Научно-исследовательская программа история безгина О. А. Кпроблеме возникновения сельской кредитной кооперации в России

Вид материала

Программа

Содержание Библиографический список Комплексный анализ древнерусского текста

Подобный материал:

• Темы курсовых работ по курсу «Кредитная кооперация» Социально-экономические предпосылки, 17.92kb.
• К. И. История потребительской кооперации России. Учебное пособие М., 1998. Часть, 1364.83kb.
• Тематика курсовых работ по дисциплине «кредитная кооперация», 14.64kb.
• Темы курсовых работ По дисциплине «Теория и практика кооперации» примерная тематика, 43.79kb.
• Круглого стола «Развитие сельской кредитной кооперации в условиях реализации Национального, 48.67kb.
• Программа Международной научно-практической конференции, посвященной 180-летию потребительской, 72.07kb.
• История развития кредитной системы в России, 1176.27kb.
• Районная целевая программа «Развитие кредитной потребительской кооперации в системе, 126.81kb.
• Научно-исследовательская программа (далее буду писать нип) схематично может быть представлена, 49.9kb.
• Швырков А. И. Конец демократии? Или демократия как научно-исследовательская программа, 123.88kb.

^ Библиографический список

1. Аверинцев, С.С. Нелли Закс / С.С. Аверинцев // История литературы ФРГ. – М. : Наука, 1980. – С. 439–447.
   
2. Энциклопедический словарь экспрессионизма / гл. ред. П.М. Топер – М. : ИМЛИ РАН, 2008.
   
3. Ausländer, R. Die Erde war ein atlasweißes Feld. Gedichte. – Frankfurt a.M., 1985.
   
4. Ausländer, R. Wieder ein Tag aus Glut und Wind. Gedichte. – Frankfurt a.M., 1986.
   
5. Autorinnenlexikon / Hrsg. v. Ute Hechtfischer u.a. – Stuttgart, 2002.
   
6. Das Rowohltbuch der Poesie. Reinbek bei Hamburg, 1983.
   
7. Domin, Hilde / Hrsg. v. B. Tewes; H. Vogel. Hesslingen, 2007.
   
8. Domin, Hilde. Gesammelte autobiografische Schriften. München-Zürich, 1992.
   
9. Expressionismus und Dadaismus / Hrsg. v. O.F. Best. // Die deutsche Literatur: Ein Abriss in Text und Darstellung. Bd. 14. – Stuttgart: Philipp Recl. jun, 1986.
   
10. Gedichte der berühmten Frauen / Hrsg. v. E. Borchers. – Frankfurt a.M., 1987.
    
11. Vogel, H., Gans, M. Rose Ausländer. Hilde Domin.Gedichtinterpretationen. 4. aktualisierte Aufl. Baltmannsweiler: Schneider, 2004.
    

УДК 811.161.1’04


^ КОМПЛЕКСНЫЙ АНАЛИЗ ДРЕВНЕРУССКОГО ТЕКСТА:

ПРОБЛЕМЫ, ПРИНЦИПЫ, МЕТОДЫ


О.Г. Каменская, Э.К. Мустафина


В статье рассматриваются основные проблемы, принципы и методы диахронического анализа, а также демонстрируется значение фоновых знаний для адекватного понимания смысла древнерусских текстов при изучении истории русского языка.


Само слово «текст» (лат. textus) означает ткань, сплетение, соединение. Поэтому важно установить то, что соединяется, и то, как и зачем соединяется. В любом случае текст представляет собой объединенную по смыслу последовательность знаковых единиц, основными свойствами которой является связанность и цельность.

Такая последовательность знаков признается коммуникативной единицей высшего уровня, поскольку она обладает качеством смысловой завершенности как цельное литературное произведение, то есть законченное информационное и структурное целое. Причем целое – это нечто другое, нежели сумма частей, целое всегда имеет функциональную структуру, а части целого выполняют свои роли в этой структуре.

Текст как продукт речемыслительной деятельности автора и материал речемыслительной деятельности интерпретатора (читателя) есть прежде всего особым образом представленное знание: вербализованное знание и фоновое знание. В тексте линейно упорядочена совокупность знаковых единиц разного объема и сложности [6], то есть это материальное образование, состоящее из элементов членораздельной речи. Однако это в целом материальное образование несет в себе нечто нематериальное – содержание (знание, событие). Более того, знание не всегда реализуется целиком вербальными средствами.

Автор обычно вербализует «разность», полученную в результате «вычитания» из замысла предполагаемых знаний интерпретатора [16], интерпретатор же, в свою очередь, «суммирует» эту разность с собственными знаниями.

Итак, для адекватного восприятия текста необходимо наличие фоновых знаний, которые рассматриваются как информационный фонд, единый для говорящего и слушающего, в нашем случае порождающего текст (автора) и интепретирующего текст (читателя).

Это важно для адекватного восприятия любого современного текста, но еще более важно для понимания канонических текстов, в том числе древнерусских. Ведь любой текст рассчитан на чье-либо восприятие: так, в нашем случае, летописец пишет свои летописи для потомков. В них нашла свое отражение многовековая история русского средневековья. Летописи – это уникальное явление отечественной культуры. Они образуют большой массив неоднородных текстов, различных по своей структуре, содержанию, направленности [13, с. 76]. Создававшиеся в разных городах и княжествах Руси на протяжении многих столетий, они являются неоценимым источником сведений о минувшем.

Древнерусские тексты, в том числе и летописные, не так элементарны, как может показаться при первом взгляде. Летописец часто пишет о событии столь «примитивно», что у современного читателя может сложиться впечатление, будто его собеседник «умом прост и не книжен». Это объясняется тем, что описания в них еще не терминологичны, но «уже позволяют типологизировать происходящее [7, с. 10]. Однако степень обобщенности летописных описаний меньше, чем в привычных для нас современных текстах; они намного более конкретны. Конкретизация достигается, в частности, путем опосредованного присвоения описываемым людям, действиям, событиям дополнительных, уточняющих имен. Следовательно, не только наш образ мира принципиально отличается от образа мира летописца, но и способы его описания. Летописец оказывается в положении миссионера, попавшего в страну неверных. Его речи во многом непонятны непосвященным «дикарям», какими являются современные читатели. Их восприятие происходит на уровне привычных им образов и категорий. Поэтому при анализе древнерусских текстов задача интерпретатора (читателя) заключается в том, чтобы научиться воспринимать древние тексты не с позиции современного читателя, а проникать в глубинные смыслы повествования, погружаясь в культурную ситуацию Древней Руси, внимательно вчитываясь в каждое слово памятника. Правильность восприятия любого текста, а древнерусского в особенности, обеспечивается не только языковыми и графическими единицами и средствами, но и общим фондом знаний, по-другому «коммуникативным фоном», на котором осуществляется текстообразование и его декодирование, поэтому восприятие связано с пресуппозицией (пре – лат. prae – впереди, перед, supposition – предположение, презумпция).

