную сферы. Латышскость хорового пения, представление латышей о себе как о народе певцов стали общем местом в литературе, публицистике и автостереотипах (Д. Була). Праздники песни (и другие причины, в частности, развитие профессионального латышского искусства) сыграли огромную роль в истории формирования самой идеи латышского народного костюма и началом научного изучения крестьянской традиционной одежды во второй половине XIX в. (см. труды А. Карлсоне).

Ныне Праздник песни и танца на самом широком, поверхностном уровне общественного восприятия представлен как древняя, пусть и преобразованная, традиция латышей, важнейшая форма латышской культуры народных масс, исконная, наша, противостоящая массовой культуре. В латышской культуре развилось характерное отношение к Празднику песни как священному событию. Праздник Песни с момента возникновения стал выполнять функции своего рода общественного ритуала (Р.Килис). Праздник песни адаптировался и был адаптирован советской культурной политикой; эту традицию удачно использовали сторонники разных политических взглядов, она парадоксальным образом оказывалось одновременно и конформным действием, и протестным знаком. Это один из важнейших национальных культурных институтов, редкий пример долгой непрерывной общественно-культурной традиции, в котором хорошо видны как интеграционные, консолидирующие общество механизмы, так и приспособительные свойства. Он сыграл огромную роль в формировании национальных культур в балтийском крае во второй половине XIX в., не терял социального и культурного значения на протяжении всего ХХ в. (хотя и получил множественную интерпретацию), и поныне представляет собой живую традицию, тесно ассоциирующуюся с латышскостью.

3.5.3. Кладбищенский праздник (Kapu svetki) представляет собой один из важнейших латышских культурных институтов, хотя он крайне мало отражён в этнографических исследованиях. Уход за кладбищами, их оформление и украшение, обычаи повседневного и специального, праздничного посещения могил своих близких очень важны для латышей. Кладбищенский праздник распространен как в лютеранских, так и в католических приходах (в последних часто отмечается в день Троицы), а в некоторой мере был воспринят и латвийскими православными. Основываясь на нескольких типов источниках, можно предположить, что его истоки следует искать в религиозной культуре ряда латышских протестантских общин Лифляндии (Нитауре, Кримулда) конца 1820-х гг., а, возможно, даже среди местных гернгутерских общин. В Курляндии этот праздник начал распространяться как заимствование с середины XIX в. В Латгале и отчасти Аугшземе он наложился на местные католические традиции почитания душ усопших с пением Oficium defunctorum (работы М.Бойко). В начале ХХ в. пасторы Андриевс Ниедре (община Виеталвы в Видземе) и Теодорс Гринбергс (в Вентспилсе) сыграли существенную роль в популяризации кладбищенских праздников. В Латвии 1920Ц1930-х гг. они проводились регулярно, для каждого кладбища был установлен определённый день (воскресенье, в основном в июле или августе), и сопровождались обязательной уборкой и украшением кладбищ, мессой и проповедью под открытым небом, а также и зелеными балами - веселыми танцевальными и музыкальными празднованиями, нередко с представлениями любительских театров. В советское время этот праздник не был запрещен, и, по сути дела, оказался единственным дозволенным религиозным мероприятием вне культовых зданий (в тех случаях, когда пастор или священник проводили мессу). Однако произошла его некоторая трансформация (изменялось время и отчасти форма празднования), имелась и некоторая (хотя и не очень сильная) идеологизация. Организатором выступала местная власть (совхоз, колхоз, райсполком и т.д.). Обязательным было накануне привести в порядок, починить, нарядить кладбище. Устраивали шествие - несли венки и цветы. На трибуне произносились речи, играл оркестр. Но интересно, что сохранялись локальность и приуроченность празднования к определенному дню для определенного района или даже конкретного кладбища. Со второй половине 1980-х гг. начало происходить возвращение к старой, конфессиональной модели. Интерес к этой традиции можно наблюдать и в профессиональном искусстве: знаменитый режиссёр А. Херманис создал в 2010 г. художественно-документальный спектакль Кладбищенский праздник, чему предшествовали любопытные этнографические и краеведческие исследования, проведёнными самими актёрами Нового Рижского театра.

Итак, этот праздник устанавливает чувство единства, связи разных поколений, осуществляет (как никакой другой из праздников годового цикла) встречу родных, друзей и соседей в своих, особенно сельских, местах. Кроме того, он предполагает уход за своим жизненным пространством, средой обитания. Наконец, важный смысл кладбищенского праздника заключается в аутверждении идеи вечной жизни, которая, хотя и по-разному, но содержится и в христианской теологии, и в народном сознании. По-видимому, популярность этого праздника среди латышей определяется несколькими обстоятельствами, среди которых - необходимость свободного, неформального общения в своем кругу и поддержание исторической памяти. Здесь также проявляется такая черта латышского характера, как большая ответственность - перед родителями и памятью усопших, перед окружающей средой, перед соседями и т.д. Вне зависимости от реального происхождения кладбищенских праздников, именно это играет доминирующую роль, отчего относительно новая традиция воспринимается как своя, исконная и даже архаическая.

3.6. Представления о латышском в религиозной культуре латышей. Религия не относится к числу однозначных этноинтегрирующих факторов латышей. В конфессиональном отношении латыши разделены на протестантов-лютеран и католиков, имеется некоторое число православных, баптистов, адвентистов, пятидесятников, последователей новых религиозных движений. Наконец, немало среди латышей и малорелигиозных, и вовсе неверующих людей, хотя по официальной статистике, бoльшая часть населения Латвии все же относят себя к той или иной конфессии. Современное латышское общество является отчетливо поликонфессиональным. Тем не менее, в религиозной культуре латышей имеются определенная специфика, которая имеет отношение к формированию этнонациональной культуры (вплоть до попыток летонизации христианства в 1930-е гг., пастор В. Сандерс, теолог Л. Адамович).

Два случая сочетания (хотя и весьма различного) религиозного и латышского нужно рассмотреть особо: это протестантское пиетистское движение гернгутеров, распространившееся во многих областях Лифляндии и Эстляндии еще в 1740-х гг. (позднее и в Курляндии, однако там - в другом культурном контексте), и фактически приобщившее массы латышских и эстонских крестьян к христианству (см. об этом аработы Г. Страубе, С. Крумини-Коньковой, И. Миезите, Г. Цейпе, см. [Рыжакова 2010а]), и диевтуриба (своеобразная форма национально-романтического религиозного движения), сформировавшееся в 1920-х гг., но истоки которого уходят в эпоху национально-культурного пробуждения латышей 1850-х гг. и второй половины XIX-начала XX вв. (см. работы Х. Биезайса, А. Мисане, см. [Рыжакова 1999]). Примечательно, что и гернгутерское, и диевтурское движение сформировались на территории одной провинции - Видземе, хотя в разное время и в разных культурных контекстах. Они по-разному обращались с латышским этническим наследием. Несмотря на тематическую, территориальную и численную ограниченность, оба повлияли на формирование латышской культуры, и оба были задействованы в формировании представлений о латышском. Несмотря на значительные отличия, между ними можно выявить ряд сходных черт: это формирование своих небольших общин, где осуществляется религиозная жизнь и где идёт тесное личное повседневное общение (молельные дома гернгутеров, куопы диевтуров), структурное сходство богослужения, огромное значение, придаваемое музыке и песнопению в ходе богослужения, подчёркиваемая ценность календарных праздников, ощущение близости к природе, ценность пиетизма, состояния благоговения перед жизнью, сугубо личное, непосредственное общение со священным. Именно на основе этого комплекса происходили процессы секуляризации латышской культуры.

3.7. Латышские вещи: представление о латышскости предметов повседневности, брендизация и линвентаризация латышской этнической культуры.

