Книги, научные публикации
ЭКОНОМИЧЕСКИЕ ТАКТИКИ ПОВСЕДНЕВНОГО ВЫЖИВАНИЯ В УСЛОВИЯХ БЕДНОСТИ Автор: Е. В. ЧУЕВА ЧУЕВА Екатерина Владимировна - кандидат социологических наук, доцент кафедры
экономики и менеджмента ГОУ Саратовский институт (филиал) ГОУ ВПО "РГГЭУ" (E-mail:
evkazurova@yandex.ru).
Аннотация. На основе материалов эмпирического исследования в Саратовской области1 предлагается типологизация экономического поведения беднейших слоев населения;
рассматриваются типичные в условиях рыночной экономики тактики, характерные для человека, движимого ценностями "общества потребления";
наблюдаемые в современных условиях тактики, присущие "человеку традиционного общества".
Ключевые слова: экономические практики * тактики выживания * условия * бедность * заработок * экономия * кредитование * собирательство сети поддержки Данная работа представляет собой попытку в очередной раз социологически осмыслить, какими способами "обычный", "слабый" человек добывает себе средства к существованию, находясь в "подчиненном" положении и условиях социальной дистан В основе статьи лежит исследование, выполненное в рамках проекта "Бедность в локальном измерении", инициированное и профинансированное Фондом "Хамовники" (www.khamovniki.org) и реализованное на территории Саратовской области АНО "Центр социальной политики и гендерных исследований". Сбор и анализ данных осуществлялись в рамках стратегии качественного социологического исследования и основывались на феноменологической методологии. Сбор полевых материалов (наблюдения по итогам нескольких экспедиций, интервью, картографические и фотографические материалы) осуществлялся в течение 2006 - 2007 гг. и фокусировался в трех географических точках: неблагополучном районе Саратова "Глебучев овраг" (интервью- "г."), районном центре Лысые горы с близлежащими селами (интервью - "р.п.", а также "с. Б. К.", "с. Н. К.") и удаленном от районного и областного центра селе Лысогорского района (интервью - "с. Р.").
стр. цированности от источников власти, формального интереса государственных институтов к его проблемам и суровой прагматичности рыночных механизмов, действующих в интересах "сильных".
В центре нашего исследовательского интереса - анализ индивидуальных экономических практик, носящих зачастую неформальный характер и работающих на процесс удовлетворения материальных потребностей2.
Повседневные практики выживания, которые формируют альтернативное официальной экономике поле борьбы с нехваткой средств, как правило, сосредотачиваются на сопротивлении власти. М. де Серто обозначил термином "уловки слабых" или "тактики" [Гурова, 2005], а Д. Скотт "повседневным сопротивлением" [Scott, 1985]. Ш. Фицпатрик применила данные определения к анализу отношений не только по вертикали, но и на горизонтальном уровне, расширив понятие стратегий подчиненных до уловок, "с помощью которых слабые пытаются защитить себя и отстоять свои права друг перед другом, так же, как и перед сильными" [Фицпатрик, 2001: 12]. Подобный подход является инструментальным в исследовании повседневности выживания беднейших слоев населения, однако он так или иначе ограничивает нас анализом скрытой, повседневной конфронтации и определяет невнимание к попыткам людей "встроиться" в доминантную культурную экономику, усвоить ее ценности и "играть по ее правилам". В этом случае властные структуры обозначаются значимыми субъектами экономического выживания "слабых", поскольку те "маневрируют на поле, организованном по законам противника" [Логики..., 2004: 76]. Нам представляется, что подобная установка также сужает перспективы анализа экономического поведения беднейших слоев населения.
В своем исследовании под экономическими тактиками выживания мы понимаем систему достижения повседневных целей, включающую представления об ожидаемом результате, доступных средствах его достижения и практических навыков, необходимых для этого. Для нашего анализа значимыми являются положения о взаимозависимости условий существования и практик через систему структурированных и структурирующих предрасположенностей [Бурдье, 1998], о способности практик раскрывать основные способы социального существования, возможные в данной культуре и в данный момент истории [Волков, 1997: 17], и о том, что "экономика человека, как правило, отражает его социальные взаимоотношения" [Полани, 1999b: 508]. Следовательно, посредством изучения экономических тактик выживания простых людей, их трансформаций, сопровождающихся появлениями соответствующих идентичностей, формальных институтов и идеологий [Волков, 1997:
16], мы можем уловить и понять социальные изменения, характерные для современности.
