Вопрос «что есть национализм» не так прост, как может показаться на первый взгляд. национализм – эта та форма ментальности, которая собственно и определяет существование народов, наций, этносов. В самом деле, всем, кроме самых радикальных либералов, очевиден факт объективного существования наций. Нация есть единство, которое невозможно полностью свести к совокупности индивидуумов на определенной территории. Что же формирует и определяет факт существования нации как единства? Общность языка, территории, исторической судьбы, менталитета, происхождения? Но ведь это только совокупность признаков, определяющих сходство индивидуумов, составляющих нацию. А сходство – это не есть обязательно предопределяет единство. На самом деле существование нации определяется наличием национального самосознания, то есть осознания индивидуумов себя частью целого национального организма. Именно это национальное самосознание и является национализмом в собственном смысле слова.

Понятие национализма, поэтому может быть определено только в связи с определением природы самой нации. И здесь возникает вопрос: можно ли дать понятию «нация» универсальное определение, которое бы адекватно описывало сущность всех общностей, именуемых нациями. В самом деле, где грань между такими понятиями как «нация», «национальность», «народ», «народность», «этнос», «этническая группа»? В ряде случаев эти слова понимаются как синонимы, в других случаях – нет. Словарь может дать формальные определения этих понятий, но в реальном словоупотреблении они зачастую смешиваются и взаимно заменяются, что и неудивительно: объективная сложность явления не укладывается в прокрустово ложе формальных определений. В ряде случаев под словом «нация» понимается единство гражданского характера (французская формула: «где Франция – там французы»), в ряде случаев – этническое единство (немецкая формула: «где германцы – там и Германия»).

Может ли быть нация частью другой нации? Например, является ли нация карел частью русской нации? Или насколько корректно употреблять словосочетание «российская нация», понимая под ней единство всех жителей России независимо от этнической принадлежности? Корректно ли уравнивать под общем наименованием «нация» зачастую несопоставимые по масштабу этнические общности? Например, правомерно ли уравнивать в статусе супер этническую общность русских и, скажем, микро этническую группу вепсов? Должен ли русский супер этнос в рамках определения «нации» сопоставляться со всем западноевропейским супер этносом как таковым или только с одним из европейских народов – скажем немцами или каталонцами?

Обычно в определении понятия «нации» перечисляется совокупность признаков общности. Так, в марксизме-ленинизме нация определяется как «исторически сложившаяся устойчивая общность людей, возникшая на базе общности четырех основных признаков, а именно: на базе общности языка, территории, экономической жизни и психического склада, проявляющегося в общности специфических особенностей национальной культуры» (И.В. Сталин «Национальный вопрос и ленинизм»). К этой марксистской четырёхчленен различные не вполне марксистские или совсем не марксистские авторы добавляют наличие иных признаков: наличие своего собственного обособленного национального государства, единство происхождения, антропологического типа, исторической судьбы, хозяйственного уклада, религиозного вероисповедания и т.д. Посмотрим, как такого типа определения работают на конкретных примерах.

Русские. Вроде бы все признаки налицо. Общность происхождения, территории, исторической судьбы, языка, национального менталитета, антропологических характеристик. Наличие своего государства, единство (хотя сейчас довольно относительное) в православном вероисповедании. Все сходится. Немцы. Уже сложнее. Государственного единства нет (с учетом наличия австрийских немцев), религиозного единства – тоже, общность исторической судьбы германских и австрийских немцев сомнительна.

Швейцарцы. Государственное единство без общности языка (три государственных языка на равных).

Американцы. Ни общности происхождения, ни общности антропологического типа, ни общности менталитета. Языковая общность есть, но она роднит американцев с британцами, частью канадцев, австралийцами и т.д., то есть не является признаком национальной идентификации. Остается только общность государственной принадлежности, территории и (возможно) исторической судьбы.

Евреи. Ни общности территории, ни языка, ни общей исторической судьбы. Общность антропологического типа и исторического происхождения – более чем сомнительны. По сути, единственный формальный признак – религиозная принадлежность, да и этот признак в настоящее время относителен. Тем не менее, евреи прекрасно осознают себя отдельной нацией и эффективно поддерживают свою национальную идентичность, столетиями не ассимилируясь среди других народов.