Пресуппозиция – это компонент смысла текста, который не выражен словесно, это предварительное знание, дающее возможность адекватно воспринять текст. Такое предварительное знание принято называть фоновыми знаниями.

Фоновые знания – это знания реалий и культуры, которыми обладают пишущий и читающий [15, с. 79].

Незнание культурно-исторических оценок эпохи затрудняет, а порой делает невозможной интерпретацию древних текстов. Ведь древнерусские тексты являются «вместилищем не только фактов развития языковой системы, но и хранилищем самой разнообразной информации (об авторе, об эпохе, о людях, живущих в ней, об их духовных и материальных ценностях), а летописец не примитивный писец, а весьма начитанный книжник, мастерски подбирающий из множества известных ему фактов «куски драгоценной смальты» [9]. Именно поэтому писатели и поэты, художники и композиторы черпали в древних летописях сюжеты своих произведений. Интересны они и нам, живущим в XXI веке.

Действительно, при анализе древнерусских памятников обнаруживается более или менее устойчивый круг тем, определяемых древнерусской реальностью, традицией, характером мировоззрения эпохи. Но древнерусская литература неотделима от истории государства, а следовательно, от истории княжеского рода, поэтому в древних текстах большое место занимают вопросы старшинства, землевладения, «внутрисемейной» политики. Однако предметом памятников древнерусской письменности становились лишь определенные события жизни семьи, даже княжеской, преимущественно носящие официальный характер: крещение княгини Ольги, выбор веры древними русичами, неудачный поход князя Игоря и др. Для их понимания современным читателям нужны знания реалий и культуры Древней Руси, что делает необходимым культурологический комментарий, предваряющий собственно лингвистический анализ текстов древнерусской письменности.

Так, например, анализу легенд, включенных в «Повесть временных лет», должен предшествовать экскурс в историю средневековой Руси, что дает возможность вспомнить о том, что русичи в древности представляли собой 12 племен, из которых образовалась древнерусская народность, что княжеский род пошел, по преданию, от великого Рюрика, что главой рода на Руси был великий князь, «сидевший в Киеве», что великокняжеская власть передавалась не по наследству, а по старшинству: от старшего брата к младшим, то есть только по мужской линии, что при этом знаменитая «бабка» Владимира Крестителя, княгиня Ольга, вопреки средневековым традициям, стала во главе княжеского рода после смерти мужа. Княгиня была удивительной личностью в истории Древней Руси: мудрая, волевая, жестокая с обидчиками и справедливая с дружинниками, отомстившая страшной местью древлянам за смерть мужа, посадившая четырехлетнего сына в седло, стоявшая впереди своего войска, принявшая Бога одной из первых на Руси и читавшая священные книги. Княгиня Ольга – личность противоречивая, постоянно притягивающая к себе и почти легендарная, которая одной из первых была причислена к лику святых.

Известно, что одной из специфических особенностей древнерусских текстов является их анонимность, когда мы практически ничего не знаем о личности писателя (писца, составителя текста), об условиях его жизни и т. д. Однако при внимательном языковом анализе памятников в них можно найти сведения о самом авторе, о его мировоззрении и мироощущении, понимании им современных ему исторических процессов, его отношении к историческим личностям, его представлении об окружающем обществе, об эпохе, в которой он жил и работал.

Итак, «форма авторства» всегда есть категория искомая, не составляют исключения и древнерусские тексты. Через форму представления создается субъект повествования. И непосредственный автор (субъект, от имени которого предлагается текст) каждый раз предстает то как автор-повествователь, то как автор-описатель, то как автор-«объяснитель» и др. Естественно, образ автора создается в тексте речевыми средствами, однако этот образ творится читателем. Он находится в области восприятия, но восприятия, конечно, заданного автором.

Каждый авторский текст (различной функционально-стилевой ориентации) характеризуется общим, избираемым автором способом организации речи, избираемым часто неосознанно, так как этот способ присущ личности, именно он и выявляет личность. В одних случаях это открытый, оценочный, эмоциональный строй речи; в других – отстраненный, скрытый: «объективность и субъективность, конкретность и обобщенность-отвлеченность, логичность и эмоциональность, сдержанная рассудочность и эмоциональная риторичность – вот качества, характеризующие способ организации речи» [3, с. 104].

Таким образом, личностное отношение к предмету изображения, воплощенное в речевой структуре текста, в том числе и древнего, и есть образ автора.

Завершая разговор об образе автора, в качестве примера приведем возможный ход рассуждения на тему личности автора «Повести временных лет» Нестора при анализе легенды о крещении княгини Ольги: «Нестор, кто он: крещенный, обращенный в православную веру русич, истово веривший в святое писание, соблюдавший все обряды христианской церкви, «поганый русин», темный, непросвещенный Всевышним язычник или же добрый христианин, не до конца избавившийся от своих языческих предрассудков?!». Ответ на поставленные вопросы мы находим в самом тексте памятника при внимательном его чтении.

