Geum.ru

А. Ф. Лосев Проблема вариативного функционирования живописной образности в художественной литературе

Вид материалаДокументы

Содержание


Принцип индикации.
Развитие принципа индикации.
Четыре степени индикации.
Подобный материал:
1   2   3   4   5   6   7

4. Образ-индикатор


Существует множество слов и словосочетаний, которые явно опираются на какую-то уже без труда узнаваемую нами образность, причем из цельного образа берется только его фактическое, а не все образно-картинное содержание. Поэтому образность получает в данном случае достаточно условный смысл.

1. ^ Принцип индикации. Когда мы говорим «подошва горы», то имеем в виду цельный и понятный для нас образ подошвы. Но из этого образа мы берем только самый факт существования подошвы, т. е. нижней части какого-либо предмета. Мы отвлекаемся от того, что наша бытовая подошва всегда подшита, и не к чему-нибудь, а именно к обуви. Вместо цельного образа подошвы мы берем лишь признак наличия в предмете его нижней и опорной части. Такую образность можно назвать указующей на факт бытия картины, а не на самое картину как особое явление. Это — индикаторный образ, и притом условно-индикаторный. Аналогичный характер образности мы имеем в выражениях: «ножка стола», «головка лука», «дверная ручка», «дверной глазок», «носик чайника», «игольное ушко», «бородка ключа», «горлышко бутылки», «этот прекрасный цветок говорит сам за себя», «желудочек» (в смысле части сердца), «весна идет», «на ступает праздник», «пуп земли», «язык пламени», «душа уходит в пятки».

2. ^ Развитие принципа индикации. Мы только что сказали об индикаторной образности. Но образ-индикатор, если брать живой литературный текст, оказывается всегда подвижным, текучим, способным развиться в ту или иную, уже самостоятельную об разность. Правда, образу-индикатору еще очень далеко не только До полноценной метафоры, но даже и до полноценной аллегории. И все же стоит иной раз чуть-чуть изменить контекст, и уже простое указание на факт начинает превращаться в ту или иную картину этого факта.

3. ^ Четыре степени индикации. Установим такие четыре степени напряженности индикаторной образности в поэзии. Прежде всего это указание только на сам факт существования какого-нибудь предмета, как мы видели в приведенных выше примерах. Во-вторых, образ-индикатор может указывать не на один предмет, а на известное множество предметов и даже на их своего рода движение. В-третьих, образ-индикатор, не становясь метафорой, свидетельствует уже об известной направленности предмета, выходящей далеко за пределы его чисто чувственной данности. В-четвертых, наконец, образ-индикатор может свидетельствовать о той или другой ценности предмета, на который он указывает, например моральной, психологической или общественной. Повторяем, эти четыре значения образа-индикатора являются только абстрактно установленными нами вехами на путях нарастающей интенсивности образной сферы в поэзии. Между ними, если брать живой литературный текст, существует множество разнообразных оттенков, которые свидетельствуют о непрерывности перехода от одной вехи к другой, несмотря на четкость и взаиморазличия самих этих вех. В некоторых случаях значение такого образа-индикатора подходит весьма близко к самой настоящей метафоре. Но метафора имеет уже самостоятельное значение, и о служебной функции входящих в нее образов мы будем говорить ниже и в специфическом смысле. В данном случае, когда идет речь об образе-индикаторе, все его значения являются по самой своей сущности служебными. Эти образы настолько часто употребляются в живой речи, что даже в тех случаях, где они близки к метафоре, их метафоричность вовсе не фиксируется как таковая и не рефлектируется как преднамеренный поэтический прием.

Приведем несколько примеров. Начнем с индикаторного употребления слов, обозначающих части человеческого тела или человеческие органы. Выражение «висеть на волоске» передает весьма сложное состояние, которое необходимо относить к третьей, а может быть, и к четвертой группе индикаторных значений. Слово «лобастый» может указывать не только на большую величину лба, но и на ум человека, на его способность хорошо мыслить. Такой же выход за пределы первого из указанных выше значений образа-индикатора мы находим и в словах: «узколобый», «лоботряс». «Лобовое стекло», о котором говорится при описании автомобиля, еще близко к первому значению, но «лобное место» наделено таким множеством исторических, психологических и общественных значений, что его нужно относить к третьей или четвертой группе. Вместо «поставить вопрос принципиально» нередко говорят «поставить вопрос в лоб». Это скорее второе значение образа-индикатора.

