Книги, научные публикации
БЕСПЛАТНО ЗАПРЕЩЕНО К ПРОДАЖЕ БЕСПЛАТНО БЕСПЛАТНО БЕСПЛАТНО БЕСПЛАТНО НЕТЛЕННЫЕ ПАМЯТНИКИ ЛИТЕРАТУРЫ Иосиф Бродский ЛИЦА НЕОБЩИМ ВЫРАЖЕНЬЕМ НОБЕЛЕВСКАЯ ЛЕКЦИЯ IM WERDEN VERLAG МОСКВА AUGSBURG
1999 Пишущий стихотворение, однако, пишет его не потому, что он рассчитывает на посмертную славу, хотя он часто и надеется, что стихотворение его переживет, пусть не надолго. Пишущий стихотворение пишет его потому, что язык ему подсказывает или просто диктует следующую строчку. Начиная стихотворения, поэт, как правило, не знает, чем оно кончится, и порой оказывается очень удивлен тем, что получилось, ибо часто получается лучше, чем он предполагал, часто мысль его заходит дальше, чем он рас читывал. Это и есть тот момент, когда будущее языка вмешива ется в его настоящее. Существуют, как мы знаем, три метода по знания: аналитический, интуитивный и метод, которым пользо вались библейские пророки Ч посредством откровения. Отли чие поэзии от прочих форм литературы в том, что она пользуется сразу всеми тремя (тяготея преимущественно ко второму и тре тьему), ибо все три даны в языке;
и порой с помощью одного сло ва, одной рифмы пишущему стихотворение удается оказаться там, где до него никто не бывал, Ч и дальше, может быть, чем он сам бы желал. Пишущий стихотворение пишет его прежде всего по тому, что стихотворение Ч колоссальный ускоритель сознания, мышления, мироощущения. Испытав это ускорение единожды, человек уже не в состоянии отказаться от повторения этого опы та, он впадает в зависимость от этого процесса, как впадают в зависимость от наркотиков или алкоголя. Человек, находящийся в подобной зависимости от языка, я полагаю, и называется по этом.
Издательство ДIm WerdenУ, Augsburg, Третье издание, Augsburg, Email: info@imwerden.de Человек принимается за сочинение стихотворения по раз ным соображениям: чтоб завоевать сердце возлюбленной, чтоб выразить свое отношение к окружающей его реальности, будь то пейзаж или государство, чтоб запечатлеть душевное состояние, I в котором он в данный момент находится, чтоб оставить Ч как он думает в эту минуту Ч след на земле. Он прибегает к этой Для человека частного и частность эту всю жизнь какой форме Ч к стихотворению Ч по соображениям, скорее всего, либо общественной роли предпочитавшего, для человека, зашед бессознательно миметическим: черный вертикальный сгусток шего в предпочтении этом довольно далеко Ч и в частности от слов посреди белого листа бумаги, видимо, напоминает человеку Родины, ибо лучше быть последним неудачником в демократии, о его собственном положении в мире, о пропорции пространства чем мученником или властителем дум в деспотии, Ч оказаться к его телу. Но независимо от соображений, по которым он берет внезапно на этой трибуне Ч большая неловкость и испытание.
ся за перо, и независимо от эффекта, производимого тем, что Ощущение это усугубляется не столько мыслью о тех, кто выходит из под его пера, на его аудиторию, сколь бы велика или стоял здесь до меня, сколько памятью о тех, кого эта честь мино мала она ни была, немедленное последствие этого предприятия вала, кто не смог обратиться, что называется Дурби эт орбиУ с Ч ощущение вступления в прямой контакт с языком, точнее этой трибуны и чье общее молчание ищет и не находит в вас вы ощущение немедленного впадения в зависимость от оного, от хода.
всего, что на нем уже высказано, написано, осуществлено.
Единственное, что может примирить вас с подобным поло Зависимость эта Ч абсолютная, деспотическая, но она же жением, это то простое соображение, что Ч по причинам преж и раскрепощает. Ибо, будучи всегда старше, чем писатель, язык де всего стилистическим Ч писатель не может говорить за писа обладает еще колоссальной центробежной энергией, сообщае теля, особенно поэт за поэта;
что, окажись на этой трибуне Осип мой ему его временным потенциалом Ч то есть всем лежащим Мандельштам, Марина Цветаева, Роберт Фрост, Анна Ахмато впереди временем. И потенциал этот определяется не столько ва, Уинстон Оден, они невольно бы говорили за самих себя, и, количественным составом нации, на нем говорящей, хотя и этим возможно испытывали бы некоторую неловкость.