Вывод состоит в том, что ни один из формальных признаков нации не является необходимым и достаточным. Объективное существование нации может успешно обходиться без любого из этих признаков, если наличествует главное: факт национального самосознания, то есть национализм. национализм – есть единственное необходимое и достаточное условие существования любой нации. Получается, что нация есть единство надличностного организма, осознающего себя единым национальным субъектом, причем независимо от того, какие именно формальные признаки в данном конкретном случае служат для самоидентификации . Иначе говоря, нация – это единство людей, обладающее своим собственным национализмом.

Понятие «надличностный организм» на первый взгляд может показаться не более чем сомнительной метафорой. Однако известно, что живая материя имеет множество уровней организации, и уровень отдельного организма – далеко не высший из них. Существуют и над организменные уровни – такие как популяция и биоценозы. Очевидно, что это общее правило распространяется и на человека. Конечно, было бы вульгарным упрощением видеть в нации только популяцию людей. Понятие популяции отражает лишь биологическую составляющую человеческой природы.

Однако это нисколько не отрицает того факта, что и человеческому виду присущи над организменные уровни организации, но имеющие не только биологическую, а и социально-культурную составляющую.

Всякое явление реальности не совпадает с границами формальных определений. Реальность изменчива и диалектична, и границы всякого явления размыты и во времени, и в пространстве. Вполне очевидно, что данное нами «коллективно-субъективное» определение понятию нации может быть подвергнуто критике с позиции редукционному. В самом деле, если единственный критерий принадлежности к национальной общности оказывается субъективным, то возникает вопрос о верификации. Ведь, субъективные идентификации границ национальной общности могут не только не совпадать, но и существенно разниться. Для одних, к примеру, казаки – несомненная часть русской нации, для других – отдельная нация в составе многонационального государства. С точки зрения одних людей родившийся в России мулат является полноценным русским, с точки зрения других – он навсегда останется инородцем. Таких примеров можно привести множество. Действительно, стоит только разложить коллективно-субъектную самоидентификацию национального организма до совокупности индивидуально-субъективных идентификаций отдельно взятых членов этого организма – и наше определение оказывается весьма сомнительным с содержательной точки зрения.

Однако следует помнить, что мы изначально исходим из представлении о нации не как о механической совокупности составляющих ее индивидуумов, а как о надличностном субъекте, обладающим собственной коллективной волей. В любой момент времени найдутся люди, сознательно или бессознательно выделяющие себя или попросту выпадающие из этого национального единства. Поэтому неудивительно, если их субъективные представления о границах и содержании понятия нации (на какие бы формальные определения они ни опирались) расходятся с той коллективной волей, которая задает и создает объективную реальность этих границ. Если же мы наблюдаем в этих вопросах полную разноголосицу и уже не можем увидеть реальность общенациональной воли, если разные представители одной нации самым различным образом понимают границы нации и признаки принадлежности к ней – это значит только одно: нация находится в глубочайшем кризисе. Образно говоря, она пребывает уже в бессознательном коматозном состоянии. Она может выйти из этого состояния, обретя вновь свою субъектность, а может и погибнуть, распавшись на отдельные социальные группы, племена или попросту «человеческую пыль».

Спор о том, какое определение является правильным, беспредметен: каждое определение понятия само задает собственный объем, и разные определения попросту несопоставимы. Определение – вещь всегда в известной мере произвольная и формальная. Оно вводится лишь для удобства познания объективных явлений, и качество определения состоит лишь в той мере приближения, которую оно способно дать в отношении реальности. Дав собственное определение, мы лишь указали, в каком именно смысле понятие нации будет использоваться в настоящей работе. Однако для объяснения полезности избранного нами определения разберем меру применимости альтернативных определений нации к объективной реальности.