Так, анализируя первую фразу отрывка: «Èäå Wëüãà âú ãðåêè», – обращаем внимание на то, что цель визита Ольги в Греческую землю летописец не называет, а это значит, что стремления принять христианство, по крайней мере, в этот свой визит, великая княгиня не имела. Трудно поверить в то, что если бы у нее эта цель была, то автор умолчал бы о ней. Эти выводы подтверждаются и дальнейшим анализом текста легенды. Мысль о принятии христианства возникает у Ольги позже, когда ей стал понятен истинный смысл слов цесаря Константина, обращенных к ней: «Ïîäîáíà åñè öðòâèòè âú ãðàäh ñ íàìè» («достойна ты царствовать с нами в городе нашем»). Следует обратить внимание на то, что слова автора как бы помогают нам понять истинный смысл слов цесаря: «âèähâú þ äîáðó ñóùþ çhëî ëèöåìú è ñìûñëåíó»... («и увидев, что она красива лицом и разумна»). В этой ситуации становятся понятны дальнейшие слова Нестора: Wíà ðàçóìhâøè‚ ðå÷å êî öðþ: «Àçú ïîãàíà åñìü‚ äà àùå ì# õîùåøè êðñòè‚ òî êðñòú ì# ñàìú‚ àùå ëè‚ òî íå êðùþñ#» («она же, уразумев [смысл этого обращения], ответила цесарю: я язычница, если хочешь крестить меня, то крести меня сам, а то не крещусь»). Очевидным является сиюминутное решение Ольги принять христианскую веру из рук самого цесаря Константина, которое обусловлено пониманием ею истинного смысла его слов. Только в таком контексте становятся понятными и дальнейшие слова княгини: «Если хочешь крестить меня, то крести меня сам...», – ведь этого ей никто не предлагал, об этом в тексте легенды ничего не говорится.

Дальнейшее чтение легенды позволяет увидеть отношение автора к своей героине: он как бы слегка усмехается над наивностью цесаря, попавшего в ловушку, умело расставленную Ольгой, и восхищается мудростью и прозорливостью княгини: È ïî êðùíüè âîçâà þ öðü è ðå÷å åè: Õîùþ ò# ïî"òè ñîáh æåíh. Wíà ðå÷å: Êàêî õî÷åøè ì# ïî"òè‚ êðñòü ì# ñàìú è íàðåêú ì# òùåðüþ, à õå"íåõú òîãî íhñòü çàêîíà‚ à òû ñàìú âhñè. («и после крещения позвал ее к себе царь и сказал: хочу взять тебя в жены, она же отвечала: как же ты возьмешь меня в жены, если крестил меня сам и назвал дочерью, ведь у христиан нет такого закона, ты сам знаешь»). И особенно ярко это видно во фразе Константина: È ðå÷å öðü: «Ïåðåêëþêàëà ì# åñè Wëüãà» («и сказал царь: перехитрила меня Ольга»), – где Нестор употребляет исконно русский глагол ïåðåêëþêàòè, который соответствует современным выражениям обвести вокруг пальца, надуть. В этом слове особенно явно слышится авторская ирония. Нестор как будто бы одобряет поступок Ольги, понимая и давая это понять читателю, что обращение в христианскую веру в этот свой приезд в Греческие земли для княгини – поступок, продиктованный больше обстоятельствами, чем внутренней готовностью к этому акту.

В свете сказанного возвратимся к вопросу: «Можно ли считать Нестора язычником?» Ответ на этот вопрос может быть только отрицательным, поскольку при внимательном чтении текста мы не могли не обратить внимания на то, что та часть повествования, которая отводится описанию самого обряда посвящения княгини Ольги в христианство, написана рукой истинного христианина, с благоговением и трепетом рисующего таинство этого обряда. Мы как бы вместе с автором ощущаем всю торжественность его, ту значимость, которую он должен иметь в дальнейшей судьбе героини: È êðñòè þ öðü ñ ïòàðõîìú. Ïðîñâhùåíà æå áûâøè‚ ðàäîâàøåñ# äøåþ è òhëîìú... Wíà æå ïîêëîíèâøè ãëàâó‚ ñòî"øå‚ àêè ãóáà íàïà"~ìà âíèìàþùè q÷åíü". Ïîêëîíèâøèñ# ïòðàðõó ãëùè: Ìëòâàìè òâîèìè, âëäêî‚ äà ñõðàíåíà áóäó ^ ñhòè íåïðè"çíüíû («и крестил ее царь с патриархом. Просветившись же, она радовалась душой и телом... Она же, наклонив голову, стояла, внимая учению, как губка напояемая; и поклонившись патриарху со словами: «Молитвами твоими, владыка, пусть буду сохранена от сетей дьявольских»).

Но вместе с тем от внимательного читателя не ускользнет и то, что наряду с христианским началом в Несторе еще живы языческие традиции, позволяющие ему увидеть в самом факте крещения Ольги не деяние, к которому она пришла сознательно, а поступок, продиктованный обстоятельствами. Летописец позднего времени (XV–XVI вв.), имеющий более длительный опыт жизни в христианской вере, акценты бы расставил иначе.

Итак, после всех рассуждений по поводу личности Нестора мы приходим к выводу, что перед нами, конечно же, христианин, в котором еще живы языческие традиции. Таким образом, личностное отношение к предмету изображения, воплощенное в речевой структуре древнерусского текста, позволяет нам глубже понять образ повествователя.

Актуализация в последние десятилетия идей антропологической лингвистики, обратившейся к изучению «души языка», то есть опредмеченному в нем мировидению, системы ценностей этноса, способствовала возрождению интереса к идее В. фон Гумбольдта о языке «как деятельности народного духа». Развитие этой идеи происходит сегодня в двух направлениях – исследование «стереотипов» культурного самосознания и реконструкция «языкового сознания народа».

Бесспорно, язык – это, без преувеличения, летопись народа, отголосок его жизни. Но для того, чтобы хотя бы в самом общем виде представить жизнь далекого предка, нужно попытаться взглянуть на мир его глазами. Понять особенности видения этого мира, восстановить его представление о жизни и ее ценностях, попытаться понять его «изнутри». Но чтобы понять человека, надо, в первую очередь, познать его духовный мир. «Разгадать тайну о человеке, – писал в свое время Н. Бердяев, – значит разгадать тайну бытия. Познай самого себя, и через это познаешь мир» [1, с. 86]. Но познать древнего русича, жившего в далеком средневековье, понять, «каким видел он средневековый мир, каким видел самого себя», можно только через обращение к памятникам древнерусской письменности, раскрывающим тайны картины мира и общественной психологии. Именно язык формирует понятия и организует восприятие в связную картину мира, которая в разных культурах моделируется, естественно, по-разному. Только язык позволяет увидеть и понять человека «изнутри» [4, с. 6].