тоже, сколько качеством стихотворения, на нем сочиняемого. До Эти тени смущают меня постоянно, смущают они меня и статочно вспомнить авторов греческой или римской античности, сегодня. Во всяком случае они не поощряют меня к красноре достаточно вспомнить Данте. Создаваемое сегодня по русски или чию. В лучшие свои минуты я кажусь себе как бы их суммой Ч по английски, например, гарантирует существование этих язы но всегда меньшей, чем любая из них в отдельности. Ибо быть ков в течение следующего тысячелетия. Поэт, повторяю, есть лучше них на бумаге невозможно;
невозможно быть лучше них и средство существования языка. Или, как сказал великий Оден, в жизни, и это именно их жизни, сколь бы трагичны и горьки они он Ч тот, кем язык жив. Не станет меня, эти строки пишущего, не были, заставляют меня часто Ч видимо, чаще, чем следовало не станет вас, их читающих, но язык, на котором они написаны и бы Ч сожалеть о движении времени. Если тот свет существует на котором вы их читаете, останется не только потому, что язык Ч а отказать им в возможности вечной жизни я не более в со долговечнее человека, но и потому, что он лучше приспособлен к стоянии, чем забыть об их существовании в этой Ч если тот свет мутации.
существует, то они, надеюсь, простят мне и качество того, что я 14 собираюсь изложить: в конце концов не поведением на трибуне сталинского архипелага. Тот факт, что не все прервалось, по край достоинство нашей профессии мерится. ней мере в России, Ч есть в немалой мере заслуга моего поко Я назвал лишь пятерых Ч тех, чье творчество и чьи судьбы ления, и я горд своей к нему принадлежностью не в меньшей мере, мне дороги, хотя бы потому, что, не будь их, я бы как человек и чем тем, что я стою здесь сегодня. И тот факт, что я стою здесь как писатель стоил бы немногого: во всяком случае я не стоял бы сегодня, есть признание заслуг этого поколения перед культурой;
сегодня здесь. Их, этих теней Ч лучше: источников света Ч вспоминая Мандельштама, я бы добавил Ч перед мировой куль ламп? звезд? Ч было, конечно же больше, чем пятеро, и любая турой. Оглядываясь назад, я могу сказать, что мы начинали на из них способна обречь на немоту. Число их велико в жизни каж пустом Ч точнее на пугающем своей опустошенностью месте. И дого сознательного литератора;
в моем случае оно удваивается что скорее интуитивно, чем сознательно, мы стремились именно благодаря тем двум культурам, к которым я волею судеб принад к воссозданию эффекта непрерывности культуры, к восстанов лежу. Не облегчает дело также и мысль о современниках и со лению ее форм и тропов, к наполнению ее не многих уцелевших и братьях по перу в обеих этих культурах, о поэтах и прозаиках, чьи часто совершенно скомпрометированных форм нашим собствен дарования я ценю выше собственного, и которые, окажись они ным новым, или казавшимся нам таковым, современным содер на этой трибуне, уже давно бы перешли к делу, ибо у них есть жанием. Существовал, вероятно, другой путь Ч путь дальней больше что сказать миру, нежели у меня. шей деформации, поэтики осколков и развалин, минимализма, Поэтому я позволю себе ряд замечаний Ч возможно, не пресекшегося дыхания. Если мы от него отказались, то вовсе не стройных, сбивчивых и могущих озадачить вас своею бессвязно потому, что он казался нам путем самодраматизации, или потому, стью. Однако количество времени, отпущенное мне на то, чтобы что мы были чрезвычайно одушевлены идеей сохранения наслед собраться с мыслями и сама моя профессия защитят меня, наде ственного благородства известных нам форм культуры, равно юсь, хотя бы отчасти от упреков в хаотичности. Человек моей значных в нашем сознании формам человеческого достоинства.