Современное либеральное общество навязывает нам представление о нации, как о чисто государственной самоидентификации. Национальность любого гражданина США – американец, любого гражданина России – россиянин. Отсюда, кстати, и настойчиво внедряемое в сознание словосочетание «российская нация». В отношении такого определения мы вполне солидарны с марксистской критикой, в частности, данной в работе И.В. Сталина «Национальный вопрос и ленинизм»: «При вашей схеме пришлось бы утверждать, что: а) ирландцы стали нацией лишь после образования “Ирландского свободного государства”, а до этого времени они не представляли собой нации; б) норвежцы не были нацией до отделения Норвегии от Швеции, а стали нацией лишь после такого отделения; в) украинцы не были нацией, когда Украина входила в состав царской России, они стали нацией лишь после отделения от Советской России при Центральной раде и гетмане Скоропадском, но они вновь перестали быть нацией после того, как объединили свою Украинскую Советскую республику с другими Советскими республиками в Союз Советских Социалистических Республик. Таких примеров можно было бы привести многое множество. Очевидно, что схема, приводящая к таким абсурдным выводам, не может считаться научной схемой».

Но лучше ли обстоит дело с собственным марксистским определением? Мы уже разбирали выше вопрос о том, насколько марксистская «четырёхчленная» применима к реальным нациям.

Общность языка. Большая часть Латинской Америки говорит на испанском, но на какие жертвы пошли латиноамериканские нации ради того, чтобы завоевать независимость от Испании! Сколько народов в современном мире единственным своим языком имеют английский, но можно ли считать их англичанами? И в то же время, можем ли мы отрицать существование швейцарской нации, говорящей на трех разных языках? Общность территории. Более чем спорный момент. Уже был приведен выше пример евреев, которые в течение почти двух тысяч лет не имели ни одного формального признака нации и с точки зрения марксизма, конечно, не были нацией, но вопреки всем формальным определениям пронесли свою национальную самоидентификацию и в XX веке воплотили её в реальность. Но, допустим, этот пример для марксистов неубедителен, и они, исходя из своего определения, признают нацией израильтян, но не рассеянное по миру еврейство.

Рассмотрим вопрос об общности территории с другой стороны. Если марксистское определение убрало критерий наличия национальной государственности, то каков содержательный смысл понятия «территориальной общности»? На каком основании, мы выделяем такие территориальные общности как Финляндия или Россия? Чем эти границы более объективны, чем, скажем, выделение в качестве «общей территории» Северной Европы? Тогда окажется, что финны, шведы и северные русские имеют одну «общность территории», а южные русские – другую. На самом деле, лукавство определения здесь в том, что мы уже заранее имеем представление о существовании народов и «территориальные общности» подгоняем под границы их расселения. То есть получается, что определяющее понятие само определяется через определяемое. С логической точки зрения это простая тавтология.

Или под понятием «общности территории» понимается лишь её нерасчлененность? Но что тогда сказать о живущий в Калининградской области русских, этнических анклавах армян в Азербайджане и азербайджанцев в Армении, не говоря уже о т.н. «местах компактного проживания» нескольких наций? Получается, что «общность национальной территории» – это такой хитрый признак, понять который можно только уже зная предмет, который этот признак должен был бы определять.

Еще хуже обстоит дело с «общностью психического склада». Здесь уже субъективизм поистине безграничен. Что такое психический склад? Темперамент? Нормы морали? Значит ли это, что в одной нации все флегматики, а в другой – холерики. Или в одной все лжецы, а в другой – разгильдяи? Очевидно, нет. Но что тогда понимать под «общностью психического склада»? Действительно, в разных нациях могут преобладать те или иные темпераменты, характеры, нравы, нормы морали и т.д. Но опять-таки, чтобы сказать о таком преобладании необходимо сперва уже очертить границы национальной общности. Классический же марксизм предлагает «общность психологического склада» в качестве критерия, по которому мы должны национальные общности выделять. И тогда уж действительно, придется всех флегматиков записывать в финны, а всех холериков – в итальянцы.