Существуют различные классификации экономической деятельности, осуществляемой в повседневной жизни простыми людьми. Определяющим фактором одних является степень легальности [Радаев, 1999: 38], другие фокусируются на том, за счет чего может быть получен доход или что может быть продано [Полани, 1999b: 507];
третьи - на формах экономической деятельности (индивидуальное предпринимательство, семейная экономика, "вторая" экономика и пр.). Все они являются значимыми для социологического анализа, однако в попытке через осмысление экономических тактик беднейших слоев населения уловить суть социальных изменений мы предлагаем следующую типологизацию. Все многообразие экономических тактик беднейших слоев населения условно можно разделить на типичные для "человека экономического" в рамках рыночной экономики;
характерные для "человека потребляющего";
присущие "человеку традиционного общества". В чистом виде реализация того или иного типа встречается редко, напротив, часто можно наблюдать совмещение нескольких тактик или переходные формы от одной к другой: невозможность поддержать достойный уровень жизни за счет привычных практик заставляет прибегать к другим тактикам или адаптировать усвоенные ранее образцы поведения к новым условиям.
Вслед за К. Полани мы подразумеваем под материальными потребностями материальность средств достижения целей, а не сами цели [Полани, 1999а: 499].
стр. Тактики "человека экономического". Метанарратив рыночной экономики пронизан "духом капитализма" и ассоциируется с наиболее эффективной институциональной структурой, обеспечивающей успех трудолюбивым, способным, отважным и предприимчивым [Шрадер, 1999:
86]. Индустриальная современность тесно связана с рыночной экономикой, развитием капитализма, определившим происхождение "экономического человека", антропологическими качествами которого являются усердие и трудолюбие, расчет и планирование, отказ жить только сегодняшним днем. Для него характерны целерациональные действия [Вебер, 1990: 85 - 86], он движим идеями предельной полезности [Илич, 1999: 515] и следует принципу "время -деньги". Добродетелью здесь считается аскетическое накопительство, слагающееся из предусмотрительности, умения поступаться своими желаниями, удовлетворять потребности личными усилиями [Бодрийяр, 2001: 174]. Рыночная идеология нашла человеку в природе идеальную модель для подражания: "если человек - по крайней мере, рабочий человек - хочет улучшить свою жалкую долю, ему образец - муравей, трудолюбивый муравей" [Салинз, 1999: 24].
Таким образом, этот тип экономических тактик будет направлен в случае нехватки денежных средств на максимальное увеличение занятости, соответствующее сокращение свободного времени, различные виды предпринимательской активности, бережливость и различные практики экономии денежных средств. Среди доступных способов достижений ожидаемого результата в рамках данных тактик в первую очередь выступают официальные заработки в рамках формальной, официальной экономики, связанные непосредственно с затрачиваемым ими сейчас или в прошлом трудом (заработная плата, пенсия). Но поскольку последние зачастую не способны обеспечить нашим информантам достойного уровня жизни, предпринимаются активные попытки поиска дополнительных средств к существованию, среди которых "двойная" занятость, или "калым", после основного рабочего дня.
Распространенным является тезис о том, что "дух капитализма" слабо развит среди бедных слоев населения, а также, что создание новых рабочих мест не может решить проблемы доходов бедных людей, поскольку большинство неработающих представителей трудоспособного населения в нашей стране и не собирается работать [Овчарова, Попова, 2005: 35], что российский народ ленив и характеризуется низкой трудовой мобильностью. Наши информанты также подчеркивали, что абсолютное отсутствие денег возможно только у ленивого человека. Но по итогам анализа этих нарративов очевидным становится другой вывод - в нашей стране для поддерживания более или менее приемлемого уровня жизни людям необходимо работать до глубокой старости.
"Хотя мне 90 лет, я тоже кое-что работаю" (муж., 91 год, пенсионер, р.п.);
"Но работала и уборщицей, и гардеробщицей, и дворником даже, потому что на пенсию пошла" (жен., ок. 80 лет, работающая пенсионерка, высш. обр., г.).
