Книги, научные публикации
гендерная социология ПРОБЛЕМАТИЗАЦИЯ СЕМЬИ В СОЦИОЛОГИИ Е.Р.Ярская-Смирнова Саратов В мировой науке традиция изучения семьи стала настолько обширной, что описывать все тенденции, происходящие с семьей и
в области науки о семье у нас и за рубежом - предприятие по меньшей мере нескромное. Изучение проблем семьи и семейной политики в нашей стране в течение последнего десятилетия значительно повысило свой статус среди других, прежде считавшихся более престижными исследовательских направлений: выросло целое поколение молодых ученых, открыты кафедры, созданы исследовательские центры, рынок интеллектуальной продукции наполняется новыми статьями, монографиями, учебниками. В фокусе нашего анализа - репрезентации семьи в текстах экспертов, определяющие, нормирующие наши представления о семейной жизни, которая в результате только так, а не иначе может и должна быть помыслена (1). Проблемы семьи и семейной жизни анализируются нами на материале дискурсивных практик социологических текстов, производящих и тиражирующих истину о семье.
Значительный подъем исследовательского энтузиазма, связанный в определенной степени с интенсивным обновлением семейной политики, развитием всей системы социальной защиты, наблюдается в России с конца 1980-х годов. Вопросам положения семьи в кризисном обществе, изменению форм и статуса семейной жизни посвящены многочисленные публикации. Большинство этих работ появилось в середине 1990-х годов, хотя проведение масштабных исследований было начато еще в конце 1980-х благодаря поддержке международных исследовательских и благотворительных организаций. Первые публикации по этим исследованиям, подготовленные как отечественными, так и зарубежными авторами, появились сначала за рубежом и лишь спустя несколько лет - в России (2). Растет число публикаций, посвященных анализу эффективности мер социальной политики в области защиты семьи, материнства и детства (3). Тендерные аспекты исследования семьи, проблемы отношения женщин к работе, влияния женской занятости на семейную жизнь, являясь одной из важнейших тем международного социологического сообщества (4), стали предметом научного анализа в России совсем недавно (5). Вместе с тем довольно внушительный ряд публикаций отечественных авторов представляет научнометодический подход в постановке проблем современной семьи и разработке путей их решения, адаптации зарубежного опыта и создания собственной концепции помощи семье (6). Как показывает анализ современных отечественных публикаций по семье, концептуальные основания исследований претерпевают достаточно резкие изменения за весьма сжатые сроки. Если в начале 1990-х годов при изучении социальной и демографической ситуации оперировали терминами разрушения и гибели семьи (7), говорили о глобальном кризисе репродуктивного поведения (8), то уже в публикациях 1996-1997 гг. признается плюрализм и анализируются тенденции модернизации форм семьи (9). Идея признания плюрализации жизненных стилей прослеживается сегодня в публикациях многих отечественных социологов, в том числе и ученых, изучающих проблемы семьи. Так, в новой публикации С.И.Голода транслируется идея признания "множественности идеальных типов семей и их моделей" (10). Множественность сводится к трем типам: патриархальный, современный (супружеский), постсовременный. Когда сегодня подчеркиваются кризисные явления, речь идет главным образом о патриар хальных моделях семьи;
при этом среди отечественных авторов есть сторонники и реставрации, и форсированного разрушения традиционного типа семьи. С.И.Голод убежден: "Чем богаче и многообразнее типы и модели семьи, тем они внешне менее устойчивы. И это - плата за прогресс" (11). На наш взгляд, признание плюрализации жизненных стилей, в том числе семейных культур, здесь оказывается лишь внешним, декларируемым. Семья рассматривается в данном случае как совокупность индивидов, состоящих, по меньшей мере, в одном из трех видов отношений: кровного родства, порождения, свойства. Доминирование одного из названных отношений и его характер (от крайней формы половозрастной зависимости до соответствующей автономии) могут служить критериями, определяющими, по мнению социолога, исторический этап эволюции моногамии. В настоящее время все эти типы функционируют параллельно, и, по мнению С.И.Голода, исследовательская задача состоит в том, чтобы выяснить, в каких моделях и пропорциях функционируют в современной России три указанных типа семьи. В этой концепции "классической моногамии (но не единобрачию)" противопоставляются "альтернативные союзы", к наиболее представительным относятся фактические браки, повторные браки и семьи с неродным родителем. Не вполне очевидная логика такой классификации побуждает исследователя называть повторный брак "последовательной полигамией". Отношение к этому типу семьи неоднозначное, поскольку вначале автор постулирует, что появление форм семьи, называемых им альтернативными, "свидетельство всплеска фундаментальных потребностей человека в формотворчестве, в поиске счастья, в такой, казалось бы, инертной и рутинной сфере, какой видится обыденному сознанию семья". Однако при ближайшем рассмотрении обнаруживаются акценты, расставленные С.И.