И, наконец, коронное определение – «общность экономической жизни». На основании этого определения марксизм делает вывод, о том, что до формирования общенациональных рынков нации возникнуть не могли. Иными словами, в рамках марксизма (и, что любопытно, в рамках ряда антимарксистских буржуазных теорий!) нации возникают только в результате развития капиталистических отношений: «Вопреки вашим ошибочным утверждениям не было и не могло быть наций в период докапиталистический, так как не было еще национальных рынков, не было ни экономических, ни культурных национальных центров, не было, стало быть, тех факторов, которые ликвидируют хозяйственную раздроблённость данного народа и стягивают разобщённые доселе части этого народа в одно национальное целое. Конечно, элементы нации — язык, территория, культурная общность и т. д. – не с неба упали, а создавались исподволь, еще в период докапиталистический. Но эти элементы находились в зачаточном состоянии и в лучшем случае представляли лишь потенцию в смысле возможности образования нации в будущем при известных благоприятных условиях. Потенция превратилась в действительность лишь в период подымающегося капитализма с его национальным рынком, с его экономическими и культурными центрами» (И.В. Сталин «Национальный вопрос и ленинизм»).

Здесь заключен важный момент, который необходимо учесть. Марксизм как теория создавался на материале Европы, причем, прежде всего Западной Европы. Классическая схема формаций прекрасно отражает историческое развитие Западно-Европейской цивилизации: рабовладельческая Античность, феодальное Средневековье, буржуазное Новое Время... Но стоит выйти за рамки Западно-Европейской цивилизации, как формационная теория начинает основательно буксовать: Древний Египет, Сасанидский Иран, Китай, кастовую цивилизацию Индии, империю инков без явных натяжек не удастся засунуть в прокрустово ложе чуждых им западноевропейских формаций. И тут в марксизме возникает понятие «восточного способа производства», которое, в сущности, отражает признание неприменимости формационной теории к неевропейским цивилизациям.

Та же самая ловушка возникает и в марксистском определении нации. Действительно, формирование западно-европейских наций и их выделение из единого котла средневековой Рим католической цивилизации более или менее исторически совпадает с развитием капиталистических отношений. Поэтому определение наций в качестве структур буржуазного общества на материале Западной Европы работает почти без натяжек. Действительно, не будет ничего противоестественного в утверждении, что Карл Великий не был еще французом, а Генрих Птицелов – немцем. Допустим, действительно, французы или итальянцы выделились из общей массы западно-христианского мира вместе с началом первых ростков капиталистических отношений.

Но едва мы выйдем за пределы Европы, как увидим, что понятие нации может иметь совершенно иное историческое содержание. Неужели китайцы возникли в 19 веке и как нация насчитывают только пару веков истории? Неужели японцы стали нацией только после революции Мэйдзи? Неужели, наконец, Александр Невский не был по национальной своей принадлежности русским? С точки зрения марксистского определения – нет, и здесь уже марксистское определение нации обнаруживает отрыв от реального исторического содержания.

Но с полной очевидностью этот схематизм отражается в понимании классическим марксизмом природы нации при переходе от капитализма к социализму. Социалистическая революция с точки зрения марксизма не просто преобразует нации, но полностью разрушает старые буржуазные нации и создает на их месте новые социалистические: «Никто не может отрицать, что нынешние социалистические нации в Советском Союзе — русская, украинская, белорусская, татарская, башкирская, узбекская, казахская, азербайджанская, грузинская, армянская и другие нации — коренным образом отличаются от соответствующих старых, буржуазных наций в старой России как по своему классовому составу и духовному облику, так и по своим социально-политическим интересам и устремлениям. Таковы два типа наций, известные истории.

Вы не согласны с тем, чтобы связать судьбу наций, в данном случае судьбу старых, буржуазных наций,— с судьбой капитализма. Вы не согласны с тезисом о том, что с ликвидацией капитализма будут ликвидированы старые, буржуазные нации. А с чем же, собственно, можно было бы связать судьбу этих наций, если не с судьбой капитализма? Разве трудно понять, что с исчезновением капитализма должны исчезнуть порожденные им буржуазные нации? Не думаете ли вы, что старые, буржуазные нации могут существовать и развиваться при советском строе, при диктатуре пролетариата?» (И.В. Сталин «Национальный вопрос и ленинизм»).