Людей, для которых практика "калыма" при работе по 12 часов в день на основном рабочем месте без выходных является нормой существования (так живут очень многие в их окружении), трудно назвать ленивыми. Подобные тактики - вынужденные и не несут в себе ориентацию на веберовские концепты "призвания" и "самоцели": "...вот здоровые люди, нормальные, мужики, допустим, семьи, здесь средний заработок колышется где-то от 2 до 3,5 тысяч, и что на эти деньги можно сделать? Ну, как на них жить, у каждого дети..." (муж., 37 лет, зам. директора ЦСОН в р.п.);
"Мы с мамкой сколько калымили! Ну что, денег нет - идешь, ну что, устаешь, но все равно идешь..." (жен., 35 лет, работает на двух работах (сторож и доярка) и "калымит", с.Р.). Такие практики - ответ на низкий уровень оплаты труда, недостаточное пенсионное обеспечение, а также стремление расширить свои потребительские возможности. Тем не менее встречаются среди людей, реализующих тактики данного типа, и убежденные "трудоголики", для которых сам труд является потребностью, что во многом определяет габитус "экономического человека": "если я перестану работать -я сразу умру" (жен., 85 лет, работающая пенсионерка, доярка, с.Р.).
стр. Важной характеристикой "человека экономического" является и осуждение расточительного образа жизни, чему противопоставляются скромность, бережливость, запасливость и экономия в условиях ограниченных ресурсов. Как показывают интервью, экономия денежных средств может быть инициативной и вынужденной. Два этих вида экономии принципиально отличаются друг от друга тем, что в первом случае НАБЛЮДАЕТСЯ ситуация осознанного и "свободного выбора тактических схем и правил" [Виноградский, 1999: 176], каким бы сложным он ни был. Наличие выбора при недостаточности средств возможно только при существовании более чем одного способа использования средств и более чем одной цели с указанием на то, какая из них предпочтительнее [Полани, 1999а: 502]. Вынужденная же экономия отражает глубину испытываемых человеком лишений при отсутствии выбора, который во многом детерминируется имеющимися у него денежными средствами. Нам представляется введение такой классификации принципиальным, поскольку оно способно дополнить уже существующие. Например, согласно классификации ступеней депривации Н. М. Давыдовой, выделяющей четыре уровня бедности [Давыдова, 2003: 93], большинство наших информантов относятся к III ступени депривации- "острой нуждаемости (бедности), когда лишения продолжают концентрироваться на качестве питания (ограничения в лакомствах для детей, свежих овощах и фруктах для взрослых), нехватке одежды и обуви (взрослые члены семьи вынуждены отказываться от их обновления)", после которой уже идет ступень нищеты.
Тем не менее, если учесть, что подобные лишения принимаются на себя осознанно, ради других целей или ради удовлетворения потребностей другого порядка ("и дочери хочется помочь тоже...
вот вчера передала 50 рублей, ведь все это денежки" (жен., 51 г., с.Б. К.);
"вот мы с Алёшкой смогли отложить и съездить в монастырь" (жен., 45 лет, с.Р.), то мы уже не можем отнести их к ступени острой нуждаемости, так как существует ситуация выбора и определение приоритетов, что говорит об инициативном характере экономии. Противоположным примером может служить ситуация, когда обладательница скромной, но уютной квартиры, содержащей в себе и предметы длительного пользования, что исключает возможность отнесения ее к IV ступени нищеты, совершенно очевидно находится на грани выживания и практически не располагает возможностью собственного выбора.
"Я сейчас не вижу ни копейки, мужа схоронила..., но у меня остался от пенсии только 31 рубль, как я на них могу прожить ?... я эту буханку, чуть ли не на две недели тяну по кусочку, где так поем (плачет). Вот, молю Бога, убрал бы поскорее меня" (жен., 70 лет, р.п.).
Сколь экзотическим нам не показался бы выбор акторов по поводу тех лишений, которые они на себя примут ради других приоритетов, его следует принимать во внимание и не торопиться делать выводы о присутствии крайних форм бедности в домохозяйстве. Также и наличие тех или иных предметов длительного пользования при полном отсутствии выбора не позволяет отрицать крайнюю сложность жизненной ситуациии, ставящей под угрозу само существование человека. Кроме того, к вынужденной экономии можно отнести и ситуации, когда отказ от экономии на той или иной потребности обязательно влечет за собой обращение к внешним источникам денежных средств, отягощающее стратегическое положение человека: "если я сына одна воспитываю, я не могу позволить купить какую-то вещь к празднику или сыну купить рубашку хорошую, потому что придется опять в долги влезать" (жен., 35 лет, учитель, р.п.).
