"СПОР О МЕТОДЕ" - РАУНД N... (по поводу одной интернет-дискуссии) Д. Г. ПОДВОЙСКИЙ ПОДВОЙСКИЙ Денис Глебович - кандидат философских наук, доцент Российского университета дружбы народов (E-mail:

dpodvoisky

Аннотация. В статье традиционная эпистемологически-методологическая проблема специфики социально-гуманитарных наук рассматривается на примере вопроса о применимости "математического инструментария" к анализу и описанию феноменов общественной жизни. Характеристика особенностей "номотетических конструкций", создаваемых в теоретической социологии, высвечивает, по мнению автора, ограниченность перспектив математизации социологического знания.

Ключевые слова: метод социологии * социально-гуманитарные науки * детерминизм * когнитивная установка * метод номотетический * математические и нематематические генерализации * фетишизм математический Появление на сайте Российского общества социологов (РОС) полемических статей сторонников междисциплинарного альянса социологии и математики [1;

2] можно рассматривать как претензию на очередной раунд пресловутого Methodenstreit'а. Заявлять:

прекратите, публика устала (если таковая у нас вообще существует) бессмысленно. Спор о методе в социологии, скорее всего, никогда не прекратится. Он есть наша старинная профессиональная забава, интеллектуальное ристалище, плацдарм для выяснения отношений, демонстрации парадигмальных кредо школ и направлений социальной науки.

Участие в подобного рода дискуссиях - занятие на любителя. Многие, в том числе серьезные исследователи, считают их бесплодными и неконструктивными. Пример тому - фраза Теды Скокпол, приводимая Н. С. Розовым [3]. Ее смысловая интенция проста: "Ребята, давайте заниматься содержательными проблемами! Пора уже, наконец, начинать делать науку, а не рассуждать до бесконечности о том, как ее следует делать!" Здесь перед нами встает образ умудренного опытом корифея-охотника из "Обыкновенного чуда" Е. Шварца: того, который не охотился уже много лет, потому что был занят написанием монументального трактата об охотничьем мастерстве.

Подобная ирония уместна, но, вероятно, не по отношению ко всяким методологическим изысканиям, но - к особого рода "зацикленности" на проблемах данного круга.

Целесообразность методологической рефлексии обществоведческих дисциплин всегда будет оправдываться в представлении тех, кто ею занимается, по крайней мере, двумя обстоятельствами, относящимися к различным рангам когнитивных задач.

стр. 1) Для исследователей-эмпириков (не всяких) разговоры о методе сводятся к уяснению процедур работы с данными и правил научного вывода, обеспечивающих "валидность", "верифицируемость" и "операциональность", именно эти качества гарантируют в их понимании достоверность и объективность получаемых знаний, что отличает последние от "сомнительных истин", производимых "болтунами-теоретиками". (Такая проекция интереса характерна, скорее, для англо-американской науки.) 2) У теоретиков (тоже не всяких) есть свои резоны для развертывания методологических сюжетов. Само слово "методология" понимается ими иначе: оно не редуцируется к уровню методики, но возвышается до уровня эпистемологии. В этой области преуспели представители немецкой "школы", сохранившей тесные связи с собственной национальной философской традицией, для которой гносеологическая проблематика выступала одним из приоритетов. Мы имеем в виду в первую очередь "критическую философию" высокого кантианского стиля. Обществовед, воспитанный в таком духе и предпочитающий теоретический взгляд на вещи, мог бы сказать: ученый, принимающийся без предварительной методологической ориентировки за решение содержательных задач, рискует "наломать немало дров". Ибо прежде чем приступать к конкретному объектно сфокусированному процессу познания, надо сделать предметом рассмотрения сами наши познавательные возможности. Поискам ответа на вопрос "что" (мы познаем), должно предшествовать хотя бы приблизительное понимание того, "как" (мы это будем делать). А для социолога, втянутого в спор о методе, такой подход модифицировался бы в ключевой эпистемологический вопрос его дисциплины: возможно ли научное познание общественных явлений в том же смысле (теми же средствами, на тот же манер... и т.п.), в каком возможно научное познание природы? Или оно возможно в каком-то ином смысле, оставаясь "специфически научным";

или оно вовсе невозможно в пределах той области мыслительной деятельности, которую мы называем наукой?