Здесь уже схоластика марксистского определения нации, на наш взгляд, очевидна. В самом деле, что же получится, если принять это определение? До революции была одна русская нация, после революции стала другая русская нация, логично предположить, что после победы буржуазной контрреволюции старая буржуазная нация воскреснуть не могла, поскольку она уже разрушена и уничтожена. Получается, что возникла новая, третья русская нация. А если периоды побед и отступлений революции будут еще на достаточно длительном этапе истории чередоваться (такой возможности марксизм не отрицает), то какая же эта будет чехарда наций! Неужели можно рассматривать в качестве нации то эфемерное образование, которое существует лишь несколько десятилетий – срок по историческим меркам ничтожный? Остаётся только словами самого Сталина отметить: «Очевидно, что схема, приводящая к таким абсурдным выводам, не может считаться научной схемой».

Таким образом, рассмотрев два «альтернативных» определения нации – современно-либеральное и марксистское – мы определенно приходим к выводу, что предложенное нами «коллективно-субъектное» определение адекватнее отражает суть явления. К данному нами выше определению остаётся добавить лишь одну существенную деталь – относительную устойчивость в исторических масштабах времени.

Таким образом, нация (в нашем понимании) есть сверх личностный организм, осознающий себя единым историческим субъектом и поддерживающий свое существование в исторических масштабах времени.

Понятие национализма уже было определено нами выше. национализм – это не идеология, не доктрина и не политика. национализм – это простое «я есть» надличностного национального организма. Простая, не нуждающаяся в доктринальном обосновании констатация собственного бытия и собственной субъектности. национализм – это именно то коллективное сознание, которое объединяет множество отдельных индивидуумов в единое надындивидуальное целое. Это очевидное для своего носителя разделение мира на две категории: «мы» и «не мы», «свои» и «чужие», «наша земля» и «чужая земля».

Это не означает автоматически враждебного отношения к другим нациям, но, безусловно, выделяет своё из множества чуждого.

Нация, как и всякий организм, рождается, живет и со временем умирает. Как и всякий организм, нация взаимодействует с окружающей средой, борется за свое существование и имеет встроенные механизмы защиты, своего рода иммунную систему. Такой иммунной системой служит, в том числе т.н. ксенофобия – инстинктивное отторжение чужеродных элементов, будь то чуждые традиции, обычаи, религии, нормы поведения язык или сами инородцы. То, что космополиты презрительно называют «ксенофобией» – это здоровый и нормальный национальный инстинкт, направленный на выживание этноса как такового. Пока нация жива как организм, жива в ней и ксенофобия: способность отличать своё от чужого и воспроизводить себя из поколения в поколение, не растворяясь в окружающей среде.

Поскольку нации выделяются не на основе однотипных формальных признаков, а на основе, прежде всего сознания собственного единства, собственной исторической субъектности, то и формальные признаки, по которым определяются границы этого единства для разных наций различны. Поэтому и национализмы (т.е. национальные самосознания) разных наций принципиально различны и не сводимы к общей схеме. Есть нации, по своей природе ориентированные на устойчивость собственного воспроизводства, для которых первичным признаком национальной идентичности является происхождение. Соответственно, и национализм таких наций имеет черты этнического, иногда антропологического характера и зачастую выражается в форме национального сепаратизма и изоляционизма. Есть нации, напротив, несущие в себе универсалистскую идею, и склонные к расширению и интеграции других национальных общностей в свой состав. И в этом случае имперский национализм обычно чужд принципам «чистоты крови».

Есть нации, в которые практически невозможно интегрироваться, а есть те, которые сами стремятся интегрировать окружающих в свой состав. Для одних наций доминирующим признаком идентичности будет почва и государственная принадлежность, для других – антропологический тип, для третьих – язык.

Всё это формы национальной идентичности, всё это свои самобытные национализмы, каждый из которых органичен для собственной нации. Универсалий здесь быть не может: разных национализмов существует ровно столько, сколько существует отдельных наций.

К настоящему моменту сложилось два представления о природе национализма, столь же устойчивых, сколь и ложных.

Первое из них – простое и вульгарное – состоит в том, что национализм представляет собой якобы идеологию национального превосходства и национальной вражды. Очевидно, что национализм как национальное самосознание никоим образом не требует тезиса «национальной исключительности», подобно тому, как личность, осознавая себя личностью и субъектом, не обязательно претендует на превосходство над другими личностями. Идеология национального превосходства над другими народами определяется понятием «шовинизм».