Максимально эффективное использование уже имеющихся ресурсов также является значимой характеристикой "экономического человека", а, следовательно, такие практики, как использование каких-либо благ рабочего места, предоставление в аренду части своего жилья, садового участка или даже сарая под жилье другому человеку, мы также отнесем к данному типу тактик, как и различные виды предпринимательской активности. Среди них мы можем выделить: 1) нелегальные (производство и продажа спиртосодержащих продуктов, воровство), которые мы относим к этому типу, опираясь на теорию В. Зомбарта, указывавшего на то, что в развитии стр. капитализма участвовали разбойники и спекулянты наравне с четырьмя другими выделяемыми им типами предпринимателей [Зомбарт, 1994];
2) доступные "маленькому" человеку легальные виды предпринимательской активности, которые сводятся в основном к попытке организовать сбыт товаров, продуктов, которые человек может произвести собственным трудом.
Так, значимой практикой выживания трудоспособного населения в исследуемой городской локальности является обработка небольших (до 10 кв.м.) участков земли, находящихся в непосредственной близости от домов, дач, земельных участков, используемых не для отдыха, а для сбережения и/или пополнения семейного бюджета. Несмотря на кажущуюся беспроигрышность данной практики, заключающуюся в очевидной разнице цен на овощи и фрукты в летне-осенний и зимний периоды, она содержит и риски. "Мы с женой посадили 250 кустов помидоров. Соседи завезли навоз с медведкой, и все съела она" (муж., 56 лет, сезонный работник, г.).
Реже встречающейся практикой является использование приусадебного участка для разведения домашних животных и птицы. Шире возможности по производству некоего "остаточного продукта" в сельской местности, однако не всегда сельчанам удается организовать сбыт по приемлемым ценам, которые могли бы оправдать затраченный труд, что определяет низкий уровень отдачи от этого вида деятельности. "Скот сдавать, мы же его очень дешево сдаем! Приходим потом на рынок, мясо там в три раза дороже. А самостоятельно мясо продавать не получается. Это надо время. А каждый раз отпрашиваться с работы нельзя" (жен., 58 лет, работающая пенсионерка, с.Н. К.) В силу больших физических нагрузок при содержании скота определяющим является фактор здоровья, которым располагает не каждый, так как "старики, они физически не могут работать, уже все выработались", а также существуют и еще более значительные ограничения использования этой практики бедными - отсутствие денежных средств, необходимых для содержания скота в масштабах, способных улучшить материальное положение семьи.
Итак мы видим, что все тактики выживания беднейших слоев населения первого типа, заключающих в себе логику действий "экономического человека", имеют ограничения, а порой и вовсе не работают на достижение поставленных целей, попадая в условия "бедности". Люди, выбирающие данные тактики, стремятся отвечать ожиданиям рыночной хозяйственной системы, предпринимают попытки "встроиться" в доминантную культурную экономику и "играть по ее правилам", усвоить ценности и образцы поведения, позволяющие добиться легитимного и признанного в рамках данного общества "успеха", однако зачастую остаются глубоко разочарованными "духом капитализма".
Таким образом, отвечая на вопрос, есть ли потенциал развития "духа капитализма" среди беднейших слоев населения, мы настаиваем, что речь давно пора вести не о "потенциале развития" (сомнений в наличии которого быть не может, и тому существует множество исторических примеров: бумы предпринимательства в России в период НЭПа, перестройки и т.д.), а о доступности и возможностях реализации легальных видов экономической деятельности, вдохновляемых "духом капитализма", что в первую очередь должно обеспечиваться эффективной институциональной структурой, которая так и не была создана за годы реформ в России или, по крайней мере, не является таковой для большинства граждан.
Тактики "человека потребляющего". Отсутствие адекватной отдачи от преимущественного использования тактик "экономического человека" приводит к предпочтительной роли принципиально других способов выживания, часть из которых у нас образует тип экономических тактик, подчиненных ценностям "общества потребления". "XX век преподал исторический урок никчемности традиционной морали и экономического расчета. Целые поколения людей, стараясь жить по средствам, в результате оказались на гораздо более низком уровне жизни, чем позволяли их средства" [Бодрийар, 2001: 174]. "Здесь уже не труд и производство, а потребление становится стр. способом активного поведения" [Бодрийяр, 2001: 214]. Вовлечение человека в потребительские практики происходит через потребительский соблазн и кредитование, всякое ограничение последнего переживается людьми как ущемляющая мера со стороны государства. В "обществе потребления" рождается новая мораль - "опережающего потребления по отношению к накоплению, мораль убегания вперед, форсированного инвестирования, ускоренного потребления и хронической инфляции (копить деньги становится бессмысленно);
отсюда берет начало вся современная система, где вещь сначала покупают, а затем уже выкупают своим трудом. Благодаря системе кредита мы возвращаемся к сугубо феодальным отношениям, когда известная часть труда изначально принадлежит помещику, то есть к системе закрепощенного труда" [Бодрийяр, 2001: 173 - 174].