Голодом на негативных индикаторах повторных браков. В исследованиях американских социологов подчеркивается низкий социальный статус женщин, вступающих в брак вторично: "более склонны к последовательной полигамии черные, менее образованные и женщины с низкими доходами". Что касается повторных браков в нашей стране, "такие союзы сопровождает клубок противоречий, особенно в тех случаях, когда женщина, имеющая ребенка, рожает и в повторном браке. Пределы семьи становятся расплывчатыми, характер же отношений женщины с бывшим "мужем-отцом", ребенка с матерью... - неопределен ным и запутанным" (12). Роль женщины в таких союзах показывается со ссылкой на зарубежных экспертов как дестабилизирующая: "американцы установили ряд эмпирических закономерностей, характерных для подобных семей: девочки хуже мальчиков ладят как с родными, так и с неродными родителями,...отношения между мачехой и ее приемными детьми являются самыми сложными и непредсказуемыми" (13). Тем самым происходит приписывание ярлыков с коннотацией дурного, социально нежелательного "альтернативным союзам" и роли женщины в них. В мировой науке существуют разнообразные точки зрения на состояние семьи в современном обществе (14), которые могут быть упорядочены на континууме, напоминающем поле боевых действий (эта метафора навеяна идеей книги B.Berger & P.Berger "Война за семью"). На одном фланге - ученые, утверждающие, что семья деградирует, переживает глубокий кризис, причины которого кроются в социальных катаклизмах, идеологических или моральноэтических трансформациях, причем разрушение семьи вредит как обществу, так и человеку. На другом - сторонники диаметрально противоположной точки зрения. Произошедшие за последние двести лет (а в нашем контексте еще и бурные изменения последней декады) социальные изменения обнажили тот факт, что семья как институт устарела и в таком старомодном виде, как она существует сейчас, должна либо исчезнуть, либо подвергнуться радикальной переделке. Последнее рассматривается как позитивная тенденция, поскольку все патогенные, вредные воздействия семьи на индивида вызваны именно ее традиционной, нуклеарной формой. Здесь также подразумевается кризис семьи, но, в отличие от упомянутой выше пессимистической оценки, эта идея приветствуется бурными аплодисментами. Между этими радикальными точками зрения существует более умеренная позиция, разделяемая, возможно, большинством ученых, что семья, хотя и пребывает в состоянии кризиса, оказывается весьма адаптивным и сильным образованием, стойко выносящим удары судьбы. Как мы уже упоминали, это своеобразное поле битвы за монополию социального контроля над личностью. Нужно ли говорить, что острия пик со всех трех флангов направлены друг против друга, в известные уязвимые места противника. Равновесность амуниции, так же, как и заманчивая, кажущаяся доступность объекта их притязаний убеждают в том, что до конца сражения еще далеко. На вооружении всех трех формирований - данные о числе разводов, возрастании монородительских семей и домохозяйств с одним человеком, другая статистика как убедительная иллюстрация кризиса. Как правило, все три интерпретации нынешнего кризисного состояния семьи служат плацдармом требований государственной интервенции, осуществляемой, впрочем, в разных целях и разными способами. Как известно, воспроизводство знания представляет собой борьбу за власть, однако непрерывной символической войной обеспечивается не только солидарность дискурсивных сообществ (15). Оказывая более или менее значительное влияние на социальную политику, научные истины о семье приобретают реальную жизнь: если семья выбирает ту стратегию, которая способна поддержать или укрепить ее социальный статус, то образцы и типы семейной жизни не только конструируются на основе личностных качеств составляющих ее индивидов и культурных традиций, но и подвергаются влиянию модели социальной политики в обществе. B.Berger и P.Berger (16) отказались от выступления на чьей-либо стороне, посвятив себя воспеванию протестантской буржуазной семьи как колыбели модернизации: "семья, в особенности буржуазная семья, есть необходимый социальный контекст для появления автономных индивидов, которые суть эмпирический фундамент политической демократии". Вряд ли можно спорить с тем, что защитная миссия семьи сыграла важную роль в процессе модернизации, позволяя индивиду балансировать между "современностью" общественной жизни и "традиционностью" семьи, необходимой для релаксации и восстановления сил. Семья защищает человека от трансформаций, происходящих в обществе. Соотношение между революционной деятельностью общества в целом и приватной сферой, в которую индивид время от времени погружается для отдыха и рекреации, называется в этой концепции "креативной шизофренией", которая, безусловно, требует напряжения физических и нравственных сил, в конечном счете, она признается в большей степени продуктивной, чем вредной. Те же, кто усматривает в этом состоянии кризис, преувеличивают значение давления общества на частную жизнь. Поэтому для Berger & Berger бороться за право вынесения вердикта семье или обществу - un faux pas;