Со второй половины XIX в. ряд предметов повседневности и быта обрели отчётливый латышский этнический символизм. Это, прежде всего, элементы одежды и особенно украшения (металлические, янтарные, тканые и др.), определённые комплексы в основном крестьянской одежды (сохранившиеся и реконструированные), предметы утвари и домашнего убранства (плетёные, глиняные, деревянные изделия, скатерти, гобелены, диванные покрывала и т.д.), детали интерьера и архитектуры и прочее. Также это отдельные продукты и блюда латышской кухни (ржаной хлеб, домашний круглый творожный сыр, серый горох со шпеком, десерт из ржаного хлеба, сухофруктов и взбитых сливок, открытые пирожки скландрауши, кисломолочный напиток скабпутра), ставшие почти что лэмблематическими. Всё это может быть как результатом индивидуальной ручной работы, так и продуктом заводского происхождения. Наконец, это товары массового потребления, в том числе и латвийские бренды, связь которых с латышскостью неоднозначна (см. [Рыжакова 2009]). Укрепление представления обо все этих вещах именно как о латышских происходило на протяжении последних полутораста лет. Особенную популярность, и даже своего рода культовость, они получили среди латышской послевоенной эмиграции на Запад, стремящейся сохранить и передать детям свою латышскую идентичность. Однако и в советской Латвии предметы декоративно-прикладного искусства выполняли две важные функции - с одной стороны, служили сувенирами, а с другой - были маркёрами латышской идентичности (например, повязанная вместо галстука тканая подвязка приевите, используемая в качестве броши фибула сакта). Существенный признак как проанализированного выше латышского стиля, так и латышских вещей составили знаки латышского орнамента (см. [Рыжакова 2002], используемые и как элемент декора, и как отдельные графемы, эмблемы, связанные с конкретными смыслами (вырезанные из дерева, они продаются как сувениры, используются в декоре помещений и в ювелирных украшениях, интерпретируются как магические, защитные знаки, амулеты и талисманы).

Исследуя представления о латышском в современных латвийских товарах, можно заметить следующее. Построение латвийских брендов в настоящее время ориентировано на три темы, которые являются, фактически, трендами, обладающими ярким эмоциональным содержанием, проработанными в художественной литературе и публицистике. Это романтизированное европейское (по сути, немецкое) средневековье, и, прежде всего, его ганзейский, торговый аспект, связь с магией, алхимией и мистикой; это пропаганда традиционных ценностей идеального крестьянского хуторского зелёного образа жизни, что ныне связано с темой экологии, чистого биологического хозяйства (как форма представления свой, родной). Наконец, это подчеркнутая индивидуальность клиента. В век массового конвейерного производства, обезличенного глобального товара, локальные бренды создаются на основе усиления видимого внимания к личности, исторической реконструкции (тема ретро растёт) и всё более и более строгой приверженности экологическим нормам. Всё это - универсальные, глобальные современные ценности. Латышская этничность сама по себе довольно слабо выражена как в деятельности компаний, так и в процессе формирования всех локальных брендов Латвии. Однако умение приноравливаться к духу времени, имитировать лучшее, быстро ориентироваться на рынке, легко пере-интерпретировать чужое как свое (в частности, летонизировать), а свое как модное - характерные черты латвийского национального брендинга. Национальность современных брендов заключается в созданном и сохраняемом стиле, который может приписываться, подчёркиваться как типичный, характерный для данной культуры.

Другой формой создания латышских вещей стала инициатива, появившаяся в начале 1990-х гг. и направленная на инвентаризацию и стандартизацию атышской культуры (одним из первых к чему призвал известный поэт, а ныне и общественный деятель Имантс Зиедонис [Ziedonis 1991], [Ziedonis 2006]). Речь шла о выявлении и закреплении в широком общественном сознании (а отчасти и юридических документах) наиболее ценных и важных материальных и духовных артефактов, т.е. вещей и идей, составляющих основу латышской культуры.

Любопытен список национальных символов Латвии, разработанный к середине 2000-х гг. с привлечением социологических опросов Институтом Латвии, публикуемый в информационных брошюрах, на сайтах, и используемый в маркетинговых целях и в туризме. Помимо официальных государственных символов - флага, герба, знамени, гимна, Памятника Свободы, как о национальных символах Латвии говорится о птице Цбелой трясогуске, цветке - маргаритке, насекомом - божьей коровке, деревьях - липе и дубе, реке Даугаве (как реке судьбы Латвии), празднике Яновой ночи, а также и янтаре. В дискуссиях, предшествовавших формированию этого списка, латышскость была важным критерием отбора (так, предложение внести сюда в частности, и дубовый венок, было отклонено, так как этот символ был осмыслен как отчётливо немецкий).

В 2008 г. Министерство культуры Латвии инициировало проект по созданию Канона латвийской культуры, по примеру уже имеющегося подобного проекта в Дании. Это список культурных лединиц (отдельные личности, шедевры архитектуры, изобразительного и исполнительского искусства, литературы), признанных наиболее важными, ценными, интересными, принципиальными для культуры и истории латвийцев. Одной из первоначальных целей была, по-видимому, представительская - Канон был призван репрезентировать латвийское искусство на международной арене. Однако, с другой стороны, этот проект был обусловлен также и стремлением уточнить, и сформулировать национальную самобытность, а также и наметить пути её сохранения в условиях глобализации. Группой латышских экспертов был выработан такой раздел как народные традиции (такого аналога нет в датском Каноне), куда вошли (в результате многоступенчатого отбора) следующие тринадцать элементов: латышские дайны (народные песни), традиция бурдонного многоголосия, музыкальный инструмент кокле и игра на нем, Яны (празднование Яновой ночи, или Лиго), Праздник Песни, традиции народного христианства (и прежде всего, католический обычай майских песнопений у распятий и молитва об усопших, распространенные в Латгале), традиция ухода за кладбищами, латгальская керамика, лиелвардский пояс, латышский народный костюм, традиции выпекания ржаного хлеба, рыболовецкое культурное пространство ливов, обычаи рыболовов, а также культурное пространство суйтов (субэтнической группы латышей Курземе). Здесь объединены действительно важнейшие и интереснейшие для истории латышской этнографии и фольклористики черты, особенности и культурные институты, хотя и приходится признать методическую нечёткость, смешение тематического, регионального и общенационального принципов выделения, как и некоторую неравномерность при отсутствии ряда значительных локальных традиций, сохраняемых в Латвии (например, культура местных староверов). Канонизация культуры в той форме, как мы это видим на примере Культурного канона Латвии, представляет собой не столько форму культуры, ее естественный рост изнутри, сколько её политику и идеологизацию, это способ организации и оценки. В каком-то смысле сами латыши призываются стать туристами в пространстве своей культуры, последовать за выделенными и описанными достопримечательностями.

Итак, на основе материалов третьей главы можно сделать следующие выводы. Составленный тезаурус культурных образов латышскости даёт возможность выявить исторический контекст формирования этих представлений, время и особенности закрепления за ними представления об их латышскости. Изначально неотрефлексированные, жизнеобеспечивающие, соционормативные и гуманитарные факторы становятся типичными (то есть входят в группы, в широкие единицы - типы), комбинированными (всегда появляется определенная синкретия), клишированными и кодированными (встроенными в семиотическую систему). Кодируясь, механизмы становятся референтными текстами - этноса, части этноса, государства, а затем - подобно языку - подвергаются стандартизации и канонизации. На основании проделанного нами исследования можно выделить такие принципы формирования латышской культуры, как контрастность, или эксклюзивизм, комплиментарность, гомогенизация, стандартизация и летонизация.

Все части рассмотренного нами тезауруса (представления о ландшафте, стиле, мотивах, праздниках, вещах, религиозности) оказались тесно взаимосвязанными. Все они испытали на себе влияние латышской художественной образности, коренящейся в национальном романтизме. Все они актуальны и по сей день, хотя в разной степени: описанные праздники - это важные институты, вплоть до государственных символов (Праздник песни и танца), латышские стиль и мотивы верифицируются скорее ощущением (наиболее тонкие, чувствующие эту тему, в частности, Э. Рубена, В. Кайякс, М.Свире, Я. Стрейчс, А. Херманис), организации диевтуров и гернгутеров почти маргинальны в латышском обществе, хотя отдельные созданные ими идеи и образы широко распространены. Все рассмотренные единицы тезауруса используют исторически и культурно значимые для общества референции, выполняют важнейшую общественную функцию - обеспечивает и материализует сознание латышского культурного единства и культурной преемственности, что является одним из главных компонентов национальной культуры, уже отчасти устаревающего явления современной Европы, размываемой миграционными, социо-инновационными, глобализационными процессами.