В процессе анализа мы выявили разнообразные формы кредитования и займа денег, к которым прибегают люди с низкими доходами. Несмотря на большую распространенность этих практик, необходимо отметить, что если не применять ее, люди стараются обойтись собственными средствами, боясь "попасть в кабалу", что на эмическом языке выражает мысль Ж. Бодрийяра о "системе закрепощенного труда". "Приходилось. Но сейчас стараюсь не брать, потому что отдавать тяжело. Очень тяжело. Стараюсь выкручиваться сам" (муж., 56 лет, г.). Но для многих возможность взять деньги или товары в долг является единственным способом обеспечения приемлемого уровня жизни. Мы выделили несколько существующих в среде малоимущих людей видов займа денег и товаров: 1) беспроцентный заем денег;
2) заем денег под проценты с рук;
3) банковские кредиты;
4) товарное и продуктовое квази-рыночное кредитование.
Беспроцентный заем денег возможен только в "своем кругу", что в числе прочих факторов закрепляет репродукционные круги богатства и бедности [Линднер, 2002].
"Нет! Друг по дружке нищета, у кого там сотня, так к ним пойдешь" (жен., работающий пенсионер, г.) Преобладают мелкие займы денег (до 500 руб.), предназначающиеся исключительно на текущие нужды. Для людей, активно включающихся в подобные отношения, особое значение имеет, во первых, пунктуальность, так как несвоевременный возврат денег или вообще отказ возвращать их грозит человеку потерей доверия в глазах заимодателя и возможности обратиться в следующий раз за подобной услугой. Во-вторых, немаловажно, чтобы были определенные гарантии, позволяющие оценить заимодателю "платежеспособность" заемщика: "помогут, потому что видят, что работаю, а значит, обязательно отдам" (муж., 45 лет, г.). В-третьих, нужно быть готовым самому выступить в роли заимодателя, если к тебе с подобной просьбой обратятся: "спрашивают, даем, когда есть, также я приду займу" (жен., 37 лет, с.Р.). Несоблюдение этих трех условий не позволяет человеку быть включенным в отношения беспроцентного займа, которые в некоторых социальных сетях носят столь регулярный и замкнутый характер, что образуют собой, по сути, маленькие "кассы взаимопомощи".
Заем денег под проценты с рук в наибольшей степени оказался характерен для сельского кейса, что на эмическом языке информантов обозначалось не иначе, как "ростовщичество". Процентная ставка составляет 10% и считается "грабительской" в деревне, тем не менее к услугам "ростовщиков" довольно часто прибегают, поскольку это позволяет быстро в нужный момент взять определенную сумму в долг, которую в "своем кругу" занять невозможно.
В городе, для которого характерна большая дистанция между людьми, наибольшее значение имеют банковские кредиты, однако кредитование, которое могло бы позволить качественно улучшить условия жизни, радикально изменить положение семьи, оказывается для наших информантов недоступным. Как показывают исследования городской бедности, малообеспеченные и бедные люди, особенно обладающие высшим образованием, отвечая на вопрос о желаемых формах помощи предпочли бы получить в 20% случаев кредит для организации собственного дела, при этом большинство из них имеет четкое представление о своем бизнес-проекте [Тихонова, стр. 2003: 81]. Нельзя сказать, что село совершенно отказывается от банковских кредитов, тем не менее такие практики там не слишком распространены, во-первых, по тем же причинам, что и в городе.
"Надо двух поручителей, а кто за меня поручится, если у меня такая маленькая зарплата, кто мне даст кредит? Вот. Мы привязаны к этому дому, дальше нам деваться некуда" (жен., 50 лет, социальный работник, с.Р.). Кроме того, кредиты на меньшие суммы предоставляются в рамках неформальной системы беспроцентного товарного и продуктового кредитования, действующей сейчас практически в каждой деревне и районных центрах.
Услуги товарного и продуктового неформального кредитования в сельской местности, предоставляемые автолавками и частными продуктовыми магазинами, оказываются очень востребованными малоимущим населением. "Вот нужно было пацану в школу, у меня денег не было, приехала автолавка... Она мне и дала. Кроссовки -300 рублей и джинсы - 300 рублей. Вот 600 рублей я получила и с пенсии отдала" (жен., 57 лет, многодетная, с.Р.).