профессии редко претендует на систематичность мышления;
в Мы отказались от него, потому что выбор на самом деле был не худшем случае он претендует на систему. Но это у него, как пра наш, а выбор культуры Ч и выбор этот был опять таки эстети вило, заемное: от среды, от общественного устройства, от заня ческий, а не нравственный. Конечно же, человеку естественнее тий философией в нежном возрасте. Ничто не убеждает худож рассуждать о себе не как об орудии культуры, но, наоборот, как ника в случайности средств, которыми он пользуется для дости об ее творце и хранителе. Но если я сегодня утверждаю противо жения той или иной Ч пусть даже и постоянной Ч цели, нежели положное, то это не потому, что есть определенное очарование в самый творческий процесс, процесс сочинительства. Стихи, по перефразировании на исходе XX столетия Плотина, лорда Шеф слову Ахматовой, действительно растут из сора;
корни прозы Ч тсбери, Шеллинга или Новалиса, но потому, что кто кто, а поэт не более благородны. всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом Музы, есть на самом деле диктат языка;
что не язык является его инст II рументом, а он Ч средством языка к продолжению своего суще ствования. Язык же Ч даже если представить его как некое оду Если искусство чему то и учит (и художника Ч в первую шевленное существо (что было бы только справедливым) Ч к голову), то именно частности человеческого существования. Бу этическому выбору не способен.
дучи наиболее древней Ч и наиболее буквальной Ч формой ча 4 это прежде всего из за количества человеческих жертв, которые стного предпринимательства, оно вольно или невольно поощря повлекла за собой наступившая социальная и хронологическая ет в человеке именно его ощущение индивидуальности, уникаль перемена. В настоящей трагедии гибнет не герой Ч гибнет хор. ности, отдельности Ч превращая его из общественного живот ного в личность. Многое можно разделить: хлеб, ложе, убежде ния, возлюбленную Ч но не стихотворение, скажем, Райнера Марии Рильке. Произведения искусства, литературы в особен III ности и стихотворение в частности обращаются к человеку тет а тет, вступая с ним в прямые, без посредников, отношения. За Хотя для человека, чей родной язык Ч русский, разговоры это то и недолюбливают искусство вообще, литературу в особен о политическом зле столь же естественны, как пищеварение, я ности и поэзию в частности ревнители всеобщего блага, повели хотел бы теперь переменить тему. Недостаток разговоров об оче тели масс, глашатаи исторической необходимости. Ибо там, где видном в том, что они развращают сознание своей легкостью, сво прошло искусство где прочитано стихотворение, они обнаружи им легко обретаемым ощущением правоты. В этом их соблазн, вают на месте ожидаемого согласия и единодушия Ч равноду сходный по своей природе с соблазном социального реформато шие и разноголосие, на месте решимости к действию Ч невни ра, зло это порождающего. Осознание этого соблазна и отталки мание и брезгливость. Иными словами, в нолики, которыми рев вание от него в определенной степени ответственны за судьбы нители общего блага и повелители масс норовят оперировать, многих моих современников, не говоря уже о собратьях по перу, искуство вписывает Дточку точку запятую с минусомУ, превра ответственны за литературу, из под их перьев возникшую. Она, щая каждый нолик в пусть не всегда привлекательную, но чело эта литература, не была бегством от истории, ни заглушением веческую рожицу.
памяти, как это может показаться со стороны. ДКак можно сочи Великий Баратынский, говоря о своей Музе, охарактери нять музыку после Аушвица?У Ч вопрошает Адорно, и человек, зовал ее как обладающую Длица необщим выраженьемУ. В при знакомый с русской историей, может повторить тотже вопрос, обретении этого необшего выражения и состоит, видимо, смысл заменив в нем название лагеря, Ч повторить его, пожалуй, с индивидуального существования, ибо к необщности этой мы под большим даже правом, ибо количество людей, сгинувших в ста готовлены уже как бы генетически. Независимо от того, являет линских лагерях, далеко превосходит количество сгинувших в не ся человек писателем или читателем, задача его состоит в том, мецких. ДА как после Аушвица можно есть ланч?У Ч заметил на чтобы прожить свою собственную, а не навязанную или предпи это как то американский поэт Марк Стрэнд. Поколение, к кото санную извне, даже самым благородным образом выглядящую рому я принадлежу, во всяком случае оказалось способным со жизнь, ибо она у каждого из нас только одна, и мы хорошо знаем, чинить эту музыку. чем все это кончается. Было бы досадно израсходовать этот един Это поколение Ч поколение, родившееся именно тогда, ственный шанс на повторение чужой внешности, чужого опыта, когда крематории Аушвица работали на полную мощность, когда на тавтологию Ч тем более, что глашатаи исторической необхо Сталин пребывал в зените богоподобной, абсолютной, самой при димости, по чьему наущению человек на тавтологию эту готов родой, казалось, санкционированной власти, явилось в мир, судя согласиться, в гроб с ним вместе не лягут и спасибо не скажут.