Четвертая глава лHomo Letticus. Представления о человеке латышском в культуре и повседневности обращена к исследованию образов латышского национального характера, личностных качеств и поведения, воспринимаемых и обсуждаемых в латышском обществе как типичные и ощущаемые как латышские.

4.1. Латышский национальный характер: историографические традиции описания. Этнический (или национальный, в данном случае мы будем употреблять эти понятия как взаимозаменяемые) характер - сложная, комплексная совокупность образов, формирующаяся в результате проекции нескольких взглядов, объединения разных традиций описания, очерчивающих, а заодно и оценивающих данную группу, данное человеческое сообщество. Национальный характер задается множеством координат и отношений, он относителен в синхронном срезе (варьирует в зависимости от позиции наблюдателя и мотивации его наблюдения) и исторически - изменчив. Когда идёт речь о конкретном национальном характере, то имеется в виду общая совокупность признаков, культурных стереотипов и образов, характерных для определённого исторического времени и актуальных с определённой точки зрения.

Концепция национального характера, как известно, была сформулирована в первой трети XVIII в., стала появляться в публицистике (лнрав народа), художественной литературе, изобразительном искусстве, и под влиянием общественной элиты, с помощью средств просвещения и пропаганды начала распространяться. Речь шла о духе или душе народа, нраве, лэтосе, психологии национальности, физиономии народности и т.п. (см. работы М. Лескинен). Во множестве как художественных, так и справочных, и научных описаниях народов были представлены разделы, где перечислялись психические, умственные и нравственные качества, которые в совокупности представляли комплекс черт народного нрава, они трактовались как объективно и извечно присущие данному народу. Более критический и научный взгляд в отношении национального характера был сформирован в работах середины ХХ в. (конфигуративный анализ Э. Сепира и Р. Бенедикт, структура базовой личности Ральфа Линтона и Абрахама Кардинера, анализ модальной личности Коры Дюбуа). Появилось несколько фундаментальных обобщающих работ [Inkeles, Levinson 1996].

Отдельные черты, с помощью которых характеризовались балтийские народы, встречаются уже в средневековых хрониках. Это пунктирные, весьма фрагментарные качества, не образующие какой-либо системы, но отражающие, прежде всего, некоторые обстоятельства контактов балтийских народов с немецкими христианскими миссионерами. Более пространные описания латышского характера впервые появились в трудах немецких просветителей конца XVIII - начала XIX в. Отчасти они были повторены в русской публицистике, а позднее - активно освоены младолатышской интеллигенцией в эпоху национально-культурного пробуждения 1850Ц1880-х гг. Во многом это было порождением национального романтизма, хотя и отражалось в рационалистических сочинениях. В рамках этой модели индивидуальные, личностные черты экстраполировалось на народ, что объясняется конкретными историческими причинами. Другим источником формирования представлений о латышском характере стал латышский фольклор; его систематический сбор и публикация начались со второй половины XIX в., а анализ на предмет выявления черт латышского характера начался в межвоенной Латвии (А. Швабе, Я.А. Янсонс и др.). Особенно много статей о латышском характере появилось в журналах 1920Ц1930-е гг., и в особенности во второй половине 1930-х гг. Тема человека латышского, обсуждаемая в публицистике и литературе межвоенной Латвии, была активно продолжена в западной латышской эмиграции, а также в латышском обществе в конце 1980Ц1990-х гг. Третьим источником представлений о человеке латышском является речевая культура повседневности, в которой можно выявить клише, формулы культурных норм и императивов, являющихся, по сути дела, внутренними (эмными) предписаниями, запретами или правилами латышской самобытности (ср.подобное исследование на английском материале К.Фокс). Латышскость проявляется в речевом поведении и отражается в специфических латышских идиоматических выражениях, типичных для латышской коммуникации и семантически нагруженных. Во всех случаях речь идет о комплексе habitus letticus - лобщих местах, структурирующих повседневность, речевую культуру, и воспринимаемых как латышские.

Объединив и проанализировав данные этих трех типов источников, мы пришли к выводу, что описание латышского характера в большинстве случаев автореференций происходит по одной из следующих моделей: в человеческом измерении латышскость предстает как психотип или как образ жизни.

4.2. Латышскость (latvietiba) как психотип в зеркале этнокультурных стереотипов и образов. Психологический фактор играет существенную роль при формировании любых комплексов представлений и этнокультурных образов. Одним из способов классификации личностных качеств, переносимых на человеческие группы и сообщества, является выделение психологических типов (впервые предложенное К.Г. Юнгом, а позднее развитое в рамках соционики, см. работы А. Аугустинавичюте). Обсуждение конкретных психологических черт, асоставляющих общий этнопсихологический портрет латыша, занимает существенное место в современном дискурсе о латышскости [Kilis 1998а; Kursite 2005; Beitnere 2010a; Vike-Freiberga 2010]. В настоящем подразделе мы анализируем ряд психологических качеств, которые связываются с латышскостью, формируя несколько ее различных граней. Источниками тут послужили контент-анализ латышской публицистики, художественной литературы, записей бесед и интервью, личные наблюдения автора. Использованы данные по исследованию латышского речевого поведения, специфические латышских идиоматические выражения, типичные для латышской коммуникации и семантически нагруженные (в частности, работа Роберта Килиса). Использованы материалы этнопсихолингвистического исследования культурных образов и стереотипов, проведенного автором диссертации совместно с филологом-литуанистом М.В. Завьяловой в 2000Ц2003 гг. среди молодёжи разных этнических групп Латвии и Литвы [Рыжакова, Завьялова 2008]. Важно подчеркнуть, что в этнопсихологическом портрете мало различий на индивидуальном уровне, но они отчетливо выявляются на культурном уровне, и формируются в контексте постоянного сравнения.

Разобраны позитивные представления о сдержанности, замкнутости (ieturetiba), молчаливости (klusums, mazrunigums) миролюбивости (miermiligums), скромности, неприхотливости (pieticigums), трудолюбии (darbigums) и лупорстве (spitigums), преданности и лответственности (atbildigums), нежности (maigums), прагматичности (lietiskigums, pragmatiskums) а также и о таких негативно оцениваемых, но часто обсуждаемых в связи с образами латышскости качествах как завистливость (skaudiba), луниженность (pazemiba), лобидчивость (aizvainojums), черствость, безжалостность (nezeligums, cietsirdigums). Отмечена неоднозначность оценок ряда упомянутых черт при раскрытии возможных ситуаций их проявления (в частности, молчаливость может проявляться и как позитивное качество делового человека, и как лумолчание, уход от решения проблем). Особенно высокой амбивалентностью отмечены такие обсуждаемые черты как izpalidzigums - готовность помочь и одновременно нередко интерпретируемая как луслужливость, speja pielagoties Ц лумение приспособиться, приноровиться к обстоятельствам (в хорошем смысле слова), но и приспособленчество (как отрицательное качество). Комплекс представлений о латышских чертах, сложившийся в результате культурной конвергенции этих представлений, даёт возможность проследить некоторые черты этнокультурной концептуализации своего/лчужого в отношении к латышскости. Активные, горячие дискуссии, развивающиеся вокруг темы латышского характера (и особенно в связи с негативно оцениваемыми чертами, воспринимаемыми как препятствия на пути общественной модернизации), попытки выявить их исторические и социальные причины, стремление ряда социологов и культурологов найти пути их преодоления (Р. Килис, Д. Бейтнере) свидетельствуют о наличии здорового критического отношения в латышском обществе к самому себе.

4.3. Быть латышом: этнокультурные модели поведения. С проанализированными выше психологическими качествами тесно связано представление об образе жизни, типично латышском поведении, что разворачивается, главным образом, на уровне повседневности, в конкретном коллективе (семье, рабочем коллективе, дружеской компании и т.п.). Речь идет о ценимых качествах и их результатах (например, трудолюбие чистоплотность, любовь к природе, и как результат - ухоженный дом и садик, обязательность цветников в городах и в сельской местности). Это то, что воспринимается сегодня как латышский образ жизни, этнический стиль, сложились на основе взаимопроникновения и смешения разных культурных элементов.