Таким образом, мы можем заключить, что кредитование посредством официальных структур банков, - которое могло бы позволить радикально изменить положение семьи, оказывается для наших информантов недоступным, а сложность оформления официальных кредитов ведет к тому, что людьми изобретаются собственные квази-рыночные механизмы удовлетворения потребностей в услугах, которые совсем не предоставляются банковскими структурами или официальное получение которых менее выгодно, чем неформальное. Если те механизмы, которых требует логика "общества потребления" в своем стремлении удовлетворить многочисленные потребности, не организовываются формальными легитимными институтами (государственные и бизнес-структуры), то "образовавшиеся бреши сразу же и на высокой скорости начинают заполняться развитием неформальных институтов, неявных контрактов и теневых практик" [Капелюшников, 2001: 148].
Однако люди попадаются в ловушку системы "закрепощенного труда", которая не позволяет им вырваться из "круга бедности", а напротив, замыкает и воспроизводит его. В своих попытках примкнуть к "массам", существующим в "обществе потребления", а значит, в обществе непредсказуемого рынка и постоянного страха безработицы [Шанин, 1999: 531], бедные гораздо быстрее, чем другие слои населения, "практическим умом" понимают несостоятельность риторики прогресса, поскольку в современном обществе богатые становятся еще богаче, бедные - еще беднее, и ни растущий уровень прожиточного минимума, ни потребление не могут уменьшить разрыв между богатыми и бедными: потребление поляризовано, в то время, как ожидания социальных групп выровнены [Илич, 1999: 523]. "Общество потребления" "воздвигло храм Недостижимому:
бесконечным потребностям" [Салинз, 1999: 49]. Не прибегая к рассуждениям в столь абстрактных категориях, простые люди находят альтернативные решения, позволяющие справиться с нехваткой средств, порожденной диспропорцией между возможностями и целями. А именно: "потребности можно "легко удовлетворять" либо много производя, либо немного желая" [Салинз, 1999: 9].
Практики, подчиненные этой логике, мы отнесли к третьему типу экономических тактик выживания.
Тактики "человека традиционного". Основой "традиционного общества" является жизненный уклад, ориентированный на поддержание существования [Илич, 1999: 523]. Этому условию отвечают как крестьянские сообщества, так и первобытные, но крестьянин работает не только на удовлетворение собственных нужд, но и на выполнение обязательств по отношению к обладателям политической и экономической власти [Шанин, 1992: 11]. В первобытных же сообществах человек не стеснен подобными обязательствами, что является значимым для анализа, поскольку в современных условиях большинство практик, которые мы относим к этому типу экономических тактик выживания, позволяют действующему агенту уйти от выполнения подобных обязательств (уплаты налогов). В традиционных первобытных обществах скромность материальных запасов институциализирована, поскольку те могут оказаться "тяжелейшим бременем" и ограничивать подвижность. Это равнодушие к материальной стр. собственности первые антропологи часто описывали в терминах "неряшливости" [Салинз, 1999: 15].
Крайняя ограниченность имущества освобождает людей от всех забот, кроме самых насущных, а принцип "довольствования немногим", не имеющий ничего общего с "экономикой жертвы", а скорее, напоминающий философию дзен-буддизма, определяет низкий уровень занятости (времени, затрачиваемого на обеспечение своего существования) и наличие массы свободного времени [Салинз, 1999: 16]. Также можно наблюдать такие значимые черты традиционной экономики, как недоиспользование объективно существующих экономических возможностей, отказ от запасов еды и других ресурсов, отсутствие планирования, а также спешки и волнения, что полностью обусловлено скудностью потребностей и многочисленностью (относительной) средств их достижения [Салинз, 1999: 15].
В попытках интегрироваться в современное, индустриальное общество люди вынуждены брать на вооружение тактики, парадоксально - традиционного общества. Наиболее распространенной для современной России является "собирательство".
В рамках этих тактик реализуются многие характеристики "традиционного общества", включающие в себя как положительные аспекты, например, небольшие затраты труда и времени на обеспечение себя: "Вот в четыре встаем, в восемь я уже сдаю [собранные за это время бутылки]" (муж., 35 лет, безработный, бомж, г.), так и обусловленные данным видом хозяйствования сложности: "...ну как, 100 - 150 рублей в день. Опять же все зависит от ног. Сколько походишь" (муж., 35 лет, безработный, бомж, г.).