Средневековая культура, как и современная, жила и развивалась в «языковой оболочке», определяя тот мир смыслов, мир ценностей и идеалов человека, который отразился в языке. А если принять во внимание тот факт, что любая культура, по определению Ф.Ницше, – это «самореализация человека» [12, с. 98], то, постигая человека, и в частности его язык, мы можем, погружаясь на разную глубину его истории, понять древнего человека и архетип его культуры.

При этом в центре нашего внимания оказывается не идеология средневековья и то осмысленное представление о мире, которое изложено в научных трактатах, а то мироощущение, то восприятие средневековым человеком самого себя, которое стихийно отразилось в языке и потому не является полностью идеологизированным, определяемым социальным статусом человека.

Ведь присутствие человека в языке ощущается на всех языковых уровнях (сравните, например, развитие категории одушевленности в старославянском и древнерусском языках, которая первоначально зарождалась как категория лица и появилась сначала у существительных мужского рода, обозначавших общественно полноправных лиц (например, отец, муж, князь и др.), или формирование безличных предложений в русском языке, которое первоначально оказалось связанным с древними воззрениями славян на природу, с верой в сверхъестественные силы, которые ими табуировались. Однако более всего антропоцентричность языка проявляется в лексике, и особенно в словообразовании, в котором ярко выражена идея языкового созидания.

При анализе языка древнерусских текстов в центре нашего внимания оказывается человек как личность, включающий, с одной стороны, психологические особенности, определяющие его индивидуальность, а с другой – социальные, указывающие на его социальную роль и опыт деятельности в обществе, то есть, по сути дела, в центре нашего внимания именно этот «фактический человек», человек социальный в контексте интеллектуального языка и культуры Древней Руси, отразившейся в древнерусском языке.

Избранный нами путь исследования языка памятников древнерусской письменности позволяет эксплицировать языковую личность в ее языкотворческом акте, в связи с чем реальной величиной при таком подходе «оказывается не «язык» в отвлечении от человека, а только человек как носитель языкового мышления» [2, с. 182].

Признавая объективную необходимость многоаспектного изучения текста, можно все-таки выделить основные аспекты, связанные с характеристикой древнерусского текста как цельного произведения, назвать основные методы и принципы анализа письменных памятников Древней Руси.

Методы и принципы диахронического анализа текста коренным образом отличаются от соответствующих процедур синхронного анализа как по своей сути, так и по смыслу нацеленности на результат. Если последние служат констатирующее-нормативной цели, то первые ориентированы на объяснение языковых фактов, на поиски ответа на вопрос о том, какова жизнь языка во времени и пространстве. Историческое изучение языка, его слов, форм, конструкций и так далее несводимо к формальной процедуре реконструирования, оно охватывает широкие сферы становления, изменения и развития культуры, включающей все стороны общественной жизни.

Однако методы, принципы, приемы диахронического и синхронного языкознания не разделены между собой непроходимой стеной. Они взаимно дополняют друг друга, обслуживая интересы и потребности лингвистики как единой науки. Поэтому одни и те же методы, приемы, хотя и с разными установками, могут быть использованы как в диахронической, так и в синхронной лингвистике.

Приведем примеры анализа древнерусских текстов на всех языковых уровнях: фонетико-фонологическом, лексико-семантическом, морфологическом, синтаксическом.

Анализ древнерусских текстов может быть разной глубины и проникновения, но начинаться он всегда должен с замедленного чтения текста под лингвистическим «микроскопом». Замедленное чтение памятников древнерусской письменности является отправным пунктом подчас очень долгого и тяжелого пути исследования конкретного текста, первой зацепкой, которая дает возможность заглянуть в далекое прошлое нашей Родины через слово, окунуться в культурную ситуацию Древней Руси.

Замедленное чтение как начало анализа и последующая работа над текстом имеют как образовательный, так и воспитывающий и развивающий характер. Оно воспитывает и лингвистически, и методически, поскольку не только вырабатывает у читающих умения и навыки лингвистического комментария как методического приема, но и дает необходимые знания для самостоятельного проведения глубокого и всестороннего исследования любого древнерусского текста, а впоследствии и любого художественного текста.

Основным принципом лингвистического анализа древнерусского текста является рассмотрение его языковой материи:

• в качестве определенной микросистемы древнерусского языка на фоне современного русского языка;
  
• в плане структурно организованного «плана выражения» определенной (всегда так или иначе воспитывающей) информации.
  

Указанным принципом обусловлены все остальные. Особенно важные из них можно сформулировать следующим образом.

Языковые средства, образующие тот или иной древнерусский текст, должны быть проанализированы прежде в их отношении к соответствующим фактам современного русского литературного языка. Этот анализ будет затрагивать явления всех языковых уровней с их значением и формами проявления. Все отклонения и отступления от современных литературных норм (они могут касаться произношения, правописания, семантики, морфологии, синтаксиса, стилистических свойств и словоупотребления) должны быть соответственно объяснены. Все лингвистические особенности разбираемого древнерусского текста должны быть соответственно тем самым истолкованы.

При анализе языкового материала древнерусских текстов одновременно должны быть подвергнуты разбору также и все выражаемые им экстралингвистические факты, так как без их знания памятник не будет понят или будет понят неправильно. Иначе говоря, номинативные единицы языка (слова, фразеологизмы, свободные словосочетания) должны быть раскрыты во всех присущих им фоновых и коннотативных значениях как языковые обозначения того или иного культурно-исторического (лингвострановедческого) содержания.

Этот аспект анализа особенно важен для понимания древнерусских текстов. Естественно, что такое расширение лингвистического анализа текста в сторону культурно-историческую необходимо лишь в определенных пределах – только для объяснения непонятных носителю современного русского литературного языка архаических и экзотических явлений и понятий (выраженных историзмами, этнографизмами и экзотизмами) и «фоновых семантических долей» [5, с. 26] слов и словосочетаний.