более важным им кажется найти ту объяснительную модель, которая будет учитывать аспекты изменений и стабильности, стратегию достижения современной семьей внутреннего баланса на фоне социальной модернизации. Эта идея представляется нам уместной в аспекте изучения повседневных стратегий семейной жизни, способов решения рутинных или, напротив, неожиданных и необычных проблем. Вместе с тем, с нашей точки зрения, данный подход не лишен методологических слабостей системно-функционалистской теории, ибо превозносит все тот же идеал буржуазной семьи, наиболее удобной для поддержания общественного порядка, все с тем же пресловутым распределением половых ролей, претендующим на универсальность. Правда, на этот раз в сторону женщины делается куда больше реверансов, чем это можно было найти у Парсонса. Семейный этос идеальной буржуазной семьи Berger & Berger (17) основан на том, что здесь женщина - вершина дома. Эмансипированная буржуазная мать/жена - это компаньон и помощник своего мужа, следящая за развитием и образованием детей, арбитр вкуса, культуры и всех тонких материй жизни. Ее цивилизаторская миссия не ограничивается, согласно этой версии, сферой дома и игры в симфоническом оркестре: она даже участвует в Лиге женщин-избирательниц. Итак, налицо традиционный и политически наиболее конформный подход, основанный на функциональной и системной теориях семьи и получивший в свое время широкое распространение среди социологических концепций фамилистики на Западе. В дальнейшем мы остановимся более подробно на том, как теоретическая модель изучения семьи, построенная в развитие именно этих теорий, может быть обогащена социально-экологическим подходом и социальной феноменологией. Однако при всей своей продуктивности этот подход скрывает немало подводных рифов, которые могут потопить ученого идальго, без оглядки устремляющегося к светлому образу прекрасного идеала семьи. Научная терминология этих школ все увереннее осваивается сегодня молодыми российскими социологами, занимает прочные позиции в тезаурусе социально-политических решений, транслируется на уровень образования и проникает в язык повседневного общения. Основной тезис ставшего популярным подхода к семье сводится к утверждению о функциональности этого социального института. Однако является ли, в самом деле, семья функциональной? Ответ на этот вопрос прост и сложен одновременно. Прост, потому что подразумевается универсальностью института семьи во все времена и во всех культурах. Адаптивная сущность (или функ ция) семьи становится гарантом уверенности в том, что семья функциональна, поскольку позволяет решать определенные индивидуальные и социальные потребности наиболее оптимальным способом. Противоположным понятием данному толкованию функциональности может выступать признак нефункциональности семьи. Так, семья, по-видимому, будет нефункциональной для решения таких задач, как управление государством или оборона страны, здесь требуется функционирование других социальных институтов. Кроме этого, простота ответа происходит из дефинитивных признаков семьи как системы. Сложность ответа проистекает из более пристального изучения эволюции' семейного института, динамики семейных функций в связи с событием интернальной природы, изменений в структуре семьи в ответ на внешние изменения социетального характера. Здесь функциональность может пониматься, например, как соответствие способов решения проблем требованиям внутреннего и внешнего контекста, периоду жизненного цикла индивидов или семьи в целом. Противоположным понятием можно считать дисфункциональность. Речь может идти, например, о хаотичном паттерне семейного взаимодействия в ситуации, когда семье необходима большая четкость в распределении обязанностей. В этом случае, так же, как и в случае жестокого обращения в семье, можно говорить о дисфункциональных образцах или типах семейного поведения. При этом совершенно необязательно, что семья одновременно дисфункциональна и для индивидов, и для общества. Это становится понятным, если дисфункциональность рассматривается не "для", а "с точки зрения". Так, с точки зрения, принятой в обществе в целом, ребенку лучше жить в хорошо обеспеченной семье с обоими родителями. Такая точка зрения становится легитимной и гарантируется общественным мнением и законодательством. Это может послужить причиной интервенции в монородительскую семью, где качество жизни оценивается как неудовлетворительное, и лишение матери родительских прав с последующей передачей ребенка приемным родителям. Для кого же и для чего функциональна семья? Среди основных принципов международного сообщества по проблемам развития семьи, сформулированных на Генеральной Ассамблее ООН в 1989 г., имеет смысл выделить ряд тех, в которых речь идет именно о функциональных отношениях системы "человек - семья - общест во": семья развивается в различных формах и осуществляет различные функции в зависимости от культурных норм страны, многообразия индивидуальных потребностей и предпочтений, которые должны учитываться сообществом и государством;
поощрение равенства мужчины и женщины распространяется на распределение домашних обязанностей и занятости;
должна быть не подмена функций семьи, а оказание помощи в осуществлении стимулирования самостоятельной деятельности перспективного развития семьи. Согласно концепции ООН, несмотря на то, что формы, функции, условия и статус семьи различаются как внутри одного общества, так и между странами, общими для всех стран направлениями поддержки семьи являются те, что связаны с функциями реализации прав человека в семье и обществе, моральной и материальной поддержки, защиты, предоставляемой другу другу членами семей, смягчения стрессов, вызываемых перегрузками на работе и дома. Как видим, здесь уже не работает принцип функциональной комплементарности половых ролей, на который нанизываются все идеи Парсонса и других функционалистов о половозрастной структуре, семейных функциях, профессиональном и социальном статусе мужчины и женщины. В своей теоретической модели социальной системы Парсонс (18) показывает, как широко развертывающиеся социальные взаимодействия порождают сеть социальных отношений, организованную (гомеостазис) и интегрированную (равновесие) благодаря наличию общей ценностной ориентации (централизованной системы ценностей) таким образом, что она оказывается способной стандартизировать отдельные виды деятельности (роли) внутри себя самой и сохранять себя как таковую по отношению к условиям внешней среды (адаптация). В рамках данного подхода невозможно объяснить социальные изменения и конфликты, - это давно подмечено серьезными критиками (19). В то же время, видимо, именно в этом кроется привлекательность данного подхода для "пацифистов" Berger & Berger, предпочитающих изучать эквилибриум семейной системы среднего класса. Парсонианская структурно-функциональная концепция идеальной формы семьи подвергалась критике в западной социальной науке послевоенных лет. Научное понимание семьи в этот период признавало демократическую семью как эгалитарное компаньон ство, предполагающее равенство полов и добровольные формы социализации. Тендерные отношения социальны (20): мужское и женское начала конструируются в связи с культурным и социальным контекстом, становясь порой заложниками социальных идеалов и норм. То, что мы вкладываем в такие понятия, как "быть женщиной в японской культуре" или "семейная жизнь в России", "равенство полов в Швеции", включает совокупности образцов поведения, навыков, обычаев, весь тот фон социокультурных практик, ориентирующих нас в обращении с людьми, понятиями и предметами и позволяющих ставить и достигать определенные цели. На фоне этих общих для каждой культуры практических навыков развиваются идеологии и ценности профессиональных и иных сообществ. На наш взгляд, идея равенства полов, свойственная большинству современных научных и политических взглядов на семью, может проявляться в двух различаемых концептах: равенство единообразия и равенство независимости и баланса. Вопрос о том, как повлияла социалистическая революция на семью, в том числе в аспекте тендерных отношений и отношения к нетипичности, является одним из наиболее острых, стоящих сегодня перед социологией семьи (21). Так, в России не предполагалось вплоть до начала 1990-х гг. разделения ответственности за воспитание детей между родителями, поскольку единственно узаконенной возможностью заботиться о ребенке было принадлежащее женщине право отпуска и пособия по уходу за ребенком. Новое семейное право (22) легитимировало такой же принцип в отношении отца ребенка. Вместе с тем реальное полное использование одним из родителей права отпуска по уходу за ребенком - достаточно редкое явление вследствие господства тендерных стереотипов и связанного с этим низкого экономического статуса семей, неспособных прожить на зарплату одной лишь матери. Что касается семей детей-инвалидов, здесь ситуация более определенная: именно за женщиной законом (23) закрепляется право ухода за ребенком, тем самым не остается выбора ни ей, ни супругу, а также упрощается выбора работодателя, который совершается в пользу мужчины. Итак, для кого же и для чего функциональна семья? Функции семьи в высоко дифференцированном обществе, как признавал Парсонс, не могут интерепретироваться как функции, значимые для общества, но становятся значимыми для личности. С этой точ кой зрения трудно не согласиться. Однако семья важна сегодня не только для индивидуального развития и внутрисемейной стабильности. "Гуманистические аспекты" семейной жизни становятся важным ресурсом семейной поддержки, источником гражданской идентичности на основе принципа участия, сохраняющего автономию семьи и в то же время представляющего ее как часть сообщества, разделяющую общие идеи, идеалы и ценности. Функции семьи по отношению к обществу довольно подробно рассмотрены в традиции марксизма, в частности в советской социологии семьи, где на первое место ставится репродуктивная функция. В этой системе отсчета семья, где есть ребенок или взрослый с инвалидностью, будет считаться дисфункциональной для общества и нефункциональной для индивида, а забота об инвалидах должна быть передана другому институту, чтобы семья вновь могла сконцентрироваться на социализации "нормальных" членов общества и на общественно-полезном труде. И хотя такой подход постепенно расстается сегодня с претензией на универсальную истину научного объяснения, в теоретическом дискурсе фамилистики порой активно артикулируются монистические нормы социального опыта в области семьи. Обратимся к тем научным публикациям, которые играют роль отечественных официальных глашатаев истины в университетских доксах и политике, объясняя нетипичность в сфере семьи с позиции демиургов нормы: "Семейная политика должна содействовать сохранению семейного образа жизни и нейтрализовывать тенденции, препятствующие этому. Подобное понимание отличается от той трактовки семейной политики, когда объектом ее становятся отдельные разновидности семьи, дифференцирующиеся в зависимости от того, на какой стадии жизненного цикла они находятся. В этом случае цель семейной политики сводится к поддержке благополучия всех типов и форм семей, в том числе и тех, которые не являются таковыми в полном смысле этого слова... Подобная ориентация неминуемо растворяет в море мельчайших разновидностей семей тот основной тип, который конституирует собственно семью, успешно выполняющую специфические функции, в том числе, например, по рождению и социализации детей" (24).