по всему, чтобы продолжить то, что теоретически должно было Язык и, думается, литература Ч вещи более древние, не прерваться в этих крематориях и в безымянных общих могилах избежные, долговечные, чем любая форма общественной орга 12 низации. Негодование, ирония или безразличие, выражаемое ли Мне не хочется распространяться на эту тему, не хочется тературой по отношению к государству, есть, по существу реак омрачать этот вечер мыслями о десятках миллионов человечес ция постоянного, лучше сказать Ч бесконечного, по отнощению ких жизней, загубленных миллионами же Ч ибо то, что проис к временному, ограниченному. По крайней мере до тех пор, пока ходило в России в первой половине XX века, происходило до вне государство позволяет себе вмешиваться в дела литературы, ли дрения автоматического стрелкового оружия Ч во имя торже тература имеет право вмешиваться в дела государства. Полити ства политической доктрины, несостоятельность которой уже в ческая система, форма общественного устройства, как всякая си том и состоит, что она требует человеческих жертв для своего стема вообще, есть, по определению, форма прошедшего вре осуществления. Скажу только, что Ч не по опыту, увы, а только мени, пытающаяся навязать себя настоящему (а зачастую и бу теоретически Ч я полагаю, что для человека, начитавшегося Дик дущему) и человек, чья профессия язык, последний, кто может кенса, выстрелить в себе подобного во имя какой бы то ни было позабыть об этом. Подлинной опасностью для писателя являет идеи затруднительнее, чем для человека, Диккенса не читавше ся не только возможность (часто реальность) преследований со го. И я говорю именно о чтении Диккенса, Стендаля, Достоевс стороны государства, сколько возможность оказаться загипно кого, Флобера, Бальзака, Мелвилла и т. д., т. е. литературы, а не тизированным его, государства, монструозными или претерпев о грамотности, не об образовании. Грамотный то, образованный шими изменения к лучшему Ч но всегда временными Ч очерта то человек вполне может, тот или иной политический трактат ниями. прочтя, убить себе подобного и даже испытать при этом восторг Философия государства, его этика, не говоря уже о его эс убеждения. Ленин был грамотен, Сталин был грамотен, Гитлер тетике Ч всегда ДвчераУ;
язык, литература Ч всегда ДсегодняУ тоже;
Мао Цзедун, так тот даже стихи писал. Список их жертв, и часто Ч особенно в случае ортодоксальности той или иной си тем не менее, далеко превышает список ими прочитанного.
стемы даже и ДзавтраУ. Одна из заслуг литературы и состоит в Однако, перед тем как перейти к поэзии, я хотел бы доба том, что она помогает человеку уточнить время его существова вить, что русский опыт было бы разумно рассматривать как пре ния, отличить себя в толпе как предшественников так и себе по достережение хотя бы по тому, что социальная структура Запада добных, избежать тавтологии, то есть участи, известной под по в общем до сих пор аналогична тому, что существрвало в России четным названием Джертвы историиУ. Искусство вообще и лите до 1917 года. (Именно этим, между прочим, объясняется попу ратура в частности тем и замечательно, тем и отличается от жиз лярность русского психологического романа XIX века на Западе ни, что всегда бежит повторения. В обыденной жизни вы можете и сравнительный неуспех современной русской прозы. Обще рассказать один и тот же анекдот трижды и, трижды вызвав смех, ственные отношения, сложившиеся в России в XX веке, пред оказаться душою общества. В искусстве подобная форма пове ставляются, видимо, читателю не менее диковинными, чем име дения именуется ДклишеУ. Искусство есть орудие безоткатное и на персонажей, мешая ему отождествить себя с ними.) Одних развитие его определяется не индивидуальностью художника, но только политических партий, например, накануне октябрьского динамикой и логикой самого материала, предыдущей историей переворота 1917 года в России существовало уж никак не мень средств, требующих найти (или подсказывающих) всякий раз ка ше, чем существует сегодня в США или Великобритании. Ины чественно новое эстетическое решение. Обладающее собствен ми словами, человек бесстрастный мог бы заметить, что в опре ной генеалогией, динамикой, логикой и будущим, искусство не деленном смысле XIX век на Западе еще продолжается. В Рос синонимично, но, в лучшем случае, параллельно истории, и спо сии он кончился;
и если я говорю, что он кончился трагедией, то 6 Во всяком случае положение, при котором искусство вооб собом его существования является создание всякий раз новой ще и литература в частности является достоянием (прерогати эстетической реальности. Вот почему оно часто оказывается Двпе вой) меньшинства, представляется мне нездоровым и угрожаю реди прогрессаУ, впереди истории, основным инструментом ко щим. Я не призываю к замене государства библиотекой Ч хотя торой является Ч не уточнить ли нам Маркса Ч именно клише.