Анализ языковой материи древнерусского текста в идеале должен быть абсолютно беспристрастным и объективным, основанным только на реально существующих лингвистических фактах, полностью исключающий современное ее восприятие и толкование. Лишь в таком случае окажется возможным настоящее погружение в сокровенную суть авторского замысла, а через его (автора) слово и в культурную ситуацию Древней Руси.

Сформированные принципы лингвистического анализа древнерусского текста предполагают различные методы и приемы (а тем самым процедуру и формы) его проведения. Вариативность методов и приемов здесь задается и языковым материалом памятника, и поставленными задачами, всегда имеющими вполне определенный (то очень ограниченный и локальный, то широкий и общий) характер. Вместе с тем методические приемы выделения и квалификации соответствующего языкового факта среди других, сравнение и сопоставление его с другими (тождественными, аналогичными и пусть совершенно иными, но соотносительными), а также исследующее всестороннее рассмотрение его в большом синхронно-диахроническом языковом и историко-культурном контексте являются самыми важными.

Каждый анализируемый языковой факт в древнерусском тексте должен быть прежде всего вычленен как отдельная лингвистическая единица, определен как элемент языковой системы древнерусского языка, а затем уже путем сравнения, сопоставления с другими фактами – точно и четко осознан в своих лингвистическом и эстетическом значениях и функциях.

Известно, что в тексте все аспекты языка значимы, так как передают если не понятийную информацию, то, во всяком случае, информацию эстетическую и эмотивную. Поэтому явления языка и речи независимо от уровня, к которому они относятся, рассматриваются нами в их отношении к содержанию текста.

В нашем конкретном случае древнерусский текст является объектом лингвистического и культурологического анализа на уроках русского языка в старших классах гуманитарного профиля, а также на занятиях со студентами филологических специальностей. В зависимости от поставленных методических задач и этапа обучения анализ может во многом варьироваться. По своему объему он может быть либо полным, либо выборочным. Так, например, комплексному анализу древнерусского текста, включающему и культурно-исторический комментарий, может предшествовать аспектный, или выборочный, анализ.

Покажем фрагменты поуровневого (аспектного) лингвистического анализа древнерусских текстов. Так, например, при фонетическом анализе древнерусского текста в первую очередь необходимо определить звуковое значение букв, которые отсутствуют в современном русском алфавите, раскрыть слова под титлами, выяснить числовое значение букв, если таковое имеется. Лишь только затем характеризовать фонетические явления, присущие древнерусскому языку, или явления, отражающие особенности церковнославянского языка.

При этом следует называть причины, вызвавшие развитие или утрату того или иного явления; отражение фонетических процессов, произошедших в прошлом, представленные в системе современного русского языка в виде чередований или других рефлексов.

Толкование соответствующих языковых фактов проводится вместе с учителем (или преподавателем вуза), который ставит перед обучаемыми разного рода эвристические задачи и вопросы, учит видеть на первый взгляд незаметное и малозначимое, читать текст осмысленно и внимательно. Так, например, при чтении «Слова о полку Игореве», хорошо знакомого старшеклассникам и студентам по курсу русской литературы, обращая внимание на его звукографическую сторону, преподаватель ставит задачу, используя языковые факты, сделать вывод о месте появления памятника или «происхождении» его автора. При внимательном чтении этого памятника древнерусской письменности учащиеся обнаруживают в нем такие северные диалектные черты, как неразличение шипящих и свистящих звуков (типа «øèçûìú îðëîìú» вместо «сизым орлом»), что является ярко выраженным псковизмом; или неразличений аффрикат «ц» и «ч» (типа «ëóöå æü áû ïîòÿòó áûòè...», или «ðóñèöè»), что было характерно для Новгород-Северской земли, и это позволяет им сделать вывод о «северном» происхождении автора или месте появления памятника.

Еще одно фонетическое явление, на которое следует обратить внимание учащихся при изучении «Слова», – это параллельное функционирование полногласных и неполногласных форм, типа «äðhâî», «ïîëîíåíó áûòè», «Âëàäèìåðú» «ãëàâó ïðèëîæèòè» и т. д.

Само явление полногласия/неполногласии,я рассматриваемое на занятиях, предшествующих непосредственному изучению «Слова», закрепляется практическими заданиями типа: выделение древнерусского слова из ряда приведенных (õðàáðûÿ‚ øåëîìîì‚ ïî äðhâó) или путем восстановления древнерусской формы на основе сопоставления форм различных славянских языков (например: болг. глава, польск. glova, чешск. hlava и пр.). Учащиеся, зная, что древнерусскому полногласию соответствует южное и западное неполногласие, довольно легко восстанавливают русские формы.

При этом упражнения подобного рода не являются самоцелью, а выполняются для того, чтобы можно было перевести разговор в сферу стилистического использования древнерусских и старославянских форм в тексте «Слова о полку Игореве». Отсюда задача, которую ставит перед учащимися педагог: наблюдая за функционированием полногласных и неполногласных форм одного и того слова в тексте памятника, определить, каковы функции тех и других. Анализируя использование этих форм автором памятника, старшеклассники (студенты) приходят к выводу о том, что употребление разных форм не случайно: в одних случаях автор просто стремится избежать тавтологии (например: «Î Áîÿíå‚ ñîëîâèþ ñòàðàãî âðåìhíè! Àáû òû ñèà ïëúêû óùåêîòàëú‚ ñêà÷à ñëàâèþ ïî ìûñëåíó äðhâó..»), в других – явно варьирует формами в определенных целях: древнерусские используются в стилистически нейтральном употреблении, старославянские же придают повествованию торжественность и приподнятость (ср.: «÷ðüëåíà ÷îëêà‚ ñðháðåíî ñòðóæèå – õðàáðîìó Ñâÿòúñëàâëè÷þ!» «äðåìëåòú âú ïîëh Îëüãîâî õîðîáðîå ãíhçäî...»).

При характеристике фонетического уровня другого памятника – легенды о смерти Олега («Повесть временных лет») – мы обращаем внимание учащихся на уже знакомые им буквы ú‚ ü‚ h‚ # и вспоминаем о звуках, ими обозначаемых. Внимательное прочтение текста позволяет учащимся отметить некоторые фонетические особенности, например, с одной стороны, различное написание однокоренных слов ñìüðòü‚ ñìåðòü, qìåðëú; с другой – ëîáú, ëúáà, что может быть объяснено одним из важнейших фонетических процессов, происходивших в языке XII века – падением редуцированных. Если во втором случае (ëîáú – ëúáà) процесс чередования о/ø завершен и закреплен в письменности, то в первом случае различное написание одного и того же слова свидетельствует о традиционном (с ъ) и новом написании слов.