Данная парадигма усматривает в выводах дискуссий международного научного сообщества, посвященных году семьи, "засилье феминистско-мальтузианской фразеологии". Наибольшее беспокойство связано при этом, впрочем, не с "демографическим манипулированием людьми" через распространение контрацептивных технологий, а с изменением семейных приоритетов в развивающихся странах, где число детей в семьях теперь "намного меньше 12-15, которых можно было бы иметь безо всякого ограничения рождаемости" (25). Качество жизни многодетных семей в развивающихся странах, как видим, совершенно в расчет не принимается. Главное в этой экстенсивной логике воспроизводства - рост населения, послушной и многомиллионной рабочей силы, выполняющей команды только одного хозяина. Все те, кто по каким-то причинам выпадает из сетки тождественных отношений, подлежат "нейтрализации". В самом деле, опасается автор упомянутой концепции, если считать семьей просто группу людей, любящих и заботящихся друг о друге, то под столь широкое определение попадут и гомосексуальные союзы, и пары, в принципе неспособные к деторождению. Наиболее приемлемыми в таком случае являются те дефиниции, которые учитывают свойства семьи как формы организации воспроизводства населения в обществе: "Семья - группа людей, которая выполняет функции воспроизводства населения и социализации детей, а также содержания... членов семьи" (26). Таким образом, полностью оправдывается утилитарно-идеологическая установка тоталитарной культуры на социальную бесполезность тех или иных субъектов. Очевидно, что семья с ребенком-инвалидом, как и другие семьи, заклейменные как "ненормальные", вытесняются в самый низ социальной иерархии, в положение безвластных, запрещенных, замалчиваемых и исключенных логикой цензуры (27). В главе о семье нового учебного пособия по социальной психологии (28) приводятся результаты отечественных исследований, относящихся к концу 1980-х гг. (29) Среди факторов, прямо коррелирующих со стабильностью брака, на первом месте названы "высокие репродуктивные установки женщин", а на втором "наличие в семье главы". В то же время расхождение репродуктивных установок мужа и жены, установок супругов на профессиональную работу жены и на характер главенства в семье названы во первых рядах "факторов риска", обратно коррелирующих со ста бильностью брака. В свое время публикация этих результатов послужила легитимирующим аргументом в пользу горбачевской идеи вернуть женщину к её "естественным" семейным обязанностям. Сегодня те же аргументы предлагаются для изучения будущим психологам-практикам, социальным работникам, семейным консультантам. Процесс установления и утверждения, воспроизводства и легитимации нормативных границ, "нормализации" осуществляется в совокупности разнообразных практик исключения, срабатывающих на всех уровнях, от паттернов повседневного взаимодействия до социально-политических программ и научных публикаций. На фоне этих общих для каждой культуры практических навыков развиваются идеологии и ценности профессиональных и иных сообществ. Сфера интимности, сексуальности, приватности, вся сфера семьи и любых проявлений нетипичности, индивидуальности превращается в полигон борьбы за норму, где главным критерием служит социальная полезность (30), а не достоинство человека. Современные публикации на тему сексуальности (31), ссылаясь на "редкое единодушие, царящее среди сексопатологов" по поводу характеристик мужской и женской сексуальности, порой воспроизводят результаты исследований двадцатилетней давности (32). Ссылки нужны для утверждения аноргазмии как основной черты женской сексуальности, ибо в упомянутом исследовании таковую у себя отметили 20% опрошенных женщин, состоящих в браке не менее трех лет. Причина аноргазмии как естественного и универ-. сального свойства женщины - "повышенная избирательность и большая хрупкость самых интимных, внутренних механизмов женской сексуальности", а в качестве дополнительного доказательства приводятся аналогии с животным миром. Так, зооморфная аналогия с племенным быком должна, по убеждению С.И.Голода, иллюстрировать экстенсивность маскулинной сексуальной природы. Перед нами - то самое зеркало природы (33), которое, начиная еще с Плиния, моралисты ставили перед супругами, призывая их к супружеской добродетели и благочестивой жизни. Схема поведения супругов в те времена должна была соотноситься с моделью брачного поведения слонов, этих образцовых добродетельных существ, которые совокуплялись лишь раз в два года, затем самец омывался в реке и только после этого возвращался в стадо... Иными словами, прием не новый, только теперь схема мужской сексуальности соотносится с поведением не слона, а племенного быка. По-видимому, именно такой "трезвый сексуальный натурализм крестьянина" (34) трактуется здесь в качестве нормы, основного правила человеческой интимности в современном обществе. Вебер считал, что контраст такому типу сексуальности представляет именно эротика, и она же становится объектом регуляции со стороны священства и рыцарского конвенционализма. Сублимирование сексуальности в эротику и сознательно создаваемую внеповседневность Вебер связывал с универсальной рационализацией и интеллектуализацией культуры, к тем же основаниям можно отнести и цензуру, запрет на эротику как бесплодную, или непрокреативную, форму сексуальности. Уже знакомый нам текст Голода подтверждает эту мысль рассуждениями об "экспансии чуждых поведенческих стереотипов в нашу культуру". "Активный поиск любви" противопоставляется здесь "псевдоэротической игре" и ласкам, которые не могут быть признаны моральными, ибо безлики [sic!], обедняют эмоциональный мир человека, да еще и расширяют границы сексуальной преемственности. Удивительно ли, что автор сетует на социальный прогресс, который "подпитывает движение женщин за мифическое равенство полов". В критическом анализе ряда публикаций отечественных социологов по вопросам пола, сексуальности и тендерных отношений мы опираемся на методологические принципы Вебера, Баумана, Бурдье, Гидденса, Foucault, Weeks (35). Биологическая сексуальность всего лишь набор возможностей, которые никогда не осуществляются без влияния человеческой социальности. Понятия фемининности, маскулинности, семьи, родительства, детства культурно специфичны и порой очень сильно отличаются от ролей, предписанных им другими культурами, и уж конечно, не являются чисто биологическими производными. Сексуальные возможности тела интегрированы в широкий спектр социальных контекстов: в одних культурах не артикулируется связь между сексуальным актом и зачатием, тогда как другие культуры признают секс только в его репродуктивной функции. Секс и сексуальность формируются в социальной интеракции в соответствии со смыслами, приписываемыми культурой, и внутренними, субъективными смыслами индивидов. Согласно П.Бергеру (36), если термином "нормальность" называют то, что является антропологической необходимостью, тогда ни сам этот термин, ни его антоним неприменимы к многообразию форм человеческой сексуальности. Вряд ли можно вызвать в воображении какой-либо образ, который бы не соответствовал тому, что в той или иной культуре является нормой или по крайней мере считается естественным. Вместе с тем стереотипы и мифы, ссылающиеся на биологические факторы, являются самыми стойкими и порождают большую часть дискриминационных практик исключения. Что же такое современная сексуальность? Еще одна область, в которой реализуются практики исключения? Или мишень социальной интервенции, средство организации и контроля, символическая территория, ценность которой в том, что она позволяет упражняться во власти и утверждать порядок? Главное, видимо, в том, что за последние несколько столетий сексуальность приобрела необычайную значимость в социальном и политическом плане, в отличие от предшествующего периода (37). В свою очередь, это выводит нас на обнаружение разнообразных практик, которые формировали и воспроизводят по сей день современную сексуальность, позволяют состояться человеческим идентичностям и отношениям, действуя на широком континууме, от семейных и родственных связей, оформляющих сексуальную и тендерную ориентацию на уровне индивида, до трансформаций социальной структуры общества. Среди последствий рационализации культуры, по уже упоминавшейся мысли Вебера, большую роль играет возможность осуществления социального контроля через сферу сексуального, приватного, интимного. Тендерная социализация инвалидов, например, видится некоторым авторам в условиях сегрегации, или гетто, по метафоре Бурдье. Выражение "с себе подобными" в публикации советов для родителей подростков-инвалидов (38) указывает на акт исключения. Сфера сексуального, в особенности за последние двести лет, постоянно подравнивалась под четко определенную норму развития благодаря имеющемуся тщательному описанию всех возможных девиаций, организации педагогического контроля и медицинского лечения. Вокруг всего этого моралисты, а особенно медики, создали целый тезаурус отвращений. То, как Фуко оценивает контроль над сексуальностью в истории Европы, адресовано и нашим современникам, пекущимся об утверждении "идеальной семьи": "Было ли это чем-то другим, как не средством абсорбции всех бесплодных удовольствий, в пользу генитально фокусированной сексуальности? Все это болтливое, подобное пару, внимание вокруг сексуальности - не мотивировано ли оно одной основной заботой: обеспе чить рост населения, воспроизвести рабочую силу, увековечить форму социальных отношений;
короче, конституировать сексуальность, которая была бы экономически полезной и политически выгодной?". Может ли "тщательный вторичный анализ отечественных исследований" осуществляться сегодня без оглядки на идеологемы тендерных отношений, навязанные государством пусть в недалеком, но прошлом? А как быть с анализом сегодняшних текстов, производимых политиками, журналистами и ученымигуманитариями и легитимирующих социальные практики тендерного неравенства, исключения? Вряд ли универсум, который представляет собой замкнутый круг тождественности с центром в единой и абсолютной норме, сегодня может быть мерилом всего сущего. Социальные институты развиваются и изменяются при участии людей, а люди включены в отношения обмена. И хотя традиционная социальная наука не раз объявляла о своей способности репрезентировать опыт народов и культур, сегодня вряд ли можно утверждать, что мы можем окончательно и с полной уверенностью выступать от имени других, помещая живой организм семьи в прокрустово ложе дефиниций и практик, удобных для поддержания статус кво социальной структуры. Сегодня российское социологическое сообщество еще только начинает входить в зону действия антропологической революции, но ее влияние на нашу культуру уже достаточно ощутимо хотя бы в том, как возрастает пристальное внимание не только к чужим культурам, но и к своей собственной. Выйти за пределы контекстуальной ограниченности возможно, лишь отрефлексировав локализацию и темпорализацию текста, в том числе теоретического поля семьи и семейной политики. Претензия же на универсальную истину научной репрезентации лишь маскирует тотальную волю к власти, стремление сформировать, подчинить субъекта тирании господствующего дискурса.