Следующим видом практик выживания, относящихся к третьему типу, является нищенство, характерное фактически исключительно для городского пространства. "...хожу, руку вытяну- и все подают. На бутылку наберу, пивка, еще хлеще давай ходить. Палочку. В следующий раз слепой, а в этот - трезвый, зрячий. Вон, видишь, как она жизнь-то придумана... За полчаса пузырек, не работая [с ударением]. А пузырек щас двести рублей стоит хорошей водки" (муж., 61 год, г.).
Мотив неадекватности затрачиваемых усилий на официальной работе тем денежным средствам, которые она способна принести, является довольно распространенным среди наших информантов, что влечет за собой полный отказ от постоянной занятости и выбор "калыма" в качестве основной тактики выживания. Система официальной экономики и само государство не признаются "геометрическим местом точек пересечения любых перспектив" в рамках реализации тактик третьего типа. Бедные, реализующие эти тактики, отказывают государственной власти в символическом капитале - доверии [Бурдье, 1987].
Несправедливым в описании экономической жизни семей бедных было бы не вспомнить о сетевых ресурсах или сетях социальной поддержки, уходящих корнями в крестьянскую культуру "жизни в соседстве" и до недавнего времени игравших значительную роль в поддержании отдельных домохозяйств, попавших в затруднительную ситуацию. Кроме того, сети социальной поддержки выполняли функцию неких каналов, по которым проходили интенсивные взаимовыгодные обмены, исключающие денежный вопрос как неэтичный в такого рода интеракциях. Однако в современных и городских, и сельских условиях эти практики все чаще включают в себя четкий компонент "рыночных" отношений и оказываются исключительно на условиях платности и/или возвратности.
"Естественно, за деньги [приобретают мясо у родственников]... Хоть родня - не родня, но все равно. Совесть должна быть" (муж., 33 года, р.п.). Случаи оказания безвозмездной помощи встречаются, но поводом для них становятся экзистенциональные ситуации - неизбежные дорогостоящие операции или похороны. Таким образом, мы наблюдаем процесс постепенной модернизации практики оказания помощи в рамках сетей социальной поддержки. Опасность модернизации заключается в систематическом разрушении крестьянского видения социального равенства, в то время как этот опыт не единожды помогал выживать не только самим крестьянам.
Разрушение подобных от века существующих социальных структур является социальным риском [Козлова, 1995: 129 - 130].
стр. Выводы. Проведенный нами анализ и предложенная типологизация экономических тактик беднейших слоев населения демонстрируют удивительное многообразие практик, направленных на выживание, удовлетворение потребностей и достижение ощущения "довольства". Они свидетельствуют о неоднородности бедности, о невозможности предписать всем нашим информантам единый габитус, а, следовательно, и выявить основные универсальные характеристики "бедных" и в принципе описать некую "культуру бедности", характерную для современной России.
Ценности и нормы, оправдывающие пассивность и иждивенчество, которые могли бы сигнализировать об укоренившейся "культуре бедности" [Ярошенко, 1994: 49], как показывает данное исследование, далеко не являются общепринятыми и разделяемыми, что, на наш взгляд, делает гипотезу о характерном для российских граждан "синдроме бедности" не в полной мере обоснованной. Характерной чертой бедности в России является то, что в числе бедных в нашей стране оказываются и работающие люди социально важных профессий (врачи, преподаватели и т.п.), ведущие "социально одобряемый образ жизни". Следовательно, основные усилия на сегодняшний день, по нашему мнению, должны быть направлены не столько на борьбу с "синдромом бедности", сколько на создание условий для выхода из "круга бедности" тех, кто этим синдромом никогда и не страдал.
Неспособность формальной экономики поддерживать достойный уровень жизни за счет добросовестного труда определяет переход многих экономических отношений беднейших слоев населения в неформальную, теневую и даже нелегальную сферу. Поскольку не созданы на должном уровне институциональные условия реализации "духа капитализма", трудовая активность простых людей наталкивается на серьезные барьеры и ограничения в своем применении. Разочарование в риторике значимости честного и активного труда определяет обращение беднейших слоев населения к экономическим практикам, характерным для "общества потребления" либо для "традиционного общества". Первые из них отчасти открывают возможности маневрирования скромными средствами и создают временную видимость преодоления социальной депривации, но в то же время формируют ловушку системы "закрепощенного труда" и "круга бедности", поскольку кредитование, позволяющее качественно улучшить условия жизни, оказывается для наших информантов недоступным. Тактики, типичные для "традиционного общества", с одной стороны, работают на смягчение социального неравенства, но, с другой, лишь сохраняют закрепленный уровень существования. Их актуализация сигнализирует о возможности возникновения серьезных социальных волнений, поскольку, начинаясь со снижения уровня собственных потребностей, подобные практики ведут к отказу государству в доверии и непризнанию легитимности обязательств перед обладателями политической власти. Полученные выводы становятся еще более тревожными, если учитывать, что современное российское общество, еще не построив правового государства, способного защищать и соблюдать интересы всех своих граждан, независимо от уровня их дохода, приложило значительные усилия для разрушения традиционных моральных принципов, складывающихся веками и обеспечивающих выживание для всех членов общества.