По-видимому, разговоры о методе сегодня в отечественной профессиональной среде выполняют важную "психологическую функцию": они помогают хотя бы отчасти избавиться от своего рода "комплекса неполноценности", ощущения, подпитываемого вульгарным массовым сциенто-техно-кратизмом, что все мы - гуманитарии и обществоведы - "пустозвоны" и "пустобрхи", представители "недонаук" [4;

5]. Социологи, кажется, в данном отношении выглядят получше некоторых коллег из большого цеха социально-гуманитарных дисциплин, поскольку вовлеченность в методологический дискурс делает их более реалистичными и критичными в оценке чужих и собственных научных достижений. Вера в свою интеллектуальную непогрешимость, отличающая воззрения некоторых отечественных авторов, пишущих на социально-гуманитарные темы, выглядит в XXI веке полнейшим анахронизмом (разумеется, не для них самих). Методологическое сомнение, - своего рода "здоровый скептицизм" de omnibus dubitandum, - направляемое ученым прежде всего на самого себя, снижает, конечно, его наивную решительность во многих вопросах, но при этом отрезвляет, играя роль профилактического средства для "чистки перьев" и борьбы с извечно паразитирующими на человеческом уме бэконовскими "идолами".

Итак, "спор о методе" стар. Участники, поводы, контексты, эпохи - разные. Суть -более или менее одна. Новые поколения "копьеломателей" порой не догадываются, что многие из аргументов и доводов, которые они сегодня "изобретают", были в ходу у предшественников.

Особенно в нынешней России, где историю почти двухсотлетней традиции мировой социологии приходится осваивать "наскоком", обзорно-конспективно, второпях. Многие из современных отечественных социологов пришли в социологию из других областей. Каждый приносил с собой багаж собственных знаний и интересов, мягко говоря, несходных. В товарищах, получавших социологическое образование в перестроечное и постперестроечное время, также согласья особого не стр. обнаруживается. Поэтому в соображениях всех актуальных и потенциальных спорщиков просвечивают свои системы релевантностей, расстановки приоритетов и т.д.

О чем рассуждают наши "социологи от математики"? Неготовность многих коллег применять математический аппарат к анализу социальных процессов объясняется ссылкой на застарелое и вредоносное методологическое противопоставление "наук о природе" и "наук о духе".

Недруги математики, идейные наследники Дильтея тянут социологию в болото субъективных интерпретаций, иррационального вчувствования, вживания в объект познания и т.п. Это они сбивают социологию с перспективного для нее пути сближения с точными науками. А. А.

Давыдов [1] в своих заявлениях более категоричен и краток, Ю. Н. Толстова [2] - наоборот.

Но, как справедливо отмечают комментаторы, фундаментальные позиции полемистов близки.

Расхождения касаются, скорее, деталей, хотя именно детали, оговорки и уточнения в тексте Ю. Н. Толстовой снижают накал разговора, делая его более конструктивным. Ниже (без претензии на апологию той или иной методологической программы) позволю себе указать (и только) на ряд проблемных пунктов, которые привлекли внимание в обсуждаемой дискуссии.

Никакой пропасти [по типу дихотомии, "бинарной оппозиции"] между науками точными и естественными, где правит бал математика, и "неточными" и "неестественными", т.е.

социально-гуманитарными, где правит непонятно кто, или каждый "как придется", "без руля и без ветрил", не существует. Это верно и в отношении онтологического аспекта размежевания (природа - дух), и в отношении методологического (каузально-обобщающий, генерализирующий - описательный, индивидуализирующий). Но есть "континуум", и социологию угораздило оказаться приблизительно посередине данной "шкалы". При этом тяготение к крайним точкам обычно выходило ей боком. Радикальный натурализм сциентизм, с одной стороны, и радикальный субъективизм-интерпретативизм, с другой, для социологии - как Сцилла и Харибда. Пройти через мессинский пролив трудно, но нужно, если хочешь попасть в родную Итаку!