мысль эта неоднократно меня посещала, Ч но я не сомневаюсь, На сегодняшний день чрезвычайно распространено утвер что, выбирай мы наших властителей на основании их читательс ждение, будто писатель, поэт в особенности, должен пользоваться кого опыта, а не на основании их политических программ, на земле в своих произведениях языком улицы, языком толпы. При всей было бы меньше горя. Мне думается, что потенциального влас своей кажущейся демократичности и осязаемых практических тителя наших судеб следовало бы спрашивать прежде всего не о выгодах для писателя, утверждение это вздорно и представляет том, как он представляет себе курс иностранной политики, а о собой попытку подчинить искусство, в данном случае литерату том, как он относится к Стендалю, Диккенсу, Достоевскому. Хотя ру, истории. Только если мы решили, что ДсапиенсуУ пора оста бы уже по одному тому, что насущным хлебом литературы явля новиться в своем развитии, литературе следует говорить на язы ется именно человеческое разнообразие и безобразие, она, ли ке народа. В противном случае народу следует говорить на языке тература, оказывается надежным противоядием от каких бы то литературы. Всякая новая эстетическая реальность уточняет для ни было Ч известных и будущих Ч попыток тотального, массо человека реальность этическую. Ибо эстетика Ч мать этики;
вого подхода к решению проблем человеческого существования. понятие ДхорошоУ и ДплохоУ Ч понятия прежде всего эстети Как система нравственного, по крайней мере, страхования, она ческие, предваряющие понятия ДдобраУ и ДзлаУ. В этике не Двсе куда более эффективна, нежели та или иная система верований позволеноУ потому, что в эстетике не Двсе позволеноУ, потому или философская доктрина. что количество цветов в спектре ограничено. Несмышленый мла Потому что не может быть законов, защищающих нас от денец, с плачем отвергающий незнакомого или наоборот, тяну самих себя, ни один уголовный кодекс не предусматривает нака щийся к нему, отвергает его или тянется к нему, инстинктивно заний за преступления против литературы. И среди преступле совершает выбор эстетический, а не нравственный.
ний этих наиболее тяжким является не цензурные ограничения и Эстетический выбор Ч индивидуален, и эстетическое пе т. п., не предание книг костру. Существует преступление более реживание Ч всегда переживание частное. Всякая новая эсте тяжкое Ч пренебрежение книгами, их не чтение. За преступле тическая реальность делает человека, ее переживаюшего лицом ние это человек раплачивается всей своей жизнью: если же пре еще более частным, и частность эта, обретающая порою форму ступление это совершает нация, она платит за это своей истори литературного (или какого либо другого) вкуса, уже сама по себе ей. Живя в той стране, в которой я живу, я первый готов был бы может оказаться если не гарантией, то хотя бы формой защиты поверить, что существует некая пропорция между материальным от порабощения. Ибо человек со вкусом, в частности литератур благополучием человека и его литературным невежеством;
удер ным, менее восприимчив к повторам и заклинаниям, свойствен живает от этого меня, однако, история страны, в которой я ро ным любой форме политической демагогии. Дело не столько в дился и вырос. Ибо сведенная к причинно следственному мини том, что добродетель не является гарантией шедевра, сколько в муму, к грубой формуле, русская трагедия Ч это именно траге том, что зло, особенно политическое, всегда плохой стилист. Чем дия общества, литература в котором оказалась прерогативой богаче эстетический опыт индивидуума, чем тверже его вкус, тем меньшинства: знаменитой русской интеллигенции.