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ Бурдье П. Социальное пространство и символическая власть / Пер. к.ф.н. В. И. Иванова, 1987.
URL: (дата обращения: 25.05.2007).
Бурдье П. Структуры, габитус, практики // Журнал социологии и социальной антропологии. 1998. Т.
1. N2.
Бодрийяр Ж. Система вещей / Пер. С. Н. Зенкина. М.: Рудомино, 2001.
Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма // Избранные произведения. М., 1990.
Виноградский В. Г. Природные и социальные контексты неформальной экономики крестьянской России // Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999.
Волков В. О концепции практик(и) в социальных науках // Социологические исследования. 1997. N6.
стр. Гурова О. Продолжительность жизни вещей в советском обществе: заметки по социологии нижнего белья // Неприкосновенный запас. 2005. N34. URL: (дата обращения: 25.05.2005).
Давыдова Н. М. Депривационный подход в оценках бедности // Социологические исследования.
2003. N 6.
Зомбарт В. Буржуа: Этюды по истории духовного развития современного экономического человека / Пер. с нем. В. Зомбарт. М.: Наука, 1994.
Илич И. О "развитии" и трех аспектах общественного выбора // Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999.
Капелюшников Р. И. Российский рынок труда: адаптация без реструктуризации. М.: ГУ ВШЭ, 2001.
Козлова Н. Н. Заложники слова? // Социологические исследования. 1995. N 9.
Линднер П. Репродукционные круги богатства и бедности в сельских сообществах России // Социологические исследования. 2002. N 1.
Логики повседневности М. де Серто: блуждающие траектории // Объять обыкновенное:
повседневность как текст по-американски и по-русски / Под ред. Т. Д. Бенедиктовой. Материалы VI Фулбрайтовской гуманитарной летней школы. М.: Изд-во МГУ, 2004.
Овчарова Л. Н., Попова Д. О. Детская бедность в России. Тревожные тенденции и выбор стратегических действий / Независимый институт социальной политики. М.: ЮНИСЕФ, 2005.
Подани К. Два значение термина "экономический" // Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999а.
Полани К. О вере в экономический детерминизм // Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред.
Т. Шанина. М.: Логос, 1999b.
Радаев В. Неформальная экономика и внеконтрактные отношения в российском бизнесе // Неформальная экономика. Россия и мир / Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999.
Россия - новая социальная реальность. Богатые. Бедные. Средний класс / Под ред. М. К. Горшкова, Н.
Е. Тихоновой. М.: Наука, 2004.
Салинз М. Экономика каменного века. М.: ОГИ, 1999.
Тихонова Н. Е. Феномен городской бедности в современной России. М.: Летний сад, 2003.
Фицпатрик Ш. Сталинские крестьяне. Социальная история Советской России в 30-е годы: деревня.
М.: РОССПЭН, 2001.
Шанин Т. Идея прогресса // Неформальная экономика. Россия и мир/ Под ред. Т. Шанина. М.: Логос, 1999.
Шанин Т. Понятие крестьянства // Великий незнакомец: Крестьяне и фермеры в современном мире.
М.: Прогресс-Академия, 1992.
Шрадер Х. Экономическая антропология / Пер. с англ. Е. А. Островской. СПб.: Петербургское востоковедение, 1999.
Штейнберг И. Сельская "прибедненность", бедность и нищета в социальных сетях межсемейных обменов. URL: (дата обращения: 20.08.2011).
Ярошенко С. С. Синдром бедности // Социологический журнал. 1994. N 2.
Scott J.C. Weapons of the Weak. Everyday Forms of Peasant Resistance. New Haven, 1985. Цит. по:
Фицпатрик Ш. Повседневный сталинизм. Социальная история Советской России в 30-е годы: город.
М.: РОССПЭН, 2001.