Крайности карикатурны. Сциентисты, критикующие "гуманитарно-культурологические подходы" за спекулятивность, отсутствие опоры на систематические, методически подконтрольные наблюдения, нечеткость формулировок и тому подобные грехи, во многом правы. Но есть другая сторона медали. Метод "эмпатии", предполагающий проникновение в глубины чужого внутреннего мира (через вживание, сопереживание), постижение иррационального, интроспекция никогда не рассматривались серьезными учеными - сторонниками "понимающей социологии" - в качестве альтернативы позитивизму и бихевиоризму, фиксирующим наблюдаемые признаки тех или иных групп явлений. С "неуловимыми" субъективными смыслами хороший социолог обходится, в сущности, так, как естествоиспытатель со своим предметом: он их препарирует в мышлении в соответствии с определенными правилами, совершенно рационально, без эмоций и сантиментов.

Но главное, социолог всегда стремится обнаружить нечто устойчивое, регулярное, повторяющееся - в конфигурациях социальных феноменов. Его интересует типическое.

Индивидуальное, уникальное для него лишь "кейс", иллюстрация, пример, -случай, который во всей своей индивидуальности и уникальности никогда более не повторится, - но в нем он усматривает существенное, общезначимое, характерное для целого ряда сходных в известном отношении явлений. Поэтому взгляд социолога - всегда номотетический, обобщающий, не исключая оптики исторического социолога или закоренелого "качественника".

Провокационным фразам видных социологов вроде той, что упомянул А. А. Давыдов [1] (М.

Веврка: "Детерминизм в социальных науках умер"), не следует придавать слишком большого значения, хотя они симптоматичны. Подобные формулы - атрибут ставшего традиционным стиля публичной речи интеллектуалов от науки (и не только), желающих удивить, произвести впечатление или шокировать, стандартный стр. риторический прием постмодернистского эпатажа. Среди прочего можно поругать классическую науку, позитивизм, кого-нибудь или что-нибудь раньше времени похоронить, "списать в утиль", объявить смерть, конец, крах, закат и т.п. На это указывает и А. Б. Гофман в поучительном докладе "о модах в социологии" [6].

Если бы детерминизм действительно отправился в мир иной, наука поспешила бы за ним, как боевая лошадь вслед за своим хозяином - племенным вождем. Детерминистская идея создала науку как специфический для эпохи модерна интеллектуальный проект;

вторая без первой немыслима [7]. Если не понимать детерминизм в узком смысле, например, "лапласовского" детерминизма, и прибавить сюда типы связей, описываемых при помощи теории вероятностей, прибавить к "динамическим" "статистические" закономерности, плюс все дельные разговоры [только их] об эволюции, логике нелинейных процессов и т.п., получится простая характеристика: детерминизм есть установка познающего субъекта, согласно которой явления, данные нам в опыте, связаны между собой неслучайным образом, они взаимно обусловлены и образуют каузальные (причинно-следственные) ряды. Вопрос: представляет ли собой эта установка отражение объективного положения вещей (автономная логика мироздания, природы, божественный замысел и т.п.) или принимается нами на веру, благодаря чему осуществляется связное конструирование мира опыта, может быть оставлен философии совершенно без ущерба для науки, отталкивающейся в своей работе от детерминизма как от аксиомы. В результате мы приобретаем возможность формулировать обобщающие суждения разной степени общности и точности: "законы", закономерности, тенденции, "единообразия" и т.д., дедуктивно или индуктивно выведенные.

Научные генерализации в разных областях знания могут приобретать разный вид, не обязательно математический. Прав Ю. Л. Качанов [8]: из эмпирических наук лишь физика научилась по-настоящему продуктивно использовать арсенал математики в исследовательских целях. И дело здесь, видимо, не в том, что физики умнее обществоведов или биологов, или что им отведено историей больше времени на создание математизированных конструкций своей науки. Дело в специфике сфер, о которых размышляют разные науки.