Интересен случай декларативной латышскости как формы представления о латышской личности. Одним из первых людей, провозгласивших себя латышом (что зафиксировано в литературе и отражено в надписи на его надгробном памятнике), стал немецкий просветитель XVIII в. Г.Ф. Стендер, заложивший основы светской литературы на латышском языке. Позднее свою латышскость стали подчеркивать младолатыши (в частности, Кришьянис Валдемарс), люди, которые в большинстве случаев реально (и по происхождению, и по образованию, и по языку) находились в культурно промежуточном положении между немецкой, латышской и русской средой. Провозглашение себя латышом было весьма интересным явлением, означающим перемены в ассоциированных значениях этого этнонима, о повышении его социального статуса. Речь шла об осознанном выборе (так, в пользу литовскости его сделал философ начала ХХ в. из Малой Литвы (Восточной Пруссии) Вильгельмас Стороста, взявший балтский псевдоним Видунас). После формирования латвийского государства декларирование своей латышскости перестало иметь прежний смысл: из культуремы оно превратилось в идеологему.

Описание латышского поведения включает в себя как конструирование желаемого образа, так и критику нежелаемых черт. Особенно остро тема правильной латышскости, латышского поведения встает в дискуссиях латышей западной эмиграции и латышей, не покинувших свою землю, и живших в советской Латвии. Большой эмпирический материал дают такие источники как повествования о жизни (данные устной истории), а также публицистика, дискуссии на форумах, речевая культура.

Среди черт образа жизни, связываемого с латышскостью, особенно выделяются и активно обсуждаются savrupiba (лобособленность), необходимость полагаться только на себя, отсутствие взаимной поддержки - как материальной, так и эмоциональной, определённая общественная пассивность (вплоть до соглашательства), отсутствие предприимчивости, деловой инициативы. Характерными латышскими особенностями представляются осуждение людей из своей среды, добившихся более высокого положения (которых считают выскочками), однако и - особенно в сложных ситуациях - стремление к блефу (izlikties par to, kas mes neesam), а также и повышенное внимание к той оценке, которую дают окружающие (отдельные люди и группы). Представляется, все эти черты тесно взаимосвязаны, и составляют единый узел обсуждаемых проблем.

Две другие особенности заключаются в глубокой привязанности латышей к природе (см. выше представления о латышском ландшафте, а также любовь к сбору грибов, ягод, лекарственных трав, обычай иметь сельский дом и т.д.) и к своему дому (одной из главных жизненных ценностей, что отражается как в современных этнокультурных стереотипах, так и в большинстве латышских фольклорных и художественных текстах).

Итак, исходя из разобранного в четвертой главе материала, можно сделать следующие выводы. Первые связанные описания латышского характера относятся к концу XVIII - XIX вв.; это были публицистические и художественные тексты внешнего взгляда, зафиксировавшие характерные для своего времени представления и образы. В дальнейшем они были творчески переработаны в латышской художественной литературе, и с некоторыми дополнениями и преобразованиями дошли до наших дней. Существенную роль в оформлении представлений о человеке латышском сыграла художественная образность национального романтизма середины - второй половины XIX в. Определенная идеологизация этой темы наблюдалась в 1930-е гг., встречается и ныне. Однако налицо активное, подчас горячее, острое её обсуждение, что свидетельствует о значительных внутренних трансформационных процессах.

Можно выделить две исходные стратегии (обе - довольно субъективные), согласно которым человек может описывать себя как латыша, пояснять и мотивировать свою идентичность: это ощущения (ля ощущаю себя латышом, и поэтому я делаю то-то и то-то) и доказательства (ля делаю то-то и то-то, и поэтому я - латыш). Однако это может не влиять на содержание используемых характеристик, которые в большинстве своём составляют исторический багаж, имеют корни вплоть до текстов и дискуссий XVIII в.

В содержательном смысле большинство выделяемых черт объединены важнейшим императивом - трудится и существовать, невзирая на трудности и новые вызовы времени. В целом, более важным оказывается индивидуальное существование, что достигается, как правило, приспособлением к внешней среде. Сохранение самости, латышской идентичности, описывается в публицистике как героические действия вопреки неблагоприятным внешним обстоятельствам (хотя, по-видимому, этническое единство укреплялось именно в наиболее кризисные периоды истории).

В Заключении подводятся итоги исследования. Представленный и проанализированный в предыдущих главах материал позволил полнее представить особенности формирования латышской культуры, историю формирования представлений о латышскости. Обнаружены внутренние взаимосвязи между разными областями культуры, выявлено содержание латышской культуры, исследованы формы и способы ее проявления. Выявлены основные факторы истории и культуры латышей, сформировавшие основу латышской самобытности, ее важнейшие лузлы, темы. Показано, как посредством действия таких культурных механизмов как привычка, память, воображение, отождествление (что порождает представления об аутентичности), интерпретация, поддержание традиции и инкультурация, выбранные особенности и черты становятся значимыми символами, обрастают текстами, и начинают транслироваться и ощущаться как извечно присущие. Проделанное исследование позволило сделать ряд выводов, выносимых на защиту.