10 четче его нравственный выбор, тем он свободнее Ч хотя, воз В этой роли человеку выступать, мне кажется, следовало можно, и не счастливее. бы чаще, чем в какой либо иной. Более того, мне кажется, что Именно в этом прикладном, а не платоническом смысле сле роль эта в результате популяционного взрыва и связанной с ним дует понимать замечание Достоевского, что Дкрасота спасет мирУ все возрастающей атомизацией общества, т. е. со все возраста или высказывание Мэтью Арнольда, что Днас спасет поэзияУ. ющей изоляцией индивидуума, становится все более неизбеж Мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека ной. Я не думаю, что знаю о жизни больше, чем любой человек спасти можно. Эстетическое чутье в человеке развивается весь моего возраста, но, мне кажется, что в качестве собеседника книга ма стремительно, ибо даже полностью не отдавая себе отчет в более надежна, чем приятель или возлюбленная. Роман или сти том, чем он является и что ему на самом деле необходимо, чело хотворение Ч не монолог, но разговор писателя с читателем Ч век, как правило, инстинктивно знает, что ему не нравится и что разговор, повторяю, крайне частный, исключающий всех осталь его не устраивает. В антропологическом смысле, повторяю, че ных, если угодно Ч обоюдно мизантропический. И в момент этого ловек является существом эстетическим прежде, чем этическим. разговора писатель равен читателю, как, впрочем, и наоборот, Искусство поэтому, в частности литература Ч не побочный про независимо от того, великий он писатель или нет. Равенство это дукт видового развития, а наоборот. Если тем, что отличает нас Ч равенство сознания, и оно остается с человеком на всю жизнь от прочих представителей животного царства, является речь, то в виде памяти, смутной или отчетливой, и рано или поздно, кста литература, и в частности, поэзия, будучи высшей формой сло ти или некстати, определяет поведение индивидуума. Именно это вестности, представляет собою, грубо говоря, нашу видовую цель. я имею в виду, говоря о роли исполнителя, тем более естествен Я далек от идеи поголовного обучения стихосложению и ком ной, что роман или стихотворение есть продукт взаимного одино позиции, тем не менее, подразделение людей на интеллигенцию чества писателя и читателя.
и всех остальных представляется мне неприемлемым. В нрав В истории нашего вида, в истории ДсапиенсаУ, книга Ч фено ственном отношении подразделение это подобно подразделению мен антропологический, аналогичный по сути изобретению ко общества на богатых и нищих;
но, если для существования соци леса. Возникшая для того, чтоб дать нам представление не столько ального неравенства еще мыслимы какие то чисто физические, о наших истоках, сколько о том, на что ДсапиенсУ этот способен, материальные обоснования, для неравенства интеллектуально книга является средством перемещения в пространстве опыта со го они немыслимы. В чем, в чем, а в этом смысле равенство нам скоростью переворачиваемой страницы. Перемещение это, в гарантировано от природы. Речь идет не об образовании, а об свою очередь, как всякое перемещение, оборачивается бегством образовании речи, малейшая приближенность которой чревата от общего знаменателя, от попытки навязать знаменателя этого вторжением в жизнь человека ложного выбора. Сушествование черту, не поднимавшуюся ранее выше пояса, нашему сердцу, на литературы подразумевает существование на уровне литерату шему сознанию, нашему воображению. Бегство это Ч бегство в ры Ч и не только нравственно, но и лексически. Если музыкаль сторону необщего выражения лица, в сторону числителя, в сто ное произведение еще оставляет человеку возможность выбора рону личности, в сторону частности. По чьему бы образу и подо между пассивной ролью слушателя и активной исполнителя, про бию мы не были созданы, нас уже пять миллиардов, и другого изведение литературы Ч искусства, по выражению Монтале, будущего, кроме очерченного искусством, у человека нет. В про безнадежно семантического Ч обрекает его на роль только ис тивоположном случае нас ожидает прошлое Ч прежде всего по полнителя. литическое, со всеми его массовыми полицейскими прелестями.