Если определять математику вслед за Ю. Н. Толстовой [2] как науку о формальных объектах и их отношениях, то, очевидно, не существует групп объектов, о которых математика не могла бы рассуждать. Выводы геометрии будут действовать на любых пространственных объектах, независимо от их месторасположения, материального носителя и т.д. Мы можем измерять в единицах счета атомы и клетки, табуретки и стулья, куриц и попугаев, домохозяек и профессоров. Из лекций Ю. Н. Толстовой почти двадцатилетней давности мы усвоили простую мысль: представитель любой конкретной научной дисциплины, прибегающий к услугам математики, преобразует некую "эмпирическую систему с отношениями" в числовую [математическую], совершает с ней ряд корректных операций и преобразует обратно. При этом сами "отношения" в таких системах должны сохранять свойства взаимного гомоморфизма / изоморфизма. Но Юлиане Николаевне лучше других известно и понятно (она этого не скрывала), какое огромное количество проблем и "подводных камней" таит в себе осуществление данной процедуры в социологии. Математический инструментарий, применяемый в эмпирических, предметно ориентированных науках, часто используется в связи с необходимостью измерения чего-то, предполагает работу с исчисляемыми величинами. Однако далеко не все научные задачи требуют измерения и исчисления.

Наиболее квантифицируемой социальной наукой оказалась экономика: она стала активно оперировать сложными наборами количественных показателей. Но измерить религиозность, конформизм или солидарность сложнее, чем доход на душу населения или темпы инфляции.

стр. Когда-то экономисты вели "спор о методе". Формалисты-аналитики бились с последователями немецкого историзма. И независимо от обоснованности доводов тех и других можно констатировать, что "победили" первые. Об этом свидетельствует тренд развития мировой экономической науки в XX веке. Историки хозяйства с их "гуманитарной ориентированностью", несмотря на всю "яркость", оказались на периферии дисциплины.

Некоторые - и притом "великие" - фактически "перетекали" в социологию. А их коллеги по цеху, шедшие магистральным для экономики путем, работавшие с формально аналитическими конструкциями на теоретическом и практическом уровнях, осваивали математику, приспосабливая ее к своим исследовательским нуждам. В конечном счете, "дружба с математикой" у экономистов завязалась - не только на словах, но и на деле.

Социологи же, в том числе "позитивистского склада", в своих контактах с математикой, особенно на уровне теории, дальше "общих деклараций о намерениях" не продвинулись. И это касается не только приверженцев исторического подхода (что было ожидаемо), но и наших собственных [социологических] "формалистов-аналитиков", - структурных функционалистов, создателей разных концепций действия, теоретиков обмена и рационального выбора.

Математика прекрасно работает, когда перед ней ставятся адекватные ее возможностям и средствам задачи. Главное, грамотно поставить задачу. В социологии прикладной, связанной с практикой массовых опросов, таких задач множество. В теоретическом разделе - их почти нет. Много ли "математических формул" на страницах книг по социологической теории, - тех, что обводят в рамочки и заучивают наизусть? Там есть обобщения, нередко содержащиеся в "полулатентном" виде, не выделенные жирным или курсивным шрифтом, размазанные по тексту;

и при этом более или менее эвристичные, иногда не бесспорные, но часто вполне верифицируемые на "полевом" уровне. Иначе говоря, там есть "логика", но не "математика".

Нормальное теоретическое положение любой предметно ориентированной науки может быть представлено в виде сложного импликативного суждения (если p [a, b, c... etc./d, e, f... etc.], то q), указывающего на связь между двумя и более событиями: группа событий p, а именно события a, b, c... при фиксированных начальных условиях (d, e, f...), ведут с высокой вероятностью к наступлению события q. (При этом точная математическая оценка вероятности события q не всегда возможна и не всегда принципиальна для исследовательских целей.) Можно вспомнить вид классической математической записи функциональной зависимости y = f(x), но не для того, чтобы вычислить неизвестные значения зависимой переменной, подставляя в формулу известные значения независимой. Именно то, что во многих отраслях естествознания давно является обычной практикой, в социальных науках - редчайшее исключение.