Положения, выносимые на защиту

• В истории формирования представлений о латышском сочетались эволюционные процессы и акты целенаправленного создания, конструирования, даже индивидуального творчества, которые нередко воспринимались как реконструкция, возрождение, пробуждение. Представления о латышском в исторических повествованиях появляются в XVII в., но до последней трети XVIII в. они оставались фрагментарными, неотчетливыми; гораздо более выражены были другие формы идентичности (конфессия, язык, род занятия). В немецких сочинениях эпохи Просвещения латышское уже облекается в отчетливые формы, появляются его подробные описания, формируются модели, которые с небольшими вариациями дошли до настоящего времени. Представления о латышском рождались в тесной взаимосвязи с немецким, русским и другими комплексами образов, в основном, по методу противопоставления, но нередко и уподобления. Выявленный в работе тезаурус представлений говорит о кумулятивном характере процесса их культурной национализации. Идеология латышского этнонационализма с середины XIX в. начала выделять из разнообразного культурного материала определенные темы, сюжеты, жанры, тексты, биографии, артефакты, черты и другие единицы, которые постепенно объединялись в рамках единого комплекса представлений о латышскости. Границы этого комплекса всегда были проницаемы, но определенные, описанные ниже, факторы, обеспечивают его историческую преемственность и целостность. На протяжении XIX и первой половины XX в. в Остзейском крае, а затем и Латвии доминировал дискурс кровь и почва, где под кровью понималось представление об этнических латышах, под почвой - Латвия как страна, любовь к родине (si zeme ir musu), мистическая привязанность к земле и рациональный труд на ней.
• В идеологической и политической сфере латышский национализм формировался в общемировом русле национальных движений второй половины XIXЦXX вв., в чем главным было создание конкретных, поддерживаемых повседневной культурной практикой социальных связей широких народных масс и образованной элиты. Этой связанности добивались путем широкого образования (начиная с народных школ, семинарий школьных учителей), сближения элитарной и народной культур (хоровое движение и Праздник песни), затем фольклорных ансамблей, поднятия статуса и освоения фольклорного наследия, культивирования народного костюма и т.п. Создаваемые в основном с середины XIX в. общелатышские культурные институты (хоровое движение и Праздники песни, студенческие корпорации, культурные общества, школы, литературный язык, театр, позднее музеи, спорт, кинематограф и мн.др.) формировали тысячи более и менее прочных связей между латышами разных этнографических областей.
• атышский язык играл ведущую роль в формировании комплекса культурных представлений о латышскости. Он был исторически наиболее ранним этнокультурным проявлением (что отмечено в литературе с середины XVIII в.). Сравнительно-историческое языкознание заложило основу поиска предков латышей, прежде всего лингвистических, что затем оказалось перенесенным и на археологические исследования (стремившиеся выявить и зафиксировать земгальские, латгальские и т.п. археологические комплексы и культуры). Именно лингвистический принцип лег в основу размежевания ливов и других, балтских народностей, отчего ливы не вводились в состав латышского народа. Общее лингвистическое единство легло в основу представлений о генезисе латышей; археологический и культурный материалы играли тут вторичную роль и оказывались более вариативными. Заложенная в середине XIX в. идея необходимости поддержания латышского языка (а также и этнической культуры) как гаранта существования народа стала ощутимой частью в современной национальной идеологии и даже государственной культурной политики Латвии.
1. Существенную роль на формирование латышских культурных представлений оказала двуслойность общества, долгое присутствие на землях Латвии правящего иноземного по отношению к массе местного крестьянского населения класса. Принадлежность основной массы латышей до середины XIX в. к крестьянскому сословию и связанный с этим постепенно формирующийся комплекс представлений о сельском, хуторском, а позднее и близким к природе, лэкологическом как о собственно-латышском, оказал существенное влияние на содержание культурных представлений о латышском. Традиционная, крестьянская культура играла ведущую роль в формирующемся комплексе представлений о латышском, однако это была уже во многом модернизирующаяся культура. Представление о чужой власти (лнемецкой, шведской, польской, русской) довольно глубоко укоренилось в латышском сознании. Столкновение различных, зачастую противоположных идей, напряжение общественных сил оказывалось в истории Латвии, как правило, весьма жестким: усиление какой-либо одной тенденции в любой из культурных и политических областей быстро приводило к усилению ее противоположностей. В конце XVIII в. общественное устройство Остзейских губерний, тормозившее развитие края, стало подвергаться жесткой критике со стороны публицистов, литераторов, общественных деятелей, а позднее и более широких кругов. Но до середины XIX в. лособый порядок, фактически, феодальное общество со значительными привилегиями немецкому дворянству, здесь продолжался сохраняться. Сохранение вместе с ним определенной культурной дистанции между латышским крестьянским населением и местной правящей элитой (хотя жесткой она, видимо, никогда не была) стало консервирующим механизмом, повлияло на формирование многих самобытных элементов латышской культуры, способствовало консолидации латышей. Вопрос исторической интерпретации роли местного общественного устройства в национальной самобытности латышей (лблагодаря или вопреки?) - один из острейших в дискуссиях латвийских историков и культурологов.
2. Следует несколько пересмотреть представление об латмодах (периодах национально-культурного пробуждения) в истории латышской культуры, существующее ныне в латвийской историографии. Вряд ли верно представление о трёх атмодах в латышской истории как своего рода трёх равнозначных и однотипных периодах историко-культурного возрождения, или пробуждения, в основном повторявших друг друга на разных витках истории. Речь скорее идет о четырех периодах пробуждения к разному, причем пробуждения эти первоначально охватывали относительно небольшую по численности группу латышского населения, но потом получали большой резонанс. Национально-культурное возрождение, или пробуждение (атмода), можно рассматривать и как процесс, и как особое состояние общества; это также относительно короткий исторический период, когда происходит открытие и/или переосмысление себя, своей культуры. Последующее время показывает, что из них будет широко воспринято обществом, и происходит оформление, упорядочивание порожденных и сформулированных идей. Первым периодом атмоды оказались преобразования в религиозной жизни крестьян Лифляндии (начиная с 1740-х гг.), и, прежде всего, их объединение в рамках гернгутерских общин, сначала под влиянием частных лиц-патронов, а затем и самостоятельно. Их атмода (кстати, именно в гернгутерской среде возник и стал активно использоваться этот термин, ср. ведущую роль термина пробуждение в лексике всех протестантских движений) апеллировала к усилению религиозного чувства, одновременно способствуя росту самоорганизации латышских крестьянских масс Видземе. Значительные перемены в жизни и культуре латышей и эстонцев, в совокупности с усилиями немецких просветителей, привели к тому, что крепостное право в Остзейском крае было отменено уже в начале XIX в. (в Курляндии - 1817 г., в Лифляндии - 1819 г.). Этнизация религиозного начала в несколько ином виде обращения к мифологии и фольклору повторилась во второй половине XIX в., а позднее, в 1920Ц1930-е гг., выразилась в неоязыческом, национально-почвенническом движении, которые структурно, тематически и этически основывались на протестантской культуре. Однако в целом последующие атмоды были ориентированы на другие стороны жизни. Второй период существенных преобразований (всплеск активности латышей пришелся на 1850Ц1870-е гг., именно тогда были созданы все развивающиеся в последствие модели) породила идею атышской культурной нации (язык, образование, периодика, литература, театр, культурно-просветительские общества, возможность карьерного роста, праздничная культура, высокая ценность фольклора и простонародной культуры). Идеи создания своего государства и нации, их молодости (с присущими ему всеми положительными ассоциациями) сочеталась с представлениями о славном прошлом, долгом историческом пути латышского народа. Концепция этнической нации с 1860-х гг. получила значительное укоренение в Остзейском крае, и все еще играет существенную роль в общественной жизни Балтии. Однако на практике она с середины XIX в., сочеталась с идеей гражданской общности. Начало частотного использования этнонима latvis (известного и ранее, но актуализированного в 1850-ые, в особенности в среде латышского студенческого землячества Тарту) вело к обретению им новых смыслов, к формированию единого народа tauta (Volk), хотя и живущего в разных провинциях. На фоне продолжающейся ассимиляции латышского населения возникла идея формирования латышской культурной нации, главными элементами которой в 1850Ц1870-е гг. становятся язык, широкая грамотность, образование, образ жизни, но подспудно развивающиеся, и в первые полтора десятилетия XX в. сформулированная сначала идея национальной автономии, и затем государства (Э. Бланкс, А. Кродерс, М. Валтерс). Однако тогда не было создало единой идеологии: космополитические идеи тут соседствовали с националистическими. Различные индивидуальные позиции, отражающие возможные пути вертикальной мобильности латышей, преобладали до конца 1870-х. Развитие национальной идеи и национального движения (первоначально в виде деятельности младолатышей, а затем социал-демократических кругов), ставших одной из причин формирования самостоятельного государства Латвии в 1918 г., до середины 1930-х гг. чрезвычайно демократического и плюралистического, с либеральной экономикой, а затем с возросшими право-националистическими признаками (правда, без репрессий и гонений), лежали в русле общего восточно-европейского хода развития. Наиболее неоднозначны представления о следующей (по общепринятой классификации - второй) атмоде. Здесь можно говорить и о социал-демократическом движении (с участием Райниса), которое имело универсалистскую направленность, и о резкой урбанизации латышей в 1870Ц1890-е гг., и о многих других переменах на смене веков. Для определенной группы второй латышской атмодой является государственный переворот, ликвидация парламентской системы и установление единоличной власти К. Ульманиса в 1934 г. Для других же это представляется весьма прискорбным фактом, типологически сходным и исторически преемственным с переменой государственного строя в 1940 г., т.е. присоединением Латвии к СССР. По-видимому, вторая атмода меньше всего связана с реальной социальной памятью, она является результатом рефлексии, и здесь скорее нужно говорить о комплексе внешних обстоятельств (революции 1905 г. и 1917 г., первая мировая и гражданская война), в которых сложилась и была реализована первая для латышей и эстонцев возможность создания сначала идеи автономии, а затем и самостоятельной государственности; в 1920Ц1925 гг. произошло становление латвийского национального государства. В советский период, несмотря на идеологический прессинг, многие формы латышскости сохранялись: любительские коллективы использовались как часть пропаганды, политического воспитания масс. Организация большого числа участников, равно как и декларируемая народность и жизнеутверждающие темы тоже входили в коммунистическую идеологию. Целью было лохватить каждого самодеятельностью финансировалась и контролировалась (как правило, не слишком жёстко) властью (Постановление Совета Министров ЛССР, 10.12.1946, № 181): проводились смотры, конкурсы. Стиль национальной культуры воспроизводился, хотя при этом во многом взращивали примитивное, потребительское отношение к народной культуре. Эпоха всеобщего политического и общественного воодушевления конца 1980 - начала 1990-х гг., для Латвии Ц третья атмода (термин Я. Страдыньша), объединила демократически настроенные общественные слои Латвии, ее исторический контекст был мирный, и включал в себя подспудные действия, подготовившие часть латвийского общества в конце 1970-х - первой половине 1980-х гг. к открытому противостоянию центральной власти и партийной номенклатуре и защите своих интересов. Идеи сохранения и развития латышской этнической культуры сопровождали каждый из периодов серьезных экономических и политических перемен.