«Глазастый» — не только тот, кто имеет слишком большие глаза, но и тот, кто умеет высматривать незаметное для других. «Глазеть» — вовсе не только пользоваться глазами, но пользоваться ими интенсивно и притом бесплодно. Говорят «делать или строить глазки» о кокетливой женщине. Это уже явно третье значение, а может быть, и четвертое. Критика «не в бровь, а в глаз» говорит о меткости критики. «Видеть соринку в чужих глазах и не видеть бревна в своих глазах» — значит поступать весьма придирчиво и эгоистически. «Горящие глаза», «острый взгляд», «мутные глаза», «ясные глаза», «чистые глаза», «проницательные глаза», «меткий глаз», «сглазить», «глазник», «бросаться в глаза», «колоть глаза», «впиваться глазами», «томный взор». Сюда же относятся такие слова и выражения, как «точка зрения», «обозрение», «воззрение», «подозрение», «прозрение», «презрение», «без зазрения совести», научные и другие «взгляды», «зрелище», «зритель», «зрительная труба», «подозрительный» (о человеке), «незримый», «беспризорник», «смотритель», «смотр», «недосмотр», «пересмотр», «просмотр», «высмотреть». Все эти слова и выражения нетрудно распределить по выделенным нами четырем группам или указать их место между какими-нибудь двумя группами, как и выражения «водить за нос» или «мозолить глаза». «Глаза и уши» государевы — так в древней литературе говорилось о разведке. Тут, конечно, выступает четвертая группа.

От слова «ухо» мы имеем «навострить уши», «держать ушки на макушке», «держать ухо востро», «слушаться», «заслушивать», «заслушиваться», «послушник», «ходят слухи», «ослиные уши», «наушничать», «хлопать ушами», «затыкать уши», «ушник» — все это можно отнести к разным группам значений. В то же время «игольное ушко», «ушастый», «наушник» в радиоприемнике, «шептать на ухо» относятся только к первой группе образов-индикаторов.

«Зубцы пилы», «визг пилы», «зубчатое колесо», «зубило», «зубные звуки» в фонетике, «зубная щетка», «зубной порошок», «зубной эликсир» и другие зубные средства — это первая группа. Но «зубник» в смысле зубного врача, «зубастый» в смысле умения остро критиковать, «ядовитый зуб» «попасться на зубок», «зубоскалить» — это уже не первая группа. «Вынюхивать», «подслушивать», «ляскать зубами» — это вторая или третья группы.

«Острый язык», «яркий» или «серый язык», «сильный язык», «языкастый» «подлизываться», «богатый языком», «смелый язык», «лизоблюд», «язвить» — все это относится, вероятно, к четвертой группе.

«Горланить», «брать на горло», «брать за горло», «голосить», «петь с чужого голоса» — вторая и третья группы, в то время как «гортанные звуки» в фонетике — несомненно первая группа, а «голосовать», «в рот положить», «проглотить обиду» — несомненно четвертая группа. «Наличник», «наличность», «лицезрение», «плевать» на что-нибудь в смысле отрицания или отвержения, «дать по башке», «давать в шею», «башковитый», «гнать в три шеи», «висеть на шее», «сидеть на шее», «гнуть спину», «захребетник», «горный хребет», «иметь руку» в смысле использования в своих целях более влиятельных людей, «нагреть руки», «загребать жар руками», «взять себя в руки», «дать по рукам», «отбиваться от рук», «развязать руки», «кусать локти», «распихивать локтями», «смотреть сквозь пальцы» — это третья и четвертая группы, а также промежуточные между ними значения.

«Сердечный друг», «доброе», «мягкое», «чистое», «горячее», «страстное», «ласковое» и прочие многочисленные образования от слова «сердце» — это третья и четвертая группы. Сюда же относятся «достать до печени», «сидеть в печенках», «перемывать косточки», «поставить вопрос ребром», «бок о бок» (ср. «душа в душу»), «костяк» какого-нибудь дела или произведения, «идти в ногу» с кем-нибудь или с чем-нибудь, «ноги его здесь уже не будет», «наступить на ногу», «идти в колее», «след простыл», «идти во след», «оставить след», «искать по горячим следам», «заметать следы».

В заключение этого обзора индикаторной образности в поэзии необходимо сказать, что такого рода образность пронизывает собою не только поэзию, но и всю вообще языковую стихию человека. И так как представление об этом типе образности, как мы надеемся, читатель уже получил достаточное, на этом можно и закончить с характеристикой данной образной ступени. Важно только не забывать, что эта образная ступень, в какой бы яркой форме она ни выступала, раз и навсегда характеризуется тем, что в поэзии и в речи вообще специально никак не фиксируется, не рефлектируется и уж тем более не рефлектируется художественно. Когда мы говорим «конец — делу венец», то никто из нас не думает, что мы действительно на кого-то или на что-то возлагаем какой-то венец в реальном смысле слова. Это в основе своей пока еще только индикаторная образность. В ней, конечно, заложена возможность и чисто художественного образа — аллегории, метафоры, символа и даже целого мифа. Но для всех этих типов поэтической образности необходима особая конструкция художественных образов, их специально фиксируемая предметность или, как мы сказали бы в самой общей форме, их художественная рефлектированность. Как раз этого и не хватает образу-индикатору, в какой бы яркой и выразительной форме он ни выступал в живой речи. Ясно, что сейчас перед нами открывается огромная область специально фиксированной образности, когда она уже получает ту или иную художественную самостоятельность, не проскакивает в речи почти незаметно и действительно является подлинным орудием художественного творчества.

Правда, и здесь необходимо установить разные ступени самостоятельности, если только внимательно относиться к непосредственным данным живописно-поэтической образности.