Другое фонетическое явление, которое представляет интерес для учащихся при изучении текста легенды о смерти Олега, – это процесс становления категории твердости/мягкости у заднеязычных и переднеязычных шипящих звуков. Написания типа Êûåâó и Êèåâú, а также ãðüêû позволяют учащимся сделать вывод о позднем развитии фонетической противопоставленности звуков [к] и [к’]. А такая форма, как âèæþ, дает возможность определить шипящие как мягкие в фонетической системе древнерусского языка и объяснить современное традиционное написание жи – ши (жизнь, шить).

Особый интерес представляет анализ древнерусских текстов на лексико-семантическом и фразеологическом уровне. Лексика, лексический фонд языка, в том числе и древнерусского, как составная часть единой языковой системы существенно отличается от других сторон языка – фонетического строя, морфологии и синтаксиса. Это отличие состоит в непосредственной обращенности слов к действительности. Поэтому наиболее зримо связь языка с обществом, со всеми сторонами жизни общества проявляется в его словарном составе, именно он тесто и органично связан с историей быта, культуры народа, с историей общественных отношений. Все это делает данный аспект наиболее важным при изучении древнерусских памятников. Ведь каждое поколение вносит нечто новое не только в общественное устройство, философское и эстетическое осмысление действительности, но и способы выражения этого осмысления средствами языка.

Интересен в этом отношении текст «Русской правды» – памятника XI века. Это первые писаные законы Киевского государства. Являясь юридическим древнерусским документом, памятник отражает не только процесс складывания юридической терминологии (наряду с другими терминосистемами), в нем ярко вырисовываются общерусские черты языка XI–XIII вв.

При анализе данного текста на лексическом уровне учащиеся (студенты) без труда обнаруживают, что юридическая терминология у славян в древности была весьма прозрачна с точки зрения мотивированности значения. Например: âèäîêú в древнерусском языке – это «человек, который видел что-то и может свидетельствовать» (ср. ст. сл. cúâhägògëü – тот, кто «ведает», то есть знает что-то); ïîñëqõú – «свидетель, которого слушают в суде»; äîáûòúêú – «имущество», то есть то, что добыто в течение жизни; ãîëîâíèêú (ср. ст. сл. qáèéöà) – «душегуб», то есть дословно «человек, лишающий головы» или убийца (ср. современное «уголовник»); платежь – «штраф, пеня (плата)», лhчебно~ – «вид штрафа за лечение ран» и т. д.

Общественно-политическая терминология, широко представленная в памятнике, дает учащимся (студентам) ясное представление о социальных слоях феодального общества: áî"ðèíú (др. р. áîë"ðèíú) – «хозяин вотчины», îãíèùàíèíú – «управитель вотчины»; гридь – «княжеский воин»; мечьникъ – «княжеский дружинник»; тивунъ – «должностное лицо при князе»; ëþäèíú – «рядовой член общества»; ñìåðäú – «крестьянин, поселянин»; õîëîïú – «раб»; ÷åë#äèíú – «слуга»; ìûòüíèêú – «должностное лицо по сбору пошлин»; "áåòüíèêú – «судебное должностное лицо» и т. д.

Анализируя текст первого свода русских законов, ребята обнаруживают много интересного не только в содержательном плане, но и в языковом материале. Так, например, часто встречающееся им в художественной и исторической литературе слово «боярин» в древнерусском языке, оказывается, имело тот же корень, что и слово большой – áîë"ðèíú, дословно «большой человек, занимающий одну из верхних ступеней социальной лестницы в обществе». В более позднее время прозрачность номинации исчезла. Слово ëþäèíú, которое было широко употребительным в XI веке для обозначения людей, занимающих низкое социальное положение в обществе, со временем трансформировалось в знакомое нам «простолюдин», где на низкое положение в обществе уже указывает первый корень в новом сложном слове. Лексема ÷åë#äèíú в языке памятника имеет непривычную для современного читателя форму единственного числа, ведь в художественной литературе XIX века мы встречаемся с употреблением этого слова только в собирательном значении (например, у А.С. Пушкина в «Евгении Онегине» мы читаем: «Сбежалась челядь у ворот Прощаться с барами»). Здесь полезно будет обратить внимание учащихся на этимологию этого слова. Так, обратившись к этимологическому словарю, ребята могут узнать, что слово «челядь» имело значение «род, родня, семья»; отсюда следует, что собирательное значение ему было присуще изначально, а употребление формы единственного числа ÷åë#äèíú встречается только в древнерусских текстах.

Не менее интересна и история слова "áåòüíèêú, которое в современном русском языке не только имеет другую орфографию, но и переосмыслено с точки зрения значения. Первоначально в древнерусском языке эта лексема использовалась для обозначения судебного должностного лица, которое обвиняет в суде. Сейчас это слово трансформировалось в «ябеду», «ябедника» и употребляется в значении «доносчик, наушник». В качестве устаревшего в толковом словаре отмечено значение «крючкотвор».

В процессе такого скрупулезного анализа лексического состава древнерусского памятника учащиеся (студенты) обнаруживают, что на протяжении времени слова могут не только изменять «внешний вид», свое значение, но и экспрессивную окраску: так, из нейтрального (в древнерусском тексте) оно превращается в стилистически маркированное и приобретает неодобрительную тональность.

При характеристике бытовой лексики можно обратить внимание учащихся (студентов) на восточнославянские слова: âîëîãà – «молочные продукты» (они легко определяют восточнославянский характер этой лексемы, так как знают уже о таком фонетическом признаке, как употребление полногласных сочетаний -оро-, -оло-, -ере-, -еле- в восточнославянских языках на месте южнославянских неполногласных -ре-, -ле-, -ра-, -ла-); êëhòü – «жилище, хозяйственная постройка»; ïîðòú – «одежда» (здесь можно вместе с учащимися вспомнить современное слово «портной» с тем же корнем в литературном языке или разговорное слово «портки» в выражении «без порток, но в шляпе»).