Несколько иллюстраций социологических закономерностей, описываемых в форме, похожей на математическую, но все же не математической. Э. Дюркгейм доказал, что число самоубийств особого типа (в его терминологии "эгоистических") обратно пропорционально уровню внутренней групповой сплоченности и интеграции. Г. Зиммель утверждал, что степень свободы индивида растет по мере увеличения размеров социального агрегата. Он же обращал внимание на прямую связь между остротой конфликта сторон и теснотой их контактов, близостью их отношений в период, предшествовавший конфликту. Впоследствии Л. Козер успешно операционализировал и верифицировал большинство зиммелевских догадок из области социологии конфликта. П. Сорокин указывал на прямую связь между неудовлетворенностью потребностей широких слоев в питании ("голод как фактор") и распространением в их среде радикально эгалитаристских и социалистических идей. В рамках утилитаристской концепции действия Дж. Хоманс формулировал "теоремы" социального обмена. (Этот перечень можно продолжать и конкретизировать...) Однако нам не придет в голову высчитывать на основании этих положений некие индексы солидарности, аномичности, свободы, конфликтности, стремления к соци- стр. альной уравнительности и т.п. для конкретных обществ, вводить в качестве единиц измерения величины вроде (кило)Дюркгеймов, (мега)Зиммелей и (гига)Сорокиных. Такие "номотетические по сути" утверждения чрезвычайно полезны для ориентации в хитросплетениях социальной жизни, но они не отличаются математической точностью. И в этом нет нужды. Есть социологические генерализации, которые вообще не оперируют оценками "больше - меньше", они лишь описывают логику типового процесса, например, рутинизация харизмы, превращение секты в церковь, олигархизация политических партий, ассимиляция иммигрантов в новой культурной среде и т.п. Опять: наука - есть, математики - нет.

Любое обобщающее суждение, типологизация предполагают абстрагирование и формализацию. Наука всегда упрощает мир в пределах своей специализации, фокусируется на одних качествах, свойствах и отношениях, оставляя без внимания другие. Но не всякую формализацию можно считать математической в узком смысле, если, конечно, не отождествлять логику с математикой и не включать методологическую рефлексию по поводу принципов научного вывода, образования научных понятий и правил работы с ними в состав последней. Это особенно заметно в социологии, где фрагментами каузальных цепочек часто выступают комплексы взаимосвязанных типизированных субъективных мотивов социальных акторов и состояния коллективного сознания (не только четко фиксируемые поведенческие реакции).

В примере с "социологическим наблюдением" Лапласа, который приводит Ю. Н. Толстова [2], недостаточно констатировать, что бедные крестьяне подкидывают богатым горожанам детей женского пола чаще, чем мужского. В таком виде это -наблюдение (подтверждаемое фактами), а не теоретически значимое социологическое обобщение. Именно стремление к "формализации", четкости и общезначимости (в духе немецкой "формальной социологии") заставило бы нас переформулировать данное высказывание:...В обществах такого-то типа (эпохи, региона, с определенной социальной структурой, культурой и т.д.) представители таких-то групп (имеющих определенное социальное положение, тип занятий, образ жизни и образ мыслей и т.п.) склонны подбрасывать детей (а это особого рода социальная практика, характеризующаяся тем-то и тем-то) представителям других групп (более высокостатусных и материально обеспеченных, для которых типичными являются другие социальные признаки - иные занятия, ценности, включая отношение к детям,... и т.д.), и притом девочек чаще, чем мальчиков. И эти типовые поступки могут быть не только зафиксированы как факт, но и объяснены "объективно" - в соотнесении с особенностями положения конкретных групп в конкретных условиях - и "субъективно" - в соотнесении с типичными мотивами, побуждениями их совершающих, включая ориентацию на ожидаемую реакцию тех, по отношению к кому действие совершается, оценку шансов на успех акта "подкидывания" и т.д., и т.п... Разумеется, данный набор высказываний можно рассматривать как фрагмент более широкого поля теоретических описаний, в масштабах которого он пересекается со смежными исследовательскими проблемами, требующими собственной концептуализации.

Тотальная математизация социологического знания неосуществима. Она представляет собой "миф", приверженность которому оборачивается порой негативными последствиями. Здесь ситуация обстоит так же, как с любым другим инодисциплинарным экспансионизмом. Можно ориентироваться на достижения точных и естественных наук, признавать единство научного метода, быть "эмпириком" и "позитивистом" в хорошем смысле, но противостоять любым формам редукционизма. Образцовый, "героический" персонаж в этом отношении - Дюркгейм.