3. Характерным признаком латышскости являются ощущение общей, в целом полной страданий и лишений (некоторое исключение представляют собой эпохи благоприятного существования - период древности, до конца XII в., Курземское герцогство, межвоенная Латвийская республика, а также получившее ныне обозначение жирных лет (каковыми они реально оказались для небольшого слоя латышей) период середины 1990 - начала 2000-х гг., до современного кризиса), очень неоднозначной истории, в ходе которой постепенно вырабатывался национальный характер. Эта линия была обозначена в трудах немецких просветителей конца XVIIIЦначала XIX вв., и в дальнейшем развивалась. Историческая травма играет существенную роль в латышском историческом нарративе, хотя в последние годы заметно её преодоление. При этом видна преемственность и взаимосвязь всех профессиональных историографических моделей. Латышский вопрос, поставленный в конце XVIII в. (и особенно ярко в работах Г. Меркеля) имел отчетливый освободительный пафос; его политически левый характер сменился во второй половине 1930-х гг. на правый, государственный, и это было повторено в 1990-х гг. Внимание к своей истории в современном латышском обществе колоссально, хотя для поверхностного внешнего взгляда, возможно, и кажется избирательным. Однако это не совсем так; если на уровне профессиональной историографии ещё не все исторические аспекты и проблемы получили достойное разрешение, то на уровне социальной памяти они активно ставятся и обсужаются.
4. В особенно концентрированной форме латышскость отразилась в художественной литературе, разных формах обращения к фольклору, художественных и вкусовых признаках (ллатышский стиль в декоративно-прикладном искусстве, в повседневности и устройстве интерьера), приверженности определенным формам исполнительского искусства (латыши - народ певцов, любовь латышей к театру). Кроме того, это были представления о латышском национальном характере и поведенческих чертах, нередко кладущиеся в основу обсуждения и оценки человеческих действий. Существенным объединительным элементом латышской культуры стали вокально-музыкальная культура: сначала, в середине XIX в., гармонизация народных песен, хоровое движение, Праздники песни, позднее, в 1970-х гг., неофольклоризм, когда фольклор (прежде всего, песенный) стал восприниматься как источник альтернативной культуры, политической оппозиции, противостоящей глобализации, безличной массовой культуре, потребительству, и включен в зеленый образ жизни, связан с трендами своего, домашнего, хуторского.
5. Относительно позднее и двуэтапное принятие христианства (земли Латвии и Эстонии - формально в начале XIII в., Литвы - в XIV в., но, по сути, еще позднее, для масс латышей и эстонцев христианство актуализировалось в рамках протестантизма) сказалось на местной религиозной культуре, на слабом и трансформированном включении этих конфессий в латышский мир. Восточная Прибалтика стала местом встречи православия, старообрядчества, католичества и лютеранства, а теперь и многих новых религий (в Латвии весьма активны различные небольшие религиозные группы - рериховцы, необуддисты, неоязычники, группы, интересующиеся восточными религиями, харизматические христиане, церковь нового поколения и т.д.). Все религиозные конфессии в Латвии начиная с 1918 г. всегда были отдалены от светской, гражданской власти. Латышская идея формировалась в принципе как антиклерикальная. Однако примечательным фактом в латышской истории было движение Братских общин (гернгутеров) Лифляндии, возникшее в середине XVIII в., охватывавшее до 75% крестьянского населения отдельных областей, во многом повлиявшее латышскую культуру, хотя в середине XIX в. переставшее играть заметную роль в местной культурной жизни. В истории латышской этнической культуре интересно и движение диевтуров: предыстоки этого религиозно-культурного движения следует искать в романтизме конца XVIII в., в обращении к национальным древностям, в росте интереса, впоследствии образовавшего т.н. живую или лэкспериментальную археологию и клубы исторической реконструкции (хотя последние в целом составляют параллельную, не связанную с диевтурибой, самостоятельно развивающуюся традицию). При небольшом числе непосредственных участников его культурная иррадиация и влияние на становление современной общелатышской культуры все же ощутимы (хотя и не бесспорны). Нужно признать при этом, что ни гернгутерские идеи не исчезли бесследно (ими был дан толчок к формированию низовых общин среди широких масс латышских крестьян), ни диевтуры не возникли на пустом месте. Интересно отметить также и выявленную в работе тесную структурную и тематическую связь гернгутерского и диевтурского движений Латвии. Обе из них для своего времени были весьма актуальными для формирования латышской идентичности явлениями, не столько религиозными, сколько общекультурными. Однако в снятом, преобразованном, романтизированном виде ряд религиозных идей, ценностей и институтов вошли в комплекс представлений о латышском.
6. Региональное самосознание до сих пор играет некоторую роль в этнокультурной жизни Латвии, хотя ныне это относительно мало известно за пределами Латвии и (за небольшим исключением) почти не отражается в литературе на других языках, кроме латышского. Локальный принцип во многом лежит в основе самоидентификации ливов Курземского побережья, католиков Курземе - суйтов, и особенно жителей Восточной Латвии, провинции Латгале. Последние претендуют подчас на статус отдельного от латышей народа, со своим (хотя и не вполне унифицированным и кодифицированным) латгальским языком; заметим, что немалая роль в становлении самосознания латгальцев сыграло латгальское возрождение в начале ХХ в., инспирированная местной интеллигенцией (Ф. Кемпс, Б. Брежго и другие); именно тогда был создан этноним латгальцы (лтш. latgaliesi), образованный на основе известного по средневековых хроникам этнонима латгалы. Важнейшее ядро латышской этнонациональной культуры исторически сложилось в провинции Видземе: это касается происхождения этнонима latviesi, эталонных языковых диалектов, здесь находится Пиебалга - малая родина плеяды главных латышских литераторов, здесь возникли и затем начали распространяться такие важнейшие праздничные институты как Праздник песни и кладбищенские праздники, наконец, тут сформировались такие интересные специфические религиозные формы как латышское гернгутерство и диевтуриба (последняя даже в большей степени - порождение рижской интеллигенции). Не случайно в ходе формирования латвийский государственности рассматривалась возможность сделать столицу Латвии в г. Валка (пограничном с Эстонией городе в провинции Видземе). Однако синхронизирующие процессы, укрепляющие связи между латышами Видземе, Курземе, Земгале, Аугшземе и Латгале (жители каждой из этнографических областей обладают своими, несколько отличными исторической памятью и культурными чертами), оказались главными при формировании образов латышскости.
7. Глобализация, миграционные процессы, ускорение делают будущее всякой этнической культуры в значительной мере неопределенным. Внутренняя консолидация этноса в сильной степени зависит от внешних обстоятельств. Тем более это актуально для случаев, когда одновременно укрепляются несколько групповых идентичностей этническая (в случае с Латвией - латышская), новая национальная (латвийская), новая федеративно-государственная (европейская), а кроме того, неизбежно участие народа и в более глобальных формах международного взаимодействия. В рамках общеевропейской интеграции латышскость как идеология фактически имеет тенденцию культурно перерасти в латвийскость, которая может объединять разные этнические культуры, связанные местом (Латвия) и языком (или, возможно, языками, так как, несмотря на политическую и общественную дискуссию вокруг необходимости укрепления латышского как государственного языка Латвии, среди молодежи этой республики ощутима ориентация на иностранные языки), под эгидой общегосударственных интересов, интересов локальной территории (области, района, города), и на основе ценностей гражданского общества. Став национальной, любая из сфер культуры отчасти теряет самостоятельность, преобразуется в фактор идеологии, политики, наконец, маркетинга. В случае с латышской национальной историей столь отчетливое сохранение национально-романтической модели делает ее своеобразным культурным брендом, материализованным как в художественных, публицистических, политических и даже рекламных текстах, так и в культурных практиках - клубной, музейной, субкультурной, а также и в массовой культуре. Однако это же затрудняет ее инструментальность, ограничивает развитие ее познавательной функции, усиливает изоляционизм. По-видимому, этнонационализм является одной из стратегий, предполагающих противостояние процессу столь быстрых перемен.
8. Латышский мир сегодня во многом творят профессионалы (музыканты, писатели, поэты, мастера-прикладники, художники и т.д.); их идеи и наработки быстро становятся известными широкой латышской публике, отчасти воспринимаются и воспроизводятся. Однако их творчество укоренено в фольклоре и традиционной культуре, разумеется, уже довольно давно потерявших свою социальную основу, но бережно сохраняемых в урбанизирующемся и глобализирующемся мире. Создающаяся с середины XIX в. новая, этнонациональная мифология к настоящему времени уже отчасти воспринимается как аутентичная, близкая традиционной культуре. Все это говорит о том, что представления о латышском в виде художественной, литературной образности, стиля, образа жизни, круга интересов и ценностей, культурно-ландшафтной географии, способа интерпретации проявления психологических черт и культурного поведения, будут существовать и развиваться в XXI в.