Характеристику лексического строя древнерусских памятников можно продолжить на материале «Домостроя», который, в отличие от «Русской правды», представляет собой памятник XVI в. Это большая рукопись нравоучительного характера. Памятник состоит из 63 глав, содержащих религиозно-нравственные и хозяйственно-бытовые наставления.

Современному школьнику (студенту) интересно отметить, что в Домострое много таких особенностей повествования, которые отражают уровень мышления XVI века. Например, списки перечисления вещей и предметов, конкретность лексики, бедность памятника глагольными формами, серьезность тона. Ребят поражает внимание, которое уделяет Домострой питью и пище, – здесь указано более 135 кушаний разного рода. Рачительное хозяйственное отношение к каждому кусочку, к лоскутку показывает, насколько ценились все эти блага: еда, питье, одежда. Деловитые перечни множества частных действий и мелких предметов напоминают деловые грамоты средневековья: такая же дотошность, основанная на дробном восприятии мира вещей и явлений, старательное желание не забыть, не упустить чего-то, что впоследствии может оказаться полезным и важным: в этом смысле особенно показательны главы, посвященные наставлениям о том, как платье носить, как рыбу солить, как продукты хранить и др. Здесь просто отражается средневековый тип мышления с устремленностью его к конкретной вещественности материального мира – противоположность к отвлеченным идеям мира идеального, небесного, который находим в главах, посвященных воспитанию детей, поведению человека в церкви и т. п. Обращение к языковому анализу текста памятника дает учащимся возможность обнаружить в «хозяйственных» главах такие известные им явления, как полногласие: ñîðîìîòà, âåðåäú, слова с ж: óòâåðæàòè, îñóæàòè, ïðåæå, слова с ч: äî÷ü, ñâh÷à и другие, известные им фонетические особенности исконно русских слов, в отличие от форм типа ñðåáðîëþáèâûé, âðåòåíî, âëàñòåëü, áðåæåíè~, âðàíú, âðhì#, íóæäà, îäåæäà, âðàæäà, äùåðü, íåìîùü, ïîëqíîùüíèöà и др., встречающихся в нравоучительных отрывках. Еще более интересный материал дает сравнение лексического состава этих глав. В нравоучительных главах учащиеся отмечают наличие сложных слов, с ориентацией на греческий язык: áëàãîñëîâèòè, ñðàìîñëîâè~, áëàãîðîäüíûé, áëàãîâîíè~, ïðàâîæèòåëüñòâî, преобладание существительных с отвлеченным значением, образованных при помощи суффиксов -ость, -от-, -ьств-, -иj-: òhñüíîòà, êðàñîòà, ÷èñòîòà, ñëàäîñòü, êðhïîñòü, æèòåëüñòâî, áîãàòüñòâî, î÷èùåíè~, âðàçqìëåíè~, âëàäû÷üñòâî, с суффиксом -тель, с помощью которого образуются названия деятелей: âëàñòåëü, ðóãàòåëü, èäîëîñëóæèòåëü, ñêâhðíèòåëü, q÷èòåëü. В хозяйственных главах представлена совершенно иная лексика: здесь ребята находят слова, указывающие на род деятельности (ãîñòü, ñòð#ï÷èé, ïîâàðú, ïëîòüíèêú, ïîðòüíîé, ñàïîæüíîé), слова, указывающие на социальный статус людей (ìóæèêú, ãîñóäàðü, êðåñòü"íèíú, ðîáà), производственную лексику (ïåðåâhñüе, ëîâë", ïåðåîðàòè, ïàõàòè), юридическую терминологию (äàíü, ïîøëèíà, êîáàëà, ññóäà, âîëîêèòà, êîð÷åìüíûé ïðèêóïú) – ср. с языком «Русской Правды», большое количество конкретной лексики, касающейся быта, хозяйства (ïîäúêëhòü, ïîëúñòè, åïàíü÷è, ïóõú, ñêîâîðîäû, òàãàíû).

Объем лексических единиц, выбранных для анализа, может быть различным в зависимости от времени, отведенного на изучение памятника, и уровня подготовленности учащихся.

Таким образом, конкретное и абстрактное разведены в сознании средневекового человека, такое противопоставление устойчиво и определяет построение всего Домостроя. Без отвлеченности первой части текст был бы неполон, поскольку бытовые подробности жизни оказались бы не освещенными нравственными установками божественных истин.

Морфологический анализ древнерусского текста предполагает характеристику каждой формы слова с учетом тех изменений, которые она могла претерпеть в процессе развития. Для этого необходимо определить принадлежность каждого слова к той или иной части речи. А затем дать характеристику произошедших изменений, если таковые есть. Морфологический анализ может быть детальный. Тогда рассматривается каждая часть речи по схеме анализа (например, у имени существительного определяется род, тип склонения, вариант склонения, число, падеж). Морфологический анализ может быть и фрагментарным. Тогда характеризуются определенные части речи или определенные формы слов, исходя их конкретного содержания памятника.

Поскольку жанр статьи не позволяет нам представить подробный анализ древнерусского текста на морфологическом уровне (это заняло бы очень много места), остановимся лишь на отдельных его моментах.

Грамматические категории языка, абстрактные по своему существу, играют первостепенную роль в построении логического смысла высказывания; стилистическое использование для них, казалось бы, менее характерно. Тем не менее есть целый ряд случаев, когда грамматические формы участвуют в создании художественного эффекта. В этом отношении особенно интересен такой выдающийся памятник древнерусской культуры, как «Слово о полку Игореве». Например, здесь можно отметить частое употребление форм звательного падежа, что делает повествование эмоционально насыщенным. А это, в свою очередь, объясняется тем, что в «Слове» выражен страстный призыв к единению, обращенный ко всем русским князьям. Не случайно К. Маркс, ознакомившись с гениальной поэмой русского средневековья, так определил ее смысл: «Суть поэмы – призыв русских князей к единению как раз перед нашествием собственно монгольских полчищ» [10, с. 16].