' Фуко М. Использование удовольствий. Введение // Фуко М. Воля к истине. По ту сторону знания, власти и сексуальности. М., 1996. С.281. 2 См.: Борисов В.А. Деградация института семьи и пути ее преодоления // Семья в России. 1995. № 1-2;
Дарский Л.Е. Современная рождаемость: переход к однодетной семье или временный кризис двухдетной?//Семья в России. 1995. №1-2;
Эдравомыслова ХО.М., Арутюнян М.Ю. Российская семья: стратегия выживания // Семья в России. 1995. № 3-4;
Корняк В.Б. Углубление дифференциации социально-экономического потенциала семьи - зона политического риска // Семья в России. 1995. № 3-4;
Семья в кри зисном обществе / Под ред.М.С.Мацковского, В.В.Фотеевой. М., 1993;
Семья на пороге третьего тысячелетия / Под ред.А.И.Антонова, М.С.Мацковского и др. М., 1995;
Синельников Л.Б. Кто заинтересован в повышении рождаемости - государство или семья? // Семья в России. 1995. № 3-4;
Changing Patterns of European Family Life. L.;
N.-Y., 1989;
European Parents in the 1990s. Contradictions and Comparisons / Ed. by BjoembergU. Transaction publishers, 1992. 3 Ваганов Н.Н. Стратегия охраны здоровья женщин и детей в 90-е годы // Семья в России. 1995. № 1-2;
Дармодехин СВ. О цели, объекте и предмете семейной политики // Семья в России. 1996. № 3-4;
Елизаров В.В. Семейная политика в СССР и России // Семья в России. 1995. № 1-2;
Попов А.А. Демонополизация планирования политики семьи в России // Семья в России. 1995. № 3-4;
Синельников Л.Б. Кто заинтересован в повышении рождаемости - государство или семья? // Семья в России. 1995. № 3-4;
4 См., напр.: One-parent families: lifestyles and values / Bjoernberg U. (ed). Amsterdam, 1992;
Changing Patterns of European Family Life. L..;
N.-Y., 1989;
Hochschild A. The Second Shift. Viking Press. 1989;
Interpreting Women's Lives. Feminist Theory and Personal Narratives/ Personal Narratives Group (Eds) Indiana University Press, 1989. 5 Баскакова М.В. Замужняя женщина: семья или работа? // Семья в России. 1995. № 3-4;
Осадская А.И. Женские исследования в России: перспективы нового видения // Тендерные аспекты социальной трансформации. М., 1996. С. 11-24;
Римашевская Н.М. Тендер и экономический переход в России (на примере таганрогских исследований) // Тендерные аспекты социальной трансформации. М., 1996. С.25-41;
Тартаковская И.Н. Пол как фактор социальной стратификации // Социальная стратификация: история и современность. Сыктывкар, 1996. С.72-74;
Хоткина З.А. Тендерные аспекты безработицы и системы социальной защиты населения // Тендерные аспекты социальной трансформации. М., 1996.С.74-83. 6 Бреева Е.Б. Программа социальной работы с неполными семьями. М., 1992;
Грачев Л.К. Программа социальной работы с семьями, имеющими детей-инвалидов. М., 1992;
Гурко Т.А. Особенности развития личности подростков в различных типах семей // СОЦИС. № 3. 1996. С.81-90;
Гурко Т.А. Программа социальной работы с неполными семьями. М., 1992;
Гурко Т.А. Трансформация института семьи: постановка проблемы // СОЦИС. 1995. № 10;
Дармодехин СВ. От интеграции фамилистических исследований - к формированию науки о семье // Семья в России. 1995. № 1-2;
Дармодехин СВ. Семья и семейная политика: проблемы научной разработки // Проблемы семьи и семейной политики. М., 1993;
Дармодехин СВ. Государственная семейная политика: принципы формирования и реализации // Семья в России. 1995. № 3-4. С. 13;
Каткова И.П., Кузнецова В.В. Методические основы организации социальной работы в семьях детей-инвалидов// Социальная работа в учреждениях здравоохранения. М., 1992;
Каткова И.П., Лебединская О.И., Андрюшина Е.В. Медико-социальные проблемы юного материнства. М., 1992;
Осодчая Г.И. Семьи безработных и семейная политика//СОЦИС. 1997. № 1. С.79-82;
Силласте Г.Г. Социальная адаптация семей с онкологически больными детьми//СОЦИС. 1997. № 1.С.56-64. 7 Иванова О.А., Щербаков Ю.Н. Как помочь семье? М., 1990. 8 Антонов А.И. Депопуляция России и проблемы семьи // Россия накануне XXI века. М., 1994;
Антонов А.И. Семья как институт среди других социальных институтов //Семья на пороге третьего тысячелетия. М., 1995. 9 Антонов А.И., Медков В.М. Социология семьи. МГУ, 1996;
Голод СИ. Современная семья: плюрализм моделей // Социологический журнал. 1996. № 3/4. С.99108.