Основные положения диссертации изложены в следующих публикациях автора:

Статьи в рецензируемых журналах по списку ВАК:

1. Реконструкция обрядовых локусов латышских календарных праздников // Этнографическое обозрение. М., 1995. № 5. С. 49Ц59.
2. Москва и Санкт-Петербург в становлении латышской этнографии // Этнографическое обозрение. М., 1996. № 4. С. 116Ц124.
3. Богини счастья (Лайма, Лакшми) у латышей и индийцев // Восток (Oriens). М., 2002. № 2. С. 40Ц55.
4. Этническая культура: Традиции и инновации // Этнографическое обозрение. 2003. № 3. С. 149Ц151.
5. На перекрестке культур: русские в Балтийском регионе // Этнографическое обозрение. 2003. № 6. С. 130Ц133.
6. аХлебные мантры и ляпонские чаши у латышей. К вопросу о проблемах аутентичности и регистрах истинности в современной этнографии // Этнографическое обозрение. № 1. 2006. С. 109Ц128.
7. Представления о святости и священном в латышском фольклоре и народном мировоззрении // Антропологический форум. 2008. № 9. С.203Ц237.
8. аСделано в Латвии: к вопросу об этнокультурных особенностях национальных брендов // Этнографическое обозрение. № 3. 2009. С. 159Ц184.
9. аЗолотом резать слово: о стилевых, национальных и цеховых особенностях искусства дискуссии и рецензирования // Антропологический форум. № 10. 2009. С. 113Ц122.
10. атышская национальная история и этническая идентичность: культурные механизмы в конструировании и реферировании прошлого латышей // Антропологический форум. 2009. № 11. С.216Ц274.
11. Е и многие души пробудились. Гернгутерские общины Латвии в истории религиозной и этнической культуры латышей // Антропологический форум. 2010. № 12. С.1-41.
12. Священные леса: создание или преобразование традиции? (латышский и литовский случаи) // Вестник РГГУ. Серия Филологические науки. Литературоведение и фольклористика. М., 2010, № 2, январь. С.277Ц302.
13. Аглонские чудеса // Антропологический форум. № 13. 2010. C.125Ц146.
14. Балтия как перекресток цивилизационных идентичностей // Антропологический форум. № 13. 2010. C.306Ц311.
15. итовская этнографическая коллекция в Российском Этнографическом Музее // Этнографическое обозрение. 2010. № 2. 0.5 а.л. а
16. Каноны национальных культур: опыты Голландии, Дании и Латвии 2000-х гг. // Этнографическое обозрение. 2011. № 3 (в печати). 1 а.л.

Монографии

1. Язык орнамента в латышской культуре. М.: Индрик, 2002. 26 а.л., илл.
2. Культурная антропология. М.: Весь мир, 2002. 12 а.л., илл. (В соавторстве с С.А. Арутюновым).
3. Этнические образы и стереотипы: по результатам сравнительного исследования среди молодежи Латвии и Литвы (1999Ц2003 гг.). М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2008. 11 печ. л., илл. (В соавторстве с М.В. Завьяловой).
4. HistoricaLettica: Национальная история и этническая идентичность. О конструировании и культурном реферировании прошлого латышей. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2010. 23.5 печ.л., илл.

Брошюры

1. Dievturiba. Латышское неоязычество и истоки национализма. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 1999 (Исследования по прикладной и неотложной этнологии, № 121). 1.5 п.л.
2. Ромува. Этническая религиозность в Литве. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2000 (Исследования по прикладной и неотложной этнологии, № 136). 2 п.л.
3. ивы - опыт возрождения одного народа. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2001 (Исследования по прикладной и неотложной этнологии, № 143). 2.5 п.л.
4. атышский язык: исторические преобразования и социо-культурные аспекты бытования М.: Института этнологии и антропологии РАН, 2006 (Исследования по прикладной и неотложной этнологии, № 192). 5 п.л.

Статьи на иностранных и русском языках в иностранных рецензируемых журналах

1. УЯвление священногоФ в латышских фольклорных текстах // Latvijas Zinatnu Akademijas Vestis. А. Riga, 1997. № 51. С. 31Ц39.
2. Обычные и странные части тела у латышей (к концепции человека в традиционной культуре) // Etnolingwistyka. Etnolingwistyka. Problemy jezyka i kultury. N.13. Lublin, 2001. C. 197Ц214.
3. Cilveka koncepcija tradicionalaja kultura: kermenis un ta dalas latviesu folklora // Letonica. Humanitaro zinatnu zurnals. Literatura, folklora, maksla. Riga, 2000/2001. N.6/7. 92-104. lpp. // Letonica. Humanitaro zinatnu zurnals. Literatura, folklora, maksla. Riga, 2001. С.92Ц104 [УКонцепция человека в традиционной культуре: тело и его части в латышском фольклореФ; на латышском языке].
4. Akmens ivaizdis latviu mitologijoje // Liaudies kultura. 2001. N.6. P.36Ц48 [УПредставления о камнях в латышском фольклореФ; на литовском языке].
5. Lietuviu ir rusu poziuris vienas i kita: kai kurie etnopsicholingvistinio tyrinejimo rezultatai (совместно с М. Завьяловой) // Liaudies kultura. Vilnius, № 2, 2004. P. 17Ц27 [Взгляд литовцев и русских друг на друга: некоторые результаты этнопсихолингвистического исследования; на литовском языке].
6. Балтийские этнокультурные стереотипы: концепция пространства // Etnolingwistyka. Etnolingwistyka. Problemy jezyka i kultury. N.17. Lublin, 2005. C. 259Ц277 (В соавторстве с М.В. Завьяловой).
7. Viddivtautas. Boriss Infantjevs (1921Ц2009) // Letonica. Humanitaro zinatnu zurnals. N. 19. 2009. 354Ц357.lpp. [УПосреди между двумя народами. Борис Инфантьев (1921Ц2009)Ф; на латышском языке].
8. Крестьянский домик, нанимаемый горожанином: о некоторых метаморфозах петербургской/ленинградской дачи в XIX-XX вв. // The Dacha Kingdom: Summer Dwellers and Dwellings in the Baltic Area. Ed.by N. Baschmakoff and M.Ristolainen. Helsinki: Aleksanteri Series. 3: 2009. P. 409Ц415.
9. Этические и прагматические проблемы полевой этнографической работы // Letonica. Humanitaro zinatnu zurnals. N. 19. 2009. 191Ц207.lpp.
10. Латвийският стил в изкуството и културата на всекидневието (Към постановката на проблема) // Български фолклор. Балканите и Балтика в обединена Европа: история, религии, култури. Кн.3-4. 2009. София, Българска Академия на науките, 2010. С. 84Ц91 [УЛатышский стильФ в искусстве и культуре повседневности; на болгарском языке].
11. УLatvian StyleФ: on some Motifs and Themes in Latvian National Imagination // Balkan and Baltic states in United Europe. Histories, Religions, and Cultures. Ed. by E. Anastasova, M. Koiva. SofiaЦTartu, 2010. P. 124Ц130.
12. Homo letticus: Locality and Ethnicity as two dimensions of Latvian identity // Darbai ir dienos. N.19. 2010. P. 23-38.