Употребление формы звательного падежа в обращениях учащиеся (студенты) обнаруживают уже с первых строк «Слова о полку Игореве» (например: «Íå ëhïî ëè íû áÿøåòú‚ áðàòèå...» или «Î Áîÿíå‚ ñîëîâèþ ñòàðàãî âðåìhíè!» или «Î ðóñêàÿ çåìëå!»). Анализ древнерусских звательных форм на материале «Слова» дает возможность провести параллели с использованием звательного падежа в языке художественных произведений, знакомых учащимся ранее, например, у А.С. Пушкина в «Сказке о рыбаке и рыбке» («Чего тебе надобно, старче?») или у Н.В. Гоголя в повести «Тарас Бульба» («Поворотись-ка, сынку!») и др. Здесь же можно обратить внимание ребят на столь часто употребляемые в разговорной речи формы «боже!» и «господи!», которые являются остатками утратившейся формы звательного падежа и представляют собой в русском языке междометные формы.

Анализ древнерусского текста на грамматическом уровне можно продолжить на материале глагола, ведь именно глагол – одна из тех форм, с помощью которых передается особый динамизм повествования. Именно разнообразие глагольных форм, особенно прошедшего, бросается в глаза при анализе учащимися, например, легенды «О смерти Олега» в «Повести временных лет». Отсюда наше внимание к этим формам. С интересом ребята воспринимают сведения о том, что в древнерусском языке, как и в современных изучаемых ими иностранных языках (английском, немецком и др.), существовали такие глагольные формы прошедшего времени, как аорист, имперфект, перфект, плюсквамперфект, что позволяет еще раз вспомнить об индоевропейском родстве языков. При этом обращается внимание на тот факт, что каждая форма прошедшего времени имела собственное, отличное от других форм значение и использовалась для передачи различных оттенков прошедшего. Так, форма имперфекта, обозначавшая в древности прошедшее длительное, незавершенное действие позволяла автору рисовать широкие эпические картины; È æèâ#øå Wëåãú ìèðú èìhà êú âñhìü ñòðàíåìü‚ êí#æà âú Êèåâh (и жил Олег в мире со всеми странами, княжа в Киеве); аорист, обозначая единичность, законченность, давал возможность передать динамизм сменяющихся однократных действий: È ïðèñïh wñåíü‚ è ïîì#íq Wëåãú êîíü ñâîè‚ èæå áh ïîñòàâèëú êîðìèòè è íå âñåäàòè íà íü («и наступила осень, и вспомнил Олег про коня своего, которого велел кормить и не садился на него»); перфект же передавал состояние как результат прошлого действия: Wëåãú æå ïîñìåàñ# è qêîðè êuäåñíèêà‚ ðåêà: Òî òè íåïðàâî ãëþòü âîëñúâè‚ íî âñ# ëîæü åñòü‚ à êîíü qìåðëú åñòü‚ à " æèâú («Олег засмеялся и укорил кудесников говоря: неправду говорят волхвы, но все ложь: конь мой умер, а я жив»).

Синтаксический анализ предусматривает выявление важнейших синтаксических особенностей древнерусского языка, отраженных в тексте. Имеется в виду специфика употребления сказуемого, особое управление или согласование, конструкции с двойными падежами, особенности в оформлении сложных предложений и др. Если грамматические категории языка играют первостепенную роль в построении логического смысла высказывания, то синтаксический строй речи непосредственно связан с выражением мысли и чувства. Так, например, короткие или эллиптические предложения, восклицания, инверсия являются признаками эмоциональной речи, тогда как длинные, формально завершенные, осложненные по структуре предложения соответствуют спокойному, обстоятельному выражению мыслей. И в этом отношении синтаксический строй «Слова о полку Игореве» является тоже показательным. Анализируя текст «Слова», учащиеся (студенты) имеют возможность убедиться в том, что памятник отличается высокой эмоциональной напряженностью. Одним из средств ее создания является использование коротких двусоставных предложений, соединенных по принципу «цепного нанизывания» (например: «Çåìëÿ òóòíåòú‚ ðhêû ìóòíî òåêóòú‚ ïîðîñè ïîëÿ ïðèêðûâàþòú‚ ñòÿçè ãëàãîëþòú...»). Другой особенностью языка «Слова» является наличие параллелизма конструкций, риторических фигур, придающих взволнованную торжественность и динамичность повествованию о трагическом походе Игоря (например: «êîìîíè ðæóòü çà Ñóëîþ; çâåíèòü ñëàâà âú Êûåâh; òðóáû òðóáÿòü âú Íîâhãðàäh; ñòîÿòü ñòÿçè âú Ïóòèâëh»; «÷ðüëåíú ñòÿãú‚ áhëà õîðþãîâü‚ ÷ðüëåíà ÷îëêà‚ ñðháðåíî ñòðóæèå – õðàáðîìó Ñâÿòúñëàâëè÷þ!»).

В данной статье мы попытались показать, что для анализа на занятиях отбираются тексты различных жанров: грамоты, летописи, юридические памятники, образцы художественной и житийной литературы. Несмотря на жанровое разнообразие текстов, работа с ними, безусловно, имеет общие черты, что и было показано в статье: анализируются древнерусские фонетические процессы, особенности словообразовательной и морфологической структуры языка в древности, становление грамматических категорий частей речи, изменения в синтаксическом строе русского языка. Однако анализ древнерусских текстов преследует и другую цель: он учит учащихся (студентов) как можно полнее воспринимать богатую и многообразную информацию, заключенную в них, оформлять свои наблюдения в виде связных высказываний, что, в свою очередь, активизирует их речевую деятельность интеллектуально-эстетического характера. Таким образом, памятники письменности – весьма важный и надежный источник для изучения истории языка. Они отражают явления разных эпох.

В заключение отметим, что, читая и анализируя древнерусские тексты XI–XVI вв. вместе с учащимися (студентами), мы не раз вспоминаем слова Ярослава Мудрого: «Если прилежно поищешь в книгах мудрости, то найдешь великую пользу душе своей» [10, с. 3]. Ведь написано в них о вечных истинах, которые до сих пор не только не утратили своего значения, но являются непревзойденными, и мы можем только бесконечно стремиться хотя бы немного приблизиться к ним.