Социологический позитивизм выродился к концу XIX в. в вульгарный натуралистический редукционизм однофакторных школ, и стоило большого труда поднять его на ноги, реабилитировать его методологическую программу. Концепции, когнитивные принципы, инструменты, приемы, доказавшие работоспособность в одних областях, малопродуктивны в других. Но стр. искушение редукционизма, неразборчивого интеллектуального импорта, заимствований из "более развитых" дисциплин очень велико. (Речь здесь не об "оправданных" и эвристичных заимствованиях, не об общей установке на развитие конструктивной междисциплинарности.) В обществах, пропитанных технократическим духом, символический статус естественных наук и математики высок. Естествознание и математика "давят и передавливают" своим авторитетом [4;

5]. А обществоведы и гуманитарии, наблюдая победоносное шествие "старших товарищей", проникаются чувствами смущения и робости. Математизированный сциентизм задает стандарт, навязывает его научной деятельности как институционализированному интеллектуальному предприятию. Работы, в которых не содержатся (или содержатся в недостаточном количестве) цифры, таблицы, графики, гистограммы, подозрительны: "Рассуждать, мол, каждый может!" А магия цифр, напротив, для многих сегодня, как белый халат для пациента, - повышает доверие: "Вот это наука!" (без связи с содержанием и действительной ценностью научных изысканий). Математический аппарат (или его "видимость") нередко используются в де-факто слабо "математизируемых" дисциплинах в целях "ритуального украшательства", как эффективное средство "пускания пыли в глаза". Увы, но про многие социологические исследования, якобы "удовлетворяющие требованиям строгой научности", можно было бы сказать: "цифр - вагон, приложений с данными - кипа, а мыслей - на две копейки!". В ряде случаев за этим стоит принципиальный методический пуризм и педантизм в духе высмеянного в свое время Ч. Р. Миллсом "абстрактного эмпиризма", а в других - лишь банальная (иногда весьма виртуозная, а порой и бесхитростная) "мимикрия под математику". В итоге, - математика, пущенная в оборот, в условиях общества модерна приобретает дурную наклонность "репрессировать" свободную человеческую мысль. Но это другая тема: Франкфуртская школа, экзистенциализм и т.д.

"Безалаберная, ветреная гуманитарщина" с ее мыслительной недисциплинированностью, нестрогостью, обтекаемостью формулировок, "субъективизмом", легковесностью суждений, безусловно, карикатурна. Но едва ли симпатичнее образ тотально математизированного обществознания. Отношение социологии и социологов к математике и ее возможностям не должно быть ни восторженным, ни ненавистническим. Оно должно быть деловым: к услугам математического инструментария как особого средства стоит прибегать там и тогда, где и когда это представляется целесообразным с точки зрения нужд исследователя и решаемых им задач. Однако так же везде и всюду следует опасаться математического и квазиматематического фетишизма.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ 1. Давыдов А. А. Фатальная ошибка социологии// ( rss.ru/iridex.php7page_id=19&id=348) 2. Толстова Ю. Н. "Поиск смыслов" и использование математического аппарата в социологии (ответ на заметку А. А. Давыдова) // ( 3. Розов Н. С. Главный дефицит - конструктивные теории как основа для программ сбора и обработки социологических исторических данных (ответ на статью Ю. Н. Толстовой и заметку А. А. Давыдова) // ( 4. Подвойский Д. Г. О бедных гуманитариях замолвите слово... // Троицкий вариант. 2009. N (28). С. 6 - 7. ( 5. Подвойский Д. Г. Гуманитарии в "негуманитарном" мире. (К положению наук о человеке, культуре и обществе в современной России) // Вестник РУДН. Серия - Социология. 2009. N 3.

( 6. Гофман А. Б. О некоторых тенденциях в современной теоретической социологии // ( 7. Подвойский Д. Г. О предпосылках и истоках рождения социологической науки // Социол.

исслед. 2005. N 7. ( 8. Качанов Ю. Л. Математическая социология: факультет ненужных вещей // ( rss.ru/index.php?page_id=19&id=416) стр.    Книги, научные публикации