10 Голод С И. Современная семья: плюрализм моделей // Социологический журнал. 1996. №3/4. С.99-108. 11 'Там же. С. 104. 12 Там же. С.106. 13 Там же. С.107. 14 См. анализ подходов к изучению семьи: Berger В. and Berger P. The War over the Family. Capturing the Middle Ground. Anchor Press, 1983. P.85-89. 15 Батыгин Г.С. Формы воспроизводства и представления социологического знания // Социологические чтения. М., 1996. Вып. 1. С.7. 16 Berger В. and Berger P. Op. cit. P. 172. 17 Op.cit.P.102. 18 Parsons T. Societies: Evolutionary and Comparative Perspectives. Lnglewood Cliffs, New Jersey, Prentice Hall, 1966. P.8. 19 См.об этом: Радаев В.В., Шкаратан О.И. Социальная стратификация. М., 1996.С.12-13. 20 С м. н а п р. : K n o w i n g W o m e n : Feminism and Knowledge / E d. by Crowley H. and Himmelweit S. C a m b r i d g e, U K, Cambridge, M a s s : Polity Press, O p e n University, 1994;
2 Warren Carel A.B. G e n d e r Issues in Field Research. N e w b u r y P a r k. S A G E, 1988. 21 Харчев А.Г. С о ц и а л и с т и ч е с к а я р е в о л ю ц и я и семья // С О - И С. 1994. № 6. 22 П р а в о в ы е г а р а н т и и с о ц и а л ь н о й з а щ и т ы семьи, ж е н щ и н и детей. М., 1994 С.11. 23. См. статьи 54, 163, 170 КЗОТ РФ об ограничении сверхурочных работ, направлении в командировки, гарантиях о приеме на работу и увольнении. 24 Антонов А. И. С е м ь я к а к институт среди других с о ц и а л ь н ы х институтов // С е м ь я н а п о р о г е третьего тысячелетия. М., 1995. С. 183-184. 25. Антонов А.И. Д е п о п у л я ц и я России и п р о б л е м ы семьи // Россия н а к а н у н е XXI века. М., 1994. С.116-117. 26. Антонов А.И. Семья как институт среди других социальных институтов. С.184-185. 27. Foucault M. The History of Sexuality. An Introduction. Penguin Books. 1990. Vol.1. P.84. 28. Основы социально-психологической теории. М., 1995. С.188-189. 29. Социальная сфера: преобразование условий труда и быта. М., 1988. С. 122123. 30. Астапов В.М., Лебединская О.И., Шапиро Б.Ю. Теоретикометодологические аспекты подготовки специалистов социально-педагогической сферы для работы с детьми, имеющими отклонения в развитии. М., 1995. С. 14. 31. Голод С И. XX век и тенденции сексуальных отношений в России. Спб, 1996. С.74-79, 165-166. 32. Свядощ A.M. Женская сексопатология. М., 1974. С.119-120. 33. Фуко м. Указ. соч. С. 287. 34. Вебер М. Теория ступеней и направлений религиозного неприятия мира // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С.328-329. 35. Weeks J. Sex, Politics and Society. The regulation of sexuality since 1800. L., N.-Y., 1989. 36. Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. М., 1995. С.4. 37. Вебер М. Теория ступеней и направлений религиозного неприятия мира // Вебер М. Избранные произведения. М., 1990. С.328-329. 38. Левченко И. Путь к себе. Советы психолога // Социальная защита. 1995. №1.С.81-84.