Статьи в других рецензируемых журналах

1. Вечер колоды у латышей // Живая старина. М., 1995. № 4. С. 11Ц12.
2. УСвятая МараФ в латышской народной культуре // Живая старина. М., 1996. № 2. С. 42Ц46.
3. атышские женские наплечные покрывала - виллайне: семиотика бытования // Живая старина. М., 1996. № 3. С. 11Ц13.
4. Raksts (Уорнамент, узорФ) в латышской народной культуре // Живая старина. 1998. № 3 (19). С. 6Ц9.
5. Аннотированная библиография книг и статей по латышской традиционной культуре, вышедших в свет в Латвии в 1990-1996 гг. // Балто-славянские исследования 1997. М., Индрик, 1998. С.605Ц616.
6. Спит камушек без сновЕ (О некоторых мифологических представлениях о камнях у латышей) // Живая старина. 2000. № 3. С. 13Ц16.
7. Грамматика латышского орнамента (К постановке проблемы синтаксического анализа изобразительных текстов) // Балто-славянские исследования. ХУ. М., Индрик, 2002. С.530Ц549.
8. УВокруг повсюду песчаные холмы, сама Рига в водеФ (Рига: город и миф) // Балто-славянские исследования. ХУ. М., Индрик, 2002. С.77Ц93.
9. Аннотированная библиография книг и статей по традиционной культуре Латвии, вышедших в свет в 1995Ц2001 гг. // Балто-славянские исследования. ХУ. М., Индрик, 2002. С.639Ц650.
10. Этнокультурные стереотипы и образы у латышей и литовцев: образы своего и чужого. На материале опроса школьников гг. Риги и Вильнюса // Даугава. № 2Ц3 Рига, 2003. С. 152Ц170. (В соавторстве с М.В. Завьяловой).
11. Русские Балтии в зеркале этнических стереотипов (на материале этнолингвистического эксперимента) // Диаспора. 2004. № 4. (В соавторстве с М.В. Завьяловой).
12. Аннотированная библиография некоторых работ по культуре Латвии, вышедших в свет в 2000-2003 гг. // Балто-славянские исследования. ХУ1. М., Индрик, 2004. С. 416Ц426.
13. Аннотированная библиография некоторых работ по истории, языкам и культуре Латвии (2004Ц2005 гг.) // Балто-славянские исследования. ХУ1. М., Индрик, 2006. С. 506Ц511.
14. Священный лес Покайни в Латвии: изобретение традиции? // Живая Старина. № 1 (53). 2007. с. 32Ц35.

Другие публикации

1. атинские и русские раннесредневековые источники о балтийских (балтских и прибалтийско-финских) народах // Восточная Европа в древности и средневековье. Древняя Русь в системе этнополитических и культурных связей. М., 1994. С. 67Ц69.
2. Святая Мара. К вопросу о соотношении языческих и христианских представлений в латышской фольклорной традиции // Восточная Европа в древности и средневековье. Язычество, христианство, церковь. М., 1995. С. 70Ц74.
3. атышские календарные праздники как Уприходящие-уходящие гостиФ: анализ одной мифологемы // Календарно-праздничная культура народов Зарубежной Азии: традиции и инновации. М., 1997. С. 216Ц222.
4. Образ человека в латышской традиционной культуре (по материалам языка и фольклора) // Этнические стереотипы в меняющемся мире. Отв. ред., сост. Е.П. Батьянова и А.Н. Калабанов. М., 1998. С. 97Ц110.
5. Dievturiba. Религиозно-национальная идея и ее реализация в Латвии // Неоязычество на просторах Евразии. Сост. В.А. Шнирельман. М., 2001. С. 80Ц113.
6. Русская интеллигенция в Латвийской Республике, 1920Ц1930-е гг. (по материалам последних исследований) // Русская интеллигенция на родине и в зарубежье: новые документы и материалы. Сборник статей. М.: Российский институт культурологии. Ред. К.З. Акопян. М., 2001. С.82Ц107. 1.5 а.л.
7. От коровьего счастья до Мирового закона (о способах мифологизации женских сакральных персонажей в латышском фольклоре) // Судьба, болезнь и другие женские образы в традиционной культуре (материалы круглого стола). М.: МГУ, 2000. С. 32Ц37.
8. Baltijos arealas kulturines geografijos kontekste: tyrimo teorija ir pritaikymas // Lietuvos dvarai: praeitis, dabartis, perspektyvos. Konferencijos tezes. Kauno dailininku paramos fondasc Lietuvos dailininku sajungos Kauno skyrius. Zemaitkiemio dvaras, 2002. P.5.
9. Балтийские этнокультурные стереотипы: образы УсвоегоФ и УчужогоФ // Идентичность и толерантность. М., 2002. С.305Ц328 (совместно с М.В. Завьяловой).
10. Латышскость в зеркале этнокультурных стереотипов и образов // Мультикультурализм и этнокультурные процессы в меняющемся мире. Исследовательские подходы и интерпретации. М., 2003. С. 146Ц188. 2 печ. л.
11. Некоторые особенности хлебопечения и представления о хлебе у латышей // Хлеб в народной культуре. Отв. ред. Т.А. Воронина. М., Наука, 2004. С.341Ц362. 1.5 печ.л.
12. Образ креста в латышском фольклоре и традициях: происхождение и функция // Литовские кресты в мировом контексте. Международная научная конференция. Тезисы докладов. Сост. Й. Забулите. Каунас, 2005. С. 44Ц45.
13. Дом, земля, пространство: этнокультурные стереотипные представления среди латышей, литовцев и русских стран Балтии // Ethnic images and stereotypes - where is the border line? Russian-Baltic Cross-cultural Relations. 3-d International conference on political and cultural relations between Russia and the states of Baltic region. Narva, October 20Ц22, 2006. The University of Tartu, Narva College, 2006. P.121Ц122.
14. УLigo, bite, ligo, Saule!Ф Традиции и инновации в праздновании Яновой ночи у латышей // Э.А. Вольтер и балтистика как комплексная дисциплина. Международная научная конференция. Санкт-Петербург, 21Ц23 сентября 2006 г. Тезисы докладов. СПб: Филологический факультет СПбГУ, 2006. С. 27Ц28.
15. Обычные и странные части тела у латышей: к концепции человека в традиционной культуре // Балты и Великое Княжество Литовское. Историко-лингвистический взгляд. Памяти Эгидиюса Банёниса. М.: Новое издательство, 2007. С.242Ц258.
16. На старых ребрах коняЕ: об интерпретации одного латышского текста в контексте традиции жанра загадки // Балты и Великое Княжество Литовское. Историко-лингвистический взгляд. Памяти Эгидиюса Банёниса. М.: Новое издательство, 2007. С.259Ц268.
17. Частная жизнь, профессиональная деятельность и полевая работа этнографа: к вопросу о соотношении этики и прагматики // Антропология академической жизни. Сборник статей под редакцией Г. Комаровой. М., 2008. С. 162Ц208. 2 печ.л.
18. Эгле - королева ужей: о способах интерпретации одного сказочного сюжета в литовской культуре // Миф в фольклорных традициях и культуре новейшего времени. Отв. ред. С.Ю. Неклюдов. М.: РГГУ, 2009. С.49Ц70.
19. Homo Letticus: проблемы стратификации национального характера и этиологии этикетных норм // VIII Конгресс этнографов и антропологов России. Тезисы докладов. Оренбург, 1Ц5 июля 2009 г. Оренбург, Издательский центр ОГАУ, 2009. С.453.
20. атышский Праздник Песни и Танца: о национальных особенностях одной культурной традиции // Европейская интеграция и культурное многообразие. М.: Институт этнологии и антропологии РАН, 2009. С. 55Ц105.
21. Кавказские народы в Балтии: между культурной интеграцией и сохранением самобытности (на примере Латвии) // Международная научная конференция "Археология, Этнология, Фольклористика Кавказа". Сборник кратких содержаний докладов. Тбилиси, 25Ц27 июня 2009 года. Тбилиси: Фонд Кавказа. 2010. C. 530Ц532.
22. Восток и Запад: гендерные темы в этнографических исследованиях // Женский мир в научном дискурсе: исследовательские стратегии. Материалы региональной научно-практической конференции (Якутск, 22 октября 2009 г.). Новосибирск: Наука, 2010. С.83Ц99.
     Авторефераты по всем темам  >>  Авторефераты по истории