национализм может сочетаться с шовинизмом, а может и не сочетаться, но, во всяком случае, шовинизм вовсе не является необходимым атрибутом национализма, и смешение этих сущностно различных понятий является или ошибкой, или (в подавляющем большинстве случаев) злонамеренной подменой, направленной на дискредитацию понятия национализма, а, следовательно, на подрыв национальной самоидентификации.

Второе представление о национализме порождено марксистским представлением о буржуазной природе нации. Речь идет о том, что национализм якобы порожден развитием буржуазных отношений и генетически связан со структурой буржуазного гражданского общества западного типа.

Как это ни парадоксально, но это чисто марксистское представление о природе нации и национализма оказалось усвоено антимарксистским буржуазным национализмом. Так, например, в работах идеолога современного буржуазного национализма Сергея Городникова совершенно чётко проводится различение между понятиями «народ» и «нация». «Народ» по Городникову определяется как общность, характерная для аграрного, докапиталистического уровня развития общества: «... русский народ, как общественная форма существования русского этноса зародился со времени окончания Великой Смуты в начале XVII века, достиг зрелости и расцвета в последующих двух столетиях, а в XX веке исчерпал свой ресурс исторического существования и сейчас умирает» (С. Городников «Россия: проблемы переходного этапа от либерализма к национализму»).

При этом распад и гибель народа по Городникову выступают явлением прогрессивным и потому положительным. На руинах народной общности (т.е. общности аграрно-коллективистской) должна возникнуть новая прогрессивная общность – национальная, по своему существу являющаяся буржуазным гражданским обществом. «Русским предстоит пройти через исторический этап, подобный тому, которым прошли ныне считающиеся развитыми западные нации, создавшие современные капиталистические экономики. То есть через национальное социально-политическое структурирование в процессе жёсткого естественного отбора, который происходит при становлении рыночных капиталистических отношений и начало которому даёт всякая буржуазная революция ... Каков же способ выявления тех, в ком проявляется предрасположенность к участию в становлении русской нации? Этот способ выявления должен основываться на способности и готовности того или иного индивидуума соучаствовать в формировании таких социальных общественно-производственных отношений, какие необходимы для прибыльного развития в России самого сложного промышленного производства, для развития самой передовой науки, самой передовой изобретательской деятельности и быстрого использования их результатов в крупном промышленном производстве ... А те, кто окажутся неспособными к этому, будут естественным и политическим отбором низведены к нижним ступеням социальной пирамиды русской нации или даже изгнаны из её жизненного пространства или уничтожены» (С. Городников «Россия: проблемы переходного этапа от либерализма к национализму»).

Итак, «буржуазный националист» Городников понимает природу нации почти по-марксистски, т.е. как специфически буржуазную. Разница только в расстановке ценностных приоритетов. Для марксистов непреложной аксиомой является переход от буржуазного общества к коммунистическому, и поэтому по мере прогрессивного развития общества нация как порождение буржуазного общества обречена со временем стать атавистическим пережитком и исчезнуть. По Городникову, наоборот, буржуазные отношения являются на данный момент наиболее передовыми (положительный смысл социалистического этапа он видит только в разрушении старой отжившей народной общности, т.е. в расчистке пространства для национально-буржуазного строительства по аналогии с западно-европейской Реформацией). Поэтому для Городникова обозримое будущее – за национализмом, причем национализмом буржуазным.

Но оказывается, что то же самое представление о специфически буржуазной природе нации воспроизводится и современными евразийцами, хотя, казалось бы, они-то могли бы подняться выше марксистско-буржуазного зазеркалья.

Так, рассматривая природу национализма в своей статье «национализм: сущность, происхождение, проявления», Рустем Вахитов пишет:

«Первые же националистические государства появляются в Западной Европе после краха там традиционной цивилизации, т.е. ансамбля католических монархий, и возникновения новой, буржуазной цивилизации ... Идеологией этого государства, как известно, является либерализм. Его декларативными положениями являются утверждение свободы граждан и их равенства ... Однако, поскольку в либерализме эти свобода и равенство понимаются исключительно отрицательно ..., то по сути эти “свобода” и “равенство” сводятся к утверждению крайней обособленности и отчужденности людей друг от друга, совершенно противоположному традиционно-религиозному идеалу общинности ... С другой стороны экономическим фундаментом этого государства-нации является капитализм, ценности которого общеизвестны и представляют собой прямое приложение либеральных ценностей к экономической жизни ...
Нетрудно заметить, что данная мировоззренческая формула либерализма ... замечательным образом коррелирует с мировоззренческой формулой национализма, которую мы вывели в предыдущей части ... либерализм вкупе с капиталистическими ценностями и национализм есть частные случаи одной и той же мировоззренческой и культурной парадигмы, разворачивающей содержание категории отчуждения субъекта от субъекта, которую следует определить как духовные основания западного, классического буржуазного общества. Только в случае либерализма в качестве такого субъекта отчуждения выступает отдельный индивид, т.е. субъект социальной реальности, ... в случае национализма – целая нация, т.е. субъект международной реальности. Иначе говоря, либерализм есть распространение буржуазного духа отчуждения на отношения между индивидами, капиталистические ценности – на отношения между собственниками (безразлично чего - труда или капитала), национализм – на отношения между нациями ... Итак, мы пришли к выводу, что национализм в его классической форме, реализацией которой является буржуазно-демократическое государство-нация, есть проявление духа классической западной буржуазной культуры, основные интенции которого сводятся к отчуждению объекта от объекта и как следствие – к утверждению принципов эгалитаризма, количества, плюрализма, хаоса и текучести».

Итак, во всех трёх случаях (марксизм по И. Сталину, буржуазный национализм по С. Городникову и евразийство по Р. Вахитову), независимо от различия ценностных и мировоззренческих установок национализм понимается почти одинаково: как порождение капиталистического общества, неразрывно и теснейшим образом связанное с феноменом гражданского общества западного типа.

На каком же основании? Да только на основании и отождествлении национализма вообще с национализмом специфически западно-европейским! Для марксизма и для «буржуазно-прогрессистской» идеологии такое отождествление, по крайней мере, понятно: это доктрины в принципе евро центрические и постулирующие монизм исторического процесса и его эволюционно-стадиальный характер. Но от евразийства можно было бы ожидать подхода, более отвечающего цивилизационному, нежели формационному подходу. От евразийства можно было бы ожидать осознания некорректности трактовки феноменов любой цивилизации через призму западно-европейских аналогов.

Стоит отбросить западно-европейские лекала, и выяснится что национализмы столь же многообразны, сколь сами нации, дух и субъектность которых они воплощают. Наряду с национализмами изоляционистскими и сепаратистскими, наряду с национализмами экспансионистско-шовинистическими, мы увидим национализмы универсалистско-имперские, интеграторские. И далеко не всякий национальный дух, далеко не всякое национальное самосознание тяготеет к идее «моноэтнического государства-нации». Можно ли тогда вообще выделить нечто общее, необходимо присущее всякому национализму вообще, национализму как таковому? Да, можно – иначе само это понятие оказалось бы содержательно пустым.

Всякий национализм неизбежно имеет в себе две существенные идеи:

1. Ясное и определенное выделение «своего» из мира «чужого» с категорическим императивом сохранения, отстаивания и преумножения «своего» перед лицом угрозы со стороны чужого и чуждого («варварского»), актуально или потенциально враждебного окружающего мира. Это свойство далеко не только западного «коллективно-эгоистического» буржуазного национализма. Это свойство в равной мере присуще как изоляционистским, так и имперско-интеграторским национальным общностям, таким как русская или китайская. Как только возникает надличностный организм, так он неизбежно позиционирует себя в отношении внешней окружающей среды.
2. Императив сохранения собственного единства перед лицом опасных для этого единства внутренних противоречий. Прежде всего – противоречий клановых, корпоративных, классовых. Любая зарождающаяся внутри национального организма общность представляет для него опасность с того момента, как начинает отделять свои интересы от интересов общенациональных, иными словами осознаёт себя не в качестве органа, а в качестве отдельного организма. Поэтому национализм в самой своей идее ориентирован на нивелирование всех внутренних конфликтов – начиная от межличностных и заканчивая классовыми.

Эти два принципа и являются определяющими качествами национализма как такового, национализма вообще. Все остальное – это специфика того или иного национального духа.